Русь непокоренная. Нашествие

Глава 4

Окрестности Рязани

24 декабря 1237 года (6748 от сотворения мира)

Женщина-ведьма изучала меня. И, конечно, получала в ответ мой любопытствующий взгляд. Потом она оглянулась себе за спину, где стояли дети и женщины. Там же, среди них, было и шестеро мужиков. По всему видно, обдумывала, принимала решение.

Хотелось бы пару ласковых и мужикам сказать, почему они не встали с мечом в руках, не защитили город. Ясно, что не каждому дано быть защитником. Кому-то нужно быть и созидателем, пахать да кормить защитника. И по виду этих мужиков я не сказал бы, что они бойцы. А вот дюжий мужик с молотом выглядел грозно. На его сером фартуке было немало пятен крови. Судя по тому, как держится, он вполне здоров, и кровь эта не его.

— Давно ли ты мудрым таким стал, Ратмир? Всё с мечами своими упражнялся, в церкву и то через раз ходил, — продолжая изучать меня пронзительным взглядом, спрашивала женщина.

— А вот когда смерть познал, когда лежал сражённый половцем, тогда и познал жизнь. Нужно жить, если она дается. Но мы долго говорим. Даже в разорённый город может налететь степное вороньё. Прямо спрошу вас: пойдёте ли с нами, али у вас свои пути-дороги? — ответил я.

Тут же на площади показался старик Макар. Он, видимо, быстро разгрузил одну из телег, чтобы подогнать её в Рязань. Скинул, небось, всё добро прямо в снег, да сюда устремился. А может быть, это и правильно. Своё добро потом подберём. А из города уходить надо, и побыстрее.

— И ты, ведьма, выжила? — воскликнул старик.

— Макар, леший тебя забери! Я ужо было подумала, что тебя черти унесли, — обменивались любезностями старик со старухой.

Причём видно же было, что они просто счастливы видеть друг друга. И перепалка эта — больше дружеская, несмотря на те, на слух обидные, слова, что сейчас звучали.

— Решайте быстро, с нами вы али как? Яму копать надо. Нельзя оставлять без упокоения людей, — сказал я и тихо добавил: — хотя бы тех закопать, что вокруг лежат.

На самом деле, когда я ехал в Рязань, то был уверен, что тратить время на захоронение мы не будем. Даже выкопать одну на всех яму и туда сложить, кого сможем, чьи тела не обгорели и лежали на площади — это потратить не менее трех часов.

Сейчас дело идёт к полудню, а зимнее солнце ждать не будет, скоро отравиться на «отдых». Но я глядел на площадь и понимал: оставлять здесь вот эту женщину с ребёнком или погибших ратников — значит собственную же душу ограбить да рязанцев добрых оскорбить.

— А идти-то куда собрались? Где нынче татарва? Думаю я, что она везде. Много их, ни конца, ни края нет злодеям этим, — говорила Ведана, та самая старуха.

Я не стал в очередной раз объяснять, куда и зачем мы должны отправляться. Раз старик со старухой прекрасно находят общий язык, то пусть он ей и объяснит. Сам же подошёл к ближайшему дому.

Утренний снегопад окончательно потушил большую часть пожаров в городе. Ещё кое-где шёл дымок, курились остовы и развалины, больше напоминавшие теперь мусорные кучи. Но даже угарного газа было меньше, чем тогда, как я очнулся.

Но что бы ни говорила старуха, как бы ни относились к этому горожане-погорельцы, ступать туда, где были жилища, где ещё недавно радовались жизни и растили детей, нужно. Обжечься можно, но, скорее, не от того, что наступлю на какой-то уголёк или обопрусь о горячую балку. Обжигали эмоции, которые опять рождались внутри, и от которых кровь закипала в венах.

Может, всё-таки отправиться вслед монголам и убить хотя бы с десяток тех ордынцев, что нынче разрушают русские города? Нет. Этим делу не поможешь. Самая главная моя сила не в мускулах и не в умении пользоваться оружием. Главная сила — это те знания, которые у меня есть и которые можно было бы приспособить и для смерти врагов, и для жизни соплеменников.

Куда же это я зашёл? Весьма вероятно, что я сейчас ступаю по территории княжеского терема. Именно по территории, так как эту груду головешек назвать даже и остовом от дома невозможно.

Не заботясь о чистоте своих рук, я скидывал одно за другим обожжённые брёвна. Другие люди пошли в иные места искать, что можно было бы взять с собой, что хорошо или хоть сносно сохраниться в сожжённых домах.

Не ранее, чем через полчаса моей неустанной работы, я наткнулся на приоткрытый люк. На удивление, этот люк был обшит железной пластиной. А из-под этой крышки торчало мужское тело. Не обожжённое, разве что чуть. Этот человек умер, потому что задохнулся угарным газом.

Я оттянул мертвеца подальше, чтобы посмотреть, что же там внутри, и заглянул в погреб сам. Здесь были люди, погибшие люди. Они надышались угарным газом и здесь же и завершили свой жизненный путь.

Так чем же нынешние монголы могут отличаться от фашистов в будущем? Так в чём же героика побед сыновей Чингисхана? Вот он — абсолютный геноцид. Город, который жил и процветал, этот самый город сейчас в руинах, и люди здесь… Они погибали не в газовых камерах нацистов, но от газа сгоревших уютных домов.

Слёзы стали проступать на глазах. Я не выдержал и отошёл. Всё-таки некоторые изменения внутри меня происходят. В иной жизни, в Африке, во время командировки, я тоже видел нечто подобное. Убитые женщины и дети, сваленные в яму. И тогда я переживал, но приказал тщательно задокументировать тот случай, действовал. А сейчас мне понадобилось некоторое время, чтобы прийти в себя, но всё же я вернулся.

Я оторвал кусок от рубахи того погибшего, что почти выбрался из погреба, обмотал тряпкой палку и, подпалив это всё от ещё тлеющих углей, спустился вниз. Осмотрелся. Восемь деток. Три женщины. Одна из них одета богато.

Я не решился снимать с неё украшения, хоть они в будущем могли бы даже спасти чью-то жизнь. Посчитал должным, чтобы эта женщина упокоилась в столь красивом наряде. В чём-то понял, наверное, праведное возмущение Веданы.

А вот сундуки, которые составлены были в этом хранилище, забрать нужно обязательно. Большого напряжения и запаса физических, и моральных сил мне стоило начать доставать сундуки. Чаще всего я сперва ставил сундук на попа и опирал о стенку подвала, потом подтягивал на лестницу, чуть выше, и опрокидывал на поверхность. Потом вылезал и начинал тащить.

— Помощь надобна ли, Ратмир? — спросил тот самый дюжий мужик, который теперь куда-то дел свой молот.

— Да, один я не справлюсь, — пришлось мне признаться.

Оглянулся вокруг, увидел и тех людей, с которыми пришёл, и тех, что нас встретили. Они тянули к площади разный хлам, в основном, железо. Ну да, для человека из будущего какие-то непонятные железки — точно хлам. А вот по нынешним временам…

Умудриться бы дотянуть большую часть этих железяк до места будущего поселения.

— Куда бы мы ни пошли — железо нужно везде. А надо будет, так я и перекую. Наковальня моя сохранилась, молот также, — сказал мужик в фартуке.

Будто бы прочитал мои мысли. Или я уж так внимательно рассматривал ту кучу металлолома, которая собиралась в центре города? И конечно, такой персонаж по всей логике должен быть кузнецом. Где ещё можно наработать такую мускулатуру?

Скоро я увидел в мускулистом брутальном мужике еще и чувствительного, эмоционального человека. Когда кузнец узрел тела маленьких детей, а также их матерей, и всех мёртвыми… Он разрыдался, словно сам был ребёнком.

— Я всё понимаю. Сейчас, Ратмир, сейчас, — всё приговаривал кузнец, отворачивая своё заплаканное лицо.

Я же уже перестал замечать собственные слёзы. Жить… Нужно жить и стараться всеми силами спасать тех, кто живой. Этими мыслями и нужно руководствоваться мне. Если я уже становлюсь лидером растерявшихся людей, то обязан соответствовать.

Минут через пять кузнец успокоился. Мы принялись куда более споро работать, доставая сундуки, как послышался крик:

— Конные! Сюда идёт отряд конных! — сообщал оставшийся дозорным ратник.

Я тут же привалил все те сундуки, что мы вытащили наружу, горелыми брёвнами, чтобы хоть на первый взгляд не было видно.

— Молчи про эти сундуки, — сказал я кузнецу, не будучи уверенным, что он последует моей просьбе.

Судя по всему, мы нашли что-то ценное. А люди… Во все времена среди них, то есть нас, найдутся алчные, которые пожелают забрать у более слабого соседа ценное. К сожалению, но себя нынешнего, как и тех людей, что рядом со мной, считать силой не приходится.

Сразу же я взял свой пояс с мечом. Неумело и торопливо завязав пояс, я побежал к тому месту, где некогда были ворота, но сейчас лежала просто груда сгоревшего дерева и кучи камней.

И увидел, как в стороне остановилась группа из двух десятков ратных людей. По всему видно, что это были русские ратники. Они остановились в километре от города и что-то бурно обсуждали, то и дело показывая на место, где когда-то была Рязань.

Уже скоро из этой группы выделились пять конных воинов, которые устремились к городу.

— Мал, Лучано, занимайте лучшую позицию и, если я взмахну рукой, начинайте стрелять! Остальные же пусть держатся чуть позади меня, — отдавал я приказы, потом немного подумал. — Кузнец, ты стоишь рядом со мной, за моей спиной.

— Будто бы имени моего не ведаешь, — пробурчал дюжий мужик, но всё-таки сделал так, как я сказал.

В его руках уже был молот. И в целом, если бы и в прошлой жизни я увидел такого рослого и сильного бойца, то несколько раз подумал бы, стоит ли с ним вступать в бой. И потому эффект, когда здоровый детина за спиной, а лидер ведет разговор, наверняка должен получиться соответствующий. Язык силы понятен в любом веке.

Вот на это и расчёт.

— Так то ж русичи. С чего их-то испугались? — бабка Ведана тоже подскочила к нам.

— Уйди и спрячься вместе со всеми остальными! — жёстко припечатывая каждое слово, сказал я.

Ведана внимательно посмотрела на меня, покачала головой.

— Ты не Ратмир… Али так изменился, что не узнаю я тебя, — сказала Ведана, а я сделал вид, что будто бы даже не услышал её слов.

Не думаю, что я вдруг разоблачён. А если даже и так, то всегда можно сказать, что я посланник богов или Бога, сыграть на религиозных чувствах. Но надеюсь, что выкручиваться из положения мне не будет нужды. Изменился — и все тут. А кто сомневается — пусть сам ищет оправдание изменениям в моем поведении.

— Добре, Ратмирушка. Гляди-ка, перестал бояться меня, — причитая, Ведана всё-таки уходила туда, куда ранее были отправлены старики, дети и женщины.

Там же и мужики из ремесленников и наверняка землепашцев. Не вижу смысла давать оружие людям, которые не способны им воспользоваться. Если бы сейчас стоял вопрос о выживании, то да. Но я рассчитывал обойтись разговором.

Конечно, можно было вооружить даже женщин. И, может быть, я в чём-то не прав, но по тем знаниям, что у меня были в будущем, уверен — мало уметь обращаться с оружием. Важнее иметь решимость им и вправду воспользоваться.

А эти люди явно не имеют ни решимости, ни навыков. Ну нельзя дать даже умнейшему профессору математики хирургический скальпель и сказать, чтобы он провёл операцию.

Между тем воины приближались. Уже не было никаких сомнений, что это русичи. Мы стояли таким образом, чтобы не показывать свою воинственность. Пускай сперва увидят меня, не обнажившего меч, но стоящего у них на пути. Они чужаки, мы тут хозяева. И никто не узнавал в прибывших рязанских ратников.

— Кто такие? — я буквально на долю секунды раньше успел я спросить, чем это сделал выдвинувшийся вперёд воин-чужак.

— Московская рать мы. Я сотник Алексей из дружины Филиппа Няньки, — ответил воин. — Что случилось? Татарва на Коломну пошла. Гляжу, что Рязани более нет.

Появилась какая-то информация. Мне почему-то казалось, что Батый сразу отправится на Владимир, а он, оказывается, пошёл на Коломну.

Понятно, зачем именно прибыли сюда эти два десятка ратников. Воевода Филипп решил разведать обстановку, узнать, где сейчас находятся татары. И правильно. Но еще правильнее было собраться всем и биться за Рязань. А теперь… Жалко русские города. И Москву возьмут.

Что-то припоминаю. Действительно, был некий воевода, которого прозвали Нянькой за то, что он, вроде бы, какого-то из князей воспитывал. И он даже героически держал Москву в обороне некоторое время.

Впрочем, учитывая необходимость гражданского патриотического воспитания в будущем, некоторые факты из истории могли, конечно же, умолчать, а что-то и преувеличить.

— Я десятник Ратмир из дружины князя Юрия Ингваревича, — после некоторой паузы представился и я. — Собрал выживших, будем уходить.

— Так чего же уходить, коли ладные ратники? Пошли со мной. Воеводе нынче каждое копьё на счету, — сделал предложение Алексей.

— У нас своя дорога. Нынче с татарами не совладать. Схоронимся мы, начнём их на путях отхода бить, — кратко изложил я свой план.

— То баба надвое сказала, кто верх возьмет. В дружине у воеводы Филиппа Няньки ратники добрые. Чай, с Божьей помощью супостата одолеем, — залихватски отвечал Алексей.

Но глаза его бегали, он выискивал, высматривал кого-то или что-то. И взгляд озабоченного и испуганного воина всё больше загорался огнем алчным.

— Так серебро же не горит… Много серебра собрал, десятник? — после некоторой паузы спросил Алексей.

— Не серебро я собираю, а людей рязанских, как бы схорониться. Коли выживешь, приходи к нам, — сказал я, демонстративно схватившись за рукоять меча.

— И кровь прольёшь? — скорее, из любопытства спросил сотник, приметив мои действия.

Я промолчал. В этом молчании можно было услышать решимость: если надо будет, то я пролью кровь. Даже этого бравого сотника, который, возможно, при осаде Москвы не одному татарину брюхо не вскроет.

— Не позарюсь я на твоё серебро. Коли не брешешь и людей собираешь. Как вы их обороните, то ваше дело. Не думаю, что много вас. Но на то мы и ратные люди, так бы и поступать, — после продолжительного противостояния взглядами сказал Алексей.

— Ну тогда Бог вам в помощь. Коли есть ещё время, так пороки смастерите. У татарвы много камнемётов, — дал я совет.

Что такое пороки, я узнал только сейчас. Есть на Руси, оказывается, традиция делать катапульты. Но вот почему в Рязани таких не было, мне не ответили. Потому что раньше не было никаких причин ставить конструкции. Половцы же не брали русские города. Так что и не думали и не гадали, что кочевники вовсе способны на такое. Но монголы оказались способными, на погибель русичей.

— В город, стало быть, пускать меня не желаешь? А коли все же мы пройдем? — все равно настаивал воин.

Я подумал. Ну, хочет он получить какую-то прибыль… А у меня как раз в большом дефиците фураж для коней.

— Давай, славный ратник, я в дар тебе отдам коня доброго половецкого. Да и ступай с миром, и с советом моим. Дабы противостоять камнеметам, потребно сами такие иметь, — сказал я.

— Коня? Откупиться желаешь? — усмехнулся ратник.

— Ну не кровь же твою проливать, как и товарищей твоих? Вам еще татарву бить, — сказал я твёрдо, уже с угрожающими нотками в голосе.

— Экий грозный! — усмехнулся ратник.

Но я был предельно серьезен. Готов к тому, что придется сражаться.

— Ратмир, разговор к тебе есть у меня, — за спиной сказал кузнец.

— Сейчас? — удивился я.

— Да, — после некоторой паузы сказал кузнец. — И скажи ратным людям, кабы не уходили нынче же.

— Ждите здесь, ратники московские. Коня приведу, — сказал я и отошел в сторону.

Тут же приблизился кузнец.

Понятно, что он влез со своим вопросом не вовремя. Тут решать нужно, как откупиться, чтобы у ратных москвичей алчность глаза не застила. Но кузнеца я вычленил, как одного из главных людей моей будущей общины. Это и мужик здоровый, по всему видно, что боевитый. И, судя по всему, мастер, каких поискать.

А чтобы не только выжить, но и делать шаги вперед, мне позарез нужно будет кузнечное ремесло. Без него никак. Так что я был весь во внимании.

— Я же, Ратмир, уйду с московскими, — ошарашил меня кузнец.

— Как? Ты понимаешь ли, что назад дороги нет? Что ты погибнешь, а мог бы многое сделать, в том числе и для нашей победы, — принялся я уговаривать кузнеца.

Но видел, что тщетно. Тот всё уже решил, и глаза его горели тёмным огнём.

— Я должен взять кровью за смерть и поругание моей семьи и моей жены. Иначе не быть мне ни кузнецом, ни мужем… никем. Сердце… сердце щемит, — сказал мужик и сильно ударил себя в грудь. — А останусь, и разорвётся вовсе.

А после и слезы полились ручьем.

— Я должен… Я не кузнец, я нынче ратный, я убивать хочу татарву. За дщерь свою, за жену молодую — она зовёт, Акимушка, говорит, не отпусти неотмщёной меня, — причитал он.

— А сын твой? Спаси его, коли сам не желаешь жить, — сказал я.

— Он имеет право на свою месть, — сказал кузнец.

И что получается? С кем я остаюсь? Уж очень не хотелось отпускать кузнеца. Вот только вижу, что и удержать его не смогу. Силой? Даже если так, то сбежит. И чем же я тогда лучше монголов-людоловов?

Да не только кузнец… Мои планы будто бы разбивались на осколки. С кем остаюсь?

— Уйду, Ратмир. Не серчай. С Жировитом не ушел, ибо он слаб и хитер. Но с ратными людьми… А что до баб и деток, так кто с нами захочет идти, пущай. Обиды никому не будет, — сказал ратник Глеб.

— Вам мало? — сказал я, обводя рукой вокруг. — Узрели гибель рязанцев и града вашего, так еще и Москву посмотреть в руинах желаете? А что до мести нашей убийцам, то будет и она. Со мною знатной она будет. Но мстить с умом нужно. Окрепнуть и бить!

Но кузнеца не прельстило моё обещание. Он хотел вражьей крови здесь и сейчас.

— Нет… Прощевай, десятник. Не по пути нам. Не буду я тебе помощником, — сказал кузнец.

Я сделал вдох-выдох, чтобы успокоиться. Нужно непременно сдержаться. У каждого должен быть свой выбор, даже если он и не слишком разумный. Может, эти люди, покидающие меня, не смогут считать себя людьми, оставшись, и поедом съедать себя станут.

— Оставлю тебе молот свой и наковальню. Они добрые. А мне ни к чему более. Коли Бог и старые боги дозволят, так свидимся еще. Но прошу тебя, дай коня и меч добрый. А все иное оставляй себе, — сказал кузнец.

И не только три ратника меня покинули с кузнецом и его сыном. Уходили и некоторые женщины, дети…

— Глупцы! Примите же наконец, что сие не набег, что это не на время. Это надолго, если никого не будет после, кто сопротивляться будет, то иго татарское на Руси не уйдет никуда. Города разрушат, пашни потопчут… — уже почти что кричал я, призывая одуматься.

Тщетно. Разрушили Рязань, идут в Москву. А дальше? В Новгород? Разве что что. Но зачем они все там?

— Но я буду ждать каждого и найду, чем обогреть и накормить, ежели вернетесь, — сказал я и демонстративно отвернулся.

Обидно? Да. Но это обида за людей, которые никак не желают осознать опасность. Сами лезут степному Зверю в пасть. Мои слова не смогли их переубедить, перевесить боль, горечь и страх, что гнали их по дороге. Но у каждого будет выбор. Может, увидят еще последствия от нашествия — и тогда придут ко мне.

Найдут ли они здесь меня? Это вопрос. Ведь я сам еще не знаю место, где остановиться. Но станут держаться реки Дон, то сыщут.

Что уж там, признаюсь — я им немного завидовал. Я тоже бросил бы все и всех да и отправился умирать героически. Но… далеко не все уходили.

И я никак не мог оставить их — слабых, беззащитных, кого некому больше спасать.

Вот только стартовые позиции нас, разянцев, и без того смотревшиеся аховыми, стали еще хуже.