В тело Кхары я вошла как к себе домой. Оно было теплым, и меня затопило ощущением уюта и безопасности.
Получив физическую оболочку, я перестала слышать панические вопли призрака и гул портала, в который его затягивает, как будто закрыла окно в квартире, отрезав лишний шум.
Освоившись, я глубоко вздохнула и почувствовала, как сплющенные легкие расправляются и их наполняет живительный воздух.
Несколько секунд я слышала лишь толчки своего проснувшегося сердца. Редкие, они постепенно разгонялись. Сердце заводилось, как мотор в машине, и вот пульс достиг своих обычных значений.
Вскоре сквозь вату в ушах начали просачиваться и другие звуки — суетливые шаги, голос, зовущий меня по имени.
— Охра, ты здесь? Охра, пожалуйста, дай знак. Подскажи, как тебя вернуть.
Перед глазами стояла пелена. Я сморгнула ее и увидела, что Теневир взволнованно мечется по комнате, озираясь и шаря руками в воздухе, как это делают слепые.
— Охра?
Сначала картинка была мутной, нечеткой. Контуры вещей двоились. Теневир то и дело превращался в размытое пятно. Глаза болели и казались сухими, воспаленными. Хотелось тереть их пальцами или увлажнить специальными каплями из аптеки. Наконец мне удалось сфокусировать зрение.
Я собралась окликнуть мужа, который в данную конкретную минуту стоял спиной к кровати, но подчинить себе голос было непросто. Тело не слушалось, тяжелое, вялое, еще не до конца осознавшее себя живым.
Когда я снова попыталась заговорить, горло пронзила резкая боль. Я вспомнила, как умерла Кхара. Ее задушили. Сейчас я очень отчетливо ощущала, что моя шея — один обширный кровоподтек. Теперь недели три придется носить шарфы или туники с высоким воротом, маскируя все это безобразие под одеждой, иначе у окружающих возникнут вопросы.
— Охра?
К счастью, попытки заговорить можно было отложить на потом, ибо Теневир обернулся и заметил, что его мертвая жена открыла глаза. Судя по его лицу, он меня узнал. Слава тебе, Господи! Не надо ничего объяснять или бояться повторного удушения.
Я устало моргнула, мол, да-да, это я.
Теневир метнулся ко мне и упал рядом на матрас.
Я испугалась, что от радости он сметет меня в сокрушительном объятии. От этой мысли мое измученное тело напряглось в ожидании боли. Благо страхи не оправдались. Хотя Теневир и желал прижать меня к себе крепко-крепко — это его желание было видно невооруженным глазом — но сдержался, обнял нежно и бережно, как хрупкий сосуд, каким я себя и ощущала.
— Боги, это действительно ты!
Его взгляд жадно зашарил по моему лицу, пальцы застыли в воздухе над жуткими синяками на горле.
— Больно? — выдавил он из себя глухим голосом.
Вместо нормального ответа из моей груди вырвался мучительный хрип. Изнутри по горлу словно полоснули ножом. Аж слезы брызнули. Но последнее даже пошло на пользу — глазам стало легче.
Теневир нахмурился. Мне показалось, что он вот-вот начнет извиняться за те страдания, что я сейчас испытываю в теле его задушенной жены, но нет. Никаких извинений. Только бездна вины во взгляде.
И любовь, глубокая, бескрайняя, как океан.
— Охра. — Теневир свел брови и напрягся, затем выдохнул с усилием: — Олга.
Он облизал губы и попытался опять, глядя мне в глаза:
— Олга. Огла. Ол-л-льга.
С третьего раза у него получилось произнести мое имя правильно, и он посмотрел на меня с гордостью за эту маленькую победу.
Захотелось рассмеяться от счастья и затопившего меня тепла.