РОС: Забытый род

Глава 25

Звон колоколов Аспидиума не звонил — он бил. Гулкие, тяжелые удары, сотрясавшие камни замка и разносящиеся эхом над городом, больше походили на погребальный набат, чем на свадебный перезвон. Но для Изнанки, видимо, это и было торжеством. Кроваво-красные и ядовито-зеленые стяги с шипящими аспидами реяли над башнями. Узкие улочки были запружены народом, но не ликующим. Народ замер, завороженный и испуганный, глядя снизу вверх на процессию, двигавшуюся к замковому храму — месту, где обычно проводилась Жатва, а сегодня должно было свершиться бракосочетание.

Я стоял у огромных, резных с изображением змей, врат храма. Внутри пахло ладаном, воском и… старыми костями. Мой наряд — черный бархат, расшитый серебряными змеями, с высоким воротником, душившим шею, — казался мне доспехами перед казнью. Перстень Рода жгло палец, как каленое железо. В ушах все еще стоял гулкий голос Аспида, прокравшийся в сознание на рассвете: "Веселись, Мышонок. Цирк начинается. И помни… после танца — клоуна убивают. Если повезет."

Но не только Аспид терзал нервы. Они были здесь. Весь город, казалось, вымер, чтобы пялиться. И особенно — женщины. Их глаза, горячие, голодные, скользили не только по мне, Альфе, но и по моим "придворным" — Григорию, Марку, Степану, Артему, облаченным в богатые, но нелепые на их солдатских и крестьянских телах, одежды, купленные на "торгах". Но главный объект вожделения — мужчины из свиты князя Вишнева. Хабаровские "богатыри" в своих светлых, отполированных доспехах с вишневыми гербами. Они стояли отдельным строем, надменные, грубоватые, и нагло оглядывали аспидовских девок, словно на рынке рабынь.

А девки… Боже. Они не скрывали. Взгляды — откровенные, как плевок. Улыбки — хищные. Шепотки, перешептывания, призывные взмахи платочками в сторону хабаровцев. Казалось, воздух трещал от напряжения нерастраченной похоти. Эти мужи были чужими, новыми, пахли тайгой и медвежьим салом, а не знакомым страхом перед Старшими Дочерьми. И это сводило местных барышень с ума. Я видел, как пальцы одной служанки нервно сжимали подол платья, как грудь другой тяжело вздымалась, ловя взгляд какого-то хабаровского усача. Матриархат? Да он трещал по швам при виде здоровенных пришельцев с востока. Животные, — пронеслось в голове. — Все, до единой. И наши, и их.

И вот, в центре этого безумия, у импровизированного алтаря, сложенного из черного камня и костей давно побежденных чудовищ, стоял Степан. Мой бывший товарищ по Жатве, согбенный крестьянин, религиозный фанатик. Теперь он был облачен в ризы, которые явно стоили больше, чем его родная деревня. Парча цвета запекшейся крови, золотое шитье, изображающее все тех же змей, но в благословляющих позах. На голове — тяжелая митра, сползающая на лоб. Он держал в дрожащих руках древний фолиант с железными застежками, его лицо было мертвенно-бледным, губы беззвучно шевелились в молитве или в паническом бормотании. Он выглядел не священником, а перепуганным мальчишкой, наряженным в папины одежды перед расстрелом. Его глаза, полные священного ужаса, метались по храму, цепляясь за лица сестер, за князя Вишнева, восседавшего на почетном месте с жирной ухмылкой, за толпу похотливых девок. Он ловил мой взгляд — и в его глазах читался немой вопрос: "Господи, Лекс, что я здесь делаю?!"

А я… я переживал не о Степане. Свадьба была лишь ширмой. Фарсом. Я думал о Вишневе. О его наглых взглядах на Амалию за утренним приемом. О его словах о "крепких наследниках". О том, как его свита уже вовсю флиртовала с нашими стражницами, а те… те не сопротивлялись. Я думал о том, что после всего этого — после клятв, пира, танцев — нам с Виолеттой предстоит самое страшное. Поездка в Первый Город. К Эриде. За "благословением".

Мурашки, ледяные и противные, побежали по спине. Не просто страх. Предчувствие. Как будто гигантская, слепая тень с каменным гробом за спиной уже нависла над этим проклятым храмом, над всей этой кровавой свадьбой. "Теща". Страж склепа. Та, чей голос резал мозг: "SIE WAGEN ES?!" (Они смеют?!). Что она скажет? Что потребует? Благословит ли наш союз? Или… или сочтет недостойным? И тогда…

Рядом послышался шелест тяжелого шелка. Виолетта. Она подошла, ее рука легла на мою руку. Она была ослепительна в платье, сотканном, казалось, из ночи и звезд, с вплетенными серебряными нитями-змейками. Ее зеленые глаза сияли фанатичной любовью и нетерпением.

— Ты готов, мой Альфа? — прошептала она, ее губы дрожали. — Скоро… скоро мы будем едины! Навсегда! И потом… к маме. Она нас благословит, я знаю!

Ее слова о "маме" вбили в меня новый ледяной гвоздь. Я посмотрел на ее сияющее лицо, на безумие веры в этом взгляде. На Степана, который чуть не уронил фолиант. На Вишнева, который что-то шептал своему капитану, кивая в сторону Аманды, сидевшей с кислой миной. На охотниц Кассандры, которые уже облизывались на хабаровских "богатырей".

Музыка зазвучала — не нежная, а зловещая, медленная, как похоронный марш, с мотивом змеиного шипения. Трубы прорезали гул колоколов. Двери храма распахнулись шире.

— Пора, — хрипло сказал я, чувствуя, как Перстень впивается в плоть, а холодный ужас перед грядущим визитом к Эриде сковывает душу. Я шагнул вперед, навстречу алтарю, навстречу Виолетте, навстречу своей судьбе в этом змеином гнезде. Цирк Аспида начинал главное представление. И клоуна уже готовили к закланию.

Музыка сменила похоронный марш на что-то торжественно-гнетущее, полное змеиных шипений и низких, вибрирующих виолончелей. Под сводами храма, где обычно раздавались предсмертные хрипы кандидатов Жатвы(имеются ввиду прошлые года. Храм стоит возле площади.), теперь стояла почти священная тишина, нарушаемая лишь шорохом дорогих тканей и сдержанным дыханием сотен гостей. Мы с Виолеттой шагнули вперед, рука об руку, по длинному проходу, устланному ковром цвета свежей крови. По бокам возвышались ряды резных скамей из черного дерева, заполненные гостями. Я чувствовал на себе их взгляды — горячие, похотливые (особенно от девиц, жадно разглядывающих меня и хабаровских мужчин), оценивающие, злобные (от Вишнева, сидевшего в первом ряду с лицом, похожим на запекшийся пирог), холодные (Амалия, Аманда, Элира, Кассандра — каждая со своей маской).

Виолетта шла, как на облаке. Ее пальцы сжимали мою руку с силой, граничащей с болью, но в ее зеленых глазах, под вуалью из черного кружева, горел такой фанатичный восторг, что казалось, она вот-вот взлетит. Ее платье, черное, как сама Изнанка, переливалось тысячами серебряных нитей, вытканных в виде извивающихся змей. Каждый шаг заставляло его мерцать, как ночное небо, усыпанное ядовитыми звездами. На ее лице играла легкая, счастливая улыбка, а из-под вуали по щекам скатывались две крупные, искренние слезы, оставляя мокрые дорожки на безупречной коже.

Мы достигли алтаря. Не из белого мрамора, а из отполированного черного камня, инкрустированного желтоватыми костями и крупными рубинами, имитирующими змеиные глаза. Перед ним, как призрак из другого мира, замер Степан. Его богатые ризы цвета запекшейся крови казались ему чужими, нелепо огромными. Золотая митра сползла на бровь, но он, казалось, этого не замечал. Его лицо было напряжено до предела, губы белели от сжатия, пальцы судорожно впивались в железные застежки древнего фолианта. Он глядел на нас, и в его глазах читался священный ужас и мольба: "Господи, дай сил не сбежать!"

Мы остановились перед ним, повернувшись друг к другу. Виолетта подняла голову. Ее вуаль слегка колыхнулась. Она не отводила глаз. Ни на секунду. В них было все: обожание, покорность, безумная надежда, слепая вера в наше "единое будущее". Ее слезы счастья катились безостановочно, но она даже не пыталась их вытереть. Казалось, она готова раствориться в этом взгляде, в этом моменте.

— Дети Аспида, — голос Степана прозвучал неожиданно громко, хотя и дрожал, как лист на ветру. Он начал читать. Не о любви, верности и земном счастье. О верности Аспиду. О служении роду. О нерушимом союзе перед лицом древнего Змея. О поддержке друг друга в испытаниях, которые пошлет божество. О крови, что связывает крепче любых уз. Слова были красивыми, напевными, но леденящими душу. Они говорили не о браке, а о заключении кровавого пакта.

— Клянешься ли ты, Лекс Аспидов, Альфа рода, — голос Степана окреп, в нем появились металлические нотки фанатизма, — хранить верность Виолетте Аспидовой, как хранишь верность источнику силы твоей? Быть ей щитом и мечом, плотью от плоти ее души, в горе и в радости, которые суть испытания Аспида? Клянешься ли положить жизнь свою за род, что вы создадите, и волю свою подчинить воле Великого Змея?

Я смотрел в сияющие, влажные от слез глаза Виолетты. В ее взгляде читалась безоговорочная вера в мои клятвы. Я взял ее руки в свои. Они были горячими и дрожали.

— Клянусь, — произнес я. Голос звучал ровно, гулко под сводами. Но внутри все сжималось. Клянусь играть свою роль.

— Клянешься ли ты, Виолетта Аспидова, Пятая Старшая Дочь, — Степан обратился к ней, — хранить верность Лексу Аспидову, как хранишь верность крови своей? Быть ему опорой и вдохновением, тенью и светом, принимать волю его как волю Аспида? Клянешься ли отдать жизнь за плод союза вашего и преклонить колени перед мудростью Вечного Змея?

— КЛЯНУСЬ! — вырвалось у Виолетты, громко, страстно, срываясь на счастливый всхлип. Ее пальцы впились в мои руки. Казалось, она вот-вот упадет от переполнявших ее чувств. — Клянусь кровью своей, клянусь силой Аспида! Навеки! Навеки его, навеки рода!

Степан сделал глубокий вдох, его лицо под митрой побледнело еще сильнее.

— Бог Аспид, внемли! — воззвал он к темным сводам, где, казалось, витала незримая тень божества. — Свяжи крови их! Прими клятвы! Дай силу союзу! По воле твоей, да свершится!

Он замолк. В храме повисла тишина, напряженная, как тетива лука. Даже похотливые взгляды охотниц и хабаровцев на мгновение отвлеклись. Все ждали.

— Обменяйтесь знаками верности, — прошептал Степан, указывая взглядом на наши соединенные руки.

Виолетта первой протянула свою руку, ладонью вверх. Ее глаза сияли. Я положил свою ладонь поверх ее. Кожа к коже. Ее — горячая, моя — холодная. Перстень Рода жгло место соприкосновения. Потом я протянул свою руку, и она накрыла ее своей маленькой, сильной ладонью. Ее пальцы сжались.

— Теперь… — Степан сглотнул, — …скрепите союз поцелуем. Перед лицом Аспида и рода.

Виолетта взметнула вуаль. Ее лицо, заплаканное и сияющее, было прекрасно своей искренней, безумной радостью. Она потянулась ко мне, закрыв глаза. Ее губы, мягкие, чуть влажные от слез, дрожали в ожидании. Я наклонился. Запах ее духов — цветочный, но с горьковатой ноткой яда — ударил в нос. Я коснулся ее губ своими. Поцелуй был нежным, формальным, но Виолетта впилась в него со страстью голодного зверька, ее руки обвили мою шею, прижимаясь всем телом. Ее слезы смешались на наших щеках. В храме грянули аплодисменты. Не радостные, а тяжелые, гулкие, как удары молота о наковальню. Гости встали. Хабаровцы свистели и улюлюкали похабно. Охотницы Кассандры визжали от восторга. Амалия хлопала с ледяной вежливостью. Аманда закатила глаза. Элира что-то недовольно пробормотала на немецком. Вишнев хлопал своей жирной ладонью по колену, его смех гремел громко и фальшиво.

Мы разъединились. Виолетта смотрела на меня, задыхаясь, ее губы расплылись в блаженной улыбке. Она была на вершине счастья. А я… я чувствовал лишь солоноватый привкус ее слез на губах и ледяной камень страха в груди. Но…черт побери…я был счастлив…и…я знал, что мне нужно делать…знал, что должен сделать. И пусть Аспид. И пусть небеса будут мне свидетелями…я…и есть сам АСПИД! И все они должны увидеть, услышать мой зов…понять…что иначе нельзя…иначе…мы падем…нужна рука…сильная…сука!…мне страшно…но…я уже умер. В ином мире. Мой мир уничтожен. Боги дали мне новый шанс. Аспид дал шанс на идеальную жизнь, но хоть и странную, полную опасностей. Но…твою мать…каким-то боком я полюбил своих девочек. Полюбил их странности. Полюбил весь этот съехавший с катушек матриархат. И даже этого язвительного Аспида!

Я повернулся к замершему залу. Поднял руку. Облаченную в черный бархат, с Перстнем, пылающим рубиновым адом.

Тишина стала абсолютной. Даже дыхание замерло.

— Друзья! Гости! — мой голос ударил по сводам, чистый и холодный, как клинок. Не громкий. Несущий смерть. — Спасибо, что пришли. Вы — свидетели не просто союза. Вы видите рождение Дома Аспидовых заново. Процветание!

Я видел, как напряглись спины хабаровцев. Как у сестер загорелись глаза. Виолетта прижалась ко мне сильнее, ее пальцы впились в рукав.

— Я знаю, как вам было трудно, — продолжал я, шагая к краю алтаря. Взгляд скользнул по лицам аспидовцев — стражниц, служанок, старейшин. Видел понимание в их глазах. Звериное. Голодное. — Тяжелы были годы. Века. Род ослабел. Нас забыли.

Ехидные улыбки поползли по лицам сестер. Аманда облизнула губы. Элира прикрыла глаза, словно вспоминая что-то сладкое. Кассандра оскалилась. Хабаровцы переглянулись, недоумение сменилось настороженностью.

— Забыли, — я шипел теперь, в голосе — змеиное клокотание Аспида, слитое с моей яростью, — почему ночью прячут детей! Забыли, почему твари Изнанки трепещут от нашего зова! Забыли вкус страха врагов! Сидим в тени? Нет больше!

Я резко указал рукой на Вишнева. Он сидел, откинувшись, жирное лицо пунцовое от выпитого и наглости.

— Князь Вишнев! Подойдите! Пришло время объявить важное решение всему роду!

Вишнев фыркнул, с трудом поднялся с почетного кресла. Шел, переваливаясь, как хорошо откормленный боров, уверенный в своей неуязвимости. Его заплывшие глазки жадно ловили Амалию, сидевшую неподалеку. Он помахал ей рукой, самодовольная ухмылка расползлась по лицу.

— Графиня! Скоро, милая, скоро обсудим наши… планы!

Амалия даже не повернула головы. Просто отвернулась к Элире, демонстрируя ледяное, абсолютное презрение. Ее профиль был резок и прекрасен.

Вишнев, фыркнув, доплелся ко мне. От него несло потом, дорогим вином и медвежьим салом. Я широко улыбнулся, обнял его за жирные, бархатные плечи, как старого друга. Он напрягся от неожиданности.

— Вишневы! — провозгласил я, обращаясь к залу. — Род славный! Великий! — Мои слова гремели под сводами. — Их предки, говорят, драконов укрощали на Ледяных Пиках! Земли их — от моря и до тайги! Сила — от Императора Кречета! Они предложили нам союз! Четыре брака! Их славные богатыри — нашим прекрасным сестрам! Обмен ресурсами! Торговля! — Я выдержал паузу, сжимая плечо Вишнева. Он начал улыбаться, кивать. Его свита выпрямилась, лица сияли глупой гордостью. — Потрясающе, правда?! Наш род воспрянет! Да?!

В зале повисло напряжение. Аспидовцы молчали. Сестры смотрели на меня без тени удивления. Они знали. Чуяли кровь.

— НЕТ! — мое слово рухнуло, как обвал. Голос сорвался в змеиное шипение, леденящее душу. Объятия превратились в стальные тиски. Вишнев ахнул. — Эти свиньи хотят нас уничтожить! Забрать власть! Отгрызть наши земли! Эти выродки, поющие баллады людям — лжецы и тупорылые прихвостни, подлизавшие зад Кречету! Вишневы… — Я наклонился, мои губы почти коснулись уха князя. — …кучка трусливых шакалов!

И я плюнул. Прямо на пол перед алтарем. Громко. Презрительно.

За мной, как удар грома, раздался единый, яростный звук — сотни аспидовцев, от стражниц до служанок, от Старших Дочерей до старейшин, плюнули на каменные плиты храма. Звук был как плевок в лицо всей империи. Амалия повернулась. На ее безупречном лице расцвела медленная, коварная улыбка. Такой же оскал был у Аманды, у Элиры, у Кассандры. Весь род ощетинился.

— ЧТО?! — взревел Вишнев, вырываясь из объятий. Его лицо стало багровым, жилы на шее налились кровью. — Это… это ОСКОРБЛЕНИЕ! Небывалое! Кречет услышит! Войска! Мы сровняем ваш проклятый Аспидиум с землей! Вы…

— Да плевать нам на твоего Кречета! — перебил я его, мой голос — шелест чешуи по льду. Шагнул ближе. — Иди. Беги, мышь, к своим японским выродкам. Вишнев? Или… Сакура? Последнее слово твоего рода?

Вишнев замер. Его глазки расширились от чистой ярости и… ужаса. В его руках, сжатых в кулаки, вспыхнули и заплясали розовые лепестки вишни. Магия. Поздно.

Моя рука метнулась. Не мечом. Не кинжалом. Просто ладонью. Плоской, как лезвие. Молниеносный взмах в сантиметре от его шеи. Поразительно быстрый. Нечеловечески точный.

Шшш-хлюп!

Кровавый фонтан брызнул из перерезанного горла. Ярко-алая артериальная кровь. Лепестки вишни, только что родившиеся, мгновенно окрасились в багровое. Голова князя Станислава Вишнева, с выражением немого удивления на лице, покатилась по кровавому ковру. Тело рухнуло, судорожно дергаясь.

— Убейте всех, — прошипел я. Голос был тише шелеста листьев, но он прорезал начавшийся хаос, как нож.

И началось.

Храм превратился в мясорубку. Мои "девочки" были быстрее молнии. Амалия метнулась, как серебряная тень, ее тонкий стилет блеснул — и первый хабаровский капитан захрипел, хватая ртом воздух через перерезанное горло. Кассандра зарычала, как зверь, ее тесак рассек воздух, срубив голову ближайшему "богатырю". Элира выхватила револьверы — два сухих хлопка, и два гостя рухнули с дырками меж глаз. Аманда щелкнула пальцами — и хабаровцы в первом ряду начали давиться, хрипеть, хватаясь за горло, их лица синели от ее яда. Охотницы Кассандры с визгом набросились на оставшихся, работая ножами с дикой, хищной радостью. "Стальные Кобры" Виолетты врезались в строй хабаровцев, их клинки сверкали, кроша доспехи и кости. Григорий и Марк, схватив оружие у стражниц, бились плечом к плечу со Степаном, который, забыв о митре, орал псалмы и рубил алебастром с алтаря.

Кровь хлестала по стенам, по гобеленам, по лицам. Крики, хрипы, звон стали, дикие вопли охотниц. Хабаровцы, застигнутые врасплох, гибли, не успев понять. Это была не битва. Это была резня.

Сквозь адский гам, сквозь запах крови и смерти, ко мне прижалась Виолетта. Ее платье забрызгано алым, в зеленых глазах — не ужас, а дикий восторг и обожание. Она обвила мою шею руками, запрокинула голову.

— Ты мой, — прошептала она, ее голос дрожал от страсти. — Ты наш. Наш Альфа. Наш Аспид.

И мы поцеловались. Глубоко. Страстно. На фоне воплей умирающих, под сводами храма, залитого кровью врагов. Ее губы были сладкими, как победа, солеными от слез и чужих брызг. Я держал ее, свою фанатичную невесту, и знал — точка невозврата пройдена. Цирк Аспида отыграл первый кровавый акт. Игра только начиналась. А впереди… впереди был Первый Город. И Эрида.

Но сейчас было только это. Кровь. Поцелуй. И рождение истинного Альфы.