Рысюхин, наливайте на всех!

Глава 11

Утром встал, не торопясь собрался — но на репетицию приехал всё же заранее, как, собственно, и хотел. Прав был дед — автомобиль сильно экономит время, на извозчике добирался часа полтора-два, в зависимости от состояния лошади, а так — не пятнадцать минут, конечно, как дед исходя из реалий своего мира считал, но за сорок доехал. Туда-назад выйдет полтора часа, а не три-четыре.

Лебединского перехватил до начала репетиции, чтобы сразу договориться о ближайшем будущем.

— Доброго утра, профессор!

— И вам, Юра, тоже.

— Вот, приехал на репетицию. Правда, что я там буду делать — не знаю, но раз вы просили…

— Ну, как же без авторского надзора? Без вашего одобрения номер в программу ставить нельзя!

— А если я вам доверенность выпишу? Просто, понимаете, дома и в Минске появилась куча дел, а самое главное — бумаг, требующих именно моей, и ничьей больше, подписи.

Про тонкое место я решил не распространяться по крайней мере до того, как закончу строительство портала и всего остального.

— Так что я хотел бы… Нет, не так — мне нужно сегодня или завтра ехать обратно. Но поеду я на поезде, фургон оставлю, с вашего разрешения, у вас, можете пользоваться им по собственному усмотрению, только накопитель совсем в ноль не сажайте, на всякий случай. Если здесь его держать нельзя — перегоню во двор к тестю.

— Вы столько всего наговорили сразу, мне нужно подумать. Фургон пусть стоит, есть не просит, место вроде как имеется. Продать, правда, не обещаю — просто нет времени.

— Покупатель на него уже есть, но я считаю, что ему мой автомобиль в таком виде не очень подходит. Будем с ним осенью вместе новый делать, под его нужны. Но в целом, думаю, больше недели поиск покупателя не займёт.

— Теперь насчёт репетиций и одобрения. Сегодня впервые будем сводить все элементы вместе, сплошным прогоном. Пришлось немного изменить мелодию. Нет-нет, ничего такого, существенного, просто подгонка под наши нужды. Вы дали мне концертную версию песни, а нужна даже не танцевальная — бальная.

Профессор посмотрел на меня, и сделал правильный вывод из выражения моего лица:

— Не понимаете, да? Во-первых — ритм. Он должен соблюдаться неукоснительно на протяжении всей композиции. Вам же на уроках танцев, наверное, насчитывали по началу, эти пресловутые «раз-два-три, раз-два-три»?

— Да, разумеется.

— Вот. У вас он кое-где гулял. Для концертного исполнения это абсолютно не важно, более того, порой позволяет повысить выразительность пения, но для бала, если, условно говоря, будет «раз-два-три, раз-да, раз-два-три-четыре», а дальше, как ни в чём не бывало, продолжится обычный наигрыш, то тут и опытный танцор может сбиться с ритма, что уж говорить про студентов, которые будут танцевать вместе с нами, на своей части зала. Во-вторых, хронометраж. Для официальных балов чётко определена длительность каждого танца, до секунды, и в них нужно уложиться. Порой бывают варианты, но все они фиксированы.

Профессор пробудил в себе лектора, и стал словно бы начитывать материал.

— И это не просто так. Танец, как мелодия из музыкальных фраз или рассказ из предложений, состоит из па и фигур, а также переходов между ними. И длительность каждого фрагмента, будь то зачин, куплет, припев, проигрыш и так далее должна быть кратна целому числу фигур, которые, в свою очередь, считаются в тактах. Ну, и вся композиция, разумеется, тоже должна по длительности соответствовать определённому количеству повторений этих самых фигур. Поэтому пришлось кое-где поправить темп, где-то изменить длительность звучания того или иного фрагмента, чтобы танец получался гармоничным и сочетался с музыкой и словами.

— Я даже не думал, что тут столько работы!

— Да уж, задали вы задачку! Но — интересную и приятную в работе. Жаль только, что времени для репетиций просто в обрез!

Ничего себе — в обрез! Вся весна и всё лето, считай — полгода! Сколько же тогда нужно для «нормальной» работы над одним танцем⁈ В слух я этого, конечно, произносить не стал.

В общем, танцоры вначале работали просто под метроном, 40 тактов в минуту, которые характерны для этой версии вальса. Потом, по мере наработки музыкального материала, мы стали давать им отдельные инструментальные партии. Сегодня мы сперва прогоним всё по частям, как обычно, потом начнём сводить воедино. Возможны… Да что я говорю, какое «возможны»? Неизбежны накладки и сбои, их нужно выявлять и устранять. С этим придётся уложится дней в пять, хотя обычно, в нормальных условиях, я бы отвёл на эту работу месяц. Потом пару дней на шлифовку, после чего начнётся учебный год, и все участники будут заняты значительную часть дня. Репетировать придётся по вечерам и совсем недолго…

— Подождите, как учебный год? Первое и второе сентября на выходные выпадают…

— Точно! Это ещё два дня тренировок!

— Я не об этом. Осенний бал же в первые выходные осени?

— Кроме первого сентября. У этого дня своя официальная программа, и смешивать их будет крайне неверно. Так что бал состоится восьмого и девятого.

— Спасибо, не знал эту тонкость.

— Не за что, совершенный пустяк…

Дальше всё было так, как и говорил Лебединский. Сперва танцоры отработали под щёлканье метронома и намёки на мелодию — настолько тонкие, что я, например, не узнал бы её, если бы не знал заранее. Но с танцорами работали хореографы, профессор стоял в сторонке, что-то втолковывая музыкантам и время от времени тыча то в танцоров, то в инструменты. После двух-трёх прогонов, преподаватели периодически останавливали процесс, чтобы сделать кому-то замечание, после чего следовала команда вида «с пятой (седьмой, восемнадцатой) фигуры! Начали!» и в итоге я сбился с подсчёта, танцоры отошли к стеночке на «разбор полётов».

Настала очередь музыкантов. Если честно, то ни я, ни дед не заметили существенного изменения музыки по сравнению с исходным вариантом — ну, кроме того, что она была переложена на целый симфонический оркестр, пусть даже малый и студенческий. Тут уже мелодия узнавалась влёт, но прислушивался не я один — танцоры тоже внимательно слушали, водили в воздухе руками, что-то обсуждали между собой и с хореографами. Метроном исправно запускался и при репетиции оркестра, что явно облегчало понимание и синхронизацию. Маша со своим саксофоном вступила не сразу, по моим прикидкам — где-то с середины первого куплета, но потом её инструмент звучал постоянно, словно пытаясь заменить собой вокалиста. Профессор, в отличие от своих коллег, исполнение не останавливал, замечания свои высказывал между «заходами». После третьего «холостого» проигрыша преподаватели посоветовались, и запустили танцоров под полное музыкальное сопровождение, после каждого тура устраивая обсуждения и споры.

Я в разговоры не лез, просто слушал, а заодно набрасывал в блокноте планы — что нужно успеть сделать до начала учёбы, в каком порядке и как всё успеть. Только потом понял, что это выглядело со стороны так, будто я чем-то недоволен и вписываю кучу замечаний. Ну, как «понял»? Подошла Маша, спросила, чем я занят и попросила не пугать людей, что и послужило поводом задуматься. После чего планированием занимался в уме, а морду при этом держал насколько только мог расслабленной. Несколько раз ловил на себе задумчивые или удивлённые взгляды некоторых студентов своей академии — видимо, узнали во мне как минимум своего и теперь гадали, что я здесь делаю.

Так продолжалось до перерыва на обед. По дороге улучил момент обнять мою любимую Мурочку и поцеловать её — не «по-братски» в щёчку, как вчера в гостях или сегодня при встрече, а нормально, хоть и не так крепко и долго, как хотел бы. По дороге в столовую и там во время еды, а мы сели за отдельный столик, Маша в основном пересказывала мне впечатления домашних на мой вчерашний приезд, на самодельный фургон и на рассказ об изнанке. Один только раз спросила, как мне сегодняшняя репетиция, послушала (недолго) комплименты и на этом мои слова в сегодняшнем представлении закончились. Украдкой оглянулся — интерес ко мне со стороны студентов Хозяйственной академии угас, видимо, классифицировали меня как «парня саксофонистки» и сочли тему исчерпанной. Ну-ну.

После обеда прогнали ещё один прогон под музыку, после чего Лебединский взял микрофон и добавил к музыке свой вокал. Да уж, песня без слов — это далеко не половина песни, а намного меньше. Ну и голос у профессора что надо: мощный и бархатистый разом. Даже танцоры, заслушавшись, пару раз сбивались, но их преподаватели не рискнули прерывать пение Лебединского.

«Да уж, не Розенбаум, совсем не Розенбаум.Но тоже здорово, просто совсем по-другому воспринимается, совершенно другая песня получилась».

После первого прогона пришлось делать паузу, хотел этого Лебединский или нет, но народ загудел в обсуждении услышанного — всё же из присутствующих всё вместе, наверное, никто ещё не слышал. Наконец, Валериан Елизарьевич вышел в центр с микрофоном и, прокашлявшись, воззвал к залу:

— Господа и дамы! Прошу внимания! Эту песню я получил от автора ещё в конце зимы. Как вы понимаете, за полгода он мог получить с ней немало и славы, и денег — но счёл возможным заморозить её выпуск в свет. И я настоятельно прошу всех присутствующих — не распространять её ни полностью, ни частично, а лучше вообще не упоминать вне этих стен. Если не из уважения к позиции автора и моей просьбе — то из нежелания навлечь на себя недовольство как моё, так и обоих ректоров. Лучше две недели потерпеть, чем минимум год страдать. Спасибо, надеюсь на понимание.

Гул голосов на какое-то время усилился, потом понемногу стих и репетиция вернулась в почти нормальное русло. Однако после четырёх прогонов с паузами на разбор ошибок и совещания между преподавателями, профессор махнул рукой и распустил всех по домам до завтра, напоследок напомнив всем о скромности.

В результате у меня появилось время не только обняться с Машей, убегая к поезду, но и провести с ней некоторое время. Для начала подошёл к ней к профессору, огласив там новую идею.

— Маша, если папа захочет устроить в последние дни лета выезд семьёй куда-нибудь на пляж или просто на пикник — можете воспользоваться моим фургоном. Профессор, Маша же сможет, на правах невесты, взять автомобиль на время?

— Не сомневаюсь, что этот вопрос можно решить.

Потом мы с Машей часа два посидели в «нашем» кафе, хотя я, если честно, предпочёл бы театр — но не сезон, увы. Да и времени недостаточно — и так посиделки были прерваны звонком на мобилет Маши с сакраментальным вопросом «Ты где?» от мамы. Кстати…

— Маш, новый мобилет, что ли?

— Да, папа где-то смог добыть.

— Что значит, «добыть»⁈ Их же в любой лавке связи…

— Это новый, кстати, наш, имперский. Стоит всего восемьдесят рублей, но при этом защищён от прослушивания и может делать так!

Маша откинулась на спинку кресла, держа прибор перед собой вертикально, что-то нажала, и, повернувшись ко мне, показала на экране мою физиономию.

— Он фотографии делать умеет! Можно хранить в памяти целых сто штук! Обещают ещё в будущем возможность пересылать их друг другу — понятное дело, между теми аппаратами, которые это поддерживают.

— Ого! Такое чудо и так недорого⁈

— Да, здесь, говорят, один особый растительный макр вместо пяти в обычном мобилете, из которых как минимум один животного происхождения. Но пока их просто так не купишь, всё идёт на нужды армии, СИБ и вот теперь — жандармерии. Их просто очень мало пока делают, но обещают через пару лет запустить в свободную продажу.

— Интересно, где такое делают?

— В Питере, фабрика Крот… Крот…

— Кротовского?

— Да! Ты его знаешь?

— Вроде как чуть ли не самый известный род артефакторов в Империи. Кстати, я грузовики покупаю тоже его производства. И они тоже раз в три-пять дешевле любого конкурента с сопоставимыми характеристиками. Похоже, это политика не то самого графа, не то кого-то сильно выше: давить иностранных конкурентов ценой, которую они в принципе не смогут дать.

«Да уж, в конец обнищал граф Кротовский, последний хрен без соли доедает, родовой особняк продал! Что там у него уже всплыло, достоверного? Фабрика мобилетов в столице, автомобильный завод, сталепрокатный, завод электромоторов. По слухам — свой город или даже два на южном Урале. Жуткая нищета!»

Усадил Машу на извозчика, а сам отправился на вокзал. Поезд был не слишком удобный. Отправлялся из Могилёва в семь часов вечера и, несмотря на остановки на каждом углу и часовую стоянку в Осиповичах приползал в Минск в пять утра. Но альтернативой было уезжать в одиннадцать утра с прибытием в Минск в семь вечера, после чего неведомо как добираться домой или ночевать в гостинице, чтобы наутро заняться делами. В любом случае — теряю не меньше суток, так что — буду ехать так. Надо только придумать, где и как провести четыре часа с пяти до девяти утра, когда будет уместно звонить Лопухину.

Ну, что сказать? Доехал. Сосед по купе собрался выходить в тех самых Осиповичах, а через полчаса после этого — заселился следующий, который ехал, я этого знать не хотел, но всё равно узнал, в Молодечно. При этом он раскладывался и укладывался так обстоятельно и кропотливо, словно ехать собирался как минимум до Мурманска через всю Прибалтику и Питер. Стоило ему успокоиться — и вскоре, на получасовой стоянке в Пуховичах, прямо под моим окном какие-то два не слишком трезвых работника стали выяснять отношения между собой и какой-то Марысей. Проводник попытался шугануть парочку — зря. Они тут же соорудили комплот «местные против пришлых» и стали материть проводника на два голоса. Апогея идиотизм достиг тогда, когда эту парочку через громкоговорители стал материть дежурный по станции, а два клоуна орали на динамик, будто он мог их слышать. И тот отвечал так, будто слышал — скорее, разумеется, просто слишком хорошо знал и эту парочку, и их набор аргументов, включая порядок следования. В общем, поезд уже отправился в путь, а со станции доносились раскаты начальственного грома на тему того, что «нехрен всяким дебилам своими воплями мешать спать нормальным людям». Фантастический пример вопиющей (в прямом смысле слова) самокритики. А вскоре после Пухович, казалось — только успели отъехать, а я лишь закрыл глаза, проводник пришёл будить меня, как договаривались — за полчаса до прибытия.

Как-то меня чем дальше, тем меньше привлекает романтика дальних железнодорожных странствий. И аргумент «зато в поезде ты отдыхаешь, а за рулём — работаешь» перестаёт казаться не то, что весомым — в принципе хоть сколько-то адекватным.

В Минске были без опоздания, что парадоксальным образом ничуть не радовало — хотя бы от того, что прибыл поезд в пять, а зал ожидания открывался в шесть. И что делать в течение этого часа? Биржа извозчиков как вымерла, и я их понимаю: с поезда вышло три пассажира, не считая меня, и двое местных тут же ушуршали куда-то во дворы, а третий стал грузить привезённые с собой тюки на встречавшую его ломовую подводу, пока «водитель кобылы» подозрительным взглядом осматривал пустынные окрестности. На всякий случай не стал идти в ту сторону, ибо ну его. Что радует во всей этой ситуации — я налегке. С собой только саквояж, револьвер и — самая примечательная деталь гардероба — меч. И вот что теперь делать⁈ Сидеть на лавочке в парке? Полиция вряд ли привяжется — меч напоказ явно свидетельствует о дворянском звании, и патрульные вряд ли рискнут делать замечание, но это не факт. Но в любом случае изображать бродягу не хочется. В итоге плюнул на всё, включая минимум десять рублей непредвиденных расходов и двинулся в сторону ближайшей гостиницы, заранее зная, что там будет дорого и бестолково — но всяко лучше лавочки в парке. Заплатив за сутки, что на жаргоне гостиничных деятелей означало «до полудня», попросил разбудить меня в десять и завалился спать, предупредив, что если кто-то будет орать под дверью — пристрелю.