Шанс, в котором нет правил [черновик]

Глава 10. Курс практической анатомии Щигровского уезда (для начинающих)

Почтальон звонит дважды. Дневной референт — один раз. Второго звонка не требуется, даже когда ночной референт мертвецким сном спит после смены, длившейся четырнадцать часов.

— Вадим Арович, вас требуют в управление. Срочно.

Требуют. Еще и срочно. Это пахнет даже не керосином. Это пахнет чем-то вроде ракетного топлива.

С другой стороны, если требуют, то топливо уже течет, но еще не горит. Потому что, когда горит, будят тебя уже не звонком. Душ есть. Чай — спасибо, Олег — есть. Планшетка — о, вот и пакет пришел.

— Спит Розита и не чует, что на ней матрос ночует…

— Кто у нас Розита? — спрашивает Король.

— Наш милый друг из Зеленограда. Если верить сводке, он два часа назад находился в Краснодаре, где обстрелял машину Савицкого. С полным успехом. И визитную карточку оставил.

— Савицкому сорок шесть, — говорит Король, — куда его белым днем понесло?

— Узнаю. Я сейчас все узнаю, мне сейчас все скажут.

— Проверять надо? — спрашивает Король.

— Нет. Там человек пять прохожих накрыло, — почему чай холодный? Или это он не холодный…

— Тогда надо послать голубя. Потому что пробудится Розита, посмотрит новости… — посмотрит новости и решит, что это опять мы. Потому что сеньор Рено не далее как месяц назад отстрелялся по очень удачной мишени и тоже подписал свое художество «небесной справедливостью».

— Давай. И поднимайте весь тамошний расклад.

Голубем назначили Суслика. Раз уж у него там завелось знакомство. По дороге в Управление Габриэлян трижды превысил скорость и попал под снитч. На парковке его уже ждала прапорщик из дорожного патруля — видимо кто-то там решил, что служебная машина, принадлежащая сотруднику цитадели, может нестись как на пожар и по уважительной причине — и проще разобраться на месте, чем вести потом служебную переписку.

— Вы что, советник, что так ездите? — проворчала она.

— Ночной референт советника. Нет, я просто торопился на работу. Извините, что побеспокоил. — Габриэлян сам сунул в ее считыватель свою карточку.

— С-спасибо, — сказала она.

— Не за что. До свидания. — При других обстоятельствах Габриэлян был бы куда менее лаконичен — не должны сотрудники управления обращаться с городскими службами при исполнении как с предметами — но сейчас не было времени.

Анфилада дверей расступилась перед ним как море перед Моисеем. Дежурный капитан ВНО небрежно откозырял — это было не обязательно для равного по званию, но Славик Демченко был однокурсником, одним из двоих, кто искренне симпатизировал, поэтому Габриэлян ответил кивком и улыбкой. Вверх, на четвертый этаж. Переход. Полпролета, скоростной лифт. Пискнула ракушка. Извинения. Не в конференц-зал, в кабинет. Совсем интересно. А-а, Рыбак приехал. Ну тогда понятно. Аркадий Петрович не любит посиделок у себя в кабинете, а вот господин Рыбак, шеф СБ, терпеть не может больших помещений. У него и собственный-то кабинет меньше моего и на совещаниях все толкутся как сардины в банке.

Аркадий Петрович был в ярости, мгновенно отозвавшейся у Габриэляна легким зудом где-то в районе лопаток. Значит, он ни секунды не думал, что это действительно «Тэнчу».

— Здравствуйте, Вадим Арович. Садитесь.

— Здравствуйте, — эхом повторил Рыбак. У большинства старших было принято смотреть на человеческий персонал примерно как на домовой компьютер. На территории Волкова старшие всегда здоровались.

— Вы уже знаете, зачем я вас вызвал, — сказал Волков.

— В самых общих чертах. Как я понимаю, Савицкий убит, убийство представлено делом рук «Тэнчу». Представлено крайне неуклюже, но тут мне не хватает данных. Возможно, работали второпях и просто не хватило ресурсов, а возможно — дали поправку на дело Ильинского и хотели бросить тень на нас.

В Краснодаре было нехорошо. Из Краснодара по линии внутренней безопасности приходили какие-то странные сигналы; из тамошнего управления в центральное упало несколько немотивированных прошений об отставке, а региональная статистика, подаваемая наверх, говорила Габриэляну, что краснодарская управленческая ситуация рано или поздно взорвется. Он только не ждал, что взрыв будет… настолько буквальным. И теперь Аркадию Петровичу придется действовать молотком — а он такого очень не любит.

Рыбак усмехнулся.

— А почему вы не говорите о третьем варианте — это действительно подполье, экстремистская группировка, играющая под чужой торговой маркой? А есть еще и четвертый — это старое подполье наносит косвенный удар по «Тэнчу»?

— Четвертый вариант… исключен, господин генерал. Третий я рассматриваю, — сейчас Рыбак мысленно открутит фразу назад и сообразит, что Габриэлян вообще не выдвигал никаких предположений о том, кто может стоять за убийством Савицкого. Однако, веселы у нас дела, если Федор Андреевич настолько не следит за речью.

— Я не желаю сейчас вдаваться в рассуждения о том, какой это вариант, — медленно произнес Волков. — Я желаю, чтобы виновные были найдены и наказаны. Так, чтобы в дальнейшем никто не смел и подумать, что поставленного мной смотрящего можно прихлопнуть как муху полотенцем.

…Сложность заключалась еще и в том, что бить могли вовсе не по Савицкому. Бить могли по Струку, шефу Краснодарской СБ. После такого конфуза он попадал под снос по всем статьям. За сугубое несоответствие занимаемой должности. И это тоже слишком отдавало екатеринбургским делом. Вот почему Рыбак. И вот почему я.

Савицкому, конечно, цена была грош — предыдущий краснодарский смотрящий, господин Кошелев, следил за тем, чтобы никто в регионе не прыгал выше его головы. Но за неимением гербовой пишут на простой — спихнув Кошелева в Питер, Волков повысил Савицкого, дав тому время на адаптацию: сумеет — останется смотрящим, не сумеет — полетит при ближайшей чистке.

Полетел. Но при других обстоятельствах.

Струк был птицей того же пера — существо мелочное и недоброе, Габриэлян спокойно отдал бы его за тех пятерых гражданских, что случайно полегли при взрыве.

— Вадим Арович, — сказал Волков. — Вы летите в Краснодар сегодня же. Сейчас. Как только уложите вещи. Моим личным авионом.

— Да, Аркадий Петрович.

Вот так вот. И эта информация протечет немедленно. Очень интересно, как меня там будут встречать.

Габриэлян позвонил домой, чтобы там собирали вещи и гнали пулей по Щелковскому на Чкаловский аэродром, где «жил» личный авион Волкова. Ведя машину, Габриэлян вычислял, для кого в Краснодаре через два часа будет сюрприз, а для кого — уже нет.

Олег думал, что ему будет страшно. Как тогда. Но как-то вышло, что он все время был занят. Тогда он тоже был занят, но бояться все равно успевал. А сейчас — нет. Может быть, дело было в том, что он не один? Или обстановка в училище сказалась? В общем, напартачить он боялся очень. А так — нет.

Кроме того, на этот раз его прикрывали — и со спины, и с боков. Он чувствовал себя как второй пилот на учебном самолете, когда рядом инструктор: твоя панель действует, ведешь ты — но в любой момент инструктор может взять управление на себя. Разочаровывать его только не хотелось.

— Ну, данные у тебя те же, что и у нас, — сказал Габриэлян. — Твои выводы?

— Его куда-то пригласили или вызвали. Он знал об этом заранее, — сказал Олег. — Никаких сбоев в ночном расписании не обнаружилось, никого не дергали. Тем, кто его позвал, Савицкий не очень доверял. Отправился двумя машинами — а последнее время ездил одной, демонстрировал «волковский стиль». Стрелять могла и прикормленная — или наведенная — подпольная группа, но вот организовать выезд у них бы не получилось.

— Неплохо, — кивнул Габриэлян. — А почему он прихватил с собой Струка?

Олег на секунду задумался.

— Он боялся Струка. Боялся, что это его люди. Или его нелюди.

— А как ты думаешь, почему Струк согласился с ним ехать?

Задать этот вопрос самому Струку не представлялось возможным — он был все еще без сознания.

— Потому что хотел продемонстрировать лояльность. Или потому что хотел участвовать в разговоре. Или на него просто надавили.

Вариант «обеспечение алиби» не стоило даже упоминать. Карьере Струка — конец. И, возможно, ему самому. Причем если он так и не восстановится — сотрудник в Краснодаре описал его состояние как «верх отдельно, низ отдельно») — это будет для него лучшим выходом.

— И это автоматически исключает его из списка подозреваемых, — пробормотал Кессель, не раскрывая глаз. — И, пожалуй, Семенюка. Потому что его карьере тоже конец.

Семенюк был начальником охраны Савицкого.

— И кто же у нас остается в итоге?

Олег покусал губу.

— Дорош и Маслаков отпадают, — сказал он. — Они бы Савицкого съели без масла, но у них возможностей нет. Просто чиновники. Никакого силового ресурса — и если бы это были они, Аркадию Петровичу уже принесли бы их головы. Речица, первый зам Струка — человек… потеря патрона сильно по нему ударит. Мне кажется, надо на месте смотреть, потому что так получается, что у одних нет мотивов, у других — возможностей, если бы это был заговор, они бы решили все тихо, без Москвы. Ну, или заговор был — и вмешался кто-то со стороны…

Олег почувствовал прилив вдохновения, и готов был выдать на-гора еще пару-тройку версий, но Габриэлян сказал:

— Хватит. Слишком много вариантов — это еще хуже чем никакого. Суслик, буди Мишу — подлетаем.

В аэропорту ждали бронированный лимузин и Речица, тот самый первый зам — ВрИО смотрящего в отсутствие такового.

Прелесть ситуации заключалась в том, что Речицу никто ни о чем официально не уведомлял — и Габриэляну было очень интересно, как высокая встречающая сторона будет это обстоятельство обходить.

— Добрый день, — хмуро сказал зам. начальника СБ и протянул руку для пожатия.

— Это часть ваших служебных обязанностей — встречать гостей города? — поинтересовался Габриэлян. Ни тот, ни другой не представились.

— А вы младшего братика решили на экскурсию привезти? — парировал Речица со спокойствием человека, которому терять совершенно нечего. — Зря. А если посадку запрашивает борт номер RG-М-415 — то таких гостей лучше встретить. Тем более, что их, возможно, придется потом опознавать…

— Да, — кивнул Габриэлян. — Это существенное соображение. На аппаратуру я бы полагаться не рискнул.

В машине стоял застарелый запах табака, «Золотой долины», кажется. Хозяин курит, не проветривает, часто водит сам, автопилот не уважает. То есть, слегка фрондирует. Но именно слегка. Или фрондировал.

— Какая гостиница в городе лучшая? — спросил Габриэлян.

— В каком смысле? — сумрачно поинтересовался Речица. — Если самая шикарная — то «Три короля» над казино… А если самая респектабельная, то Шератон. Но я бы на вашем месте поехал в гостиницу при военной базе. У них там есть домик для приезжего начальства и воскресных развлечений, кому лень за этим в город ехать. По крайней мере, будете уверены, что проснетесь живыми.

— Да, это конечно преимущество.

То есть, с точки зрения Речицы, 22-й воздушно-штурмовой полк ОВС ССН либо не в деле… либо он хочет, чтобы я считал, что они не в деле… либо наоборот, намекает на то, что там есть чем поживиться. Вот это номер — неужели и военные замешаны? Но даже если нет, то ночевать там все равно пока не стоит. Потому что от визитеров, может, и уберегут, но зато и поговорить с этими визитерами потом, скорее всего, не получится.

— В казино, — сказал Габриэлян.

В душе Олег был рад этому решению. В «злачных местах» он до сих пор не бывал.

Конечно, Краснодар — не Сочи, «русский Вегас», но количество казино на душу населения здесь было выше, чем в целом по стране. «Три Короля» оказались двадцатипятиэтажной башней, к которой примыкали два «крыла» — по восемь этажей игровых и концертных залов. Когда они прошли по фойе, играющему всеми оттенками между фиолетовым и красным, звенящему игровыми автоматами и благоухающему морским бризом (модный в этом году ароматизатор), Олег слегка разочаровался: что-то вроде аркады, только с деньгами. Но когда Габриэлян заказал пентхаус за пять тысяч в сутки, Олег не смог удержаться и крякнул.

Король посмотрел на него как цапля на перспективного головастика, а когда они вошли в коридор, сказал по ракушке.

— Бонд, Джеймс Бонд. И пусть местные швыцеры теперь думают, что бы это значило и как нас отсюда достать.

— Кроме того, — добавил Габриэлян уже в лифте, — надо и совесть иметь. Стоимость эконом-класса не покроет расходов на ремонт.

— А будет ремонт?

— Ну, нам его уже обещали. Вполне возможно, впрочем, что и устраивать будет тот, кто обещал. Но не думаю, что нас пугали. А вот с военными действительно поговорить надо.

Дверь лифта открылась, выпуская гостей в небольшой тамбур на двадцать четвертом этаже. В пентхаус поднимал отдельный лифт, точно напротив.

Габриэлян отметил расположение камер слежения, домофон, охранника у торцевого окна, напротив пожарной лестницы.

— Свяжитесь с вашим начальством, пожалуйста, и скажите, что мне будет нужен доступ к показаниям камер, — сказал ему Габриэлян. В принципе это можно было бы сделать молча, в течение первых же пяти минут после поселения. Но он предпочел декларировать намерения.

Охранник раскрыл было рот, но увидел на отвороте пиджака стальную пайцзу и кивнул. Вот и ладно. Всегда хорошо быть вежливым.

Следующие пятнадцать минут ушли на осмотр помещения.

Король набрал код на изрядно побитом сейфе-чемодане и развернул некий агрегат, устройство и применение которого, кстати, Олег должен был сдавать в этом семестре.

На жаргоне этот инструмент назывался «тачка» — радиосканер, планшетка, система инфракрасного видения. Назывался, вероятно, за простоту — две ручки, одно колесо, а груз доставлен на место и вовремя. Нехитрая эта спайка обнаруживала 90 % наблюдательных систем. Даже луч. Потому что если гражданин Эн наводит лазерный считыватель на оконное стекло, чтобы ловить микроколебания, то «тачка» гражданина Гэ, сидящего за стеклом, этот луч отменно отрегистрирует. Были, конечно, и жучки, тепла не излучающие — но тогда уж и приемник должен был стоять за стенкой или в машине под окном. Что в данном случае несколько затруднительно. А от прочих 10 процентов имелись генераторы белого шума. Олег прочел где-то, что долговременное пользование ими может вызвать легкую депрессию. Вероятно, так оно и было — если речь шла о подслушивающих, конечно.

В очередной раз вынырнув из планшетки, подсоединенной к агрегату, Король обнаружил, что перед ним стоит Олег. И явно не с делом, а с вопросом.

— Нет, — сказал Винницкий, не дав Олегу открыть рта, — я не знаю, зачем им все это. Кто-то ляпнул «сделайте нам красиво», а кто-то сделал.

— Это им затем, чтобы персонал легко мог рассовать мебель по углам, когда гостю захочется устроить cocktail party, — вставил Кессель.

— Или состязания по конкуру, — добавил Габриэлян с галерейки. — Бегемот, не мостись на кресло, спальни здесь.

Олег подпрыгнул на кресле. Сидение представляло собой наполненный гелем резиновый мешок, обтянутый натуральной кожей и уложенный в плетеную из лозы «корзинку». Диван — такой же мешок с гелем в такой же корзине, только побольше. Олег поднялся на галерейку и обнаружил ровно четыре спальни. С галерейки лесенка вела наверх — и Олег двинулся туда вслед за Габриэляном.

Здесь была застекленная терраса а-ля «сады Семирамиды», точно так же по периметру обходившая пентхаус, выстроенный в виде зиккурата. Судя по конструкции, стекла легко убирались — и зимний сад превращался в солярий. В самой верхней секции «зиккурата» располагался остекленный бассейн.

Отель «Три короля» (четвертый — в гостиной с планшеткой сидит, фыркнул Олег) господствовал над всей центральной частью города. Снайперов можно было почти не опасаться — разве что с вертолета. Но вертолет не подлетит незаметно.

— Если сюда пошлют людей… — сказал Олег. — Обыкновенную милицию…

— А почему ты думаешь нам посоветовали угнездиться в воинской части? — улыбнулся Габриэлян. — В частности, и поэтому. Но мы здесь все-таки не одни. И в регионе сейчас нет власти, которая имела бы право выписать документ на задержание не то что меня, но и тебя.

Камеры казино Король отключать не стал. Просто теперь они показывали совершенно пустое помещение — и нам хорошо, и им есть чем оправдаться… Но нет злодеям отдыха — только закончишь одно безобразие, а над тобой уже начальство стоит, новых требует…

— Что ты думаешь о Речице? — спросил Габриэлян.

Лицо Короля напряглось, плечи затвердели, в глазах что-то погасло. Он поиграл несуществующей сигаретой (Речица по дороге вертел незажженную в пальцах и явно закурил, когда они покинули лимузин), потом встряхнулся, сбрасывая чужую натуру…

— Я не знаю, что этот хлопец может, — сказал он, откинувшись на плетеную спинку кресла. — Но готов он на все. У него настроение, знаешь, как у человека, который надеялся-надеялся, что у него не лавина, а все уже, дальше отворачиваться некуда. Так вот он письмо с диагнозом получил — и одновременно узнал, что его деловой партнер подставил. Или какой-то давний счет вспомнил…

— «Ну, я-то ладно, но вы у меня…»

— Да. И хотел бы я знать, кто у него эти они.

— Отлично. Этим займемся в первую очередь. Речица хочет использовать нас в качестве гильотины. Я, в общем, не против. Если информация окажется достоверной.

— Военные, — сказал Кессель. — И это, пожалуй, сделаю я.

— И что теперь? — спросил Олег.

— Теперь мы вкусно пообедаем в здешней ресторации, после чего у нас будет небольшое разделение труда: вы с Мишей займетесь финансовыми делами Струка, Савицкого и прочих, Андрей поедет на базу, а я нанесу официальный визит в цитадель.

— Проверять доносы министров друг на дружку?

— Да, — кивнул Габриэлян, — и самым интересным будет то, чего в этих доносах не окажется.

Кессель подъехал к КПП. Капрал глянул на экран, поморщился, не скрываясь. Военные не любили СБ.

Вообще-то это было демонстрацией. Его наверняка засекли километра за четыре. Да и людям из СБ здесь наверняка приходилось бывать часто — армейская разведка не имела права действовать на территории союзных стран ССН, так что сотрудничать приходилось плотно.

Оставив машину среди транспорта военных, он пошел по указаниям, полученным от сержанта-регулировщика («Пойдете к блоку Е-19, сэр, но, не доходя до него, свернете на трассу 8В и пройдете по ней вниз метров двести к девятому корпусу. Обогнете здание со стороны трассы 6В — и зайдете в шестой подъезд оттуда. Так все ходят»). Сержант оказался выше того, чтобы подставлять СБшника, задав ему неверный курс, и через двадцать минут Кессель уже входил в штабной корпус.

Если бы дело было на побережье, то имело бы смысл искать разведчиков — а здесь, здесь номером первым и вторым в списке стояли люди из батальона сопровождения и военная полиция. Может быть, даже в обратном порядке.

Секретарь тоже поморщился — и честно обзвонил офицеров штаба батальона и управления военной полиции. Через десять минут в конференц-зале собрались все, кто находился на территории части. Кессель зашел последним и внимательно выслушал секретаря, представлявшего ему уже знакомых по планшетке людей:

— командир разведбатальона майор Балашатис, приземистый шатен, 38 лет — короткая, аккуратно подстриженная борода и широкий лоб делали его похожим на знаменитый бюст Платона;

— глава технической службы разведки майор Ольга Рейн, весьма привлекательная загорелая женщина в летней полевой форме;

— командир полка Роланд аль-Файед, полковник — его узкое лицо не очень гармонировало с широкими плечами, наверное, поэтому он носил бакенбарды;

— начальник управления военной полиции полковник Давид Ольшанский — пятидесятитрехлетний израильтянин, такой же черный и широкий, как и кожаное кресло, на котором он сидел.

— и начальник следственного отдела майор Рубен Альварес, «новый европеец», явно с примесью нилотской крови: даже сидя, он был выше всех.

Кессель внимательно вглядывался в лица тех, кого ему представляли. Жал твердые руки. Он не был эмпатом, как Искренников — но чувствовал: эти люди ждали его. Ну, не его конкретно — а «человека из центра». Как минимум с утра, с момента смерти Савицкого, они ждали, что в часть придут. Даже не скрывали. Тому же Балашатису и особенно полковнику на тыловой базе делать нечего — его хозяйство, весь полк, за фронтиром — здесь только штаб регионального командования, управление военной полиции, региональный военный госпиталь и склады. По хорошему, сидеть бы ему там и заниматься своей Ленкоранью… А он здесь. С одной стороны, это плохо — потому что они явно намерены выступать единым фронтом. А с другой… им придется предложить Москве что-то очень интересное — чтобы визитерам не захотелось выяснять, что лежит за линией фронта.

— Господа, — сказал Кессель, когда все расселись. — Вы все уже знаете, зачем наша команда здесь. Мы не только расследуем убийство господина Савицкого — но и проводим общую ревизию деятельности управлений СБ и МВД. Вы — люди, умеющие работать с данными и знающие обстановку в регионе, но в то же время незаинтересованные, а потому вы интересны мне как независимые свидетели или, если хотите, независимые эксперты. Мне кажется, у вас есть чем со мной поделиться.

Про незаинтересованность он, конечно, солгал. Армейцы явно провалились в какой-то местный суп. Да и без супа, для решения их собственных тактических задач некоторое неустройство в регионе было куда как удобно. Но дожимать их он не собирался. Первое правило айкидо — у тебя нет противников, только партнеры. Интересно… почему такой неподходящий стол в конференц-зале? Нелакированный, из светлого дерева, запах еще сохранился…

Военные переглянулись. Подполковник Ольшанский вопросительно посмотрел на Аль-Файеда, тот еле заметно кивнул и развернулся к Кесселю.

— Обстановка в регионе была и остается нездоровой, — сказал он, поигрывая световым пером. — Более неспокойной, чем можно ожидать даже на пограничье. Грузия — зона американского патронажа. Люди, нарушившие закон, бегут туда: с одной стороны, там легче затеряться, с другой — оттуда легче и легализоваться. Обратный обмен не менее интенсивен: налажен целый бизнес по провозу нелегалов из-за фронтира. В основном морем. Есть отчаянные головы, которые прорываются на свой страх и риск. Есть, наконец, контрабандисты. СБ и Управление Внутренних дел… оказывают нам гораздо меньше содействия, чем мы вправе от них ожидать.

— Проще говоря, в ряде случаев мы делаем их работу, — пробурчал Ольшанский, похожий на затянутую в камуфляж грозовую тучу. — Это при том, что «Скиф» — это краснодарский спецназ УИН — действует на нашей территории вполне активно и… бесцеремонно.

«Скиф». Спецназ регионального управления юстиции. Основная функция — охота за заключенными, ушедшими в побег. Однако. Здесь «Скиф» может быть вполне серьезной силой — вопрос с беглыми стоит на юге остро. В отличие от прочих деятелей фронтира, они Союз ненавидят лично, а знают о нем — много. Так что и полномочия у «Скифа» будут соответствующие.

— А какие-нибудь изменения в последнее время? — глагол Кессель опустил вполне сознательно.

— Пожалуй, нет, — Аль-Файед пожал плечом. — Все довольно стабильно шло… от плохого к худшему. Ольга, покажите господину майору данные по перемещенным лицам.

Кессель посмотрел на свою планшетку. На стол. На световое перо. Опять на экран. Военные эвфемизмы были еще более расплывчатыми, чем лексика родного управления. Перемещенные лица… Тонкая синяя струйка течет в регион. Объемная серая — как нефтяная труба — из региона. В принципе — естественно. Грузия и Армения готовятся к вступлению в Союз, нуждаются в специалистах — и просто в квалифицированной рабочей силе… так что и более серьезный отток из сравнительно неблагополучного региона ЕРФ на юг Москву не встревожил бы. Беда в том, что этих цифр у Москвы не было. Ни в каком виде.

Кессель выдернул в нижний квадрат старую, Габриэляном еще составленную демографическую сводку. Да. Показатели смертности завышены, а данные по миграции за пределы ЕРФ — занижены. Между двумя графиками отлично умещалось разлапистое многоногое слово — «работорговля». Возьмем срез по параметрам пол/возраст, чтобы убедиться окончательно. Потому что есть характерный признак, по которому довольно легко сказать, идет ли речь о нелегальных выездах на высокооплачиваемые — и часто незаконные — работы или о торговле живым товаром. Особым спросом за фронтиром пользуются молодые, здоровые женщины. В целях, кстати, вполне по тамошним меркам почтенных. Матримониальных. От выросших в зоне нестабильности куда меньше шансов получить здоровое потомство.

Кессель сличил данные и мысленно присвистнул. Городок наш — ничего, населенье таково — незамужние ткачихи составляют большинство… Основательное такое большинство. 64 %. С ума они сошли в городе Краснодаре? Кессель развернул график дальше. Стоп. Позвольте. Мой электронный друг, вы хотите сказать мне, что вы — частично экстраполяция? Определенно хотите. Но как-то странно. Вашим создателям было бы выгоднее делать вид, что они узнали, в чем дело, сравнительно недавно. А получается, что они начали раскручивать ситуацию не менее чем полгода назад — и очень быстро получили полную картину. И никому не сообщили. Или… сообщили?

Данные по части у Габриэляна были. Данные по всем мыслимым связям части — и по личным контактам офицеров — Кессель затребовал сразу после разговора с Речицей. И даже успел получить… И даже успел сделать выводы. Но не такие однозначные, как хотелось бы. График был подачей, подсказкой. Подсказкой замедленного действия, конечно — вряд ли они ждали, что к ним приедет данпил и математик, способный раскрутить ситуацию на месте — но тем не менее подсказкой. Способом показать визитерам «мы хотели вмешаться, но нам не дали». И очень ограниченное количество людей и старших имеет возможность «не дать» воздушно-штурмовому полку ОВС ССН действовать по служебной инструкции. Ну что ж, примем подачу.

— И как на все это отреагировало ваше начальство?

— Начальство, — подполковник Ольшанский выпятил и без того выразительные губы, — сказало, что это внутреннее дело Европейской России. И что информация будет передана официальным порядком. А нам следует вернуться к нашим барханам и поддерживать рабочие отношения с местным руководством.

Та-ак… — сказал себе Кессель. Аахен, вернее, лично господин де Сен-Жермен, не хотел помогать Волкову. Аахен хотел иметь в регионе либо человека против Волкова, либо компромат, которое можно повесить на Волкова. Габриэлян был прав, пытаясь приковать внимание Аркадия Петровича к Краснодарскому краю, хотя и сам не понимал, насколько он был прав.

И военным, по всей видимости, дали понять, что, если они проинформируют вышестоящие российские инстанции, то им завалят их собственную операцию. Серьезную. И весьма. В голове словно щелкнула фотовспышка. Кессель понял, что любой из его собеседников мог быть убийцей Савицкого. Вряд ли непосредственным исполнителем — но как раз этих найти проще простого. Если целью всего этого фейерверка было, не нарушая прямого приказа, вызвать сюда авральную команду — то лучшего способа не найти. Хотя… Кессель еще раз обвел взглядом присутствующих. Нет. И еще раз нет. Стрелял непрофессионал. Стрелял человек, умеющий правильно обращаться с гранатометом — но не способный правильно выбрать момент. И потом, они не могли не понимать, что Савицкий — фигура временная, что сюда рано или поздно придет кто-то… Угу, — сказал филин.

— Насколько серьезно то, что вы поставляете… — он сделал паузу, — структурам, с которыми у нас нет официальных сношений?

То бишь, исламскому государству Мазендаран, отношения с которым постоянно балансируют на грани войны.

— Я не понял вашего вопроса, — на этот раз подполковник Ольшанский губы поджал. — Сэр?

Последнее относилось к Аль-Файеду.

— Я тоже его не понял, — ответил тот и посмотрел Кесселю прямо в глаза ничего не выражающим взглядом.

— Прошу прощения, — сказал Суслик, — за то, что высказался не в очередь.

И вот поэтому Речица и послал нас сюда, а не сдал нам ситуацию сам. Интересно, они явились со своим ультиматумом к нему — или к Струку?

— Ничего страшного, — сказал человек, до сих пор молчавший — майор Альварес. — Я, как военный следователь, прекрасно понимаю специфику вашей работы… коллега. Огорошить вопросом и посмотреть на реакцию — это часто срабатывает. Но какой именно реакции вы ждали? Допустим, выдвинутое вами… предположение… небеспочвенно. В таком случае нам остается только сделать хорошую мину при плохой игре и потребовать от вас доказательств. Допустим, оно не имеет никаких оснований — в таком случае нам остается только хранить достоинство и опять-таки требовать доказательств.

Он сидел совершенно неподвижно — только правая рука в продолжение всего монолога парила над столом, один изящный и уверенный жест сменялся другим, выдавая годы успешной адвокатской практики. Высокий, очень гармонично сложенный и очень красивый мужчина. Автор 19-го века написал бы что-то вроде «его облик являл собой сочетание лучших черт иберийской и негритянской рас». Полковник Ольшанский походил на подтянутого гиппопотама, майор Альварес — на арабского скакуна вороной масти. Английский естественно, безупречен.

— У вас есть какие-либо доказательства, майор Кессель? — Альварес доброжелательно улыбнулся и умолк. Его правая рука легла на стол.

Суслик наклонил голову и посмотрел на Альвареса грустными глазами обитателя тропического леса.

— Уже есть, — сказал он, приподнимая планшетку. — Сейчас вопрос стоит совершенно иначе: нужны ли они мне?

— Блеф — тоже распространенный прием в нашей практике, — Альварес улыбнулся. — Для начала предъявите их. Мы все-таки… служители права.

— Посмотрите вот сюда, пожалуйста, — сказал Кессель, снова подсоединив планшетку к интерфейсу стола. — Если верить вашему графику, вы начали получать подробную информацию о происходящем не менее четырех с половиной и не более семи месяцев назад.

Военные переглянулись. Такой вывод вполне можно было сделать — располагая кое-какими вычислительными мощностями и, скажем, двумя-тремя часами свободного времени.

— Три месяца назад Мазендаран начал разворачивать очень интересную производственную линию… А если верить сводке происшествий, 11 апреля сего года некто П.В. Кавано, капрал, охрана и сопровождение, на следующие сутки по прибытии в Краснодар учинил драку с личным составом подразделения «Скиф».

— Это случается, — Балашатис пожал плечами. — Ребята напиваются, дерутся между собой и с местными. Конечно, нарушение дисциплины. Бывает. Альварес, этот… Кавано… он же в тюрьме?

— Уже нет. Уже на переподготовке.

— Ну, вот видите… Совпадения… случайности… боюсь, что полноценными доказательствами их назвать нельзя.

— Вижу, — спокойно сказал Кессель. Явление, с которым он столкнулся, было знакомо и носило название «военная круговая порука». Обратная сторона медали под званием «военное братство».

Но и у СБ есть свои стереотипы. И армейцы по ту сторону стола прекрасно понимали, что война брони и снаряда может всем присутствующим обойтись очень дорого. Армейцы не хотели воевать. Они хотели торговаться.

— Мне, — сказал Кессель, — по большому счету, все равно, что происходит в полку. Пусть, если хочет, разбирается армейская СБ. Но вот торговля людьми — а также те, кто ее покрывает — находится прямо в сфере моей компетенции. Я полагаю, вам потребуется какое-то время на сбор и очистку информации.

— Мне все это также противно, как и вам, — Аль-Файед пошевелил усами и произвел еще один молчаливый обмен взглядами с Ольшанским и Альваресом. — Несомненно, мы будем сотрудничать. Майор, отвезите мистера Кесселя к паркингу.

— Не стоит, — Суслик поднялся из-за стола.

— А я думаю, стоит, — пожал плечами Аль-Файед.

Ага. Значит, вот с кем у нас будет тет-а-тет.

Когда Альварес, садясь за руль открытого джипа, легонько погладил «баранку», словно потрепал гриву боевого коня — Кессель пришел к выводу, что его манеры все же не от рисовки, а от природного артистизма. Он даже двигался почти как Искренников. Почти как данпил.

— Господин майор, — Альварес завел двигатель, — можно вопрос?

— Да, прошу вас.

— Вы же знаете, как распространяются в армии слухи…

Кессель кивнул.

— Когда стало известно, что на нас свалилась демонтажная команда на личном самолете советника, наше начальство, естественно, затребовало на вас все, что смогло найти. Cкажите, Полковник, как вам служится под капитаном?

— Я майор, — сказал Кессель. Возможно его собственная старая подпольная кличка и произвела на него какое-то впечатление, но вот засечь эффект не смог бы ни сейсмограф, ни старший, случись он поблизости. — Мне дали это звание больше из почтения к Рождественскому, чем по какой-либо другой причине.

Действительно, крайне неудобно было бы, если бы советника при правительстве Европейской России зарубил какой-нибудь лейтенант… Майор — совсем другое дело.

— Майор хонорис кауза, — хмыкнул Альварес.

— Или by coursework.

…Если считать вступительным экзаменом взятие Нью-Йоркской цитадели, а выпускным — ликвидацию советника при правительстве ЕРФ.

— Откровенность за откровенность. Вы знаете, кто назначил на сегодняшнее утро встречу Савицкому?

— Я, — сказал Альварес, петляя между стандартными модульными постройками. — Я ее назначал. Только я на такой эффект, скажем прямо, не рассчитывал.

От такого везения Суслик даже слегка расстроился.

— Вас… выбрали коллеги? Или вы тянули спичку? Или это была собственная инициатива?

— Ну… скажем так: поскольку именно я вычищал выгребную яму, мне и выпало беседовать с тем, кто ее залил. Капрал Кавано изначально был арестован не за пьяную драку, а за нападение на сержанта из «Скифа». А неделей раньше его друг, рядовой первого класса Калинин, обозвал этого сержанта «сраным работорговцем». Это случилось в солдатском баре в Новом Афоне. Калинина нашли утром, в воде, около пирса. Смерть выглядела естественной — море было неспокойно, Калинин и в самом деле захлебнулся, а в крови у него обнаружили довольно много алкоголя. Пошел прогуляться по парапету, смыло волной, не смог выбраться, утонул. Вот только Кавано обвинил во всем того сержанта и специально в свой отпуск искал его в Краснодаре. С явным намерением свернуть шею. Дело, в общем, дошло до членовредительства и хорошо, что дальше не зашло — мы смогли представить его как пьяную драку, Кавано отсидел свои двадцать суток… Мы довольно быстро разобрались, что происходит. Понимаете, стыдно признаться, но это был совершенно классический случай — один знает одно, другой — другое, всем все представляется само собою разумеющимся, обменяться информацией никому в голову не приходит. Обычно, ротация хорошо лечит такие вещи — новичков приходится вводить в курс дела, они задают вопросы… но у нас, в виду сами понимаете чего, о целом ряде вещей говорить просто не принято. Было. А мы после этого инцидента начисто лишились возможности сделать вид, будто происходящее является внутренним делом России. Понимаете, солдаты — люди, у них есть чувства и убеждения. Наше счастье, что Кавано — честный дурак. Но следующий суд Линча устроит тот, кто примет в расчет опыт Кавано. А нам это даром не нужно.

— И когда сверху вам приказали молчать, вы пошли к Струку?

— Я пошел к Речице.

— Вы считали, что он не в деле?

Альварес покачал головой.

— Нет, такой уверенности у нас тогда не было. Но официально он занимался совсем другими вещами. И мог сделать вид, что не знал. А оказалось, что он действительно не знал. В общем, я изложил ему суть дела: они должны это прекратить. Или они любым способом это прекращают… Или это прекращаем мы. Любым способом.

— Спасибо, — сказал Кессель и вышел из машины, чтобы пересесть в служебную «волгу». Альварес махнул на прощанье рукой из джипа.

Значит, вот оно как. Речица понял, что военные не смогут больше делать вид, будто ничего не замечают — даже если офицеры согласятся, рядовой состав начнет охоту на лис. Речица пошел с этим к Савицкому. Савицкий, перепроверяя информацию, назначил Альваресу трехстороннюю встречу и взял Струка для подстраховки. И оба попали под гранатомет. Бредовая ситуация. Военные с удовольствием обошлись бы без шума. Администрация — тем более. Но кто-то же стрелял…

Кессель достал из бардачка пачку сигарет, закурил. Странно было еще и то, что Савицкий не прекратил торговлю людьми немедленно по вступлении в должность. С шумом и помпой. Лучшего способа понравиться Москве нельзя было и придумать.

А если не прекратил — значит, коготок увяз слишком глубоко и он не мог утопить партнеров так, чтобы не потонуть самому. И партнеров следует искать на высшем уровне. Или… Кошелев долго здесь сидел. Возможно, у кого-то были на него виды. И выходит, что кто-то, знающий о ситуации, решил взорвать ее. В буквальном смысле слова. Неправ был Тургенев. В Щигровском уезде самые страсти и есть, куда там Эльсинору.

Когда пища для размышлений была исчерпана, Кессель связался с Габриэляном и сказал, что едет обратно и очень не прочь вкусить пищи обычной. Габриэлян ответил, что сейчас он на проспекте Мира и тут, по данным местных «голубых мундиров» неплохая пиццерия в универмаге.

Кессель включил навигатор и взял курс на универмаг.

По существу цитадель лежала в руинах. Или скорее, на дне. Айсберг уплыл своей дорогой, а там, под водой еще двигалось что-то в воздушных пузырях. С одним маленьким отличием. Обитатели пузырей еще питали надежду выбраться. А сейчас по корпусу стучал с той стороны человек с аквалангом.

Речица не стал занимать кабинет Савицкого. Он занял кабинет Струка. Что, с одной стороны, было четким сигналом, что замначальника СБ считает свое положение в регионе сугубо временным, а с другой — явным выпадом в сторону еще не совсем покойного начальства.

В общем, правильно вел себя Речица — и выглядел при этом странно. Как человек, скрупулезно отсчитывающий сдачу в горящем универмаге.

Габриэляна никто не попытался остановить в коридоре, разговорить, заинтересовать — проходящие только смотрели, как из-за стекла. А кабинет Струка уже успел пропитаться тем же застарелым запахом табака, что и машина Речицы. Видимо зам теперь проводил здесь все возможное время.

Габриэлян сел в свободное кресло и подсоединил к терминалу планшетку. Когда не знаешь, с чего начать — начинать можно с чего угодно. Вызвал Семенюка — начальника охраны Цитадели. Точнее, почти бывшего начальника охраны. Что делал Струк ночью? По какому каналу с ним связывались обычно? А в экстренных ситуациях? Какие распоряжения он отдал напоследок? какими соображениями руководствовался, взяв машину? Когда в точности выехал? Кто мог знать, куда? Кого из охраны взял и почему? Какими делами занимался последнее время? Личные вещи? Информационные носители? Допуск? Ах, у г-на Речицы? Нельзя ли попросить его…

Спустя четыре часа, Габриэлян обнаружил, что глаза у него не закрываются, а поперек горла стоит малый кухонный набор. Он встал, прошел в ванную, умылся. Упырь, как есть упырь. И пластика поплыла. Это был странный побочный эффект работы с несколькими большими массивами информации — легкое опьянение. Вернее, легкое похмелье, как его в книжках описывают. По логике, нужно выпить пива. То есть, переварить еще какой-нибудь кусочек данных.

Речицу было жалко. Человеком он оказался по местным меркам неплохим — из тех, что не делают гадостей без прямого приказа — просто немножко слишком жадным и недостаточно дальновидным. Если бы он сам понял, что он тут накопал, с ним можно было бы разговаривать и брать его на борт. Но он не понял. Он не понял, что у него на самом деле вышло с военными. И потому в команду все-таки не годился. И оставлять его тоже было нельзя.

Кроме того, из записи на КПП Габриэлян узнал, что Речица покинул Цитадель за сорок шесть минут до выезда Струка и Савицкого и за час и восемь минут до их гибели. То, что данные за несколько часов не подчистили, было само по себе поразительно. Габриэлян решил отложить разговор на потом — вкусное на третье — а пока прогуляться на место происшествия, в морг к Савицкому и в восстановительный бокс к Струку.

Место происшествия — проспект Мира, тридцать метров от входа в универмаг, большая удача, что гражданских пострадало всего пятеро — кишело людьми в форме. Людьми в штатском, впрочем, тоже. И добавило недоумений в общую корзину. Огневую точку злоумышленники оборудовали заранее — как минимум за сутки — и она была одна, прописью одна. Никаких альтернативных вариантов, никакого прикрытия. Вернее, никаких следов того и другого. Это даже не двадцатый век, это девятнадцатый. Если, конечно, цели не были оборудованы «маячками».

А если оборудованы — то еще чудесатей: это все равно что… даже не насыпать хлебных крошек — а вымостить ими дорогу обратно к Цитадели. Особенно учитывая, что стрелок поразил именно ту машину, в которой сидели Савицкий со Струком.

Знак «тэнчу» был нарисован при помощи баллончика-распылителя на огневой позиции — прямо на асфальте. Стреляли из-под эстакады транспортной развязки. Рисовали, скорее всего, заранее. Срисовывали со снимка, повторив ряд характерных огрехов Савина, но, в отличие от него, понятия не имели о правилах начертания кандзи: всегда слева направо, всегда сверху вниз.

Жизнь прекрасна… особенно для следователей и оперативников местного и аахенского подчинения, а так же представителей краевой прокуратуры, которым положено из этих данных делать выводы — а делать их очень не хочется. На пришлеца из Москвы пострадавшие смотрели со смесью ужаса и надежды. Ужас пришлец находил оправданным и полезным, а надежду — это вы, ребята, зря. Надежду в нашем ведомстве принято оставлять на входе, вместе с галошами. Скажите спасибо, что ничего серьезнее служебных нахлобучек вам не грозит.

Когда он стоял на эстакаде и рассматривал знак, комм проиграл мелодию «Об-ла-ди, об-ла-да». Кессель.

— Возвращаюсь, — как всегда на открытой связи, Суслик был лаконичен. — Поедим?

Габриэлян назвал адрес универмага — по словам опера, на которого повесили это убийственное во всех смыслах дело, там на третьем этаже была хорошая пиццерия.

На пиццу еда, впрочем, похожа не была. А похожа она была на пирог. Очень вкусный пирог, с хрустящей золотистой корочкой и тающей во рту многосоставной начинкой. Впрочем, подошедший Кессель объяснил, что чикагской пицце положено выглядеть именно так. Вкус он тоже одобрил, равно как и пластиковые столики с канавками для стока, которые, по мнению Габриэляна, больше подходили для морга.

— В половине пиццерий внутри «ББольшой петли» все до сих пор так и есть.

Вокруг их столика сама собой образовалась «полоса отчуждения». На них старались даже не смотреть — кто-то из оцепивших место происшествия ментов шепнул кому-то из гражданских, тот — кому-то из персонала универмага, и понеслось… Поэтому когда ангелообразный улыбчивый светло-русый вьюноша смело прошагал к их столику, его проводил не один десяток удивленных глаз: что еще понадобилось этому младенцу от столичных монстров?

— Привет, — сказал Олег, шлепая планшетку на стол. — А мне кусочек? Король поехал в Цитадель, а то, что мы нарыли, велел вам везти. Не ждать, пока приедете.

Габриэлян подхватил планшетку, вынул из кармана мешочек с «наживкой» — секциями оптического кабеля, скормил информацию себе и Кесселю.

— Король поехал разговаривать с Речицей?

— М-гм, — сказал сквозь пиццу Олег, — пока тот не решил выйти вон. Или пока другие не решили ему выйти вон.

— Интересно… откуда он все-таки взял гранатомет.

— Ну мало ли мест, где может найтись бесхозный гранатомет… Особенно здесь, особенно сейчас. Да, обрати внимание — Розита письмо прислала.

Габриэлян обратил.

«Поймаете урода — объясните ему, что порядочные люди работают со снайперкой и бронебойным ПБ-К-19. А вертикальная пронзающая черта всегда пишется последней».

— И как, — поинтересовался Габриэлян, — он представляет себе этот урок каллиграфии?

— А кто его знает, — Олег нахально сдернул с деревянного блюда ломтик пиццы. — И кто-нибудь может мне объяснить, почему он никак не заметал следы? Вообще не попытался? И как он смог уговорить Струка поехать?

— Ну, это-то как раз элементарно, Ватсон. Струк наверняка все знал — но был уверен, что в машину станут стрелять на обратном пути. Если будут стрелять вообще. Думаю, Струк считал, что сигнал будет давать он сам. А не прятался — потому что слишком много веревочек на нем сходится. Как устроитель фейерверка он для нас чего-то стоит, мы еще можем думать. А как честному подчиненному Струка ему — учитывая расклад — дорога только на луну.

Снова запел комм — на этот раз у Олега. Текстовое сообщение. Бегемот не стал ни читать его вслух, ни перебрасывать Габриэляну и Суслику — просто развернул свой комм к ним экранчиком.

«Изя всё», — писал Король.

— Ну вот. Значит, и вовсе не собирался…

— Может быть. А может быть, ждал от нас предложения, а мы его не сделали, — сказал Кессель.

— Мы бы его не сделали.

Олег смотрел на пустое блюдо. Ему дали шанс, а этому человеку — нет. Речица был живой, курил едкий табак, заполнял собой пространство, а теперь его не было вовсе.

Но тут же он вспомнил, по какому делу они прибыли. И что уже успели накопать.

Речица либо участвовал, либо знал и молчал, либо не знал — а не знать не имел права. Да, пожалуй, хорошо, что он застрелился. Аля. Помни об Але. Помни, что пересмешников едят на завтрак…

— Если Король сообразил, — Габриэлян отжал пакетик чая о ложечку и положил рядом

с блюдцем, — то вся Цитадель должна сейчас думать, что Речица умер, оставив признание. А если он его и в самом деле оставил — то этой ночью будет интересно.

— Не раньше? — спросил Олег.

— Не раньше. Самые умные из нужных нам людей обеспечили себе отход заранее. И теперь постараются тихо утечь. А вот не самые умные сейчас в цейтноте. И сутки-двое за наш счет им ох как пригодятся. Но и на подготовку тоже нужно время. И потом, они наверняка считают, что у нас нет полномочий. Пока мы проверим показания Речицы, пока свяжемся с Москвой…

— Ты хочешь… — Кессель успел сложить из салфетки кораблик и опять развернуть ее. Теперь кусок восстановленной целлюлозы, кажется, превращался в журавля.

— Демонстрация так демонстрация. Пусть они к нам вломятся превосходящими силами. Если бы это шло по линии СБ, я бы, признаться, нервничал. Но эти, по всему судя, просто смотрели в другую сторону. Нам придется иметь дело с чиновниками и… твоим «Скифом» или «Омегой». 70 против 30 за «Омегу».

— Напомни мне не ставить против тебя, — сказал Кессель.

Они расплатились, покинули торговый центр. Бумажный журавлик сиротливо белел в центре деревянного блюда с крошками пиццы. Кессель, перед тем как сесть за руль, просканировал машину.

Цитадели в разных городах мира строились по-разному. После бостонского восстания мода на «башни» резко пошла на убыль — поэтому краснодарская цитадель походила скорее на храм Каабы, большая часть которого располагалась под землей. В частности, морг и рекреационные боксы были именно там.

Увидев входящую в кабинет Речицы компанию, Король молча встал навстречу и протянул планшетку. Габриэлян перешагнул через голограмму на полу. Впрочем, брызги крови из вырванного затылка были настоящими.

— Покойник, — пояснил Король, — явно питал слабость к крупному калибру. Если бы я был Фрейдом…

— Ты бы ему приснился, — заключил Кессель. — Что?

— Кошелев, — свел губы Габриэлян. — Кошелев, Кошелев и Кошелев. Наш ныне милейший директор морских ворот страны. Предприятие называлось «Мидас». Речица считает, считал, что дело тут не в деньгах, а в давлении. Кошелев не мог расставить повсюду своих птенцов — этого ему даже Рождественский не позволил бы. А этой аферой можно было держать всех.

— Будем брать эту версию в разработку?

— В числе прочих. Мало ли за что Речица мог хотеть с ним сквитаться.

Олег еще раз посмотрел на голографический труп и настоящую кровь с мозгами. Нужно очень хотеть сквитаться, чтобы уплатить такую цену.

— С тобой хотят встретиться уже восемь человек, — продолжал Король.

— Запускай по одному, — сказал Габриэлян. — Андрей, сходи в боксы и посмотри, как дела у Струка. Если он не сможет восстановиться в течение суток — от моего имени отдай приказ его погасить. Бегемот, найди все, что плавает на поверхности по этому «Мидасу». Глубоко не рой — только открытые публичные данные.

За письменный стол Габриэлян садиться не стал — устроился в кресле рядом с журнальным столиком. Тихая такая, дружеская обстановка. Только голограмма подрагивает.

Первым был опять начальник охраны Цитадели г-н Семенюк. Терять этому человеку было совершенно нечего, кроме собственных цепей — но он мог еще сохранить шкуру и даже не загреметь в категорию F. Для этого нужно было доказать, что Савицкий возмутительнейшим образом пренебрег правилами безопасности — то есть, отдал на камеры и микрофоны прямой приказ Семенюку отозвать снитчи. А поскольку покойник был не настолько глуп, чтобы отдать такой приказ на камеры и микрофоны, доказать факт получения такого приказа Семенюк не мог никоим образом. Записей же не сохранилось никаких… А физически распоряжение такого рода имели право отдать только четверо. Сам Савицкий — и это очень вероятно. Мог — Речица, отвечавший, как раз за связи с военными и отчего-то не поехавший на встречу с Альваресом, но судя по его поведению, нет, скорее всего, не он — он не стал бы скрываться. Еще это мог сделать Струк, но вряд ли он был самоубийцей. И его второй заместитель, отвечающий в цитадели за связь с местными силовиками — УВД и УЧС и с краевым Управлением Юстиции, господин Корчинский, бывший начальник УВД, двадцать лет назад произведенный в варки и перешедший в связи со сменой статуса на службу в СБ…

— Николай Дмитриевич, — ласково сказал Габриэлян. — По-человечески я вам, конечно же, верю. Но ведь в настоящий момент я человеком не являюсь. Во всех смыслах. Я — инструмент господина Волкова. Его эффектор. И в этом качестве я не способен никому верить на слово.

В течение следующего получаса он слушал и записывал все, что мог сказать о контактах Савицкого и Кошелева человек, который два года эти контакты отслеживал. Картина складывалась куда там той записке Речицы, поскольку Речица все-таки пытался свести счеты, а Семенюк, аки попугай квартирмейстера Сильвера, большей частью не понимал, что именно говорит. Не по глупости, нет. Просто Семенюк считал, что знает, какая именно информация заинтересует Москву.

Да, пока что максимум, что грозит коллеге — увольнение за профнепригодность.

Когда он ушел, Олег развернул к Габриэляну планшетку, где собраны были данные по холдинговой группе «Мидас». Фамилии «Зяблов» и «Чистяков», всплывшие в разговоре с Семенюком, фигурировали в списках топ-менеджеров: Зяблов был вице-директором, Чистяков — начальником охраны.

Следующие два свидетеля, принятые по очереди, слегка смущались присутствием Олега и Короля, но все-таки разродились. К делу «Мидаса» они прямого отношения не имели, их гешефты были проще и безобиднее — мелкий рэкет, «крышевание» коммерческих структур. Но, независимо друг от друга они подкинули ценный кусочек, до времени ускользавший от внимания Габриэляна: серию заказных убийств, имевших место полтора года назад и повешенных на группу нелегалов. По словам СБшников, заказные убийства были осуществлены едва ли не с подачи милицейских структур — а Струк приказал спустить это расследование на тормозах, и явно не от себя, а от Кошелева.

— Миша, подними дело об этих заказах, — тут же распорядился Габриэлян.

Вышел на связь Кессель. Струка, по его словам, восстанавливать смысла не имело: мозг был поврежден так сильно, что свидетельства Струка к моменту восстановления потеряли бы всякую ценность. Теперь требовалось подтверждение приказа. Большая Круглая Печать.

Габриэлян вздохнул и набрал нужный код.

Ввод. Где-то там, внизу умный аппарат щелкнул и вязкая жидкость скользнула по катетеру в то, что заменяет старшим кровеносную систему. Очень не хотелось отпускать гражданина Струка даром — но восстановление было слишком дорогим удовольствием. Забавно все-таки. По данным Сантаны, а оснований ему не верить нет, старшие после 10 — полные хозяева своему телу. И уж умереть-то могут по желанию в любой момент. Только не умирают почему-то. За всю историю Союза, с самого Поворота — всего четыре случая. Что-то им мешает. Что-то или кто-то. Если симбионт в самом деле квазиразумен… если он действительно относится к той породе существ, которую принято именовать бесами, и преследует свои цели… то договор с ним должен иметь ряд характерных подвохов, как в рассказе «Обезьянья лапа».

Старший уполномоченный «убойного» отдела Нодар Соткилава, расследовавший четыре заказных убийства, связанных с «Мидасом», не стал особо таиться и сразу подтвердил, что нити ведут к господину Корчинскому, представителю Управления безопасности региональной цитадели при УВД, и, видимо, к его начальству, а двое нелегалов, отправленных жариться на солнышке, действительно были наемными убийцами и заслуживали этой участи, но вот в деле несвоевременной кончине двух журналистов, одного банковского служащего и одного просто гражданина — были чисты, несмотря на все признания. Результаты расследования легли на стол к Струку и так на этом столе и остались.

Понятно, почему Соткилава не боялся — он прокукарекал, расследование провел чисто, а что не рассвело, так это с начальства спрашивать надо.

— А почему, — спросил из угла Король, — у СБ с доблестной милицией такая любовь?

— Да нет никакой любви. Мы и сами-то удивились.

То есть стойкий наш оловянный солдатик был готов ко всяческому возможному счастью, как же, принести начальству настоящий компромат на представителя СБ, и какой… а обнесли.

— Ну что ж, — сказал Габриэлян, когда Соткилава ушел, а Кессель, наоборот, вернулся. — Предлагаю рабочий день считать плодотворным и удавшимся, закрепить успех хорошим ужином в ресторане «Трех королей» и двумя-тремя часами крепкого здорового сна. Потому что больше нам поспать никто не даст.

— А почему мы не арестуем Корчинского прямо в боксе? — не понял Олег. — Тепленьким? В смысле — холодненьким?

— А зачем нам есть его холодненьким? — поинтересовался Король. — Он что, свекольник? Запомни, мейне фейгелех, если клиента пытаются взять холодненьким, значит, его опасаются. А нам нужно чтобы кто-то так подумал? Нет. Пусть он нас попробует взять холодненькими.

— Как скажете, реб Моше, — Олег отсоединил от терминала свою планшетку и аккуратно скатал, превратив в пристегиваемый к поясу рулончик. Последним писком моды было носить такие рулончики как браслеты, но Олег не любил, когда что-то болтается на руках. Он даже комм носил на поясе или в кармане.

Вообще-то он ждал неприятностей с этой стороны, когда дело дойдет до оружия, но встретил неожиданное понимание со стороны начальства.

— Жизненно важные предметы должны храниться там, откуда их удобно доставать, — сказал тот же Король — и Олегу подобрали сбрую по вкусу.

Разговаривая о какой-то ерунде, они покинули Цитадель, сели в машину (перед этим Кессель еще раз ее просканировал), вернулись в «Три Короля» и поднялись в ресторан.

Утром от этого ресторана Олега слегка перекосило. Он еще ни разу в жизни не бывал в заведениях, где хлебные палочки стоили столько, сколько полновесный обед в столовой через дорогу. Но теперь, налюбовавшись на сотрудников Цитадели, начитавшись, наслушавшись — он ощущал непреодолимую потребность в чем-то прекрасном. Например, в свиных ребрышках под сладким соусом.

Ребер, увы, оказалось меньше, чем хотелось бы. Во-первых, рядом сидел Король, который заявил, что оные ребра по кошерности отменно гармонируют с его креветками, а во-вторых, Олег и сам понимал, что сытые люди крепко спят.

Нормального медовика к чаю в этой ресторации не оказалось, и Олег злорадно заказал тарталетки с черной и красной икрой. Тарталетки были вырезаны в виде морских раковин.

Покончив с ужином, Габриэлян звонком подозвал официанта и сказал ему:

— Счет — индивидуально.

Олег зашипел.

— Тут-то почему я должен иметь совесть? Ресторан громить никто не будет.

— Ты ее должен иметь в принципе, — фыркнул Король. — Должна же она у кого-то быть. И потом, тебе бонус положен? Положен.

— Бонус, — проворчал Олег, — весь уйдет на завтрак.

Четырехпалубный корабль-матка, получив последнее попадание, вспыхнул и погас. Бегемот молча чертыхнулся, выбрал сектор У-Б-8 и промазал. Ладно. Отрицательный результат — тоже результат. Значит, эсминец Кесселя притаился под самым краешком и сейчас Олег его достанет. Правда, учитывая… вспыхнула и погасла канонерская лодка… Ну, Суслик… ну, математик…

По экрану, показывавшему коридор, прошла легкая — даже не рябь, плоская длинная волна, очень плоская волна, не будешь следить, не заметишь.

— Гости, — сказал Олег в ларингофон. Больше, чтобы показать, что он тоже не спит.

— Е-Ф-5, - отозвался Кессель.

— Во-первых, — сказал Олег, — ход сейчас все-таки мой. А во вторых — У-Б-9 — в коридоре их по меньшей мере четверо. И как мы обеспечим нужную плотность огня, если их величество изволят кемарить?

— Проснется, — сказал Габриэлян. — Я еще не помню случая, чтобы он не проснулся. Хотя бы постфактум.

— Если здесь не перестанут уважать королевское достоинство, — отозвался сонный голос, — то я расскажу, кто на полевых учениях уснул под стреляющим орудием.

— А кто? — с живейшим интересом спросил Олег.

Король выбарахтался из гелевой подушки, хлебнул тоника, бросил в рот мятную пастилку.

— Да есть тут один…

— В группе, — пояснил Габриэлян, — жаловались, что в этом грохоте работать невозможно.

— Ага. И потом минут двадцать тебя будили…

…Если бы пентхаус штурмовали люди, то шансов у них было бы значительно больше. Если бы людей послали достаточно — они просто справились бы с задачей. Но представителю службы безопасности при управлении внутренних дел господину (высокому господину) Корчинскому И.М., естественно, не пришло в голову направлять за головами подчиненных Волкова человеческий спецназ, как не пришло бы в голову чистить зубы обувной щеткой. И нанести визит московским выскочкам отправилась команда из подразделения «Омега» — шестеро старших, страшно недовольных тем, что их из-за каких-то аппаратных недоразумений наладили охотиться за смертными. Да еще с соотношением сил полтора к одному. Поэтому особенно скрываться они и не думали: двое добираются через нижний этаж снаружи, четверо — через дверь. Благо хозяева не спят. Во всяком случае, двое.

Пара, идущая снаружи по «садам Семирамиды» в поисках самого удобного места для взрывного шнура, с удивлением обнаружила, что целая секция окон просто открыта. Услышав в ларингофоне их рапорт, командир группы потерял к москвичам всякое уважение, отдал приказ входить в пентхаус по его сигналу — и одним рывком сдернул с петель входную дверь в номер столичных идиотов.

Собственно, это и было сигналом: двое на галерее прыгнули в окна и одновременно с теми, кто стоял за дверью, ударили «волной». И несколько удивились, потому что с «волной» в СБ справляться, конечно, учат, более или менее, но хозяева, кажется, просто не обратили на нее внимания. Или все же обратили. Крайний слева, подросток в аккуратном летнем костюмчике, тихо, но очень радостно фыркнул:

— А скажут, повторяю, скажут, что нас было четверо.

И в этот миг погас свет — один из визитеров перерезал кабель.

Сделал он это очень вовремя. Светошумовая граната и при наличии других источников света удовольствие небольшое, а в темноте, да когда зрение только перестроилось… Нужные гостям для атаки доли секунды граната отняла.

Олегу казалось, что он все делает непереносимо медленно. Зарядить в револьверник другую обойму — с йодисто-серебряной взвесью, синоптики такой разгоняют облака, а СБ — лишнюю нечисть, щелкнуть, выстрелить… и понять, что возился ты всего ничего, потому что Король за это время успел сделать всего четыре длинных шага. Вернее уже не совсем Король…

Выстрел разорвал темноту на галерее — и был как первая капля дождя, после которой обрушился ливень. Олег полностью потерял ориентацию — очки ночного видения не помогали, пространство вовне состояло из теней и вспышек, выстрелов и криков. Он сосредоточился на своей задаче — одна граната в центр комнаты, вторая в угол, третья в угол, чтобы распылить серебро по всему объему зала… Капсулы разрывались беззвучно — точнее, хлопок пневматики полностью заглушался пальбой. Когда Олег выпустил пятую и схватил новую обойму что-то подхватило его, развернуло, швырнуло и очень больно ударило о слепой экран голопроектора. Обойма, которую он так и не выпустил, разорвалась прямо в его руке, прикрывшей рефлекторно лицо — и, падая на нижнюю «плиту» проектора, сквозь оглушительную боль он услышал не менее оглушительный вопль. Не свой вопль.

Окажись гранаты осколочными — Олег бы погиб, и все люди в гостиной пентхауса — тоже. Будь они светошумовыми — он остался бы без руки и, возможно, без глаз. Но пластиковый корпус химической гранаты — это, по сути дела, воздушный шарик с двумя стенками, между которыми плещется йодисто-серебряная взвесь. Взрывным зарядом служит сжатый воздух. Поэтому для Бегемота все ограничилось обширной ссадиной на ладони, которую йод тут же и прижег. А вот варку из «Омеги» все это брызнуло под давлением прямо в лицо.

А потом лица у него не стало. Вместе с головой — нет, с частью головы. Олега вздернуло на ноги.

— Я цел, — выдохнул он не в ларингофон, а просто так, но его услышали.

— Четыре часа, — сказали в ракушке, и он защелкнул следующую обойму и выстрелил вперед и влево, туда, где на воображаемом циферблате находилась цифра 4, а в реальности, вероятно, кто-то из нападающих.

Оттуда донесся крик:

— Сдаюсь! Все, сдаюсь!

— Руки-ноги в стороны, — сказал совсем рядом Король. — Да вот так, жабкой.

— Ваше слово? — спросил где-то наверху Габриэлян.

Глухое «хррррр» было ответом. Видимо, оно означало «да» — потому что Кессель с максимумом возможной деликатности стащил хрипящего вампира за подмышки вниз по лестнице и уложил рядом с первым сдавшимся. Олег проморгался и увидел Короля, который наручниками сковывал пленника, завернув ему за спину руки и ноги. Второго так сковать было невозможно — по причине отсутствия обеих кистей. Кессель ушел, вернулся и положил ему на грудь что-то, завернутое в полиэтилен.

— А…ы…о… — прохрипел тот. Видимо, хватанул серебра ртом.

Потом визитеров обыскали, трофеи сложили на журнальный столик. По поведению остальных было видно, что все кончено. Олег почувствовал внезапную слабость и сел в ближайшее кресло. Кресло тут же просело, гелевые шарики хлынули Бегемоту на ноги.

— Что ж вы, — не своим голосом сказал Олег, — мебель режете?

Габриэлян задумчиво смотрел на свой «Ясень». Может, заклинило что? Нет, если бы заклинило…

— Оказывается, — громко, громче нужного сказал он, — у старших при попадании с близкого расстояния газовый след держится минуты две — а потом начинает растворяться. Странно. Раньше не замечал, — и так же громко, — Вологда, что у вас. Да? Спасибо большое. Нет, к нам их никак не надо. По номеру третьему. Да, встретят, да, вполне.

Он повернулся к омеговцам.

— Странные дела творятся в этом городе. Мы тут, понимаете, не одни. И наши спутники задержали одну веселую компанию. Вооруженную преимущественно пехотными ракетными комплексами. И что-то мне подсказывает, что в отношении вас у нее были самые недобрые намерения.

— Ты почему так громко говоришь? — тускло сказал Король.

— А я говорю? Извини.

Вспыхнул свет — кто-то починил перерезанный кабель. Король, сидя на соседнем кресле, с глухим матом ткнулся лицом в колени. В дверях сгрудились люди из персонала казино: хотя двери, содранные «Омеговцами» с петель, в ширину имели два метра, первый же охранник, прибежавший на шум (точнее, на прекращение шума), закрыл проход всем остальным, застыв на пороге а-ля статуя Командора.

— Большое спасибо, — сказал Габриэлян. — Вы почти не опоздали. Здесь лежат трое господ, четвертый наверху. Заверните их, пожалуйста, в пленку и отнесите вниз, в большой холодильник. Я просто не поверю, что у вас на кухне нет большого холодильника.

— Ты как, Миша? — спросил Кессель, подходя.

Король с видимым усилием выпрямился.

— Еще ноги мои ходют, — нездешним голосом сказал он. — Еще кони мои скачут. Еще руки мои тебя достанут и пушка моя греется у моего тела.

На привычных ко всему Кесселя и Габриэляна эта тирада не произвела впечатления. Произвела — на охранника. Увидев, как вытягивается его лицо, Бегемот захихикал и незаметно потерял сознание.

Когда он пришел в себя, он уже не сидел в кресле, по щиколотки в теплом геле, а лежал на кровати у себя в спальне. Совершенно определенно без геля. Было очень приятно выплывать обратно. И даже сидящий в кресле омеговец без всяких признаков наручников картины не портил.

— Шоколад, — вампир показал подбородком на плиточку в ярко-черной (именно так Олег обозначил этот насыщенный цвет) упаковке. Плиточка лежала прямо у Бегемота на груди. Бегемот протянул к ней правую руку — и не почувствовал прикосновения. Он видел пальцы, но они были немы. И стянуты бинтом. Это граната, вспомнил он, и левой разломил плитку вместе с оберткой. Откусил кусочек. Шоколад был горьким и жирным. «Авиационный», почему-то говорил о нем Габриэлян. И страшно подумать, сколько в нем всякой химии.

— Простите, — сказал вежливый мальчик Олег, — у вас чаю не найдется?

— Нет… к сожалению, — старший повел плечами, и Олег понял, что ему очень больно. — Но я могу позвать твоих…

— Коллег. Они сейчас сами здесь будут.

О чем можно вести светскую беседу со старшим, которого только что травил серебром? Наверное, у них тоже есть какие-то хобби…

— Что там? — спросил Олег.

— Там? — вампир кивнул теперь уже на дверь спальни. — Ваша группа поддержки и взвод уборщиц. А я жду, пока из Цитадели доставят бокс. А ты ешь, мальчик. Волна — это не шуточки.

Бокс доставят из Цитадели… не хочет Габриэлян рисковать свидетелями, подумал Олег.

Открылась дверь. Кессель внес на блюдечке большую дымящуюся чашку.

— Спасибо, — сказал Олег. Суслик помог ему сесть. — Как там Король?

— Полежит до утра — будет совсем хорошо. Покажи руку.

Размотав повязки, Олег, к своему удивлению, увидел не только ссадину на ладони, но и три длинных шва на предплечье.

— А это еще откуда?

— А это покойный Гордин тебя успел полоснуть когтями, — отозвался из кресла старший.

Надо же, пропустил. Он меня драл, а я пропустил. Наверное, сильно о плату приложился и уже не понимал, что где болит.

— Вы чаю не хотите? — спросил Кессель. — Я еще заварил.

— Нет, спасибо, — ответил омеговец. — И вообще мне сейчас лучше не есть и не пить. Сами понимаете…

— Увы, нет. Почти не помню.

— Эти, — рот старшего дернулся, — сказали нам, кто приехал, но не сказали, с кем. Ваш напарник тоже данпил?

— Он не данпил, он литературный персонаж, — пискнул Олег. — Я нужен?

— Нет, можешь спать. Сейчас доставят бокс, и мы все отправимся спать.

Прелесть рекреационных боксов состояла в том, что они крепко запирались не только изнутри, но и снаружи. Залезть в такой. И не открывать. До часу. Или до двух.

— Когда у нас рассвет? — обреченно спросил Олег.

— Часов через пять, — сказал вампир. И усмехнулся. — Тебе, наверное, кажется, что прошло много времени. На самом деле ты отрубился меньше часа назад. А весь бой шел сорок девять секунд.

Пять часов — это было неплохо. Во всех смыслах. Если, конечно, эти не планируют повторного визита. Хорошенького все-таки понемножку.

— Не бойся, — вампир, наверное, поймал опасение. — У вас подкрепление. Из Центра. А вот и оно.

«Оно» — оказалось высоким, плечистым типом в легком костюме спортивного стиля — извольте радоваться, московский отряд спецназа СБ «Гром».

— Пришел бокс. И… все остальное, — вежливо, но неприязненно сказал он старшему. Тот кивнул и поднялся. Теперь Олег увидел, что у вампира в двух местах был прострелен живот.

— Куда, простите… Здесь все-таки неудобно.

— В спальне направо, — кивнул визитер.

Неудобно что?

Они вышли все втроем — спецназовец, вампир, Кессель. Пауза. Внизу Кессель опять предложил кому-то чаю. Наверное, людям из цитадели.

Ответа Олег не расслышал.

Старший из Омеги явно двигался с трудом. Почему они не занесли бокс сюда? Он же запирается, в конце концов, а гостю и так досталось.

Олег сложил два и два. Похолодел. Поднял себя с постели и вышел на галерею. В одних трусах, но с револьверным гранатометом, который сам не помнил как взял. Вышел как раз вовремя, чтобы встретиться глазами с темноволосым, до синевы бритым молодым мужчиной. По виду — из более южных областей. Грузин? Абхазец? Аджарец? Осетин?

— Сюда, пожалуйста, — сказал еще один человек в форме.

— Спасибо, — механически ответил неизвестный. Голос низкий, хриплый. По походке Олег заметил, что парень слегка пьян. Совсем чуть-чуть.

— Извините, — сказал Олег, сдвигаясь с дороги.

Они отбились от Омеги — и из-за этого сейчас умрет посторонний хороший человек.

— Не за что, — тот пожал плечами. Хотел сказать еще что-то, но только махнул рукой.

За ним закрылась дверь.

— Это Лотерея, да? — скривившись, спросил Олег. Кессель вместо ответа протянул ему свою планшетку.

«Николай Чхония», — прочел Бегемот. — «2199.06.04». Он был младше, чем выглядел.

У этого человека пять братьев и две сестры. Семья — иммигранты. Статус граждан они получили 11 лет назад, и сейчас младшей дочери должно было исполниться 13. Что выводило родителей из-под иммунитета…

— Обрати внимание — третий сын, — негромко сказал Габриэлян. — Как правило, в таких семьях первый получает профессиональную подготовку к восемнадцати и идет работать. Второй — получает образование, пока отец и работающий старший брат могут его содержать. А третий записывается в Лотерею, когда подрастет. И если подходит. Если первый или второй ребенок — девочка, то записывается, конечно, она.

— Ящерица отбрасывает хвост… — сквозь зубы сказал Олег.

— Не хвост. Спаянность в таких семьях довольно высокая. И что интересно, — Габриэлян оперся на перила, — чем дольше держится такая система, тем больше в семье выживает людей. Я имею в виду, вообще. Живут дольше, успевают больше, представь себе, меньше болеют.

— Мы могли застрелить их всех, — сказал Олег, стараясь держать себя в руках. Гранатомет он на всякий случай положил на перила. — Просто в бою. И нам бы ничего не было.

Это должна была слышать целая толпа — уборщицы, ребята из «Грома», двое гостиничных охранников — но Бегемоту было плевать.

— Омега, — сказал Габриэлян, — довольно удобное орудие для сведения счетов, но большую часть своего времени все-таки ловит мышей. То есть варков-нелегалов. И делает эту работу лучше, чем это получилось бы, скажем, у нас. Вот и посчитай, сколько именно стоит обученный специалист. Особенно, если речь идет о регионе, который граничит с фронтиром.

Олег ненавидел его в эту секунду всем сердцем и душой. Потому что он опять был прав. Тут, за дверью, холоднокровный гад жрал человека — хорошего человека, добровольную жертву ради своей семьи! — и при всем при том Габриэлян был прав, потому что если этого гада извести — на его место придут пять других гадов, не признающих вообще никакого закона и никакого порядка.

— Мы бы создали иллюзию непричастности, Олег, — грустно сказал Кессель. — И не более того.

«Тебе придется забыть об Але», — сказали ему тогда. Правду сказали.

Он смотрел на планшетку Кесселя. Николай. Николай Чхония. Интересно, я когда-нибудь забуду эту фамилию? И стоит ли мне ее забывать?

В уголке экрана мигал значок глушилки.

…А поутру они неизбежно проснулись…

Олег разлепил один глаз, другой… рука болела. Голова не болела — против всех ожиданий. Только была тяжелой. А тело — легким. Кажется, чай, который налил ему на ночь Кессель — это был не простой чай.

Солнце лупило прямо в зеркальное окно — так что оно потемнело и в комнате повисли искусственные сумерки. Олег выбрался из-под одеяла. Сегодня — в Управление. Нужно выглядеть эффектно.

А как, если «выходной рабочий» костюм — джинсовая курточка-доломанка и джинсовые же к ней брюки — уделан кровищей и йодом? Значит, остается либо совсем раздолбайский вариант — шорты, футболка на три размера больше, которая почти целиком их прикрывает, скатанные у щиколоток носки и беретик на одно ухо — либо наоборот, школьная форма со споротыми эмблемами. В отличие от многих сверстников, свою школьную форму Олег любил: 14-й матлицей заботился не только о внешнем виде, но и об удобстве учащихся.

Подумав, и оценив драматический эффект, Олег остановился на форме. Тем более, что под школьный пиджак отлично шла рубашка с коротким рукавом. А сам пиджак, при случае, можно было и снять.

Причесываясь перед зеркалом (левой рукой — матушки, а как же я работать-то буду?), он оценил в должной мере свой бледный вид. Нужно что-то делать.

Снизу доносились голоса: все трое уже проснулись. Олег посмотрел на часы — без двадцати восемь. Почему его не разбудили?

Он оставил шевелюру в покое — захочет пролетающая ворона снести яйцо, снесет — проверил состояние всех острых и огнеопасных предметов, и вышел на галерею.

— Доброе утро. Я что, сегодня держу форт?

Надо сказать, что аварийная команда казино дело свое знала на ять. По состоянию гостиной никак нельзя было сказать, что в ней несколько часов назад уговорили четырех высоких господ с сопутствующим битьем посуды. Ну разве что так, по мелочи. В одном месте снесены перила — ремонтную команду ночью не вызывали, чтобы гости могли поспать спокойно. Голопанель, грохнутая Олегом, отсутствует — а новой нет, такие дуры монтируются тоже не пять минут. Гелевые мешки на трех креслах — прозрачные, без чехлов. Наверное, те еще из чистки не вернули. Или магазин закрыт. А что, так даже симпатично.

Кроме этих, едва заметных постороннему глазу, изменений, в гостиной было еще кое-что новое и незнакомое: высокий, очень красивый негр в военной форме с майорскими знаками различия. С Кесселем они совершенно непринужденно разговаривали по-испански. Интересно, где таких выдают?

— Доброе утро, тритон! — отозвался снизу Король. — Завтрак тут уже слезами изошел.

Тритон, это потому что проспал или потому что зеленый?

Негр поднял голову и посмотрел на Олега с некоторым недоумением.

— Доброе утро, — сказал Габриэлян, — Олег, действительно спускайся. Майор, это Олег Марченко, наш стажер. Олег, знакомься, майор Альварес из военной полиции.

Так это ему мы всем этим обязаны… А он действительно по виду чистый испанец. Будем считать, что его поймал доктор Гаспар Арнери и перекрасил.

— Очень приятно.

Олега не пришлось просить дважды — ломтики карбоната на блюде были нежными, бело-розовыми, влажными, как лепестки шиповника после дождя, сыр — даже на вид упругим и плотным. Румяные булочки горкой. Кофе. Салат. М-м…

— Шоколад, — напомнил ему Король, пододвинув плитку витаминизированной коричневой мерзости. Бегемот скривился. Кто бы подумал, что настанет такое поганое время, когда шоколад придется есть как лекарство?

— Майор Альварес пришел, чтобы сообщить приятнейшее известие, — сказал Кессель, подливая гостю кофе. — Организатор ночного нападения на нас, господин Корчинский попытался этой ночью пересечь границу. Задержан военной полицией и сейчас находится в фургоне внизу.

— Большое спасибо, — сказал Олег. — А что, побежал только он? Или только он в фургоне? — Интересно, когда он отбыл: после штурма, во время, или до?

— Улов был… несколько больше. Остальных мы отправили военным бортом в Москву, — ответил майор. По-русски он говорил с жестковатым акцентом, но свободно. Если бы не цвет кожи, его можно было бы принять уже не за испанца, а за эстонца или латыша. Точно Арнери постарался.

Альварес какое-то время прихлебывал кофе молча, потом все-таки решился спросить у Олега:

— Извините, если вопрос покажется вам нескромным, но — сколько вам лет?

— Шестнадцать, — весело ответил Олег. — Уже три недели как.

Альварес молча оглядел всех остальных — Габриэляна, Короля, Кесселя. Лицо Габриэляна было совершенно непроницаемо, Король, казалось, полностью ушел в трапезу, Кессель возвратил Альваресу его собственный внимательно-участливый взгляд. Олег решил несколько взорвать обстановку, поставил чашку и как, можно громче бахнув себя в грудь, протарахтел:

— Пер Бако это львенок а не ребенок клянусь душой о боже мой удар был верен я умираю!

Языком майор владел хорошо, а вот со Щепкиной-Куперник знаком не был. Или даже с Ростаном. Но смысл он, тем не менее, поймал. Профессия обязывает.

— В восьмом классе я играл Мударру в школьной постановке по романсеро. Правда, — улыбнулся Альварес, — подозреваю, что имя благородного мавра по-русски звучит не очень прилично.

— Благородные мавры довольно быстро, — сказал Кессель, — пропали из песен начисто. Когда мавр побежден, он превращается в мориска и слово, данное ему, резко теряет в весе.

— Ну, те романсеро, по которым мы ставили пьесу, в своем роде дают ответ… Оставишь в живых, скажем, старика — а он возьми и устругни себе сына, — Олег чуть не зашипел от восхищения правильно употребленным аористом, — и к королю во дворец является мститель за скандалистов, убитых два десятка лет назад.

Олег смотрел то на одного, то на другого. Варится что-то у армейских, ох, варится. Но не его это дело. Кесселя. Армейские только с ним будут говорить, с бывшим Полковником. А бегемотово дело — он разнял булочку на две части, переложил сыром, колбасой… Вмири зкасок тожи люби булочкы. Гнум. И краем глаза уловил одобрительный кивок справа. О. В кои-то веки номер Габриэляна тоже шестой.

Ну хоть гость спрашивать перестал, что делает шестнадцатилетний сопляк в боевой группе.

— Ну что, — Король вытер салфеткой чуть подрагивающие руки и бледноватый рот. — Поехали кататься, смотри какая ночь? Я его из дневной комы выводить не буду. И не просите.

— И не попросим, — пожал плечами Габриэлян. — Сеньор Альварес, вас не затруднит выгрузить господина Корчинского перед управлением внутренних дел?

— Перед? — переспросил майор.

— Да. Перед. Даже… если это не трудно, я предпочел бы, чтобы его выбросили, а не выгрузили.

Альварес не стал скрывать некоторого изумления, но… почему бы и нет? Хозяин-барин, а в обезглавленном регионе Габриэлян был на данный момент единственным и полным хозяином.

«Штабной пентхаус» теперь охранялся «громовцами». Машина «московских гостей» — тоже: перед бронированным лимузином шел тяжелый джип с отбойником, по бокам — бронированные вэны, а сзади — машина военной полиции. Ну и воздух, конечно. Серые армейские же снитчи с боевыми кассетами. Естественно, такой кортеж не мог не привлечь внимания. Так что господина Корчинского вытряхнули из кузова при большом стечении публики. Вытряхнули достаточно бесцеремонно.

Сопротивления господин Корчинский не оказывал — как и предполагал Король, бывший начальник УВД находился в дневной коме. Ага, догадался Олег — так вот почему меня не будили — ждали, пока его придавит.

Ребята из «Грома» подались было вперед, но Габриэлян остановил их жестом и сам взял Корчинского за шиворот. Король и Кессель ухватили объект, соответственно, за ножные анклеты и за стальной пояс, к которому крепились наручники. Картинка выходила в высшей степени унизительная. Бегемот добавил масла, следуя за старшими с ангельской улыбочкой.

Вестибюль управления внутренних дел был полон народу. Габриэлян шмякнул Корчинского на пол, достал платок, аккуратно вытер лоб и громко сказал:

— Господа. Я — Вэ А Габриэлян, полномочный представитель советника при президенте Российской Федерации Аркадия Петровича Волкова. Присутствующий здесь высокий господин арестован мной с полного одобрения советника и главы СБ Российской Федерации господина Рыбака, при поддержке военной полиции в момент нелегального перехода границы. Он обвиняется в получении взяток в особо крупных размерах, участии в продаже людей за фронтир, а также в вывозе из-за фронтира нелегального золота, оружия, наркотиков. Свидетельств против него достаточно, поэтому я не стану затруднять себя формальностями. Прошу вас, покажите мне дорогу в его кабинет.

Акустика в вестибюле была замечательная.

Дежурный отклеился от стекла, дернул ручным сканером. То, что он там увидел, его явно не обрадовал. Зажмурился. Открыл глаза. Видение не пропало.

— Я…

— Вы не имеете права покидать свой пост. Найдите кого-нибудь. Мы не торопимся.

В конце концов доброволец сыскался. Корчинского тем же порядком — шиворот, пояс, ноги — затащили в лифт и подняли на четвертый этаж. Интересно, зачем его сюда? — думал Олег. Почему не в Цитадель? Не в тюрьму? Не в Москву, наконец?

Распахнулись высокие буковые двери. Спецназовцы под командованием того самого офицера, который ночью приходил за старшим, оттерли с дороги побледневшего референта. Чуть раскачав в дверях, Корчинского швырнули на ковровое покрытие в углу.

Генерал-майору Корчинскому не повезло, подумал Габриэлян, глядя на бесчувственное — до поры до времени — тело, распростертое на ковре. Савицкий и Струк мертвы, Речица застрелился, так что Корчинскому придется отдуваться за троих.

— Бегемот, — развернулся он к мальчику. — Возьми для охраны сержанта Козака и сходи в ближайший хозяйственный магазин. Мне нужны, — он начал загибать пальцы: — садовые ножницы, резиновые трубки, четыре метра проволоки, ножовка, три прорезиненных фартука, бахилы и латексовые перчатки, и того и другого — по три пары. Повтори.

Олег отбарабанил весь список, спросив напоследок:

— А почему не четыре?

— А потому что незачем четверым у одного стола толкаться, — с ленцой ответил Король.

— Вперед, — кивнул Бегемоту Габриэлян.

Олег двинулся вперед, пытаясь понять, как сочетаются эти предметы, и почему нельзя было просто заказать их у хозяйственной службы. И тащить все это наверняка придется ему… ведь охрану нагружать нельзя. А впрочем, ведь можно заказать с доставкой, или взять посыльного, а это уже совсем другой разговор. И Олег посыпался по ступенькам.

У вчерашнего лейтенанта, естественно, нашлась карманная карта-навигатор, так что дислокацию нужного магазина указал именно он. Олег прошелся вдоль полок — магазин был филиалом рая для всех, кто «близок к земле» — и очень скоро загрузил корзинку всем заказанным. Перчатки и бахилы он, ухмыляясь, выбрал ярко-желтые, цвета «вырви глаз». Фартуки — веселенького голубого колера, с разбросанными там и сям по синеве апельчинчиками и бананчиками.

— Будете подрезать виноградник? — спросила кассирша, улыбаясь. Олег заметил, что в последнее время с ним начали заигрывать не только девочки, но и женщины.

— Еще как, — он сверкнул глазами и зубами, принимая чек.

Ко всему этому пришлось взять и объемистую хозяйственную сумку — пакет бы порвался. Прошагав с этой сумкой через все УВД (посыльного завернули на проходной, порядок есть порядок) под изумленными взглядами местного населения, он понял первую часть замысла Габриэляна. Вернувшись в кабинет, понял вторую: его убирали, чтобы он не путался под ногами, пока трое мужчин делают самую трудоемкую часть работы: раздевают Корчинского и фиксируют двумя парами наручников и анклетов на обычном столе, заломив руки и ноги под столешницу и приковав их к несущей планке.

Старшие — существа сильные. Но и на них имеется инструментарий, обычно входящий в стандартное снаряжение оперативников «Омеги». Олегу это слегка напомнило рактивку — снял с монстра волшебный ножик, зарезал им другого монстра…

— Монстр, — сказал Габриэлян, — это правильно. Это то, что показывают. Monstro, monstrare, monstravi, monstratum. Демонстрация, так сказать.

Он закатил рукава рубашки, взял макетный нож, чуть надрезал левую ладонь у основания и приложил к губам вампира, приводя того в чувство.

Когда тот раскрыл глаза, Габриэлян поставил сумку на письменный стол, в пределах видимости Корчинского, и начал вынимать покупки по одной.

— Ваше превосходительство, в определенном смысле мне вас жаль, потому что Савицкий и Струк заслужили то, что получите вы, в большей степени. А вас бы я просто шлепнул. Но так уж вышло, что на финишной прямой они вас обошли, а кто-то должен послужить наглядным пособием по теме «что такое хорошо и что такое плохо».

Корчинский что-то засипел. Ага, голосовые связки парализованы — значит, никакой информации Габриэляну от него не нужно.

— Да, — сказал Габриэлян, — вы меня правильно поняли. Помещение не экранировано. Уже.

Он снял пиджак, вынул из сумки передник, посмотрел на психоделические фрукты, потом на Олега… Перистые брови поехали вверх. Габриэлян выудил перчатки с бахилами, осмотрел их и одобрительно кивнул. Распечатал по паре того и другого, надел, подумал. Отыскал среди покупок ножовку. Уже с ножовкой в руках открыл дверь, сделал шаг в коридор. До Олега донеслось…

— Я понимаю, что это не входит в ваши обязанности, но нельзя ли попросить кого-нибудь принести нам чаю? Просто черного чаю, четыре чашки. Нет, без сахара, без мо… сливки — это профанация.

— Пассатижи, — сказал Король, разматывая проволоку. — Ты забыл заказать пассатижи.

— А что, — Габриэлян расправлял фартук на плечах. — Руками не справишься?

— Да справлюсь, — Король пожал плечами. — В случае чего Суслик поможет.

Он подошел к Корчинскому и использовал полмотка проволоки на то, чтобы привязать торс варка к столу. Ага, понятно, зачем нужны были пассатижи — как следует скрутить концы. Габриэлян садовыми ножницами обрезал лишку. Поднял ножовку.

— В определенном смысле, как я уже сказал, мне вас жаль. Во всех остальных — нет. Торговать людьми, Иван Михайлович, это очень нехорошо. В ближайшие пять минут я рекомендую вам подумать о том, каково это: разом лишиться дома, родных, друзей, всех человеческих прав… Вы давно променяли человеческие права на нечеловеческие, — первое движение ножовки было тяжелым: кожа упруга, зазубренному полотну поддается нелегко… — но нечеловеческие права сопряжены с нечеловеческим же риском. Человек на вашем месте умер бы довольно быстро.

Человек на месте Олега тоже мог бы умереть довольно быстро. От испуга. Если бы не училище. И то, ему казалось, что волна вжимает его в диван.

— Обрати внимание, — сказал Король, — это он еще пытается бить. Когда они просто боятся, это фоном идет, со своими чувствами не перепутаешь.

— Что ж вы так под руку, Иван Михайлович… — укоризненно сказал Габриэлян.

И все равно… — Олег сглотнул. И все равно он бы не смог смотреть, если бы…

Если бы не Аля. Он сожрал бы Алю, — напомнил себе Олег. Может быть, именно он бы и сожрал — кто знает, как там ложится фишка в этой их драной лотерее. Из-за таких как он… ради таких как он… умирают такие, как этот вчерашний… Николай Чхония… А они разменивают этот дар на дешевые цацки. Превращаются просто в паразитов…

Когда ножовка пошла по кости, звук изменился. Изменилась и «длина волны».

— О, — сказал Король. — Это уже пошло свое.

За дверью раздался стон, звук падающего подноса и бьющейся посуды, крик, шипение, ругательство…

— Уронил, еще и обварился, — Габриэлян поморщился.

— Шлимазл, — сказал Король, посмотрев в приоткрытую дверь. — Я лучше пойду сам заварю.

— Не надо, пусть сходит корнет. А ты сейчас будешь ногу фиксировать, готовь проволоку.

Король натянул перчатки: несмотря на специфику кровообращения старших, вокруг Корчинского было уже… слегка влажно.

— Вечно корнет да корнет, — пожаловался Олег, изо всех сил стараясь не пустить петуха. — Я, наверное, чайник заварю и принесу. У них тут все равно наверняка ничего лучше «Леди Грей» нет.

Корчинскому дважды не повезло. Двадцать лет — неудобный возраст. Восстановление уже идет быстро, а боль еще чувствуется. Олег подумал — закрыть за собой дверь? — да нет, потом же с подносом идти — и оставил приоткрытой.

Он не затягивал время — но и не торопился. Куда торопиться-то? Его превосходительство не убежит. А тонкая нота, вибрирующий беззвучный вой превосходящей все боли, доставала через один этаж и пять дверей.

Приличный чай — «Виктория» — нашелся в кабинете какого-то следователя по особо важным. Сам «важняк» сидел за столом, сжимая пальцами виски, и на просьбу одолжить чаю только бессильно кивнул. Олег скрутил фунтик из чистого листа бумаги и отсыпал полпачки. Когда он выходил, «важняк» поднял голову.

— Слышь… — спросил он, глядя измученными глазами. — А что… там?

— Сходите посмотрите, — Олег приглашающе махнул рукой на дверь. — Мы не запираемся.

— Да экранируйте вы его — работать же невозможно…

— А что, — удивился Олег, — здесь раньше можно было работать? Но я спрошу. Или сами спросите.

Следователь проводил его безумным розовым взглядом.

Поднявшись наверх, Олег добыл еще и чайник — не бегать же с чашками к общему бойлеру/фризеру, который в народе называют просто «самописец». Когда он вернулся с заваркой, Габриэлян и Король успели закончить со второй ногой вампира. Габриэлян не отпиливал ноги до конца, и его замысел стал Олегу ясен: ткань будет стремиться срастись. И не сможет.

Действительно на какой-то стадии стоит вернуть экран на место. Мигрень же будет у всего здания. Если не у всего квартала. И как это во время публичных казней ничего такого не получается? Все-таки есть какая-то защита?

— Есть, — сказал Король. — Солнечный свет наездника глушит. Ну и проецирующая способность падает. Если его сейчас на солнышко выдвинуть, ты его — эйн, цвей, дрей — слышать престанешь.

Солнышко было уже обеспечено — Кессель курил у открытого окна — но стол с Корчинским находился в тени.

Олег разлил чай по чашкам, поднес «трудящимся», выслушал положенные благодарности и опять уселся на диван.

— Займись отчетом, — сказал Король. — Кстати, знаете, что мне Речица сказал?

— Мм?

— Пожелал оказаться на его месте.

— Ну это, — фыркнул Габриэлян, — он у нас оптимист.

— На его месте окажутся все, рано или поздно, — Кессель раздавил окурок в обсидиановой пепельнице.

— На его нынешнем месте, ты хочешь сказать, — уточнил Король.

— Ну да.

— У тебя какая-то мрачная жизненная философия, — Винницкий отхлебнул чаю. — Зачем поздно, если можно рано? И зачем рано, если можно вовремя?

Олег, глотнув из своей кружки, почувствовал облегчение. Нет, беззвучный вой не стал тише — сил прибавилось. Он посмотрел на дергающееся тело Корчинского — белое, в нужных местах покрытое черными волосками, настолько совершенное, насколько позволило изначальное строение костяка и мышц. Каждый высокий господин — совершенство в своем роде. Корчинский об этом сейчас горько жалеет, наверное.

Отчет писать не хотелось. Олег подумал, пошел в приемную — в одном из отделений шкафа обнаружился складной пылесос-мойщик. Если Габриэлян собирается сюда кого-то звать, кабинет следует привести в порядок. Не то чтобы там очень насорили, но все же…

В кабинете опять разглагольствовал Король:

— А ты знаешь, меня вот почему-то совершенно не задевает. Не понимаю я Голдмана, ну хоть ты лопни. Две минуты в кадре лужа, в которую капает вода, и мы любуемся на эту лужу. Зачем мне лужа? Вы мне лица покажите, руки. Актерскую игру покажите мне за мои деньги.

— Напомню тебе, что в описываемом тобой кадре… — Габриэлян щелкнул садовыми ножницами, палец Корчинского упал на пол и начал сгибаться и разгибаться как придавленный червяк. Олег стиснул зубы: чай запросился наружу. — …Лица именно что отражаются в луже.

— Да нафиг мне сдалось их отражение в луже! — чтобы всплеснуть руками, Король оторвался от планшетки. Корчинский издал прерывистый сиплый вопль — то ли действие станнера закончилось, то ли сумма боли превысила какой-то допустимый порог. Кессель шагнул к нему и снова приложил станнер к горлу.

— Миша, — сказал он. — Ты забываешь, что есть еще такая вещь как символика. Джейн и Бальтазар разговаривают, отражаясь в луже чистой дождевой воды на мраморной могильной плите, но отражение Джейн видно, а отражение Бальтазара дробится из-за капель. Джейн умрет, а Бальтазар исчезнет. Вспомни: ни разу за весь фильм мы не видели его глаз. Он — энигматичное существо. Не от мира сего. В сцене в гостинице он не отражается в зеркале — помнишь?

- Мало ли кто не отражается в зеркале! Я сам, может, не отражаюсь. Ты мне еще ворону эту из предыдущего… как его, «Сквозь темное стекло», вспомни — как она в кадр не попадала. Тоже энигматическое существо, тьфу, не выговоришь. А я тебе скажу — панты. Историю рассказать не могут, так щеки надувают.

Олег, преодолевая тошноту, сунулся было с пылесосом под стол — и с облегчением услышал от Габриэляна «не надо».

— Как говорил один мой знакомый джанкер, — поддержал Король, — Чем херовей, тем джанковей.

— Это еще раньше было девизом анархистов. Чем хуже, тем лучше, — садовые ножницы щелкнули под столом в последний раз — больше у Корчинского пальцев на руках не было. — Иван Михайлович, орган воспроизводства вам ведь не нужен? Уже сколько лет как.

Предыдущего заряда станнера, видимо, хватило.

— Понимаешь, — продолжал Габриэлян, — моби ведь само по себе, в каком-то смысле и есть эта лужа на плоской поверхности. Зеркало, только с помехами. И одна из его задач — поиск другого. Какое-то время казалось, что это задача уже решена, что человечество своего «другого» не то отыскало, не то произвело. Но уже десятилетия как понятно, что старшие, в общем, такие же люди, а все различия, — щелк, — фенотипические. Количественные, а не качественные.

— Не знаю и знать не хочу, — отрезал Король после очередной короткой очереди по виртуальным клавишам. — Почему я смотрю вот это плоскостное черно-белое старье — и меня берет?

— Потому что ты существо не энигматическое, а доисторическое. Раптор. Предок курицы. Ты, как о тебе правильно сказали, эпический персонаж. Не знал? Твои бабелевские деятели по «Илиаде» строем ходили. Впрочем, «строем» — это незаслуженный комплимент.

— И потом, Король… — Кессель неуловимо оказался в комнате со щеткой и совком, — Ты забываешь, что у Габриэляна не просто плоскостное старье, а коллекция, которую отбирали на протяжении трех поколений и уберегли в войну. А такие вещи как «Гражданин Кейн», «Война миров» или «Саламанка» — они не ржавеют.

Он вымел из-под стола все, что уже не шевелилось, сгреб на совок и ссыпал в им же принесенный пластиковый пакет. Потом сказал:

— Сигареты кончились. Корнет, вы не окажете мне услугу — погнать посыльного за сигаретами?

— Селектор вообще-то на столе, — ядовито сказал Олег, поднимаясь. — А там, вероятно, очередь к щели.

— Так попроси их зайти хотя бы в приемную, — сказал Кессель, встряхивая пакет. — Зачем стоять в коридоре — неудобно же…

— И какой-нибудь мусорной еды, — добавил Габриэлян, снова берясь за ножовку. — Притомился я тут с вами, Иван Михайлович, и вроде бы проголодался. А вам, корнет, — шоколаду. Не забывайте.

— Зачем мусорной? Мне секретарша его зама сказала, что тут неподалеку замечательная бубличная. Я попрошу ее заказать.

Олег вышел в приемную — за его спиной Король опять принялся клясть неосимволистов — осмотрелся. Да, посадочных мест, в принципе, достаточно. Шагнул в коридор, посмотрел на стоящих, на нетронутую чайную лужицу…

— Заходите пожалуйста, — сказал он. — Там скоро закончат.

Все, однако, шарахнулись к другим дверям. Через пять секунд коридор был пуст, пуста была и приемная — не считая той самой секретарши зама, которая лежала сейчас на диване.

— И почему меня поняли превратно? — Олег пожал плечами. — Где у вас кнопка связи с курьерской службой?

Он заказал бублики, халу и четыре «уголка» с курицей и грибами. Потом вернулся в комнату.

— Может, пожалеем народ? Секретарша просто загибается.

Габриэлян отложил ножовку, перетянул резиновыми жгутами надпиленное плечо Корчинского — не для того чтобы помешать вампиру истечь кровью, тот все равно не смог бы — а чтобы не дать тканям срастись.

— Ладно, — сказал он, окидывая сделанную работу взглядом художника. — Андрей, помоги.

Они взялись за стол — Кессель со стороны ног, Габриэлян — со стороны головы. Корчинский невообразимым способом изогнул шею и вцепился зубами Габриэляну в предплечье. Несмотря на всю свою выдержку, тот не смог не измениться в лице, но все же аккуратно поставил стол возле окна и спокойно дождался, пока солнце не заставит вампира ослабить хватку.

— Вы думаете, — Кессель а-ля Самсон в Петергофе разжал челюсти Корчинского, — что стоило выбить вам и зубы?

— Нет, — сказал Габриэлян, — Впечатление не то. Мимика резко портится. Олег, прости, позвони в гостиницу — пусть пришлют пакет из моей спальни. Надо было, конечно, свежую рубашку с собой взять… как-то не подумал.

— Фигаро тут, Фигаро там… — на самом деле Олег был рад сотне этих мелких поручений и готов выполнить еще столько же. — Алло, «Три Короля»? Это мы, из пентхауса. Пожалуйста, поищите там в руинах белую рубашку с воротником 14-го размера.

— Две. — Король поднял палец — Я тоже успел вляпаться.

— Две. Одна должна быть в пакете в синей спальне. Да, она была цела. И шкаф цел. Там может быть еще. Милиция? Ну, пусть они мне позвонят. Нет, лучше не на комм, лучше, если можно, сюда. Да, да, номер правильный, спасибо. Да, я тоже думаю, что они не будут возражать. Еще раз спасибо. — Он отключился. — Говорят, сейчас будет.

— А что там делает милиция? — поинтересовался Король.

— Составляют список жертв и разрушений. Страховая компания потребовала.

А где у них страховая компания?

— В Берне, — мстительно сказал Олег.

— А-а.

Послышался стук в стену — войти секретарша не решалась.

— Принесли б-бублики.

— Большое спасибо, — Олег прошел в приемную, принял пакет. — Ну что, он вас больше уже не беспокоит?

Женщина посмотрела на него как на паука-птицеяда.

— А знаете, — сказал он, смерив ее взглядом, — в Ленкорани за вас дали бы не меньше пяти унций золота. И это еще только перевалочный пункт. А в конечном потенциальный муж отвалил бы около пятнадцати — особенно если у вас уже есть здоровые дети. Они есть?

— Сколько тебе… вам… лет?

— Тебе. Меня зовут Олег. Мне столько, на сколько я выгляжу, Анна Евгеньевна. Я человек.

Он подумал и добавил:

— Биологически.

— А… эти?

— Они тоже. В основном. Майор Кессель данпил, но это, наверное, не в счет.

— Данпил?

— Угу, — Олег откусил от бублика. — Фпонтанное иффеление. Флыхали?

— А что, их не…

— Как когда. То есть, кажется, хотели, да Аркадий Петрович не дал.

— Кто?

— Господин советник Волков. Он не любит, когда выбрасывают что-то полезное. Меня вот тоже не дал.

— П-понятно.

— А если не секрет, — Олег скроил мордашку «мальчик-паинька», — что вас так шокировало? Ведь такие вещи все время происходили рядом с вами. Каждый день. Не в этом здании, конечно. Но была тут пара местечек за городом. Вы не знали?

Женщина помотала головой.

- Ну вот, а говорят, что женщины любопытны. Врут все. Вы же наверняка что-то слышали — только не допускали в сознание. Понимаете, оно все время происходит где-то рядом — но никто не хочет знать.

— Т-теперь будут знать?

— Теперь, наверное, не будет происходить. Когда мы закончим. Какое-то время. А может, совсем. Может, — сочувственно сказал Олег, — вы домой пойдете?

Она несколько нервно откашлялась.

— Запрещено без приказа прямого начальства.

— А оно что?

— Оно в медпункте, в глубоком обмороке.

Надо же, какие нежные менты пошли, — в дверь снова постучались. Рассыльный принес рубашки для Габриэляна и Короля.

— Булочки, сэр, — Олег торжественно внес пакет. — И рубашки. И… — он кинул взгляд на Корчинского и осекся.

— Мы подумали и я решил, что органы пищеварения ему тоже больше не нужны, — Габриэлян запустил руку в пакет, отломил кусочек халы. — А вот мне они сейчас ой как понадобятся.

С Корчинским, по всей видимости, он закончил. Садовые ножницы, ножовка и те трубки, что не пошли в ход, валялись на письменном столе генерала. Там же — те фрагменты бывшего начальника УВД, которые Габриэлян счел излишними. Пакет был плотно завязан — ткани старших разлагаются быстро, особенно на солнце. Короля сменил за планшеткой Суслик. Глубокое погружение в работу не помешало ему поймать, не глядя, брошенную Габриэляном пачку сигарет.

— Ты с секретаршей разговаривал?

— Она в трансе, — честно доложил Олег, — ее патрон в обмороке. Все остальные, видимо, в ужасе. Или в растерянности.

— Тогда определи местоположение обморока, ужаса и растерянности, — хала таяла как при съемке рапидом, — и давай всю верхнюю часть списка сюда. Через двадцать минут.

— А это… панно?

— Пока пусть так постоит.

Олег совершил обратную эволюцию — с пакетом в руке — и все таким же голосом пай-мальчика спросил:

— А где у вас медпункт?

Получив ответ, он все с тем же пакетом пешком спустился на пять этажей вниз и бросил пакет в общий мусорный бак, в отделение для органических отходов. Потом без всякой спешки зашел в медпункт на третьем этаже.

— Господин капитан просил передать, — нежно сказал он сине-зеленому генерал-майору валяющемуся на кушетке с датчиками сердечной деятельности, приклеенными к груди. — Чтобы вы поднялись в кабинет своего бывшего коллеги немедленно.

Пострадавший начал шарить рукой в поисках рубашки и Олег предоставил ему заниматься этим только в обществе врача. Потом вернулся в приемную, уже самостоятельно отыскал комбинацию для общей связи и сделал объявление. Себе он больше всего напоминал сейчас вокзального робота. Настолько, что только очень большим усилием воли удержался от того, чтобы добавить «к третьей платформе». И подумал, что Габриэлян бы удерживаться не стал.

Что происходит, он уже понял. Костоломов и кровососов тут все-таки видали, а вот вежливых подростков, разносящих чай — нет. Знал бы, матроску надел бы. То есть, сначала нашел бы и купил, а потом уже надел бы. И шортики на подтяжках. Нет, лучше кюлотики с пуговицами под коленками. Пуговицы на крайняк самому можно пришить.

Двух секретарш, чтобы зря не страдали, он погнал за посудой и вторым чайником — для пущего эффекта следовало обеспечить напитками все почтенное собрание. Последняя вспышка интуиции заставила его приволочь из кабинета обморочного УВДшника роскошную деревянную, отделанную неизвестно чьей костью ширму и отгородить ею «панно». С одной стороны.

Корчинский подавал признаки жизни, но уже не так активно, как раньше. Зато регенерирующие ткани обрели, казалось, собственную волю — плоть на срезах словно покрылась ворсом: мышечные волокна потянулись вперед, как трава, делая отчаянные попытки срастись — но увядали под беспощадным солнцем.

— Сколько это может продолжаться? — спросил Олег.

— У старшего этого возраста? Не знаю, — пожал плечами Король. — Посмотрим.

Через полчаса милицейская верхушка Краснодара была в сборе. Почти.

— Я не вижу господ Рыбаченко и Дужкова, — сказал Габриэлян, обведя всех новоприбывших взглядом.

— Рыбаченко не может прийти, — сказал тот самый «важняк», у которого Олег стрелял чай. — У него ноги до пола не достают.

— Предусмотрительный человек. И окружен предусмотрительными людьми, — кивнул Габриэлян.

Это застрелиться можно довольно быстро, а вот если человек с камерами слежения в кабинете умудрился повеситься, значит ему очень не хотели мешать. Местные не хотели — у «Грома» приказ отслеживать и ничего не предпринимать.

- А Дужков?

— Отсутствует.

— Тоже предусмотрительный человек. Но в меньшей степени.

Как оказалось несколько минут спустя — не в меньшей. Просто застрелился Дужков в туалете. Ребята из группы Сидорова принесли оба тела.

Габриэлян встал, прочистил горло.

— Господа, я собрал вас здесь, чтобы сообщить вам пренеприятнейшее известие… Ваша работа найдена неудовлетворительной. Работа ваших коллег и вашего начальства, как вы могли заметить — крайне неудовлетворительной.

Начальнику УВД с редкой фамилией Иванов, кажется, показалось, что ему нечего терять.

— У вас не может быть таких полномочий. — Иванов полагает, что Аркадий Петрович — с его-то репутацией буквалиста — в отношении людей будет действовать строго по закону. Передаст их человеческим властям. Плохо он знает Аркадия Петровича.

— Мне кажется, что они у меня есть. — Габриэлян сел за стол, сложил руки домиком, — Возможно я ошибаюсь. Но вы, господин генерал-майор, должны понимать, что все мои действия Москва утвердит. Есть вероятность, что мною будут недовольны. Или крайне недовольны. Но на ситуации в Краснодаре это не скажется. Так что послушайте меня, пожалуйста. Вся деятельность по линии «Мидаса» должна прекратиться немедленно. Вместе со всеми участниками. Персонально. Я не буду настаивать на официальной процедуре — но это единственное, на чем я не буду настаивать. Предусмотрительные люди… не будут поражены в правах. Что до всего остального — я не дракон-людоед и мое начальство тоже. Мы понимаем, что всем нужно жить. Король, если не затруднит…

Над столом всплыл график.

— Это — схема ваших нелегальных доходов и доходов кое-кого из ваших прямых подчиненных. С разбивкой по источникам.

По кабинету прошел шелест.

— Я прошу прощения за возможные неточности, мы составляли её в некоторой спешке. Габриэлян взял со стола садовые ножницы и указал на две толстые полосы на графике.

— Как уже было сказано, людоедов здесь нет. Я ожидаю, что в течение трех месяцев объем взяток с контрабандистов сократится на 40 %, объем прямой торговли — на 55 %. И так далее, — он повел ножницами вправо, как световым пером, — откручивая график вперед. — Так что, как видите, фактически у вас есть 10 месяцев на то, чтобы найти себе альтернативные источники дохода.

Шелест утих — и отчетливо стало слышно свистящее дыхание Корчинского.

— Господин Иванов, — медленно сказал Кессель, — табельное оружие при вас?

— Я… — Иванов потер сердце рукой. — У меня его нет. Оно в сейфе.

— Плохо, — сказал Кессель. Вытащил из-за пояса свой «дезерт игл», вынул обойму, протянул Иванову рукоятью вперед. — В стволе один патрон.

— Я… я не знал, что ночью…

— Конечно, — согласился Суслик. — Это полностью инициатива Корчинского — но неужели вы думаете, что вот это мы устроили от обиды? Нет. Это «Мидас», наркоторговля, рэкет и ряд заказных убийств, за которые вы делите ответственность оба. Вы хотите разделить ее в полной мере?

По его знаку Олег толкнул в сторону ширму, сдвигая створки.

Слухи ходили по управлению уже полтора часа, и фон ловили все, но, как говорится — лучше один раз увидеть.

— Чаю? — участливо спросил Олег у самого серого из управленцев. — Или кофе? Воды со льдом? Пакет?

— Вы не знаете… — сказал Иванов, — что здесь делалось…

— Мы знаем. — Кессель сочувственно смотрел на него. — Именно поэтому у вас есть двадцать минут.

Одного из управленцев все же вывернуло в пакет, протянутый Олегом. Да, на периферии происходило много интересного, от несанкционированного применения силовых методов допроса, до убийств… и кое-кто из присутствующих пользовался этими средствами прямо. Но все это происходило не здесь, не в здании — ведь люди из собственной безопасности милиции и внутренней безопасности СБ тоже хотят делать карьеры, а потому могут пойти на риск и заметить то, что им замечать запретили. Делалось не здесь, не своими руками — да и методы применялись прогрессивные, чтобы жертва не могла доказать факт насилия. В основном — обработка нервных узлов. Электроток. Наркотики. Словом, такого зрелища, какое представлял собой сейчас господин Корчинский, не видали даже те, кто предпочитал контролировать исполнителей лично. И куда большую оторопь чем натюрморт у окна вызывала вежливая доброжелательность москвичей, для которых происходящее явно не выходило за рамки рабочих будней.

— Может, нож? — участливо спросил Король. — У меня есть отличный смэтчет. Острый как бритва. Вскрыть вены можно тут, в ванной. Помогать, извините, не будем — только материально.

— Идите вы к черту, — сказал Иванов; встал, постоял секунд 30, опираясь на спинку стула, и вывалился из кабинета.

— Я хотел бы добавить, — сказал Габриэлян, — что тем из присутствующих, кто не уложится в график, никто таких предложений уже делать не будет. Вне зависимости от того, одобрят мои действия наверху или нет.

— Вытащить его, что ли, во двор, — задумчиво сказал Король, глядя на Корчинского.

— Разумно, — согласился Габриэлян.

Здание было полым кубом, во внутреннем дворе помещалась парковка и немного худеньких березок. Окна всех кабинетов выходили туда, окна всех фойе и коридоров — наружу.

— Я полагаю, охрана с этим вполне справится, — кивнул Кессель.

Управленцы сидели неподвижно и, кажется, старались не дышать. Это временно. Совсем уж трусов, тех, кого можно парализовать страхом надолго, тут все-таки нет. Через сутки-другие, если не раньше, они начнут соображать и искать ходы. Открытых атак вроде сегодняшней можно уже не бояться — но попытки убрать свидетелей и угрожать близким могут начаться быстро.

— Кроме того, — сказал Габриэлян, — в ближайшие сутки действует институт коронного свидетеля. Никому не нужно объяснять, что это такое?

До кабинета донесся отдаленный выстрел. Управленцы молчали.

— Я вас пока отпускаю, — сказал Габриэлян. — Начну вызывать по одному через сорок минут. Это время отводится вам на то, чтобы вы проинформировали своих сотрудников.

Если человека преследуют одинаковые пейзажи, похожие люди, повторяющиеся ситуации, это называется «дежа вю». Или рутина. Аэродром был тот же, прибывающий самолет по-прежнему принадлежал Волкову, черная машина все еще распространяла застарелый запах табака. Только на дворе стоял поздний, густой вечер, и водитель у машины был другой.

— Было время, — сказал Габриэлян, — когда ситуацию в стране можно было с большой точностью высчитать, посмотрев, кто кого встречает в аэропорту.

Олег кивнул. Он тоже успел про это прочесть. И даже поднять по сноскам книжку про Византию, оказавшуюся не менее интересной. Многие приближенные старых варков хорошо знали любимые эпохи своих патронов. Габриэлян, кажется, интересовался историей бескорыстно. Насколько это для него было возможно.

— А почему, — спросил Олег, — эти из «Омеги» так легко…

— Отнеслись к нам? Подумай сам, — пожал плечами Габриэлян. — чем занимается «Омега».

— Ловит нелегалов.

Запятая в небе становилась все больше, приобретала очертания.

— А что происходит с нелегалами?

Так, — сглотнул Олег, — примерно троих из десяти нелегально инициированных, в конце концов, принимают в кланы. То есть…

— Сегодня ты его берешь, кладешь своих, а завтра он — гражданин как все. То есть, господин.

— И у него есть неплохой шанс очутиться в той же самой «Омеге». Так что внутри подразделения к этому вопросу относятся еще легче, чем у нас. Впрочем, на людей они могли бы и затаить зло, но мы-то не очень подходим… под определение.

Бегемот внутренне ёрзал. Ему хотелось поговорить о том, о чем говорить никак не следовало.

Это он зимой «раскрутил» Вервольфа. То есть, он знал, конечно, что у парня в подполье кличка другая, а в «Шинсэне» — вообще третья, но для него, Бегемота, Антон Маковский ака Евгений Лосев оставался Вервольфом. А вот интересно, как его во время оно звала новая И.О. смотрящего, высокая госпожа Анастасия Кузьмичева?

Но об этом нельзя вслух. Ни здесь, ни где бы то ни было еще. Потому что Антон Кузьмичев, золотая пайцза, лицензия на инициацию, числится в без вести пропавших уже три с половиной года — и все эти три с половиной года его не ищут.

Звукоизоляция в салоне была прекрасная. Садящийся авион приземлялся с еле слышным гулом, ощущавшимся больше как вибрация — а на деле снаружи стоял такой шум, что у самого Хеймдалля уши бы заложило. Поток напряженного колеблющегося воздуха над бетонной полосой отразил огни заходящего на посадку аппарата. На миг самолетов стало два: один шел к земле, другой — перевернутый, зыбкий, расплывчатый — к небесам. Через секунду они соприкоснулись шасси и нижний растворился в верхнем.

- Вообще-то, — сказал Олег, — это не тот борт. Наш отправился в нижний мир. А мы получили чужой. Но поскольку все одинаковое…

— Олег, — Габриэлян посмотрел на него очень серьезно. — В МВД была хорошая работа.

«Замолчи», — перевел Олег, — «И молчи всю дорогу, сейчас мы рискуем больше».

— А можно я его стукну? — поинтересовался Король. — Он станет фиолетовым. В крапинку.

В отличие от Олега Король не ёрзал — ни внутренне, ни внешне. Он смертельно устал. И если им всем сейчас не открутят головы, то он отправится в Москву этим же бортом. Отдыхать и разбирать почту.

— Не стану, — возразил Олег. — Оно не успеет проявиться.

Рука, надо сказать, была местами фиолетовой. Но в основном — желтой. В крапинку. А шишка размещалась под волосами и о цвете ее судить было трудно.

Авион остановился на полосе, ровно напротив дорожки для автомобилей. Габриэлян распахнул дверцу, и шум турбин — уже угасающий — ворвался в кабину. Разговаривать вслух сразу стало невозможно.

Все трое вышли из машины. Этого можно было не делать. Сюда вообще можно было не приезжать. Но для дела будет лучше, много лучше, если все, кому следует, увидят цепочку командования в действии.

Поднятый двигателями ветер взметнул волосы Габриэляна, отбросил за спину полы пиджака. Олег все еще не разбирался как следует в дресс-коде и тонкостях нарушения оного, но понимал, что Габриэлян ничего не делает просто так. То, что он сейчас опять без галстука (и ради этого нарочно заехал в магазин и купил свежую водолазку), то, что его пиджак расстегнут — в то время как сгрудившееся на дорожке чиновничество законопачено наглухо — все это что-то значит.

Шум турбин стих, стали слышны ночные звуки — стрекот кузнечиков на газоне, свист ветра — обычного, не турбинного ветра — в опорах радиомаяка. Дверь авиона открылась, выдвинулся трап. В овальном проеме показалась невысокая, ширококостная, но худощавая женщина. Вот ее костюм отвечал наверное, всем правилам дресс-кода: прямая черная юбка до середины голени; черные туфли на средней высоты каблуке, черный пиджак с белой отделкой и сверкающей белизны блузон.

За краем светового плафона было уже совсем темно. Как и бывает здесь в это время года. Госпожа Кузьмичева неприлично молода. Ей, наверное, было неуютно лететь — даже вечером. Но костюм безупречен, глаза — ясные, в движениях — ни следа дневной комы. Штат отстает на полтора шага. Волковский стиль.

— Добрый вечер, Вадим Арович, — голос глубокий, поставленный. Преподавательский. — Приятно видеть вас живым и здоровым. Кое-кто в Москве полагал, что уборка здешних конюшен будет стоить вам как минимум здоровья. Только по дороге из Москвы я получила четыре разгневанных вопля. Еще одиннадцать получил господин Рыбак. А сколько еще доберется к утру через аппарат Стрельникова, не хочу даже гадать.

— Добрый вечер, Анастасия Дмитриевна. Я надеюсь, они были приняты к рассмотрению?

— К рассмотрению — да, — женщина еле заметно улыбнулась. Задержала взгляд на Короле. Чуть дольше — на Олеге.

— А где господин Кессель? Надеюсь, с ним ничего не случилось?

— Случилось, — кивнул Габриэлян. — Он вытянул короткую соломинку и остался работать.

Улыбнувшись Олегу еще раз, Анастасия Дмитриевна прошла дальше — к группе встречающих гражданских и милицейских чинов. Сдержанно пожала руку губернатору. Ответила кивком на полупоклоны краснодарских бонз.

— Доброй ночи, господа. Меня назначили исполняющей обязанности главы консультативного совета ССН при господине губернаторе. Надеюсь, мы с вами сработаемся.

Она поедет с ними, а не с нами, — подумал Олег.

— Конечно, — отозвался в ракушке Король. — Она теперь местная. А мы — столичная чума.

Это еще не значит, что противочумных репрессий не будет, — подумал Олег. Еще Габриэляну предстоит персональный доклад.

— Двигай, Король, — сказал Габриэлян. Шофер достал из багажника сумку Винницкого. Король слабо (стороннему человеку показалось бы, что лениво) махнул на прощанье рукой и вскинул «торбу» на плечо. Через несколько секунд он находился уже в авионе. Выспится по дороге, подумал Олег. Везунчик.

— Мы обратно?

Габриэлян кивнул.

— Поедешь в гостиницу или подождешь меня?

— У меня практикум по электронике недоделанный… — конечно подожду. Буду сидеть в приемной и болтать ногой.

Габриэлян ждал — стоя и молча. Если бы Анастасия Дмитриевна была человеком — ждать пришлось бы до утра, а то и до вечера. Даже с учетом ее профессиональных навыков. Но Анастасия Дмитриевна уже четыре с лишним года человеком не была, и информацию впитала за час, лишь время от времени уточняя у Габриэляна подробности.

C тем, что он отправил в Москву, данных достало бы с лихвой на тысячи примерно полторы уголовных дел. И эти дела погубили бы регион вернее, чем все экзерсисы Кошелева и компании.

— Зачем вы спровоцировали Корчинского?

— Хотел вывести из под удара Дороша. Корчинского все равно бы пришлось снимать, а на Дороше и Маслакове сейчас фактически стоит администрация.

Кузьмичева закурила. Никотин, как и другие наркотики и стимуляторы, на старших не действовал — но многие, курившие до инициации, так и не расставались с этой привычкой.

— Итак, вы благоразумно припасли для меня роль доброго полицейского. Взяв на себя неблагодарную роль злого. У меня возник длинный список вопросов к вам, когда я узнала, что вы учинили над Корчинским. Сейчас этот список сократился до трех пунктов. Аркадий Петрович публично потребовал от вас головы того, кто убил Савицкого. А вы позволили Речице покончить с собой. Почему?

— Ему симпатизировали в управлении. И те, кто был замешан в деле с «Мидасом», знали, что он ни при чем. Из него вышел бы плохой пример. Честно говоря, будь он чуть поумнее и чуть покрепче, я бы и вовсе не стал его трогать.

Кузьмичева кивнула.

— Второй вопрос. «Мидас» — мерзость исключительная, но после того как сняли Кошелева, она продолжалась еще полгода. Что, на ваш взгляд, послужило триггером?

— Через регион шли технологии в Мазендаран. Если бы Москва начала расследование, скорее всего, мы загубили бы военным операцию. Они бы ждали еще какое-то время, но сведения о том, чем занимается «Скиф» под крышей СБ, дошли до личного состава. И военные предъявили СБ ультиматум, не зная, что Кошелев этой работорговлей связал верхушку региона. И что нынешние власти не могут ликвидировать «Мидас», не погубив себя. Речица понял, что оказался меж двух огней — и решил, что ему больше нравится пропадать с музыкой.

— Трансферт технологий в Мазендаран… «серый»?

— Частично серый. А частично, полагаю, черный.

Серый — официально незаконный, но осуществляемый с негласной санкции Аахена. А черный… черный и есть.

— Таким образом, у меня отпадает третий вопрос, — Кузьмичева постучала световым пером по столу. — Сядьте, Габриэлян.

Он пододвинул стул и сел.

— Как вы думаете, почему я сразу же не предложила вам сесть?

— Полагаю, потому что не знали, принимал ли я в расчет военных, когда выбирал образ действия, или нет. Во втором случае, разумно было бы удовлетворить недовольных. Я думаю, Аркадий Петрович одобрил бы это решение.

Кузьмичева кивнула, прикурила одну сигарету от другой.

— Мы с вами чем-то похожи, Габриэлян. Оба — протеже непосредственно Волкова; оба, что называется, выскочки. И оба, по всей видимости, не понимаем, почему кто-то заслуживает большего почтения по той лишь причине, что раньше получил Кровавое причастие, — тут не нужно было быть эмпатом, чтобы уловить сарказм. — Или… потому что он получил, а ты — нет. Оба вынуждены действовать на свой страх и риск. Плыви или тони. Я знаю, что вам предлагали инициацию. Всерьез, а не в порядке проверки. Почему вы отказались?

— Испугался. Вернее, если быть совсем точным, понял, что не выдержу давления. Меня не хватит на то, чтобы противостоять симбионту. Для этого нужен несколько иной уровень мотивации.

Брови Кузьмчевой поехали вверх.

— А почему вы думаете, что ему нужно противостоять?

— По опыту. Я видел достаточно много молодых и не очень молодых старших, простите за каламбур, не удержавших симбионта. Позволивших ему сначала удовлетворять их желания, а потом и желать за них.

— Симбионт, — она фыркнула. — Не удержавших… Вы часом не мистик, Вадим Арович? Симбионт — всего лишь некая энергия. Этически нейтральная, как… порох. Но девять человек из десяти, получив этот порох в руки, поймут, что к ним пришла власть, и употребят ее на удовлетворение своих собственных желаний, желаньиц, желаньищ… Не симбионт таков, а человек. И вот когда я вижу перед собой одного из десяти… того самого, кто не даст себя развратить… оказывается, что он верит в дурацкие предрассудки. Кессель ведет переговоры с военными? — без перехода спросила она.

— Ведет. Пока что, скажем так, от своего имени. А я верю в статистику. Точнее, верю статистике. Четыре случая самоубийства — за всю историю Союза. Из них два можно скорее назвать самопожертвованием…

— Я хочу увидеть Кесселя и услышать, чем закончились переговоры. Мне не нравится эта ситуация с военными. Не нравится контакт между Мазендараном и Аахеном. Регион и без того представляет собой мешок с черными мамбами.

— Полагаю, в Батуми сочли, что в этом клубке труднее будет заметить одну лишнюю мамбу. Постороннюю.

— Вы хотите сказать?

— Я хочу сказать, что никто в здравом уме не станет искать базу войск Союза в Мазендаране.

И теперь Москве предстоит выяснять, чья это инициатива. Аахена? Армии? Части армейского руководства? Еще одна головная боль для официально не существующей внешней разведки.

Кузьмичева кивнула, переключила слои на терминале. Теперь перед ней была индивидуальная раскладка по теневым доходам членов аппарата.

— Сейчас я буду потрошить этих сукиных детей по одному, — со слегка наигранной тоской сказала она. — А вас отпущу. Вы только Кесселя мне вызовите. И мальчика отправьте спать. Это тот самый, из-за которого прошлым летом было столько шуму?

— Шум прошлым летом, — улыбнулся Габриэлян, — был из-за меня. А Кесселя я к вам пришлю, как только он вернется.

— Откуда такое псевдо — «Полковник»? У них же была… очень штатская организация…

— Вообще-то, — Габриэлян встал, — это сокращение. Его звали «Полковник Боги». Это марш времен первой мировой. Такой… со свистом.

— Первой мировой? Позвольте, разве не второй? Там как будто бы речь шла о яйцах Гитлера и сподвижников…

— Текст появился во вторую, — Габриэлян улыбнулся еще шире.

— Если вы все-таки надорвете себе хребет, — с ответной улыбкой сказала Кузьмичева, — и у вас останется хоть немного времени — пошлите мне весточку. Я постараюсь прикрыть мальчика.

— Спасибо, — пусть госпожа Кузьмичева считает, что для меня это имеет значение.

Правду действительно говорить легко. И приятно. Особенно в данном случае. Не думаю, что госпожа Кузьмичева решила, что я суеверен. А вот что я озвучиваю точку зрения Волкова, она, кажется, поняла.

В приемной сидел Олег, колдовал над планшеткой и болтал ногой. Что происходило с прокладываемой схемой, страшно было подумать. «Недобросовестная попытка проникновения в четвертое измерение».

— Вставайте, граф, — сказал Габриэлян, подходя. — Нас ждут круассан, чашка чая и мягкая постель.

Олег поднял лицо. Улыбочка — хоть сейчас на обложку Cool boy.

— Вы все обещаете и обещаете, товарищ капитан, — не преминул он уцепиться за двусмысленность. — Габриэлян, я тут с Сусликом об одной штуке поговорить хотел. Но потом решил, что лучше сначала с тобой… — он свернул планшетку, прицепил к поясу, встал, упихнул в карман «наживку». — У нас в этом семестре начали курс по сопротивлению физическому и психическому давлению.

— Да. И?

— Там все очень интересно — но ведь я всего этого не знал. Ну когда лез в это дело с лотереей. Не знал, не умел. И резона у меня не было молчать и этих сволочей выгораживать. И кололи бы меня профессионально. На что Молоствов и компания рассчитывали вообще?

— На то, что тебя убьют при задержании, скорее всего. Или после задержания. Это менее вероятно, но тоже возможно.

— И дядю тоже?

— Его — в первую очередь. А вот Аля с матерью вполне могли остаться в живых.

Ворота Цитадели разъехались и выпустили обоих в теплую южную ночь.

— Я не Бог, — пока Габриэлян открывал машину, Олег остановился, задрал голову и посмотрел на звезды. — Но я тоже не люблю играть в кости.