Сказка об уроде

Ржавчина

— Их привёз сюда цирк, — сказал старик.

Сказал и сразу приложился к коричневому горлышку бутылки. Бутылка была наполовину пуста, и хмель успела запечатлеть свой след на лице старика: взгляд был блуждающим, голос — хриплым и невнятным, а сам он согнулся над грязным столиком седым знаком вопроса.

— Их было двое, — говорил он. — Мальчик и девочка, совсем ещё крошки, в одинаковых одеждах, и лица их были так схожи, что с первого мгновения ни у кого не оставалось сомнений — они брат и сестра. Может быть, близнецы. Люди стали их видеть, когда в нашем городе появился бродячий цирк. То был цирк старинного образца, сейчас таких уж нет — шумный бродячий карнавал огней, населённый уродцами всяких мастей. Я ходил на их представления. Наверное, все жители города ходили. Смотрели на женщину-волчицу, человека-иглу, безрукого паренька, который мог играть на пианино пальцами ног… Много их там было, смешных и страшных. Все обитатели цирка вылезали из своих шатров только вечером, когда начинались представления. В другое время мы их не видели. Но только не эти двое, мальчик и девочка…

— Эй, пьяная голова, опять завёл свою волынку? — захохотал пузатый трактирщик за стойкой. — Кто стал жертвой твоего красноречия на этот раз?

Я вежливо улыбнулся:

— Я в вашем поселении проездом, утром уезжаю. Зашёл пропустить кружку пива перед сном.

— Не вздумай поверить тому, что расскажет этот сказочник, — усмехнулся толстяк. — Он у нас знатный болтун. Никто всерьёз не воспринимает его россказни.

— Провалиться мне вот на этом самом месте, если я когда-либо говорил хоть слово неправды, — раздражённо проворчал старик и глотнул вина. — Ты слушай меня, слушай, а потом уж сам решишь, где правда, а где ложь… Да, это были мальчик и девочка, и многие в то лето видели, как они бродят по улицам или сидят на обочине и играют булыжниками. Они не разговаривали ни с кем, и люди тоже их не трогали. Но однажды утром…

Старик перестал говорить. Его дряблые веки опустились, а руки, сжимавшие бутылку, сползли на стол. Я подождал немного и спросил:

— Что же дальше?

Он вздрогнул и очнулся. Первую секунду он смотрел на меня с удивлением, будто не узнал меня, потом его взгляд обрел осмысленность.

— Чуть не задремал, — сказал он виновато. — От этого дешёвого пойла меня всегда клонит в сон. До какого места я добрался?.. Ах да, однажды утром мы проснулись и увидели, что шатров больше нет. Цирк уехал, и вместе с ним город покинули все, кто с ним прибыл. Кроме этих детей. Они по-прежнему бродили по городу, играли, гонялись друг за дружкой. Люди удивлялись, почему их здесь бросили, и хотели помочь детишкам. Но не тут-то было: едва увидев, что к ним кто-то приближается, мальчик и девочка убегали со скоростью ветра, и никто не мог за ними угнаться. Было странно, что маленькие дети бегают так быстро — но ведь они пришли с цирком, и у них могло быть много неожиданных талантов…

Всё сухое, солнечное лето их видели то тут, то там. Горожане успели к ним привыкнуть. Даже перестали удивляться, чем это они питаются, где живут. Они никому не мешали, и мы не особо рьяно пытались вторгнуться в их жизни. Малыши стали частью нашего сонного городишка — маленькой безобидной щепоткой тайны, которая придавала ему очарование. Но когда настала осень и пришли холода… всё… стало… по-другому…

На последних словах речь старика стала совершенно невнятной, а сам он почти коснулся носом поверхности стола. Я мог бы допить своё пиво, встать и уйти в постоялый двор: утром нужно было рано вставать и отправляться на дорогу. Но история о детях заинтриговала меня, и я потряс пьяницу за плечо:

— Ну и? Что случилось осенью?

Старик что-то нечленораздельно промычал, взялся за бутылку, поднял его в воздух и положил обратно с разочарованным кряхтением: сосуд был пуст. Я посмотрел на него и вздохнул:

— Я куплю тебе ещё вина, самого лучшего, если расскажешь свою историю до конца, не заснув на полуслове.

Он тут же выпрямился, в потухших глазах снова появился блеск:

— По рукам.

Пару минут пришлось потратить на то, чтобы купить вина у трактирщика, откупорить бутылку и дождаться, пока старик не отопьёт пару глотков, причмокивая от удовольствия. Затем он подпер голову рукой и продолжил:

— Я тогда был молод, красив и богат, и жена моя была ещё жива. У меня был большой дом на главной улице города — сейчас всё распродано за долги. И вот однажды вечером, когда третий день хлестал ливень, они пришли ко мне, постучались в двери. Я открыл им, и мальчик сказал:

«Добрый вечер, господин».

Голос у него был очень тихий, лишенный выражения, будто он находился в глубокой скорби.

«И вам доброго вечера», — удивлённо ответил я. Раньше мне не доводилось слышать, чтобы странные дети кому-то пришли в гости. Оба они были промокшими до нитки, и мне стало их жалко. Я решил, что дети просятся переночевать. Я уже начал представлять, как напою бродяжек горячим чаем и накормлю свежими оладушками, испеченными женой, а за ужином узнаю их тайну — кто они такие, почему не уехали с цирком, по какой причине чураются людей.

Но мальчик лишь сказал, не поднимая на меня взгляда:

«Если в доме у господина есть масло, могу ли я попросить кусочек?».

«Масло?» — переспросил я, сбитый с толку. Он кивнул. Дождевая вода потекла с его лба на щеки. Я присмотрелся к детям, впервые изучая их со столь близкого расстояния. Первое, что бросалось в глаза — они были очень красивы. Кожа детей была смуглой и гладкой, черты их лиц — нежными и тонкими, будто нарисованными опытным художником, и даже многочасовое пребывание под дождём не смыло с них налет аристократичности. Они не могли быть детьми простолюдинов, и казалось невозможным, что они путешествовали вместе с цирком уродов, а теперь бродили без крова в нашем затхлом городке.

Но была одна деталь, мелкая, почти незаметная, но не дающая их обликам стать образцом детской красоты. Я почувствовал это сразу, но определить точно смог, только присмотревшись к девочке внимательно, пока жена несла из нашего погреба кусок сливочного масла. На левой щеке малютки была видна рыжеватая сыпь, хорошо выделяющаяся на чистой коже. Я перевёл взгляд на мальчика и увидел у него то же тревожное поражение — сыпь расположилась у него под левым ухом, и ребёнок старался держать голову низко, чтобы она была менее заметна. Это наблюдение моментально отбило у меня охоту приглашать детей в гости — кто знает, какую гадость они подцепили, шляясь на улице? Мальчик уловил перемену в моём настроении и отступил на шаг назад, дальше от порога дома. Девочка повторила движение за ним. Так они и стояли молча, глядя под ноги, пока жена не принесла то, что они просили. Я протянул им бумажный кулек, в который было завернуто мерзлое масло.

«Спасибо, добрый господин», — сказал мальчик, принимая кулек, и девочка вторила ему. Я услышал её голос впервые, и меня поразило, что он почти не отличается от голоса брата — такой же неслышимый, глухой, бесцветный.

«Заходите ещё, — сказал я как можно дружелюбнее. — У меня есть ещё много масла. И еда найдётся. Могу дать вам по оладушке, если вы голодны».

Никакого отклика моё предложение у них не вызвало. Они одновременно поклонились и стали уходить. И вот тогда я увидел то, что всё объяснило…

Старик икнул. Это вино было свежее и крепче зелья, которое он пил раньше, и действовало на его сумеречный разум куда сильнее: мне приходилось чуть ли не прикладывать ухо к его губам, чтобы расслышать слова. Он закрыл глаза, опять уплывая в дрему, но я резко потряс его за плечо, и он с великим трудом открыл глаза.

— Эта красная сыпь… она была на их спинах, захватила там почти всё пространство, которое не было скрыто одеждой. Но главное было не в этом. Местами их прекрасная гладкая кожа просто отсутствовала. Сначала я подумал, что она слезла из-за болезни, но на местах нарывов была не плоть, а что-то твёрдое и почерневшее, и края ран были слишком острыми. Мне понадобилось время, чтобы уразуметь, что это такое — но за это время дети уже исчезли в мокрой ночи.

Ржавчина. Сыпь, которая разрушала их тела, была той самой пожирающей железо напастью. А нарывы были вовсе не нарывами, а участками, где из-за сырости облупилась краска — та, с помощью которой их создатель вывел их утонченные черты и атласную кожу.

Мне захотелось побежать за ними — найти их и пригласить в дом, где горел камин, и было сухо и тепло. Я даже сделал несколько шагов за порог, прежде чем дождь обрушился на меня ледяным молотом и отобрал всю мою решимость. Я юркнул обратно в убежище, трясясь то ли от холода, то ли от охватившей меня горечи. Той ночью я не спал — сидел у камина, укутавшись в теплый халат, пил горячий эль и представлял себе детей, мальчика и девочку, которые сидят где-то под хлипким соломенным укрытием, и он мажет её личико и шею маслом, которое моя жена вынесла из нашего погреба.

Старик замолчал, уронив голову на руки. Я огляделся. Вечер переходил в ночь, и трактир потихоньку пустел. Пора было идти на место ночлега.

Я склонился к старику:

— И это всё? Ты больше их не видел?

— Почему же, видел, — сонно отозвался он. — Осень только начиналась, и эти двое ещё долго бродили по улицам, по-прежнему убегая от всех, кто хотел подойти. Я ждал, что как-нибудь они снова посетят меня, и даже купил большую бутыль подсолнечного масла для этого случая. Но они так и не пришли. Я не узнал, кто их смастерил и каким образом, за какую вину он оставил их ржаветь в нашем захолустье…

— Куда они потом ушли? — спросил я.

Старик заворочал головой, почесывая седой затылок:

— А кто тебе сказал, что они ушли? Они никуда не уходили…

И он заснул. Я ещё немного тряс его за запястье в надежде, что он придёт в сознание, но хмель окончательно победила его, и теперь пьянчугу не разбудил бы даже пушечный залп. Я поднялся и подошёл к стойке, чтобы взять с собой что-нибудь для завтрака. Остановил свой выбор на хлебе с ветчиной и бутылке молока. Заворачивая мне хлеб, трактирщик кивнул в сторону старика:

— Ну как, интересную историю он на этот раз выдумал?

— О да, — сказал я, улыбаясь.

— Промысел у него такой. В трактире бывает много людей проездом, вот он и охотится на них, ловит на крючок своих небылиц. А всё ради того, чтобы те купили ему задаром бутылку вина, только чтобы дослушать его сказки.

— Со мной эта уловка сработала здорово, — признал я.

На улице было темно — хоть глаз выколи, и только одинокий желтый фонарь возле входа в здание постоялого двора служил маячком, который не позволил мне заблудиться в незнакомом городе. Подойдя к фонарю, я посмотрел на небо, чтобы понять, какая погода будет утром. Судя по голодному сиянию звезд, день обещал быть славным. Я перевёл взгляд с небосвода на навес над входом в дом, где были установлены фигуры людей, которые приветствовали постояльцев. Днём я не приглядывался к фигурам, посчитав их за гномов. Сейчас, в скудном свете фонаря, я увидел, что это образы детей, мальчика и девочки. Ржавая девочка сидела, обхватив колени руками, и смотрела куда-то вдаль. Мальчик стоял рядом с ней, вскинув руки в жесте, который я ранее принял за приветствие. Но я ошибся: видимо, мальчик пытался защитить спутницу от нескончаемого дождя, удержав в своих ржавеющих ладонях хотя бы пару капель воды. С минуту я неотрывно смотрел на неподвижные фигурки, потом вошёл в дом и поднялся в занятую мной комнату.

2013 г.