Сердце ко Дню Валентина (ЛП)

Глава 1

Адора

— Мне кажется, новый доктор флиртует со мной. Нет, он точно пытается затащить меня в постель.

Я так резко поперхнулась, что вода едва не вылетела у меня из носа.

— Ты ведь… вообще без белья, — выдавливаю я между кашлем.

Слышу, как сестра смеётся, и когда поднимаю глаза, вижу, что она спокойно открывает коробку салфеток на тумбочке. Она протягивает её мне, и я выдёргиваю салфетку, вытирая лицо.

— Да чтоб тебя, Алисия!

Смех Алисии становится громче, но почти сразу обрывается и переходит в тяжёлый, надсадный кашель, который сотрясает всё её тело.

Моё сердце сжимается, когда я смотрю, как она борется за каждый вдох.

Внутри меня трясёт, я чувствую себя беспомощной, наблюдая, как её тело содрогается от каждого тяжёлого спазма. Мне до боли хочется подойти к ней и хоть как — то утешить, но я лишь жду, когда хрипы утихнут, собирая волю в кулак, чтобы не сорваться с места.

В конце концов становится невыносимо. Мне приходится заставлять себя смотреть куда угодно, только не на сестру — моё сердце просто не выдерживает.

Я всё это время уговариваю себя не обращать внимания на этот сладковатый, болезненный запах, не замечать, как её дыхание становится всё более поверхностным и рваным; не видеть, какой хрупкой она стала, хотя пытается держаться с достоинством, несмотря на болезнь; не вслушиваться в каждый хрип в её груди, когда она пытается набрать воздуха для очередной мучительной серии кашля, от которой её вновь трясёт.

Но если я начну суетиться, она мне голову свернёт. А я не хочу, чтобы наш визит закончился ссорой.

Хотя как мне не переживать, когда слова врача продолжают стучать в голове? Её время на исходе.

Мой взгляд мечется по комнате: бледно — голубые стены, которые светлеют к потолку; телевизор на дальней стене включён, но без звука; шторы подняты, и яркое февральское солнце льётся в комнату. Внешний мир живёт своей жизнью, не замечая битву за жизнь, которая происходит здесь.

И то, на чём мой взгляд останавливается дальше… просто разбивает меня.

Сестра берет несколько салфеток из коробки, и я слышу её влажный, тяжёлый кашель.

В последнее время она стала кашлять кровью.

Я больше не могу сидеть спокойно — резко подаюсь вперёд, желая помочь, но она останавливает меня, убирая салфетку от губ и слабо улыбаясь.

— В этот раз без крови. Всё нормально, — хрипит Алисия, показывая почти чистую салфетку.

Я выдыхаю с облегчением, но тревога никуда не проходит.

— У тебя ведь ещё тот большой проект по устойчивому жилью на работе, да? — вдруг спрашивает она. — Как продвигается?

Я прекрасно понимаю, что она делает; упрямая, терпеть не может, когда я волнуюсь из — за неё.

— Нормально, — отвечаю. — Хотя мою идею с общинным центром они отклонили. Сейчас я работаю над предложением нашей команды, которое отправим нескольким инвесторам. Инициатива по обновлению сообществ уже вроде как заинтересовалась.

— Тебе нужно сосредоточиться на этом, — говорит она, и я открываю рот, чтобы возразить.

— Никаких “но”. Работа, работа, работа. Ты не можешь всё запороть — ты же сама хочешь получить повышение.

Она пытается выпрямиться — в своей привычной манере, — но получается лишь болезненная гримаса вместо той уверенной осанки, которой она всегда отличалась.

Глаза Алисии уже не такие, как прежде — в них я вижу спрятанную боль, а под глазами появились тёмные круги. Они постоянно красные и припухшие от ночей, когда она спала беспокойно или вовсе не могла сомкнуть глаз.

Несмотря на всё, что болезнь с ней сделала, она всё ещё красива — но в тридцать один её жизнь перевернулась из — за внезапного диагноза кардиомиопатии, который постепенно лишает её сил.

— Я вполне могу одновременно заботиться и о работе, и о твоём здоровье, — говорю я. Глядя на неё сейчас, я только и думаю, что зря не пошла в медицину.

Она подмигивает и дарит мне ту самую широкую улыбку — ту самую, которой я всегда могла верить. Которую я всегда любила, и всё ещё люблю. Она — моя сестра, моя опора. Я повторяю себе, что она не оставит меня так, как мама и папа.

Губы Алисии поднимаются в привычную неровную улыбку.

— Новый врач смотрел на меня так, будто я дотяну до Рождества, — легко бросает она.

Она будто смеётся самой смерти в лицо.

— Это не смешно, — ворчу я, отводя взгляд. Но напряжение в комнате всё равно немного спадает после недавнего приступа.

— Лучше смеяться, чем плакать, — пожимает она плечами с тихим хмыканьем. — Мне нравится смеяться. Я хочу делать это, пока могу. Если у меня осталось немного времени, то почему бы не провести его с удовольствием? Только убедись, что вы выберете красивую мою фотографию на похороны, а то я вас всех.

— Хватит. Не время тебе такие вещи говорить. Не вздумай накаркать.

Алисия только закатывает глаза и снова смеётся.

Я никогда не понимала, откуда у неё эта бесконечная тяга к мрачным шуткам… но, может быть, на её месте я делала бы то же самое. Вместо слёз или отрицания она выбрала смех — возможно, только это и помогает нам пережить всё это немыслимое.

Прогноз врача был таким: две, возможно три недели — если нам повезёт. Не годы, не месяцы. Недели.

Как я вообще смогу использовать этот крошечный отрезок времени, чтобы спасти самого важного человека в моей жизни?

— Ну же, сестрёнка, — мягко вздыхает Алисия, её тёмные глаза впиваются в мои. — Ты и так слишком серьёзная за нас обеих. Приятно, что кто — то со мной хоть немного ведёт себя нормально.

Но в этом нет ничего нормального, хочется закричать мне. Что может быть нормального в том, что она лежит в больничной палате, вся увешанная капельницами, а машины бесконечно пищат, потому что что — то снова перестало работать? Или когда её жизнь зависит от листа ожидания, который с каждым днём только растёт, а не сокращается?

Похоже, в этом году ты и правда проведёшь День святого Валентина в одиночестве, — поддразнивает она, хитро улыбаясь.

Моё сердце будто спотыкается об собственный ритм, когда эти слова достигают ушей. Она даже не представляет, как сильно меня пугает эта мысль.

Каждый год, ещё будучи подростками, мы проводили этот праздник вместе — потому что «к чёрту парней», как моя сестра когда — то очень изящно выразилась. Десять лет спустя мы всё ещё придерживаемся традиции — всё из — за того, что когда — то бывший Алисии продинамил её на свидании на День Валентина. Очень по — взрослому, конечно. Но теперь я действительно могу оказаться одна — потому что через пару недель моя сестра может умереть.

Я натягиваю улыбку, пытаясь задавить поднимающиеся эмоции:

— Не верю тебе. — но, несмотря на мою попытку держаться, глаза предательски щиплет. — А как же "к чёрту парней"?

Алисия слабо хохочет, уголки её губ криво поднимаются.

— Но доктор Хэнсон не просто парень. Я видела очертания его члена. Это тот ещё мужик.

— Пожалуйста, хватит, — умоляю я. — Я хочу в следующий раз смотреть ему в глаза с серьёзным выражением лица. — мы обе смеёмся.

— Можешь сама его трахнуть, сейчас как раз тот самый сезон, да и тебе это не помешало бы. — я сверлю её взглядом, а она смеётся ещё громче и показывает мне средний палец. — Ты всё равно когда — нибудь кольцо на палец наденешь.

— Кольцо на другой палец надевается.

Алисия продолжает смеяться. Но под шутками я чувствую другое: её страх оставить меня одну. Её желание, чтобы у меня хватило сил и смелости жить дальше. Вдруг её желание становится слишком реальным — она уже приняла то, что ждёт её в конце той битвы, которую она ведёт из последних сил.

— Ладно, главное сейчас это чтобы ты выложилась на презентации. Можешь взять пару дней, чтобы быть со мной, но что бы ни случилось, пообещай, что ты не сдашься. — она упирается руками в матрас, пытаясь приподняться, давя в себе кашель. — Ну, я тебя не задерживаю… просто знай, что я тобой горжусь.

— Перестань звучать так, будто всё решено. — я пытаюсь улыбнуться. — Ты ещё будешь гордиться мной.

Но времени даже на мелкие разговоры уже почти нет. Кашель возвращается с яростью — и теперь кровь покрывает её губы, стекая по подбородку. Я бросаюсь к кнопке вызова, отчаянно желая, чтобы медсестра пришла быстрее, пока Алисия хватает себя за грудь.

Медсестра выталкивает меня в коридор, подаёт кислород, а рука сестры всё сильнее сжимает грудь. И всё, что я слышу — глухой гул люминесцентных ламп, шипение кислородного аппарата и беспощадные сигналы монитора.

Время словно застыло, пока я жду снаружи, мучительно размышляя — не станет ли этот день последним для Алисии. Кажется, проходят часы, прежде чем я наконец вижу врача. И когда он появляется, грудь снова сжимает, и мне приходится сдерживать подступающие слёзы.

Я захожу в небольшой кабинет доктора Хэнсона и с напряжением сажусь напротив него за стол.

— Мисс Коулман, — приветствует меня он с мягкой улыбкой и сочувственным взглядом. Его спокойные серые глаза излучают тёплую, успокаивающую энергию. В сочетании с его высоким ростом и аккуратно уложенными, светлыми волосами с элегантной волной, не удивительно, что моя сестра так им очарована.

Я ненавижу, что не могу ненавидеть человека, который не может её спасти. Хотя знаю, что он ни в чём не виноват.

— Доктор Хэнсон, — отвечаю я и тихо добавляю — Извините, что мы не смогли поговорить вчера.

Он едва заметно качает головой.

— Не стоит извиняться, я всё понимаю. У каждого свой путь переживания горя, а вы проходите через очень тяжёлое время.

В его голосе слышится искреннее сожаление.

Вчера он сказал мне, что без операции надежды нет, а донорского сердца так и не нашли. Я не смогла выдержать и разрыдалась. Ему пришлось ждать, пока я снова смогу говорить. Я даже не помню, сколько времени мне понадобилось, чтобы прийти в себя.

— Мне казалось… что сегодня ей было лучше, — говорю я дрожащим голосом, пытаясь отвести внимание от себя. С усилием сдерживаю новую волну слёз, отчаянно желая услышать хоть что — нибудь обнадёживающее. Хотя бы намёк на то, что всё может быть иначе.

Доктор Хэнсон слабо улыбается:

— Ваша сестра — настоящее чудо, мисс Коулман, — он делает паузу, затем голос его становится тише:

— Но, к сожалению, её состояние… не изменилось.

Мои плечи бессильно опускаются.

Он прочищает горло:

— Возможно, вам стоит подумать о хосписе — чтобы обеспечить ей комфорт в последние дни…

— Нет! — выкрикиваю я, и мой голос резко раздаётся по комнате, пугая нас обоих. Я выдыхаю, собираюсь и говорю твёрже, спокойнее:

— Нет, сэр. Я не собираюсь сдаваться. Забрать её домой, чтобы просто ждать смерти? Это не вариант. Как бы красиво вы это ни называли.

Доктор Хэнсон молчит — возможно, оценивает мою вменяемость. Но мне всё равно. Как объяснить ему, что если для него Алисия очередной пациент, то для меня она — всё? Она стала мне родителем, когда мы потеряли маму и папу. Она была моей опорой, когда мне нужна была сестра. И моим лучшим другом, когда мне был нужен кто — то рядом.

Алисия ходила в вечернюю школу и одновременно работала, чтобы мы могли есть. А когда нашла своё призвание: помогать людям — она отдавала себя обществу, волонтёрству, заботе… Пока вдруг не смогла. Потому что такой она была — всегда давала другим больше, чем получала.

Как я могла объяснить доктору, что не могу сдаться? Если бы я оказалась на её месте, Алисия без колебаний украла бы сердце, если бы это спасло меня.

Эта мысль заставляет меня замереть, когда всё внезапно встаёт на свои места: Алесия украла бы сердце, если бы пришлось! Меня пробирает дрожь, и это всё, что мне нужно для решимости.

— Мисс Коулман? — голос доктора Хансона возвращает меня в настоящее, он хмурится в недоумении. Он звал меня?

Я резко поднимаю голову, чувство вины разливается по моим венам, пока моё зрение проясняется.

— Простите, доктор, — говорю я, не в силах скрыть страх в голосе. — Что вы сказали?

— Ваша сестра предложила нам начать изучать паллиативную¹ помощь, — говорит он спустя мгновение.

Это осознание разрывает меня, но моя решимость крепнет. Алесия, возможно, больше не может бороться, но я могу сделать это вместо неё.

— Я немедленно приступлю к организации.

Я быстро встаю со стула и даже не слышу его последних слов, когда хватаю со стола брошюры, которые он мне предлагает, засовываю их в сумку и направляюсь к двери. Не успеваю до неё дойти, как я уже забыла его последние слова.

Алесия уже больше полугода в списке ожидания на пересадку сердца, но ей осталось недолго. Персонал больницы сделал всё возможное, и теперь моя очередь взять дело в свои руки, невзирая на последствия.

Я поступила так же, когда впервые узнала диагноз Алесии, и система здравоохранения всё равно нас с треском подвела.

Поначалу все врачи, к которым мы обращались, игнорировали жалобы Алесии на усталость, учащённое сердцебиение и одышку. Один проявлял явное нетерпение, другой поспешно диагностировал у неё тревожность и посоветовал ей больше отдыхать. Другие подтвердили, что её показатели выглядят нормально, и не могли понять, в чём может быть проблема. Исключив все обычные подозреваемые, они оставили нас без ответа. Но я догадывалась; я просто знала, что что — то не так, и, к сожалению, медицинская система не всегда серьёзно относилась к проблемам женщин, особенно цветных.

Я ночами искала решение, изучая медицинские журналы и статьи, хватаясь за любые намёки или зацепки, которые могли быть. В конце концов, потребовалось несколько врачей и множество мнений, чтобы найти того, кто отнёсся к её страданиям серьёзно. Наконец, мы нашли врача, который выслушал нас с сочувствием, доктора Моргана — ангела в медицинском халате, — который поклялся докопаться до сути медицинской тайны и начал проводить обширные обследования. Только тогда мы смогли назвать виновника: кардиомиопатия, вызванная генетическим дефектом сердца. Но диагноз был поставлен слишком поздно: её сердце уже не подлежало восстановлению. Все это время, проведенное в неведении, не оставило нам времени на то, чтобы позаботиться об этом, и мне предстояла невыполнимая задача — найти сердце для моей сестры.