Русь непокоренная. Нашествие

Глава 5

У реки Воронеж

28 декабря 1237 года (6748 от сотворения мира)

Я смотрел, как удаляются русские ратники. И не только они, но еще за могучими на вид, в блестящих доспехах, подбоченившимися и горделивыми московскими ратниками плелись суровые, смурные, испуганные люди. Они поверили, что там будет лучше. Жаль… Пусть Господь, или старые боги, а может, просто удача им поможет выжить и не попасть в рабство.

Лишь только Аким-кузнец ступал уверенно, торопко, будто бы спешил вершить правосудие. Ему я бы пожелал, прежде всего, успокоить свою душу, тогда и разум вернется. Поговорил со всеми, кто уходил, где можно было бы нас искать. Может придут. Мне все люди нужны.

Эх! А ведь большинство из них погибнет. Как бы было хорошо, идеально, если бы можно было рассчитывать на сознательность тех князей, кого не побороли, не повоевали ещё монголы. Ведь их немало. Почему Новгород не шлет свое ополчение и дружины? Псков, Полоцк, Смоленск, Киев, наконец. Еще можно было что-то придумать. Но… увы.

Я вспомнил ответ черниговского князя, когда князь рязанский ему прислал просьбу о помощи. Черниговский владетель вспомнил обиды, что рязанцы не пришли на общерусский сход у реки Калки, когда русская рать была разгромлена всего лишь двумя туменами монголов. Мол, ты тогда не пришел, а я сейчас не приду.

И таких обид между русскими владетелями было множество. И никто из них пока не сразумел, что монголы пришли не просто с набегом, как, например, приходили когда-то половцы, да печенеги. Монголы пришли завоёвывать земли, а не только лишь поживиться, пограбить их. Что придется отдавать дань и людьми и имуществом.

Так что здесь срабатывал принцип «моя хата с краю, и её не тронут». Северо-западная Русь, Владимиро-Суздальская земля — соперник для южнорусских княжеств. И я даже уверен, что где-то в Киеве сейчас поднимаются тосты за то, что этих выскочек Залесских прямо сейчас наказывают степные орды. Ведь воевали в усобицах друг против друга. Изяслав воевал с Юрием Долгоруковым за Киев, разрушая его, потом больше…

А когда монголы придут в их дом, когда героически сражавшемуся юному козельскому князю не придёт на помощь ни один из других князей, когда не успеет на выручку черниговскому князю смоленский… Когда Киев, героически оборонявшийся, окажется в руинах наподобие рязанских… Не к кому будет уже обращаться за помощью.

Я это понимал, и зубы мои скрежетали от злости, что изменить ничего нельзя. Ну, допустим, я прибыл бы к киевскому князю и стал бы ему рассказывать, что собою представляют нынешние монголо-татары. Так ведь не послушали бы. Здесь без вариантов. Не прочувствуешь, не поймешь, что иные времена наступают.

Нет, пока что я не могу существенно повлиять на ход истории. Но вот создав некоторое технологическое преимущество, можно пробовать исправлять ситуацию. Существующими методами, тактикой и оружием Руси победить монголов невозможно. Мне же нужно время, чтобы создать оружие и основу для будущих побед. Войны не бывает без базы, тылов. Именно они кормят армию и дают оружие. Сперва — тыл; после — война.

— Выходим! — скомандовал я, и Матвейка, тот самый парень, которого я первым увидел в этом мире, дернул вожжи.

Вновь пошел снег, будто бы хотел белым покрывалом закрыть тот ужас, что царил в Рязани. Как закрывают умершего белой простыней. Но можно запорошить сожженный город. Кто же запорошит память о зверствах? И нужно ли забывать? Нет… Помнить и мстить. Мы не рабы — рабы не мы! Еще посмотрим, дайте срок!

Сани лихо покатили в сторону леса. Порой двигались даже куда как быстрее, чем можно было бы пешком по ровной летней дороге.

Зима на Руси — как ни странно, лучшее время для перемещений. Немалое количество рек можно преодолеть по льду. А если снег не слишком глубокий, а он всего-то пока по щиколотку, редко где по колено, то лошадь без особого напряжения тянет даже гружёные сани.

Именно поэтому и монголы предпочитают воевать зимой.

Странное дежа-вю накрыло меня. Я вновь вспомнил, что служил в Афганистане. Словно бы этот эпизод моей прошлой жизни и вовсе стерся из памяти, а тут — такая яркая картинка в голове.

Я начинал службу в Афгане ещё в восемьдесят первом году, будучи молоденьким лейтенантом. И пусть это было очень давно, и воспоминания мои от реальности отделяет сейчас чуть ли не восемьсот лет, я вдруг вспомнил, как уходили мы в горы на задание, как днём нещадно пекло солнце, а по ночам ударял минус.

Так же и в степи. Там, даже и сильно южнее, отлично знают, что такое холод. Степняки — люди не изнеженные, якобы привыкшие разве что греться на солнышке и не знающие, что такое снег. Они приспособлены к сильным морозам. Так что в этот раз «генерал Мороз» вряд ли сильно поможет русичам. Он пока что помогает врагу… Предатель.

Уже скоро мы встали на ночлег. Получилось найти удобный вход в лес, а там благодать — сосны, ели, много валежника. Хорошо переночевали, пусть и дети плакали, и женщины порой подвывали. Но не кашляли, не умирали от холода или голода. А слезы… Всегда на смену грусти приходит радость. Но, видимо, не сейчас. Ни вечером, ни проснувшись с лучами солнца никто даже не улыбнулся.

Нужно жить, что бы ни произошло. А тут пока что царит такое настроение, будто бы идет похоронная процессия. Впрочем, все здесь и вправду буквально вчера похоронили не только родных, но и свою привычную жизнь.

Но шли довольно бодро. В пролески и в густой лес заходили, только когда точно было известно, что там есть хоть какие-то тропы. Старик Макар стал главным нашим штурманом. Все признали его авторитет и знания географии вокруг Рязани и дальше. Получается идем, куда этот Макар только телят ни водил! И теперь вел нас, как телят, ну или быков… А вот женщин в подобном ключе я сравнивать не готов.

А всё-таки за прошедшие три дня я не раз видел сомнения на лице Макара. И чем дальше мы уходили, тем чаще такое бывало. Прежде чем указать рукой направление, он мог и минут пять кружиться и сомневаться.

Я даже подумал на какой-нибудь стоянке попробовать намагнитить, энергично потерев о шерсть, иголку — и найти север. Создать первый русский компас. Однако переходы были изнурительными. И каждая стоянка — это отдельное сражение за выживание. Тут не до прогресса.

А ведь это ещё нам повезло, что кипчаки сюда на этаких кибитках пришли. Над каждой телегой у них был сооружён каркас, на который навалены шкуры животных и шерстяные ткани. Внизу таких телег также были шерстяные ткани, меж которыми уложено изрядное количество примятого сена.

Так что некоторый фураж имелся в каждой кибитке. Но его, конечно же, не могло хватить на весь переход. Зато спать в таких сооружениях было вполне возможно, если хорошенько укутаться (для этого пригождались меховые шубы).

Еще на ночь мы обязательно топили снег на костре, заливали почти что кипяток в кожаные бурдюки. И они очень даже неплохо обогревали. На ночь, конечно, не хватало. Но тут главное — уснуть, и в целом в кибитках было очень даже нормально спать.

И не только спать. Периодически и днем дети ехали в кибитках, пристраивались по очереди. Просто замёрзнуть можно было только в том случае, если вовремя не согреваться в кибитках и под шубою, хотя бы и по очереди.

Вот только, чтобы ночевать в кибитках, необходимо было останавливаться, выгружать всё то, что на них перевозится. А поутру вновь это всё грузить. И взрослым, и детям приходилось идти пешком вместе с нами. Или воины — Мал, Мстивой, я да Лучано — сажали детей на коней, чтобы не дать им свалиться от усталости.

Холод, конечно, всё равно донимал. Мне не хватало места, если уже по чести, в кибитках. Да и оставшиеся воины не пользовались благами удобных кочевых домов на колесах, а пока что на полозьях. Иногда я и вовсе отсыпался днем, на ходу, в той же телеге. Ну или ночевал в наспех сооруженных шалашах, куда по углам раскладывали нагретые в кострах камни.

Пятьдесят два человека, это с детьми, шли искать лучшей жизни. Этого, конечно, мало, чтобы думать о действительно великих делах. Но я был уверен, что наша община будет расти. Нам бы только обосноваться, и тогда я примусь за поиски других людей.

Среди всех людей, четыре — это воины, вместе со мной. Еще семеро условно ремесленников. условно, так как мне бы проверить их на профпригодность. Было двадцать три женщины, все молодые, ну кроме Виданы. Двое подростков лет по четырнадцать-тринадцать, десятилетних и помладше мальчиков-девочек еще дюжина. Двое совсем маленьких членов общины. И дед Макар. Вот и все наши люди. С кем оборону держать? А воевать? Есть расчет на то, что к нам придут люди.

Я не собирался сидеть сиднем — будем нападать на те караваны, которые уводят русских людей в Орду. И это самый главный наш актив: монголы, не будь дураками, поведут сильных, красивых, умелых мужчин и женщин. Но больше всего их будут интересовать ремесленники. Мы же их обязательно освободим — и наша маленькая община пополнится.

Община маленькая, а воинов и совсем почти нет, наперечёт — четверо нас. Сюда же можно причислить ещё восемь мужиков с Макаром. Но это так себе вояки, вовсе не способные к воинскому ремеслу. Говорили, что Рязань обороняли в большинстве своём вот такие ремесленники, когда на реке Воронеж татары перебили большую часть дружины князя.

А вообще община у нас красивая. Кипчаки знали толк в женской красоте. Что ни женщина, то кровь с молоком. Правда из всех только что Любава была девицей, остальные с детьми. Ведана, ведьма старая, ни красотой не выделялась, ни молодостью не блистала. Однако, судя по всему, женщина была очень полезна в нашей зарождающейся общине.

Как именно смогла спастись Ведана, да ещё и сохранить некоторые свои заготовки трав, я так и не понял. Она будто бы специально нагоняет туману на свою личность, выстраивая ореол мистицизма. Это весьма удобно: старуху явно побаиваются, считая, что она общается со старыми богами, и именно они помогают в лекарстве.

Что ж, может, и вправду так? За три дня пути у нас не заболел ни один ребёнок! Голос Любавы стал осиплым, старик кашлял и, кажется, немного жаром маялся. Но они оба отказывались принимать снадобья от Веданы, будучи убеждёнными христианами. Вот только молитвы почему-то не особо помогали. Но дети не заболели! Это был показатель, который заставлял меня смотреть в сторону Виданы с уважением.

— Ратмир, четвёртый день нынче, — нагнала меня во время очередного перехода Ведана.

— И что? — не понял я, чего от меня хочет ведьма.

— Да ты безбожник, что ли? — воскликнула женщина, возмущённо взмахнув руками. — Четвёртый день — день Перуна. Али нам воинская удача от громовержца не потребна?

Я пожал плечами. Если людям нужен культ, то и ладно. Может, хоть кто улыбнется, и тогда уныние немного спадет. Нужно горевать о потерях, но еще важнее жить. А без радости, без детского смеха нет жизни. Пусть перекладывают свои страхи на богов, освобождаются от уныния и смиряются с новой жизнью.

— Ну, делай, что должно, — сказал я.

— Видишь тот великий холм? — показала вдаль женщина. — Там дуб вековой. Самое перуново место, надо повязать ленту.

Я смотрел туда, куда указывала Ведана. Признаться, увидел только холм, далеко это было. Моё зрение было лучше, чем в иной жизни, но никакого дуба я пока что не видел. А старая Ведана видела. Хотя это ещё, конечно, не доказывало, что женщина — колдунья. Нечего мне отходить от материализма. Но… ведь я тут, в тринадцатом веке. И как рационально это объяснить?

Между тем, если для собственного спокойствия им так важно завязать цветастую ленточку на высоком дереве, то почему я должен этому противиться? Даже если старик Макар будет против, как пассивный борец с язычеством.

На самом деле я заметил, что эти люди в своих молитвах поминают и Господа Бога, и иных разных божков. И мог только этому кивнуть. Когда человеку плохо, он хочет возложить надежды на какие-то сверхсилы. Если это помогает не впадать в истерику, не паниковать и действовать слаженно и решительно, то пусть хоть во что верят, лишь бы на пользу шло.

И ведь всё равно: каждый крестик носит, каждый крестится, но теперь почти все полезли на тот самый холм вешать свою ленточку во славу Перуна-громовержца.

— В лес уйти надо! — моё любование, как каждая из девушек, несмотря на сложный переход, карабкается вверх по склону холма, чтобы повесить свою ленту, прервал ратник Мал Лихун.

У него было какое-то своё имя, которое не соответствовало статусу ратника. Мал — малый, не приличествует ратнику малым быть. Поэтому все его звали по прозвищу. С каждым днём всё вернее он становился моей левой рукой и помощником во многих делах. Мстивой же нынче — правая рука и заместитель.

Это тот самый лучник, что помогал мне в бою против кипчаков при освобождении пленников. Оказался весьма грамотным и профессиональным лучником. Не могучий, но еще тот «Леголас». Хотя… и он и Мстивой спрашивали, почему я не беру лук. Мол, был одним из лучших стрелков в дружине князя. Как-нибудь я бы потренировался, может руки «вспомнят», как и что нужно делать.

— Командуй! — сказал я Лихуну.

Уже скоро все наши сани стали пробираться через кусты, между деревьями, максимально, насколько это было возможно, прячась в лесной чаще. Конечно, глубоко в лес заходить не получалось. Да и не нужно это. Главное — спрятаться.

После ветками мы стали заметать следы от полозьев. Хотя наши следы были не единственными, видели мы и другие в округе. И всё же решили затаиться и перестраховаться.

Степняки словно боялись леса и близко к нему не подходили. Максимум, что использовали, — это редкие пролески, чтобы починить какую-нибудь телегу или развести костры.

Мы уже трижды встречались с отрядами степняков. Один раз я даже чуть было не решился напасть. Отряд был небольшой, человек пятнадцать монголов или каких иных народов, входивших в состав воинства Бату-хана.

Но одёрнул себя. Нельзя раскрыть, куда именно уходим. Тем более, ведь у нас довольно богатый скарб с собой. Только меха, которые мы везли, могли бы вызвать охоту со стороны завоевателей. А если степные вояки узнают, что у нас ещё немалое количество серебра и даже есть золото, дорогие ткани, включая несколько отрезов шёлка, нам несдобровать.

Так что сперва нужно прийти на место, определиться, где именно встанем, чтобы безопасно развивать своё поселение. А уже потом будем думать, кого и как громить и что вообще делать относительно внешнего периметра нашего маленького мира.

С такими мыслями я последним заходили в лес, убеждаясь, что все сани уже спрятаны. Уже скоро, не прошло и часа, люди рязанские завидели караван. Лошади, люди — тут даже два верблюда было. Но не это главное…

Сердце сжималось, когда я видел, как ведут русских людей, привязанных к длинным жердям десять-двенадцать человек. Кто-то спотыкался, иные падали, и по их спинам и головам тут же прилетали удары плетью. Да, все были в тёплой одежде. Некоторые даже в недешёвых меховых шубах.

Причём я заметил, что большинство тех, кто шёл в добротных шубах, — молодые девушки. Видно, их берегут как значимый товар, или выделяют из общей толпы, чтобы девицы вели себя покладистее во время остановок каравана. Забота? Как раз нет. Какая же грязь!

Сами же бандиты, сопровождающие пленников, были монголами. По крайней мере, об этом мне говорили их низкорослые лошадки, на которых всадники выглядели даже несколько смешно. Вот только смеяться почему-то не хотелось.

А ещё, если половцы имели чуть раскосые глаза, то эти разбойники казались вовсе лишёнными глаз — настолько узкими они были. Многие были в меховых шапках с меховыми же «ушами». Этим головные уборы издалека были похожи на шапки-ушанки. Обувь меховая, мехом наружу, как унты. Но… мне показалось, что некоторые были в валенках.

Воины эти не были защищены какими-то сверхсовременными доспехами или экипированы с головы до ног. У некоторых были булавы вместо сабель, у иных — не самые длинные копья.

Вооружение половцев, и уж тем более русичей, было куда как грознее. И сабля, по всему видать, как у того десятника или сотника, который сейчас остановился и всматривается в лес, заточена только с одной стороны.

А монголы громят и хорезмийцев, и китайцев, и русичей с половцами, и всё почему? Потому что у них порядок и жесткая дисциплина. Потому что они на подъёме и создают централизованное государство. И потому что те, кого они бьют, либо совершают фатальные ошибки, либо просто-напросто не могут объединить свои силы.

Монгол, с виду главный в этой ватаге, вальяжно слез с коня, узкими глазами пытаясь рассмотреть, что происходит в лесу.

— Всем приготовиться, — приказал я, хотя и готовиться было некому.

Нет, я молил бога, чтобы нам не пришлось вступать в бой. Не меньше чем полусотня монголов противостояла бы нам. И по всему видно, что они организованы и дисциплинированы и не допустят тех ошибок, которые позволили нам громить кипчаков под Рязанью. И что могут четыре воина?

Но насколько мы успели уйти в лес, насколько ветками прикрыли полозья саней, настолько теперь имели шанс выжить. Между тем, если придётся, будем сражаться и умирать.

Небольшая остановка, вызванная подозрительностью командира отрядов монголов, пошла на пользу его пленникам. Многие повалились прямо на снег, вытянув ноги. То есть даже холод не пугал их так, как лютая усталость.

Я прятал глаза. Понимал, что, скорее всего, меня не видно, так как я ещё и накрылся светло-серой тканью. Но я воин. И даже в прошлой жизни, вот только сейчас вспомнил об этом, при всех этих новейших средствах связи, контроля, беспилотниках и прочим, что одновременно и облегчает, и усложняет боевую работу, у меня развилась чувствительность. Чужой взгляд я бы почувствовал.

Между тем монгол приказал своим людям двигаться дальше. Он то и дело оборачивался, всматриваясь в то место, из которого я наблюдал за ним.

Поднялись не все пленники. Примерно двое из двух с половиной сотен связанных русичей так и остались лежать на снегу.

Хладнокровно, будто только что нарезал сало для перекуса, один из монголов подошёл, разрезал верёвку у пленника и, не саблей, а булавой ударил одного мужчину по голове. А потом подошёл к женщине, которая уже пыталась подняться, но то ли поскользнулась, то ли у неё подкашивались ноги, и она в очередной раз упала, завалив с собой десяток людей, связанных с ней на одной жерди. Женщина тоже удостоилась удара булавой.

Я сжал до боли кулаки, прикусил губу и почувствовал солоноватый вкус крови. Стало тяжело дышать, я пытался успокоиться, уговаривая самого себя не рвануть сейчас туда и не начать бессмысленный бой. Замыкали всё это построение пятнадцать всадников. И сколько бы я успел убить, прежде, чем меня убьют?..

Троих, четверых, пусть десяток? Это ничего не изменит, а пленных будут охранять лишь строже.

А сколько я смогу спасти, если получится освоиться на новом месте и начать свою войну? Я ещё снесу тысячи буйных голов степных завоевателей.

— Простите меня, люди добрые, — еле слышно шептал я тем, кого сейчас уводили в рабство. — Я приду за вами.

Я пообещал, будучи уверен, что так и будет.

— Ратмир… — произнес стоявший рядом со мной ратник Мстивой.

Я вернулся и увидел замёрзшие капельки на его щеках. Нет, дождя не было. Можно было подумать, что это пот, замёрзший на морозном ветру. Но это слеза, мужская, стоившая многого.

— Мы будем мстить, — сказал я, схватив за плечо ратника, который с трудом, как и я, сдерживал желание кинуться в бой.

Иные два воина, что были за нами, наверняка не видели того, что произошло, и теперь только переглянулись. Не видели они и того, как мальчик лет восьми-девяти бросился к той женщине, которой только что проломили череп.

— Мама! — почти услышал я крик ребёнка, лишившегося матери.

Так каким же я буду мстителем? Хотелось бы сказать, что буду зубами их грызть. Но сила моя не в зубах, она в голове.

И уже сейчас я хотел промотать время — может, на полгода, может, год вперёд — и поскорее увидеть тот момент, когда смогу ненадолго покинуть этих людей и отправиться брать дань монгольской кровью.