Сердце ко Дню Валентина (ЛП)

Глава 20

Адора

Он ведет нас по коридору, и теплый, пьянящий аромат его одеколона, густая смесь сладкого табака и специй окутывает нас подобно туману, когда мы входим в гостиную. Он медленно протягивает руку, жестом приглашая меня сесть, и я поддаюсь уюту его присутствия, в то время как мое сердце колотится от предвкушения. Заходящее солнце бросает бледный свет в окно, освещая темные волосы и бледную кожу Авиэля. Он смотрит на меня несколько мгновений с непроницаемым выражением лица, пока, наконец, не заговаривает.

— Итак, почему ты выглядишь такой расстроенной на этот раз?

Я нервно сжимаю кулаки, и говорю:

— Сегодня ко мне на работу заявились какие — то парни и потребовали, чтобы я вернула долг, предполагалось, что у меня должно было остаться больше времени до наступления срока, и я почти потеряла работу, а также единственный шанс погасить последнюю часть кредита, мне нужна работа, чтобы соответствовать требованиям, я не знаю, что они сделают, если я им не заплачу.

Выражение лица Авиэля становится суровым, а его глаза опасно сужаются.

— Они причинили тебе боль? — его голос тих, но полон напряжения.

Я напрягаюсь и качаю головой, и говорю:

— Я весь день была на совещании, так что в этом смысле мне повезло, но теперь я должна вернуть им долг, иначе кто знает, что они сделают дальше?

Авиэль отводит от меня взгляд, его взгляд блуждает по комнате, скользит мимо моего и затем возвращается снова.

— Адора, я бы не позволил им... — он замолкает и так и не заканчивает фразу.

— Пожалуйста, — я быстро встаю, хватая его за руку, и говорю:

— Мне нужна твоя помощь.

Мои глаза наполняются слезами, они переливаются от эмоций, которые я больше не могу скрывать.

Он опускает голову и кладет палец мне на подбородок, осторожно приподнимая его.

— Я разберусь с этим, они не имели права вот так врываться на твое рабочее место, особенно после того, как мы уже во всем разобрались.

— Спасибо тебе! — я обнимаю его, крепко прижимаясь, когда его рука ложится мне на спину, на мгновение он кажется напряженным, прежде чем смягчиться и позволить мне прижаться лицом к его теплу.

Мышцы его груди и спины двигаются, когда он дышит, и я прислушиваюсь к тишине в его груди прямо под своим ухом.

Мышцы Авиэля напрягаются, как будто он борется с самим собой, продолжать ли ему обниматься или нет.

— Хватит глупостей, глупый человечек, — наконец шепчет он, нежно касаясь меня руками, прежде чем оттолкнуть.

Я усмехаюсь его словам, по меркам Авиэля — это, по сути, ласковое обращение.

Запрокинув голову, я прижимаюсь губами к его плечу и нежно целую его, его татуировки, существа и узоры, похожие друг на друга, меняются и кружатся, когда я приближаю к ним свой рот.

И когда я поднимаю руки, чтобы провести ладонями по его груди, они завораживающе двигаются под моими пальцами, следуя за изгибами его мышц и колышась, как волны в море.

Впервые я ловлю себя на том, что задаюсь вопросом, почему он так часто бывает без рубашки, когда я его вижу.

Не то чтобы я возражала, но одно я знаю об Авиэле точно — для него это нечто большее, чем просто тщеславие.

Я поднимаю взгляд, перемещаясь от рельефных мышц его обнаженного торса к идеальной линии его жилистой шеи, которая переходила к угловатым чертам его лица, и, наконец, встречаюсь с его темными глазами, и ухмыляюсь:

— Ты что — то имеешь против рубашек?

— Что? — он смеется, и этот звук наполняет воздух теплой басовой нотой, увлекая меня своим завораживающим ритмом.

Мне нравится, когда он смеется, — от этого его лицо светится, и это один из редких случаев, когда я вижу неожиданные эмоции в его глазах, такие искренние, что даже он не может их скрыть.

Я улыбаюсь в ответ, и говорю:

— Я говорю, что могу по пальцам пересчитать, сколько раз я видела тебя в рубашке.

Его взгляд медленно скользит от моего к своим татуировкам, как будто он только сейчас их заметил.

— Им нравится двигаться, — наконец объясняет он шепотом, проводя пальцем по своим татуировкам.

Конечно, я не думала, что что — то вроде рубашки может помешать сверхъестественным татуировкам, которые любят двигаться.

Я всегда предполагала, что они могут беспрепятственно двигаться под тканью.

Я уставилась на него, ожидая дальнейших объяснений, но он ничего не сказал, лишь слегка улыбнулся.

На задворках моего сознания крутится вопрос, я хочу узнать больше.

— Расскажи мне о них, — прошу я.

Он замолкает на мгновение, а затем кивает, как будто понимает, что, что бы он ни сказал, это не остановит меня от расспросов.

Мы устраиваемся на своих местах на диване, плечом к плечу.

Авиэль начинает свой рассказ, его бархатный голос срывается с губ, когда он раскрывает секреты своего прошлого, образы из его историй танцуют перед нами.

— Это было давным — давно, в царстве, погрязшем в грехе, где правил герцог Ада, известный немногим, но внушающий страх всем. Его власть была абсолютной, а жестокость, — беспрецедентной. Он был стражем заблудших душ, избранным за способность держать их в непроницаемой тюрьме, из которой не сбегал ни один из вошедших. Этот герцог, — торжественно произносит Авиэль, — был моим отцом. Он считал души, находящиеся на его попечении, всего лишь игрушками, над которыми можно издеваться по своему усмотрению. Я отказался быть частью его жестокого наследия, я восстал против своего отца, поклявшись однажды найти способ освободить души от их бесконечных страданий. Мои действия приводили его в ярость, но я все равно настаивал, твердо убежденный, что даже эти души заслуживают обретения покоя. Мне удалось освободить эти души, но, сделав это, я сам стал тюрьмой. Души были привязаны ко мне, а вместе с ними и все воспоминания о каждом опыте, который у них был, и обо всем, что они делали, — о каждом желании, которое когда — либо лелеяли их сердца, — независимо от того, насколько они были невинны или порочны, — о каждом злодеянии, которое они когда — либо совершали, — с того момента, как они сделали свой первый вдох, — до того момента, как они почувствовали хватку смерти. Это бремя давило на меня, как якорь. Каждая душа, которую я собирал, — не вызывала ничего, кроме отвращения. Каждый раз, когда я собирал новую душу, — они доказывали, что мой отец был прав относительно характера людей, — их наказание было заслуженным.

— Я думала, ты говорил, что не судишь людей.

— Я не осуждаю, — Авиэль вздергивает подбородок и говорит:

— Я устраняю препятствия на пути раскрытия истинной природы человека, а затем, когда он доказывает, кто он такой, я забираю.

Он поворачивается, и я вижу бесчисленное количество существ и символов на его теле, — которые перемещаются по его плоти.

Я чувствую озноб, когда смотрю на них.

— Они не похожи на людей, — с беспокойством говорю я, — подавляя дрожь.

— Их души принимают ту форму, — которая им больше всего подходит. Возьмем, к примеру, эту крысу, — говорит он, поворачивая запястье, чтобы показать черное красноглазое существо, сделанное из чернил, которое быстро перебирается на тыльную сторону его ладони.

— Этот мошенник — был негодяем, который столько раз грабил Питера, чтобы расплатиться с Полом, что тот оказывался по уши в долгах, и все это для того, чтобы сохранить свою опасную привычку к азартным играм, и произвести впечатление на женщин, которые бросались ему на шею. К счастью, он встретил меня. Я был достаточно любезен, чтобы поделиться с ним несколькими честными инвестиционными советами, в отличие от его собственной финансовой пирамиды, представлявшей собой компанию, мой совет был законным. Конечно, ему нечего было инвестировать, поэтому я помог ему, но с той лишь разницей, что после того, как он заработал свои деньги, которых должно было с лихвой хватить на выплату долгов, он вернул кредиторам их первоначальные инвестиции. Как я и предполагал, уличная крыса смогла получить значительную прибыль, но вместо того, чтобы вернуть долги, он взял выданные ему деньги, и стал играть в азартные игры, пить и веселиться. Каким бы предсказуемым трусом он ни был, в конце концов, все, что он мог сделать, это попытаться сбежать. И вот, — настал день сбора долгов, — говорит он, поднимая сжатый кулак перед моими глазами, разжимая пальцы, крыса снова появляется у него на ладони, и он снова сжимает ее в кулаке.

— Я не могу представить себе существа, более подходящего ему, чем этот грызун. Была ли его жадность оправданной, или нет, он никогда не давал никому шанса преуспеть, это к лучшему и для пополнения моей коллекции. Несмотря на их недостатки, — я научился ценить их всех.

Я приподнимаю бровь, и замечаю:

— У тебя довольно странные вкусы.

Авиэль лишь слегка улыбается мне, и говорит:

— Надо признать, что я только со временем научился их ценить, — и в его голосе слышится таинственность.

С почти садистским блеском в глазах он продолжает:

— Я чувствую их страх, их отчаяние. Некоторые цепляются за надежду на свободу, в то время как другие уже сдались. Я держу их здесь, несмотря ни на что. У каждого из них есть что предложить мне, что — то ценное, и я не из тех, кто позволяет таким вещам пропадать даром.

— Так вот как заканчиваются все их истории? — я спрашиваю.

— Да, они похожи, но, конечно, всегда есть исключения, — он многозначительно смотрит на меня, затем задирает подбородок так, что я вижу татуировку в виде знакомой змеи с темно — красной чешуей, обвивающей основание его шеи, а ее длинный хвост обвивается вокруг его груди.

Она не двигается, но, кажется, довольна тем, что лежит так.

Мои глаза расширяются от узнавания.

— Лилит, — выдыхаю я.

— Ни одну из них я бы никогда не освободил, но в случае с Лилит я бы сделал исключение. Ее единственным преступлением была любовь к мужчине, который презирал ее и все, что она отстаивала. Она одна вызывала у меня симпатию, ее абсолютная честность и чистота духа тронули меня.

Мы стоим перед потрескивающим и шипящим камином, и я таю в его демонических объятиях, пока он тихо рассказывает леденящие душу истории о душах, запертых в его коже.

Странное чувство — искать утешения в объятиях демона, и все же Авиэль стал моим убежищем.

Я нахожу утешение в его объятиях.

Кажется, самое худшее, что я могу себе представить, это быть захваченной демоном, пока моя сестра не звонит мне по телефону глубокой ночью.

Возле нашей квартиры появилась угрожающая фигура, выкрикивающая угрозы сжечь наш дом и все, что нам дорого, дотла.