Русь непокоренная. Нашествие

Глава 3

Окрестности Рязани

24 декабря 1237 года (6748 от сотворения мира)

Бой закончен. Из того, что я успел увидеть, у нас двое погибших и трое раненых. Могло быть куда меньше, если бы сработали правильно и без шума.

Подхожу к тому месту, где только что сидели и веселились кипчаки. Тут же здесь, вокруг меня, собираются и остальные пленники.

— Забираем всё и уходим в леса под Рязанью! — командую я. — Потом — дальше от этих мест.

Совет дельный, но единодушия среди тех, кто наверняка был бы убит да отдан воронью, если б не моё вмешательство, он не встречает.

— Не пристало отроку из младшей дружины повелевать десятнику дружины Старшей, — вновь поднимает вопрос о лидерстве седовласый мужик.

— Ещё как пристало! Я освободил вас. Вы позволили взять себя в полон. Старший — я! — решительно и жёстко, на всё ещё бушующем в крови адреналине, говорю я.

— Не бывать такому! — хмурится мужик.

Но меня ему не переупрямить. Он ещё не знает, каков ныне Ратмир.

— Кто так же считает — собирайтесь да уходите прочь. Всё то, что было у кипчаков — моё! — не отступаю я.

Чуть ближе ко мне подходит чернявый Лучано. Его арбалет взведён и готов к выстрелу. Нужно ли? Как не хочется допускать боя между своими! Но и позволить командовать тому человеку, что не знает даже слов благодарности…

— А коли не так, то что? — с вызовом спрашивает мужик.

— То будем драться! — решительно сказал я.

— Жировит, ты с чего ж озлобился? Ратмир в праве своём. И добыча его. В ином разе быть бы нам рабами, — пытался вразумить смутьяна тот большой мужик, которого я развязал первым.

Жировит склонил голову, бросил на меня злой взгляд, отошёл в сторону. Ну, не добром, но всё равно так лучше.

— А что дальше? Десятник Ратмир, ответь мне! — требовательным голосом вопросила очаровательная девушка.

Её растрёпанные волосы спадали светло-русым каскадом на плечи. Девица была в порванном платье, которое приходилось придерживать, дабы чтобы оно вовсе не упало с её округлых плеч. Пожалуй, она — самая красивая женщина, что я здесь увидел.

Правильные, красивые черты лица, словно у фотомодели. Точёная, даже спортивная фигура. Наверняка девушка не пренебрегала физическими упражнениями. И даже немаленькая грудь не мешала ей это делать. Словом, как говорили встарь, не девка, а кровь с молоком. Невольно я даже сглотнул слюну, несмотря на зимний холод, почувствовав, как меня обдало жаром. Если бы такая красотка появилась передо мной там, в погорелой Рязани, когда я только очнулся и был обнажённым, конфуза было бы не избежать.

— Так что же? — спрашивала девица.

И, судя по всему, она имела на это право — какая-то статусная девушка.

— А дальше? Нам всем нужно найти то место, куда не дойдут татары. Где мы сможем работать и жить. Война с татарами проиграна. Но в наших силах теперь не только что выжить, а и пустить кровь злодейским завоевателям, — полным уверенности голосом сказал я. — Но главное… Нужно место, куда мы вернемся.

Я действительно, из того, что знаю о монгольском нашествии, убеждён: здесь и сейчас их победить невозможно. У них дисциплина, у них колоссальное количество воинов. А Русь раздроблена, и быстро эту проблему не решить. Да пожалуй, и за сто лет её не решить.

Но и сидеть сложа руки никак нельзя. Даже сейчас, не имея возможности всё досконально обдумать, я уже знаю, что есть то, что я могу предложить этому миру и что ой как не понравится монголам. Вот только нужно место, где ковать будущую победу Руси.

— Споры после. Нынче собираем добычу, считаем, что взяли у половцев, и что кому по потребности, то и передаем нынче же. Дети — они должны быть в тепле и сыты, — сказал я.

Нет, работа вдруг не закипела. Пришлось еще немало сказать слов, вразумить, встретиться глазами с упрямым Жировитом, указать, кому что делать. Но все же и молодцы, и бабы стали разбирать телеги и кибитки половцев. Не все могли мы с собой забирать, но осмотреть нужно тщательно. Да и любое имущество должно быть подсчитано и присмотрено.

Всплыли мыслеобразы, и я вспомнил о своей службе. Мне не с чем сравнивать, как-то в своей жизни не так и много брал я конвоев… Да и больше там попадалось оружие — и, конечно, то были не палки и не луки со стрелами. В Афгане пришлось громить и караван с наркотиками. Так что… Половцев я не брал. И не понимал, что у них может быть ценным.

На первый взгляд добычу мы взяли очень неплохую. Мы?.. Подспудно, но я начинаю ассоциировать себя единым целым с теми людьми, которые сейчас занялись работой. Женщины, взрослые дети, а это лет от пяти-шести, — именно они составили костяк той рабочей силы, которая сейчас и перебирала награбленное кипчаками, готовясь к походу.

У нас складывалась серьёзная проблема, связанная с тем, что ровно на одну телегу-кибитку просто не хватало возницы. Это даже если учитывать, что всех женщин мы посадим за управление телегами. И более того — если мы посадим «за руль» ещё и трёх подростков, одиннадцати и двенадцати лет от роду.

— Ну… воевода, — с иронией сказала Любава, красавица, но, судя по всему, еще та язва. — Так вот… грозный воево…

— Любава, или говори, или иди прочь и подумай, что было бы с тобой уже этой ночью, — сказал я и потом уже тихо, чтобы точно никто не слышал, продолжил. — Тебя уже взять готовы были прямо вон на той телеге. И платье порвали… Будь благодарна. А еще и брат твой направил меня сюда, чтобы выручить.

— Митрофан? Он живой?

— Да, а ты работай и помогай! И меньше разговоров!

Она стояла и пыхтела, как тот паровоз. А потом залилась слезами и убежала. Понимаю, что неприятно. С другой же стороны, нужно понимать, что к чему и что к месту нынче. Это Лучано ее спас от поругания, первым выстрелом из арбалета снял насильника. Или она еще плакала от счастья, что брат живой. Или от всего разом: и от горя, и от радости, и просто, чтобы защитить себя слезами.

Девушка смотрела на меня исподлобья. Но я не добрый самаритянин, чтобы всем угождать. Защищать — не значит не поддерживать дисциплину. Ну и не обязан я обнимать каждую плачущую девицу. Тут все разрыдались, особенно дети. А мальчишки лет до десяти стояли, надували щеки, чтобы не заплакать, хотели быть сильными… Не получалось. Пусть выплакиваются. Это нормальная реакция организма на стресс.

— Ну? Говорить будешь, сколько здесь чего? — выждав время, спросил я барышню. — Обиды позже. Любава! Нам уходить нужно!

— Десяток и ещё семь — соболиные и лисьи шубы, еще и бобровые есть, — сообщала мне Любава, которая сразу и как-то негласно взяла командование «бабье-детским взводом» на себя.

Может потому и командовала, что быстрее остальных успела выплакаться. Еще бы была не такой строптивой, так и цены б девке не было. Впрочем, на рабском рынке на каждую ценник поставят. Это бы и дать понять и Любаве, и всем остальным.

— Серебро нынче не считайте, а то и за день не управимся, — повелел я, когда услышал про целый сундук.

— А что считать-то его? Там нешто поверх трёх сотен гривен будет? Половцы о том сказывали меж собой, — отвечала девушка, пожимая плечами.

— А ты половецкий язык знаешь? — уточнил я.

— Понять могу. Батюшка мой, в сечи погибший, послом был в Орде хана Аепы. У нас гостили кипчаки. Так что немного и знаю их язык, — отвечала девушка. — А вот то, что ты гривны не ведаешь… Видать, сильно тебя по голове-то…

Вот же язва. Все равно, если и не гривну, то свои «пять копеек» вставит.

Гривны… Знавал я такие, с позволения сказать, деньги в будущем. Не сразу понял теперь, о чем идет речь. Ведь ещё, вроде бы как, знатные мужики в Древней Руси носили плетёную проволоку на шее, которую гривнами называли.

Подошел к сундуку и посмотрел на эти «деньги». По сути, гривна — это такой вытянутый брусок из пористого серебра. На нём виднелись насечки. Несложно было догадаться, особенно по тому, что эта гривна была неполной, что по насечкам отрубались куски, которые служили чем-то вроде разменной монеты.

На Руси нынче нет даже собственной монеты! А ведь я знал, что в кладах IX–X веков находят монеты, пусть и арабские. Что ж, будем познавать мир. В своих потугах изучить историю некоторые моменты я неминуемо упустил. И если есть серебро, то почему бы и не чеканить монету? Видел я в музее Монетного двора примитивные, совсем не сложные станки для чеканки монеты. Видно, пока не до этого здесь, но рано или поздно наладим.

Всего больше половцы награбили оружия и доспехов. Но оно и логично. Я бы, на самом деле, больше обрадовался бы топорам и пилам. Безусловно, оружие нужно, но пока в нашей зарождающейся общине сабли и мечи и держать-то практически некому. Ну, в крайнем случае, приспособим древковое оружие, копье, которое проще в использовании. И кто копейщики? Бабы да детки?

Пока что я рассматривал добро в телегах, а Любава называла, чего досталось нам. Я сожалел, что нет бумаги и ручки, чтобы все записать и свести в табличку, под роспись — кому что передается в пользование. Вот такой я педант. Люблю, когда документы в порядке.

Вот… уже и не такие мутные воспоминания появляются. Но так… будто бы распаковываются один за другим заархивированные файлы.

Это буквоедство и серьезное отношение к документообороту началось после военного училища, и особенно усилилось, когда некоторое время я возглавлял русскую военную миссию в Мали. Бумага… тоскую по ней уже сейчас. Я не я, если у нас в поселении не будет хоть какой бумаги.

Бумаги нет, ну а что у нас есть? Более полусотни единиц разной теплой верхней одежды. Есть ковры, есть шкуры. Немало тканей. Оружия в таких комплектах, чтобы вооружить тридцать восемь ратников — буквально до зубов. Ведь половцы взяли и копья, и мечи русские, обоюдоострые.

У нас теперь двадцать три боевых коня, и для половины из них есть защита. И это не считая гужевых животных, запряженных в кибитки. Да, не в телеги, а, скорее, в передвижные дома.

— Есть украшения и стеклянные браслеты… много, а еще… — Любава резко замолчала.

Понятно, почему речь её прервалась — к нам подошел Жировит. Да не один, с двумя ратниками, теми, кто всё поддакивал ему в споре. Тут же к нам подтянулись другие ратники, и не только. Люди выражали одобрение моим действиям? Вот и хорошо. Но в каждом коллективе есть те, кто не вписывается в команду. Похоже, что это правило срабатывает и сейчас.

— Давай по-доброму, Ратмир. Неча нам лить кровь. Мы уходим, — оглядываясь вокруг и понимая, что остальные его не поддерживают, сказал Жировит.

— Уходи, — спокойно сказал я.

— Дай часть добычи, — все еще оглядываясь, говорил десятник старшей дружины.

— Она не твоя, Жировит, — сказал Мстивой, могучий воин, которого перед боем я первым освободил.

Поддержка была не лишней. Жировит был и без того растерянным. У меня этот человек не вызывал уважения. Он спасает свою шкуру. Разве же я не мог просто куда-нибудь удрать? Еще как. Или то, что я беру ответственность за бывших пленников, делает мои позиции сильнее? Да нет же. Ну если только взять ремесленников из тех мужиков, что среди пленных русичей. А вот дети и бабы — разве их сочтёшь моим войском, или годными для ремесла?

Жировит бежит теперь именно от этой ответственности. Ну и убегает от меня. Может, почувствовал, что я не отдам лидерство. А может, знал за собой что-то в бою с кипчаками, из-за чего не надеется вернуть уважение. Трусость? Как вообще допустили ратники, чтобы их взяли в плен и вели на продажу в рабство?

— С пустыми руками в зиму грех провожать. Берите четыре коня. Берите мечи и уходите! — принял я решение.

— Ратмир… — попробовал воззвать ко мне Мстивой.

— Я так решил! — сказал, что отрезал, я.

— Хм! — хмыкнула Любава, но язычок свой дерзкий придержала.

Я не стал оправдываться, а только оглядел всех, ловя взгляды и присматриваясь Если приняли одно мое однозначное решение, то примут и другие. Лидер без того, чтобы иметь возможность управлять, не лидер вовсе. А нам нужен тот, кто станет брать ответственность. И я уже начал это делать.

Скоро мы смотрели вслед удаляющемуся Жировиту с двумя ратниками. Пусть уходят. Может, повезет, и кто-то из них затребует в бою еще одну или несколько монгольских жизней. Ну или спрячутся где. Зла не желаю. Я никакому русичу, если только он не будет предателем, не желаю дурного. Не будет на нашей земле врага, будем смотреть — кто хороший, кто плохой. А пока…

— Недобрый он, Жировит. Кабы после не пожалеть, что отпустили, — сказал мне Макар.

Я посмотрел на старика. Глаза у него мудрые. Явно его слово имеет вес среди людей. Как я понял, он был то ли приказчиком, то ли управляющим у боярина, а дочка того боярина — Любава. А вот сын, похоже, это Матвейка — мальчик, который должен дожидаться меня в лесу у Рязани.

— Ты предлагаешь догнать и убить? Пролить русскую кровь, когда Русь без того стонет? — с нажимом спрашивал я.

Но старик замялся. А я посмотрел на него с недоверием. Не люблю советов, которые не имеют четких предложений. Со стороны можно критиковать, но критикуя, предлагать. Нет вариантов? Лучше молчать.

— Макар, коли нет ответов, не отвечай! — сказал я.

С кем я остался после ухода Жировита? Негусто было и до этого не самого приятного события. А теперь, так и вовсе.

Пять ратников, итальянец Лучано да я — вот и вся наша несметная рать. Но разве по этому поводу стоит паниковать? Нет. Никакой паники. Нужно выжить, чтобы жить. Да, мы не та сила, чтобы противостоять хоть бы и малому отряду врага. Но лиха беда начало.

— Выходим на Рязань! — командовал я, едва стало ясно, что мы готовы выходить.

Вперёд я отправил только одного ратника. Это был небольшого роста, но на вид ловкий и знающий себе цену воин — Воеслав. Больше людей позволить отправлять в дозор мы не могли.

Да, по сути, это было и не нужно. Встречались только редкие пролески, в основном же впереди — голое поле. Снег прекратился, и видимость была на километры вперёд. Достаточно было выйти одному ратнику и осмотреть просторы.

Вместе с тем двигались мы осторожно. Воеслав, которого потом сменил Мстивой, выходил первым из леса, осматривался, подавал знак остальным двигаться. Когда подходили к другому пролеску, там останавливались, и всё повторялось.

Ещё некоторое время мы могли наблюдать удаляющиеся спины Жировита и двух его подпевал. Злость все же душила меня. Вот из-за таких дрянных натур, в том числе, и проиграли мы эту большую войну. Как можно оставить беззащитных людей? Самое подлое, что может сделать воин, кроме предательства, — это уйти и оставить без своей защиты женщин и детей. Но с ним нам лучше расстаться тут, в начале нашего пути, чем иметь проблемы после. Уверен, что и без Жировита сложностей нас впереди ждет немало.

Мы подходили к Рязани, а я не переставал прикидывать так и сяк, как нам выжить в зимнее время на абсолютно новом месте. Где жить — пристроимся. А вот по продовольствию сложнее. У половцев не было скота. Того, что мы взяли у них, могло хватить на пару недель, ну, может быть, недели на три. А дальше? Но эта проблема на будущее.

Старик сказал, что некоторые жители Рязани всё-таки успели удрать в лес, и далеко не всех их отловили монголы. И когда люди уходили, то забирали вместе с собой и животных. Может, удастся чем-то разжиться.

Вот только мне не верилось в то, что, хоть и скрывшись от нашествия, они все смогли выжить в условиях пусть пока и не суровой, но всё-таки зимы. Это же сколько нужно брать с собой сена, чтобы прокормить ту самую корову, особенно в холоде!

— Чисто в Рязани, токмо лишь два десятка вернувшихся в город рязанцев. Я их знаю, — сообщил Мстивой, вернувшись с разведки в город, когда мы стояли в последнем перед Рязанью пролеске.

— Вперёд! Старик, ты отводишь детей и баб в лес, — принял я решение.

Возвращаться в город, на пепелище? То уныние, та безнадёга, которые там царили, теперь намертво врезались в мою память. Если бы не толика рационального мышления, я бы и рядом не останавливался. Гиблое теперь там место.

Однако в городе имелись богатые дома, и среди головёшек можно сыскать то, что сгореть не может. Гривна ли это будет или какой котелок. Может быть, где-то и подпортится железо, но вот серебро или даже золото — точно нет.

Так что я въезжал в город первым. При моём появлении два десятка помыкавшихся горожан прыснули в разные стороны. Они теперь сбились в толпу на той самой площади, где всё ещё лежали тела погибших воинов.

Где, словно бы на полотне великого художника, лежала женщина, обнявшая и закрывшая собой ребёнка. Где всё так же деловито ходили вороны, недоумённо посматривая на живых людей. Наверняка птицы уже уверились, что таких не бывает, и что теперь любой прямоходящий — это лишь какое-то недоразумение, которое скоро исправится. И вороны вновь станут хозяевами этого города — памятника абсолютному злу, потери человечности. Памятника гибели земли Русской.

— Не бойтесь меня, или не знаете, кто я? — спросил я.

Пленники знали меня, даже и во вражьей одежде. Узнал и тот дюжий мужик с сальными длинными светло-русыми волосами, эталон брутальности. Шуба накинута на могучие плечи, торс же полуголый, в фартуке, мышцы — хоть плакат на стену в качалке вывешивай. Глаза жёсткие, брови нахмурены. А ещё и молот в руках.

— А нынче и не понять, кто враг, а кто и брат, — отвечал дюжий мужик, подняв к груди увесистый молот.

— В том прав ты! — сказал я. — Но не станем же чинить препятствия друг другу. Мы посмотрим, что осталось. Вы же также возьмёте себе, что сами найдёте.

Мужик покосился назад, ища словно подсказку. И кто же такой авторитетный прячется за спинами, что этакий могучий человек ответ ищет? И вот вперед вышла та, кого выискивал глазами мужик.

— Негоже мёртвых тревожить и забирать у них скарб! — сказала пожилая женщина, если только не назвать её старухой.

А вот и лидер этой группы. Женщина. Интересный персонаж. Седая, морщинистая, не по-здоровому худа. И взгляд… Мудрый, пронзающий, с хитрецой. На груди, похожей на ведьму, бабы — массивный крест, а вокруг горла на тонкой верёвочке болтаются какие-то обереги.

Вот как соседствуют христианство и язычество? Тут же вспомнился анекдот, призывающий или трусы надеть, или крестик снять. Народ, пусть скрыто, но явно почитал и старых богов.

— Мёртвым-то ни к чему добро, живым же жить нужно, — ответил я.

— У мёртвых своя жизнь, их тревожить нельзя! — парировала женщина.

Что ж, пойдём по козырям.

— Чтобы выжили дети, чтобы новую жизнь начать, я готов нарушать старые обычаи. Если Господь Бог или старые боги равнодушны к плачу ребёнка — они, выходит так, что злые. А разве Бог злой? — высказался я.

Уж не знаю, как будут реагировать на такую мою позицию люди. Но не умирать же с голоду из-за религии?

— Али вместе мы, али уйдите с дороги! — сказал я и увидел, как нахмурился мужик с молотом.