Шесть соток волшебства

Глава 45 Нитки, торчащие из клубка

Глава 45 Нитки, торчащие из клубка

Очень хотелось посоветоваться со Славиком. Сварить кофе, сесть за стол и рассказать все, что неотвязным припевом вертится в голове, все, что не дает спать и заставляет сердце заходиться в тревожном предчувствии.

Инга подтянула колени к подбородку, взбираясь на стул с ногами. За окном гремела гроза, ветер полоскал яблони в водопадах дождя и швырял в стекло сорванными листьями. По тесной кухоньке расползался сумрак, но включать свет не хотелось.

«А Славик не слышит грозу», — всплыла откуда-то непрошенная мысль. Он сейчас мертв, лежит глубоко под землей, и нет для Славика ни грозы, ни ветра, ни бурных потоков воды, размывающих липкую глину. Мир для него не существует.

Нет ничего.

Инга попыталась представить себе это великое, бескрайнее, оглушающее ничто — и не смогла. Потому что в центре любой пустоты, в любой, самой дремучей темноте парило ее сознание, эту пустую темноту воспринимающее. Но в истинном, абсолютном ничто никакой Инги не будет. Исчезнет та личность, которая видит, чувствует, понимает.

Умереть не страшно. Ты просто исчезнешь. Но господи боже, как же Инга боится умирать. Как пугает последний отчаянный миг, в который ты понимаешь: сейчас все закончится. Это порог, а за порогом — невообразимое, непостижимое, то, что никогда не вместится в человеческое сознание. Может, поэтому люди и придумали ад? Даже вечные муки нам ближе, чем бесконечная пустота несуществования.

Инга никогда не сможет сделать что-то подобное со Славиком. Неважно, насколько он опасен, неважно, какая угроза нависает над Ингой. Она просто не сможет столкнуть его за порог бытия — спокойно и расчетливо, тщательно выстроив каждый эпизод сценария, написанного Валентиной. Почему она так боится Славика? Почему уверена, что Славик — чудовище?

А может быть, не уверена? Может, точно знает, что никакого чудовища нет, есть самый обычный парень, застрявший между жизнью и смертью. Но по каким-то причинам Валентине нужно вытолкнуть его в небытие.

Инга смотрела в окно, не замечая стекающих по стеклу потоков воды. Прямо над крышей загрохотал гром. Инга его не услышала.

Зачем убивать того, кто и так скоро умрет? Валентине нужно просто немного подождать, и в декабре Славик исчезнет. А значит, она действительно беспокоится за жизнь Инги. Или боится Славика.

Хотя нет. С чего ей бояться? За все это время он ни разу не проявил к Валентине интереса. Не собирал информацию, не искал встреч, никак не пытался подтолкнуть Ингу к каким-то враждебным действиям. Все, что сделал Славик — предупредил, что Валентина — вредная бабка и брать у нее ничего нельзя.

Ничего нельзя…

Мысль выскочила из глубин памяти, как чертик из табакерки. Славик предупреждал: ничего не бери и даже воды не пей.

Потому что бабВаля сука.

БабВаля угощает печеньем Саньку. Угощает проклятую девочку в больнице. Угощает Алиночку.

А Ингу бабВаля печеньем не угостила. Рассказала, что вместо сахара бухнула в тесто соль. Такое может быть? Может. И соль вместо сахара можно положить, и булочки в холодильник сунуть, а масло — в хлебницу. БабВаля вполне могла оплошать… но почему она оставила печенье в вазочке? Почему не выбросила, едва надкусив — раз уж есть его невозможно?

Может, история с солью — не слишком удачный экспромт? Может, Валентина просто не хотела давать Инге печенье?

Потому что печенье особенное.

Потому что у Валентины даже воды брать нельзя.

Дрожащей рукой Инга потянулась к телефону.

— Наталья? Добрый день. Это Инга. У меня к вам немного странный вопрос. Припомните, пожалуйста, Валентина Ивановна всех детей печеньем угощает? Или только некоторых? Ах, вот как. Понятно. Спасибо. Хотя нет, подождите, постойте! У меня еще один вопрос. Когда именно заболел Санька? Вот оно как… Понятно.

После Натальи Инга позвонила Динаре Тагировне, задала те же вопросы — и получила те же ответы. Валентина угощала только конкретных детей. И заболели эти дети в мае-июне — вскоре после гибели Славика.

Сжав телефон в руке, Инга слепо вперилась в черный экран.

В больнице она лично видела, как Валентина угостила печеньем совершенно обычного мальчика. Здорового. Без проклятия.

Интересно было бы найти этого мальчика. Вполне возможно, над ним уже кружит небольшой, пока еще бледный рой порчи. И постепенно растет.

Грифель шуршал по бумаге, оставляя маслянистый графитовый след. Короткие кирпички слов выстраивались в линии, из линий складывались столбцы, а из столбцов… Из столбцов тоже что-то складывалось. Наверное. Может быть. Инга очень на это надеялась.

1. Прошлый год, а может быть, позапрошлый — Валентина начала тратить деньги.

2. Этот год, начало мая — разбился Славик.

3. Этот год, начало мая — Евдокия Павловна придумала способ вернуть внука к жизни. И рассказала об этом подруге.

4. Этот год, конец мая — Валентина начала молодеть. Приблизительно в это же время в городе появились дети с поразительной, никогда ранее не виданной порчей.

5. Этот год, июнь — потратив на воскрешение внука все силы, Евдокия Павловна умерла. Перед смертью она привязала Славика к Инге, о чем тоже рассказала подруге.

6. Сейчас. Валентина очень хочет, чтобы Инга отправила Славика на тот свет.

Пункт три и пункт четыре… Пункт три и пункт четыре… Инга ритмично тыкала карандашом в бумагу, пятная лист серыми проколами точек. Пункт три и пункт четыре… БабДуня отдает внуку свою жизнь. А Валентина забирает чужие. Это же… Это же…

— Она развернула заговор! — выкрикнула в пустоту кухни Инга и всадила карандаш в блокнот. Обломанный грифель запрыгал по столу.

Господи, ну конечно! Валентина просто развернула заговор — так же, как это сделала сама Инга! Изменив всего несколько слов, Инга превратила обряд, исцеляющий от панических атак, в обряд, панические атаки вызывающий. И это было несложно! Все, что требовалось — исходный текст заклинания и проверенный, полностью работающий ритуал. У Валентины было и то, и другое.

Не обращая внимания, что карандаш сломан, Инга процарапала под пунктом четыре жирную грязно-серую черту.

— А в печенья она добавляет собственную кровь, — заговорщицким шепотом сообщила Инга блокноту.