Шанс, в котором нет правил [черновик]

Глава 16. Доза жизни

«Зайдите ко мне, когда освободитесь», — всплыло на экране.

Один из стандартных способов связи, обычно применяющийся, когда Аркадий Петрович чем-то занят, с кем-то разговаривает — или по каким-то своим причинам не хочет произносить пожелание вслух.

В кабинете у Волкова никого не было. И по стандартным каналам ничего не проходило. Точно. А учитывая вчерашнее… ну что ж. С некоторой вероятностью, сейчас мне предъявят результаты моего эксперимента. Несколько раньше, чем я думал.

Волков стоял, отвернувшись к окну.

— Кошелев мертв, — сказал он, не оборачиваясь.

Все входящие шли через приемную — то есть, через Габриэляна. О смерти Кошелева не сообщал никто. Сообщений от тех, чью корреспонденцию Габриэлян не имел права просматривать — Коваленко и Рыбака, начальника СБ, — тоже не было. Cледовательно, у нас есть сухой остаток…

— И он не просто умер, — сказал Волков, продолжая созерцать московские крыши. — Над ним был совершен экзорцизм.

Господин советник повернулся и Габриэлян заметил, что выглядит он неважно. Как человек, причем человек, только что переживший сосудистый криз.

Хотелось бы знать, могут эти господа сделать хоть что-нибудь по-людски? Они же сами хотели — для опытов. Для обыкновенных рабочих опытов, для обкатки оружия. И что в результате? Очередное спонтанное исцеление, которого Кошелев, в его-то возрасте, естественно не пережил. И вместо вполне пригодного к использованию старшего получаем никуда не годный труп — и заодно информируем Аркадия Петровича настолько точно и подробно, насколько это вообще возможно сделать, не подавая ему докладную записку о происшествии. Это все, конечно, тоже данные и данные полезные, но сил же нет никаких.

— Как я понимаю, совершен успешно, — сказал Габриэлян.

— Вы все правильно понимаете, — Волков провел рукой по лбу, стирая пот, которого не было и не могло быть. Нда. Если в нем отозвались такие старые рефлексы, дела и впрямь неважны.

А что если у этих господ все получилось? Если они копают не только биологию. Ищут именно способ экзорцизма с заранее предсказанным результатом?

Ну что ж… от такого эффекта и Аахен не отказался бы. Если он и правда управляем.

— Кстати, — с некоторой живостью продолжил Волков, — я не помню, Вадим Арович, чтобы я давал вам санкцию на ликвидацию Кошелева.

— Вы ее не давали, господин советник.

И это есть факт. Не давал. Ни как советник, ни как мастер.

— Чем вы тогда объясните свои действия?

Как будто такой номер и правда можно как-нибудь объяснить…

— Территориальный Совет собирается меньше чем через месяц. Дело Кошелева не поставлено на повестку дня, но непременно там окажется. Совокупность фактов такова, что Совет с высокой вероятностью приговорил бы его. Казнь вашего птенца могла повредить вашей репутации. Если бы он оспорил приговор — вам, его мастеру, пришлось бы выйти на помост. Когда-то давно вы сказали, что убивать своих птенцов — не легче, чем убивать своих детей.

Волков наморщил лоб. Он сказал это давно, очень давно, еще до рождения Габриэляна, и сформулировал несколько иначе, но фразу успели растиражировать именно в этой редакции…

— Стало быть, вы щадили мои чувства. Не могу не оценить такой подход, Вадим Арович. Благодарю. Но требую, чтобы вы в дальнейшем к нему не возвращались.

Дело не в чувствах. И он это прекрасно понимает. Я поставил его в безвыходное положение. Он может спросить с меня за это дело, но это означает вслух признать, что он меня не контролирует. Вот до такой степени не контролирует. А он этого не может себе позволить. Сейчас — не может. Как раз с учетом дела Кошелева. Два раза — это много.

Это если по поверхности.

А если глубже, то сам факт экзорцизма сказал ему все, что нужно, о том, с кем я связался и чем я занимаюсь. И почему. И почему оно было сделано, как сделано — не просто без приказа, а вопреки прямому приказу. Чтобы, если дойдет до пожара, он мог сказать правду, только правду и ничего, кроме правды. Отсчет пошел — и даже отыгранные полгода могут означать победу. Значит, у нас должен быть запас.

— Поскольку, — Волков слегка двигает ладонью, штора опускается, города больше нет, — как показывает практика, другие дисциплинарные меры не производят должного воздействия, в следующий раз мне придется вас попросту убить.

— Конечно, господин Советник.

— Я хочу, чтобы расследование по делу Кошелева началось немедленно. По всей форме. И чтобы вы курировали это дело лично.

— Будет исполнено, господин Советник.

А уж как это оформлять — как исцеление, теракт или особо зверское самоубийство, я на месте посмотрю. Сильно подозреваю, что ничего хорошего я на этом месте не увижу.

— Я не приказывал отправляться туда лично, — словно прочитав мысли референта, сказал господин советник. — Вы будете нужны мне здесь.

Значит, в Питер едет Король, и едет прямо сейчас. Авиатакси — это быстрее, чем ждать утреннего монорельса. Олег… Пожалуй, пусть остается.

— Хорошо, господин Советник. Следует ли мне поставить в известность соответствующие службы немедленно?

— Да, конечно. Я хочу, чтобы останки начали искать прямо сейчас. Если вам повезет, к утру их найдут.

К утру. Значит, мне не следует сообщать санкт-петербургскому управлению, где искать труп — даже если Тэнчу мне доложит. Хорошо.

— Если экзорцизм был успешным, господин Советник, ткани, видимо, станут устойчивее к разложению.

— Да, конечно же, Вадим Арович. Вот я бы рассыпался в прах. Но я бы не советовал вам особенно полагаться на эту устойчивость. От моего патрона в довольно краткие сроки остался один скелет. А аппаратура, работая с такими тканями, традиционно дает самые удивительные сбои.

Габриэлян вернулся за свой стол, выдохнул, вдохнул, выдохнул, послал запрос в питерское управление, кликнул домой, обрадовал Короля, посоветовал Олегу остаться дома и, раз уж выпал свободный часок — воспользоваться случаем и поиграть в игры, принял из Питера подтверждение запроса, уведомил Волкова, что дело возбуждено, вернулся к тому, чем занимался до вызова, получил от Короля сообщение, что он уже в Быково и садится на авиатакси до Питера (иврит, матерно), получил из Питера сообщение, что обнаружена машина Кошелева и одна опергруппа начала прочесывать рощицу, у которой машина стояла, а вторая — проверять логи навигатора за последние сутки и сверять с показаниями дорожных снитчей. Еще через десять минут доложили, что: а) труп предположительно Кошелева найден на полянке для пикников (в виду состояния тела идентификация пока условная, по одежде и документам), причина смерти предположительно — несовместимое с жизнью сквозное ранение головы серебряной пулей, пулю ищут);

б) на той же полянке находятся еще пять тел, трое положительно идентифицированы как охранники высокого господина Дмитрия Корбута, двое — не менее положительно — как охранники Кошелева, судя по всему, между двумя группами произошел огневой контакт;

в) в ходе этого контакта начальник охраны Кошелева Станислав Полежаев был ранен достаточно тяжело, но не смертельно; смерть наступила от потери крови, ускоренной потреблением;

г) в траве найден табельный пистолет Станислава Полежаева, из которого некоторое время назад — ориентировочно полтора часа — был произведен выстрел серебряной пулей. Отпечатки пальцев на рукояти оружия принадлежат хозяину, посторонних отпечатков не обнаружено;

д) по логам дорожного снитча РГ-8996005478СПб ДПС-14, на примыкающем к роще участке шоссе между 22–43 и 23–07 регистрируется присутствие автомобиля «БМВ-корвет» принадлежащего Дмитрию Корбуту. Совершая облет сектора в 23–13, снитч машину уже не зафиксировал.

Вот значит, кого они прибрали. Что за пристрастие к высокому искусству — не писатель, так певец. Теперь становится понятнее, почему экзорцизм. Либо присутствие Корбута с охраной помешало нормальному ходу операции, либо, раз уж объектов оказалось два, решили протестировать все, что есть в печи. Но гадать мы не будем. Мы просто пошлем запрос. И потребуем отчета.

Вот хорошо бы получить его в письменной форме установленного образца… и сдать наверх в числе прочих документов.

Габриэлян распечатал данные из Питера и отнес их Волкову. Можно было бы все перегнать на его терминал, но Аркадий Петрович любил держать в руках бумагу.

Вернулся. Переслал пакеты Королю и Олегу. Олег отрапортовал получение и добавил, что квест по главной сюжетной линии у него что-то сегодня не идет — может, харизмы ему не хватает, надо еще попрокачиваться.

Тэнчу не выходит на связь.

Через полчаса Габриэлян понял, почему. Пришло еще два сообщения из Питера. Первое: Корбут и Кошелев вчера вечером нарушили правила дорожного движения, въехав в «зеленую зону» на Петергофском. Протокол прилагается. Второе: останки Кошелева идентифицированы по срезу ногтей. На том же срезе ногтей обнаружены, впрочем, и ткани человека. Они также идентифицированы: некто Андрей Новицкий, частный детектив. Продал агентство «Лунный свет» и после этого в Питере не практиковал.

Габриэлян раскрыл протокол. Вот тебе бабушка и ночь святого Варфоломея… То есть официальная картинка у нас следующая. Предполагаемый объект «королевской охоты» обратился в агентство, вот и заявление есть, соответствующим числом, там решили, что сами не справятся — и выдернули бывшего владельца, он вмешался и достаточно успешно, но Кошелев был не один, а у его спутника — навязавшегося поперек неписаных правил — к Новицкому оказалось что-то личное… и в результате высокие господа Новицкого не поделили.

Мыльная опера. Драма на охоте.

Новицкий совершенно отчетливо, для протокола, настаивал на том, что попытка потребления совершенно легальна и что он добровольно отдает свою жизнь вместо Валерия Мантулова. Вмешиваться в таких случаях старшим запрещают… нет, не законы, а, как говорили в старину, «понятия», кодекс чести сообщества высоких господ. Кому нужна слава падальщика? Но Корбут был (впрочем, о нем пока еще нельзя говорить в прошедшем времени) самовлюбленным болваном. Габриэлян подавил вспышку раздражения в адрес господина Рождественского (о коем, спасибо Кесселю и Аркадию Петровичу, уже давно можно было говорить в прошедшем времени) — инициировал покойник кого попало. Даже не кого в голову взбредет — а кого левая нога захочет. И самовлюбленный болван Корбут по какой-то причине не мог то ли Новицкого, то ли Кошелева оставить в покое.

Прозвучал вызов от Олега. Мальчик весело сообщил, что его персонажа в игре отправили в ноль хитов.

— В смысле — убили? — уточнил Габриэлян.

— Нет, это не одно и то же, — объяснил Олег. — Я просто валяюсь и сдвинуться с места не могу. Но если мне партийцы за полчаса не окажут помощи — то я помру.

— Ты хочешь сказать, что я должен тебя спасать прямо с рабочего места? — сардонически поинтересовался Габриэлян.

— Я сначала Короля просил, — сказал Олег. — Но с ним связь нестабильная. Атмосферные помехи или что-то еще.

Заходить в игру отсюда — это, конечно, полнейший нонсенс. Покинуть рабочее место можно только по приказу (даже не с разрешения) Волкова. До конца смены еще час. Эней, судя по словам Олега, находится в тяжелом, возможно, терминальном состоянии.

— Значит, помирай, — сказал Габриэлян. — Мне некогда.

А вот из дома уже можно будет посмотреть лог. То бишь подробный отчет о том, что, как и почему у них произошло. Заметать следы, не зная настоящего расклада — особо трудоемкий способ самоубийства.

Еще через двадцать минут вышел на связь Король. Уже сел в Питере. Глава опергруппы капитан Маркин встречал его лично и тут же поделился соображениями. Ему было совершенно неясно, почему Кошелев, выслушав заявление Новицкого, не потребил его на месте с концами, а отпустил гулять еще на сутки. Пока что наиболее разумной ему представлялась версия о том, что Кошелев хотел за что-то свести счеты с Корбутом и оставил Новицкого в качестве живца. Версия не держала воды: чтобы пригласить Корбута прогуляться в уединенной местности и там наставить уму-разуму, Кошелеву совершенно не нужен был Новицкий: по возрасту, по статусу, по положению он и так имел на то все права.

Король ни единым словом, ни единым дрожанием лицевого мускула не подтвердил и не опроверг версию Маркина. Молодцы, работайте дальше, — сказал он, откровенно зевая — и попросился в гостиницу. Не в ведомственную, — уточнил он. Московская шишка не собиралась сообщать, что Москва думает по поводу этого дела и в какую сторону питерским коллегам копать, а в какую — упаси Аллах.

И кстати, бросил он через плечо, уже входя в номер, обратите внимание на то, что обычный модус Кошелева — это отпускать жертву после первого Поцелуя. Давать ей шанс на побег. Всегда. А что до сих пор среди его жертв не попадалось профессионалов… ну у него другие вкусы. Были. Ему нравились люди искусства.

С этими словами московская шишка закрылась в номере и принялась за расшифровку отчета. Из лога следовало, что экзорцизм случился с Кошелевым совершенно непонятным образом. Это не Неверов постарался, как они предполагали поначалу. Кошелев просто вошел с Энеем в ближний контакт, все боялись стрелять, чтобы не задеть командира и вдруг паф! — Кошелева покинул симбионт. Хотите верьте, хотите нет.

А вот за каким чертом Эней входил с ним в ближний контакт, скажите мне на милость? Ему жить надоело? Ему остренького не хватает? Подал бы сигнал к началу операции… у них там двое старших на полянке — и стол накрыт, и суп кипит, и кто войдет, тот будет сыт. Корбут, конечно, помоложе и для дела подходит хуже, но кого-то они бы там прихватили… И кстати, положи они там Кошелева, он бы мирно рассыпался в прах и поди потом восстанови, как именно его убили и кто это сделал. А теперь у Кошелева-человека под ногтями — ткани Новицкого в промышленных количествах.

Хотя, конечно, под воздействием Поцелуя — Габриэлян подумал о Майе — каких только глупостей люди не делают…

Потом он снова подумал о Майе. Как можно было таким раздолбаям доверить такую женщину? А ведь меня даже никто не Целовал… Кстати, интересно, на какие глупости под основательным Поцелуем пущусь я. Такие вещи лучше знать заранее — а ведь эксперимента не поставишь… Габриэлян поправил очки и, повинуясь мгновенному наитию, вывел на экран планшетки текст Нового Завета.

В пять утра он в последний раз вошел в кабинет Волкова, чтобы сопроводить того ко сну.

— Это пока что предварительное заключение, Аркадий Петрович, но похоже, что убийцы Кошелева, в числе прочего, экспериментировали с экзорцизмом. Причем, с довольно редкой его разновидностью. Знаете, как сказано в Евангелии от Марка…

— Уверовавших же будут сопровождать сии знамения: именем Моим будут изгонять бесов; будут говорить новыми языками; будут брать змей; и если что смертоносное выпьют, не повредит им; возложат руки на больных, и они будут здоровы, — немедленно процитировал Аркадий Петрович. — Если вы когда-нибудь встретите этих дураков и они еще будут живы, объясните им: пусть поупражняются для начала на змеях и скорпионах, а потом уж переходят к тем, кто им явно не по зубам.

— Но ведь они оказались достаточно убедительны. Для Кошелева, — как бы невзначай возразил Габриэлян.

Аркадий Петрович резко развернулся от двери в саркофаг. В последний раз такое выражение лица у него Габриэлян видел в тот достопамятный вечер, когда в группу поступил Олег.

— Вот как? А вам известно, Вадим Арович, что бес — или, как вы его называете, симбионт — первым делом атакует экзорциста? Вы не знаете, этот… мистик-дилетант, он на каком свете?

«Ноль хитов»…

— Не имею ни малейшего представления, Аркадий Петрович, — честно сказал Габриэлян.

…Свет был сильный, но рассеянный — и оттого мягкий, даже какой-то нежный, как снег. Эней сфокусировал зрение — насколько смог. Смог он неважно, но в размытых очертаниях двух фигур над собой узнал Костю и Эмет, хозяйку базы, главного врача в ораниенбаумском санатории «Ракиты». Санаторий специализировался на реабилитации после косметической хирургии: людям требовалось место и время, чтобы привыкнуть к новым лицам — и чтобы знакомые успели отвыкнуть от их прежней внешности.

— Сколько пальцев я показываю? — спросила Эмет.

Эней с силой зажмурился, потом раскрыл глаза и еще раз сфокусировал зрение.

— Три.

— Как вы себя чувствуете?

Эней провел деревянным языком по вспухшим губам и сказал:

— Как Бог.

— Шутку понял. Смешно, — отозвался Костя. По тону было понятно, что шутка ему не понравилась.

— А я не шутил. Почти. Что было-то? Я бесновался?

— А должен был? — Костя нагнулся и посмотрел ему прямо в глаза.

— Да по идее нет. По-моему, внутрь я его все-таки не пустил.

Эмет раскрыла маленькое зеркальце и поднесла к самым глазам Энея. Ох… Это я, что ли?

— Ты зачем себе глаза выцарапать пытался? — спросил Кен.

— Это… не глаза, — Эней вспомнил, что было по другую сторону завесы беспамятства, и его передернуло.

— Вы его так не пускали, — прохладно пояснила Эмет.

— И это тоже? — с трудом подняв руку, Эней показал на ее вспухшую переносицу.

— Видимо, да. Видимо, вы меня за кого-то не того приняли.

Эней точно знал, за кого он ее принял. Но не готов был сейчас никому об этом рассказывать. Он собирался отдать распоряжение по операции, и ему очень нужно было показать, что с головой у него все в порядке.

— Что это было… с вашей точки зрения? — спросил он.

— С моей точки зрения… — Эней вдруг понял, что горечь и досада, которые слышатся в голосе Эмет, направлены не на него, а на самое себя. — Это была грубая врачебная ошибка. Я решила, что ваш шок имеет геморрагическую природу. Я решила, что ваши попытки вырваться из манипуляционной — это запоздалый патологический рефлекс, что вы почему-то вернулись к эректильной фазе шока…

— Хотя по идее так не бывает, — вставил Костя.

— По идее многого не бывает, но иногда случается, — возразила Эмет.

— Это я к тому, — сказал Костя, — что виноват на самом деле я. Это я священник. Это я должен не забывать про такие штуки. А я забыл.

— Баста, — оборвал их Эней. — Как командир, я приказываю вам считать, что это моя вина. Я не должен был лезть к нему с экзорцизмом. Или хотя бы продумать последствия. Все последствия, я имею в виду.

— Ау, кэп. Ты был под Поцелуем.

— А я об этом знала — и не приняла во внимание, — заключила Эмет. — В общем, когда мы зашили половину ваших ран, вы внезапно вскочили, и начали ломиться в дверь, а на все попытки уложить вас обратно реагировали… — она потерла разбитый нос, — неадекватно. Говорили с кем-то невидимым. Выкрикивали что-то вроде псалма.

— Благословен Господь Бог мой, научивший руки мои битве и персты мои брани… — пробормотал Эней.

— Да, именно это. Значит, вы помните…?

— Я помню совсем другое, но это долгий разговор. Дальше что было?

— На помощь пришел Чеддер и мы смогли вас зафиксировать. Жестко. Ввели седативы, продолжили обработку ран. Но вы не засыпали, вы продолжали чувствовать боль, и что хуже всего, у вас наблюдались шоковые явления, которые должны были пройти, потому что вам ввели уже двойную дозу противошоковых…

— А я в это время был на связи, — Костя не уточнил с кем, Эней понял и так. — В соседнем домике. И даже не приходил проверить, как ты тут.

— Это была вторая моя ошибка, — беспощадно добавила Эмет. — Я не обращалась к… специалисту, пока не исчерпала традиционных средств…

Костя поморщился.

— …И даже когда я их исчерпала, я позвонила сначала Эвану.

— Вы действовали по инструкции, — попытался утешить ее Эней. — И все хорошо, что хорошо закончилось, большое вам спасибо.

— Закончилось? — подозрительно спросил Костя. — Ты уверен?

— Да, Белка. Уверен. Можешь для успокоения приклеить ко мне дароносицу до утра.

— Ты и это помнишь?

— Я помню, как ты меня исповедовал и причащал. Как положил дароносицу мне на грудь. Но для меня все было немного иначе. У вас все хорошо?

Костя повернул голову — и Эмет быстро покинула манипуляционную.

— Зодиак выходил на связь, — сказал Костя.

— Меня хотели?

— А то кого же…

…Кошелев был птенцом Волкова. А для связи птенца и мастера, по слухам, расстояния ничего не значили.

— Кого они сюда наладили?

— Янычара, — так «внутри» обозначали Короля.

— Что груз?

— Принят. Из графика не выбиваемся. Но кэп…

Эней уже знал, что он хочет сказать.

— На сколько меня сейчас срубит?

— Часов на двенадцать, так что…

— Нет. Через шесть часов максимум поднимайте меня. Чем угодно. Это приказ. Мы с Чеддером меняемся местами. Он едет в Новгород, я — в Эстонию. И пусть Эван двигается сюда.

— А… А-га… Да, так будет лучше всего. Я скажу Чеддеру. Эван уже едет. Еще что?

— Пить…

Через минуту, высушив пакетик витаминного напитка, он уже спал без сновидений.

— …Так я и думала, — сказала Эмет четверть часа спустя, с удовлетворением глядя на успокоившиеся приборы и спящего пациента. — Мерзостная штука этот Поцелуй. Любую псилобициновую и лизергиновую производную бьет, что на дальней дистанции, что на ближней, а уж побочные эффекты… да что я вам рассказываю. Мне просто нельзя было вас отпускать. Клин клином вышибают. Как ваша голова?

— Болит, что ей еще делать? — пробормотал Костя. — Но я здоровенный парень, и я справлюсь. Вы поспите. Если его опять поведет, я удержу. И вас позову, конечно… И капельницу поменяю. Я медбрат вообще-то по армейской специальности.

Эмет кивнула. Нос ее уже был присыпан лечебной пудрой. Раскрыв коробочку, она подошла к Энею и легонько охлопала пуховкой его синяки. Пояснила:

— Корневища лилии. Ускоряет цветение — ну и заживление тоже. Хотите?

— Давайте, — Костя повернулся к ней левым ухом, в которое прилетело, когда его брали стрелки Корбута. Все-таки клиника косметической медицины… И вообще в этом есть некая прелесть — сидеть после операции по уши в корнях лилии, но на поверхности земли, а не там, где обычно эти корни располагаются. Именно это Костя и сказал Давидюку, когда тот, наконец, добрался до «Ракиты». Но у него сложилось впечатление, что психотерапевт не оценил шутку по достоинству. Почему-то. И инструкции не оценил. Наверное, от общения с Энеем и Игорем у Кости испортилось чувство юмора.

— И операция, между прочим, еще не закончена, — донеслось с кровати-каталки. — Док, как хорошо, что вы здесь. Как раз вы и были нужны. Белка, отцепи от меня всё это и помоги встать.

Перед тем как отсоединять датчики, Давидюк посмотрел на показания приборов. Видимо, показания его удовлетворили.

До туалета Эней шел, вися на Косте и очень медленно переставляя ноги, а вот обратно — уже сам и вполне в человеческом темпе. Если считать человеческим темп 90-летнего старика, прихваченного артритом. Зато — не держась за стены.

Больничную рубашку ради экономии времени сзади не застегнули, и Костя увидел, что на бинтах проступает кровь.

— Да, повязки ты мне тоже сейчас обновишь, — отвечая его мыслям, сказал Эней.

— Ты чувствуешь, что швы разошлись?

— Нет, они не разошлись, слава Богу. Они просто слегка кровоточат, но это мелочи. Что Бибоп?

— Они с грузом уже за пределами области.

— А-атлично. Чеддер выехал?

— Три часа назад. Благую часть ты себе выбрал, — позавидовал вслух Костя.

— Я бы предпочел менее подвижный груз. Но я теперь в легенду лучше Чеддера ложусь — и ушиваться отсюда мне нужно. И тихо. Так что рокировка выходит осмысленная вполне, а еще одного приступа икоты эта операция не переживет.

…Вот это да. И не знаешь, как быть. То ли рекомендовать Святые Дары как универсальный восстановитель — а из сегодняшнего делать рекламный ролик, то ли начинать бить командира по голове подушкой и напоминать, в каком он виде.

— Ты зачем экзорцизм устраивать полез? — спросил вместо этого Костя.

— Он хотел, — пожал плечами Эней. — Он очень хотел. Он за этим и пришел. Наездник хотел меня убить, а Кошелев… просил о помощи. Как мог, так и просил. Я вам потом все расскажу. Когда будет время, а сейчас его в обрез, — они вошли в манипуляционную. — Док, вам партийное поручение номер раз: подобрать мне обезболивающее, чтобы я неделю продержался в автономном плавании. Мог водить машину и все такое. Покупать его мы сейчас не можем, но мы можем его взять здесь. Очень жаль будить Эмет, но вы, пожалуйста, разбудите и попросите ключ от сейфа. А пока будете ходить и будить, подумайте про поручение номер два: я вас засветил намертво. Мы можем убрать вас из Питера. У вас жена и дети, я знаю… такие вещи приходится делать. У нас все готово. Но есть еще один вариант. Рискованный. Но если он удастся, мы сохраним вас, «Теону» и всю питерскую медицинскую ячейку. Подумайте, что вы выбираете.

В окна постучался рассвет.

— Зодиак хотел, чтобы ты связался с ними, когда придешь в себя, — сказал Костя.

— Минут пять они еще подождут. Я все равно уже знаю, что они мне скажут: меня идентифицировали по тканям под ногтями Кошелева. Кстати, вы молодцы, что не стали там вычищать. Это Цумэ сообразил?

— Ну не я же, — сказал Костя.

— Что нужно делать по второму варианту? — спросил Давидюк.

— Прийти в СБ. Сказать почти всю правду. Что я ваш бывший пациент. Что я вам позавчера сосватал Мантулова, а вчера утром вы забрали меня из «скорой» в очень тухлом виде и под явным эндокринным воздействием. Дальше вы расскажете — с моих слов — что я связался с высокой госпожой, и все это дело добровольное. Из клиники ушел и пропал. Вы меня искали — в агентстве и повсюду. И в конце концов, решили обратиться к властям, потому что это безобразие полное. Пусть найдут эту безответственную дуру и призовут к порядку. Новицкого, конечно, придется похоронить. Жаль, хорошая была личность.

Кен принес заготовленную на случай одежду. Эней влез в рубашку — а с брюками вышел промах — их заготовили, не рассчитывая на травмы.

— З-зараза, — почесал в затылке озадаченный Кен. — Не килт же тебе тащить.

— Саронг, — предложил Давидюк.

— Форменные медицинские брюки, — отрезала Эмет. — Я сейчас принесу.

— Спасибо, — с чувством сказал Эней. — Вообще за всё.

— Пусть у вас получится, — улыбнулась женщина. — Пусть у нас всех получится. Это главное.

— Давайте уточним сценарий моего вранья, — сказал вернувшийся Давидюк. — Я вас забрал утром со станции Скорой помощи — это рассказывать как есть?

— Да, — Эней взял у него пластиковый пузырек, встряхнул, вылущил капсулу. — Про галлюцинации, про всё. Чем больше правды, тем лучше.

— Две, — подсказал Давидюк. — По две, четыре раза в сутки, на протяжении трех дней. Потом — три раза, два и так далее, по нисходящей. Я отсчитал ровно на семь суток, Андрей. Они могут вызвать привыкание, поэтому чем раньше вы перейдете на что-нибудь попроще, тем лучше. Что я должен врать о дальнейшем?

— Я еще раз пришел к вам вечером. Точнее, за полночь. Совершенно невменяемый и вот в таком вот виде. Вы организовали мне перевязку, швы, наркоз — и устроили меня на ночь в манипуляционном кабинете стационара «Теоны». Поставили мне противошоковую капельницу, завели будильник на сколько нужно и легли спать. Когда проснулись, меня уже не было. Будет хорошо, если у вас в мусорнике найдут мое окровавленное барахло. Его еще не уничтожили?

— Э-э-э… — сказала Эмет.

— Ладно, тогда бинты. Для достоверности. В общем, вы подумали, попытались искать меня по своим каналам — через наших общих знакомых, через агентство, непременно туда стукнитесь — и решили, что вам крайне не нравится вся эта ситуация. И что, пожалуй, пора обращаться к властям, потому что дело зашло слишком далеко — особенно с учетом того, что у пациента, то бишь у меня, несколько лет назад на почве личной жизни стряслась депрессия, и вся эта пурга с высокой госпожой в лучшем случае порушит вашу многолетнюю работу. Да… — Эней сел, пошевелил правой кистью, будто ощупывая что-то невидимое, — после этого на какое-то время вы, конечно, окажетесь в карантине. Во-первых, на всякий случай, а во-вторых, потому что все это дело наверняка попадет в зону особого внимания… причем не только нашей СБ. Но так все мы выиграем больше, чем если вы уйдете в бега. Если, конечно, не накроемся… яшмовым гротом.

Лазурные форменные брюки в сочетании с темно-коричневой льняной рубашкой смотрелись… а ничего они смотрелись, как ни странно. Хорошо, что мода у нас нынче ест все, хоть красное с зеленым.

— Белка, планшетку. Подбросишь меня до стоянки — и отправляйся спать. Док, желаю вам удачи.

— Я вам тоже желаю удачи. И вы должны показаться врачу не позже, чем через сорок восемь часов. Отнеситесь к этому серьезно.

— Обязательно, — кивнул Эней. — Поверьте, я очень серьезно к этому отношусь. У тех, кто не чистит оружие, оно обычно заедает.

…И ты ведь с самого начала знала, что это произойдет.

С того самого момента, как твой непутевый-любовник-по-легенде появился в этом пансионатике в семи километрах от Локса, весь забинтованный, как Человек-Невидимка.

Нет, это не самое начало — с самого начала он все-таки позвонил. Объяснил ситуацию с заменой. Добавил к легенде новый штрих.

— Ты… — Майя очень натурально не нашла слов. Потом сказала, — Я все равно не могу остановить тебя силой мысли на дороге, так что приезжай. Но не рассчитывай…

— А я уже здесь, — отозвались совсем недалеко. Майя услышала это тем ухом, которое не было обращено к комму.

— Это твой? — спросила Симона, с которой они пили кофе на веранде. И на кивок Майи фыркнула: — Ну, наглец! Ну… — и тоже осеклась, когда «непутевый любовник Габриэлы» вышел из за угла.

Выковылял — так, пожалуй, точнее…

Симона что-то сказала. Майя, не зная эстонского, прекрасно поняла: «Боже мой».

— Габриэла… — прохрипел незадачливый изменщик коварный.

— Какая же ты все-таки сволочь, — сказала Майя по-английски, захлопывая крышку комма. — Какая ты хитрая, наглая, расчетливая сволочь. Ты сначала ищешь экстремальных приключений со… всякими, а потом являешься сюда и давишь на жалость. Ты думаешь, твое состояние помешает мне вышвырнуть тебя отсюда? Нет. Мне будет даже легче.

Это потом она сообразила, что он вовсе не изображал сгорающего от стыда человека — он и в самом деле затруднялся смотреть Майе в глаза после того, как вместо аккуратной упаковки высокого господина вышел тарарам с чудесами и бесовщиной, протуберанцы до самой стратосферы и вполне возможные громы и молнии на голову Габриэляна.

Она еще подумала: с начальством Габриэляну повезло значительно больше. Оно может когда-нибудь нарезать своего личарду кубиками по итогам его махинаций — и однажды сделает это — но ни при каких обстоятельствах не станет вмешиваться в рабочий процесс.

Конечно, она все-таки «сменила гнев на милость» и пустила Энея в номер.

— Габи, ты с ума сошла, — сказала Симона, изрядно перебарщивая с напускным равнодушием. — Зачем тебе олух, который сначала лезет в постель к бледной даме, а потом приползает к тебе зализывать раны? Гони его в шею.

— Непременно, — сказала Майя. — Когда-нибудь. Когда он не сможет меня больше ничем удивить. А зачем мне олух, который способен довести высокую госпожу до точки плавления мозга? Хмм, дай-ка подумать…

Рокировка была вполне объяснимой. Майе нужны были фальшивые документы и опытный конспиратор в наставники. Энею — водитель и медицинская помощь. И обоим — смываться как можно быстрее. Симбиоз. Актиния и рак-отшельник.

Габриэла Зенкевич исчезла, вместо нее появилась пара молодоженов Березниковых из Гомеля. Легенда тоже изменилась: они раньше времени возвращались из отпуска после того как супруг, Анатолий, неудачно покатался на скутере. В Латвии, в местечке под названием Езерники, зависли на три дня — якобы к травме добавилась простуда. Эней лежал в номере, получал какие-то информационные пакеты, рассылал инструкции — а Майя гуляла по старинному городку, старательно воспроизводящему быт 18–19 века, купалась в чудесном озере, а все остальное время просматривала и слушала портал «Вавилон-4», где ей предстояло в скором времени работать.

— А почему четыре? — спросила она как-то.

— Ну, — Эней поднял глаза от планшетки и улыбнулся. — Мы решили, раз четвертому Риму не бывать, пусть будет четвертый Вавилон.

Будучи проездом в Тарту, Эней заглянул к врачу — видимо, «своему», раз не позволил Майе увидеть, где находится кабинет. А вот на следующий день, уже в Алукснинской гостинице, Майе пришлось взять на себя обязанности сестры милосердия.

— Боги, боги мои, — сказала она, увидев тылы господина Витра. — Как ты на этом ехал?

— Очень хороший анальгетик, — сказал он, укладываясь вниз лицом. — Ты новости просматривала?

— Да. Очень большой шум. Зачем вы это сделали?

— Я должен тебе кое-что рассказать, — он попытался поудобнее устроиться грудью на подушке. — Понимаешь, на этой точке еще можно переиграть. Отправить тебя в Гомель. В тихую гавань.

— С какой стати.

— Может быть, узнав правду, ты не захочешь иметь с нами дело. Я тебя пойму.

Майя осторожными движениями счищала с него плотную паутинку жидкого бинта.

— Излагай, — сказала она.

— Понимаешь, мы поначалу хотели его… просто убить. Не сразу, но в конечном счете именно убить. Но кое-что пошло не так, и возникло два варианта: или бросать все к чертовой матери до следующей оказии, или подставляться под Поцелуй. Я подставился.

— Я заметила, — Майя осторожно дотронулась до его шеи.

— У тебя были галлюцинации?

— Поначалу умеренные. Мерещились какие-то тени по углам, голоса. Вот уже в тюрьме… я просто перестала отличать наведенное от реальности.

— Ага. А я сразу попал в интерактивное моби, пять-дэ. И мне устроили, как выражается Игорь, экскурсию в ад. И встречу с его обитателями.

— Но ведь ты понимаешь, что это была галлюцинация.

— Да как тебе сказать… Искушения были настоящими.

— Тебе предлагали продать душу?

— Не совсем. Мне предлагали отступиться от Кошелева. Точней, действовать по первоначальному плану. Убить его. И я понял — здесь что-то не так. И вместо убийства провел экзорцизм…

— Ты? Не Костя? — Майя удивилась.

— У Кости бы не вышло. Ни у кого бы не вышло, только у меня. Он со своим Поцелуем… на меня как бы настроился. И я знал, что кошелевский мастер почувствует экзорцизм, наверняка. Я знал, что засвечу… Зодиак. Рискну Вадимом ради того, чтоб избавить от ада того, кто двадцать раз его заслужил.

Майя сначала даже не поняла, о ком речь — на ее памяти никто и никогда не называл Габриэляна просто по имени.

— Ты хочешь сказать, что вправе решать, кто заслужил ад, а кто нет?

— Я хочу сказать, что мне пришлось это решать. Мне. Тому, кто отрезает головы и насаживает на бакены. Не знаю, почему именно мне. Так вышло. Кисмет.

— Может быть, тебе потом следует переговорить об этом с Костей? Скажем, исповедоваться? Я ведь ничего не понимаю в… духовных материях.

— Именно, — Эней приподнялся на локтях и оглянулся через плечо. — Мне как раз и нужен такой человек, для которого это… духовные материи. Потому что для меня, для Кости это… уже плоть и кровь. Костя меня исповедовал, я знаю, что греха не совершил. Меня интересует — не совершил ли я непростительной глупости.

Майя взяла его за загривок и вернула в исходное положение.

— Сама вера в ад, — сказала она, осторожно нанося ему на спину заживляющий гель, — представляется мне изрядным неразумием. Я не верю, что бывают преступления, которые нужно наказывать вечными муками.

— Я тоже, — он с явной досадой щелкнул языком. — Но я позавчера туда чуть не загремел. Понимаешь, это не то, что Данте с таким смаком описывал… Это выбор, который делаешь ты сам. Сам. Слушай, я тебе дальше расскажу. Я думал, что когда потеряю сознание, все закончится. Леших с два — все тогда-то и началось. Поначалу как бы даже неплохо было: я стою на дороге, впереди горы и лес, сзади — степь, трава по плечи до самого горизонта. И небо… странное такое. Ты из-под воды поверхность когда-нибудь видела? Вот такое же, только цвета ртути. Я пошел в горы… и там стоял дом. Мой дом. Понимаешь?

Человек, у которого с детства не было дома, увидел то, что всегда хотел, но не мог себе позволить… Пожалуй, она понимала — и кивнула в подтверждение своих слов. А потом сообразила, что он не видит, и сказала:

— Да.

— Дверь открылась, и мне навстречу вышла Мэй… моя жена.

— Малгожата Ясира, — уточнила Майя.

— Малгожата, — он на секунду вжался лицом в подушку, потом поднял голову и продолжал: — На руках у нее был ребенок. Которого не было и не могло быть. Всех ее детей убили еще до того, как мы поженились. Навсегда. Но она сказала — дурачок, здесь же все возможно, и это именно наш с тобой ребенок… И я поверил. Потому что очень хотел поверить. И если бы ради того, чтоб остаться с ними, пришлось, поверить, что я мертв… Да я ведь почти поверил.

Ему явно было так же тяжело говорить, как Майе — слушать, но он продолжал, словно разматывая какой-то тугой узел:

— Когда я обнаружил себя на дороге, у меня в кармане был серебряный шарик. Ну, то есть, посеребренный стеклянный…

— Из «Саги» Кошелева, — уточнила Майя.

— Да. И я попробовал дать его поиграть ребенку… А того перекосило. Он закричал, завизжал, и Мэй тоже закричала на меня… Чтобы я выбросил этот шарик, что он грязный, проклятый, противный… И в какой-то момент я понял, что если выброшу его — то совершу страшное предательство. И что мои жена и ребенок — поддельные, потому что настоящие… Когда они увидели, что я это понял, они… бросились на меня. Тогда я и расцарапал себе лицо.

Мне, оказывается, очень повезло со Старковым, подумала Майя. Он таких штук не умел, слава кому бы то ни было…

Подождав, пока гель впитается, она принялась заклеивать швы тонким бумажным пластырем.

— И тут началось самое интересное. Я понял, что все-таки жив. Что я отбиваюсь от реальных людей, которых не за тех принимаю. И я… дал себя связать. И как только дал — появился этот… Ну, ты поняла. На этот раз в шкуре господина Ли, того самого, из Саратова. И начал возвращать мне саратовский должок. С процентами. Чтобы я или отдал ему этот шарик, или умер уже с концами.

— Примитивно как-то.

— Знаешь, по-моему этому деятелю мировая литература сильно польстила. Или вот у Игоря есть гипотеза, что он или оно пользуется… заемными ресурсами. Обращает против человека его же интеллект, тайные надежды, страхи, комплексы… Ну да, примитивно — но я и сам-то не особо сложная натура… Так что сработало наверняка. Я ведь даже… о помощи просить не решался, потому что…

— Потому что тебя не переставала мучить совесть по поводу этого убийцы, — сказала Майя. — А твой… покровитель… не вмешался?

— Вмешался, конечно. Костя появился и деятеля этого на пинках вынес. А потом обругал меня гордецом и лосем на паровом ходу, исповедовал и причастил. И тут я вернулся в сознание. На какое-то время. Потом снова заснул — просто заснул — и увидел такой сон: я иду по лесу вдоль ручья. Ну или речушки маленькой, метра в два шириной. Темно, но дорогу видно. С моей стороны — овраг, на том берегу — пологий склон холма, впереди свет, явно от костра. И я иду на этот свет, а в руке у меня опять — серебряный шарик. И вот я дохожу до источника света — там на склоне холма стоит машина с погашенными фарами, а у костра сидят мужчина и женщина. Она ему голову на плечо положила, дремлет. Он палкой в костре ворошит. Поднимает глаза и говорит: а мы тут мальчишку потеряли. Сидим вот, ждем, костер жжем, чтобы аккумуляторы не сажать. Шустрый паренек, самостоятельный такой — вы его случайно не видели? А я как раз сообразил, что видел, и совсем не случайно. И не знаю, что ответить. Ладно, говорит он, рано или поздно он нас найдет — а вот что это у вас в руке? Я ему шарик показываю. Он говорит — понятно. Знаете что, бросьте его, пожалуй, в воду. Бросьте, не бойтесь. И я понимаю, что верить ему — можно. Что он не поддельный. И бросаю шарик. Несколько секунд — ничего, а потом ниже по течению из воды встает Кошелев. На вид ему где-то под пятьдесят, как до инициации. Мужчина возле костра у него спрашивает — вы тут останетесь, с нами ждать или дальше пойдете? Тот отвечает: пожалуй, пойду. Тот, у костра, ему — да вы хоть обсушитесь, согрейтесь. А Кошелев — нет, на ходу и обсохну и согреюсь. Рукой мне не прощание махнул — и исчез в темноте. А я проснулся.

— Если не привлекать мистику, — сказала Майя, — то можно сказать, что твое подсознание наконец-то с самим собой договорилось. Но не привлекать мистику трудно хотя бы потому, что на Кошелева подействовал экзорцизм. Что я могу тебе сказать? По-моему, тебе пришлось выбирать из вполне поганых вариантов — и все обошлось лучше, чем могло бы.

— Но во что это встанет… нашему общему знакомому?

— Прошло уже больше двух дней. Ты наверняка получаешь от него сообщения. Не от него, так от группы.

— Да. Расследование поручено Королю.

— Ну все. После него никто никаких концов не найдет, — хотелось бы Майе иметь такую уверенность, какую она вложила в голос.

— Концы можно найти всегда или почти всегда — если знать, где искать. А я не исключаю варианта, что кое-кто знает. Понимаешь, когда этот… перец гонял меня по семи кругам Питера, он мне явился в образе догадайся, кого…

— Догадалась, — Майя накинула на Энея покрывало. — Но мне нравится гипотеза Игоря: он явился тебе в облике Габриэляна, потому что ты боишься Габриэляна и зависишь от него. Потому и боишься, что зависишь. Тебе страшно подумать, что было бы, если бы он начал играть против тебя.

— Страшно, — согласился Эней.

— Он не начнет. Ты ему зачем-то нужен. Вы ему нужны, и это надолго.

— Твои слова да Богу в уши.

Майя собрала обрывки бинтов, чтобы выбросить в утилизатор, набросила на Энея простынь.

— Что еще прикажет господин и повелитель?

— Планшетку, если тебе не трудно…

…Читать, как Король умело уводит следствие на кривые, глухие, окольные тропы, Энею было приятно и как профессионалу, и как объекту охоты. Ему давно хотелось посмотреть на следовательскую кухню изнутри, глазами полицейского, а не вора — и он был благодарен за предоставленную возможность.

Группа уже отыскала три машины, на которых эвакуировали Энея, Корбута и Костю. Машины были тихо запаркованы в разных концах города, изнутри все аккуратно вычищено. Все три автомобиля принадлежали разным прокатным конторам, и были взяты на имя Карастоянова и Новицкого. Концы обрезаны — если на логах снитчей не окажется зафиксирован момент перемены транспорта (что вряд ли). Но порядок есть порядок, и часть мощностей отвели на проверку логов.

За доктором Давидюком установили слежку. Из манипуляционного кабинета стационара изъяли бинты с образцами крови Новицкого. По количеству и конфигурации бинтов восстановили общую картину ранений — она соответствовала рассказу доктора. Еще часть оперативников отрабатывала другие варианты отхода — железнодорожные и автовокзалы, автомагистрали. На все посты дорожной полиции разослали ориентировки на Новицкого, Карастоянова, Неверова и Корбута. Наконец, еще два оперативника проверяли порт и транспортные агентства на случай, если Корбута упаковали и увезли живым (службы недоумевали, зачем бы понадобилась такая хрень — перевозить высокого господина живьем, но приказ есть приказ и вообще на ранней стадии лучше проработать все версии). Это направление поисков представлялось следствию малоперспективным, поскольку транспортных агентств в портовом городе Питере было просто до черта и вероятность, что нужное установят в разумные сроки — невелика. Но именно это направление поисков и было правильным, что Энея слегка беспокоило.

Полтора месяца назад протвинский НИИБВБ (бактериологии, вирусологии и биозащиты) заказал в Финляндии партию генетически модифицированных свиней — для опытов. В порту работал диспетчером Куб, подчиненный Антона, встречала груз Челси, экспедитор от Ди, так что организовать погрузку дополнительного спецконтейнера было сравнительно легко. Инструкции предписывали перевозить свиней в закрытых боксах с регенерацией воздуха и особенной системой подачи пищи и удаления отходов — чтобы исключить попадание какой-либо сторонней бактерии, которая могла бы повлиять на иммунную систему подопытных хрюшек. Для верности все боксы были опечатаны, за целостью печатей следил агент-экспедитор финской фирмы, а после передачи русским партнерам за них отвечала не только Челси, но и представитель «Северо-западных перевозок», а также страховщик, так что если бы милиция или СБ остановили фуру на трассе и потребовали разгрузить и обыскать — вышел бы грандиозный скандал.

От Питера до Новгорода Великого фуру сопровождал Дамаск, от Новгорода до Протвина — Чеддер. На дороге ни разу не случилось ничего непредвиденного, останавливали дважды, но ограничились проверкой документов и поверхностным осмотром (то есть, заглядывали лишь в кабину и неопечатанную секцию фуры, где сидела Челси). А дальше грузовик благополучно «по ошибке» заехал в Пущино, где с него сняли все лишнее, а затем «ошибка разъяснилась» и через полтора часа груз миновал ворота НИИБВБ. Ни страховщик, ни представитель перевозчика при разгрузке не присутствовали, им на территорию допуска не было — но, поскольку им его туда сроду не было, а Ди подписал акт о приеме груза, они сочли свой долг исполненным, спокойно собрались и уехали.

Отследить фуру среди тысяч других большегрузных транспортов, проходящих ежедневно через Питер, можно было только при одном условии: если точно знать, что ищешь: высокого господина, запакованного в «портативный саркофаг». Но точно знать это можно только если разобраться, зачем в Пущино высокий господин, упакованный по всем правилам. А питерскому управлению СБ танцевать было неоткуда…

Эней стер файлы и выключил планшетку. Майя спала рядом — ароматная, теплая и недоступная, как прошлогодняя весна. Как все-таки свезло Шарику с господином Кошелевым и с этими травмами — никто не удивляется, что молодожены Березниковы так умеренны. Если бы пришлось изображать неумеренность, я бы, наверное, спятил… Этот гад мог хоть раз в жизни выбрать что-то… не очень смертоносное?

Я закрою глаза и отвернусь, сказал он себе. Я закрою глаза и вспомню женщин, которым приносил одно несчастье. Гренаду, которой мог бы дать немного тепла в последнюю ночь ее жизни. Мэй, которая защищала меня даже мертвая — и сказала, что я ее забуду, а я и в самом деле забыл, поросятина. Ванду, которая шарахнулась от меня как от чумного, узнав полправды… Нет, я лучше не буду вспоминать Ванду, потому что женщина, которая не шарахнулась, зная всю правду — опасно близко. Я просто сосредоточусь, как делал всегда, на калейдоскопе разноцветных пятен под веками, а потом подействует вечерняя доза анальгетика, и я просто засну…

Как выглядит удав, который проглотил слона, Тымиш знал. А вот как он себя должен при этом чувствовать, как-то до сих пор не задумывался. А зря. Мерзкое это ощущение — когда у тебя внутри слон. То ли он — большая все-таки зверюга, и мощная — сейчас тебя все же бивнями изнутри подцепит, прорвет — и прощай змеиная жизнь, то ли — в самом лучшем случае — тебе тут еще год валяться все это переваривать, в совершенно, между прочим, беспомощном состоянии… И главное, не глотал же и не собирался. Просто проснулся в один прекрасный день, а слон уже внутри.

Что Новицкий, он же Савин, объявился в Питере — неудивительно. Что его подставили Кошелеву — неудивительно вдвойне. Господин Советник при правительстве ЕРФ не хочет скандала на региональном сборище, а хочет, наоборот, чтобы все крики и претензии ушли в пустоту. Адресат зарвался и погиб на охоте — и это урок всем нам.

А вот что в деле участвовала местная милиция… ну, допустим, по приказу. Или наоборот, по дружбе с «Лунным светом». Хотя ни то, ни другое в ворота не лезет, вообще-то. Но это цветочки. А ягодка вот она — высокий господин Дмитрий Корбут не сбежал с места своего предполагаемого преступления. Его оттуда увезли. Фактически — в контейнере. Видимо — живого.

И вот тут и начинался слон. Даже не индийский, африканский, с особо крупными ушами. Потому что все предыдущие танцы косо и криво вписывались в версию о заказном «несчастном случае»… но еще лучше — в версию о готовящемся покушении. Кошелева — Тымиш поставил бы на это что угодно, собирались не убивать, а красть. Но он взял и исцелился. Спонтанно. И тогда они взяли Корбута, просто потому что он был живой, холодненький и под рукой. Точь-в-точь как с Мешковым.

Капитан Маркин, хитрый чертяка, сумел-таки найти и выделить главное: партию генмодифицированных свиней, прибывших специальным транспортом из Финляндии по заказу Протвинского НИИБВБ. Партию отгружали ровно в час ночи — в то самое время, когда пропал Корбут. Спецрейс. Жесточайшие параметры условий содержания свиней в опломбированных герметичных боксах, с системой рециркуляции воздуха и подачи спецпищи как в космическом корабле, полностью исключающей попадание посторонней микрофлоры. Выплата диких неустоек при нарушении режима. Полная гарантия от обыска: НИИБВБ — шарашка в прямом подчинении Коваленко. Рискните здоровьем, если хотите.

Ах, если бы кто другой из опергруппы обнаружил этот груз… Он бы или благоразумно промолчал, или попытался высунуться со своей инициативой — и налетел на московского гостя… Но капитан Маркин давно и прочно сидел на крючке у Киевского управления, потихоньку сливая информацию — и решил попытаться продать то, что нарыл, своему постоянному клиенту Тымишу.

И постоянный клиент не мог тихонько купить эту информацию и сунуть под сукно. Ну или хотя бы под голопанель «Океан», покрывающую стол. Новицкий-Савин засветился в новостях, агентство «Лунный свет» засияло на всю страну. Андриевич в курсе.

— Так беднягу-певуна отвезли в Протвино? — спросил Андриевич, ознакомившись с докладом. — И что это нам дает?

— В Протвино отвезли финских свиней, — поправил Тымиш. — Но забавно вот что: в документах поначалу был указан неверный адрес. Не Протвино, а Пущино. Казалось бы, ничего подозрительного — Протвино-Пущино, там НИИ биозащиты и там НИИ биозащиты… Опечатка в одну букву. Приехали свинки, возникло недоразумение на проходной — их, оказывается, не ждали. Пока экспедитор и представитель страховщика вникали в суть недоразумения и выясняли, куда им на самом деле ехать, машина больше часа простояла во дворе… В конце концов недоразумение разрешилось, свиньи поехали в Протвино, где и были сданы под расписку начальника соответствующего направления, Алексея Сиверцева…

Тымиш помешал в чашечке кофе и добавил:

— Пущинское НИИ находится под эгидой уже не Коваленко, а… понимаете сами, да?

— Понимаю. Но ведь это — не доказательства, не информация даже… Это сплошной туман, и ничего более.

— А ничего более и не будет. У меня нет людей в Пущино. И в Протвино тоже нет. И мои люди из питерского управления туда не полезут. И я туда не полезу. Ни за что и никогда.

— Как-то странно… — после паузы сказал Андриевич. — Вы только что почти прямо сказали мне, что смотрящий — либо же его ближайший подчиненный и конфидент Габриэлян — сотрудничает с террористическим подпольем — и не собираетесь ничего делать по этому поводу?

— А вы ожидали, что я начну бегать по потолку с воплями «Случилось страшное!»? У нас так не делается, господин Андриевич. У нас каждый, для начала, отдает себе отчет в том, что подобного рода контакты — совершенно неизбежны, без них попросту работать невозможно. Коллегу можно поймать за руку только в одном случае: если данный контакт со всей очевидностью не вытекает ни из какой оперативной необходимости. Но для того, чтобы сделать такой вывод, нужны месяцы, а иногда — и годы наблюдений…

— А если их нет?

Это надо же, сто двадцать лет человеку….

— В идеале — внедрять. Если времени нет, остаются три возможности. Первая — перевербовать контакт. Заставить работать на себя. Вторая — осторожно, очень осторожно взломать информационную систему и поискать доказательства там. И третья — воспользоваться услугами аналогичной структуры в чужом подчинении. Из всех трех последняя — наименее желательна. На простом языке ее называют «государственная измена».

Остального можно было не говорить. Аркадий Петрович сформировался как личность во времена, когда отношение к государственной измене было весьма серьезным. Андриевич — напротив, во времена, когда «измена» была понятием еще более расплывчатым, чем «государство». Тымиш был готов поставить свой любимый, он же единственный, автомобиль на то, что Андриевич попадется на приманку и попытается продать информацию сибирякам. Голову не поставил бы, а автомобиль — вполне.

Оно того стоило.

— А датчики зачем? — тупо спросил Игорь.

— Зафиксируем момент смерти мозга, — пояснила лаборантка Ирочка, псевдо Гея. — Мы всегда так делали, но на этот раз процедура необычная, так что спасибо за возможность поставить опыт. Вот, готово…

По «обычной процедуре» варков гасили вливанием в вену серебряной взвеси. А поскольку в этой лаборатории мог оказаться только один вид высоких господ — приговоренные — процедура совпадала со стандартной процедурой казни. Одной из. Не оборудовать же экспериментальную клинику расстрельной машиной или кислородной камерой. Да и господам медикам как-то проще орудовать иглой.

Ну не вашу ли мать, — выругался Игорь когда узнал. И предложил, так сказать, руку помощи.

Поскольку ради Корбута несколько правил конспирации уже были нарушены безбожно, Ди согласился.

Конечно, черта бы лысого он позволил Игорю и брату Михаилу шляться в блок, где держали Корбута — но уж больно соблазнительно выглядела перспектива пронаблюдать экзорцизм, снимая по ходу биофизические параметры. Игорь знал, на что упирать при уговорах.

Видимо, в этот раз Ди дал разрешение по принципу «с паршивой овцы»: свеженького данпила завести не вышло, так хоть зафиксируем, сколько живет молодой высокий господин по усекновении главы.

— …Ты так и будешь… здесь?

— Нет, я в наблюдательный пункт пойду.

Игорь кивнул. Девушка очень хорошенькая, но он и не подумал бы за ней приволокнуться, даже не будь он счастливо женат. Не хотелось, как сказано у классика, быть ее пряжкой, ни братом ее, ни теткой…

Когда дверь закрылась, Игорь повернулся к Корбуту.

— Успокойся, — сказал он. — Все неприятности закончились. Для этой жизни, во всяком случае.

В глазах Корбута блеснуло — и этот блеск тут же угас, когда Игорь достал из тубуса два кодати.

— Будет быстро.

Корбут забился в сухих рыданиях.

— Убийцы, — прошептал он. Связки были пожраны вирусом (Игорь не знал, какого рода пакость вырастил Ди в своих пробирках, и вирусом звал ее только для себя), губы и язык частично тоже, но оставшегося хватало, чтобы артикулировать. — Гады. Сволочи. Суки.

— Да, — согласился Игорь. Не говорить же Корбуту, что им всем очень жаль.

— Вы обещали… вы обещали, что я буду, что я стану… и не сделали, и я же виноват… а теперь ты… инквизиторы. Предатели.

Обещать, конечно, никто ничего не обещал и не мог. Корбуту объяснили, что есть шанс — небольшой — стать данпилом. Если он очень, очень этого захочет. Беда была в том, что он не хотел. Он все понял — про симбионта и про процедуру — и мечтал только об одном: выжить, вырваться и зазвать своего «гостя» обратно. Корбут даже не хотел остаться данпилом, он надеялся снова сделаться варком — и рассчитаться со всеми за все. Медленно и всласть. Глядя на то, что учинила с Корбутом универсальная варкоедка, певца даже можно было понять. Но вот экзорцизм пройти в этом состоянии он мог только тройным чудом — которого не произошло.

— У тебя есть возможность хотя бы попробовать, — сказал Игорь. — У женщины, которую я любил, ее не было.

…Хотя вряд ли она бы ею воспользовалась. Сочла бы очередной глупостью, лицемерным номером воскрешенцев, и объяснила бы, на что годятся такие предложения. Без нецензурной брани объяснила бы, очень ее не любила. Почти так же сильно, как вранье.

Светлый пол, светлые стены, трубки ламп, Корбуту не нужен весь этот свет, и Игорю не нужен, и даже приборам. Покрытие на стенах водоотталкивающее, покрытие стенда все равно потом распылят, во избежание, в общем, никаких противопоказаний. А сам способ быстрей и безболезненней традиционного — значит предпочтителен. Медики и не думали возражать. Забой ненужных образцов должен осуществляться со всей мыслимой гуманностью. Только вот обычно образцы не воют, не кричат, не ругаются, не пытаются тянуть время, не выговаривают себе еще минуточку, еще две, еще… У взвеси есть свои преимущества: поменял пакет в капельнице, краник повернул — и можно не смотреть. Ну, по мониторам отслеживать активность мозга…

Игорь прекрасно знал, слышал, что ощущает сейчас Корбут: животный ужас. От слова «живот», потому что именно там, в животе, оно и гнездится. И от старинного слова «жизнь». Потому что это ужас человека, ее теряющего.

У японцев, говорил командир, есть такой оборот — «запомнить телом». Игорь телом помнил этот ужас. С тех дней, когда его взяли в Загребе. Вот что удивительно: так помнилась не сама пытка, нет — это была просто боль, а ее хватало и до, и после, и она как-то влилась в общий поток памяти о разных травмах и ранениях… А ужас он переживал в те полчаса, когда его уже прикрутили к стенду, но разговаривали еще «по-хорошему». Когда перед ним раскрыли кофр и начали один за другим вынимать и выкладывать на салфетку начищенные до зеркального блеска посеребренные инструменты…

Так что прекрасно он понимал, что чувствует Корбут сейчас, когда видит свое отражение в отполированном лезвии кодати.

Тот, что под правую руку, был чуть длиннее и тяжелее. Игорь взял его, а второй отложил.

…Четыре дня назад ему снова довелось пережить этот ужас, когда температура вдруг хлестнула из ушей, а тело пыталось уйти в сон и какое-то время не могло. Те несколько часов он спасался молитвой и черным юмором. Корбут не мог прибегнуть ни к тому, ни к другому. Ему негде было черпать мужество. Он даже за мастерство свое зацепиться бы не смог — оно было потеряно вместе с частью связок, носоглотки и речевого аппарата. Впрочем, он и не пробовал. Брат Михаил тихо молился — и громко ругал Рождественского… нашел, кого инициировать, ну вот как, ну вот что, ну вот чем нужно было думать, ведь совершенно не за что тащить. Он даже не понимает, что плохого в том, чтобы жрать поклонниц. Они же сами хотели.

— У тебя, — сказал Игорь, — есть десять минут. На исповедь. Если хочешь.

— Карастоянов, — просипел вампир. — Карастоянов, а может, вы еще раз попробуете? Я раскаиваюсь, правда. Я все понял. Может, у вас теперь получится, а?

— Нет, — сказал Игорь. — Мне очень жаль, правда, но время вышло. Нам бы и этих двух дней не дали, если бы не их медицинское любопытство. Не волнуйся. Я раньше это уже делал. Получилось неплохо.

— Неплохо? — Корбут задрыгался в путах. Он бы начал биться, но вирус подточил и связки, теперь мускулы только вяло подергивались. — Чтоб ты сдох, Карастоянов. Чтоб тебя живым по частям резали. Чтоб ты… — он закашлялся.

— Не исключено, — сказал Игорь, — что так оно и получится. Но пока ты сам у себя воруешь время. У тебя осталось восемь минут. Уйти я не могу, но встану так, чтобы не видеть тебя и не слышать.

…А стенд, подумал он, отступив в угол и присев там, точно такой, как в Загребе. Где-то, значит, налажено поточное производство. Кто-то разрабатывал это… устройство. Рисовал чертежи в проекциях. Испытывал материалы на прочность — сначала механической нагрузкой, а потом — на подопытных «высоких господах», преступниках, нелегалах или «дикарях» из-за фронтира…

В каком-то смысле, в каком-то, все это даже можно было понять. Существование одного варка обходилось в несколько человеческих жизней в год — и если инициация оказывалась незаконной или неудачной, то стоило как-то все-таки использовать эти жизни на пользу науке и обществу. Аахен не делал абажуров из человечьей кожи — что в них пользы? — но идеологию «не трать зря и не будешь знать нужды» исповедовал свято.

Игорь краем глаза следил за двумя тенями на стене. Думал о постороннем, чтобы не вслушиваться в бульканье и сипенье приговоренного. Верней, не совсем о постороннем — скажем так, мысль перешла от частного к общему.

Фигаро не распространялся насчет свойств варкоедки, но Игорь из наблюдений за собой, братом Михаилом и Корбутом, а главное — за медиками, водившими тут восторженные хороводы, понял многое. Варкоедка, чем бы она ни была, разрушала мертвые клетки. У брата Михаила через одиннадцать лет после экзорцизма их было почти столько же, сколько у нормального человека, даже меньше — потому что обновление тканей у данпилов идет медленней, клетка живет дольше — кроме случаев экстренной регенерации при ранах и переломах. Это установил еще врач-епископ Филин, для этого не нужна была научная лаборатория, довольно было обычной, полевой.

У Игоря, который и бился, и ломался, и не всегда оставлял себе достаточно времени на регенерацию, дела обстояли хуже. Самонаблюдения он мог вести недолго — организм быстро загнал хозяина в восстановительный сон, после которого Игорь встал совершенно здоровым — и похудевшим на шесть килограмм. А поскольку жировых запасов у него был самый минимальный минимум, выглядел он сейчас как беглец из Кота-5. Ну, вовремя сбежавший. До того, как началась атрофия мышц.

Корбут по молодости еще чувствовал боль, а потому был осторожен. Тот перелом, что устроил ему Эней, был в его варочьей жизни, кажется, единственным. Но зато Корбут правил себе внешность — и все исправленное варкоедка снесла. А структуры Сантаны — пытались восстановить. А варкоедка сносила снова. А структуры Сантаны требовали подзарядки, то есть — крови. А кормить Корбута никто не собирался…

…Нельзя сказать, что это были самые долгие семь минут в жизни Игоря — но в первую десятку самых долгих минут они определенно попадали.

Корбут хотел жить. Несмотря ни на что. Он булькал в ухо брату Михаилу весьма активно — может, надеялся на чудо? Или понял, что терять ему уже совсем-совсем нечего?

Ладно. Неважно. Обойдемся без «Умрите с миром», и без того на себя смотреть не хочется.

Когда брат Михаил уступил ему место, Игорь сказал совсем другое:

— Если страшно — закрой глаза.

Корбут закрыл.

Девочка Ирочка, лаборантка, толстая русая коса в пластиковом чехле, точно известно — русая, один раз чехол был прозрачным, приходит через час с планшеткой.

— Вы знаете, — говорит, — не будем мы, наверное, делать гильотину.

— Что? — Господи, гильотина-то им зачем сдалась?

— Ну мы подумали, — объясняет она спокойно, — что если ваш способ удобнее и быстрее, то не вас же здесь держать, а у нас никто не умеет. А гильотину смастерить есть из чего. Но вот, смотрите сами. Это графики мозговой активности. Верхний — сегодняшний. А ниже — инъекция. Два года назад — тот же возраст, примерно те же физические данные, тоже находился в сознании. Нелегал, на нем очередную версию проказы обкатывали, у Николая Павловича пунктик насчет проказы… Видите, — щебечет она, — срок прекращения мозговой активности тот же самый, четыре с половиной минуты. И сама активность… — световое перышко тащит график. — У вас в начале получше, зато потом всплеск, а с инъекцией наоборот. Шило на мыло.

— Ирочка, — очень тихо сказал Игорь. — А вы не попробуете себе эксперимента ради загнать иглу в нервный узел и просидеть так четыре минуты? Бога ради, ребята, сообразите-ка вы лучше гильотину.

— Почему не пробовала? — удивилась Ирочка. — Интересно же. В общем, нам нужно что-то такое, чтобы потом не было чему активность проявлять. Сразу…

И ушла куда-то в глубокой задумчивости, на прощанье махнув хвостом.

А Игорь только минут через пять понял, что повторяет про себя: «Это не садисты, это не садисты. Это медики».

…Только одного бедолага-подпольщик не подрассчитал — те, кто вынужден изображать на людях гуляющую дотемна возлюбленную пару, рано или поздно почувствуют настоящее влечение. Если они конечно, не отвратительны друг другу до такой степени, что вынужденные ласки только усугубляют отвращение, но это явно не наш случай.

О нет, он не позволял себе лишнего. Сначала, конечно, просто не мог, а потом…

Вот тут у него вышел прокол и об этом нужно непременно ему сказать: ровно дышащий мужчина, в его ситуации, ощутив неожиданно, что игра зашла дальше, чем он думал, ни за что не стал бы молчать, скрываться и таить. Удерживаться от фривольных шуток и избегать прикосновений. Тот же Искренников, он же Карастоянов, откровенно наслаждался бы двусмысленностью положения — и можно было бы не беспокоиться за его сердце.

На следующий день после их прибытия в Езерниках началась ярмарка и реконструкторский фестиваль. Эней свел знакомство с парнем, гонявшим аттракцион «отец Тук на бревне» — за пять евро любой желающий мог попробовать спихнуть его в воду. Майя весь вечер ждала, кому же это удастся, но «монах» ушел совершенно сухим, потом они с Энем выпили море пива («молодожен» тянул безалкогольное), а наутро Эней подогнал к гостинице вишневый «рено-мистраль», который выменял на свой «углич» и Майя поняла, что «отец Тук» был связным.

На «мистрале» они перебралсь в Белоруссию и тут снова преобразились: Майя стала Ольгой Бауровой, а Эней — Романом Задорожным.

— У вашего «кузнеца» специфическое чувство юмора, — сказала она, распечатав конверт с документами и просмотрев их.

— Я знаю, — Эней с совершенно непередаваемым выражением лица сунул аусвайс «дорожного романа» в нагрудный карман.

Последний перегон, Гомель-Белгород, они проделали на поезде. Появление Ольги Бауровой на территории России должны были зафиксировать компьютеры почти совершенно символического пограничного контроля.

В принципе, можно было бы расстаться и на вокзале. Или даже нужно? Майя никогда не спрашивала, до каких пределов простирается оперативная необходимость. Может, он и в самом деле должен был проконтролировать благополучное поселение Майи в квартире, снятой работодателем, и благополучное прохождение очного собеседования? Или это была уже его личная инициатива?

А может быть у него там какие-то свои очередные подземные дела, и она нужна ему как прикрытие, как способ относительно незаметно — в его нынешнем состоянии — добраться до места. Хотя… хотя после того шума в Питере лежать бы ему на дне под надежной корягой и биоматериалом своим не отсвечивать, а травмированными частями тела — тем более.

— Да нет, я практически здоров, — сказал он, когда Майя поделилась своим соображением. — Завтра уеду — а сегодня хочу еще проверить, все ли чисто в округе.

Когда Майя вернулась с собеседования — ее приняли, рабочая неделя начиналась в воскресенье вечером, — квартира была пуста. Вещи Майи разобраны, вещи Энея — уложены: он достал только смену белья и одежды.

Майя приняла душ, посмотрела, как там в духовке томится нежно курица с грибами — для лапши, включила терминал и стала прикидывать, что проверять первым.

Нужно привыкать к городу. Налаживать быт. Заводить друзей…

Замок пискнул, дверь скрипнула. Эней возник на пороге — в одной руке букет, в другой — пирамида каких-то ярких коробок, увязанных подарочным узорчатым скотчем.

— Привет, — сказал он, протягивая цветы и одновременно налегая бедром на дверь, чтобы закрыть. — Там в буфете стеклянный кувшин. Налей воды.

Майя взяла букет, вдохнула тонкий горьковатый аромат.

Чтобы они лучше смотрелись в стеклянном кувшине, пришлось обрезать почти все листья. Эней тем временем взгромоздил свою пирамиду на стол.

— Что празднуем? — спросила Майя, когда из верхней коробки показалась пыльная бутылка «Киндзмараули».

— Сразу все, — сказал Эней. — Во-первых, у тебя новоселье. Во-вторых, у тебя новая работа. В-третьих, я сегодня с утра отказался от обезболивающего и могу наконец-то выпить. В-четвертых, я впервые за десять дней приму ванну по-человечески, чем не повод. В-пятых, я уезжаю завтра…

— Для тебя это праздник? Я так успела тебе надоесть за десять дней? — промурлыкала Майя.

— Нет, я не то хотел сказать, и если ты поняла меня так, то очень жаль. Просто… ты все это время была мне родной матерью, повязки меняла, машину водила, и я хотел бы как-то… ну, отблагодарить тебя, что ли…

Майя вздохнула. О главном-то вы промолчали, сэр рыцарь. О том, что у вас где-то еще, на совсем другом фронте, откуда вы получали инфопакеты и куда рассылали циркуляры — тоже случилось что-то хорошее. От чего вы сейчас выглядите как с транквилизаторов снятый…

— И все живы, вот что главное, — Эней посмотрел Майе в глаза. И повторил, — чем не повод?

— Отличный повод, — согласилась Майя и помогла ему со второй упаковкой.

Там был набор посуды на шесть персон. Полный комплект — и столовый, и чайный сервиз, матово-синее стекло под стать кувшину, очаровательный минималистский стиль.

— Я тут в буфет заглянул — одно старье, — пояснил Эней.

Следующая коробка — вилки и ножи. В последней имелся набор для восточной кухни, на четыре персоны: большие и маленькие тяваны, плоские квадратные тарелки для суси, соусницы, палочки и бамбуковые плетеные салфетки.

— Большое спасибо, — сказала Майя.

— Если правда понравилось — я рад.

Он помог поставить европейские наборы в буфет, а на восточный показал:

— Опробуем?

— Под лапшу с курицей — в самый раз, — согласилась она.

Под лапшу с курицей пошел первый бокал, остальное пошло под персики и под гитару.

— С ума сойти, — сказал Эней. — Для меня персонально играет одна из лучших гейш Москвы.

— Для тебя приятно играть, — сказала Майя. — Только я не знаю, что. У тебя есть любимые песни?

— Сыграй ирландские в своем переводе.

Майя засмеялась и ударила по струнам. На этот раз дойти до «Варшавянки» помешал только объем бутылки.

— Ми є тому, що нас не може бути, — Эней вздохнул и разлил по разнокалиберным старым бокалам остатки вина. — За всех нас.

Лиина Костенко, подумала Майя. Конец позапрошлого — начало прошлого столетия. Еще один представитель мезозойской эры.

Бокал он держал в правой, уже вполне уверенно, и вместо лубка на нем была плотная фиксирующая повязка.

— Можно дурацкий вопрос, — Майя шутливо подняла руку, как в школе.

— Тебе — любой, — Эней поставил бокал и как-то задумчиво на него посмотрел. — Надо было взять еще.

— Можно заказать.

— Проще сбегать. Тут комбини в соседнем доме, что-то же там отыщется. Хотя тебе, наверное, больше не стоит. Может, и это не надо было. Я же болван. Я же тебе сразу не сказал, а потом оно как-то все закрутилось… Ты беременна.

Он-то откуда? Ах да, медицинский сканер на работе… Или нет? «Я еще тогда хотел…» Игорь?

— Спасибо, Андрей. Я знаю. Я проверила. Но хорошую новость не вредно услышать дважды.

— А я тебе вина притащил.

— А я пила… Успокойся, ужасы последствий винопития на ранних сроках сильно преувеличены. Доктора вообще страшные перестраховщики. Можешь утешаться тем, что в хорошем вине много полезных витаминов. И до конца весны это моя последняя бутылка.

Вернулся Эней с пакетом вишнево-виноградного нектара и плоской, как фляжка, маленькой бутылкой коньяку. Кажется, переспрашивать, почему не вино, не стоило.

— Так у тебя был вопрос, — Эней пододвинул ей бокал сока, а себе плеснул на два пальца. Проделывать «коньячный ритуал» с согреванием бокала в руке и дегустацией аромата не стал, но и залпом не выпил.

— У тебя репутация человека, который не любит стихи.

— У них в досье и это, что ли, записано? Или наш пиротехник такое трепло?

— Нет, он тут ни при чем. Это, скорее, из досье. Только я не знаю, из какого именно, потому что это все как раз шло устно.

Эней задумчиво допил.

— Ошибаются они, твои уста. Хоть в чем-то ошибаются, я даже не знаю, радоваться этому или огорчаться. Я люблю стихи. Я очень люблю хорошие стихи. Но они для меня… — взяв фляжку за горлышко, Эней слегка встряхнул ее, налил себе… — сродни алкоголю. Нельзя слишком часто и помногу. Особенно действительно хорошие. Ваше здоровье… Слушай, на удивление приятный коньяк, я даже не ожидал.

— Дай посмотреть… Да, для комбини и этого класса — совсем не плохо.

— Стихи, — продолжал Эней, — это как хорошее вино. Когда я пью водку или коньяк — могу остановиться в любой момент. Я их не люблю. А вот по хорошему вину я могу далеко уплыть, причем незаметно для себя. Ёлки-палки… Про стихи я просто так брякнул в одной компании. И вот теперь сиди думай, кто там был стукачом. Или никто — а просто оно как-то само собой дальше пошло… Могло и от… моего приемного отца пойти, кстати. Он там был. Он-то знал, как оно все на самом деле, но он любил ронять такие… ложные следы.

— Ты помнишь что-нибудь из него?

— Да, — Эней начал без перехода: — Понимаете ли, Андрюша, этот крестовый поход обречен был еще до его начала… Дело вовсе не в глупости возглавлявших его господ…

Это хорошо, что он не умел читать «с выражением». Таким стихам «выражение» вредит. Оно почти всем стихам вредит, если это не драматургия… Майя дослушала и повторила беззвучно: а после парада — справедливый дележ добычи… Все очень аккуратно нанизалось на одну нить: сбивчивая исповедь в алукснинском отеле, коньяк, невозможность добру оставаться добром. Так нельзя, подумала она. Так нельзя, но это должна лечить не гейша…

— Я думаю, — сказала Майя, глядя на уровень темной жидкости, — что мы созрели для серьезного разговора.

И по тому, как изменилось дыхание человека напротив, поняла, что права. И с выводами, и с выбором момента.

— Так вот, сообщаю тебе как товарищ товарищу — ты совершенно беспомощен и беззащитен не только там, где начинаются хорошие стихи, но и там, где дело касается личных отношений, особенно с женщинами.

Пауза. Мгновенное колебание. Глоток. Кивок.

— Я старался, чтобы ты не заметила.

— Старался. И я заметила.

— Извини. Это… нечаянно получилось. Я не хотел, правда. А вообще я предпочитаю от женщин просто бегать…

Снова пауза и глоток.

— Но иногда они бегают быстрее. Или я бываю… не в форме.

— Дело даже не в этом. Андрей, я — гейша. Нас учат опознавать и восполнять эмоциональный голод. К нам в двух третях случаев именно за этим и ходят. Как только ты понял, что я вижу тебя, как есть, и не думаю тебя отталкивать — ты все силы обратил на то, чтобы не подходить ко мне близко, а я ведь была очень осторожна. Андрей, любой мало-мальски опытный человек заметит этот голод. А мало-мальски опытный и злонамеренный тебя на нем поймает. Я уж не говорю о том, что так очень неудобно жить.

— Голод можно либо утолить, — Эней налил себе сразу полбокала, опустошив фляжку. — Либо чем-то подавить. Утолить его в том смысле, о котором ты говоришь — поверь, обойдется дороже. Подавить можно, закопавшись в дела. Но поскольку ты человек более опытный и подкованный в теории, ты, наверное, видишь еще какие-то варианты…

Хорошо, меняем отмычку.

— Ты мне — помнишь? — про видения свои рассказывал. Про жену, ребенка и дом твоей мечты? -

И то, как ты от них шарахнулся. Но это не к ней. Разбираться с таким — не ее работа. Их учили. Гейша — не психотерапевт, не аналитик, это не ее дело, это самая большая ошибка, которую можно совершить. Но сказать она должна. Ей помогли.

Эней кивнул.

— Так вот, найди кого-то, кому доверяешь, и научись, нет, не довольствоваться меньшим, а понимать, что меньшее — тоже есть, что оно существует в природе и нужно лично тебе. Я не про эротику. Я про тепло. Обыкновенное человеческое тепло. Я о тебе просто заботилась. Как о друге. Как о человеке, который помог мне в трудную минуту. И посмотри, с чем ты это перепутал — и от чего кинулся запираться на все засовы. Ты сейчас как те дети за фронтиром, что ржавые консервные банки грызут, потому что железа не хватает… и мел едят. Так из них половина до десяти не доживает. И от них никто не зависит.

— У меня есть друзья, — сказал Эней, не понимая. — Они обо мне заботятся.

Чем бы его стукнуть? Гитарой — жалко гитару. Бутылкой — так голову еще больше повредишь, а куда уже…

— Андрей, я не знаю, как ты живешь. Я вижу, что эта жизнь с тобой делает. Еще раз — подумай, что и с чем ты перепутал. Не совсем сослепу перепутал — постель один из самых привычных способов обмена теплом… но все же.

— Живу я очень просто. Представь себе, я не знаю, экспедицию… монастырь… экипаж… Машины боевой… Четыре танкиста и собака, только вместо собаки у нас кот.

А вместо кого у него сестра? Да нет, он просто не разобрался еще, как много знает Майя — и не болтает лишнего. Майя не была у Габриэляна дома — но примерно представляла себе этот быт и эти отношения. С поправкой на то, что четверо — «агнцы»… со своими представлениями о правильном. Как, ну вот как ему объяснить?

— Тогда я скажу совсем прямо. Чтобы спокойно, надежно, уверенно жить так — и работать — нужно знать, чего хочется и почему. Что нужно. Что — просто мимолетное желание. Что не мимолетное — но можно и нужно отложить до безопасного момента. До безопасного момента, а не до бесконечности. Если этого не делать, то либо в какой-то момент ты сорвешься сам, либо кто-то нащупает трещину и воспользуется. Я знаю, о чем говорю. Ты не уникален. Нас создавали для того, чтобы людям было где греться.

— Ты очень убедительна, — сказал Эней. — И, пожалуй, права. Я тебе торжественно клянусь и обещаю — как только он возникнет, безопасный момент, я перестану откладывать.

— Ты так легко раскидываешься клятвами лишь потому, что думаешь — этот момент не настанет никогда.

— Он настанет после Рождества.

— Ты решил сделать себе подарок?

— Нет. Просто о безопасности можно будет говорить не раньше осеннего равноденствия и зимнего солнцестояния.

Майя поставила гитару рядом. Осеннее равноденствие и зимнее солнцестояние — даты традиционных вампирских сборищ.

— Кстати, о безопасности. — Эней написал на коробке номер, — Запомни его. Он простой.

— Мне уже дали мой «красный».

— Это не просто «красный». Это мой личный «красный». С этого адреса все идет ко мне. Если возникнут проблемы, скажем, не рабочего порядка… если я смогу, я проявлюсь в течение суток.

Майя смотрит на номер, смотрит на Энея… у него что-то связано с беременностью, свое, давнее, тяжелое связано. Но дело не только в этом.

— Что у вас случилось? — спрашивает она.

— Бывают моменты, когда женщина не должна оставаться одна, — говорит Эней, глядя в сторону, куда-то сквозь стену.

— Запомни, пожалуйста — вот такие «бывают моменты» пугают больше всего остального, взятого вместе. Что у вас случилось?

— В этот раз — ничего. А не в этот раз… Насколько подробное досье тебе дали? Саратовский эпизод там есть, что еще там есть?

— Достаточно подробное. Я знаю твое настоящее имя. Знаю, что у тебя есть сестра и что вы ее украли, знаю…

— Вот. Понимаешь, то, что мы сделали с Оксаной — за это нас убить мало. Но у нас не было другого выхода, настоящего выхода, я хочу сказать. А не было его потому, что я проворонил момент. А проворонил я потому, что думал — дистанционного наблюдения достаточно. При том, что я понимал, что это — мое слабое место и что я не могу себе позволить… — он покачал головой, — нет, не иметь слабые места, это невозможно, а не прикрывать их. В общем, она не знала, что у нее есть человек, перед которым не нужно удерживать лицо, которому можно рассказать все как есть — раньше, чем все посыплется. И нам пришлось выхватывать ее и ребенка из-под обломков, уже не имея возможности рассчитать сценарий. Я не хочу повторить ошибку.

Выход был, — думает Майя. — Было много хороших разумных вариантов. Даже я их вижу. Например, можно было вытащить женщину силами одной из групп. Вывезти в другую страну, вместе с ребенком. Найти врачей… Но тогда она считала бы, что по-прежнему — одна. А ты думал бы, что опять бросил ее одну. Ты же должен был защитить ее от всего, правильно? Так что второй раз, наверное, это обошлось бы тебе слишком дорого. Это я хорошо понимаю. У меня так было со Старковым… можно было не идти на таран, даже проще было, но если бы я не ввязалась в драку тогда, я бы не собрала себя потом, не выжила бы. Не понимала бы, зачем выживать. Так что смысл в этом есть, но рано или поздно это желание все всегда делать правильно обернется бедой…

— Не знаю, есть ли это в моем досье, — покачал головой Эней, — но после смерти жены я какое-то время ходил к врачу. Судя по всему, слишком рано перестал. Если человек по долгу службы обязан работать головой, наличие головы должно определяться не только наощупь… Но ты все-таки запомни номер. Когда будешь уверена, скажи, и я его сожгу.

— Хорошо, — улыбается она. — Спасибо.

Эней, собрав со стола, остановился на пороге комнаты с посудой в руках.

— За день до того, как погибла наша группа, — сказал он глухо, — я ночевал у одной девушки. На диване, в кухне. Она предлагала мне скрасить эту ночевку, а я отбоярился стандартно: излишне глубокие эмоциональные связи могут помешать во время акции. В принципе, это правда. Но там дело было не в эмоциональных связях. Она бежала от одиночества, а я не дал ей убежища. Даже не предложил, как ты мне. Ты… не подумай, что я напрашиваюсь. Ты дала мне дозу жизни, действительно дала, спасибо. Я сам не знаю, почему вдруг прорвало. Даже нашим не рассказывал. Извини… — он ушел, с кухни донесся шум воды.

Майя осторожно упаковала гитару. Положила на шкаф. Перенесла на подоконник цветы.

Конечно, стану, что за вопрос. Горше всего оказалось, как ни странно, отдать сямисэн. Уйти из профессии. С Габриэляном было проще: к расставанию она готовилась с самой первой встречи…

Она пошла на кухню за салфеткой — вытереть стол. Эней уже закончил с посудой — сколько ее было, посуды этой…

Они стояли вплотную друг к другу. Почти соприкасаясь. И между ними было тепло. Просто тепло, а не жар, не ток… Потом Эней отложил полотенце и положил руки ей на плечи — жестом друга, а не любовника.

Взгляд Майи упал на край мойки — там в неприкосновенности лежали новенькие, нераспечатанные ядовито-оранжевые перчатки.

— Ты намочил повязку, — сказала она. — А перчатки — вот же…

— Ты себе не представляешь, — руки напряглись у нее на плечах, — как я ненавижу этот цвет!

— О, вот кого я сейчас убью! — воскликнула Оксана, когда Эней переступил порог. — Я лучше сама тебя убью, чем из новостей узнавать, кто там кого разорвал, то ли дождик, то ли снег, то ли помер, то ли нет.

— Валяй, — согласился Эней. — Только я сначала в туалет забегу.

Не то чтобы ему так сильно хотелось — просто в шутливом возмущении Ёлки дребезжали остатки настоящей тревоги. А утешать ее не было сил — восемь часов до Москвы, четыре в Москве (подробный разговор с Ди и Алекто, идиотский бой с итальянскими десантниками, принявшими одинокого партизана за легкую добычу, перемена дислокации и не менее подробный разговор с Зодиаком) и час до Зеленограда — никаких сил уже не было.

Игорь перехватил Энея на выходе и тихо сказал:

— Тебя хотела мисс Фурия. Ее интересует, какого черта она узнает о твоих любовных похождениях из диблоидов.

— Я с ней уже говорил, спасибо. — Эней скривился, вспоминая разговор. Как будто он виноват в том, что журналистская братия раскопала двухлетней давности историю. Как будто ему самому приятно читать эту окрошку из куцых фактов, догадок и досужих вымыслов.

— Ты в каком состоянии мне мужа вернул?! — крикнула сестра с кухни. — Почему он худой как Кощей?

— Женщина! — рыкнул Цумэ. — Где твой разум, я уж не говорю сострадание. Ребенок спит, зачем голосить?

…Эней переоделся в домашнее, вернулся в кухню.

— Все, я готов к ритуальному жертвоприношению. Обожруся и помру молодой. Чем будешь убивать? Котлетами или пирогами?

— Гренками по-французски. Потому что в доме нет ни черта. Этот пылесос, — Оксана через плечо показала на Игоря, — поглотил все.

— Будь последовательней, — Игорь развалился на угловом диване. — Если моя худоба так тебя пугает, необходимо приложить усилия, чтобы я скорее вернулся в форму. Так что от гренок я тоже не откажусь.

Оксана через то же плечо показала ему дулю.

— Женщина, ты знаешь, что этот жест обозначает в Японии? — хищно сказал Игорь. — Ты напрашиваешься на неприятности. В особо крупных размерах.

— Да прямо-таки уж и в особо крупных. Незаурядных — согласна. Где-то даже выдающихся. Но никак не в особо крупных.

Эней почувствовал, что пора прервать эту семейную идиллию.

— Кстати о неприятностях, — сказал он. — У меня для вас две новости. Одна хорошая, хотя это как посмотреть, другая не очень. С какой начать?

— Традиционно — с той, которая не очень, — Оксана несколько агрессивно плюхнула в миску ломтик хлеба. — Енота будить?

— Нет, я ему завтра сам скажу. Костя не вернется. С ним все в порядке, но он уезжает в Киев по своим церковным делам, и оттуда ему уже нет смысла возвращаться, потому что нашу лавочку здесь мы закрываем.

— В какие сроки? — спросил Игорь.

— Тохе по легенде нужно получить диплом, так что он останется здесь до зимней сессии и вернется летом сдавать магистерку. Вы, ребята, отбудете на новогодних каникулах с тем, чтобы Санька на новом месте сразу же пошел в школу. Ёлка, ты поступаешь на дистанционную работу в «Вавилон-4» на постоянной основе. Учителя слишком легко отследить. С завтрашнего дня начнем прорабатывать варианты. Я задержусь дольше всех — ради душевного спокойствия Зодиака. Ребят до аттестации доведу. Продам дом.

— А хорошая новость какая? — Ёлка включила миксер.

— Хорошая… Да я не знаю даже. С одной стороны она вроде бы как хорошая, с другой — одной морокой больше… — Эней не смог удержать улыбку. — Цумэ, позвонил твой доктор. Насчет последних анализов. Похоже, вам придется начать предохраняться.

— Э… Хорошо, — Игорь улыбнулся во все тридцать два зуба.

Эней полез в карман джинсов и бросил Цумэ скоростной тест на беременность.

— Это тоже мне? — приподнял брови Игорь.

— Не валяй дурака. Если я хоть немного тебя знаю — а я тебя знаю — вчера ты первым делом затащил Ёлку в постель. И вы по привычке не предохранялись.

— А вот и не угадал, — Оксана забрала у Игоря упаковку. — Во-первых, вчера он, как порядочный отчим, сначала купил ребенку подарок ко дню рождения — который будет только послезавтра, ну да ладно…

— Так вот о чей траковый скутер я споткнулся во дворе, — вздохнул Эней.

— Ну а то как бы мы выгнали этого гаврика на улицу на целый день, — пояснил Цумэ.

— А во-вторых, — сестра слегка покраснела, — ты плохо о нем думаешь. Первым делом он затащил меня в ванну, и только потом — в постель. В-третьих, эта штука, — она помахала тестом, — сейчас правильную цифру не покажет: должно пройти два дня, как минимум.

— А в-четвертых, — сказал Цумэ, поднимаясь и помогая жене выкладывать тосты на сковороде, — я тебе прямо так могу сказать: нет. К большому сожалению.