Саван вечности

Глава 43

От света факела, висевшего снаружи камеры, болели глаза. Они болели от всего. На самом деле, болело все тело.

Бэннон застонал, приходя в сознание и разглядывая стены из песчаника. На неровной бугристой поверхности были ржаво-коричневые отметки, словно кто-то царапал стену окровавленным ногтем.

Две короткие толстые свечи горели в крошечных нишах, и потолок был запятнан черной копотью от мерцающего пламени. Факелы, установленные за пределами камеры, отбрасывали на пол тень от решетки, за которой был заперт Бэннон. В камере было узкое деревянное ложе, но он лежал прямо на полу, свернувшись от боли в клубок — там, куда его бросили, как сломанную куклу.

Он помнил, как спровоцировал норукайцев, как дрался с ними и как эти трое безжалостно избивали его, пока он старался дать им отпор. Иногда он не мог контролировать свою ярость и превращался в дикий воинственный вихрь, но его нападение на Кора, Йорика и Ларса было опрометчивым и незапланированным. Он не смог сдержаться. Если бы у него был Крепыш, Бэннон убил бы их всех, но без меча его единственным оружием была ярость. Грубые налетчики умели нападать на беззащитных жертв. Они дрались грязно и бесчестно, трое на одного, как грабители.

Бэннон потерпел поражение. Ужасное поражение.

Он застонал, поднимаясь с неровного каменного пола. Сперва он решил, что его бросили в городскую тюрьму, но потом услышал в отдалении женские голоса, лязг решеток и звон затупленных мечей. Бойцы арены сражались друг с другом, отрабатывая приемы и крича. Юноша встал на колени, протянул руки к решетке, чтобы опереться на нее, и, наконец, поднялся.

Теперь он видел тренировочные ямы. Бэннон с опаской дотронулся до треснувших ребер и ощутил боль в костях. Он сквозь зубы проклял Кора и его товарищей, а затем и себя — за такой провал. Он хотел увидеть, как катятся головы норукайцев, из перерубленных шей хлещет кровь, а тела оседают на землю — зарубленные, как бедные яксены на скотобойне.

Если бы только при нем был Крепыш...

Бойцы в тренировочных ямах были без рубашек, их мускулистые покрытые шрамами тела блестели от жира и пота в свете факелов. Они тренировались друг с другом, вооружившись мечами и щитами. Две угрюмые наставницы Морасит, откинувшись на спинки стульев, критиковали их движения. Через проход Бэннону была видна большая камера, отгороженная решеткой, и он с радостью узнал ее. Камера Яна. Его сердце пропустило удар.

— Пресвятая Мать морей! — Он стиснул прутья решетки и глубоко вдохнул, но его грудная клетка казалась разбитой бутылью.

Бэннон заставил себя дышать спокойнее, а затем хрипло крикнул:

— Ян, ты здесь?

Он увидел чьи-то силуэты в камере друга. В камере чемпиона. Из-за неудобного угла обзора он видел только тени, мерцающие и колеблющиеся. Когда фигуры вошли в поле зрения, он узнал Адессу, лидера Морасит и тренера бойцов арены. Ее голая грудь была небольшой и твердой, словно от ее женственных форм осталась только жесткая мускулатура. Коричневые напряженные соски были такими острыми, что походили на оружие. Ничуть не стесняясь своей наготы, Адесса обернула грудь полосой черной кожи. Через мгновение к ней подошел покрытый шрамами Ян со стальным взглядом. Его кожа блестела от пота, словно он только что бился в поединке.

Завидев друга, Бэннон завопил:

— Ян! Я здесь! Я...

Молодой мужчина едва взглянул на него. Его безразличный стальной взгляд скользнул по Бэннону, словно его тут и не было, и Ян ушел в невидимый для Бэннона угол просторной камеры. Когда Адесса открыла решетку и вышла, Бэннон понял, что дверь даже не запирается. Видимо, Ян и остальные воины были пленниками по собственной воле. Их удерживали тренировки, поощрения и наказания. Он вспомнил холодный взгляд друга, и его губы скривились от ярости.

Бэннон размышлял, промыли ли этим бойцам мозги, или они просто настолько отупели от бесчисленных ударов в голову, что не хотят быть свободными. Может, они забыли, что такое свобода. Бойцы на открытой тренировочной площадке продолжали танцевать с клинками, атакуя и парируя, но делали это молча. Даже когда один из них нанес противнику тяжелый удар, тот не закричал.

Адесса прикрыла решетчатую дверь камеры Яна, пересекла проход и подошла к гораздо меньшей камере Бэннона, двигаясь с грацией готовой атаковать львицы. Ноги Бэннона приросли к земле, но взгляд карих глаз Морасит заставил его дрогнуть. Она схватила прутья его решетки и открыла ключом замок. Раздался лязг, затем щелчок пружины, и Морасит рывком распахнула дверь.

— Ты очнулся и ты жив — пока что. Скажи, Бэннон Фермер, мне стоит тратить на тебя время?

Он стоял лицом к лицу с суровой женщиной, чувствуя, что она такая же агрессивная, как и его отец. Сердце ухало в груди, но его уже давно нельзя было запугать агрессией. Он дал отпор своему отцу, но если бы сделал это на несколько лет раньше, то его жизнь — и жизнь его матери — была бы совсем другой.

Бэннон уставился на женщину:

— Я гость Ильдакара. Мои друзья Никки и Натан придут за мной.

— Твои друзья слабы и не имеют силы в городе.

Бэннон вспомнил, как Никки столкнулась с Поглотителем жизни и уничтожила его, а потом и Викторию. Он подумал о Натане, который рубил чудовищных сэлок, напавших из моря, и пыльных людей, которые вылезли из сухого песка.

— Мои друзья обладают невероятной силой.

— Эта сила не считается, — ответила Адесса.

— В таком случае меня освободит Амос. — Бэннон постарался, чтобы его голос звучал убедительно. — Он сын властительницы Торы и главнокомандующего волшебника Максима.

Короткие черные волосы Адессы блестели от пота. Она скривила губы в язвительной улыбке.

— А как думаешь, кто тебя сюда притащил?

Сердце Бэннона рухнуло, и он опустился на деревянную койку. Он знал, что Адесса не врет. Никто ему не поможет. Не сейчас. Никки и Натан рано или поздно заметят пропажу и отыщут его — если он проживет достаточно долго.

— Я просто хотел вернуть Яну свободу.

— У чемпиона и так есть свобода. Он занимается тем, что ему нравится, и он умрет на арене. Он мой любовник, и я даже могу забеременеть от него, если захочу. Разве мужчина может быть более свободен?

На плоском животе Адессы были начертаны руны — а еще на руках, шее и щеках. Ее бедра походили на книжные страницы с защитными магическими символами, написанными болью. Адесса обладала неприрученной мощью, свернутой внутри нее, а ее бурная и жестокая сексуальность казалась Бэннону более угрожающей, чем сила.

— Кто сделал это с вами? — спросил Бэннон.

— Я Морасит, результат идеального обучения. Сейчас я самая лучшая и успешная, и я крайне серьезно отношусь к своему долгу.

— Но я не знаю, кто такие Морасит.

— Мы — твой самый черный ночной кошмар. — Адесса шагнула к нему, и он почувствовал запах ее потной кожи. Свет маленьких свечей окрасил ее руки и бедра подрагивающей медью. — Многие тысячи лет, еще задолго до появления армии генерала Утроса и создания савана, Морасит были устрашающими бойцами и тренерами. Надеясь получить статус, неодаренные торговцы, купцы и ремесленники отдавали своих девочек, чтобы те стали Морасит. Только самые лучшие и совершенные экземпляры отбирались для обучения, только одна из десяти доживала до нанесения защитных магических символов. — Адесса нежно провела указательным пальцем по рубцам на своем левом бедре, повторяя углы и завитки, из которых был сплетен щит, оберегающий ее тело и душу. — Кожу дочерей клеймили дюйм за дюймом во время обучения. — Ее лицо скривилось от болезненных воспоминаний. — Слабачек, которые хныкали, убивали. — Она провела ладонью по доспеху из таинственных отметок на предплечье. — Мы считаем гладкие участки нашей кожи метками позора, и потому прячем их. — Ее темные глаза сверкнули, когда она наклонилась к Бэннону. — Гордись, что мы заинтересовались тобой. Мы будем учить тебя, чтобы ты мог сражаться и умереть.

— Я и без ваших тренировок могу сражаться и умереть, — сказал Бэннон.

— Но без них ты умрешь гораздо скорее. Впрочем, обучение стоит дорого. Достоин ли ты этого? Полагаю, ты будешь упрямиться, так почему бы не начать урок прямо сейчас?

Она достала из-за бедра небольшой предмет в форме цилиндра, напоминающий рукоять шила. Предмет был черным, и Бэннон не заметил его на фоне кожаной повязки вокруг бедер. Она провела большим пальцем по очерченной деревянной стороне, и он услышал тихий щелчок. Выдвинулось заточенное серебряное острие — толстая игла не длиннее первой фаланги указательного пальца.

— У каждой Морасит есть такое особое оружие. Мы называем его нож-эйджаил.

Бэннон задумался, что она собирается делать этим оружием. Острый наконечник был слишком коротким, чтобы нанести серьезный урон.

— Он отравлен?

— Это гораздо хуже яда. Он полностью состоит из боли.

Она воткнула короткое острие в его бедро и большим пальцем дотронулась до странной руны, выжженной на деревянной рукояти. На Бэннона обрушился взрыв боли, пульсирующей в мышцах — словно мощная молния ударила в ту точку, где его плоти касалась игла.

Он закричал и рухнул, игнорируя боль от многочисленных синяков и осколков сломанных ребер. Его движение прервало контакт с ножом-эйджаилом, и боль мгновенно прекратилась, хотя ее отголоски все еще заставляли его содрогаться.

Адесса неодобрительно взирала на него.

— Это был твой первый урок.

Бэннон дрожал и бился в конвульсиях. Он поднялся на четвереньки, и его вырвало на пол камеры. Он ошалело уставился на Морасит, его челюсть отвисла. Тыльной стороной ладони он вытер слюни.

— Что... это было?

— Боль, — ответила Адесса. — На ноже-эйджаиле есть символ, связанный заклинанием с одной из рун, выжженной на нашей плоти. — Она погладила рельефную рукоять и улыбнулась. — Выпустить острие совсем несложно, и у нас есть другие символы, которыми можно заставить оружие убивать; легчайший укол, и ты либо умрешь, либо очень захочешь умереть.

Бэннон тяжело дышал, его мысли путались.

Адесса продолжала смотреть на него.

— А теперь вставай. Ополосни лицо в той чаше с водой. — Она бросила взгляд на коридор. Бэннон с трудом сфокусировал взгляд на человеке снаружи: это была стройная женщина, одетая в откровенный черный наряд Морасит. — Я уже выбрала чемпиона в качестве своего особого питомца, поэтому отдаю тебя Лиле. Она знает, что делать.

Молодая женщина открыла решетку двери и вошла в камеру. Адесса вышла, даже не оглянувшись. Бэннон хотел вскочить на ноги и сбить Лилу с ног, а потом вырваться в коридор и сбежать.

Но он знал, что Лила его остановит.

Она скрестила руки поверх кожаной повязки на груди:

— Ты мягкий и слабый, поэтому я дарую тебе час на отдых и восстановление. — Ее губы скривились в гримасе, которую она, видимо, считала улыбкой. — А я пока поразмыслю, каким будет твой второй урок.