Русь непокоренная. Нашествие

Глава 13

3 января 1238 года (6748 от сотворения мира)

Я стоял на возвышенности нашего «Острова Счастья», смотрел в ту сторону, куда уже этим вечером собирался отправиться. Предстоял грандиозный спектакль, к которому прямо сейчас готовится наша община. Но сперва сам увижу, кого же Господь дал с соседи.

Я убеждён, что союзнические отношения возможны только среди равных. Либо же между такими силами, которую просто и легко не взять.

Наша община сейчас — лакомый кусочек для любых злодеев. У нас немало инструмента, у нас есть лошади, телеги. А ещё у нас много комплектов оружия. Можно, по местным меркам, тридцать четыре бойца вооружить до зубов. И это без учёта того, что я, как и Лихой, Мстивой, Лучано, имею полный комплект брони и оружие на выбор. У нас есть женщины — сущие красавицы и умницы.

Да, я уверен, что мы богачи. Правда, возникает резонный вопрос: почему же я, такой богатый, сегодня ел пюре из корней камыша? И почему, чтобы это блюдо, по вкусу больше напоминающее мёрзлую картошку, можно было глотать, а не выплёвывать, его сдабривали не солью, а очищенной солоноватой золой?

Напалили орешника, собрали золу, залили её водой, процедили получившуюся жидкость, выпарили. Если для вкуса, то вполне даже нормально. Знать бы ещё, есть ли в этой приправе хоть сколько-нибудь полезных свойств. Ну, по крайней мере, мы едим уже не пресную пищу.

Впрочем, сильно увлекаться вырубкой орешника тоже нельзя. Там до сих пор ещё можно набрать орехов. И предполагаю, что много их сейчас ещё лежит в лесу, зверьё не все запасы подобрало. Пушистиков в лесу я видел. И белок и куниц.

— Готово, голова, — прервал мои размышления Мстивой.

И такой яркой краской на его лице выведено было недоверие, что я не мог не спросить:

— Не нравится тебе моя задумка?

— Обряжённые в доспехи бабы — это уже лишку ты хватил, — ответил мой заместитель.

— А ты одоспешенным бабам и мужикам дай перейти на другой берег Дона. Да и поглядим, сгодится ли моя задумка, — сказал я, стараясь, чтобы в голосе звучала уверенность.

На самом деле я и сам несколько сомневался. Нужно же и спрятать бабьи косы, и грудь, чтобы не выдавали особо. Однако, когда Ведана узнала, что я задумал, то успокоила свой смех и заверила меня:

— Цыцки спрячем, ужмём.

И слова ведьмы звучали так убедительно, что я решил ей довериться. Эта цыцки ужмет! Хотя у самого были крамольные идеи, как бы эти женские груди помять да попробовать их уложить аккуратно, чтобы издали не было видно.

Признаться, вопросы межполового общения меня несколько начинают тревожить. Особенно на фоне того, что чуть ли не все молодые женщины смотрят на меня с вожделением. Такой ли я неотразимый красавчик? Ох, хотел бы верить, но я не обманываюсь

Женщинам, которые потеряли своих мужей во время взятия Рязани, но сами при этом умудрились выжить, хочется мужского плеча. Тем более, что я в нашей общине — что-то вроде головы, человек со статусом. Если захочу, то начну напрямую распоряжаться теми нехитрыми съестными припасами, которые у нас есть и которые мы сейчас добываем. А это значит, что я уж верно смогу прокормить и женщину, и её детей. Так что это, скорее, вопрос выживания.

Но я пока что подобной популярностью не пользуюсь в своих интересах. И все чаще думаю, что не зря ли…

Минут через двадцать абсолютно нестройный ряд ратных людей в сверкающих доспехах, с мечами и топорами наперевес, стоял метрах в пятистах на левом берегу реки.

— Да… — многозначительно произнёс Мстивой. — Завидела бы такое воинство татарва — ни в жизнь не пошла бы на Рязанскую землю. Испужались бы.

Шутка была так себе. Да и сам воин скривился. Наверняка сразу же встали перед глазами страшные образы разрушенного города и убитых людей.

Вместе с тем, если б я не знал, кто именно стоит в полукилометре от меня, то воспринял бы это воинство за настоящее. Шлемы скрывали девичьи и мальчишеские лица. А мужики, наши ремесленники, которые оружие держать в руках толком не умеют, были ещё и бородатыми. Это придавало брутальности. Так что, если их поставить вперёд, то вполне можно принять издали за крепких воинов.

— С Божьей помощью, может, и сработает, — уже меньше скепсиса было в голосе Мстивоя.

— Но тебе же и сделать так, чтобы это всё сработало, — сказал я, поворачивая голову так и сяк, чтобы удостовериться, что никто не заподозрит женской груди под этими пластинами.

Нет, не видно. И доспехи не висят мешками, словно бы и по размеру. Наверняка у каждого и у каждой под доспехами немало напихано тряпок, чтобы казаться больше. Тут уж почти любой бюст, кроме самого выдающегося, спрятать можно.

— Голова! — в наш разговор с заместителем ворвалась Акулина. — Отчего же все бабы обрядились в броню, а мне и не дали? Ведана сколь-сколь мяла мне цыцки, а всё одно отправила в сторону.

Дамочка подошла ближе и шепнула:

— Вот ты бы и помял, так я и не прочь.

Я посмотрел на неугомонную женщину и сглотнул слюну. Она еще и распахнула шубейку, демонстрируя то, что, видимо, даже ведьма не смогла перевязать, перетянуть полотном, чтобы не было видно. В женских размерах я не особо понимаю, ни разу не помню, чтобы покупал бюстгальтеры. Но то, что размерчик больше, чем сжатые обе мои ладони, точно.

И ведь сама Акулина была бы не прочь. Правда, когда прозвучал намёк, что жениться я не хочу, то и она несколько охолонула и теперь, по большей части, сторонилась меня.

Но не теперь.

— Эй, сотник! — возмутилась Акулина, глядя на Мстивоя. — Ты куда глядишь? По нраву ли тебе?

При этом женщина ещё и выпрямилась, пуще прежнего демонстрируя свои шикарные формы. Видимо, моего заместителя тоже начинает накрывать нехватка близости с женщиной.

И это не могло не радовать. Мне показалось, что он настолько поглощен скорбью по погибшей своей семье, что и ни на одну девицу не посмотрит. А тут, гляди-ка, ожил.

Человек, если долго держит горе, то поедает сам себя, калечит. Горевать нужно, но и жить продолжать при этом просто необходимо. А жизнь в чём заключается? Во всём, и в тех похабных взглядах на женские прелести, в том числе.

Вот же стервь! Стоит Акулина, придерживает полы шубы, чтобы ненароком не закрыть нам обзор. На меня зыркает: мол, смотри, Ратмир, какая лебёдушка от тебя уплывает, да в руки Мстивоя.

Насколько он меня старше? Лет так на пятнадцать, иль больше. Акулина же — ещё та молодая стрекоза: хоть и с детьми, но по моим понятиям словно подросток. Восемнадцать точно есть, но не так, чтобы сильно больше.

Умудрённый воин, у которого уже и седина в бороде появилась, стоял и, не моргая, смотрел на то, что ему предлагалось для мужской оценки.

— Да будет уже! — сказал я, подходя к девушке и стягивая полы шубы. — О деле думать нужно.

Мстивой смутился. И, чтобы перевести тему, тут же сказал:

— Прав ты, голова. Можно с теми бродниками вести разговор, коли они узреют издали ратников наших, да только бы не поняли, что бабы, — сказал Мстивой, косясь на Акулину.

— А ну, иди отсель! Искусительница! — сказал я той и даже шутливо притопнул ногой.

Та фыркнула, метнула игривый взгляд в сторону Мстивоя. Чувствую, что Акулина — эта акула, которая выбрала себе уже дельфина в виде немолодого воина.

Вторую женщину отпускаю. Буду так перебирать — останусь ни с чем. Семью, безусловно, хочется. Но не абы как, не случайную, а сейчас стоило бы сконцентрироваться на других важных моментах.

Скоро я был словно бы тот генерал на осмотре выстроенного для него воинства. Ходил перед неровными рядами женщин, подростков и небоевых мужиков, рассматривая актёров предстоящего спектакля.

— Лихой, Макар, Лучан и Волк — вам смотреть, чтобы никто и близко не подошёл к нашему воинству, — приказывал я.

Удивительно, какие красивые глаза были у Милы. Немолодая женщина, жена Власта, вроде, и не выглядела красавицей, но если кто посмотрит на неё вблизи, то и очароваться может глубокими и немного тоскливыми очами женщины.

М-да. Разве хорошо это для воина?

Да и ко многим другим были претензии. Более-менее гармонично держался в доспехе разве что Макар. Дед явно имел боевое прошлое. Нужно уточнить, хотя опять ведь он удивится — Ратмир-то должен всё это знать, так они думают.

Двое старших подростков также нормально выглядели, старались даже грудь колесом сделать, как будто подражая гонористости и кичливости ратников. Остальные же…

Когда другая баба огладила на себе доспех, будто платье, я понял, что спектакль без репетиций не состоится.

— Будем учиться держаться. На сегодня все работы отменяются. Разделитесь на две части и будете подражать ратникам. А сейчас — раздевайтесь! — сказал я.

— Ну, наконец-то, созрел наш голова. Давайте, девки, раздевайтесь, да пусть Ратмир поглядит на телеса ваши молодые, да выберет себе ужо кого помять, — отшутилась бабка Ведана.

Я поймал себя на мысли, что был бы и не против такого развлечения. «Я» — это тот, кто сейчас думает не головой, а всё больше инстинктом размножения. И что будет весной, когда сама природа усилит свой гнёт на мозг и другие органы?

— Макар, останься, — сказал я, когда все пошли разоблачаться, избавляться от груза воинской брони.

Старик дождался, пока мы с ним останемся вдвоем на берегу, спросил:

— Не надумал брать себе женой кого? Ты не серчай, голова, мы тут уже и уверились, что Богом ты послан, ибо и тяжких хворых нет, и с голоду не помираем, пусть и коренья рогозы… Ну коли нет иного, так и ладно, поедим. Но баб же безмужних много. Хочешь, с Любавой поговорю. Она же самая справная середь баб будет.

— Она с Лучаном, — заметил я.

— Она-то она… Токмо я не отдам Любавушку за нехристя латинянского. Пущай окрестится в нашу веру сперва, — сказал Макар.

Куда же он денется. Я же слышал прошлой ночью. Не уберегла доска — сблизились Любава и Лучано, похоже, что и не раз. Завидно? Допустим. Но вот теперь я точно отвернулся от идеи брать Любаву в свою избу.

Мне и Лучано нужен. Очень нужен. Есть мысли на его счет. И не только боевые.

— Не о том, дядька, разговор. В ночь уходим мы. Я желаю посмотреть на соседей наших сам. Мстивоя забираю. Лихой пойдёт на гору, смотреть за окрестностями. Справишься ли ты здесь? Работать нужно, да быстрее. Дом строить: вон, гончар глину добрую нашёл, так подсобить нужно… Дел много. А меня не будет, — говорил я.

— Ты должен вернуться. Как же иначе-то? — испуганным голосом сказал Макар.

— Убегать не намерен, — усмехнулся я. — Знать ты должен: если что, то уводи людей в Киев. Через год, летом, идите и выше, к Полоцку.

Нет, не то чтобы я загодя прощался или намеревался помирать. Но вряд ли я получил бессмертие. Так что… все под Богом ходим.

Выходили мы поздно ночью. Только вдвоём, если не считать ещё двух лошадок. В какой-то момент я хотел даже пойти пешком, так как понимал, что верхом буду выглядеть неуклюже.

Однако без того, чтобы пройти большую часть пути конно вдоль побережья или же даже по льду реки, мы только к обеду следующего дня могли бы добраться. Кроме того, меня бы не понял Мстивой.

Было дело, я украдкой тренировался сидеть в седле. И в какой-то момент даже посчитал, что неплохо управляюсь с конём. Это как молодые автолюбители, которые только что получили право на вождение автомобиля, считают, что они — уже водители.

Заблуждаются. А на самом деле года два, не меньше, нужно водить машину, чтобы уметь это делать полноценно и без опасности для себя и окружающих. Но всегда есть исключения, когда даже восемнадцатилетний парень садится за руль и не знает ни одной аварии.

Что же касается меня, как всадника, я не мог не привлечь внимание своего заместителя.

— С чего ты словно чужой в седле? — спрашивал Мстивой.

— Седалище болит, — отвечал я.

Чего-нибудь слишком плохого не подумает: не то время, чтобы мыслить категориями извращуг. Ну а чирей на заднице или геморрой — вполне обычные сопутствующие болячки, учитывая то, что мы уже сколько не мылись.

Вернее, не были в бане, которую ещё не построили, а мытьё в холодной воде — так себе забава, ещё и без мыла. И уже наварили бы и мыла. Но где жир взять?

Мой ответ, правда, не особо удовлетворил воина. Ну, а что он ещё может подумать? То, что я — человек из будущего в теле его современника? Так это вряд ли. Я и сам порой в это не верю, настолько начинаю обживаться в этом мире.

Утром мы были уже на месте.

— Залегаем! — скомандовал я, накидывая на себя сероватую льняную ткань.

Теперь нам предстояло подползти ближе, укрыться неподалёку от опушки леса и ждать.

В темноте было ещё сложно рассмотреть, что собой представляло поселение наших соседей. Я видел лишь только некоторые очертания, контуры невысокого частокола, неглубокого рва. Вряд ли такие оборонительные сооружения могли бы хоть сколько задержать вражеское войско, но всё-таки труда в строительство положено немало.

По всему выходило, что особой опасности в этих местах люди не ожидают. Ну а если небольшой отряд тех же конных половцев придёт, то даже и частокол в два метра высотой будет помогать обороне.

Так, видно, и вся Русь живёт. Фортификационное дело не развивалось уже потому, что не было противника, который на эти стены решил бы залезть. Города брались лишь только изнурительной осадой или при помощи каких хитростей, крайне редко были приступы.

Мы залегли и принялись ждать. Нужно было посмотреть, когда солнце войдёт в свои права, сколько у наших соседей человек, способных держать оружие. Какое вооружение они с собой носят.

Я же надеялся даже на то, что смогу понять людей, сходу рассмотреть, насколько они могут быть воинственными. Так что ждём…

Между Коломной и Москвой

3 января 1238 года (6748 от сотворения мира)

Евпатий Коловрат собрал Военный Совет. Нужно было обсудить и прошедший бой, и то, куда двигаться дальше. А поговорить было о чём.

— Куда же нам деть столько коней? — спрашивал сотник Шабека, командовавший личной конной дружиной боярина Коловрата.

— Что ж, каких-то зарежем и будем есть, — решительно и безапелляционно сказал предводитель мстителей.

— Да как же так, боярин. Коня в еду? Да будто и не русичи мы, — возмутился сотник Андрей.

Евпатий Коловрат посмотрел на своего друга с вызовом. Боярину не понравилось, как Андрей поперёк слова боярского говорит. Кого другого уже мог бы Коловрат и на поединок вызвать. А это, как знали почти все в отряде — верная смерть.

— А ты пойди, пошукай, хлебушка найди! — сказал Коловрат.

Андрей замолчал. Действительно, в большом отряде Ипатия Коловрата, насчитывавшем до последнего сражения тысячу семьсот ратников и охочих людей, уже не были сытными запасы.

Да, некоторую еду удалось добыть с последнего боя. И даже Андрею не столь гадким казался творог степняков, и не таким вонючим мясо, что ели монголы. А ведь мясо то вялилось под конским потом и под монгольским седалищем.

Они засовывали куски мяса под седло, перед этим смазывая его солью, и так оно вялилось с неделю или даже дольше.

— А тебя не смущает ли, Андрей, что и вяленое мясо монгольское — это конина? Я так сказал! Будем есть коней! И больше к этому вопросу не возвращаемся. Коней много, людей у нас остаётся ещё немало, хлеба же, к коему привыкли, вдоволь добыть у нас не получится, — сказал Коловрат, и больше никаких возражений быть не могло.

Слово боярина было железным. Иной, если бы возразил Евпатию, уже мог бы понести наказание. Но и предел доверия у дружбы ещё закадычных товарищей по детским шалостям также имеется.

— Подсчитали, сколь много ратных мы потеряли? — спросил Коловрат.

— Почитай, что три сотни убитыми и пораненными, — с сожалением сказал сотник Мирон.

Да, потери были большие. Монгольская тысяча оказалась зубастой. Даже молодняк их так просто не сдавался, а умирая, некоторые всё равно умудрялись пускать стрелы вслед русским ратникам.

Но в расчёт потерь брались ещё и те, кто ногу сломал или руку. Были и те, кто с лошади упал. Всех раненых, кто не может держаться в седле, Евпатий отправлял прочь из отряда.

Да, это было жёсткое, может, и жестокое решение, но его отряд должен быть быстрым, а не отягощённым стонущим обозом. Тем более, что и лечить-то особо некому было.

— Отправляйте тех пораненых, кто сам может идти, в Москву. Их там, с Божьей помощью и молитвами старым богам, поставят на ноги, смогут молодцы ещё показать себя в ратных подвигах. Воевода Филипп Нянька примет всех, — сказал боярин Коловрат.

Своими словами он сразу показал — мол, согласен, чтобы отряд пораненых примкнул к ратникам, что готовят Москву к обороне.

— Пополнение есть? — спросил Евпатий.

— Три десятка ратных нашли. Баб и детей отправили также в Москву. С тобой остаться желают. Один из них говорит, что знает тебя. Да и я его знаю, — сказал Андрей, задачей которого было отбирать людей на службу.

Отряд Коловрата, когда вышел из Чернигова, насчитывал чуть более тысячи человек. Перед последним боем было тысяча семьсот. К Мстителям присоединялись многие разбитые монголами ратники. Одни шли в Москву или сразу во Владимир, другие, прослышав, что знатный рязанский боярин мстит за поругание Рязанской земли, спешили к нему присоединиться.

— И кто же это знает меня? — спросил Коловрат.

— Десятник старший дружины князя нашего Юрия Ингваревича — Жировит, — сообщил сотник Андрей.

Евпатий усмехнулся.

— Живучий, гад! А что ж. Дай ему десяток. На более не потянет. И не знаю, за что его князь наш, уже почивший, держал. Нескладный он человек, — сказал Коловрат. — А, нет, пущай придет. Может еще что скажет нового, как Рязань легла.

Уже через десять минут Жировит стоял перед Коловратом. Евпатий сидел на подушках, как тот хан, а вот Жировиту не предложил сесть.

— Что знаешь ты, десятник? — спросил Евпатий, закатывая глаза и борясь со сном.

— Знаю… Как говорил русич один, предатель, при темнике Себедейки, что отряды ордынские идут через Плешивую гору. И что собираются они к Москве, — выпалил Жировит.

Коловрат переглянулся со все еще находящимся рядом, с Андреем. Такая информация уже доходила до Евпатия. И это было вполне логичным. Ведь там рядом уже начинается река Москва. По льду ее и можно дойти.

— Еще я знаю, что не все, как ты мстить решили. Взял, освободил баб и детей, та повел их к Дону. Сбежал. Ты же знаешь десятника Ратмира? Ну того, что из лука бьет лучше за Андрея-сотника, — сказал Жировит и поймал на себе строгий взгляд со стороны лучника.

Действительно, из трех раз, когда два лучших лучника, Андрей и Ратмир, соревновались, дважды одерживал победу Ратмир.

— Добрый вой. И не думаю я, что испугался. Видать чего задумал, — сказал Евпатий, зевая.

— Так он баб с детишкам и спасал, — неожиданно для себя сказал в защиту Ратмира, Андрей.

— Ступай, Жировит! — отмахнулся Коловрат, подождал немного, и уже наедине, обратился к Андрею: — Уже второй, кто говорит про Плешивую гору. И ордынцы то подтверждали… Мы не найдем боле больших отрядов. А распылять силы на мелкие — не с руки. Нужно еще тысячу разбить. И тогда Батый начнет сам гонятся за нами.

— Нешта неспокойно мне от такого решения, — сказал Андрей.

— И мне… Но предложи что иное, — сказал Коловрат и тут же, прямо сидя, уснул.

Два дня без сна, бой, а теперь вот совет. Коловрат каждую минуту сопротивлялся сну, считая это зря потраченным временем.

Но порою тело может быть и мудрее самого зоркого разума.

Друзья, за 1250 лайков — дополнительная глава, как и обещали. Приятного чтения!