Синяя луна

Глава 1 ИСТОРИЯ О ПЬЯНОЙ МЕРКИТКЕ Сентябрь 1216 г. Восточная Монголия К югу от оз. Буир-Нор

– Отец! Отец! Батюшка! – распугивая диких уток, раздался, казалось, на всю степь, радостный детский крик. – Батюшка-а-а-а!

– Кажись, Альчинай кричит, – откладывая в сторону охотничий лук, негромко заметил молодой черноволосый мужчина на вид лет тридцати или чуть меньше, одетый в коричневый монгольских халат – дэли – с наборным – с серебряными бляшками, поясом.

– Альчинай? Ну да, это он, – напарник его, чуть старше, светловолосый, с небольшой бородкой и аккуратно подстриженными на китайский манер, усиками, выбрался из кустов и, приложив руку ко лбу, внимательно смотрелся в бегущего по краю сопки мальчика лет пяти. – Интересно, может, мы с тобой, Гамильдэ, что-то забыли?

В больших серых глазах Гамильдэ – Гамильдэ-Ичена – при виде бегущего паренька вспыхнула радость:

– Хороший парень твой Альчинай, Баурджин-нойон. Ишь, как быстр, да ловок.

– Да, – Баурджин-нойон с улыбкой смотрел на бегущего мальчишку. – Быстр – уж тут ты прав. Весь в маму, красавицу Гуайчиль.

– В маму? – Гамильдэ-Ичен усмехнулся. – Вот уж не сказал бы. Гуайчиль смуглявая, а этот вон, светленький. В тебя, в тебя, князь. Ай, какой хороший мальчишка!

Нойон спрятал улыбку:

– С чего это ты его хвалишь, а, Гамильдэ? Что покраснел? Знаю, знаю – свою младшую дочку думаешь за него выдать? А?

– А и так! – молодой человек расхохотался. – Не зря ж ты у неё крёстным отцом был.

– Ну да, ну да, – князь покивал. – Крёстным… А имя-то мы ей красивое придумали, твоей дочке – Хайралан! Звучит, а! А твоя Боргэ как хотела назвать? Карчибеей! Ну и имечко, прости, Христородица, почти как Сколопендра какая-нибудь. Нет, Хайралан куда уж лучше.

– Верно, лучше… Так насчёт свадьбы-то как?

Баурджин махнул рукой:

– Мне б сначала оставшихся деток пристроить – кого женить, кого – замуж… Старшие-то, уже, слава Христу, люди семейные, скоро внуков подарят, а вот остальные… Скоро пора их и оженить.

– Да уж, дети растут быстро, – снова захохотал Гамильдэ-Ичен. – Тебе, князь сейчас сколько? Тридцать пять, кажется?

– Тридцать шесть…

– Ну, вот… А уже внуки скоро!

– На себя взгляни! – нойон шутливо погрозил приятелю кулаком. – У самого скоро внуки, а ты уж и помладше-то меня… года, наверное, на два…

– Да, так… Смотри-ка, уже и Альчинай прибежал! А!

Схватив подбежавшего мальчугана, Гамильдэ-Ичен поднял го на руках к пронзительно-голубеющему небу, подбросил, поймал:

– Ай! Ай! Дядюшка Гамильдэ! – счастливо заверещал малыш. – Ой, отпусти, дай слово важное молвить.

– Отпусти, отпусти его, Гамильдэ, – нойон улыбнулся в усы. – Разбалуешь, потом что твоя дочь делать будет?

Оказавшись на траве, мальчонка напустил на себя самый серьёзный вид, откашлялся и по-взрослому степенно поклонился отцу:

– Дядюшка Угедей приехал! Велел вас срочно позвать.

– У-ге-дей… – схватившись за голову, со стоном произнёс Гамильдэ-Ичен. – Опять явился! И дня не прошло, как уехал… О, Христородица-дева! Послушай-ка, князь, может, я всё ж сейчас в родное кочевье рвану? Ну, не могу я столько пить, клянусь, не лезет уже!

– Э, э! – Баурджин-нойон укоризненно покачал головой. – Одного меня, значит, бросить хочешь? Побратим-анда называется!

– Шучу, шучу! Уж, так и быть, вернёмся вместе. И чего это Угедея назад понесло? Ведь вроде всё уже выпили…

Выпили…

Князь вздохнул и неожиданно улыбнулся. Да уж, что и сказать, попили! Третий сын повелителя Чингисхана Угедей гостил в кочевье Баурджина целую неделю – для столь почётного гостя выставили в юрте-гэре самое лучшее вино, недавно привезённое от тангутов, эх, и славно было вино, жаль вот только быстро выпили. Потом и до ягодной бражки дело дошло, и до арьки, и до хмельного кумыса… Нет, кумыс, он ещё только вчера был – им ведь и похмелялись. Что и говорить, хороший человек Угедей-хан! Умный, рассудительный, много чего знающий, с таким и так-то поговорить – одно удовольствие, а уж если вместе выпить… Кроме всего прочего, Угедей ещё отличался жизнерадостностью и весельем, дородный такой был, добродушный, смешной, добрый – детишки его ужас как любили, вот тот же Альчиной, к примеру. Уж верно, и на этот раз не остался без подарка! Что и говорить – хороший человек Угедей, отличный просто. А что выпить не дурак… так какой же монгол выпить не любит? Да нет таких монголов, и, наверное, никогда и не было. Пьянство – это ведь некое сакральное действо, чем-то сродни доблести – кто кого перепьёт? Кто больше под выпивку разных смешных историй расскажет? А начинаться они – истории эти – всегда должны одинаково: «Как то раз приехал ко мне анда – пили-пили, всё выпили, конечно, показалось мало, стали думать – где взять? И придумали!» – ну, а дальше уже кто на что горазд, всякие там придумки – вот, примерно так.

Что и говорить – уж какие строгие законы не придумывал повелитель Чингисхан супротив пьянства, – а зелёный змий всё время выходил победителем, хоть ты тресни! Потрясателя Вселенной легко на обе лопатки валил, вот уж, поистине, коварное пресмыкающееся. Да что там законы – в своей-то собственной семье и то… Ладно ещё Угедей, а вот младший сын Чингисхана, Толуй – тот вообще не просыхал никогда. Из принципа! Так вот и жили…

– Интересно, с чего бы это Угедей вернулся? – потрепав будущего зятя по голове, задумчиво проговорил Гамильдэ.

Баурджин хмыкнул:

– Ты б лучше спросил – чего он вообще ко мне приезжал? Знаешь?

– Нет.

– Вот и я – нет. Выпить – так и поближе к Керулену есть, с кем. С тем же Боорчу или Джэбэ.

– Джэбэ в последнее время не пьёт. Говорит – печень болит.

– Ага, не пьёт. Смотрит! Как же, верь ты больше, Гамильдэ, всем этим слухам, которые Джэбэ-Джиргоатай сам же про себя и распускает – ишь, трезвенником хочет прослыть, умник!

Фьюуить!

Оглушительно свистнув, князь подозвал пасшихся невдалеке на пологом склоне сопки коней. Ох, не кони – соколы! Пусть и неказистые с виду – такова уж монгольская степная порода – да зато надёжные, неприхотливые, быстрые. Главное – и кормить их особо не надо – в степи сами кормятся.

Потрепав коня по гриве, Баурджин птицей взлетел в седло и обернулся к сыну:

– А ты что же, Альчинай, без коня нынче?

– Ага, – Альчинай, такое впечатление, обиделся. – Неужель без коня? Что я, хуже всех, что ли? Пешком одни трупоеды ходят.

– Ай, молодец, хорошо сказал! – не преминул похвалить Гамильдэ. – Ты, Альчинай-батыр, заезжай-ка ко мне в кочевье, с дочкой познакомлю – ах, красавица!

– Хэй, Армаш, хэй! – мальчик громко закричал, захлопал в ладоши… Из кустов, бросив разнотравье, выскочил белый конёк – смирный такой, невысокий, как раз для ребёнка… Ну, в кочевье-то не дураки, такому мальцу горячего скакуна не дадут…

Посмотрев на сына, князь довольно погладил бородку:

– Ну, коли ты, Альчинай, при коне, так не теряй времени, скачи к Хал кин-Голу-реке, к Ильясу на пастбище…

– Вай-вай! – ловко вскочив на коня, обрадованно закричал мальчуган. – К Ильясу! К братцу!

– К Илье, к Илье… – сына от второй жены, смуглой красавицы Гуайчиль, Баурджин назвал в честь своего отца – Ильёй… Ну уж тут переделали на местный манер – Ильясом кликать стали. Тринадцать лет скоро мальчишке – батыр, воин… Женить пора. От Гуайчиль было у князя трое детей – Ильяс с Альчинаем и дочка, Ниналь – в честь матери названная. Дети от старшей жены – пышноволосой оторвы Джэгэль-Эхэ – четверо – уже, можно сказать, совсем стали взрослыми, особенно старшие – сын Алтай Болд и дочка Жаргал – «Счастье» – отцова любимица. Восемнадцатилетний Алтай Болд превратился в совсем самостоятельного воина, багатура, и нёс сейчас службу на южных просторах монгольской империи, успев, между прочим, жениться на старшей дочери Гамильдэ. Шестнадцатилетняя Жаргал тоже – вот как раз недавно – вышла замуж за сына татарского вождя Кэзгерула Красный Пояс – старинного друга и побратима Баурджина. Теперь вот и князь и его старшая жена Джэгель-Эхэ ждали внуков… А ведь ещё совсем не старые! Да и от младшей супруги – китаянки Лэй – сыночку Иньсяну уже пошёл второй год. Совсем ещё малыш – а уж глядит грозно! В маму, девушку-смерть – что убивать раньше, чем читать, научилась… верней, научили…

– Ты слишком-то не радуйся, – урезонил сынишку нойон. – Не просто так к брату поскачешь – с наказом. Пусть берёт самого быстрого коня и скачет за Буир-Нор, к Хизмару… Он знает. Возьмёт у него там вина, бражки, кумысу… ну, что будет, арьки тоже можно… Угедей, хоть и второй раз за два дня приезжает, а всё ж – гость.

– Да я для дядюшки Угедея… Ой! – Альчинай, видать, только что вспомнив, похвастался пояском. – Смотри-ка, отец, что мне Угедей-хан подарил!

– Красивый, красивый подарок, – похвалил князь. – Ну, ты скачи, Альчинай. А всё, что Ильяс возьмёт, путь тут же везёт в кочевье. Да побыстрее, так ему и передай.

– Переда-а-ам! – стегнув плетью коня, мальчик помчался в степь.

Баурджин с довольной усмешкой смотрел ему вслед – на буро-зелёный океан трав, чуть тронутый редкими осенними цветами, на белого коня, на бело-голубой халат-дэли… Потом обернулся, поправил на плече лук:

– Да уж, вот и поохотились мы с тобой, Гамильдэ. Ничего, в следующий раз как-нибудь…

А Гамильдэ-Ичен нойона, между прочим, не слушал. Подумал-подумал, да бросил коня в галоп, догоняя только что умчавшегося мальчишку:

– Эгей, Альчиной! Постой! Постой-ка!

Малолетний всадник, услыхав крик, взвил коня на дыбы, обернулся.

– Арьки только не везите! – что есть силы, с надрывом, закричал Гамильдэ. – Не нада-а-а-а-а-а!!!

Угедей вместе со своей свитой дожидался хозяина в просторном гэре, благостно принимая положенные гостю вкусности от Джэгэль-Эхэ. А та уж – хозяйка! – с поклоном потчевала важного гостя кумысом, творогом, молоком, да густо белёным костной мукою чаем со сливками.

Скрепя сердце Угедей с полагающейся по случаю улыбкою прихлёбывал кумыс из большой белой пиалы, которую держал двумя руками. Тут во всём был смысл – гостю полагалось подавать белое – символ чистоты помыслов – ну а брать всё двумя руками – всё равно, что благодарить, только без лишних слов – жестом. По страдальческому лицу гостя, по его красному, с прожилками, носу и трясущимся рукам, по тяжёлым вздохам, которые он время от времени всё-таки себе позволял, видно было, что человек явно страдает жутким похмельем, и не кумыса бы сейчас ему, и, уж, тем более, не чая с мукою, а хорошую чарку молочной водки – арьки или, уж на худой конец, бражки из трав да ягод.

– Кажется, скачет кто-то? – Джэгэль-Эхэ прислушалась. – Наверное, муж.

– Ой, хорошо бы – муж, – закивал головой гость. – И хорошо б – не пустой.

Хозяйка очага улыбнулась:

– А я уже послала в соседнее кочевье служанку… Скоро привезёт вина.

Услыхав про вино, Угедей сразу оживился:

– Вот, славное дело, вот, хорошо ты придумала, голубушка Джэгэль.

Откинулся полог, впуская в гэр дуновенье свежего степного ветра.

– Гость в дом – радость в дом! – войдя, заулыбался гостям Баурджин-нойон. – Сонин ую байна у? Какие новости?

– Всё хорошо, слава великому Тенгри, – Угедей молитвенно сложил руки на объёмистом животе. – Славная у тебя жена, Баурджин. А старший сын – великий воин!

– Счастье отца – слышать такие слова, – князь улыбнулся. – Впрочем, и моих младших детей, думаю, сегодня будет за что похвалить… Солнце сегодня, тепло… Может, Угедей-гуай, не будем сидеть в душном гэре? Тут недалеко есть одно чертовски уютное местечко, я уже велел расстилать там кошмы для пира.

– Для пира?

При этих словах оживилась вся, так сказать, главная часть свиты – человек пять – допущенных Угедеем с собою в гэр, остальные гуртовались на улице, пересмешничая с девчонками из кочевья.

– А что, есть чем пировать? – гость хитро прищурился.

Баурджин лишь расхохотался в ответ:

– Добудем!

– Э! Вот это дело! – Угедей потёр ладони и быстро поднялся с кошмы. – Поистине, для настоящего багатура нет ничего невозможного.

Выйдя из гэра, гости в сопровождении хозяина направились к пологому склону холма, поросшей уже пожухлой травою. В дальнем конце осеннего луга, за поскотиной, виднелась окружённая невысоким кустарником балка, по дну которой журчал ручей. На краю балки слуги как раз растянули кошму и теперь споро таскали из летней кухни закуски – варёное и копчёное мясо, печёную птицу, острый овечий сыр, творог…

– И в самом деле, хорошо тут! – углядев расставляемые слугами объёмистые глиняные пиалы, Угедей ухмыльнулся и подмигнул хозяину.

– Весной тут ещё лучше, – улыбнулся тот.

– Весной везде хорошо, – усаживаясь, согласился хан. – Однако, ведь не зря говорят – одна осень лучше трёх вёсен!

– Да, говорят…

Баурджин поспешно отвернулся, чтоб гости не успели заметить внезапно накатившей на него грусти, тоски… казалось бы, давно, на всегда, ушедшей тоски…

Вот этот холм каждую весной по всему склону покрывали алые маки… «Дикие маки», как на картине Клода Моне – любимого художника Баурджина… Ивана Ильича Дубова, красного командира, потом – генерала Советской Армии, умершего… и странным образом возродившегося в теле кочевого паренька Баурджина – бедного, никому не нужного юноши из племени найманов. Дубов и раньше-то надеялся только на себя – и всего добивался сам: трудом, знаниями, упорством, так и карьеру себе сделал – исключительно сам – и там, в СССР, и здесь… Путь от простого кочевника до степного князя – ближайшего советника Чингисхана – был ох как не прост, и много чего на этом пути случалось. И смерть, и предательство, и коварство… И друзья, и любовь!

Да-да – и это тоже. Все жёны – Джэгэль-Эхэ, Гуайчиль, Лэй – это ведь по любви, не просто так, понарошку… И дети… Вот уж где счастье-то!

И всё же… И всё же затосковал в последнее время Баурджин-Дубов. Вот почти никогда не брала его так тоска-злодейка, но тут… Два года назад, в Ляояне – при выполнении ответственнейшей миссии, порученной ему Чингисханом, было не до тоски, а вот потом… потом навалилось… Нет, назад, в то, своё, время совсем не хотелось, ведь вот здесь, в степях, почти за семьсот лет до собственного рождения, Баурджин прожил уже больше двадцати лет. Нет, назад не тянуло… почти… Лишь накатывало иногда. Но в последнее время… В последнее время этот монгольский мир стал казаться нойону каким-то неправильным. По возвращении из Ляояна Баурджин вдруг со всей отчётливостью осознал, что его больше не радуют ни бескрайние многотравные степи, ни блёклый синий простор небес над покрытыми цветами сопками, ни многочисленные табуны и отары… его, между прочим, табуны и отары. Город! Городская жизнь властно звала степного князя! Можно сказать, ухватила за шиворот властной рукою… Город… Да-а, наверное, зря Чингисхан послал его тогда в Ляоян… Город, который Баурджин спас от натиска туменов Джэбэ. Так вышло… Нет, он, Баурджин-нойон, так захотел! И поступил так, как велела совесть.

– Эй, Баурджин, там не твой сын скачет?

– Где?

Да, действительно, к гэрам скакал Ильяс – смуглый, светловолосый, зеленоглазый – на трёх заводных конях вёз бурдюки… Ах, молодец…

– Сюда, сюда, Ильяс!

– О! – завидев юного всадника, Угедей поспешно поднялся на ноги и добродушно рассмеялся. – А ну-ка, князь, покажи своего средненького! Ай, совсем багатур! А ну-ка… – хан обернулся и жестом подозвал слуг. – Тащите мой лук… Тот, охотничий, лаковый… Славный багатур!

Спешившись, Ильяс почтительно поклонился:

– Гость в гэр – радость в гэр. Сонин юу байна у?

– А вот… – приняв из рук слуги красный, инкрустированный золотом, саадак с луком и стрелами, Угедей с улыбкой протянул его мальчику. – Владей, Ильяс-багатур! Вот тебе мой подарок.

– Ой… – Ильяс заметно смутился.

– Бери, бери, – с улыбкой подтолкнул его Баурджин. – Помнишь, я тебе пословицу говорил: дают – бери, бьют – беги…

– Благодарю…

Приняв подарок – вот уж, поистине, царский! – смущённый юноша с благодарностью поклонился.

– А теперь – живо на пастбище! – проследив, как слуги сгружают с коней бурдюки, князь хлопнул сына по плечу. – Негоже оставлять табун на малыша Альчиная.

Ильяс улыбнулся:

– Наш Альчинай с чем хочешь справится!

– А если волки? Или, не дай бог, конокрады?

– Пусть! У меня теперь есть, чем их встретить.

Простившись с отцом и гостями, подросток вскочил в седло и, взвив коня на дыбы, погнал его мелкой приёмистой рысью.

– Багатур! – одобрительно прищурился хан. – Совсем уже взрослый. Послушай-ка, князь, знаю я на примете одну молодую девушку…

– Рано ему ещё о девушках думать, Угедей-гуай, – пусть пока с табунами управляться научиться, да в военный поход сходит… как старший.

– Да уж, старший у тебя молодец…

И в этом тоже был весь Угедей, все знали – никогда без подарков не явится.

Они просидели на склоне оврага почти до самого вечера. Баурджин, Гамильдэ-Ичен, гости. Пили вино и брагу… и даже арьку… рассказывали всякие весёлые истории, да громко орали песни. В основном – короткие – «богино дуу», но всё же спели и одну длинную, протяжную – «уртын дуу». Тема во всех песнях была одна – степь, да сопки, сопки да степь. Ну, ещё – пустыня.

Угедей – вот уж, и впрямь, душа-человек – напившись, веселил всех: шутил, рассказывал пошлые истории, а потом, встав на колени, принялся изображать медведя. Рычал – у-у-у, у-у-у… размахивал руками, потом пополз куда-то к самому краю балки, упал на спину в траву да махнул свите рукой:

– Устал, отдохну. Князя позовите… Забыл ему одну историю рассказать. Ну, про ту пьяную меркитку… вы знаете…

Кивнув, Баурджин подошёл, уселся рядом, сложив по-турецки ноги. Остальные гости вместе с Гамильдэ остались у кошмы… Темнело, в синем небе показались первые, ещё блёкло-серебристые, звёзды, и половинка луны закачалась над бескрайним озером Боир-Нор. Холодало. Слуги сноровисто разводили костры.

– У меня ведь есть к тебе дело, Баурджин-нойон, – усаживаясь в траве, тихо, совершенно по трезвому, произнёс Угедей. – Точнее, это даже не моё дело, а поручение отца. Он просил переговорить с тобой… Помнишь Ляоян?

Баурджин молча кивнул – ещё бы, не помнить… А сердце уже занялось, забилось в каком-то знакомом предчувствии…

– Ты тогда хорошо справился с делом, – так же негромко продолжал хан. – И мы… я, Шиги-Кутуку, киданьский мудрец Елюй Чуцай… мы вспомнили о тебе, когда отец, Повелитель, заговорил о Си-Ся. Там неспокойно, ох, не спокойно… Отец не зря не доверял их прежнему правителю, Ань Цюаню. А нынешнему, Цзунь Сяну, доверяет ещё меньше… и, по-моему, правильно делает… Там есть один крупный и богатый город, сразу за пустыней, в долине реки Эдзин-Гол… Тангуты называют его Ицзин-Ай, цзиньцы – Хэйчжунчен или Хочжоу… Елюй Чуцай говорил, что когда-то он назывался Гаочаном. В общем, не в названии суть… Это город на Великом шёлковом пути, в серединных землях тангутского царства Ся. Отец и все мы хотим, чтобы ты, Баурджин-нойон, стал там наместником великого хана!

– Наместником?! – Баурджин облизал враз пересохшие губы.

Угедей улыбнулся:

– Да, наместником. Практически – властелином. Но не обольщайся, в этом городе полно проблем.

– Что ж, – князь зябко повёл плечом, старательно скрывая радость. – Если надо, то…

– Я вижу, ты даже рад, – негромко засмеялся гость. – И это – славно, нет, и впрямь, славно, коли дело тебе в радость – оно и будет спориться куда как лучше, нежели из-под палки! Я прав?

– Да, – вдруг усмехнулся гость. – Сейчас мы вернёмся в гэр и напьёмся. А по пути я расскажу тебе о пьяной меркитке – ты запомни и всем повторяй целый вечер, всю ночь. Что б знали – для этого я тебе и звал. А рассказ занимательный, право же, его стоит послушать. В общем, дело было в те времена, когда меркиты ещё не признавали власть Темучина…

Оба вошли в гэр, смеясь, хозяин и почётный гость.

– Ну, Гамильдэ, подвинься! – усаживаясь на кошму, подмигнул побратиму нойон. – Сейчас расскажу тебе одну занятную вещицу. Слышал ли ты когда-нибудь об истории, случившейся с одной пьяной меркиткой?