Слуга Государев. Бунт

Глава 17

Москва. Кремль

12 мая 1682 года. Ночь

Выбор… На самом деле его не так уж и легко сделать. И я уверен — не пропаду при любом правителе. Ну, может быть, не прямо у трона быть мне и не в Кремле. Но Россия большая, и активные люди нужны много где. Аляска ещё русская не открыта… Ну или Семён Дежнёв не понял, куда он приплыл. В Сибири много дел. Китайцы активничают. Так что имеется, где применять свои умения и навыки.

Для меня, человека воцерковленного в прошлой жизни, пусть в сравнении и с нынешними моими современниками не так уж и верующего, были неприятны нападки на церковь. Всегда осуждал все те слова, тот негатив, который так и норовил произнести каждый безбожник.

И ведь именно Пётр нанёс по церкви такой удар… Впрочем, может, и не зря…

— Умри же! — кричит ещё один сумасшедший.

А зыркает как! Нет, все же эти люди — под какими-то психотропами, может, воскурениями или травками. Все признаки наркотического опьянения налицо.

Вот один, истошно крича, с выпученными глазами, красными от лопнувших капилляров, начинает выжимать спусковой крючок… А курок-то на пистолете не взведён. А в этой конструкции вручную его взводят.

Хватаю фарфоровый кувшин и кидаю в голову одного бандита. Фарфоровый!!! Да вся моя амуниция с оружием — ценой, как одна ручка такого кувшина. Расписной да с завитушками, аж жалко. Ну и хрен с ним! Главное, что один из нападающих «выключен». Он пошатнулся и выпустил из рук пистолет.

Тут же ногой я подбиваю ножку у стула, на котором сидит Пётр. Царь заваливается на спину.

— Бах! — звучит выстрел.

А вот и мимо… Пётр Алексеевич всё ещё лежит на полу. Пуля-то верна была, да только царственного мальца на этой траектории уже нет. А вот стул государя освободился. Подхватываю стул и со всей мочи, бью им стрелявшего.

Тут же бью по коленной чашечке другого, которому прилетело в голову фарфоровым кувшином. Кулаком в челюсть… Раз! Один отключился. В это же время первый, кто опомнился кроме меня, Ромодановский, осколком от фарфоровой вазы убивает стрелявшего в царя убийцу, повредив сонную артерию убийцы. Ну, Григорий Григорьевич, удивил! Толстый, но оказался быстрым и на ум и на принятие решения и на действие.

Но это меня он удивил. А вот мои действия наверняка удивили всех остальных. Матвеев… тот успел подойти к лежащему в нокауте бандиту, вытащил из сапога нож и приставил к горлу не подающего признаков жизни сумасшедшего.

— Боярин… оставить его потребно, спрашивать с кого будем за покушение? — поспешил я остановить Матвеева.

Но он лишь на секунду поднял на меня глаза, а после повторил замах.

— Пусть ведает каждый, что будет с теми, кто на государя нашего покушаться станет! — с этими словами Матвеев хладнокровно перерезал горло бандиту.

Я не стал скрывать свои эмоции, и, будто бы говоря: «Я знаю, зачем ты это сделал», — посмотрел на Матвеева. Уверен, что он правильно расценил мой взгляд.

И что это было? Не верю я, что Артамон Сергеевич Матвеев захотел извести Петра Алексеевича. И если бы в пистолете, в том, который выстрелил и попал в стол, не оказалось пороха, то я мог бы подумать, что всё это подстава.

Но вот иной пистолет выстрелил. Если бы я не ударил по ножке стула и Пётр Алексеевич не завалился бы, то весьма вероятно, что он уже лежал бы с пробитой головой. Тогда каков был сюжет игры Матвеева?

Это я обязательно узнаю, но теперь считаю, что имею право сказать:

— Петру Алексеевичу потребна добрая охрана. Почему рынды дворцовые не с государем? — спрашивал я резко и уверенно — так, будто имею право спросить.

Да, сословность стоило бы всё же соблюсти. Но, сука, только что из-за халатности бояр чуть не убили Петра Алексеевича. А ещё я злился на себя — за то, что делал выбор и проявил сомнение. Я, служивый человек, поставил под сомнение, кого мне защищать и что делать?

— Подберу до Петра Алексеевича добрых рынд, — сказал Григорий Григорьевич Ромодановский.

И я был рад, что эти слова прозвучали именно от него. В реальности именно Ромодановский был той мощной опорой и поддержкой для Петра Алексеевича, в которой нуждался молодой царь. Когда Пётр Великий отбывал на войну или по каким другим делам, что случалось очень часто, именно Ромодановского он оставлял «на царстве». Сам император называл Ромодановского «мой государь». Так что у меня не было никаких поводов сомневаться в верности и честности Ромодановского.

Почти не сомневался и в отношении Матвеева. Но вот чего я не знаю, так это как мог бы повести себя боярин Артамон Сергеевич Матвеев, если бы он дожил до царствования Петра. Ведь Матвеева убили как раз-таки во время стрелецкого бунта.

— Государь! — выкрикнул я, когда увидел, что происходит с Петром Алексеевичем.

Тот корчился на полу, дрожал, а из его рта шла пена. Нет, не зашибся государь и не ранен — это приступ эпилепсии.

— Быстро откройте окна и двери! — начал выкрикивать я, переворачивая Петра на бок, чтобы он не захлебнулся. — Дайте подушку! Боярин, дай нож!

Но тот всё так же стоял с окровавленным ножом в руках, смотрел на Петра, явно растерявшись. Ромодановский, грузный и большой мужик, метался по комнате, отворяя окна и двери.

— Нож, боярин! — повторил я своё требование.

Матвеев неохотно передал мне нож. Я отрезал от своего кафтана кусок ткани и запихнул её в рот Петру. Он уже прокусил губу, и пена была с алым оттенком. Так можно и язык прокусить, а в этом времени лучше таких травм не допускать.

Я придерживал царя, пока у него не закончились конвульсии.

— А государь Пётр Алексеевич-то хвор! — констатировал Матвеев.

— Юлий Цезарь, Александр Македонский, Аристотель, Агата Кристи…

— Кто? — с недоумением спросил Языков.

— Все эти великие люди страдали от падучей болезни. Кто-то называл сию хворь божественным даром. Перед нами же величайший государь России, — сказал я, высовывая изо рта Петра Алексеевича кусок своего кафтана.

Он смотрел на нас осоловелыми глазами, явно не понимая, что с ним произошло.

— Агата Кристи… не слыхал, — задумчиво говорил Языков.

Всё не отпускала его эта писательница из будущего. А мне нужно быть всё-таки осмотрительнее и почаще думать, что, как и кому говорить. Но то бой, то приступ — ситуация явно стрессовая, так и вырвалось.

— В любом разе о сём следует молчать! — строго сказал Матвеев.

Причём в этот момент он смотрел прямо мне в глаза.

— А говорить о том, что на государя странным образом напали двое убивцев. У одного из них пистоли были не заряжены, у другого заряжен был токмо один пистоль. И тот выстрелил, — посматривая на Петра Алексеевича, сказал я.

Да, я уже начинал подозревать Артамона Сергеевича Матвеева. В голове не укладывалось, что он хотел убить царя, но вот то, что он был замешан в этих событиях — точно.

И то, как он на дверь косился — загодя, когда и не было никакого шума. И сам факт, что в Кремле вообще может кто-то ворваться в покои, где находятся главные бояре и сам государь. И то, что Матвеев не захотел оставлять одного из убийц в живых, а перерезал ему глотку прямо здесь…

Очень, очень много сомнений.

— Что стряслось? — наконец-таки выдохнул Пётр Алексеевич.

— Нынче всё уже будет добре, государь, — сказал Григорий Григорьевич Ромодановский.

— Ваше Величество, позволено ли мне будет покинуть вас? Бояре, будет ли и от вас дозволение? — спросил я, понимая, что пора уже готовиться к ночной операции.

— Ступай, полковник! Труды твои оценены будут! А за государем мы посмотрим! — сказал Матвеев, словно пытаясь во мне прожечь дыру, так пристально он всматривался в мои глаза.

Так и пусть смотрит. Не доверял я никому. Вот только и наседкой быть у Петра Алексеевича — это не мой путь. По крайней мере, когда моего участия требуют иные дела, находиться денно и нощно подле царя я не могу. Да и не позволят мне этого сделать.

И так уже… И полк привёл в защиту царя, и от смерти Петра Алексеевича спас, и приступ падучей хвори купировал. Зная, что Алексеевич умел быть благодарным в иной реальности, могу предположить, что мои действия не пройдут даром.

Да и уже не прошли! Государь сказал, что я полковник! И вот в таких случаях я исключительно за самодержавие. Раз сказал государь, что я полковник — так тому и быть, и нечего каким-то боярам сомневаться в словах монарха.

Москва

13 мая 1682 года

Выходили мы из Тайницких ворот Кремля. Не самое удобное направление для выхода из крепости. Но все другие ворота так или иначе обложены.

Да, можно даже выходить через Спасские ворота, рядом с которыми сейчас бражничают около трёх сотен стрельцов, а с ними ещё какие-то люди в разномастных одеждах. С боем можно было бы прорваться и здесь, или у Боровицких ворот, где и вовсе кучка из менее чем сотни бунтовщиков.

Но вот что дальше? Мне же нужно тайно пробраться на территорию Стремянного конного полка. Они, как и в иной реальности, теперь не стали бунтовать. Вот только, как я погляжу, и занимать сторону истинного царя Петра Алексеевича Стремянные не решились.

И задача стояла передо мной — поговорить с полковником Стремянного полка, убедить лучших конных воинов России, своего рода русскую гусарию наподобие польской, чтобы они приняли сторону Петра.

Нельзя сказать, что это моментально изменит соотношение сил. Но явно и нам придаст больше уверенности, и в головы бунтовщиков сомнений добавит. Они и так уже поняли, что нахрапом нас не возьмёшь и придётся пролить немало крови. И каждый новый отряд, что будет к нам прибывать, всё больше будет лить воду на пожар бунта.

— Хрст! — со скрипом и грохотом открывалась калитка в Тайницких воротах.

Ах ты! А есть ли комендант у Кремля? Штук двадцать плетей ему по горбу! И то, это было бы наказание с учётом смягчающих обстоятельств. Эти-то ворота открываются реже всех остальных.

Всё потому, что тут же протекает Москва-река. Бунтовщики посчитали, что речка является преградой и для них, и для нас, потому и не стали оставлять охранение возле Тайницких ворот. Тут и вправду буквально пятьдесят шагов — и уже река. Это означало, что любой, кто будет стоять под стенами, может даже просто камнем получить себе в голову.

— Выход! — сказал я, и первым в калитку прошмыгнул Прошка.

Он огляделся, никого не увидел.

— Чисто! — сказал Прошка.

Вслед за ним вышел я, тоже огляделся. Где-то там вдали звучали крики, уже несколько усадеб горело, но явно не те, что ближе к Кремлю. Возможно, бунтовщики оставляли для себя некоторые пути отхода, чтобы можно было бы договориться. А если сжечь усадьбы тех же Нарышкиных, то уже о договорах никаких речи быть не могло. Уверен, что завтра запылает Москва в полную силу.

Спешно, нескладно, чуть ли не падая, путаясь в своих ногах, но мы быстро донесли две лодки до реки. По две пары гребцов быстро заняли свои места в лодках и быстро, но…

— Эй! Тише воду плескайте! — прошипел я.

И вот он, берег…

— Бах-бах-бах! — неожиданно из темноты вывалило как бы не меньше сотни вооружённых людей.

Стреляли они. Засада? А что это, если не она? И нас явно отсекали от лодок. Бежать некуда.

— Пистоли готовь! — прокричал я, извлекая в левую руку пистолет, во второй уже в свете луны отблёскивало лезвие сабли.

Вооружен я, выходит, до зубов. Спасёт ли? Так просто не дамся! Умру с честью. Вот интересно, а сильно ли я изменил историю, успел ли? Впрочем, нечего себя хоронить, пока во лбу не прострелена дырка!

Павел Гаврилович Менезий, урождённый Пол Мензис, был шокирован, когда узнал, что именно произошло возле Кремля. Полковник одного из полков иноземного строя прибыл в Москву, как только узнал, что царём был избран Пётр Алексеевич.

Менезий небезосновательно надеялся, что теперь на него прольётся золотой дождь. Ведь возвращается Артамон Сергеевич Матвеев. Англичанин на русской службе уже умудрился породниться с боярином Матвеевым, а также и с Нарышкиными.

Так что Павел Гаврилович был уверен, что теперь быть ему генералом и водить русские армии в атаку, а никак не прозябать в Смоленске, где он оказался сразу после того, как сам Матвеев попал в опалу.

И тут — такие события! Только Менезий собрался засвидетельствовать своё почтение боярину Матвееву, как…

Бунт стрельцов, стрельба возле Спасских ворот и собора Василия Блаженного. По всей Москве ходят толпы стрельцов, которые стремительно превращаются в мародёров И ни одно нападение на усадьбу или даже лавку не обходится без пролития крови.

Так что, взяв собственную, наиболее близкую охрану из пятидесяти человек, да подчинив себе немногочисленные, но вполне активные отряды иноземных наёмников, Павел Гаврилович отправился к Кремлю. Кроме того, к Менезию присоединились и некоторые люди из немцев, которые умели держать оружие в руках.

. Девяносто шесть человек оказалось под началом полковника. Много ли? Или пшик? Но он прекрасно понимал, что если приведёт хоть сколько-нибудь людей на выручку Нарышкиным и царю, то обязательно это будет учтено.

Ведь бунты и мятежи во всех странах происходят примерно по одному и тому же сценарию. Стороны дерутся, убивают друг друга, интригуют. Ну, а победившая сторона забирает всё имущество, привилегии, власть, чины проигравшей стороны.

Вот что на самом деле вело Павла Гавриловича, но он старался себя убедить, что идёт исполнить свою клятву верности.

— Полковник, слышите плеск воды? — спросил у Павла Гавриловича один из ближайших его соратников и друзей, ротмистр Пит Спенсер.

Ну почти что уже Пётр Иванович Спенсеров — решение о переходе в православие Пит принял ещё месяц назад. Полковник же Менезий, пристально взглянув на Москву-реку, не только услышал всплеск воды, но и увидел тех, кто так шумит на воде.

— Как думаешь, это кто? За Нарышкиных — или же против их? — спросил Павел Гаврилович.

— Нет друзей у нас сейчас. Все вероятные враги, — мудро отвечал Пит.

— Припугнем! — решил Менезий.

Отряд немцев рассредоточился по берегу, в основном, прячась за строениями или даже внутри их. Павел Гаврилович считал себя отличным стрелком, потому и взял роль того, кто станет пугать команду стрельцов, высаживающихся на берег.

— Бах! — полковник Менезий выстрелил.

Подбоченившись, уверенный, что тот десяток стрельцов уже в панике и разбегаются, побросав оружие, Павел Гаврилович встал в полный рост и вышел из своего укрытия: перевернутой вертикально для смоления лодки.

— Бах! — прозвучал выстрел, и шляпа, завернутая по новой моде треугольником, слетела с Менезия вместе с париком.

Павел Гаврилович тут же присел, растеряв уверенность в том, что стрельцы сдаются.

— Бах! Бах! — звучали выстрелы, это другие бойцы отряда полковника Менезия стреляли.

Как и было приказано, выстрелы пришлись мимо стрельцов. А вот ответ…

— Полковник, мельник Курт Мюнц ранен в ногу! — выкрикнул ротмистр Спенсер.

Понятно… Мы напоролись на условных союзников.

— Не стреляйте на поражение! — приказал я.

— Не подставляйтесь! — кричал на немецком языке полковник.

Это к нему сейчас обращались? Он же — некий полковник?

— Херы! Э-э… херр полковник, кто же царь, которому вы служите? — на английском языке выкрикивал я, направляясь в сторону, где предположительно и находился некий полковник.

— Сэр… вы англичанин? Назовитесь! — услышал я обращение уже к себе.

— Вы не ответили на мой вопрос, и потому… Я уже наставил пистолеты на ту лодку, за которой вы прячетесь. Даже пистолетный выстрел пробьет вашу защиту. Выходите! — говорил я, при этом подходя почти что вплотную к укрытию полковника.

— Господин полковник, я вижу стрельца рядом с вами! Готов стрелять, — выкрикивал кто-то слева, прячась за забором какой-то усадьбы.

— Ответ, полковник! Кто ваш монарх? — кричал я, уже теряя остатки терпения.

Конечно, это так себе система опознавания «свой-чужой». Может же он назвать Петра своим царем, а на самом деле прислуживать… ну, не Софье, а Голицыну, известному западнику. Должны же быть у Василия Васильевича в друзьях иностранцы? От кого-то же он нахватался западничества!

— Мой монарх английский король Карл Второй. Тут я служу царю Петру Алексеевичу! — поспешил обозначить свою политическую позицию полковник.

— Позвольте тогда представиться, — сказал я и даже больше в шутку изобразил что-то вроде великосветского поклона, как это делали в исторических фильмах.

Не помахал только шляпой, по причине отсутствия оной. А шапка стрельца не предназначена для махания. Она голову греет. Если судить из того, сколь нынче в Москве горячих голов, уборы головные в России — явно лучшие.

— Я полковник Егор Иванович Стрельчин. Сейчас направляюсь на задание. И у меня будет к вам просьба. Не используйте наши лодки, — сказал я и уже махнул своим бойцам, чтобы они выдвигались.

Но потом вспомнил и уже выкрикнул:

— Пароль — чебурашка! Тогда вас пропустят во внутрь. Но будьте готовы к тому, что проверять вас станут и сперва разоружат.

Я резко свернул влево, предполагая, что идти прямо у меня никак не получится. Скоро тут может быть очень жарко. Выстрелы явно слышали бунтовщики. Значит, прибегут сюда. Пусть не сразу, учитывая, что они вечером получили знатно, как в полноценном бою — но прибегут.

Нужно все-таки придумать еще механизм, чтобы вот такие отряды, как привел полковник-англичанин, могли без особых проблем проникать в Кремль. У нас каждый десяток на счету.