Шанс, в котором нет правил [черновик]

Глава 4. Услышать Глухого

Диплом — со всеми положенными голографическими значками и прочими знаками подлинности — был аккуратно упакован в кожаный футляр и лежал на столе перед хозяином. Обладатель диплома — бритый наголо молодой человек с невыразительным лицом — сидел на веранде японского ресторана в Тиволи и пил чай. С жасмином. Уже третий чайник. За несколько часов упражнений и спаррингов из него вышло столько пота, что казалось — он никогда не компенсирует потерю жидкости.

— Ты не слишком рисковал? — спросила его визави, дама весьма внушительных габаритов. В ее голосе проскальзывало неподдельное раздражение, и секундой спустя она объяснила причину. — Не люблю японские рестораны. Заказа приходится столько ждать. И, — подумав, добавила она, — он слишком быстро исчезает.

«Мед если есть, то его сразу нет», — подумал молодой человек. Но вслух сказал совсем другое:

— Что до еды, я принял меры, — он только что минут пятнадцать объяснялся с официантом, описывая последовательность и — судя по всему — был понят. — И потом, до меня благополучно аттестовались четыре человека из школы Каспера. Конечно, за его выпускниками пригляд больший, но если я правильно угадал, до СБ вообще не дошло, что Эней имел к школе какое-то отношение. Эней для СБ — Савин, креатура Ростбифа, стрелок, как и его командир. Билла приписали Малгожате. А Горецкий, бродячий кендока — вообще никто. Нет, мы даже когда агентство открывали, рисковали больше. Да и, — Эней поморщился, — пар нужно было сбросить.

Он помолчал и добавил.

— Я вообще не знаю, насколько это сейчас существенно. После того, как нас три раза макнуло в одну воронку…

Официант подплыл, сдал драгоценный груз и уплыл. Великая вещь — деревянные полы. Даже самый ненавязчивый сервис все-таки слышно.

Энею не нравилась эта встреча. Они приняли все меры безопасности, но ему все равно казалось, что их видят слушают и пишут. Хотя быть этого не могло. Физически не могло. Ну хотя бы потому, что под столом располагалось три совершенно легальных скеллера.

— Да, — включился в разговор высокий мужчина с длинными черными волосами, схваченными черной же банданой. Остальная одежда была выдержана в той же гамме: черная рубашка с квадратным вырезом на груди и широкими рукавами, черные узкие кюлоты и черные остроносые туфли с металлическими набойками на носах. — Давайте поговорим о воронке. О последней тревоге, поднятой непонятно по какой причине, и о группе «Зодиак». Мне все это жгуче интересно.

— Мне тоже, — сказал Эней. — А последняя тревога, сигнал номер один, позывной общий была потому, что один московский пiдлiток завалил Лотерею. Да-да, никакая это не служебная проверка. Он снес все базы, открытые для публики, и не давал их перезагрузить. А мне спецы хором говорят, что это невозможно в принципе. И, в общем, получается, что мы совершенно не готовы к срочным масштабным действиям — даже в области планирования. Это во-первых. Во-вторых, мы… мы не брали в расчет рикошеты. Мы строили защиту от целенаправленных ударов — но не от последствий конфликтов среди варков. И, в общем, нас спасли дважды, если не трижды, потому что наши интересы совпали с интересами одной из московских группировок.

— Вот с этого места поподробнее пожалуйста, — доктор Ди повертел в пальцах шпажку вакатори, чтобы соус равномернее распределился по мясу.

— В первый раз все было относительно терпимо. Инцидент в «Морене» поставил бы нас под прожектора, но в самом худшем случае СБ просто отыскало бы на российской территории очередную базу «Тенчу». Особенно, если бы мы успели подготовить и осуществить что-нибудь… достаточно красочное для маскировки отхода.

Высокие стороны обменялись взглядами. Неприятно, да. Очень неприятно, но несмертельно. Возможно даже «несмертельно» в прямом смысле слова.

— Но во второй раз…

— Мы вылетели прямо на проезжую часть, под фары, — перехватил Винтер. — И это ничья вина. Начальник местного СБ планировал переход в Сибирь, Габриэляна посылали по его душу.

— И нас обнаружили бы в любом случае. Но всем другим обнаружившим мы были бы не нужны. Вопрос — зачем именно мы нужны этим. И что мы будем делать.

— Как я понимаю, они предложили и характер сотрудничества, — сказала Алекто. Ее соседи обменялись недоуменными взглядами. — Зодиак. — соблаговолила пояснить императрица, — Литера Z. Последняя в английском алфавите. Они воспользовались нашей номенклатурой.

— Отчет нашего аналитика, — Эней распустил в чашечке соуса немного васаби, — был разослан вам всем. А я с самого начала думал, и сейчас думаю, что у них дальние планы. Снимать головы — об этом есть смысл договариваться с «Тэнтю». Но они-то знают, что мы не только «Тэнтю».

Легкий шорох — официанты внесли фунэ. Две штуки. Одну — в безраздельное пользование Алекто. Раздался треск распечатываемых палочек и бульканье соуса, наливаемого в тарелочки. Ди пренебрег соусом и, подцепив палочками комок васаби, положил его непосредственно на розовый ломтик лосося. Остальные только покосились на такое небрежение техникой безопасности.

— Главное, — сказал Эней, — что мы не знаем, кто это. Это может быть сам Волков. Это может быть какая-то группировка, играющая в его интересах. Это может быть группировка, в конечном счете, играющая против него. А мы цокаем по колее, как слепая лошадь в шахте.

— Есть какие-то основания предполагать, что Зодиак может действовать против гауляйтера? — спросил Винтер.

— В его группе — янычар, бывший подпольщик и — с недавнего времени — паренек, которого они выдернули из зубцов машины, — Эней поддел палочками ролл. — И сам он потерял родителей в свободной охоте. Большинство известных нам дел Зодиака так или иначе сводились к уничтожению кого-то из высоких господ.

— Позвольте, — сказал Ди, — бывший подпольщик — это Кессель? Американец? Тот, что убил Рождественского?

— Я в кулуарах не вращаюсь, — Эней подлил себе еще чаю. — Мне не сообщили, кто убил Рождественского. Сэнсэй пытался реконструировать картину, и выходило у него, что это сделали Коваленко на пару с Волковым. Потому что уже после первой свободной охоты стало ясно, что у Рождественского сдвигается крыша.

— В каких кулуарах? — едва не подавился рыбой Ди. — Да это каждая собака знает… У нас, по крайней мере.

— Я не собака, — сказала Алекто. И правда. Вот за кого-кого, а за собаку ее принять было совершенно невозможно. — И я не знаю.

— И я, — кивнул Винтер.

Ди закатил глаза.

— Началось с того, что Никпалыч у нас параноик.

Это был стандартный, фольклорный, можно сказать, зачин. У древних китайцев все началось с того, что великан Пангу разрубил топором мировое яйцо, а в российской здравохране — с того, что бессменный ее глава, Николай Павлович Коваленко — параноик. Даже по меркам врачей-эпидемиологов, в глазах которых СБ — орава беспечных детишек на лужайке.

«Луна», впрочем, за эту паранойю благодарила Бога и фигурально и буквально, ибо параноик Никпалыч у себя в здравохране завел три цепочки командования — стандартную и две аварийных. На случай эпидемии следи людей… и на случай эпидемии среди старших. Болеют старшие проказой? Болеют. Значит, заражение в принципе возможно. Значит, нужно принимать меры заранее, потому что здравохрана должна работать в любой ситуации. А что сейчас таких болезней нет — так орора и эболы-киншаса тоже когда-то не было. У себя завел — и постоянно, с упорством Катона-старшего, ставил вопрос о распространении этой политики на все сферы жизнеобеспечения. Так что функционеры «Луны» на местах со своими параллельными структурами никого не удивляли — ну поддерживают люди позицию Коваленко. Оно и понятно — тем более что и с точки зрения карьеры выгодно…

— Так вот, Никпалыч у нас параноик и узких мест терпеть не может…

А «узким местом» — в переносном смысле слова, потому что в буквальном место там очень широкое; слишком широкое, чтобы надежно его закрыть — так вот, узким местом была граница по северному Казахстану. Она не совпадала с довоенной российско-казахской границей — после Поворота Федеративная Россия встала на реке Жем. Совсем рядом, по Иргизу и Тургаю, стали сибиряки. Продвигаться за эту естественную черту было бессмысленно — дальше степь: казахи, кыргызы, дунганы, джунгары — тысячелетние традиции кочевья.

— А как сибирская здравохрана ловит мышей и сусликов — в том числе и в буквальном смысле слова — сами понимаете… Да с них и спрашивать бессмысленно. В общем, после истории с чумкой, — про историю с чумкой никто спрашивать не стал, опасаясь очередной получасовой лекции, — до сибиряков дошло, что беда. А Никпалыч тут как тут — «а давайте мы этот район будем нашими людьми и машинами обслуживать. А координируют пусть армейцы». При другом раскладе, ничего бы не вышло, даже согласись здравохрана, Омск бы им добро не дал, ну а так — проскочило.

— Рождественский сначала тоже обрадовался, — Ди закинул в рот еще кусочек тунца, запил, — такая возможность залезть во вражеское подбрюшье… А потом оказалось, что его людей и высоких господ там не очень празднуют. И время от времени с кем-то что-то случается. Ну, вроде как — поехал в степь и поломался, и сиди кукуй, думай, кто раньше подъедет — свои, забрать, или кочевники. И в каком настроении кочевники — в мирном или не очень. И в каком настроении свои. В общем, через пару лет господин гауляйтер стал понимать, что его наполеоновские планы просто втихую саботируют.

Ну а к тому времени крыша, как выразился наш зам-ком, у него действительно хорошо сдвинулась. И начал он давить — сначала помалу, а потом серьезнее. Пока дело шло только о мелких пакостях — финансирование там, комиссии, ревизии — наш параноик держался. Но тут приезжает как-то из Уфы Шустов — он как раз и занимался координацией. Я его знал, кстати, Шустова, хороший был администратор. Врач — так себе, а администратор хороший. Ему уже лет под сорок пять было, ну а поскольку он и с армейцами работал, Никпалыч ему своей властью стальную пайцзу выдал. Чтобы с допуском проблем не было. И вообще он его, кажется, повышать хотел.

— И Рождественский его вызвал, — заключил Винтер. — Но это же не принято.

— Еще бы не принято, — фыркнул Ди, — Всем было ясно, что это он так Никпалычу неудовольствие выражает. Вызвал и загрыз. Был бы Никпалыч в Москве — а он в Берестечке новую лабораторию принимал. Так вот, все ждут грома — но вечером. А тут только Рождественский дообедал, как к нему в коридоре подходит сотрудник оперотдела цитадели — с такой же стальной блямбой — и на весь коридор интересуется, молодец ли у нас Рождественский только против овец — или все же готов встретиться с кем-то, способным оказать сопротивление. Гауляйтер встал столбом — персонал цитадели поставлял Волков, а от Волкова Рождественский ничего дурного не ждал. Тем более, оскорбителя Волков пару лет назад лично купил в Штатах…

— Купил? — не понял Эней.

— Именно купил. Как негра или долгового раба в старые недобрые времена. Ну так вот, Кессель его и вызвал. На шпагах, на равном оружии. И изрубил, — Ди для наглядности поднял на палочки щепотку мелко покрошенной морской травы, — в капусту. Так что, когда Никпалыч добрался до Москвы, гауляйтер уже разложиться успел.

— А Аахен?

— А что Аахен? Всем ясно, не будь той дуэли, вышел бы конфликт посреди Москвы. Никпалыч же дуэлей не признает, он санвойска поднял по тревоге…

— Если это произошло без волковского приказа, то я гейша, — сказал Эней.

— Тебя не возьмут, — фыркнул Машенька, — Ты не владеешь музыкальными инструментами. А вот…

— Не думаю, — сказала Алекто, — что был приказ. Даже уверена, что не было. Медикаментозный допрос. И все прочее.

— Медикаментозный допрос к данпилам применять бесполезно, — уточнил Эней. — А все прочее полезно только тогда, когда заранее знаешь, что тебе должны сказать. Так что приказа — да, не было, а санкция была. А исполнитель остался жив.

…Что вполне вписывалось в череду фактов и наблюдений из собранного Антоном досье Волкова.

— Вряд ли, — добавил он, — Кессель за эти годы резко изменился.

Чем, чем и как можно купить верность человека, который пуст внутри? Месть? Эней знал, что наступает момент, когда и месть безразлична. Благодарность? Эней быстро подсчитал даты — Кесселя купили через полтора года после Нью-Йоркской катастрофы. Полтора года научных — и не только научных — истязаний. Да, Кесселю есть за что благодарить Волкова.

Но и сам поединок, и то, что после, могли обернуться для Кесселя очень плохо. А впрочем — человеку, которому нечего хотеть, нечего и бояться. Вполне может быть, что смерть Кесселя тоже вполне устраивала.

А его нынешнего… партнера? Начальника? Эней поднял чашечку, сделал глоток, смывая привкус железа. Не важно. Важно, что информация значимая и что это, скорее всего, люди Волкова — возможно, в свободном плавании.

— А этот Габриэлян вынырнул всего три года назад. Волков, если верить архиву Ильинского, заметил его еще в училище СБ — и выдернул. Сначала как дневного референта. Потом съездил в Аахен — и перевел парня в ночные. Там что-то было в Аахене, зарезали югославского гауляйтера… А потом уже Габриэлян выдернул из училища третьего, Михаила Винницкого. И все это, в общем… вписывается в мозаику. Волков окружает себя людьми и старшими, которые обязаны лично ему и без него пропадут тут же. Не забывая об уровне компетентности, естественно.

— Такие люди есть у многих. — Винтер все еще не понимал.

— Не все дают им полную свободу действий. — Алекто отодвинула от себя совершенно пустую (ЧТО? ДАЖЕ ИМБИРЬ???) «лодку». — Они не могли знать о Луне до приезда в Екатеринбург. Потому что по данным, которые скачала ваша группа, подробности следственного дела в центр к тому времени еще не ушли. Они вычислили нас на месте. И пошли на контакт, не советуясь с начальством. И рискнули головой этого начальства, с высокой вероятностью, опять же не запрашивая санкций.

— Не запрашивая?

— Ильинский, — вздохнула императрица. — Руководил СБ региона. Полагаю, что Екатеринбург был зоной полного молчания. Так что вполне возможно, нам придется принимать еще более неприятные решения, чем сотрудничество с Зодиаком, — продолжила Алекто. — Мы находимся в точке перелома. Два года мы строили базу и собирали информацию. Сейчас настало время принять решение. Главное. Магистральное. От которого зависит все. Россия или Сибирь.

— Извечная мечта бедняка — числом поболее, ценою подешевле, — невесело улыбнулся Винтер. — Мне нравится идея переворота в Сибири, хотя бы потому, что она не меньше моего понравится местному населению, и мне очень не нравится идея работы в Сибири. Потому что тамошнему СБ не важно, насколько хорошо ты законспирировался, они квоты выбирают. Но последние полгода я совершенно не уверен, что переворот в европейской России вообще возможен.

— Да, это самая непривлекательная часть плана, — согласилась Алекто, макая ролл в соус. — У нас в России и в Европе замечательные возможности для конспиративной и научной деятельности — но все это псу под хвост, если мы не сможем обеспечить себе поддержку населения. И еще одно «но» — даже если Россия станет тем самым свободным анклавом — ей придется драться на два фронта.

— А Сибири нет?

— А Сибири… — Алекто улыбнулась, что твой енот-крабоед при виде песчаного краба килограмма эдак на два. — Что, по-вашему, произошло в Екатеринбурге?

— По-моему, произошло ровно то, о чем говорил Зодиак, — Эней запил сасими пивом. — Попытка верхушки поиграть в сепаратизм.

— Именно, — кивнула Алекто. — И в связи с этим я хочу обратить ваше пристальное внимание, господа, на того, кто стоит за этой попыткой: дальневосточного гауляйтера, известного миру как господин Уэмура Рейдзи, он же Фудзивара-но Митидзанэ, он же бессменный Левый Министр императора. Потому что не думаете же вы, что сибирское начальство рискнуло бы удрать такую штуку как перехват уральской промышленной зоны самостоятельно?

— Дальний Восток не сейсмоопасная область. — сказал Ди, — Вернее, сейсмоопасная только в прямом смысле. Мы раньше как-то ею не интересовались…

— А вот они довольно плотно интересуются российскими делами. Где «плотно» значит «враждебно». Торговая война, по существу идет уже.

— Значит, это самое «неприятное решение»… — Винтер поднял глаза. Алекто выдержала его взгляд. Эней — нет.

— Мы должны создать базу в Сибири, — ровным голосом сказала Алекто. — Даже если мы не собираемся начинать там. Это даст нам время здесь. И, возможно, позволит маневрировать потом. И нам есть, на чем строить. У нас есть опорная точка: представительство «Орики». У нас прощупывается вторая опорная точка: католическое подполье. И назревает третья: подполье православное. Я ведь правильно интерпретировала информацию Кена, Эней? Возможен церковный раскол?

— В сентябре в Киеве будет архиерейский собор, — вздохнул Эней. — После него все станет ясно. Но предложение запретить в служении всех священников и епископов, не прошедших проверки на лояльность, исходит от Синода.

— То есть?

— То есть, как мне объяснили, это даже не цитадель. Это воскрешенцы. У них… покачнулось большинство. Рождественскому в последние годы было не до христиан, Волков этим вопросом вообще не занимается — в общем, на нижних уровнях, где раньше выбивали, накопилось сколько-то честного народу. И эти волхвователи испугались.

Он помолчал еще немного, потом сказал:

— Алекто, это должен быть я. Во-первых, семьи у меня нет. Во-вторых, я католик. Доминиканцы меня по своим каналам переправят, как они священников переправляют… И в-третьих…

— В-третьих — тихо, Маша. Нам нужны вооруженные силы, их нужно сколачивать в России, и на этом твоя кандидатура отваливается сама собой, — Винтер налил себе сакэ. — Нет, Андрюша. Нет. В Сибирь еду я. Мне все равно нужно сниматься с места. И после всей этой стрельбы со взломом, мне даже легендироваться не надо. В сибирской СБ и писчим принадлежностям будет понятно, отчего я дернул в менее гостеприимные края.

— Но ты же сразу окажешься под прицелом… — губы Энея сжались.

— Но я и здесь под прицелом, — недоуменно сказал Винтер. — Братец, сам подумай. Я сгорел, как швед под Полтавой. Если я останусь на территории ЕРФ — меня найдут. Просто по генкарте. Не сразу — они наверняка не захотят просто так сдать меня СБ, поэтому ориентировку посылать не будут. Но это значит, месяца три-четыре, а потом опять переезжать. И какой из меня при этом координатор?

Эней поднял ладонь, признавая поражение.

— Пусть так, — сказал он. — Тогда о вооруженных силах. После небольшой разведки на местности Костя нашел кое-что — даже не в Крыму, а на Херсонщине. Местность восхитительная — море, песок и соляные шахты. Растут сосна и генмод. Но самое главное — там просто Мекка для любителей экстремальных игр на местности. А глава городской коммуны — сам реконструктор Второй Мировой и полный маньяк. Район на этих играх неплохо прирабатывает. Список кандидатов в общем составлен, отсев будем смотреть на месте.

— Хорошо. Твое поле, — кивнул Винтер. — Результаты, естественно… И вернемся к нашим баранам. Вернее, товарищам в овечьей шкуре.

— Я хотела бы, — Алекто жестом привлекла внимание официанта и постучала коготком по чайнику: дескать несите такой же, — поговорить с этим Габриэляном напрямую. Есть несколько опорных вопросов, которые нужно ему задать, а «испорченный телефон» — плохая игра.

— Я против, — твердо сказал Эней. — Я себе даже представить не могу, что они извлекут из этого разговора.

— Мсье троянец, — сказала Алекто, — нам самим позарез необходимо кое-что извлечь. А именно — до какой точки они готовы быть с нами. Где будет перевод стрелок — чтобы соскочить раньше.

— И они нам об этом скажут? И мы им поверим?

— И мы будем делать выводы. Та линия, которую они проведут на песке для нашего сведения, сама по себе скажет нам очень много.

— Хурал? — Андрей посмотрел в сторону мужчин.

— Мисс Фурия права, — сказал Ди. — Лиц мы не выбираем, их дает природа. А вот маски… Маски — да.

— Согласен, — поддержал его Винтер. — Или у тебя есть основания предполагать, что Алекто провалит встречу?

Андрей несколько приуныл от такого единодушия. Ну да, они же не видели этот автомат в действии. Если Мориарти на Вульфа налезет, кто кого сборет?

Алекто внимательно посмотрела на него.

— Что именно тебя так впечатлило?

— Это нетипичная сволочь, — Эней чувствовал себя так, будто сачком вынужден ловить стрекоз. — Ты видела, как старшие двигаются? Представь себе человека, который так думает. Можешь? А теперь представь человека, который так чувствует.

— Неприятно, — пожала плечами гарпия. — Но у нас, кажется, нет выбора — играть с ним или не играть.

— Это второй момент, — Эней положил палочки. — Я терпеть не могу игр без выбора.

— Мы все играем в одну такую, — сказала Алекто — и Эней вдруг подумал, что, может быть, она права. А людям не стоит лезть в дела компьютеров разных модификаций.

— Так что? — продолжала императрица, — какой-нибудь чат… или что-то в этом духе…? Маски, как было уже сказано, мы выбираем. Нам нужно место для встречи. Какой-то ограниченный объем.

— И думать не о чем, — Ди откинулся на стуле и чуть распустил пряжку ремня. — Wild geese, а еще лучше Stand&Fight, потому что в «гусей» шпилюсь я, а зачем их водить туда, где я шпилюсь.

— Даже не Stand&Fight, а рактивку внутри, — кивнул Винтер. — Их там много, на разных ветках сюжета. Даже команды набирают, но для нас это уже чересчур.

— Почему чересчур? — удивился Эней. — В самый раз. Команда — это то, что нужно.

— Если вы хотели меня запутать, — Алекто обозрела стол и, не найдя на нем ничего съедобного, перевела взгляд на собеседников. До появления следующего блюда по расчетам Энея оставалось около минуты. — Вы меня запутали. Но объяснять не нужно. Я разберусь. Теперь о финансовой стороне дела…

Город зиял провалами — пустые окна, разваленная мостовая, щербатые ряды домов. Недостаточно. Для еще не захваченного — недостаточно. Вот Колберг, тот, разнесли всерьез — почти как Харьков. Поляки разнесли. Хотя они жалеют, наверное, им же этот Колобжег и отстраивать теперь. Ничего, отстроят. Да и мы поможем, хотя нам и самим сколько… Или фрицев заставим — они войну начали, им и разгребать. Не даром же пленным наши и без того нежирные щи хлебать.

Самое опасное время, объясняли ей. Когда кажется, что до цели совсем чуть-чуть. Многие теряют осторожность. Это правильно, это так и есть, они когда-то чуть не сорвались сами, линия фронта проходила совсем рядом и был приказ готовить восстание навстречу Красной Армии… Тогда их выручило везение, но всякое везение кончается.

Где-то со скрипом распахнулась дверь, порыв ветра донес откуда-то граммофонную музыку и смех, медное звякание вылетающей в щель мелочи, дребезжание игрового аппарата. Алекто недовольно встряхнула головой — вот такие вещи и портят картину, выбивают из роли. И ничего не поделаешь — даже в этом секторе игрового пространства, даже рактивщики-ролевики, а не «стреляльшики» слабо представляют себе то время и тех людей. Да и зачем? Полночь представляют себе хорошо — по крайней мере, думают что представляют — так кто в нее играет, в Полночь? Кому хочется в свободное от работы время нырять в это отчаяние? Стреляльщикам подавай возможность побегать, полетать, танк поводить, из засады врага пострелять, мосты повзрывать. Ролевикам — покомандовать, военную карьерку поделать, поинтриговать, в шпионские игры побаловаться. Вот и город — специальная декорация для шпионских игр. А без бара с музыкой — какая же декорация?

Были, были бары с музыкой и в настоящем Гамбурге, и в настоящем Берлине. И цирк Буша давал представления по расписанию. И женщины бегали к шляпных дел мастерицам в промежутках между бомбежками. И играли оркестрики в кафе, и театры собирали полные залы… Но чтобы это правильно сделать и чтобы правильно отыграть, нужно кожей ощущать, что кругом война. А как это сделаешь в аттракционе, где война и есть главное блюдо?

Впереди на улице — маленькая очередь. Проверка документов. Игровая — или автоматическая? Если автоматическая, то опасаться нечего, все картонки в порядке и всегда были в порядке. Если игровая, то все зависит от того, какая игра — идет сюжет или в патрульного просто вселился скучающий новичок. Второе много опасней. Оно и в жизни много опасней. Молодая женщина улыбается, поправляет прическу.

Она в группе риска — не немка и даже не фолькдойче. Но документы — в порядке и обаяние тоже. Куда больше рискует тощий потрепанный тип впереди нее. Он явно призывного возраста.

Тип оглядывается. Улыбается в ответ на рефлекторное кокетство. Cухой, светловолосый, весь в веснушках — а в морщины словно пыль набилась. И одежда такая же — опрятная, приличная, слегка, совсем слегка потрепанная.

Рабочий, с подавленной злостью думает Любка. Брат по классу. Теперь-то многие у них вспомнили, что они нам братья… Программа нестандартная, думает Алекто, модификат, как у меня. Само по себе это ни о чем не говорит.

— Ваши документы!

Человек впереди нее спокойно объяснялся с патрульным. Да, господин полийцейский. Естественно. Австриец. Рабочий-металлист. Сердечник. Холост. По рабочей мобилизации был направлен в Дрезден, в железнодорожные мастерские. Да, доехал, да успел. Да, сами понимаете. Повезло — завалить завалило, а огонь не дошел. Это? — Любка сбоку видит его руки — в черных, желтых и белых пятнах, как и бывает у людей, которые всю жизнь работают с металлом — Это окопы. Да, просто после некоторое время не мог… находиться в помещениях. Казалось, что стены рушатся. Ну и… Нет, прошло, хотя танкистом уже не быть. А — хотел конечно. Несколько раз писал. Не нужен. Может быть, если самый край… Да, в Мюнхен.

В Мюнхен, на юг. Полицейский смотрит на рабочего с легкой завистью.

Дрезден, думает Любка. Пожалела бы, если бы не Харьков. И Ворошиловград. И…

Рабочий-металлист, думает Алекто. И руки. Я это где-то видела, именно это сочетание — уличный патруль, металлист, руки — видела или читала. Енот, а ну-ка сними его данные и прокатай внешность… Нет, даже приблизительно сказать не могу, просто прокатай, вдруг что-нибудь выпадет.

Ее выносит к полицейским. Улыбка наизготовку, документы тоже. Переводчица при спасательных бригадах. Да нет, возраст правильный. А что, я выгляжу моложе?

Все-таки, видимо, роботы. Игровая непись. Проскочила.

До кафе еще два квартала, а стемнеет уже скоро. Но она не опаздывает, она вышла с запасом. Во всех смыслах.

«Темною ночью при свете фонаря»… девушка с кудряшками не поет, так, чуть насвистывает. И мелодия неправильная. И Любке неоткуда ее знать, Любка может знать — и наверняка знает — настоящую «Лили Марлен». А этот мотивчик придумала тогда еще никакая не Алекто, прочитав стихи. Потом нашелся и немецкий текст, и мелодия, но ячейка памяти уже оказалась занята.

— Впервые в жизни, — сказал человек впереди нее, — слышу «Лили Марлен» с таким сильным привкусом Johnny I hardly knew ya.

Она улыбнулась навстречу. Да, что было, то было, хотя «Джонни» она тоже услышала много позже. Точнее, опознала — на ее версию «Лили Марлен» бросила тень задорная тема из исторического фильма, но что это и есть Johnny I hardly knew ya — она прочла годы спустя.

— Как вы догадались, что это «Лили Марлен»?

— Размер.

Она с любопытством посмотрела на рабочего-металлиста.

Тот пояснил.

— Ваша мелодия написана не под немецкую ударную систему. Это всегда хорошо слышно.

— У меня, — Любка перешла на русский, — есть еще своя версия «Мы с Бобби МакГи».

— А вот это уже анахронизм. Хотя, «ночью у казармы при свете фонаря — тоже».

— А «Сентиментальное путешествие» — нет? — потому что память не подвела, рабочий-металлист, руки и стихотворные размеры сошлись в одну точку — автор этой книги, основатель научной школы, хороший писатель и немногим худший террорист, некогда скрывался по паспорту рабочего и его несколько раз задерживали — и отпускали — патрули аткарской чека…

— А «Сентиментальное путешествие» вышло в 1923. Как раз здесь, в Берлине.

В Берлине. А ведь это почти наверняка шутка для внутреннего пользования — про рабочего. Он специально склеил себе именно такие документы, чтобы иметь возможность ответить так при проверке. Если они только не взломали весь этот сектор игры — что все-таки маловероятно… Нет, не могли — они засветили бы нашу встречу на полмира… Не могли. Значит, он не рассчитывал на то, что я буду стоять за его спиной, что я услышу этот разговор с полицейским, значит это для себя, личное, свое. Это золото. Чистое золото.

— Кажется, мы оба с вами намерены провести ночь в одном и том же баре. «Пузатая чашка», или как его?

— Кружка.

Звуковая связь с компом шла через ракушку в правом ухе. Через ракушку в левом заговорил Антон:

— Есть! Нашел. Гарри Меллвилл Арбэттнот Дэй, он же «Крылышки». И в самом деле, страдал клаустрофобией. И при этом рыл подкопы. Англичанин, родом с Саравака, пилот бомбардировщика, комэск, сбит в октябре 39…

— Хватит.

Это, значит, у нас Любовь Шевцова дошла живой до Берлина, а у них автор Большого Побега ушел с концами из Заксенхаузена. Значит они выбрали «контактера», который этому режиму, этому городу тоже чужой. Не просто чужой — смертный враг с большим личным счетом. И с большим обратным счетом. Летчиков бомбардировочной авиации немцы в плен брали не всегда. И было за что…

— Хватит что? — поинтересовался человек с Саравака.

— Голосовая связь! — простонал в левом наушнике Антон. Она присутствовала в их агентстве как голограмма, они в том же виде — на парижской конспиративной квартире.

Будь прокляты эти рактивки, в которые она никогда не играла. Будь проклято отсутствие навыка отключать голос в нерабочих условиях…

— Ты лучше показывай нам знаки, — присоединился к Антону Эней.

Я вам сейчас покажу знаки. И знамения. И чудеса.

Девушка кокетливо наклонила голову.

— Хватит. Я оценила размах и переливы вашего хвоста. Сложите его, пожалуйста. И скажите, что-нибудь однозначное.

То бишь, оговоренный пароль.

Псевдо-бомбер, который псевдо-рабочий, который псевдо-террорист, тоже чуть склонил голову набок, будто взялся работать зеркалом.

— Я что-то никак не могу найти дом 23. Неужто разбомбили?

— Скорее всего, вам дали неверный адрес, — Любка подошла ближе. Ключевые слова — «что-то никак» и «скорее всего» — были сказаны. Господин комэск, которому совершенно нечего было делать в Берлине, взял под руку девушку, чье пребывание здесь тоже проходило по классу чуда.

— Мне все-таки кажется, — сказал он, — что реплика предназначалась не мне. Муравьев-Апостол и Бестужев-Рюмин составляют, так сказать, одного человека?

В той ракушке, что слева, Алекто услышала, как кто-то поперхнулся воздухом. Какие хрупкие люди эти боевики. И необразованные.

— Чего ж вы хотите, — («хочете» было бы уже перебором) спросила девушка из-под Ворошиловграда, — кто ж заведенное нарушает?

Золото, чистое золото. Но, возможно, золото Рейна — настоящее, тяжелое, с еще более тяжелым проклятием на нем. Эти люди едят конспирацию, дышат ею и с нею спят — хуже чем у нас в промышленности, хуже, чем в подполье. И они работают со старшими, все время. Так что даже если это для себя и только для себя, то наверняка шутка подобрана так, чтобы ни сейчас, ни потом знающему человеку не сказать ничего ненужного. А сказать, наоборот, нужное.

Она правильно сделала, что назвала книжку вслух, показала, что поняла. Эней или кто-то вроде него обязательно назвал бы, если бы опознал. Мол, и наша не хуже ваших. Детская игра в крысу. Пусть теперь господин контрагент высчитывает, с кем имеет дело. Если высчитает — он и вправду умен. Если высчитает и додумается вернуть мяч, сыграть в открытую — может быть, он умен достаточно, чтобы иметь с ним дело.

Ниша слева. Ступеньки вниз — раз, два, три. Спутник не подал ей руки.

Дверь полуподвального бара оказалась низенькой — гость с Саравака задел головой колокольчик. Любка бегло осмотрела интерьер.

Облупленные стены, запыленное окно, нарочито задымленный сигаретами воздух, тараканьи усы изо всех щелей, разнопестрые старинные плакаты…

Советская строгая мадам, прижимающая к губам палец («Не болтай!») вплотную соседствовала с разбитной американской девчонкой, которой ветер взметнул юбку-«колокол», и она ничего не может с этим поделать, так как в одной руке у нее бумажный пакет с покупками, а в другой — поводок с рвущимся на волю цуциком. Музыкальный аппарат в углу играл какую-то легкую и приятную музыку. Алекто прислушалась — Two ladies — и фыркнула.

— Я думаю, создатели игры знали, когда творил Боб Фосс, — сказал собеседник. Потом перевел взгляд на девчонку с задранной юбкой. — И когда рисовал Фрэнк Фразетта. Это своего рода шутка. Пасхальные яйца.

— А яйца тут при чем? — с видом полной невинности спросила Любка.

— В одной из древних игр, — терпеливо и, кажется, весело пояснил собеседник, — среди прочих артефактов было пасхальное яйцо. Соль шутки заключалась в том, что, в отличие от других предметов такого рода, его нельзя было применить совершенно ни к чему. После этой игры термин Easter eggs стал жаргонным термином создателей игр. Антуражные шутки. Пасхальные яйца. На двери — еще одна из них, — он показал пальцем на «лямбду», вписанную в круг. — Символ другой классической игры — «Полжизни». Плоскостная, от первого лица, примитивная — но я получил совершенно неподдельное удовольствие. Сюжет состоит в том, что твой герой — доктор Гордон Фримен — борется во главе повстанцев с захватившими землю Пришельцами. Сами пришельцы — бенефакторы, — так нигде и не появляются. Основными противниками выступают, «комбайны» усовершенствованные или изуродованные — как посмотреть — люди. И живут они, — собеседник издал серию хмыкающих звуков, — В Цитаделях. Мне понравилось штурмовать Цитадель. Игра была создана за 60 лет до подписания Договора Сантаны. Представления о системах безопасности у них были совершенно… фантастические. Впрочем, до того, чтобы строить подполье по книгам в мягкой обложке, даже они не доходили.

— Вы же понимаете, что в этих вопросах важна не форма, — девушка коснулась слегка лоснящегося рукава. — А содержание. Двенадцать досок — тоже твердая обложка.

Теперь она обводила глазами публику. Общий уровень гама явно генерировала машина — а вот если навести курсор на кого-то одного, можно было, если он не «закрывался», услышать его речь. Алекто любопытства ради навела на маленького танкиста — и получила лекцию по военной премудрости, так щедро пересыпанную нецензурщиной, что она сразу заподозрила подростка. Польского акцента не мог прикрыть никакой голосовой модулятор.

— Ну что, попытаемся поучаствовать в здешних играх или пройдем наверх и займемся своей?

— Нас все равно втянут: если вы не забыли, здесь сегодня произойдет убийство.

— Меня не втянут. — пояснила Алекто, — Я выйду сквозь стену и меня дисквалифицируют. Пойдемте наверх.

— К черту мирную жизнь… пойдемте.

Лестница, площадка, дверь без замка — взору предстали лампа с неизменным бумажным абажуром, крест-накрест заклеенное бумагой окно, кровать, застланная пестрым, но кажется немарким покрывалом.

— Приглашение садиться следует, вероятно, отнести к области манер — ведь в реальности мы и так оба сидим.

— «Bedfellows make strange politics», сказала Алиса. Хотя вы можете сесть на подоконник. Мне мода не позволяет.

Англичанин спорить не стал, подпрыгнул и через минуту уже сидел — чуть скрючившись: оконный проем был для него недостаточно высоким. А вот сам подоконник оказался высоковат — ноги не доставали до пола. Выглядел контрагент довольно забавно. И наверняка сообразил, что будет смотреться, как кукушка в часах, раньше, чем согласился.

— Мы оба приложили достаточно много усилий, чтобы попасть сюда, — сказал он. — Будет обидно не поговорить по существу. Ваш ход.

— Это ведь вы представляете здесь страну прецедентного права? — вряд ли Любке было известно это словосочетание. — Давайте пойдем от случая до другого случая. База данных клуба оказалась очень поучительным чтением — но мы не единственные правообладатели.

— Мы поделимся как медведь с мужиком, — отозвался с насеста англичанин. — Вам вершки, мне — корешки. Вы можете взять всех людей, кроме Ковальджи, Заславского и Смирнова. Эти пойдут в расход слишком быстро, чтобы оказаться вам полезными. Остальное мое.

— А варки? Бахметьев, Мешков, Андриевич?

— Мои. Во-первых, потому что мои. Во-вторых, потому что вам их все равно нечем брать. Прямых данных нет и вы можете разве что устроить им средних размеров неприятности. А в-третьих, они вам не нужны.

— Вы ошибаетесь. Нам просто необходим варк. Именно сейчас. И в России. Дело в Екатеринбурге было… сомнительным. И потом, неужели вам, — Алекто выделила паузой местоимение, — не хочется, чтобы ответственный за три «свободные охоты» Мешков сыграл на трубе?

Собеседник потер ладонью подбородок, потом улыбнулся и ответил:

— Вы знаете, пожалуй что хочется. Но ведь и не мне одному. Так что, если вы собираетесь съездить в Тулу — поторопитесь…

— Загадочное место Тула. Вечно там что-то происходит.

— Случайности ходят парами. Я, например, очень удивлюсь, если в эту воронку что-то упадет в третий раз.

Алекто смотрела в нарисованные глаза и думала — неужели прокол? Неужели прав Эней и с ними нужно рвать?

— А вам, — продолжал человек с Саравака, — аналитику группы, действительно женщине, в возрасте примерно 35–40, русской, из окружения Саневича… я предлагаю подумать вот над чем. Та сторона, которую вы представляете здесь, — он повел подбородком, обозначая виртуальную реальность вокруг них, — вполне соответствует вашему положению в настоящем. Совершенная правота, страшные жертвы, победа любой ценой… Девушка, чье лицо вы носите, погибла, потому что ее группе приказали готовить восстание, от которого никому даже в случае успеха не было бы никакого толка. Они честно начали. И спеклись, ничего не сделав. Ну разве что книжку о них написали.

Есть, подумала Алекто.

— А через пять лет после войны, — продолжал собеседник, — по этой книжке, как по лекалу, такие же ребята начали кроить совсем другие организации. Чтобы воевать против этой самой власти. Тоже плохо кончили. Хотя большей частью без шурфов обошлось. А через два поколения ваше общество пропало с карты. Издохло. Вместе с основополагающей идеей и миллионами людей.

— В «никакого толка», вероятно, входят и несколько сотен, избавленных от продажи в рабство? И зачем нам совершенная правота? — скривилась Любка, — Относительной хватает с головой. Вы же не настолько младше меня, чтобы совсем не помнить дебаты конца девяностых? О продлении срока договора Сантаны еще на сто лет?

— Не настолько, — усмехнулся летчик, поймав ловушку. — Видите ли, той стороне, которую здесь представляет мой прототип, эта война тоже стоила империи.

— Мы в большинстве своем республиканцы.

— Любовь Гри… Батьковна. Если вы пришли сюда вот так, — летчик вытащил из кармана пачку каких-то пестрых папирос, закурил — и даже не подумал предложить даме, — то у вас и на наш счет сложились некоторые соображения. Я не буду их опровергать.

— А если мы ошибаемся?

— А та девочка, чье лицо вы носите, и ошиблась.

Нужен какой-то жест, подумала Алекто. Чтобы он записал нас в другую весовую категорию.

— У некоторых людей есть альтернатива. Затаиться, залечь, переждать, может быть, пронесет, может быть, кто-то другой подожжет биржу, где на карточке — твое имя… А есть люди, у которых альтернативы нет.

— Хорошо бы, — мечтательно сказал человек с Саравака, — издать закон. Чтобы в герои брали ну хотя бы по окончании десятилетки…

— Хорошо бы. Но иногда человек становится героем только потому, что кто-то расставил ему ловушку. Или не ему, а кому-то по соседству — а его решил использовать как приманку. И действия того, кого ловили на этого живца-героя… красноречивы. Вы нам подходите.

— Я много кому подхожу, — кивнул англичанин, — потому что у меня горит только то, что поджигаю я.

— Иногда пожар останавливают встречным палом, — сказала Алекто, вставая.

— Иногда. В Дрездене это не сработало, а в Хиросиме — вполне. Не все потом были уверены, что оно стоило того.

— Из нас двоих пилот бомбардировщика — вы, — улыбнулась мертвая девочка из шахтерского района. И пошла вниз по лестнице, распевая во весь свой небольшой, но приятный голос: — They called me the wild rose, but my name was Elisa Day…

— По-моему, двадцать два, — сказал Антон.

— В смысле? — Алекто ткнула курсором в значок «выйти», и ее персонаж растворился в воздухе.

— В смысле, «Дикая Роза» — перебор. Ты в «Блэк Джек» не играла?

— Романтики, — сказал человек с Саравака, снимая маску, и откидываясь на спинку кресла, — сил моих нет. Розу в зубы ей подавай. А как насчет печеного яблока?

— Тебя бы устроил вариант «Генри Ли»? — пожал плечами Суслик. Олег раздраженно втянул воздух. Он не успевал. Иногда это его доводило почти до бешенства: Габриэлян и Суслик обменивались каким-то мнениями в его присутствии, пользуясь одними только литературными аллюзиями — а потом он ночь убивал на расшифровку беседы, и все равно не понимал половины. Вот и сейчас: что за девушка? Что за история? Элиза Дэй — намек на персонажа Габриэляна, а кто такой Генри Ли?

— А если не романтики? — пальнул Олег наугад. — Если они только хотят, чтобы мы думали, что они романтики?

— Конечно, хотят, — улыбнулся Габриэлян. — И конечно романтики. И пошел в ванную, распевая:

— Как почему дикая роза?.. — удивилась Алекто, — «Мадам, у вас есть дикие розы?» — «Нет, но для вас мы можем раздразнить домашнюю».

— Объясните мне лучше, что это за Дэй. И зачем они этот Дэй празднуют?

— Гарри Меллвилл Арбэттнот Дэй. 1898 года рождения. Место рождения — Саравак. Туземец, так сказать. Служил в первую мировую морским пехотинцем, — голос Алекто можно было намазывать на хлеб — или опрокидывать из котла на головы осаждающим, — Крест Альберта за спасение сослуживцев из заклиненного отсека во время пожара. Потом стал летчиком. Летал на бомбардировщиках. Сбит в октябре 39-го. Девять побегов. В марте 44-го они с Бушеллом организовали массовый побег из Загена. Восемь десятков человек утекло. Правда, успешно — только трое, остальных взяли по дороге. Сам Дэй после этого случая угодил в Заксенхаузен. И начал следующий тоннель через сутки после прибытия в лагерь. Ушли в побег вчетвером, прошли 300 километров — их сдали французские военнопленные, за паек. Их вернули в Заксенхаузен, уже в блок смерти, но тут обнаружилось, что в группе — близкий родственник Черчилля. Так что всех четверых переправили в особо секретный лагерь на перевале Бреннера. Через полтора месяца они ушли и оттуда. И тут им наконец повезло — они почти сразу же налетели на американский разведвзвод. Дэй еще успел полетать. А умер на Мальте. От старости. Прозвище — «крылышки». Не потому что командир эскадрильи, а потому что удержать в сосуде невозможно.

— И клаустрофобия, — напомнил Антон. — И туннели. Что же означает это спаслание? — Антон был весел, Андрей, наоборот, мрачен. — Что мистер Дэй копает вместе с нами?

— Как я понимаю, — сказал Игорь, — оно означает, что сэр Гарри намерен добиться своего. Вне зависимости от намерений противника и объема колючей проволоки. И умирать собирается от старости, в солнечной Ла Валетте. Я хотел выбрать разведчика Кузина. И декларировать те же намерения. Но мне не дали.

Андрей сидел с таким невозмутимым видом, что Игорь, не будь эмпатом, и не догадался бы, что он чувствует. А чувствовал командир себя так, будто только что ел хину столовыми ложками.

— Ты что, — Игорь озвучил внезапную догадку, — думал, что Алекто примет другое решение?

— Да, — сказал Эней.

Голограмма над столом наклонила голову.

— Почему? Мне хотелось бы услышать твое мнение.

— Я надеялся, что он все-таки курва с двойным дном. А он курва без двойного дна. Понимаешь, есть такой способ маскировки — «двойное зеркало»…

— Знаю, — кивнула Алекто. — Из того же источника, что и ты. Так в чем дело?

— Ни в чем. Я что, отказываюсь с ним работать? Отказываюсь подчиняться решению хурала? Нет. А мои эмоции к делу отношения не имеют.

— Видишь ли, — Игорь, поняв, что говорить всю правду Эней не хочет и не будет, повернулся к экрану. — Скоро мы отметим трехлетний юбилей утраты нами невинности. Не в том смысле, что мы убили человека — до того момента все мы убивали, и даже Антоха — а в том смысле, что убили мы человека, в предательстве невиновного. Просто использовавшего СБ так, как предлагает его использовать хурал. А потом отметим еще более печальный юбилей: убивая куда более виновного, мы потеряли друзей, — это был нечестный прием, это был трижды нечестный прием, не вина Алекто, что они не обратились к ней сразу, что ее не было с ними. — И кэп сейчас весь шкворчит от мысли: если хурал делает то же самое — то зачем все это было? Мстили за Ростбифа и Каспера? Но мстить нам по штату не положено. Тогда зачем все? Алекто, ты знаешь, например, чей портрет кэп таскает в бумажнике?

Эней запустил в него яшмовыми четками, которые Игорь легко перехватил.

— Все, — сказала Алекто, — существенно хуже. Мы не используем СБ. Мы — любуйтесь, — соседний терминал выбросил три протуберанца диаграмм, — раньше я предполагала, теперь уверена. Мы имеем дело с полномерным сепаратистским движением. Которое возглавляет либо ваш гауляйтер, либо группа из его ближнего окружения. Мы не можем не идти на сотрудничество. Они слишком рискуют. У них слишком много стоит на кону. Если мы не найдем общего языка, они нас уничтожат. Во всяком случае, постараются. Считайте, что сегодня нам открытым текстом и в ультимативном порядке предложили перенести операции за Урал.

— Откуда дровишки? — не понял Андрей.

— Из лесу, вестимо, тактик. Наш партнер выбирал себе лицо, не зная, что выберем мы. Можно сказать, что он писал монолог. И вот посмотри. Страна — Англия. Оччень интересно. Во-первых, на них — довольно большая доля ответственности за то, что стряслось, потому что они некоторое время подкармливали и поощряли Гитлера, сначала, надеясь, что он съест их противников, а потом еще и из страха. И, обратите внимание, они могли бы выбрать персонажа, который к этой политике относился отрицательно. Но они этого не сделали. Не дистанцировались. Во вторых, Англия все-таки спохватилась, хотя и позже, чем следовало бы, но когда оказались одни, продолжали драться одни, уже не обращая внимания на невыгодный расклад. И были готовы нарушать законы войны — хотя горчичный газ им все-таки не понадобился. А еще, как он сказал, Англия фактически потеряла на этой войне империю, но развал произошел поразительно для таких структур безболезненно. Метрополию сильно тряхнуло, она потеряла в статусе — но осталась вполне активна и жизнеспособна. В огромной мере — за счет традиции. А еще про английскую политику есть бессмертная поговорка — «У Англии нет постоянных союзников и постоянных врагов, у нее есть постоянные интересы». И другая поговорка — как раз времен этой войны. «Если Гитлер вторгнется в ад…»

— «Я вступлю в союз с сатаной», — сказал Антон.

— Не совсем так, но по смыслу верно. Это страна. Теперь человек. Не разведчик или диверсант из ведомства Ролланда. Летчик бомбардировочной авиации. За которой числится Дрезден. Ну, к чему тут обстоятельства биографии мы уже говорили.

— Спасибо, — сказал Эней. — Анализ замечательный. Ты прочитала все, что он хотел нам сказать. А я вот боюсь, что он прочитал до фига того, чего мы ему говорить не хотели.

— Безусловно. Но то, что мы хотели, он тоже прочел. Если бы он промолчал, если бы он не кинулся объяснять нам, что «за ценой не постоим» — в первую очередь тупиковый путь, нам следовало бы бежать, сломя голову.

— А вы, леди М, прочли что-нибудь, чего он не хотел нам сообщать? — Антон аккуратно положил на стол контактную перчатку. — Я тут нашел и пробежал ту книжку, которую вы назвали. Про гражданскую войну. Здорово написано, но автор какая-то штучная сволочь. И еще — он сдался в конце. Пошел на мировую. Мол, если люди так захотели, пусть будет. Это он нам хотел сказать?

Алекто покачала головой. Детки. Детки. На авторе книги и вправду пробы ставить было негде. Но видел он происходящее яснее, чем кто бы то ни было из участников. Видел, что дело не в идеологиях и не в намерениях даже. В людях. В том, во что превращается любая идея, при столкновении с определенным состоянием общества. Может быть, нам действительно хотели это сказать.

— С этим я еще буду разбираться какое-то время. Но и без того видно, что с нашим контрагентом что-то сильно не так.

— Что именно? — Эней вскинул голову. — Что ты почувствовала?

— Ты первый.

— Алекто, — сказал Эней. — Может быть, это прозвучит по-дурацки. Извини. Ты аналитик, а не я. Но меня не было бы над Дрезденом, понимаешь? Даже если трибунал. И я копал бы не потому что это мой профессиональный долг, а потому что я видеть не могу, когда кто-то кого-то держит за проволокой. И Любка Шевцова… это не наш персонаж, но мой. У нас с ним у обоих убили родителей, мы оба понимаем, что порядки эти… Я все это ненавижу, и я здесь. А он — там. С моей точки зрения, это ненормально. Не потому что моя точка зрения самая правильная… а потому что я не понимаю — как он там выжил? Там же вся система налажена на отсев таких как мы, — Эней обвел руками комнату.

— Я именно об этом, — кивнула императрица. — Человека с его биографией наверняка ломали на всем, на чем можно. Потому что желающих переделывать систему изнутри — много. В конце концов, они гибнут. Или их самих переделывают под нужды системы.

— Но этого не переделали, — заметил Эней. — А следов ломки не видно. Или видно — а, Цумэ?

— Не видно, — покачал головой Игорь. — У Кесселя видно. Ему жизнь сама по себе безразлична, он тащится в кильватере. А тянет Габриэлян.

— А еще… не знаю, хотел ли он это показать, скорее, просто не стал прятать, еще он не видит разницы между людьми и варками.

— Ну, мы тоже ее не видим, — Эней пожал плечами. — Люди есть люди, даже проданные дьяволу. По большому счету они от тех же подосиновиков не особо отличаются — только труба повыше и дым погуще.

— Мы не видим, — задумчиво сказал Игорь. — Мы сейчас не видим. Во всяком случае, стараемся. А большинство? По обе стороны водораздела, особенно по ту?

— И ты забываешь, Эней, что он-то в Бога не верит, — вставил Антон. — Это у нас конфессиональное. А у него — личное.

— И что ты предполагаешь…

— Пока ничего, — сощурилась императрица. — Данных недостаточно. Но в одном мы можем быть почти уверены. Он действует с гласной или негласной санкции своего начальства. Во всяком случае, считает, что она у него есть.

Эней поморщился, уже не скрывая досады.

— Ч-черт. У синих галифе.

— И исходить следует из того, что все время с Екатеринбурга и далее вы были под наблюдением. — Алекто сдвинула очки на лоб, шевелюра тут же воспользовалась этим и встала дыбом. Ну не дыбом, гнездом. — На самом деле это маловероятно. Грамотная слежка высокой плотности могла пройти мимо вас…

Игорь передернул плечами, очень хотелось сказать, что такого никак не могло быть, но оно, конечно, могло. Если есть достаточно людей и техники, даже самый осторожный объект можно оставить в блаженном неведении… Знаем, сами делали.

— Но, — продолжала Алекто, — она никак не ускользнула бы от внимания питерской СБ. А спалить вас не в интересах Зодиака. Но посматривать в вашу сторону они могут. И наверняка будут. И вам вряд ли удастся определить, когда именно.

— Мы снимаемся, — сказал Эней. — Контору у нас покупает один отставной мент, но поскольку мы — лично — составляем часть капитала конторы, он нас уговорил поработать на него до зимы и обучить смену. Чтобы клиенты привыкли к новым лицам. Так что двое пока останутся здесь, а двое скоро съедут. Я выслал тебе план отбора командиров ячеек БО — что скажешь?

— Скажу, что ты рискуешь, посылая Костю лично.

— Мы рискуем все время и постоянно, — пожал плечами Эней. — А нелично тут нельзя. Видеть людей нужно. Самому. Костя исчезнет из Питера и не вернется. Наши друзья, — Эней кивнул в сторону терминала, — поймут, конечно, что мы что-то делаем, но я надеюсь поднять в Туле достаточно шороху…

— Чтобы создалось впечатление, что у нас не было времени ни на что другое? — спросил Антон.

— Да. Я потому и хотел, чтобы ты подняла этот вопрос. Варка для Ди мы могли достать и с меньшим грохотом.

— Отличное мороженое, — напевал водитель, — в стаканчики положенное. Отличное- земляничное, прекрасное — анансное, мо-ро-же-но-йе!

Мороженое действительно было отличное. Тульское, в больших серебристых цилиндрах-фризерах. На одном из таких цилиндров, как раз с «отличным земляничным» висела бирка «некондиция».

— Впереди патруль, — сказал водителю сменщик, растянувшийся на заднем сиденьи с планшеткой на животе. Со стороны можно было подумать, что он читает или смотрит кино, а на деле планшетка показывала то, что видел дорожный снитч в двух километрах по маршруту.

— Ядрена матрена… — водитель снизил скорость. — Думаешь, будут искать труп?

— Думаю, нет. Всего десять минут прошло, не должны были погасить. Заряд Кобольд от души делал.

— Он все делает от души. И даже если уже погасили, — развил линию Цумэ, — то не должны были пока разобраться, какие угольки от Мешкова, а какие от охраны. — И продолжил…

— Отличное мороженое, — от души налегая на «о».

— Ну хоть дорожку-то смени…

— Ты этого хотел… — Цумэ поколдовал — и из динамика брызнул хит сезона — задорная песенка «Як-цак-цоп».

Сменщик ничего не сказал — только закрыл глаза и отключил планшетку. По знаку жезла Цумэ остановил фургон.

— Сержант Пашков, рядовой Цзю. Документы, — нейтральным голосом сказал патрульный.

— Пожалуйста. Эй, ты, документы!

— И шарманку свою выключите, пожалуйста — сказал мент, прикладывая водительскую карточку Цумэ к чекеру.

— Есть.

Веселая белиберда оборвалась на полувздохе. Милицейская сирена подумала, и замолчала тоже.

— Куда следуете?

— По маршруту, — Цумэ предъявил флешку. Поднявший сиденье осоловелый сменщик протянул через плечо водителя свою карточку — хотя вполне мог сделать это через правое окно. Не проснулся, наверное.

— Открывайте фургон. Напарник ваш пусть тоже выйдет.

Эней со вздохом выбрался из машины. Потянулся. Потер занемевшее слегка бедро.

За документы он не боялся. Они были не просто лучше настоящих — они и были настоящими. Только лица поменяли, да с поверхностной генпроверкой нахимичили. Ляшенко Дмитрий и Самвел Барсегян действительно работали на тульском хладокомбинате и действительно возили мороженое по маршруту Тула-Москва. Похищение было вежливым, условия принудительного отдыха водителям обеспечили вполне комфортные, а поскольку были они совершенно чисты в криминальном и политическом отношении — их и проверка в СБ не подведет ни под какой монастырь.

Цумэ открыл двери холодильной камеры. Оттуда пахнуло белым инеистым парком, патрульный Цзю поморщился, полез внутрь.

— Это что у вас? — показал он на один из контейнеров.

— Карамельное, — Цумэ показал бирку.

— Вы не видели инцидент ниже по маршруту?

— Мы слышали, — отозвался Цумэ. — По дорожному радио. Мы как раз к железнинской развилке подъехали, и тут передают, что там пробка и пожар. Ну, мы свернули на запасную трассу. Я дым видел. Там, говорят, не меньше чем минут на сорок.

Что рвануло, он спрашивать не стал, потому что и мороженщик на его месте не стал бы.

— Откройте этот контейнер, — дорожник ткнул ботинком.

— Не можем, — Эней поджал губы. — Видите, опечатано? Нарушена герметичность — штраф из своего кармана. А у нас на этом рейсе уже есть один прокол — вон, — он показал пальцем на цилиндр у левого борта.

— А что с ним не так?

— Да при погрузке крышка отлетела, — Цумэ ругнулся. — Грузчики, сволочи, не сказали — им же тоже штраф за такое. А мы зевнули.

Он зло откинул крышку и зачерпнул из мешка пластиковым стаканчиком.

— Полтораста тугриков псу под хвост. Ну хоть поедим за свои-то деньги. Хотите?

Дорожник чуть надул губы. Он не то чтобы хотел мороженого — просто душа требовала как-то скрасить начавшиеся неприятности. На лбу было написано, как ему испортили этот день и какая тоска его берет при одной мысли о предстоящих часах за досмотром машин.

— Не положено, — победив себя, сказал он. — А тут?

— Шоколадное, — Эней показывал накладную и бирки. — Клубничное. Киви. Папайя. Ваниль. Изюм.

Ментам было очевидно некогда возиться с бумажками — а решимость мороженщиков отстаивать контейнеры казалась очевидной, да и закон был на их стороне. Но дорожники еще колебались.

Цумэ, стоя у фургона, лизал ванильное, наваленное в стаканчик с горкой.

— И не надоело вам? — патрульный усмехнулся.

— Ни-ко-гда! — отчеканил Игорь. — Ну как, хотите?

— А давай, — согласился патрульный. — А то нам, трам-тарарам, тут до вечера торчать из-за этих задранцев.

— А что случилось-то? — Эней наконец позволил себе проявить любопытство.

— Да бомбу рванули, сволочи.

Эней достал два стаканчика из бардачка, накидал мороженого в оба — не просто с горкой, а с целым Монбланом.

— Кого рванули-то?

— Из цитадели. Говорят, — он понизил голос, — самого.

— У нас? Конец света…

— Не то слово, — поддержал мент. — Оборзели, сил нет. Куда катимся.

— Лично мы — в Москву, — сказал Цумэ, закрывая кузов рефрижератора.

Патрульные посмеялись. По знаку жезла Цумэ тронул машину с места.

— А хорошая оказалась идея — с мороженым, — несколько удивленно протянул Эней.

— Я же тебе говорил, — наставительно заметил Игорь, — сладкое любят все формы жизни.

Эней криво улыбнулся. Он бы улыбнулся прямо, но мощная инъекция пигмента заставляла его чувствовать себя a bit freaky — меланин нарушал в клетках режим теплообмена, и его кидало то в жар, то в холод. И как это женщины идут на такое не в конспиративных целях, а ради красоты?

— А тебе идет, — не оборачиваясь, сказал Игорь. — Ложись давай. А то на тебя все снитчи слетятся. Они тоже любят сладкое.

— Сыграй им… гаммельнский снитчелов.

— А это, кстати, идея.

Эней лег, повернул голову. Кухню от холодильника отделяла стена прозрачного пластика. Некондиционный цилиндр стоял себе как родной. Вряд ли его приняли бы в московском ресторане. Тем более, что и продукт внутри был не особенно натуральным. Во всяком случае, с момента кровавого причастия.

Операция до сих пор шла (Эней запрещал себе говорить «прошла» — пока не получен рапорт от доктора Ди, они еще в полете) чисто. Выбор между мороженным и рыбно-мясным фургоном был решен в пользу мороженого, когда оказалось, что Рашид Хакимов, псевдо Йети, работает на тульском хладокомбинате, и как раз диспетчером. Именно он дал наводку на частную компанию, регулярно закупавшую разнообразный неформат.

Эней лежал, слушал — Игорь смилостивился — джазовую версию Баха и думал, что раньше такая операция была бы самоцелью. А сейчас — мелкой рутинной работой, значимой только потому что от полученных материалов зависели настоящие, важные и нужные дела.

Интересно, откуда взялся у покойника интерес к коневодству. Лошади варков вообще-то боятся. Как и собаки. Не панически, конечно, это из области легенд, но не любят. Этим, кстати, тоже пробовали заниматься — и аахенские лаборатории, и подполье — но понять, на что именно реагируют домашние животные, так и не смогли. Хотя если жеребенка приучать к присутствию варков с молочного возраста — вырастают они вполне годными под седло для вампира. Справлялся же как-то Волков во время своей армейской эпопеи. И Мешков, лично принимая участие в свободных охотах, скакал на коне — и вся его свита, и охрана. Дикую Охоту изображали.

Эней улыбнулся. Дело было еще не окончено — а он уже чувствовал умиротворение и спокойную радость. Они убили гада. Настоящего. Штучного. Не администратора, не военного, не полицейского, не винтик машины — этот был 96 пробы. Этот удовольствие получал. И еще он ложился в «легенду», как Дракула в любимый гроб. Именно за таким и могло явиться «Тэнтю».

Если подумать — не хотелось думать, это факт, но если подумать — в легенду «Зодиака» господин Мешков, бывший львовский смотрящий, ложился тоже. С душой, потрохами и прочими пустяками. Вот исчезнет он с лица земли, а сказать, жив старший или убыл окончательно, может только его мастер, а мешковский мастер уже сколько лет пекло коптит… исчезнет он — и сколько народу примется ломать головы: связано это с той историей, когда мешковские выкормыши так неудачно поохотились на Западной Украине — или никак не связано…

И подумают, что связано. Потому что люди предпочитают простые объяснения. В данном случае, конечно, последнее дело проецировать на контрагента собственные мотивы — но Эней никогда не пытался отыскать _тех самых_. Отказался от мысли раньше, чем с ним об этом поговорил Ростбиф. Потому что какая разница? Варки, которым он урезал жизнь, точно так же были для кого-то «теми самыми». И если бы оказалось, к примеру, что под его пули три года назад действительно подвернулся кто-то из тех двух — Эней не испытал бы по этому поводу ничего особенного, а только пожал плечами. Они были ему так же безразличны, как им — Ирина и Максим Витер. Это профессиональное — и потому контрагент вполне мог так рассуждать. В конце концов, Мозес и Ильинский тоже были для кого-то _теми самыми_.

А Мешков жил себе спокойно, пока не повадился в «Морену». «Именно на эту мерзость у меня карт-бланш», — сказали ему тогда в Екатеринбурге. А выдавал эту карточку тот, кто выдает белые, красные и прочие карточки в европейской России. Было немного странно совпасть по какому-то пункту с господином гауляйтером.

Странно, но… Эней вспомнил биографию советника Волкова — вся семья репрессирована. Волков не скрывал ни того, что инициировали его очень юным, ни имени мастера, ни мотивов своей инициации.

Нет, проецировать на контрагента свои мотивы — это все-таки предпоследнее дело. Последнее — на гауляйтера. Нельзя. Нельзя о них думать. Нельзя хоть краем вписывать в свои. Потому что схлопнется и проглотит. И хорошо еще, если только буквально.

И кстати, вот она развилка — главупырь-то наш своих _тех самых_ искал. И нашел. И опять же не скрывал — ни тогда, ни потом.

И, наверное, компьютер модели Мориарти не прочь создать о себе такое же впечатление. Ждал, дескать, случая — и дождался. Долго ждал — но со старшими торопиться некуда, особенно если ты в мести не ревнив.

Пусть обо всем этом Алекто думает, решительно произнес Эней про себя, уже зная, что никуда репей не отцепится. Будет перекатываться, сухой, под черепной коробкой, сыпать семенами…

В работе Эней старался не отступать от принципов Ростбифа: экспромты особенно хорошо удаются тем, кто просчитывает их заранее. Правда, он не был Ростбифом, способным одновременно удерживать в голове три взаимопересекающихся расписания и оставлять там свободное место для тактического маневра. Это мешало, но не очень, если правильно поставить себе на службу технику.

Фейерверк готовили пять недель. Cведения, полученные от Зодиака, помогли сэкономить. Габриэлян дал полную раскладку по деловым перемещениям Мешкова, его привычками, его хобби. Они бы все выяснили путем наблюдения, но за полгода, не меньше. И одной из забот было: имитировать эту деятельность.

Ева и Дункан сняли коттедж неподалеку от шоссе, играя парочку, удравшую из города на пленэр. Кобольд доставил туда термобомбу. Хенгист, не щадя живота своего, поил в Ненашевском баре конюхов и местных жителей, и установил, как часто и в какое примерно время упырь ездит на ферму «Привольное» — после чего вместе с Энеем и Цумэ провел немало времени, гуляя пешком в окрестностях «Привольного» и вдоль трассы. Полученные сведения были важны, но еще важнее то, что люди их видели, запомнили, вспомнят потом — и следствие сделает естественный вывод: группа «Тэнтю» добывала данные «с грунта», снизу.

За сутки до акции выкрали Барсегяна и Ляшенко. Машину загнали в гараж снятого Евой и Дунканом коттеджа, а когда Мешков в очередной раз приехал на ферму — перевели на резервную трассу в сотне метров от точки перехвата.

Пинч собрал Игорь. Это была одна из немногих вещей, которым Эней завидовал — память, память и обучаемость. Игорь, конечно, порядком уступал настоящим варкам, но для того чтобы понять, как работает агрегат, ему достаточно было прочесть инструкцию. «Образцовый пользователь», — шутил сам Цумэ. А также образцовый ликвидатор. На всей затее можно было бы поставить крест, если бы в группе не было человека, способного в одиночку оттарабанить к подбитой и обреченной на сожжение машине пинч весом в 76 кг, а оттуда притащить труп рослого, под 90 кг, варка.

Стандартный пинч весил впятеро меньше — и его впятеро легче было засечь. Есть свои достоинства у устаревших технологий. И устаревших методов сигнализации. Никаких следов в небесных сферах не оставляет красный цветок на окне. Герань называется. Ну, переместился горшок с одного края подоконника на другой — найдите 10 отличий… Или взять стикер на лобовом стекле. Какая система безопсности усмотрит криминал в том, что водитель болеет за «Рассвет», а не за «Мастера»? И кто насторожится, если в тоннеле на развязке появится очередное граффити?

Вернее, усмотрит, конечно. И насторожится, конечно. Если на то дадут время.

Будь Мешков чуть постарше или чуть помоложе, ловить его было бы сложнее. Но он был в самом соку — под 70. В сумерках чувствовал себя отлично и — статуса ради — еще немножко от дня прихватывал. Так что приехал он на ферму в 6 утра, а назад засобирался к 10. Золотое время — утренний час пик уже схлынул, промышленный еще не подпер.

Пинч выкатили из машины на раскладной тележке, положили в кусты у дороги, Цумэ быстро подключил аккумуляторы. Снитчи на такое не реагировали в реальном времени — а записи будут унитчожены импульсом. Костюмы Гилли превратили обоих стрелков в беспорядочные копны травы, скошенной у автострады. Хенгист, следуя за машиной Мешкова, вел хронометраж и сообщал через комм, какую из контрольных точек они прошли. Его машина должна была попасть под тот же пинч-удар, после чего он останется на месте, ожидая эвакуатора, проклиная террористов и рапортуя о том, как идут дела у полиции.

Больше всего Эней опасался какой-то чисто транспортной накладки — например, того, что в зоне удара вдруг окажется цистерна с чем-то токсичным. Или автобус с детьми. Или и то и другое сразу. Отсюда и взялись и лишние наблюдатели на маршруте, и свой человек, Иона, в транспортной сети. Могли бы — подняли бы свои снитчи, но посторонний объект в воздухе на пути следования смотрящего… проще поставить поперек дороги барьер с надписью «осторожно, засада».

Эней вообще запретил себе думать, что у них получится с первой попытки — готов был скорее дать отбой. Но словно сам архангел Рафаил за ними присматривал: одновременно с Мешковым, его машиной сопровождения и Хенгистом на трассе оказалось всего четыре автомобиля. Эней просигналил Дункану и Еве готовность — и, как только «волга-норд» Мешкова прошла контрольную точку, Цумэ врубил пинч.

Вся сложная электроника на трассе, возмущенно пискнув, убыла в мир иной. Машины цитадели были рассчитаны на активно проявляемую нелюбовь к их пассажирам, так что резервные системы включились тут же — и погибли той же электромагнитной смертью. На гибель электроники отреагировала механика — вырубив двигатели и включив аварийные тормоза. Через минуту в действие вступит второй резерв. Но будет уже поздно.

Менее продвинутые автомобили тоже пострадали, но, как и планировалось — не очень. Сильнее всех — старенькая «ока-пингвин» — хозяин не пристегнулся; когда машину занесло и стукнуло — больно ударился о руль, и, не видя света белого, выпустил из рук управление. Машина прошла юзом еще метров тридцать, ударив, в свою очередь, тех, кто успел затормозить и выскочив на противоположную полосу, где тоже все заглохло.

Эней отметил это краем глаза, уже стреляя. Бронебойный патрон угодил в багажник машины сопровождения и произвел нужный эффект: резервуар перекиси водорода пошел вразнос. Второй бронебойный взял лобовое стекло передней машины, а дверь уже открылась — даже не открылась, а изменила состояние — только что была задраена и вот уже распахнута, и размытое что-то плывет над дорогой, кажется — медленно, а на самом деле очень-очень быстро. Но ведущий снайпер немногим медленнее, а пуля — много быстрее. Разрывная, с серебряной начинкой. Одна, вторая и третья — центр головы, основание черепа, позвоночник. Третья, возможно, лишняя.

Вторая пара бьет очередями, по охране. Молодцы. Молодцы.

Перестрелка заняла шесть секунд. Эней вскочил, вскинул на спину термозаряд. Рядом Цумэ легонько крякнул под тяжестью пинча. Быстрым шагом оба вышли на трассу. Ева и Дункан прикрывали, но на всякий случай Эней вытащил револьвер. Два ближайших охранника, лежащих на земле, получили по контрольной пуле в голову. Эней подошел к машине Мешкова, выстрелом сшиб замок багажника, открыл. Цумэ бросил туда пинч, Эней добил водителя и, активировав термозаряд, кинул на заднее сиденье. Туда же — винтовку.

Времени хватало: термобомбы активировались медленно. Сейчас корпус раскалился примерно до температуры утюга. Запахло металлом. Обойдя машины. Эней и Цумэ дострелили всех охранников. Потом Эней достал мегафон-модулятор и поднес к губам.

— Высокий господин Валерий Григорьевич Мешков казнен за то, что по его приказу и при его участии было убито свыше тысячи человек, — объявил он механическим, дробящим голосом. — Ответственность за это берет на себя Тэнтю, группа небесной справедливости, и лично я, Эней, командир группы. Вызовите скорую помощь, пожарных и милицию. Держитесь подальше от места происшествия. Не подходите к машине — она взорвется через тридцать секунд. Мы просим прощения у всех, кто пострадал из-за наших действий.

Обшивка сиденья занялась. Дункан и Ева перебежали через трассу и бросили свои винтовки в уже раскаленную машину. Эней швырнул туда же мегафон. Туда же — еще двух убитых охранников. Вонючий пластиковый дым заволакивал сцену, достойную Марло. Цумэ с трупом на плечах уже растворился в пространстве.

В посадке они сбросили с себя костюмы Гилли — Ева упихнула их в седельные сумки велосипедов. Мешков прекрасно уместился в большой, серебристого пластика, пакет для пищевых продуктов — именно в таких возили мороженое.

— Кесарю — кесарево, — пробормотал Игорь. — Мешкову — мешок…

Теперь оставалось пробежать сто метров до ближайшей полосы отдыха. Именно там — взгляд на резервный комм — четыре минуты назад должен был встать, уже стоял, веселый сине-розовый фургон с красной клубничиной на крыше.

Цумэ подхватил пакет и рванул вверх по склону. Пижон все-таки. А вот по открытому пространству они не пробежали, а прошли, волоча мешок с видимой натугой. Может быть, кто-то из дальнобоев, сидевших в кафе, и обратил внимание на двух мороженщиков, втаскивающих мешок в фургон. Может быть, кто-то что-то потом вспомнит. Но это вряд ли — потому что над трассой уже раскатилось грандиозное «ба-бах!» и взлетело облако черного дыма, и десятка три человек уже бегут туда, а Эней с Цумэ должны сделать паузу и всмотреться из-под руки, потому что люди, спокойно продолжающие выполнять свое дело, в этой ситуации выглядели бы неестественно.

Бак-фризер. Еще один пакет с настоящим мороженым сверху, прямо на раздробленную голову господина Мешкова. Закрыть рефрижератор — и за руль.

— В прошлой жизни он был млекопитающим, — сказал Цумэ. — Будем считать, что он вернулся к истокам.

…Эней прочитал очередной рапорт Хенгиста. Все свои разговоры Хенгист вел с Ионой, изображая менеджера средней руки, застрявшего по дороге с производства в главную контору, а Иона пересылал их текстовыми сообщениями на комм к Энею.

— Они наконец-то погасили огонь, — сказал Эней. — Никто из свидетелей не заметил, что один из трупов унесли.

— Фокус-покус, — усмехнулся Игорь. — Одной рукой эйн-цвейн-дрей пускаем воздушный шарик, другой тянем из кармана кошелек.

— Пробку растащили. Эвакуаторы приехали. Хенгист не может там больше оставаться. Давай я тебя сменю.

— Ни-ни. Ты завезешь нас в чащи и дебри. Стоит тебе сесть за руль, и тут же колодеет дорожка прямоезжая. И потом, вид твоей сонной физиономии внушает доверие. А несонной — нет.

Эней снова лег, натянул на плечи одеяло. Теперь его знобило — а всего минуту назад было жарко. Он набрал Иону.

— Привет. Вызови мне нашего алхимика. Скажи — товар на руках, пусть подгоняет машину.

— Морозит? — участливо спросил Цумэ.

— Это еще ерунда. А вот когда я вколю антипигмент — тут мне и будет хорошо. Совсем хорошо.

В отличие от пигмента, который продавался свободно и был разрешен минздравом, антиген пигмента — для желающих срочно побелеть — был продуктом «пиратским» и к производству запрещенным. Но, тем не менее, популярным и легко доставаемым, если знать места. Забавное дело, думал Эней — белые женщины загорают и колют меланин, черные хотят побелеть… чем они себе плохи такие, как есть?

— Посадишь ты себе почки этим делом, — Игорь грустно покачал головой.

— Не успею.

— Это я не успею. Ты меня ипохондрией своей вгонишь в гроб. Пойдет мне гроб?

— Пойдет. Гарній дівці гарно и в ганчірці.

— Люблю пословицы и поговорки армянского народа. Русский сказал бы — «подлецу все к лицу».

Иона отозвался через минуту. В Москве. Теплый Стан. Координаты. Почему в городе? Впрочем, наверное, у них какой-то плановый рейс.

— Послушай, пусти меня за руль, — взмолился Эней. — Когда я лежу, меня в сон клонит.

— И отлично. Спи себе. Согрейся и спи.

— А кто будет руку держать на пульсе?

— Я буду.

— Бездельником себя чувствую.

— А ты почувствуй — начальником. Как там Дункан и Ева?

— На месте. Засветились на базарчике, купили корзину смородины.

— Наша лучше. А им теперь ее есть. А ты спи. Нам еще минут сорок ехать.

— Хорошо, — согласился Эней и закрыл глаза.

— В сон его клонит, — проворчал Цумэ. — Две недели на одном адреналине прожил — а теперь удивляется, что его в сон клонит… По три часа в сутки спал — а теперь удивляется…

До места он добрался за час. Лишние двадцать минут сна никогда не бывают лишними, да и провериться стоило.

Самым сложным делом во всей операции оказалось вписаться в «карусель» машин, без конца подъезжающих к магазину оптовой торговли, указанному Ди через навигатор. Но зато когда он вписался и подъехал, откуда-то, как черт из коробки, появился парень в форменном желтом комбинезоне, и замахал руками, показывая, что Цумэ должен свернуть не налево, как все остальные, а направо. Этот путь вел вниз, в гараж для служебного транспорта.

Внизу, на одной из площадок стоял фургон-холодильник. Неспециализированный. Три секции были заполнены ящиками и контейнерами. В четвертую Игорь со свежеразбуженным Энеем загрузили восемь цилиндров с мороженым. Выдали фактуру, получили электронную расписку. И разъехались.

Оставалось еще много дел. Выпустить, как следует попугав, пленников, вернуть им машину и документы — которые перед тем должно привести в первобытный вид, и заодно ликвидировать «жучка», запущенного… нет, не в базу данных УВД, а на узел связи. Жучка примитивного, едиственная задача которого отследить по ключевым словам запрос и отфутболить обратно эти же данные под видом копии. Ага, «и в суму его пустую суют грамоту другую». И если архангел Рафаил будет и дальше смотреть в нужную сторону — то Барсегян и Ляшенко слова никому не скажут, и, может быть, к ним даже не явится СБ. А если явится, то что ж — террористы угрожали им, угрожали семьям, медикаментозный допрос это подтвердит.

Но Эней готов был поставить два против одного, что не явится к ним СБ. Слишком интересная жизнь начнется в Туле после ликвидации смотрящего.

Наблюдение за Дунканом и Евой — оставить на месте. Эвакуаторам сменить красный сигнал на желтый. Не на зеленый, на желтый, они могут понадобиться. А может и обойтись. Это решится в ближайшие две недели. И все. Щупальца втянуты и свернуты, защитная окраска на месте, клюва не видать, температура тела равна температуре воды. Я не осьминог, я дно. Перехожу на прием.

— Самое интересное, — сказал Олег, прихлебывая чай — это то, что не нашли тела. Они воспользовались термозарядом типа «Смог», чтобы уничтожить машину и трупы. Зачем? Нет, я понимаю — пинч, оружие, по всему этому их можно было найти. Но зачем труп Мешкова? А затем, что они его и не уничтожали. Я так думаю.

— Четыре с минусом, — сказал Король.

— Почему с минусом?

— Подумай.

— Они же разлагаются как… Холодильники. Грузовики-холодильники на трассе.

— Теперь четыре.

— Ма-ма дорогая! — пискнул Олег и азартно затарабанил по клавишам. Имея допуск сотрудника Цитадели, организовать себе занорыш в базу данных тульского УВД было легче легкого.

— Король, — фыркнул он через одиннадцать минут. — А они там и не чешутся искать грузовики-фризеры. Это сколько?

— Это обычные процедурные радости. Не отчитываться, пока не накопаешь. Чтобы подотчетные пустышки не плодить. И учти — местное УВД будет грешить не столько на Тенчу, сколько на нас.

— УВД? — не понял Олег. — А разве убийства смотрящих расследует не СБ?

— Пора посвятить ребенка в курс бюрократической кулинарии, — Кессель оторвался от своего сэндвича. — Олег, дела об убийстве смотрящего еще нет. Есть дело о дорожном просшествии — оно в ведении дорожой милиции. И есть дело об убийстве — оно в ведении местного УВД. Делом об убийстве смотрящего оно станет после того, как милицейское расследование покажет, что был убит именно смотрящий. В этот самый момент его снимают с производства в МВД и передают в СБ. А теперь ответь мне на вопрос, почему теперь, в 21–39, этот момент еще не наступил, хотя убийство произошло в 10–26?

— Потому что… потому что у них нет тела.

— Именно. А поскольку речь идет о высоком господине, то факт смерти — не установлен.

— Но ведь вечно они эту шарманку крутить не смогут? — наполовину спросил, наполовину предположил Олег.

— Конечно. Но они будут крутить ее столько, сколько получится. И местное управление СБ будет им помогать изо всех сил.

— Потому что там все знают, кто такой Мешков, — Олег понимал, что продолжает сдавать зачет. — И что стало с Фальковским. И с Ильинским. Они боятся найти убийцу. А господин советник молчит. И это молчание значит больше, чем любой прямой приказ. А Габриэлян — это лакмусовая бумажка, на которую вся наша Цитадель сейчас смотрит, — Олег встал и подошел к окну. Здания Цитадели отсюда никак нельзя было увидеть, все это направление загораживал 14-этажный дом, но Олег очень живо представлял себе, как в приемную Волкова под тем или иным выдуманным предлогом заходит то один, то другой, и пытается осторожно выведать истинное положение дел.

— С него станется специально для них пожелтеть, — фыркнул Король, — Или посинеть. То есть, пока у тебя получается, что они забрали тело, чтобы отыграть время на отход?

Олег погладил стекло.

— А зачем они вообще его у нас просили? Ну им, конечно, репутацию поддерживать надо — но они могли и не спрашивать…

— Ну, например, для того, чтобы мы не успели раньше, — невиннейшим голосом сказал Король. — Кристобаль наш Хозевич, как известно, любит.

Это ты меня ловишь, усмехнулся Олег. Это ты меня в сторону уводишь. Труп. Дым. Холодильник. Дым — чтобы не заметили холодильник. Если там поблизости был холодильник — то значит, им нужен труп. Хотя с выводами осторожнее. Сигары бывают и просто сигарами. И холодильники — просто холодильниками. Не хватало еще за признаками гоняться.

Проблема в том, что я знаю ответ. И есть сильный соблазн подогнать под него задачку. В отличие от тамошних ментов и СБ я точно знаю, что это «Тенчу». И очень хочется сказать себе, что ноблесс их оближ пускать фейерверки, дабы СБ ловило боевиков вместо того, чтобы присматриваться к кадровым перестановкам на местах…

А еще они пытаются вызывать то же ощущение у нас. На встречу явились «самодельным подпольем», головы начали требовать… могло бы и сработать, наверное, но больно уж шустер был контактер, чтобы мы в него прямо так и поверили.

— Либо у них что-то варится в Туле… либо им нужно тело варка для какой-то другой операции, а при низкой температуре они хранятся неплохо… Либо им нужны ткани — а труп целиком они прихватили из практических соображений и для драматического эффекта.

— Четыре с плюсом.

— А биологическое оружие против старших вообще возможно?

— Совсем молодого старшего — лет до двух — представь себе, можно заразить проказой, если ввести прямо в кровь, — сказал Кессель. — Они ею болеют, как люди гриппом. Неделю.

— А… данпилы? — не могли они мимо этого пройти.

— Ну, у меня температура держалась дня три… в общем, столько же. В свое время в этом направлении все много копали. Результат нулевой. Так что ответа на твой вопрос нет.

— И подполье копало?

— Во все четыре лапы.

Все равно, подумал Олег. Все равно. Кто ищет, тот добьется. Кто ждет, к тому приходит…

Интересно — Габриэлян ждал? Или ему просто было все равно и Мешков с этим… как его… Ильинским шли в одну цену?

Наверное, в одну. Не трогали же его до самой этой «Морены». И, если бы не «Морена», не тронули бы. Хотя… от любителя охот можно было ждать чего-то в этом духе. Следовало.

— А если они ищут… э-э-э… мистическое оружие?

— Возможно, — кивнул Кессель. — И тогда возникает еще одна интересная возможность.

— Что он еще жив? — выпалил Олег.

— Вот теперь пять, — заключил Король. — Но с минусом. Потому что медленно.

Планшетка Олега вспискнула.

— Есть кабан, — сказал он, просмотрев свежевыпавшую запись и улыбнувшись во весь рот. Потом передал планшетку сотрапезникам. — Это со снитча в двух километрах от места происшествия. Сейчас сделаю запрос на фургон… О, а его досматривали даже.

— Дай сюда, — Король выделил участок снимка — отражение лица — точнее, части лица — водителя в зеркале заднего обзора. Увеличил.

— Знакомься, Олег, — это бывший господин, а ныне гражданин Искренников. Если тебе когда-нибудь понадобится куда-нибудь залезть, а нас не случится рядом, можешь попросить его.

— Так вот ты какой, северный олень, — улыбнулся мальчик.

Конечно, он знал Искренникова — заочно. По снимкам и видео. Из «Морены». И из Екатеринбурга. И по более ранним. И по более поздним — из агентства «Лунный свет». Он видел десятка три снимков Искренникова и все равно не узнал его.

— Он «зеркало», как ты?

— Скорее, хамелеон. Он никого не копирует, он мимикрирует под среду.

— Фантастика. Встретил бы — не узнал бы.

— А вот он тебя — почти наверняка.

— Ты думаешь, они меня установили? — удивился Олег.

— К этому времени — да, — кивнул Кессель. — Москва — город маленький, а шум вышел большой.

— Думаю, раньше, — возразил Король. — Во время тех переговоров они уже знали, что к чему. Бегемот, ты в своих чатах ни с кем не откровенничал?

— Нет, сказал Олег. А потом сообразил, что его «нет» относится уже ко времени вступления в команду, а до того…

— Да, — он опустил голову.

— Детей, — вздохнул Король, — надо пороть.

— Детей, — отбил Олег, — надо баловать…

— Разбойник из тебя уже вышел. Весь. Марш прорабатывать список своих контактов. И три по двадцать отжиманий — за то, что сам не сообразил.

— Список контактов отменяется, — Кессель посмотрел на часы. — Спать, Миша. Парень должен спать. Контакты никуда не убегут.

— Да мне и не нужно, — сказал Олег, опускаясь на кулаки. — Я вспомнил.

Покончив с отжиманиями, он отправился в ванную, вычистил зубы, помыл голову на ночь — он мыл голову каждый день. Расчесываясь перед зеркалом, усмехнулся. Пай-мальчик.

«Вервольф, а у тебя девушка есть?»

Он тоже прокололся, тот парень. Тоже позволил себе чуть больше откровенности, чем нужно.

Если бы не Аркадий Петрович — он, Олег, был бы там. На той стороне. Возможно, даже участвовал бы в подготовке сегодняшней акции. Хотя… Если бы не Аркадий Петрович — его, скорее всего, не было бы в живых.

Но все-таки был шанс, был. Олег не жалел о нем. Не потому что не стоит жалеть об упущенном — ведь об Але он тосковал, хоть это и не имело смысла — а потому что… не жалел и все. Эти ребята из Тенчу ему понравились с той минуты, как он узнал о них. И «перса» для переговоров он создавал с огромным удовольствием — очень любопытно было поговорить лицом к лицу. Виртуальным лицом к виртуальному лицу, но хоть так. И нравилось ему, что эти люди делали, и то, как они это делали. Например, он почему-то был уверен, что трупы Ляшенко и Барсегяна не всплывут в какой-то канаве через месяц. Скорее через недельку пожалуются в милицию на похищение живые и сильно озверевшие Ляшенко и Барсегян.

Они ему понравились, но в том деле с лотереей они не смогли бы вытащить всех. Сделали бы все, расшиблись в лепешку — но не вытащили бы. Ну, десятую часть, от силы.

А он уже покончил с безнадежными попытками. Хватит с него и одной на всю жизнь.

Все, что делаешь, имеет смысл делать наверняка. Правильно, Аркадий Петрович?