Глава 6 Безумец
'…Это противостояние длится уже много сотен лет и вряд ли когда-то закончится. Начиналось все, как водится в родоплеменных отношениях — с разделения власти божественной и власти мирской. Постепенно оформлявшаяся друидская болотная религия требовала множество жрецов, а неблагоприятные и откровенно опасные условия для жизни — большого количества воинов. Неплодородные почвы и налетающие из низин миазмы гнали едва оформившиеся племена и кланы вперед, в поисках лучшей жизни.
Жизнь была трудной. Друиды еще не имели собственных городов, не покорили ныне позабытых широкой публикой гномов и не создали письменность. Но уже тогда оформился первый серьезный конфликт — кто будет управлять человеческими общинами? Воины, защищающие слабых, или друидские жрецы, слышащие зов и направляющее словами превеликой богини Митары? Чаша весов склонялась то в одну, то в другую сторону и ни одна не могла одержать окончательной победы.…
Аристократы, наследники партии войны, изгнавшие гномов из священного города Асмариана, назвали себя Правителями. Долгое время за ними сохранялось право управлять всеми прилежащими землями, отдавать приказы посланникам богини, карать и миловать. Но за прошедшие восемьсот лет потомки древних воинов выродились и измельчали. Друиды решительно перехватили бразды правления и решения Круга, диктуемые Митарой, вновь исполнялась беспрекословно…'
Из книги Аксельрода «Асмариан — сердце болот»: глава «Номинальные и истинные Правители». 3349 год Друидского календаря. Библиотека Департамента Имперской Безопасности. Раздел «Литература о Друидах». Закрытая секция
«…Семья Правителей Ава́джо ведет свой род от доблестного ли́да [1: Лид (то же, что и лиджев; слово на двирда́нике — древнедруидском ритуальном и письменном языке) — господин, воин (двир.)] Дэ́нема Ава́джо. По семейным преданиям, он первым ворвался в горящий и разоряемый серными бесами священный город Асмариан.… Владеют Асма́рианскими золотыми копями и болотными угольными шахтами, содержат небольшой отряд пехоты для защиты от бандитов. Глава семьи — Мариссэ́н Ава́джо, наследник — Ариэ́н Ава́джо. Мать наследника — Адела́ния Ава́джо, урожденная Норва́нно из города-государства Аю́мия, после развода изгнана из города-государства Асмариана без права на возвращение…»
Выписка из «Родословной книги Правителей Асмариана». Библиотека Бат-Абди́р ак Двастара́м [2: Бат-Абди́р ак Двастара́м (мет. Управляющий городом/Совет Правителей) — сословно-представительский орган, возглавляемый Правителями, в который также входят представители воинов, торговцев, крестьян и прочих. Является скорее данью древним традициям, занимаются совещаниями, составлением резолюций, просьб к Кругу] в Районе Правителей
26 ку́бат 3360 год Друидского календаря. Асмариан. Дом Круга. День
♪ Мелодия: NINJATRACKS– Origins ♪
Шел пятый день моих попыток воплотить в жизнь статую Митары. Напрасный день напрасных попыток. Я, кажется, заучила уже десяток языколомных молитв Митаре, со всех сторон разглядела все доступные в Доме Круга скульптуры, но нисколько не приблизилась к своей конечной цели. Иногда в мастерскую заходил Тильгенмайер, смотрел на мои потуги, подбадривал или качал головой и тихо удалялся. По Дому с каждым днем ползли все более изощренные сплетни по поводу моих способностей. И я догадывалась, что их источником была вездесущая болтунья Лелей… В первую очередь все винили Чертог и Тония даже собиралась писать им жалобное письмо, но Аксельрод умудрился отговорить ее, предупредив, что за такие отзывы преподаватели могут забрать меня обратно в Пелепленес и тогда «перспективная ученица так и останется абсолютно необразованной глупышкой». Наверное, следовало бы обратиться к нему за рекомендацией и поддержкой, несмотря на неприятное обзывательство, раз он решил встать на мою сторону, но страх постоянно напоминал, что, пообщавшись с ним, я могу нечаянно выдать нас обоих. Поэтому в своей беде я оставалась совершенно одна.
Каждый вечер мы продолжали беседовать с Тильгенмайером в оранжерее. Он приносил свой потрепанный томик молитв и притч, показывал пестрые картинки и читал вертикальные тексты священного двирданика. Я разглядывала невероятно красивые и непонятные буквы, напоминавшие то вьющиеся и переплетающиеся лозы, то ветки старых деревьев. На предложения почитать что-то вслух самой я увиливала, ссылаясь то на больную голову, то на более звучный и четкий голос самого Друида.
Когда Тильгенмайер отлучался по делам, я тихонько подбиралась к занимающейся садиком Тонии Эстелле. По началу она вежливо отказывалась от помощи, но поняв, что меня притягивают ее занятия и нрав, спокойный и безмятежный, женщина сдалась. И тогда, поливая цветы и разрыхляя землю в кадках, я слушала сказки о далеких берегах, золотых каменистых пустынях и невообразимых существах, населявших когда-то наш континент. Однако всякий раз, когда речь заходила о Митаре, служении ей, божественных доктринах, всякий раз, когда я собиралась попросить помощи и совета — Воплощающая Воду цепенела и уходила от ответа. Уловки не помогали — умудренная Друидка была изворотливее. Лишь однажды она предложила поискать силы в себе. Никакие размышления, беседы и молитвы не помогали. Я не могла создать изображение Митары.
Прислонившись спиной к ледяному кубу в пустой белой комнате, я думала… Что я делаю не так? Приступая к созданию статуи, я читала выученную молитву. Пыталась вспомнить духовные практики расслаблений и медитаций Шахримата, которыми одно время увлекалась моя мама. После занятий она чувствовала легкость и безмятежность, а я — что ищу не там. Во всех мельчайших подробностях я вспоминала улыбку и позу Митары, изученные по чужим скульптурам… Это невыносимо — пять дней простоять на ногах в мастерской, пытаясь чуть ли не лбом прошибить лед и ровным счетом ничего не получить! Хотя нет, вру. Кое-чему я, все же, научилась. Отыскивать самые глубинные источники магической силы, шепотом благодаря Аксельрода с его настойками. Потому что, даже валясь с ног от усталости и изнеможения, я не сдамся просто так!
— Нет, кого бы ты ни изображала, ты меня не победишь!
В сердцах пнув каблуком ледяной столб и услышав жалобный скрип обуви, я решила закончить передышку и вновь взяться за дело. Прошептав слова молитвы, я едва коснулась ладонью льда, как услышала вдалеке звук разбиваемой посуды и последовавший за ним глухой вскрик. Это настораживало, ведь в Доме вообще не принято шуметь. А потом рядом с мастерской раздались громкие шаркающие шаги и дверь резко отворилась. В залу ввалился высокий неопрятный мужчина с деревянным мольбертом подмышкой. Не оглядываясь по сторонам, он буквально подлетел к большому окну, и выудил из широкого кармана поношенного плаща краски и нечищеную палитру. Признаться, я видела этого мужчину впервые. Его движения были резкими, хватающими, как у дикого зашуганного зверя. Раскидав тюбики по полу и нанеся некоторые на палитру, он оглядел натянутое полотно и, шумно вздохнув, начал наносить широкие зеленые мазки. Яркое солнце, лившееся из всех окон мастерской, его совершенно не волновало и не отвлекало.
Забыв про свою статую, я теперь с интересом наблюдала за странным гостем. Но, поглощенный своей работой, он будто не замечал, что находится в помещении не один. Краска летела во все стороны, а мужчина беспорядочно перемещался вокруг мольберта, то и дело наступая ногой на тюбики и выдавливая густую разноцветную пасту на белоснежный мрамор. Присмотревшись, я отметила, что одежда художника была старой и потертой, обрызганной сотнями радужных пятен, и висела на нем так, будто никогда и не подходила по размеру. Соломенного цвета волосы всклокочены и давно не видели гребня и мыла. По сгорбленному стану и опущенным плечам его можно было принять за побитого жизнью старика. Но одна примечательная деталь заставляла меня вновь и вновь мыслями возвращаться к моменту его появления в дверях мастерской. Глаза. Невероятно-зеленого цвета глаза, которые выделялись двумя огнями на бледном, исхудалом и заросшем щетиной лице. Которые показались мне такими страшными и до боли знакомыми, что сердцу захотелось сжаться и попрочнее спрятаться за ребрами. Этот затравленный расфокусированный взгляд не давал мне покоя и не позволял сосредоточиться. Поэтому я решила заговорить с незнакомцем. Поначалу эта идея даже показалась хорошей…
— Привет! Меня зовут Минати, я ученица лиджев Тильгенмайера, — художник молчал, я старалась не двигаться с места и говорить как можно дружелюбнее. — А как тебя зовут? Я раньше тебя здесь не видела.
Он вздрогнул и резко оторвал руку от холста. Плечи его напряглись и, не поворачиваясь ко мне, мужчина быстро глухо произнес:
— Чего она хочет? Что ей нужно? — и с усиленным рвением начал он наносить мазки на полотно. Хмм, не хочет разговаривать. Наверное, стоит подбираться к нему с другой стороны.
— Я вижу, что ты неплохо рисуешь! А что ты пытаешься изобразить?
— Она должна уйти. Пусть уйдет. Пусть не мешает, — забубнил мужчина, не отвлекаясь. Ко мне он по-прежнему не поворачивался. И даже, наверное, делал вид, что меня тут вовсе нет. Любопытство подбивало тихонько подкрасться и заглянуть мужчине за плечо. Но страх, ставший стопором и постоянным спутником, отговаривал и требовал поостеречься. Чтобы все остались довольны, я обошла кругом свой постамент с ледяной глыбой и, вытянув шею, глянула в сторону мольберта. К сожалению, там растекались только бесформенные разводы зеленой краски, струящимися змейками пересекающие холст.
Разочарованно вздохнув, я вернулась на место, в котором каблуками явно проделала углубление, и снова возвратила все внимание льду. Примерившись, представила, какой бы хотела видеть скульптуру, вспомнила горделивый взгляд и самодовольную улыбку Митары, прикоснулась ко льду…
— Саквентари…
Может я шептала недостаточно тихо, но вдруг художник резко развернулся и глянул на меня расширенными от удивления безумно-зелеными глазами. По плечам пробежали мурашки от этого взгляда. Дикий зверь, с которым меня заперли в клетке, смотрел бы менее угрожающе.
— Да, она шепчет молитву… — более членораздельно выговорил художник.
Что в этом такого, чем я заслужила подобное неодобрение, было решительно непонятно. Переступив с ноги на ногу, я раздавила туфлей разлетевшиеся в разные стороны осколки льда. Статуя опять не вышла. Потрепанный мужчина вздрогнул, почесал измазанной в зеленой краске рукой сальные светлые волосы и обернулся к мольберту. Слегка прикусив губу, я отмерила немного магии и опять водрузила на постамент большой ледяной куб. Приложила ладонь…
А вдруг, если не обращать внимание на этого пришельца, он не тронет?
— Никто, да-да, никто не увидит… — вновь забормотал художник. — Они не достойны. Им это повредит. Они не достойны… Только Я и Она. Я и Она…
Прислушиваясь к нестройным рваным предложениям, я так и не смогла уловить смысла сказанного. Мужчина говорил сам с собой. Движения его хаотизировались все сильнее, брызги зеленой краски теперь покрывали не только его одежду и мольберт, но также стены, окно и пол под ним.
— Не должна… Не должна… Да, я знаю! Знаю! Только Она увидит это. Только Она достойна! Не говорите мне это! Не говорите, вы меня убиваете… — теперь художник шептал, позволяя мне краем глаза следить за его манипуляциями. Он бросил на пол свой инструмент и рассматривал те линии, что уже успел нанести. Его плечи дрожали, будто он собирался горько рыдать, а на лице застыло выражение тщательно скрываемых мук. Он провел по холсту грязными пальцами, не замечая, что окончательно смазывает и так не самое внятное изображение. А потом схватил натянутое полотно за край и начал рвать, сорвавшись на вопль:
— Это все не то! Я не могу это сделать! О помоги мне, дай мне увидеть тебя! Я достоин, достоин этого! Помоги же мне!
Я не двигалась с места, продолжая удерживать ладонь на кубе. Теперь соседство с этим парнем казалось по-настоящему опасным. Наверное, не стоит его провоцировать. Лучше прикинуться, что меня здесь вообще нет.
Изорвав в клочья многострадальный холст, художник начал озлобленно озираться. Его взгляд беспокойно блуждал по комнате, не цепляясь ни за какие предметы, пока вновь не наткнулся на мольберт. В этот раз он резким движением с грохотом повалил его на пол и, взяв тюбик с голубой пастой, начал прицеливаться в окно. А потом увидел меня. Я старалась не дышать, чувствуя себя загнанной ланью перед грозным шахриматским львом. Мужчина уставился мне в глаза, прожигая зеленым огнем. Я быстро перебирала в уме возможные пути аккуратного отступления. Но стоило только подумать о магии — как меж пальцев заискрилась волшебная энергия и прошибла лед. Крошка от ледяного куба, расщепленного сорвавшимся с пальцев заклинанием, разлетелась по всей зале. Лед будто лопнул, не выдержав магического напора. Художник взревел. И с диким хохотом, запустил краску в мою сторону. Я едва успела увернуться, а помещение уже огласилось яростным воплем:
— Ты гневаешь Ее! Ты гневаешь Богиню! Ты порочишь Ее имя и достоинство своими грязными мыслями!
Широко распахнув глаза от удивления, я сделала пару шагов назад по хрустящему льду и соскочила с постамента. Все это время я старалась четко удерживать взгляд безумного художника, пока он был сфокусирован на мне. Папа рассказывал, что так делали в древности загонщики диких животных. Так опасные хищники чувствовали твердость противника и благоразумно уступали ему. Мужчина не собирался ни уступать, ни отступать. Его зеленые глаза неотрывно следили за моими передвижениями и будто становились еще зеленее от разрастающегося гнева.
— Ты Ее не достойна… — шипел он. — Ты здесь лишняя. Чужая! Они хотят, чтобы ты ушла! Уходи!
Кем были эти «они» и с чего они решили мне приказывать — я абсолютно не понимала. Видимо, мужчина был совершенно безумен и не соображал, что творит. Поэтому я продолжила медленное движение назад, к выходу, в темные коридоры Дома Круга и подальше от сумасшедшего.
— Ах, ты еще и неверная! — вдруг взревел мужчина после короткого задумчивого затишья. — Ты смеешь находится в самом сердце Ее Обители и оскорблять Ее!
И когда я успела?..
Я рванулась к дверям, но художник, оказавшийся достаточно проворным для своей потрепанной внешности, не дал мне далеко уйти, ухватив за ткань длинного серого платья. Вскрикнув, я рванулась, надеясь, что материя порвется и мне удастся выскочить. Но теперь мужчина, оказавшийся совсем рядом, вцепился в мои волосы и грубо потянул вниз. Такой дикости я не ожидала, поэтому, заголосила что было сил.
— Ты — грязное чужеродное отродье! — завывал мужчина, совершая попытки потащить меня за волосы к выходу из мастерской. — Не гневай Богиню, уходи!
Разбираться, кто там кого прогневал и по какой причине виноватой опять оказалась я — времени не было, счет шел на мгновения. Сквозь боль пыталась сконцентрироваться на магии. Мне нужно заклинание, которое не причинило бы вреда этому любителю распускать руки, но освободило бы от его захвата. Сцепив зубы и извернувшись, я дотронулась до руки, отрывающей мою голову от тела, и пропустила через пальцы заряд ледяной энергии, замораживающей мягкие ткани. Мужчина заголосил, его хватка ослабла. Но лишь на долю секунды, после чего второй рукой он ухватил меня за сзади шею и с силой швырнул на мраморный пол, покрытый снежной крошкой. Распластавшись на полу, сквозь звон в ушах я различила вдруг еще один громкий, встревоженный окрик:
— Какого беса тут происходит? — кричала Тония Эстелла. — Ариэн, что вы себе позволяете! Вы калечите и пугаете гостью дома и ученицу Главы Круга!
Слова Воплощающей Воду возымели магическое действие на мужчину. Он тут же сделал по хрустящему льду несколько шагов назад. Его дыхание было сбивчивым и учащенным, будто он только что поднимался по длинной лестнице и сильно запыхался. Поднимаясь на ноги, я боковым зрением отметила, что горящие пламенем бездны зеленые глаза поблекли… Он испуганно озирался и теперь смотрел на меня без того всепоглощающего гнева. Скорее, это похоже на детское удивление…
Я подбежала к женщине, ставшей моей спасительницей, и встала за ее спиной. А если бы могла — то спрятала бы лицо у нее на груди. Дура! Ну что, пообщалась с незнакомцем⁈ Тебе еще повезло, что он не носит с собой оружие! Твое любопытство когда-нибудь тебя погубит.
— Лиджи Тония… Простите, — лепетал теперь названный Ариэном, даже слегка заикаясь. Замороженная рука висела плетью вдоль корпуса, но он этого, казалось, не замечал. — Эта девушка… Она пришла мешать мне… Богиня не хочет, чтобы она тут была… Простите, я не хотел вас обижать! — он протянул ко мне здоровую руку, будто хотел помириться, и явно намеревался сказать что-то еще, но Друидка прервала его.
— Довольно, Ариэн. Закончим на этом. Мастерская в вашем распоряжении! Мы с Минати покидаем вас.
И, приобняв меня за плечо, Тония направилась к выходу из комнаты. Какая она прекрасная женщина. Она всегда приходит в самый нужный момент…
Высокая Правительница ушла. За ней ушли страх и холод. Она увела с собой молоденькую девушку с глазами небесного цвета. Так холодно. Тут так холодно.
Мольберт лежит на полу… Почему он на полу? Уронило порывом ветра? Нет, окна закрыты. Руки в краске. Ах да, я же рисовал. У меня ничего не вышло.
«У тебя все время не получается! И никогда не получится. Недостойный лицезреть лик богини. Ты всего лишь пáльта [3: Па́льта — раб (мет.)]!»
Опять они. Хватит, я вам говорю! Мне нужно сосредоточиться… Нужно время, чтобы… Мне нужно…
Хмм, голубая краска. Почти вытекла. Непорядок. Как же мне теперь рисовать?.. Краска цвета глаз ушедшей. Невероятно красивые глаза. И пятна от краски на полу. Это что, кровь?
Что тут такое произошло? Погром какой-то. Лед повсюду. И бедная девушка. И страх. И холод. Мне нужно… Извиниться, да! О да! Кажется, я чем-то напугал ее! Но она унесла страх с собой. Она не навредила мне!
«Теперь Ариэн пойдет извиняться! Пáльта пойдет извиняться! Умора!»
Сейчас, только вытру руки… Куда же Высокая Правительница могла увести ее?
Я попытаюсь найти ту девушку и извиниться… Все руки, вся одежда, все в краске. Это не страшно, это поправимо… Дверь, потом в коридор… Темный коридор, наполненный жуткими призраками и тенями. Не смотри на них, не смотри! Закрой глаза! Быстрее. Быстрее! Направо, теперь направо, на свет!
Тут лестница. Большая лестница, да… Высокая Правительница не повела бы обиженную девушку наверх. Ей не нравится наверху. Она поведет ее в сад, да! Она любит свой сад… Я это изучил, запомнил… Голова, опять болит голова…
Направо. Из светлой залы дверь направо, там сад… Там…
Да, я слышу голоса! Это голос Высокой Правительницы! Она вновь что-то рассказывает… Какими волшебными и яркими были ее истории тогда, в детстве… Когда мы с Ману́ покупали карамельных медвежат на палочке и бежали в парк при Храме, слушать Высокую Правительницу… Забывая под ее сладкими речами о лакомствах, дыша в унисон и рисуя картины великой древности… Картины…
— … Его не просто так зовут Безумцем. На самом деле он скорее помешан… Фанатик. Считает, что сама богиня Митара позволила ему, не-магу, не-Друиду, написать свой портрет. Мы сочли все это шуткой! Мало кто воспринимает его всерьез. Даже собственный отец… Никто из смертных не видел богиню. Только Друид способен запечатлеть ее лик. А иные изображения запрещены…
Что? Что Высокая Правительница такое говорит! Это… Это наглая ложь и клевета!
— Вы не смеете порочить слова самой Превеликой Богини Митары! Вы неверующая, вы… Лгунья! Лжепоклонница!
В прекрасной цветущей оранжерее на скамье, покрытой подушками, сидели две женщины. Испуганная девушка с глазами небесного цвета. У ее левого виска фиалками расцветал синяк. Она прижимала руки к груди и волнами от нее исходил ледяной страх. На ее коленях сидел черный кот. Дурной знак. Высокая Правительница, поджав губы, глянула на меня презрительно… Куда же делись сахарные мишки и голос, летящий в небо?
— Ариэн, подите прочь. И больше никогда не смейте появляться в этой части Дома. Я вам запрещаю, — твердый строгий голос, отрезающий еще один кусочек воспоминаний. Неясная мука… Одинокие слезы и мольбы… Боль из головы медленно растекается по всему телу. Рука онемела и рассыпалась.
Стражи в зеленых мундирах со злобными глазами вытолкали меня прочь. Закрыли плотно двери. В легкие проникали лишь капли воздуха, в ушах звенело от непередаваемого гама чужих голосов. Это марево, оно рассеется… Должно когда-то рассеяться. Когда я напишу Ее Портрет. Марево настоящего…
Это правда, все правда! Сама Богиня благословила меня! Ведь я лучший! Никто не сравнится со мной в мастерстве!
Сделав пару шагов назад, подальше от проникающих, острых как пики взглядов, оступился. Еле вернул равновесие и побрел куда-то дальше. Вперед больше не имеет значения. Только здесь. Только тут. Только сейчас. Больше ничего нет.
Лестница. Богатый красивый дом… Одиночество… Тягость… Любовь…
Тогда… Это было тогда, четыре года назад…
3356 год Друидского календаря. Асмариан. Особняк Ава́джо. Лето
В знойные дни первого летнего месяца, когда аристократы и богачи предпочитают выезжать на отдых за пределы городских стен, в особняке Правителей Аваджо было необычайно многолюдно. Внутрь пропускались лишь самые избранные — представители древнейших фамилий, купцы, специально прибывшие с далекого юга Болот, ценители тонкого искусства. Более простая публика толпилась за воротами в ожидании сплетен и красочных рассказов. В поместье, в золоченой центральной галерее открылась ежегодная Летняя выставка картин признанного портретиста и художника Ариэ́на Ава́джо, красавца и наследника колоссального состояния. Выставка имени меня.
Моя незабвенная матушка Адела́ния Аваджо, в девичестве Норва́нно, первой обнаружила мой талант к живописи и, пятилетнему, вложила в руку кисть. Со всей материнской любовью и нежностью, она учила своего маленького сына смотреть глубже, видеть потаенное в обыденном, замечать краски туманов и румянцев юных дев. Ведя меня за собой по каменистым дорожкам Храмового парка, она срывала благоухающие сочные плоды и показывала червячков, живущих внутри. Открывая мир красок, взрослых чувств и переживаний, дрожала, когда нагрузившийся отец ломился в дверь ее спальни. Однажды она не выдержала, собрала вещи, драгоценности… Я помнил ее кудрявую белокурую головку, серебристые глаза, заполненные слезами, и слова:
— Ты со всем справишься. Только не бросай писать. Мы скоро будем вместе, я обещаю!
Больше я ее никогда не видел.
Со мной остались только новенькие кисточки, набранные из беличьих хвостиков, и флакон протекающих духов. Когда вся изумрудная жидкость просочилась внутрь деревянного туалетного столика, отец выкинул бутылочку, и у меня остались только кисти.
Последовали долгие годы, проведенные на поруках разнообразных чужих женщин — мамок, нянек, гувернанток, и чужих мужчин — преподавателей математики и воспитателей. Отец, будучи нестесненным в средствах, нанял лучших учителей живописи, приехавших со всех концов Великих болот и даже из Вольных Городов Побережья [4: Вольные Города Побережья — союз городов, расположенных на восточном побережье моря Лорктуа́р]. Они нараспев повторяли, что я стану лучшим художником Асмариана, тянули из бездонных карманов деньги, а в перерывах — передавали тонкости и премудрости Искусства. Проникнувшись сладкими речами, Глава семьи — Мариссэ́н Аваджо уверовал, что это божественное благословение, сошедшее на древний дом Аваджо и должное принести нам еще большее процветание. Я с ним не спорил, хоть и не был уверен в том, что кто-то из богинь приложил к этому руку.
Обучение закончилось, когда мне исполнилось четырнадцать. Многочисленные учителя осознали, что больше им нечего передать, и были любезно выпровожены Воплощающей Землю А́вией Силе́нтой. Эта роскошная, во всех смыслах, и мудрая женщина, стала моей покровительницей и наставницей. Бывшая, до обнаружения в себе магии, представительницей богатейшего рода Правителей Тезо́ниев, Авия, по старой памяти, благоволила художникам, музыкантам, литераторам, актерам, философам… Своими руками, зорким взглядом и тонким чувством прекрасного она создала и воспитала целую плеяду лучших деятелей искусства Асмариана. «Летние выставки» — были целиком и полностью ее идеей. Потянулся ручеек заказов с ближайших окрестностей, слава о юном даровании, чью руку направляет сама Митара, лесным пожаром распространилась по всем болотным городам.
А потом в моей жизни появилась Она. Волосы — цвета летнего солнца, глаза — звезды, сияющие на ночном небосклоне, атласная кожа, нежнее бутонов роз. Она веселила всех проказами, искрилась радостью и откровенно наслаждалась легкостью жизни. Оли́вия-Санти́ма Гила́нджи. Моя вдохновительница, моя Муза [5: Муза — прозвище всех актрис, играющих в тиффалейских театрах в «легких» танцевальных постановках], моя любовь. Все закружилось в вихре невероятных страстей и ухаживаний, юность жаждала и требовала своего. Старшие лишь посмеивались и обменивались письмами и обещаниями женитьбы «в установленный срок». Моя Оливия едва могла дождаться этого момента, мое сердце подыгрывало ей, подпрыгивая при каждом ее появлении рядом. Когда моей избраннице исполнилось девятнадцать, наши отцы назначили дату заключения брака.
В тот день Оливия впервые стала распорядительницей выставки. Я следил как она ловко и грациозно лавирует меж толпящихся посетителей, улыбается мягко и немного горделиво, отвечает на вопросы и дает поцеловать собеседнику ручку. Бледно-лимонное платье с коротким шлейфом и открытыми плечами подчеркивало золото ее волос. Заглядевшись, я не сразу понял, что кто-то тянет меня за рукав.
— Не можешь оторваться? — ухмылялся Си́гни, самый старший из нашей компании. Мне не нравилось, когда он так нагло смотрел на Оливию. Я точно знал — не будь она моей невестой, Си́гни Тезо́ний уже давно домогался бы ее внимания. Его взгляды с поволокой раздражали.
— Я спрашивал, когда ты планируешь предсвадебную вечеринку? — перетянул на себя внимание Ману́ — Эммануэ́ль Ри́вер, мой друг детства. Мы знали друг друга уже много лет и Ману лучше всех умел пресекать любые внутренние конфликты в зародыше.
— Не нравится мне все это. Может, пора перестать ребячиться? — буркнул Тибе́рий фон Ха́йген, с каждым годом становившийся все более серьезным и скучным. Он подчеркнуто недовольно уложил руки на груди, длинные темные волосы почти касались плеч, придавая его облику некоторую косматость.
— Неужели ты не хочешь развлечься напоследок, м? — щербато улыбнулся долговязый Сигни, хватая Тибу́ за плечо, бесцеремонно приобнимая. Брюнет попытался вывернуться, но крепкий Тезоний не оставил ему шанса. — Какой из тебя воин, когда ты ни веселиться, ни драться не умеешь?
— Ты хочешь драки? — моментально вскипел Тиберий и выскочил из ослабшего захвата. Будь у него при себе меч, которым он так гордился, рука бы уже покоилась на эфесе.
— Я хочу веселья! — только шире улыбнулся Сигни, примирительно и дурашливо разведя руки. — И еще — знать дату вечеринки, чтобы успеть вырезать новые кости к сроку.
Наша четверка Правителей, одетых с иголочки наследников и любимых сыновей, была долгое время неразлучна. Мы знали друг друга с детства, а примкнувший последним и моментально ставший лидером Сигни Тезоний, принес в наши детские забавы интересную игру, ставшую на долгие годы основой нашего существования — игру «в удачу». Парень любил наблюдать за взрослыми, собиравшимися играть в азартные игры в их богатом и гостеприимном доме. Он выучил все основы и правила, освоил мастерство шулера и однажды, от одного из полупьяных говорливых игроков, узнал о том, что «карточная удача» неотделима от «удачи жизненной». Стоит только захотеть — и она тебе улыбнется, даст шанс, вознесет и возвысит. С тех пор карты и кости всегда лежали в его нагрудном кармане, поближе к сердцу. А нас он приучил жить в зависимости от того, как прихотливая удача выкинет зарубки на кубике. Один — совершаешь хороший поступок. Два — и сегодня ты действуешь дурно. И мы начали кошмарить тихий и респектабельной Район Правителей. Никто не мог предсказать, что «Оболтусы» выкинут сегодня — помогут беднякам прибрать дорожки в Парке или разбросают собранные в кучи опавшие листья. Чистая удача.
— Удача — это тоже божество! — приговаривал Сигни, выкидывая очередную шутеху. Он плевал на молву и последствия, главенствовали — веселье и само действо.
— Свадьба осенью, но с датой мы еще не определились, — ответил я на самый главный вопрос, пригладив выпавшую из прически прядь светлых волос. Поправил прикрепленную к лацкану розовую камелию. — Лучше бы успеть до Сама́н Хима́т [6: Сама́н Хима́т — праздник Ухода Митары, отмечается в день осеннего равноденствия], но тут все зависит от проходимости караванных путей…
Гости вдруг задвигались и зашептались. В зал вошел нанятый Оливией церемониймейстер, чуть кашлянув, громко и четко произнес:
— Воплощающая Воду лиджи Авия Силента и ее Первый помощник и заместитель лиджев Камор Зафар!
— Прошу меня извинить, нужно поприветствовать мика́рли [7: Мика́рли — матушка (мет.)], — незамедлительно объявил я друзьям. Ману и Тибу согласно закивали и лишь Сигни, в свойственной ему надменной манере, хмыкнул:
— Ну, беги, «сыночек»!
Бросив неприязненный взгляд в сторону озирающегося Сигни, я направился к дверям, возле которых уже теснились гости выставки. В самом центре, впитывая внимание, интерес и любовь, находилась роскошная Авия Силента. Ее мягкие каштановые волосы были уложены в сложную высокую прическу, украшенную гребнями и нитками жемчуга. Черное платье, подобающее Воплощающей Землю, расшито тонкими белыми кружевами мастериц Дри́кстона и золотыми вставками. На шаг позади держался напомаженный и немного усталый помощник — Камор Зафар, личность, о которой выпускницы Академии слагали романтические легенды. Его черный костюм также был в полном порядке в соответствии с модой и этикетом. По залу тут же прокатился вздох восхищения, и юные девы начали протискиваться сквозь гостей поближе к предмету своего обожания. Заприметивший эти неловкие движения Друид повеселел, ухмыльнулся и подмигнул одной из красавиц. Та чуть не схватилась за сердце. Я отвел взгляд — не любил, когда Друиды ведут себя так неподобающе своему положению и требованиям целибата.
— Кхафта́р [8: Кхафта́р — букв. Госпожа (двир.)]. Я очень рад вас видеть! — легко поклонившись, я коснулся губами предложенной ладони. Авия Силента улыбалась покровительственно, в глубоких карих глазах светилось дружелюбие. И ведь не скажешь, что эта женщина уже давно разменяла шестой десяток, настолько она умела себя подать.
— Мой дорогой друг, я не могла пропустить первый день Летней выставки! — произнесла Друидка глубоким чувственным голосом. — Но, вам не стоило ради меня бросать своих гостей и друзей. Возвращайтесь же к ним! Мы с Камором сможем сами о себе позаботиться.
Я попытался возразить, но не смог противиться твердому «не спорь». Сердце потребовало разыскать Оливию, давно пропавшую из поля зрения. Ловко отбившись от пары назойливых покупателей и одного художника с учеником, я пошел по зале в поисках своей невесты. Но взгляд вдруг выхватил из толпы незнакомую черноволосую девушку. Одетая в зеленое платье неместного кроя с простецкими деревянными украшениями и странными затемненными очками — она просто не могла тут находиться! На самую масштабную выставку этого лета можно было попасть только по заранее заготовленным спискам и именным билетам. Посторонних тут быть не могло. И это явно просчет в организации. Тем не менее, неизвестная с большим интересом рассматривала одну из картин, изображавшую мою невесту. В обнаженном виде. Оливия настояла на том, что эту картину должны видеть — и пусть эти ханжи сами гадают, где на картине правда, а где — фантазия!
— Лиджев Аваджо, — она начала разговор первой, едва только я подошел, — У вас невероятно красивая… Техника исполнения, — теперь она повернулась и сквозь непроницаемые очки, вероятно, смотрела на меня, — И ваша невеста недурна.
— Покорнейше благодарю, — слегка поклонился, коснувшись груди. — Полагаю, мы незнакомы…
— Отчего же? — загадочно улыбнулась девушка, не отвечая прямо на вопрос. — Я в городе проездом. Асмариан кипит новостями о грядущей свадьбе и выставке лучшего художника всея Орейума, чью руку направляет сама Богиня. Я просто не могла не заглянуть.
— Спасибо, — от ее комплиментов становилось неловко. — Как вам живопись?
— Вполне неплохо, — девушка бросила быстрый взгляд на картину, — Я бы даже сказала — выглядит не хуже, чем в жизни. Каковы же ваши дальнейшие планы? Послесвадебные, так сказать.
— Мы хотели… — я сглотнул непрошенный ком и понял, что не имею четкого ответа и какого-либо вменяемого плана. — Завести детей. Я собираюсь продолжить живопись. Может, найду учеников.
— Прелестно! — потянула гласные незнакомка, улыбаясь все шире. — Выглядит, как семейная идиллия. Что ж, да благословит Богиня ваш брак. Не желаете ли продать эту картину мне?
— Она не продается, — в мою раскрытую ладонь скользнули холодные пальчики, крепко и одобряюще сжали. — Это часть свадебных подарков.
Эти прикосновения я узнаю даже сквозь пространство и время. Моя прекрасная Оливия стояла рядом. Ее окутывал душный аромат лавандового масла, с которым она никогда не расставалась. Глаза искрились насмешкой, явно имевшей целью незнакомку. И самодовольством.
— Мы любим друг друга и скоро поженимся. Правда, любовь моя?
— Безусловно, — ответил я, заглядывая в любимые серые глаза.
— Вот как! Кажется, вы настолько влюблены, что почти помешаны.
— Никакие судьбы мира неспособны нас разлучить, — завелась горделивая Оливия. Она была только рада говорить о своих чувствах на каждом углу. — Ни женщины, ни даже сами боги.
— Ну, раз уж вы так уверены… — странно улыбнувшись, незнакомка сняла темные очки, за которыми оказались необычайные изумрудные глаза, и спросила меня, едва успевавшего вставлять слова в этот диалог. — Над чем вы сейчас работаете, Ариэн?
— У меня много мелких заказов… К тому же, свадьба на носу, приготовления, это отнимает много времени и сил.
— А как вам нравится идея нарисовать портрет Богини?
Эта фраза повергла нас с Оливией в шок. Возлюбленная сжала крепче мою ладонь, я ответил ей тем же. Мы оба понимали — еще никто не покушался на подобное.
— Богини? Самой Митары, вы имеете ввиду? Но это же невозможно!.. Это запрещено религией!
— Но ведь ты сам — бог художеств, не так ли? Твой талант божественен, разве может кто-то тебе ставить препоны и мешать? Ты написал полотен столько, что теперь, для того чтобы вознестись не только над художниками, но даже и над Друидами, и всем Кругом, тебе остается только один шаг. Если ты Бог — так изобрази Богиню.
Слова незнакомки проникали в самое сердце тонкими спорами и пыльцой, рождая интерес. Любопытство. Разогревая молодое эго, самовлюбленность, дерзость. Почему не попробовать?.. Нет, стой, Ариэн, это глупости и самонадеянность. Богохульство!
— Я вижу по вашим глазам, что эта идея пришлась вам по вкусу. Удачи! — махнув на прощание рукой и надев очки, черноволосая девушка развернулась и растворилась в толпе гостей. А я просто смотрел ей в след, сжимая руку невесты.
— Ариэн, ты делаешь мне больно, — скуксилась Оливия, выдернув свои холодные пальчики. — Какая странная женщина. Ты знаешь ее?
— Нет, не знаю… — пробормотал, все еще пытаясь отыскать ее взглядом среди остальных людей. Но вместо брюнетки увидел приближающуюся Авию Силенту. Ее лицо выражало некоторое беспокойство и неуверенность. Сцепив руки в замок, Друидка уточнила, все ли в порядке. Оливия сразу сделала пару шагов назад, оказавшись за моим плечом — Друидов она недолюбливала. Обычная спесь и неприязнь в кругах Правителей.
— Я все слышала, мой друг, — со скорбным лицом произнесла микарли.
— Что же такое вы услышали, кхафтар, что заставило вас переживать о моих делах? — меня накрыло негодование. Все же, я уже был признанным художником и вряд ли нуждался в опеке.
— Неспроста Друиды установили запрет на изображение Богини непосвященными, мой дорогой друг, — недовольная моим тоном, назидательно произнесла Воплощающая Воду. — Маг способен создать изображение своего Покровителя лишь один раз в жизни с помощью и с повеления божественных сил. Человек не способен этого сделать в принципе.
— Я вас понял, кхафтар, — отчеканил в ответ. Поправил начавшую опускать листья камелию.
— Я рада нашему взаимопониманию, друг мой, — доброжелательная улыбка вновь тронула уста Авии Силенты. — Мы с Камором покинем вас, впереди еще много дел. Доброго дня Ариэн. Оливия.
Когда Друиды покинули галерею и посетители вздохнули с облегчением, Оливия, наклонившись, тихо прошептала на ухо:
— Мама и папа сегодня вечером в отъезде — званый вечер у У́лиев они пропустить не могут, там слишком вкусно кормят. Я приеду к тебе, как только стемнеет.
Летняя ночь выдалась жаркой. Я ворочался в непонятном смятении, сминал простыни, считал прыгающих через кочки Друидов, но тщетно — сон не шел. Повернувшись на другой бок, уткнулся носом в плечо мирно сопевшей Оливии. Она приехала ко мне под покровом ночи в незаметной карете с задернутыми шторками. Моя осмотрительная невеста ни разу не провалила конспирацию — о нас в Асмариане болтали всякое, но никто и никогда не становился непосредственным свидетелем наших встреч.
Ей нравилась эта усадьба в Академическом районе города, расположившаяся среди небольшого садика, рядом с крутым спуском к реке Сареттине. Она даже мечтала о том, что после свадьбы мы выкупим этот домик и переедем сюда жить насовсем — подальше от чванства Района Правителей и ее бесчувственных родителей.
Здесь мы были счастливы. Спрятавшись от посторонних любопытных глаз, проводили свободное время. Я писал картины в залитой ярким солнцем мастерской, Оливия наигрывала простенькие мелодии собственного сочинения на клавикорде. Музыка стала ее страстью и болезнью с тех пор, как властная мать Ска́льда Гила́нджи усадила девочку трех лет за инструмент. Предложения сыграть на моей выставке Оливия неизменно отвергала. Если и выступать — то только на собственном концерте, а не на подпевках.
Этот дом был не только убежищем для наших с Оливией «игр в счастливую семью», но и попыткой уйти из-под всеобъемлющего контроля отца — Мариссэна Аваджо. Он владел слишком многим и уверился в собственной бесконечной власти. Над деньгами, над рабочими золотых копей, над семьей. И верил, что может играть людьми, как фигурками на шахматной доске. Что каждое его появление на публике — сродни появлению солнца после долгого хмурого сезона. Поэтому он не пришел на выставку, устроенную в собственном родовом поместье. Много чести непослушному сынку.
Бессонница. Не в силах больше находиться в душной комнате, я оставил поцелуй на оголенном плече любимой и вышел в коридор. Скорее бы свершилась свадьба, чтобы, мы наконец, перестали скрываться и все эти пересуды прекратились.
Темная звездная ночь погрузила всех обитателей коттеджа в глубокий сон. Спустившись по тихо поскрипывающей лестнице на первый этаж, завернул в сторону кухни. Там на узкой скамейке спала чумазая девчушка, дочь кухарки. В камине догорали угольки, отбрасывая бледный красновато-багровый свет на неровный деревянный настил. Наполнив стакан чистой холодной водой со льдом, я пошел дальше бродить по дому.
В большой гостиной на столике в углу стоял вставленный в рамку портрет Оливии, который я позапрошлой зимой набросал углем. Я долго рассматривал его, неосознанно тепло улыбаясь накатившим воспоминаниям. Тогда у нас все только начиналось. Оливия с подругой Викандрой фон Хайген слишком быстро гнали на санях по занесенным снегом дорогам Района Правителей и ожидаемо перевернулись. Мы со слугами помогли им с транспортом, обогрели и даже предложили вызвать Друида-лекаря. Я впервые взглянул на знакомую с детства соседку по-новому. Раскрасневшаяся и веселая, она не переставала щебетать и шутить, отказалась от целебных друидских настоек и в благодарность за «спасение» пригласила в гости на чай. Заглянув напоследок в ее серые, как дождливое небо глаза, я понял, что захочу их увидеть снова. И не один раз.
— А какой сейчас свет в мастерской? — спросил я сам себя. Внезапно в голову пришла мысль, что я никогда еще не рисовал ночью. Чего уж там — даже не заходил туда после захода солнца. И ноги сами понесли меня в мастерскую.
В окно, отбрасывая по стенам блики глубокого синего цвета, заглядывала большая круглая луна. В ее свете качались ветки, наполненные жизнью и силой лета. Я стоял перед мольбертом. В руке покоилась буковая палитра, в другой — кисть из волос редкого турова́того кота. Тонкий холст, лучшей работы мастеров Вольного берега…
Зеленый… Как бы смотрелся на этом холсте зеленый?
Что я тогда рисовал? Не знаю, мне просто хотелось выплеснуть мысли наружу и непременно сделать это в изумрудно-зеленом тоне… Я не чувствовал времени, оно шло мимо меня. Теперь в этом мире существовали только я, холст и глаза цвета летней листвы, проникающие внутрь…
Месяц, заглядывавший в окно, скорбно опускался к горизонту и скоро скрылся за крышами домов. Теплые розово-фиолетовые лучи раннего солнца готовились к дневной работе — освещению мира, но не было в то утро более занятого человека, чем я. Смешивая краски изумрудов, трав и священной бабочки альфи́с, я создавал, как мне казалось, свой шедевр. То, что закрепит мое имя в веках…
Кроме Оливии в моей жизни больше нет ничего значительного. Зачем нужен талант, если не можешь сделать что-то великое?
— Ариэн, ты здесь! — тихо прошлепав босыми ногами по полу, ко мне подошла Оливия. Она только проснулась и говорила чуть заспанным голосом. — А я решила, что ты опять укатил вместе с Оболтусами. Я рада, что ты дома.
— Ты уже проснулась? — спросил, не оборачиваясь, улыбаясь любимой глазами, перед которыми плясал мольберт. — Как спалось?
— Чудесно! А ты? Совсем не спал? — зевая поинтересовалась Оливия. Я бросил быстрый взгляд через плечо — даже с растрепанными золотыми волосами и следом от подушки на лице, она была прекрасна.
— Я, кажется, решился.
— Решился на что? — из голоса невесты моментально пропала сонливость, уступив место настороженности. Глаза распахнулись и тут же сузились.
— Кажется, я буду писать этот портрет, — признался, широко улыбнувшись. — Может, задержишься сегодня? Мне потребуется все мое вдохновение…
— Ты же знаешь, что я не могу! — воскликнула Оливия, расстроенно сдвинув бровки и нахмурив губы. — Еще пара лишних минут, и солнце взойдет слишком высоко… А там и родители спохватятся.
— Я понимаю… Но попытаться удержать тебя стоило…
— Стоило! А то, кто еще бы сказал тебе, что у нее тут глаза раскосые! — Оливия хихикнула. — Ты смотри, только не влюбись в нее ненароком! Ведь я тебя с ней делить не буду — ни за что не отдам, — промурлыкала девушка, крепко обнимая меня сзади, утыкаясь носиком в спину.
— Этого и не требуется, любовь моя.
Развернувшись, я чмокнул Оливию в лоб.
Решение принято. И оно далось мне на удивление легко.
В тот же день я заказал у караванщиков дюжину холстов цвета кости из Мирктара. Они лучше всего передают цвет кожи и каждый стоит не меньше двух золотых монта́ри [9: Монта́ри (мет. золото) — золотая монета, распространенная в городах-государствах Великого Болота], но разве портрет богини не достоин лучшего? Лиджев Сарботти, к которому я направил свои пожелания, немного удивился количеству заказанных листов, но в обычной для него деликатной манере пообещал, что все будет доставлено в положенный срок. И я с нетерпением ждал объявления об отходе каравана. Как юная Друидка, предвкушающая первый поцелуй.
А пока приходилось довольствоваться более простым набором красок и холстов. И каждый раз, как я вставал перед мольбертом, ощущение счастья возрастало, а необычайное вдохновение накрывало с головой. Тот факт, что богиню никто никогда не видел, даже Друиды, совершенно не пугал меня, ведь я не они, я — художник. А творческим натурам всегда дано больше, чем простым обывателям. Даже Друидам.
В детстве нам рассказывали, что в древние-древние времена, когда первые Друиды пробудились и почувствовали свою связь с Природой, Она ходила меж них. Я пытался представить, как это было, как сама Богиня Митара, одетая в платье из веток, листьев и лиан, учит неразумных людей простым молитвам и письменам. Как они взирают на нее с благоговением и трепетом, внемлют и впитывают мудрость, которую пронесут сквозь века.
Пару раз Оливия позировала для портрета обнаженной, укрывшись одной только прозрачной тиффалейской накидкой — но это было не то. Я нуждался в чем-то особенном, неземном. А невеста, изученная до глубины, до кончиков пальцев, не представляла больше загадки. И теперь я подолгу рассматривал изображение богини, установленное в семейном святилище в поместье Аваджо. Пару раз приходилось сталкиваться с отцом. Величественный и холодный Мариссэн Аваджо насмешливо улыбался и смотрел, в целом, снисходительно.
— Никогда бы не подумал, что мой родной сын, моя кровь — вдруг станет фанатиком! — хохотал он, раскуривая в длинной трубке терпкое дымное зелье. — Это все расплата за мои грехи и грехи твоей потаскухи-матери.
Сцепив зубы, я позволял ему оплевывать то единственное светлое в моей жизни — память о матери. Ведь я по-прежнему зависел от отца — он платил по моим счетам. Самым сложным решением было — хранить молчание. Я решил, что пока не буду говорить о своей миссии никому. Отцу достаточно того, что я получил грандиозный заказ, который прославит наше имя, и поэтому не появлюсь на семейной вилле до тех пор, пока не выполню его. Только Оливия знала. И с каждым днем испытывала все меньше восторга.
А меня несло. И ничто не могло меня остановить. Становясь у мольберта, я впадал в невообразимое состояние экстаза, которое не испытывал, даже рядом с Оливией. Оно захлестывало меня, переполняя сердце и разум. Мне хотелось улыбаться всему миру, любить всех и каждого, смеяться так, чтобы даже Круг чувствовал мою эйфорию.
А еще мне хотелось работать. Это божественное ощущение, когда ты стоишь у абсолютно чистого листа, но уже видишь перед глазами то, что ты хочешь изобразить. Вот оно, прямо перед тобой. Перенеси это на холст, воплоти свои мысли, соверши акт творения. Уподобься самой богине, когда-то создавшей наш мир, а теперь пожелавшей, чтобы я, смертный, ее подданный, нарисовал ее портрет! С каждым мгновением, проведенным напротив полотна, я убеждался в том, что всесильная Митара сама избрала меня. Потому, что я достоин. Потому что я, единственный на всем свете человек — могу это сделать! Друиды и прочие маги пользуются своими силами, ниспосланными им свыше богами, чтобы создать изображение. Никто из смертных на такое не способен. Никогда. Кроме меня. Избранного Богини Митары. Все здесь, в моей голове. Нужно лишь усердно работать. Нужно не создать отражение, не приукрасить реальность — а явить миру Истинный Лик.
Дни сменяли друг друга. Плоды в нашем садике наполнялись солнцем и соком, трава под окнами становилась все выше, цветы в горшках загорались и опадали. Расслабленная улыбка и нега во взгляде постепенно пропадали с личика моей дорогой Оливии. Она приезжала, подолгу сидела в неудобном кресле в мастерской, слушая мои рассуждения и витания в облаках, подавала нужные краски. Потом также тихо и молча уходила спать наверх. Одна. Я присоединялся позже, довольный, уставший и истощенный. Завтра ждет такой же продуктивный день.
Периодически захаживал в гости Ману. Я не пускал его в мастерскую, ведь никто не должен видеть портрет, пока тот не закончен. Старинный друг, чувствуя себя незваным гостем, интересовался, когда же будет назначен день нашей мужской предсвадебной вечеринки. Свадьба! Я ведь в своих трудах почти забыл о ней, а Оливия не напоминала, видимо, взвалив все бремя приготовлений на себя. Святая женщина!
— Сигни и Тибу уже готовы махнуть на тебя рукой, Ариэн, — вздыхал Эммануэль, нетерпеливо покачиваясь с носка на пятку. — Сигни подумывает о том, чтобы пригласить в Оболтусов старшего Сарботти — Кассио́та. Он, кажется, толковый. А Тибу с семьей собирается уехать в поместье за городом… Мы устали ждать, Ариэн! Помнишь, мы же хотели повеселиться!
У меня была только одна причина для веселья, одна забава и страсть — портрет. Я невольно осознавал, что забота об Оливии, наша любовь, как будто немного отошли на второй план. И невеста понимала это, она всегда все понимала. И продолжала терпеть несладкую жизнь под крылом родительской опеки. А я полностью отдавал себя во власть творчества, не различая дней и ночей и, порой, забывая про пищу. Казалось, что одной только идеи достаточно для полного насыщения.
Прислуга просто оставляла еду на маленьком столике возле мастерской, меняла остывший нетронутый утренний кофе на вечерний чай, вздыхала и удивлялась. Никто, в конце концов, и не ждал от них понимания. Как могут простые, небогатые и малообразованные слуги оценить тот высокий порыв, посетивший мое сердце и озаривший жизненный путь. Сделавший его прямым и ясным, как день.
Ману тоже не понимал. Не понимал, почему я забросил наши увеселения и игры, пропал и перестал отвечать на призывы Сигни. В конечном итоге, наш старший товарищ обиделся, а попытками пригласить малолетнего Сарботти пытался разжечь во мне гнев. Но вся горячность теперь оставалась спрятанной в сердце, окруженном четырьмя стенами мастерской. И здесь я был собой. Нет, я был лучше себя, лучше себя вчерашнего, талантливее, проницательнее. Я все четче очерчивал границы нового и продвигался к непознанному.
Со временем Оливия тоже перестала понимать. Сперва в ее взгляде появился немой укор. Потом она его высказала. Напомнила о моих, как она выразилась, «позабытых обещаниях», о том, что она вынуждена теперь долгие летние вечера коротать с ненавистной родней, пока я тут упражняюсь в рисовании. Чтобы не слышать нелепых претензий, я стал приглашать невесту в гости все реже. Она сама занялась приготовлениями к свадьбе? Прекрасно, у меня будет больше свободного времени, чтобы посвятить его портрету богини. Пусть лучше займется полезным делом, чем продолжает бесцельно слоняться по моему дому и пилить. Оливия обижалась, я видел это по уголкам дрожащих губ.
На исходе лета в дом пришла она. Ее визит предварялся гонцом с карточкой и настоятельным требованием встречи. Отказ означал бы страшное оскорбление. И я, отложив в сторону все краски и кисти, заперев на замок дверь в мастерскую, принялся ждать. В гостиной стояла холодная тишина. Я расположился в одном из кресел, обитых полосатой тканью, и посматривал в окно, ожидая скорейшего прихода гостей. Слугам разрешил уйти на отдых пораньше, отчего остался один и мог бы поразмышлять о жизни… Но мысли не шли. Голова, как надутый шар, заполнилась искрами и взмахами крыльев бабочек. Так хорошо и совершенно пусто…
В дверь тихо постучали. Не дождавшись, пока хоть кто-то откроет, пошел открывать сам. На пороге, одетая в черное, как вдова, с лицом закрытым сетчатой вуалью, стояла Авия Силента. Она подала для поцелуя руку, обтянутую черной перчаткой, на безымянном пальце красовалось кольцо с огромным, блестящим изумрудом. У меня перехватило дыхание, стоило только увидеть эти неземной красоты блики и отражения, играющие в камне. Но, взяв себя в руки, я поцеловал протянутую кисть и предложил Друидке войти.
— Я пришла к тебе как Член Круга, как бывшая Правительница и как твоя названая мать, — строгим тоном произнесла Авия Силента. Она уже приподняла вуаль и опустилась в большое удобное кресло в гостиной.
— Я внемлю, микарли… Что я должен услышать?
Я опустился на скамеечку в ногах у Воплощающей Землю, как делал это раньше, в юности. Могущественная Друидка предпочитала общаться с окружающими, даже с самыми близкими сердцу, только с позиции сильной мира сего. Такова была ее натура, выпестованная поколениями Правителей и не вытравленная суровыми друидскими правилами.
— До меня дошли слухи, что ты не бросил своей затеи, как обещал… Не надо не отводи глаза. Ты же знаешь, что врать Друиду — это тяжкий грех. Тем более — обманывать в самых светлых чувствах.
Я любовался кольцом. В моем сидячем положении оно оказалось прямо напротив глаз и теперь отражало краски вечернего заката. Янтарь в изумруде. Золотистые всполохи отскакивали внутри от множества причудливых граней, порождая картины лесных пожаров и наполненных листвой осенних озер. В нем крылась какая-то тайна, истина, благодать…
— Ариэн! — вскрик, рука с кольцом взметнулась и больно вцепилась в плечо. — Какая наглость! Ты окончательно растерял остатки вежливости и воспитания! Разве этому я тебя учила?
— Простите, микарли, — пробормотал, стараясь не думать о боли. — Просто ваше кольцо… Оно безупречно! Вот если бы вы могли дать его мне!..
— Мое кольцо? — Авия Силента выразительно искривила бровь и немного ослабила хватку. — На что тебе оно?
— Я бы… — вовремя остановив себя, я понял, что не могу сказать правды. Она такая же, как и все. Она не поймет. Надо что-то срочно сочинить. — Я бы подарил его Оливии.
— Кстати, об этом, — бездонными глазами цвета древесной коры, Авия продолжала изучать мое лицо, — Дата свадьбы назначена на день перед Саман Химат. Наши Друиды-астрологи вычислили, что это самый благоприятный период для вашей пары. Как идут приготовления?
Я неопределенно отмахнулся, так как не знал. Эти вопросы взял на себя кто-то еще, чтобы я мог спокойно заниматься делом всей жизни. И каждая минута, проведенная здесь, за едой или во сне — отодвигает момент моего триумфа, момент истинного наслаждения!
— Оливия-Сантима и ее семья переживают из-за твоей отстраненности. Лиджев Пантало́р Гила́нджи недоволен тем, что ты за все лето ни разу не зашел к ним, не отправил адвокатов для обсуждения брачного договора и не одарил родителей невесты подарками. Ты же представитель нашего сословия, Ариэн! Как ты можешь быть таким безответственным!
Эти укоры начали меня утомлять. Она не понимает! Они все не понимают! Какие могут быть разговоры о подарках, визитах и свадьбе, когда на кону — величайшее произведение мировой живописи?
— Микарли! Вы не понимаете, у меня нет ни одного свободного мгновения. Я занят всегда, все время, и когда я закончу, мои будущие родственники будут благодарить на коленях Митару и ее благословенных сестер за то, что я — их зять!
Я подскочил и в возбуждении начал мерить гостиную большими шагами. Авия Силента сложила руки на коленях и, слегка откинувшись на спинку кресла, некоторое время наблюдала. Потом заговорила. Тоном, который моментально возвращал в детство, полным чуткости и заботы, которых мне тогда так сильно не хватало:
— Ариэн, друг мой сердечный… Ты, кажется, нездоров. Скажи, зачем у тебя на столике стоит банка со священными бабочками альфис? Они очень хрупкие создания — зачем держать их дома?
Я заозирался, понимая, что прокололся. Большая стеклянная банка из-под мирктарских леденцов подошла для содержания бабочек как нельзя лучше. Я наловил их у спуска к реке и теперь каждый вечер перед сном рассматривал ровное зеленоватое свечение их крылышек. Казалось, что в них скрыты послания, приготовленные для меня Митарой. Когда они умирали — я ловил новых.
— Я любуюсь ими.
— Все священные животные преблагой богини Митары находятся под присмотром и защитой Круга и всех Друидов Великого болота, — немного торжественно произнесла Авия Силента, поднимаясь из кресла.
Она быстро и грациозно подошла к столику и выпустила всех томившихся внутри банки бабочек. Чуть размяв конечности и крылья, насекомые вспорхнули единой светящейся стайкой и вылетели в распахнутое окно. Я следил за их полетом и жалел, что не мог присоединиться к ним. Уж они-то точно видели Лик богини.
— Скажи мне, набе́ [10: На́бе — сын (мет.)], ты сделал то, что обещал мне?
— Нет, микарли. Я вам солгал.
— Я призываю тебя исполнить твое обещание и прекратить, — строго, добавив властности в голос, ответила Авия Силента. Теперь это была Воплощающая Землю, а не моя воспитательница и покровительница. — Я не буду призывать богиню в свидетели, лишь напомню тебе о слове Правителя. Данное однажды, оно должно исполняться неукоснительно.
Но разве я давал его Тогда?
Я кивнул и потупил взгляд. Нет никакой возможности спорить с той, кто заменила мать, луну и звезды.
— И не наказывай Оливию-Сантиму своей невнимательностью. Она очень страдает и скучает по тебе. Да, ваша связь — против всех правил нашего общества, она должна порицаться. Но вы уже почти муж и жена и мы на многое… Готовы закрыть глаза. А на твою свадьбу — я подарю тебе свое кольцо с изумрудом.
— Я навещу ее. И подарю обещанные подарки ее семье.
— Правильно. Это слова настоящего лиджев.
Спустя непродолжительное время Авия Силента ушла. А я, стараясь хотя бы в эту ночь не гневить богиню и микарли, пошел к берегу — ловить в банку священных бабочек альфис. И перед мысленным взором играли яркие блики, растворяющиеся в глубокой зелени изумрудного кольца.
То было лето откровений. Я видел знаки и благорасположение богини в каждом дуновении ветерка, треплющем светлые волосы, в играющих на холсте солнечных зайчиках, в пышной, томной зелени Серту́ба [11: Серту́б — название месяца, которое можно соотнести с «августом» (мет.)]. Каждый вечер я рассматривал бабочек, а они оставляли пыльцу на моих руках и стеклянных стенках своей тюрьмы. Эта внезапно нагрянувшая растворенность в природе, ее дарах и чудесах напоминала мне о первых днях влюбленности. Все тогда казалось незабываемым, новым, трогающим самые глубокие и чувственные струны. И мне довелось пережить это еще раз.
Спустя пару дней, оторвавшись от выписывания завитков чудесных черных локонов, я вспомнил об обещании, данном Авии Силенте. Наскоро отправленный в Торговый район слуга, принес какие-то симпатичные безделушки и драгоценности. Тогда же я впервые ощутил нужду. В карманах почему-то лежал песок, в ларцах было пусто — все деньги ушли на новые оттенки зеленой масляной краски, и теперь я не мог расплатиться с ювелиром. И тот дал мне украшения под честное слово Правителя. И этот инцидент неприятно хлестнул по гордости и самомнению. Ну ничего, когда они прознают о моем успехе, они сами прибегут со своими побрякушками и будут умолять взять их бесплатно!
Визит выдался кислым. Лиджи Ска́льда Гила́нджи, мать невесты, встретила меня отваром — тсе́лой [12: Тсе́ла — отвар (мет.), специальный отвар, создающийся на основе частей родового древа Правителей. Возможность попробовать ее дается только равным или самым уважаемым гостям], из красной мико́йи, их родового древа. Подарки приняла с подобающим Правительнице безразличием. Отец — лиджев Пантало́р Гила́нджи, принялся донимать крючкотворческими тонкостями брачного контракта и выпытывать размеры нашего состояния. Я не знал размеров. И никогда им не интересовался. Все, что меня сейчас заботило — оставленный дома портрет. Что если кто-то решит зайти в мастерскую? Что если кто-то увидит? И мне было неудобно, я ерзал и отвечал невпопад, до тех пор, пока лиджев Панталор, бросив неодобрительный взгляд, сам не предложил организовать встречу поверенных, лучше разбирающихся в вопросах закона и законности. Испытав невероятное облегчение, я откланялся.
Оливия поджидала у самых ворот поместья. Взволнованная и нервная, она попросила прогуляться с ней, сказала, что есть одна вещь, которую она хотела бы обсудить как можно скорее. Отодвинув рукой девушку с дороги, я запрыгнул на коня и предложил прийти сегодня вечером в гости. Тогда и поговорим. Удаляясь, я не обернулся, не увидел обиды и недоумения в глазах невесты, поджатых губ, искрящихся слезинок на кончиках ресниц. Все, что меня волновало и влекло — ожидало дома.
Ту ночь я помню так отчетливо, будто это произошло вчера.
Я работал над портретом, когда услышал тихие шаги в садике и стук в дверь. Работа настолько поглотила и удерживала внимание, что сложно оказалось выбраться из ее пут. Слуг, как и перед приходом Авии Силенты, я заблаговременно отпустил — им нечего тут делать. Как серебристый лунный луч, Оливия скользнула внутрь и нерешительно замялась у дверей. Пришлось подать ей руку и проводить в гостиную. В руках она теребила аккуратный платочек с кружевной оторочкой.
— Ты хотела о чем-то поговорить. Я слушаю, — хоть и не оставалось никаких сил, все потрачено на магию перед мольбертом, но я должен выслушать ее.
— Ариэн… Ты любишь меня? — чуть закусив губу спросила девушка, подняв робко глаза.
Что за глупые вопросы⁈
— Конечно люблю. Ты прекрасно это знаешь, — тяжесть в ногах стала невыносимой, поэтому пришлось опереться о каминную полку. На ней теперь тоже стояла банка с бабочками.
— Мне страшно, Ариэн… — Оливия продолжила комкать в руках платочек. — Родители давят на меня. Они говорят, что ты больше не заинтересован в нашем браке. Они тобой разочарованы, а я не могу их убедить, что они неправильно все поняли! Ты же знаешь, Ариэн, я вся в их власти!
Но я пропустил часть слов мимо ушей. Они мною разочарованы⁈ Какие-то Правители, какие-то глупцы, вдруг разочарованы мной, самим Избранным Богини Митары⁈ Тем, кто явит ее божественный образ всем неверным и потерявшим веру в этом гнусном, проклятом городе⁈
— И чем же они недовольны? — спросил, пряча раздражение за ухмылкой.
— Они говорят, что ты разорен и не сможешь содержать нашу семью. Что у тебя нет денег, а отец очень неохотно тебя спонсирует. Что ты не хочешь вникать в дела семейного предприятия и тогда лиджев Мариссэн Аваджо признает наследником любого из своих ублюдков, а тебя пустят по миру! — Оливия теперь прикрывала рот платочком и заметно дрожала.
— Ублюдки моего отца⁈ Да что вы несете такое, безродные⁈ — я взорвался. — Да вы знаете, кто наши предки⁈ Как вы, подлые Гиланджи, смеете произносить в адрес нашей семьи такие оскорбления!
— Ариэн, Ариэн, послушай! — Оливия встала и сделала пару шагов ко мне. Я не двигался с места и лишь грудь тяжело вздымалась. — Я ничего такого не говорю, это все мои родители, это их слова. Я же люблю тебя, я не променяю тебя не на какие деньги и золото всех городов Болот!
— Ты тоже — их плоть и кровь! — зашипел. — Ты тоже так думаешь. Ты тоже думаешь, что я недостоин.
— Ариэн, мне страшно… — серые глаза Оливии наполнились слезами. — Они подыскивают мне нового жениха. Они думают, что этот престарелый Пье́тер Ма́ксвелл — лучшая партия для меня. Он ходит к нам в дом. Разговаривает с папой и мамой. Они довольны друг другом… Он дарит им подарки и им это очень нравится. Они собираются сватать меня за него, Ариэн!
— Сватать? Да ты змея, — протянул, ухмыляясь гнусно и злобно. — И что же, ты спала уже с ним? А, не важно!
Глаза Оливии распахнулись от ужаса. Нанесенное оскорбление было так сильно, что с ресницы ее сорвалась слезинка и покатилась по бархатной коже щеки. Девушка тут же поймала ее платочком, а я заметил монограмму на нем. И, крепко сжав запястье, выдернул чужой подарок из руки. Хитрые сплетения красных ниток выдавали две буквы — «П» и «М».
— Понравился он тебе? — спросил угрюмо, размахивая платком перед носом напуганной девушки. Та лишь прошептала.
— Ариэн, как ты себя ведешь? Что ты себе позволяешь⁈ Я тебя не узнаю… С той самой выставки — тебя будто подменили! Околдовали! — она запричитала, заломив руки. — Ты не общаешься со своими друзьями…
— Они мне не нужны, — огрызнулся.
— Забросил семью и отца…
— Он — никто.
— Ты совсем забыл про меня!
— У меня есть более важные дела.
— Важнее нашей свадьбы? Нашей любви?
— Да.
— Ты сошел с ума… — Оливия молитвенно сложила руки перед грудью. Раньше я не замечал за ней религиозности. — Это все портрет, да? Ты все силы и время отдаешь ему. Тебе никто больше не интересен…
— Да. Теперь ты поняла, — ухмыльнулся, кинув платок на пол, убрав руки в карманы. Внезапно нащупал там какой-то песок. — Мне не нужен никто. У меня есть высшая цель и высшее предназначение. Я напишу не «что-то», не «какой-то», а «тот самый» портрет. Я прославлю свое имя в веках. Сама богиня благоволит мне. Она избрала меня.
— Ариэн… — Оливия продолжила гипнотизировать меня взглядом и голосом. Слезы ее неожиданно высохли. — Вернись ко мне, Ариэн. Не дай мне совершить глупость…
— Мне все равно, — пожал плечами. Тогда мне действительно было все равно. Долгий, нудный разговор начал утомлять. Хотелось скорее выпроводить надоевшую девушку, и я продолжил выгонять ее злыми и обидными словами. Она мешала.
— Что ж… — в ее голосе появилась редко бывавшие там стальные нотки. — Ты сам меня вынудил.
В ее руке что-то блеснуло. Не успел я опомниться, а Оливия уже мчалась прочь из комнаты. Я рванул за ней. Мысли роились испуганными бабочками, сталкивались и гудели. Ни одной разумной. Только паника и гадкий, липкий страх, растекающийся из сердца и по венам ядом пронизывающий все тело.
Дверь в мастерскую была открыта — я забыл запереть ее. Тот единственный раз, когда я забыл это сделать! Вбежав внутрь, я увидел Оливию, стоящую с клинком в руке, освещенную ярким лунным светом, и изрезанный холст. Я все понял. Это она… Она мешает! Она во всем виновата! Она не понимает той высокой почести, что будет мне оказана, она не дает мне творить! И она так поглощена своим преступлением, что не слышит, что я уже здесь…
Четыре быстрых шага и вот, занесенная над холстом рука уже крепко сжата. От неожиданности она роняет лезвие, но дерзко смотрит на меня. А я, наотмашь бью по лицу. Как можно сильнее. Вскрикнув, она падает на пол, но, держась за обожженную ударом щеку, продолжает бросать вызов. Мне не сдержаться. Я задыхаюсь от ее поступка, от того, что она причинила боль моему творению! Как она посмела⁈ Она не имела права заходить сюда!
Подняв валяющийся под ногами клинок, я смотрю на девушку в истерзанном серебристом платье. Проклятая. Швыряю нож, и он отлетает куда-то в сторону. Охнув второй раз, Оливия прикрывает лицо руками и начинает тихо всхлипывать. Из-под длинных ресниц пробивается чистая слеза и оставляет за собой ровный мокрый след.
А мне нет дела до ее рыданий. Нет, только не сейчас. Как могла она прикоснуться к тому, к чему не позволено прикасаться⁈ Ведь она разрушила то, что я так долго создавал! То, что должно было вывести меня на вершины успеха! То, что было почти закончено!
Я прикасался к тем обрывкам, что остались от портрета. Теперь они безжизненно висели на деревянной основе. Весь тот блеск, та гениальная красота и любовь, что я вложил, исчезли. Лежат под ногами жалкими клочьями. Мне хотелось выть от боли и ужаса перед тем, что сделала Оливия. Тем, что она оставила после себя. Какой болезненный урок! Какое кошмарное предательство.
— П-прости… Ариэн, прости! — Оливия рыдала, размазывая соленую влагу по щекам. — Я не хотела… Я думала, что ты поймешь, вернешься! Как же тяжело и одиноко без тебя… Ариэн… Ты же моя вторая часть, моя любовь, мое сердце…
Я чувствовал ее боль. Я чувствовал ее так ярко, будто свою собственную. Боль, непонимание, огорчение, обиду. На все унижения она ответила — как смогла. И даже просит прощения… На мгновение что-то шевельнулось внутри и тут же потухло. Ничего больше не имеет значения. Никакие слова, никакие обещания, никакие уговоры.
— Ты отвратительна… Как ты могла?.. Я тебе настолько неприятен, что ты решила поквитаться с тем, во что я вкладываю всего себя?
Оливия застонала.
— Нет, Ариэн, я не хотела! — шмыгнув носом, она вытерла слезы тыльной стороной ладони и попыталась подняться. Я чувствовал, что у нее кружится голова и ей тяжело стоять прямо, но не стал помогать. — Мне так… Мне так страшно, когда тебя нет рядом! Ты ускользаешь… Покидаешь меня!
— Ты мне больше не нужна, — сказал просто и безапелляционно. Будто разжалась пружина, ушло напряжение, и стало легче говорить и принимать решения. — Уходи, проклятая. Ты уничтожила мою любовь. Мою святыню.
— Твою любовь? Твою любовь, Ариэн? А как же наша любовь? Как же наши мечты о семье и детях, как же твои обещания? — в последний раз попыталась достучаться Оливия. Вразумить.
— Свадьбы не будет. Уходи. Я больше не хочу тебя здесь видеть.
— Ариэн…
— Уходи.
Я отвернулся. Смотрел на луну через чудовищные дыры в холсте. Я был свободен от всего — обязательств, необходимости зарабатывать деньги, заботиться о себе. Теперь моя главная и единственная цель — написать портрет богини, и после я смогу вернуть все, что потерял. Я слышал, как Оливия, непрочно стоящая на ногах, вышла из мастерской, держась за стену. Тихое цоканье каблучков по деревянному паркету сменилось шелестом гравия на уличной дорожке. И она ушла. Молчаливо и безропотно.
Было кое-что пострашнее ее ухода. Больше я не мог писать.
3356 год Друидского календаря. Асмариан. Осень
Танцуя, играя, обещая показать последние горящие краски жизни, наступала осень. Темные от густой тяжелой листвы леса, наконец, могли освободиться от летних оков, стать свободными, приобрести свой неповторимо-огненный цвет и вступить в общий праздник. Больше никто ничего не обещал — все высказанное весной и сотворенное летом, обретало завершенность осенью и оставалось только дождаться окончательного оформления. Увидеть плоды своих трудов в заревах осенних пожаров. Наблюдать, чувствовать и дышать легким воздухом, пропитанным этим фейерверком жизни и запастись впечатлениями на тягучую бело-серую пору.
Парки в Районе Правителей и Храмовом районе ежедневно очищались от листвы, чтобы жители могли свободно и чинно прогуливаться по скрипучим гравийным дорожкам, не опасаясь жалящих нежную кожу солнечных лучей. Но ускользающее тепло, крепчающие ветра и густые порции болотных испарений не доставляли дамам никакого удовольствия и заставляли их все чаще оставаться дома. Все реже по улицам бродили праздные прохожие. Везде поселилась Она — осень. Она посетила и меня…
В ту пору я размышлял так — мою первую, самую совершенную работу уничтожила та, которую я когда-то любил больше всего на свете. И я изгнал ее. Теперь ничто не разделяло меня и творчество. Я буду посвящать себя рисованию еще более рьяно. Я сам стану воплощенным творчеством.
Но ничто не помогало. Стоило мне подойти к мольберту или прикоснуться к кистям, как руки сводило судорогой, а тело лихорадило. Сперва я связал это с Оливией. И простил ее, как она того просила. Со всей искренностью, распахнув собственные мысли и чувства, я отпустил нанесенную богине и мне обиду. Да, я по-прежнему не желал ее видеть, но тогда еще тлела надежда, простив, вернуть радость и эйфорию. Не помогло. Да, стало чуть легче, но вдохновение не пришло.
Тогда, в дополнение к новым холстам, я заказал из Мирктара новые краски и пару стеклянных банок с леденцами. Я хотел, чтобы бабочки обитали в каждой комнате. С приходом осени их становилось все меньше, а может это я переловил всех, и приходилось искать дальше, почти у самого моста Эрги́йля [13: Мост Эрги́йля — большой подъемный мост, соединяющий Академию Друидов и Академический район города Асмариан. Эрги́йль — Друид, первый Смотрящий Академии Друидов]. Однако и эти попытки решить проблему были напрасны.
Однажды, накрыв ноги теплым пледом, я сидел в кресле у окна и смотрел на мирно парящие в воздухе золотые и багряные листья, находя их танец, хоть и хаотичным, но полным вечной гармонии природы. Никакие тревоги, страхи и сомнения не трогают природу. Только она истинна и абсолютна. Она была всегда — до нашего появления, будет и после того, как мы покинем эти пределы. Сменяя свои краски и сезоны, она жива вне зависимости от своих внешних проявлений. Двигаться и развиваться она может даже тогда, когда кажется нам замершей и мертвой. И после осенних празднований все замрет, но ненадолго, лишь до весны…
И тогда меня осенило! Боги, как мог я быть настолько слеп⁈
Сбросив на пол плед, я чуть не уронил банку с высохшими тельцами бабочек альфис. Напуганный слуга помог в прихожей надеть теплое осеннее пальто. Подгоняемый собственными мыслями, я выбежал на улицу. Теперь я точно знал, куда идти и где искать утешения. Там Она обитает. Там Она примет меня и откроет свою сущность. Там Она меня ждет!
В середине О́ттера [14: О́ттер — название месяца Друидского календаря, которое можно соотнести с «сентябрем» (мет.)] все жители традиционно готовились с размахом отметить один из двух самых главных друидских праздников — Сама́н Хима́т, День Упокоения богини. К этому времени все поля за городом уже были убраны, с болот еще не приходила страшная зимняя лихорадка, а каналы города лишь едва покрывались корочкой льда. Я бежал, с трудом разбирая дорогу, меня влекло вперед, как пса за хозяином. Мост Мысли и Моления [ 15: Мост Мысли и Моления — соединяет Храмовый район и Академический район] я пробежал, чуть не столкнувшись с огромной повозкой, груженой красными яблоками. Возничий что-то крикнул, но его голос потонул в шуме, которым наполнилась моя голова.
Прекрасный и величественный Храм Природы, укрытый осеннею листвой, пропитанный терпкими запахами, оглушил тишиной. В этом островке спокойствия только внутри меня бушевал неутолимый огонь. Он требовал ответов. Он хотел видеть незримое здесь и сейчас. Но молчаливая громада Храма не давала ответов просто так. Огромные псоглавые хранители богини Митары, стоявшие по бокам от нее и ее сестер, смотрели грозно и строго. В лапах они держали зажженные лампы и огонь освещал их пустые глазницы. Отдай.
И тогда, опустившись на колени перед алтарем, я начал молиться. Я молился так, как еще, наверное, никогда не молился. Я просил Ее помочь мне. Я говорил, что верую и люблю Богиню беззаветно и трепетно. Я умолял Ее вновь вложить в мои измученные руки кисти, позволить и дальше творить ради Ее радости, ради Ее славы. Слова лились быстро и искренне, сталкиваясь друг с другом, сплетаясь и образуя новые формы и сочетания. Я говорил, я молил от всего сердца, жарко выпрашивая Ее благословение.
— Ак на́бе сакш [16: Ак на́бе сакш — Сын мой (мет.)]… — что это, боги? Глас неба? Нет-нет, как бы прекрасен он ни был, я обязан, обязан продолжить молитву.
— … Митара, матерь всего сущего, блаженная повелительница и создательница, прекраснейшая из живущих… Терпящая нас, детей твоих, рабов твоих, червей твоих… Благая, любимая, радостная, великая, абсолютная…
— Сын мой… — оторвавшись от молитвы, я медленно и покорно повернул голову в сторону голоса. — Можешь быть уверен, Митара услышала тебя.
Нет, это не Она. Не Она заговорила со мной сейчас. Это всего лишь Тильгенмайер — Глава Круга. Он внимательно рассматривал меня, коленопреклоненного и будто ждал ответа. Резко поднявшись на затекшие во время молитвы ноги, и слегка пошатнувшись, я слабо улыбнулся старику и собрался идти восвояси. Зачем он появился⁈ Зачем прервал мою молитву⁈
— Ариэн… — раздалось вслед. Обычно насмешливые глаза Главы Круга выражали настороженность. — Раньше никто не замечал за тобой подобной набожности. Что-то случилось? Лиджи Авия Силента просила приглядеть за тобой. Она уверена, что ты свернул на кривую дорожку. Не потому ли ты замаливаешь свои грехи?
Обернувшись и улыбнувшись чуть сильнее, я ответил:
— Все в порядке, лиджев. Я верил всегда. Но теперь я чувствую в этом истинную потребность. Всего доброго, — за своей спиной я услышал тяжелый вздох старика. Да, он тоже ничего не понимает. И лишь прикрывается именем микарли. Опустив руку в карман штанов, я вдруг снова нащупал горсть песка. На этот раз она непривычно колола ладонь.
Домой я вернулся с разбитым сердцем и стеснением в груди. Несчастный старик спутал мои мысли и теперь я никак не мог нащупать их концов. Вокруг сновали радостные крестьяне и торговцы, довольные приближением праздника. Меня раздражала их радость. Как можно радоваться и веселиться, зная, что богиня покинет нас на долгие полгода⁈ Полгода, а я так и не успел нарисовать ее портрет… И я уползал в свою темную берлогу на отшибе Академического района, чтобы не видеть всего этого.
Руку я разжал только когда сам запер за собой входную дверь, прогнав грубым словом слугу. Я никак не мог вспомнить, откуда в карманах моих штанов берется речной песок, но теперь я увидел… Пыль, покрывшая всю мою ладонь, была потрясающего зеленого цвета. Она была изумрудной. Никогда раньше я не видел ничего более прекрасного и более насущного. Вот он — знак свыше. Вот оно — подтверждение моей избранности. Одобрение избранного мною пути. Она верит в меня! Ведь изумруд — это Ее камень!
Стараясь не дышать, чтобы не сдуть ненароком драгоценность, я собрал в ладонь всю изумрудную крошку, которую только смог вытащить из кармана, и бросился в мастерскую. Добавив ее в свои краски, я начал писать. Рука моя была тверда, а разум чист.
Тем же вечером я дал расчет всем слугам дома. Я больше не нуждался в их присутствии и помощи, ведь они могли украсть мою драгоценность! К тому же, мне совершенно нечем было им платить. Но они могли обратиться к отцу за деньгами, если сами того пожелают.
Заперев дверь на огромный замок, закрыв и плотно занавесив окна, я вновь размешивал краски с примесью божественной благодати, чувствуя легкую головную боль. На маленьком столике бились о стеклянные стенки священные бабочки.
Теперь все получится.
Сквозь раздражающе-огненную пелену осенних красок я видел зеленые сны. В них неизменно присутствовала Она, неповторимый образец Совершенства. Поначалу это были всего лишь смутные очертания женского силуэта, терявшегося на фоне окружающих цветок, бликов и зелени, далекого, но такого манящего и желанного. Легкое прозрачное платье и необычайно длинные чернильные волосы едва прикрывали Ее божественную наготу. И всегда, всегда Она стояла спиной, не оставляя ни единого шанса различить своего лица. Так и стояли мы на залитой полуденным солнцем поляне, я — позади Нее, в глупой надежде даже не на разговор, а хотя бы на взгляд, и Она прекрасная и недвижимая, как изваяние. Все сны я проводил в тщетных мысленных попытках приблизиться к Ней, потому что ноги отказывались повиноваться. У меня не получалось даже упасть и ползти в Ее сторону и это приводило в отчаяние.
Теперь я каждое утро просыпался в дурном настроении от невозможности достичь желаемого и снедаемый томлением после тяжелой работы вновь лечь спать. Ведь там оставалась Она, оставалась возможность видеть эту гордую прямую спину и до изнеможения умолять Ее повернуться или уже отпустить меня. Но стократ хуже было, если Она не являлась во сне. Тогда ночи проходили в горячечном метании по постели или в темном забытьи, будто и не существовало меня вовсе, будто тело мое давно умерло. В такие дни я не мог заставить себя прикоснуться к кистям и потому отправлялся в Храм. Да, я знал, кем Она была, и я молился в этом святом месте о том, чтобы Она вновь меня посетила. Иногда достаточно было одной лишь искренней молитвы, чтобы вернуть обратно Ее образ. Иной раз приходилось часами стоять перед алтарем, и так — день за днем. Часто, я находил новые кучки изумрудной пыли у себя в карманах и рассыпанные по всему дому, и знал, что Она не оставила меня.
Странные, необъяснимые вещи начали происходить в преддверии зимы. Однажды, вернувшись с молитвы домой, и, обшарив все углы, я не обнаружил драгоценного порошка. Это привело меня в недоумение. Мои запасы заканчивались, а работа над новым портретом шла медленнее обычного. Не было счету уничтоженным холстам и начатым заново. Заглянув в мастерскую, я заметил нечто, спокойно лежащее прямо перед мольбертом. Приглядевшись, я с ужасом опознал в этом «нечто» невероятных размеров свернувшуюся кольцами буро-зеленую змею. Могу поклясться — она рассматривала портрет! Решив, что за пределами комнаты будет безопаснее, я сделал пару шагов назад, но рептилия повернула голову в мою сторону и предупреждающе зашипела, раздувая воротник. Я так и остался стоять на пороге, уже никуда не торопясь и ни о чем не думая. Мысли кружились вокруг двух суеверий: «Змеи — это Ее знак» и «Если в дом заползла змея — жди беды, ты прогневил богов».
Тем временем, змея поползла в мою сторону, медленно разворачивая шипастые кольца. Хотелось слиться с окружающими стенами и казаться незаметным. Теперь я, воздев глаза к потолку, молился, чтобы она просто проползла мимо. Нет, я не собирался умирать! Еще столько дел, которые мне предстоит закончить! В первую очередь — портрет обожаемой Митары! Вот он, совсем рядом! Нужно только подойти к нему, развести краски, взять кисти, нанести штрихи!.. А ведь змея — Ее символ… Она послала эту большую страшную тварь, чтобы показать, как Она мною недовольна? О, Митара, как могу я загладить свою вину?.. Глупый вопрос… Я просто должен закончить портрет! Это окупит все мои лишения, это принесет мне ни с чем несравнимую славу, это возвысит меня, ведь я буду первым, кто смог запечатлеть Ее лицо не в хладном камне или древе, как это делают Друиды! Ведь я избран Ею!
Так, окунувшись в размышления, сопровождаемые головокружением, я не заметил, что змея уползла из комнаты, будто растворилась… Возблагодарив Митару за чудесное спасение, я внимательно осмотрел всю мастерскую, заглянул под все стулья и, не найдя ничего подозрительного, вышел и плотно прикрыл дверь. И хотя желание рисовать было почти непреодолимым, сейчас я должен проверить весь дом на наличие других опасных тварей и сходить в Торговый район за прочным замком. Он мне давно не помешал бы… А то ходят всякие… Приползают… Отпускают бабочек… Режут портреты на кусочки… Загораживают солнечный свет… Смешивают небесное сияние с кусочками битых блюдец и фарфоровых чашек… Да-да, и замок! Лучший из тех, что можно найти в городе!
3356 год Друидского календаря. Асмариан. Зима
Отвратительные зимние ночи. Мерзость холодных бесчувственных снежинок, накрывающих белым саваном землю, отошедшую за покоем и отдыхом в мир иной. Завывание метелей, исполняющих заупокойную мессу по всему горячему, яркому, летнему, исчезнувшему вместе с последним опавшим гнилым листом. Ветер, который, хохоча, бросает прямо в лицо мелкие колючки, загоняет за ворот целые сугробы льда, наполняет картину мира безысходностью и смеется как психопат в минуты возбужденного веселья. Этот холод, который никогда не заканчивается, никак не отступит и гнездится в каждом пустом уголке дома и сознания. Скованные в поразительном уродстве ледяные скульптуры торчащих из снега трав, как напоминание о бренной жизни, загубленных надеждах и хрупких иллюзиях. Ночи, удлиняющиеся с каждым прожитым днем, обещающие поглотить и без того незаметные дни и заполнить мир всеми оттенками темноты.
Друиды готовились отмечать Праздник Ночи, за которым последует увеличение солнечных часов. О темном празднике говорили шепотом и готовили богатые жертвоприношения Митаре, должные облегчить ее полугодовой сон. Еретики из Бедняцкого района даже собирались устроить молебен богине Далле, но подававшие сии крамольные мысли быстро отлавливались тихими незаметными людьми. Только мне было не до праздника. Как можно молиться о ниспослании божественного света, когда знаешь, что он не озарит поглощенное потемками сердце? Когда чувствуешь, что Богиня отвернулась и не хочет принимать твоих даров? Не желает больше слушать, помогать, поддерживать незабываемой теплотой! Ведь это ради Нее, все, что я делаю, только ради Нее!
После того случая со змеей я удесятерил свои усилия по созданию портрета, но они оказались бесплодны. Ни один из набросков меня не устраивал. Они все недостойны! И Она перестала посылать мне изумрудную пыль, без которой я теперь не мыслил своих красок, а потом перестала приходить во снах. Я все также стоял на залитой солнцем блещущей всеми возможными оттенками зеленого поляне, но теперь — один. Вместе с Ней из снов ушла настоящесть. Все это — фикция. Фантазии возбужденного воображения. Эта поляна… Ведь Она мне только снится… А то, что снится не является реальностью, не может толковаться и восприниматься как побуждение к действию… Или может?
Праздник Ночи не отмечался так широко, как Бахад Мунташей или Саман Химат. Этот день все хотели бы выкинуть из жизни, поскорее пропустить. Он был самым грозным воплощением смерти и ужасов тьмы, за которой нет ничего. И эта пустота пугала. Не принято было возносить в этот день хвалы Митаре или как-то еще упоминать святое имя. Однако в Храме обязательно проводилась служба. С наступлением сумерек Друид в черном облачении шепотом молил Природу о защите от порождений мрака и серных бесов, снующих в гигантских древних туннелях под городом. Он просил ниспослать свет и возрождение. Коленопреклоненные прихожане, также шепотом, слово в слово повторяли за ним. Позже, от полыхающего ритуального огня зажигали свечи и в тишине уносили их по домам.
В этом году я тоже посетил службу в честь Праздника Ночи, несмотря на участившиеся приступы головной боли. Правда, теперь я каждый день посвящал несколько часов молитве в Храме, но сегодня молиться Митаре запрещено. И я решил, что просто приду туда, взгляну на прихожан, раздобуду свечу с ритуальным пламенем, которая обогреет меня… Оставаясь незамеченным в тени колонн, я наблюдал за тем, как люди трепетно и с опаской поглядывают на гадкое низкое зимнее небо, будто ожидают немедленного схождения Митары… Или Темной Никты… Или обеих богинь одновременно. Хотя, появись они здесь, вряд ли в округе остался бы очевидец, могущий поведать о великом схождении сил…
И вот, служба закончилась, люди тонким ручейком, аккуратно прикрывая пламя свечей от ветра, потянулись из Храма домой. В теплые объятия любящих семей. Меня же не ждали ничьи объятия… С Ее исходом из снов я больше не чувствовал тепла… Но ведь она ничего не обещала…
«Обещала…»
Любила ли она меня?..
«Любила…»
— Ариэн! — где-то слева раздался знакомый мягкий голос. Где же я его раньше слышал? Не отнимая рук от лица, я продолжил свои беззвучные размышления. И тогда мне на плечо легла ладонь… Длинная узкая ладонь, прикосновения которой я, кажется, знаю…
— Оливия… — шепчу на выдохе… Со стороны, должно быть, показалось, что я даже не пошевелился. Но нет. Сердце вдруг ушло в полет. Не от счастья, от осознания. Как же она мне близка… Была. От холода цепенели мышцы, а мысли становились тягучими и уносили все дальше в прошлое.
— Долгой жизни, проложенной цветами, Ариэн… — в приветственном жесте она прикоснулась руками ко лбу и подняла лучистые глаза на меня. — Ты осунулся и похудел… Как ты? Все хорошо?
— Оливия… — а я просто продолжаю смотреть на нее… Сполохи огня танцуют в ее грустных серых глазах, ресницы отбрасывают длинные тени на бархатные щеки. Она тоже осунулась. И смотрит на меня теперь не с обожанием, а с тоской. Кажется, она правда сильно обиделась тогда. Но ведь она сама виновата! Неужели она даже раскаяния не чувствует за то, что сделала тогда со мной⁈ С Ней⁈
— Ощущение, будто вечность тебя не видела. Хотя, мне стоило догадаться, что ты будешь здесь… Прости, мне следовало прийти к тебе раньше. Поболтали бы, обсудили что-нибудь, но я… У меня был уговор с… Ты так легко одет! Не замерз? Давай поправлю! — тянется к шарфу, небрежно замотанному на моей шее. А у меня нет сил ни отшатнуться, ни обнять, ни даже произнести пару слов. Мысли и образы путаются и смешиваются, в груди застревает вздох. Оливия вся в снегу в нашем поместье. Оливия режет на куски мою единственную любовь. Оливия клянется в верности. Оливия, избитая и униженная на полу моей мастерской…
— Оливия! — новый резкий недовольный голос врывается в сознание. Она пугается и замолкает, опуская голову, пряча руки в теплую муфту. Я все также не отвожу от нее взгляда, продолжаю любоваться, не могу угнаться за бесконечной вереницей образов. Она одета в теплое пальто песочного цвета, в волосах закреплена шляпка с поднятой вуалью. Она красива. Я хочу ее видеть… Какое мне дело до тех, кто может ее позвать? Но вот в поле зрения появляется седоватый мужчина преклонных лет, высокий и худой. Его я узнаю сразу. Панталор Гиланджи… Ее отец.
— Как ты вообще смеешь приближаться к моей дочери после всего⁈ — этот уважаемый человек никогда не скупился на слова. — Ты разорвал помолвку! Чуть не окунул в грязь мою единственную наследницу и любимую дочь! — продолжал шипеть Правитель, стараясь говорить тихо, чтобы сновавшие мимо горожане ничего не слышали. — А теперь просто подошел поболтать⁈ Хорошо, очень хорошо, что теперь не только мы, а весь город начинает прозревать о тебе! Низкий и подлый человек!..
— Отец! — Оливия мягко пыталась вывернуться из крепкого захвата отцовской любви, но он только сильнее сжимал ладонь хрупкой девушки. — Не надо, пожалуйста, оставь…
— Лиджев Гиланджи… Я давно уже должен был объясниться с вами… — наконец из покрытых ледяной коркой легких вырвались слабые слова.
— Не нужно! Твой отец уже все уладил. Больше мы не имеем дела ни с тобой, ни с твоей прогнившей семейкой… Уймись, Оливия, мы уходим! — и подхватив сопротивлявшуюся девушку под руку, он потащил ее прочь. И, уже находясь на достаточном расстоянии, но все еще в области слышимости, он обернулся и так, чтобы на этот раз слышали все, выплюнул на прощание: — Ты, вероятно, уже в курсе, что моя дочь выходит замуж? За Пьетера Максвелла. Подходящая партия, не так ли?
Начавшаяся метель быстро скрыла снегом их следы.
Разве она обещала? Разве любила?.. Если любила, почему предала? Ведь все можно было вернуть и исправить, если бы не это новое предательство. Последний, окончательный удар в мою изможденную спину… Та, что любила, не поступила бы так. Она бы ни за что не бросила меня ради кого-то. Она же клялась. Все испытания, посланные богами, мы прошли бы вместе. Почему не ждала? Почему ушла? Она не пожелала остаться со мной. Вначале она уничтожила мое творение, затем мою любовь и, наконец — мою надежду на счастье после всех невзгод. Кто остался рядом? Больше никакая в мире сила не поддержит меня. Я больше не могу ничего исправить… Теперь это все в прошлом… Но кто поддержит меня в гибельном настоящем⁈ Кто способен почувствовать желания моего сердца и, обогрев их, дать им жизнь?
Не разбирая дороги, под леденящими порывами ветра, я брел в свой холодный дом. Не зажигая свечей, не раздеваясь, я лег спать, обуреваемый тяжестью и головной болью… Той ночью Она вернулась в мои сны… Вместе с Ней вернулись тепло и покой.
«Спи…»
— Друг мой, кажется, ты нездоров… Ариэн, слышишь меня?
Авия Силента расположилась в любимом кресле в гостиной, мягко, по-матерински поглаживая меня по голове. Я почти перестал вздрагивать от прикосновений и, сидя у ее ног, растирал костяшки пальцев. Поговаривали, что это унимает головную боль. Она не проходила уже несколько дней, накатывая мощными приливами и быстро убегая, чтобы внезапно обрушиться вновь. Все это время я не выходил из дома и едва мог встать с кровати. Единственными моими собеседником стали голоса. Я что-то спрашивал у них, они отвечали…
— Да, микарли, — прохрипел, не узнавая собственного голоса. Не помнил даже, как смог спуститься и открыть дверь гостье. Авия вздохнула.
— Это не выход, Ариэн, — покачала головой Авия. — Ты истощен и болен. Я поговорю с Тонией о помещении тебя в Приют [17: Больница «Приют» — друидская больница в Храмовом районе, находится на попечении Тонии Эстеллы]. Хандра, конечно, не их профиль, но мне они не откажут.
— Нет, микарли, пожалуйста! — свалился со скамеечки для ног и заглянул горящими воспаленными глазами в лицо Авии. Она чуть приподняла бровь. — Мне здесь хорошо, правда. Со мной все в порядке. Просто немного устал.
— Когда ты принимал пищу в последний раз? — строго и назидательно спросила Воплощающая Землю. А мое внимание вдруг целиком захватили украшения женщины. Бусины, браслеты, все такое аккуратное, вроде скромное, но с претензией на величественность. Темное строгое платье, невероятной сложности кружева и обязательная нитка жемчуга. Что-то в ее черном образе всегда было белое. Может, дать портрету ожерелье из жемчуга?..
«Скажи ей — вчера.»
— Вчера, — отозвался быстро, не слыша вопроса. Мысленно поблагодарил голос, который подсказывал в тяжелые минуты. Опустил глаза в пол, чувствуя, как дует морозным ветром из всех щелей. Дом находился рядом с водой и к постоянному холоду добавлялась рождавшаяся в углах черная плесень. Я не убирал ее. Плесень напоминала мне Ее черные завитки волос.
Авия чуть сузила глаза, видимо, не поверила. Расправила складки на платье. Потом кивнула в сторону давно остывшего камина, заставленного стеклянными банками с трупиками священных бабочек.
— Когда ты в последний раз находился в теплом помещении, Ариэн? Это все ужасно вредно. В Приюте тебя согреют.
— Мне тепло…
«Да, тебе очень тепло.»
— Мне очень тепло, микарли, — попытался заглянуть в карие глаза названной матери, но очень быстро вновь вперил глаза в половицы. На них осела грязная серая пыль. Жаль, что пыль была не из изумрудов. Она давно не посылала мне изумрудов…
— Тебе следует хотя бы растопить камин… — нахмурилась Воплощающая, недовольно посматривая на свои руки. — Жаль, я так и не научилась даже самым простым манипуляциям со стихией огня. Возвращаясь к моему предложению — как давно ты общался со своим отцом?
— Отцом?
«Да, когда-то у тебя был отец.»
— С Мариссэном Аваджо, — сдержанно кивнула Авия. Я, не отрываясь, смотрел в пол. — Он приходил ко мне на аудиенцию вчера, и он очень тобой недоволен. Считает, что тебе стоит прекратить «кривляния» — это не мое слово, он сам так выразился. Он требует, чтобы ты прекратил развлекаться — тратить время и деньги на занятия ерундой. Шутка затянулась, Ариэн…
Он снова бьет по рукам, когда пишу первые картины. Ругает маму такими словами, от которых я бросаю кисти и закрываю уши покрасневшими от розог ладонями. Он не понимает. Никогда не понимал. Он не мой отец. Я не мог родиться у такого мужчины. У меня нет семьи. Никто не любит… Любовь ушла… Мама ушла… Все покинули…
«У тебя есть мы! Есть любовь Богини!»
Авия говорила что-то еще, но я вновь переключился на мысленный диалог с голосами. Они поддерживали, подбадривали и обещали, что никуда не уйдут. Они всегда, слышишь, всегда будут рядом. Не как мама — которая за все время не написала и строчки будто бы любимому сыну, а по-настоящему. Настолько навсегда, насколько только возможно.
— … И больше он не будет платить за этот дом… — закончила Авия и этими словами вернула меня в бренную серую реальность. — И твои счета тоже не будет оплачивать. Это окончательное решение.
«Мы найдем, где жить!»
— Ничего страшного, мы… Я справлюсь, — вымученно улыбнулся. Попытался подняться с пола, но новый прилив головной боли резкой судорогой вновь опустил вниз. Схватился за подлокотник, чтобы не потерять равновесие и не упасть.
— Мы?
— Я и мой талант! — слишком наигранная веселость в тоне, она не поверит.
— Талант… Твои друзья тоже хороши, — продолжила Авия с нажимом. Чуть подавшись вперед, она приподняла мой подбородок и мудрыми глазами заглянула в исхудавшее лицо. Произнесла размеренно. — Ты слышал, что Тиберий фон Хайген поступил на службу, а Эммануэль Ривер женится на его сестре?
— Эммануэль?..
Ману? Он женится… Как неожиданно…
«Зачем они тебе? Они тебе не нужны. Ты избранный самой Богини, какое тебе дело до их мелких жизней?»
— Не хочешь поздравить их с успехами в карьере и личной жизни? Ривер и фон Хайген — это отличная партия. А военная служба — то, о чем всегда мечтал Тиберий. Наш Сигни только как всегда… — покривилась Воплощающая и смахнула упавшую на лицо прядь. — Не хочешь их навестить?
— Простите, микарли, у меня очень много дел… — выдавил, опуская глаза. Не мог больше смотреть на людей прямо. В их взглядах всегда ошибка. И неприязнь.
Авия замолчала и перестала удерживать подбородок. Взмахнула рукой — слегка приоткрылись створки окон, откуда тут же повалил снег и задул сильный ветер. Следом к окну, поддерживаемые магическими энергиями, направились банки с умершими бабочками — опорожняясь в сугробы, они возвращались на место. Шесть и еще шесть штук. Ее священное число.
— Микарли, а теперь вы отдадите мне свое кольцо?
— Оно нужно тебе, мой друг, чтобы разобраться с долгами? — уточнила Воплощающая Землю и в ее голосе почудилась какая-то надежда. Может она надеялась, что смогла своими речами вдохновить меня на жизнь, которую вела сама? Которую вели они все и от которой я сбежал?
— Нет… Я не знаю… Мне очень нужно!.. — перед глазами снова запрыгали всполохи ясных летних дней, танцевавших в священно-зеленых гранях. Мы с голосами вновь восхитились, вспоминая эту полузабытую игру света.
— Я обещала подарить его Оливии на вашу свадьбу, — протянула разочарованно Авия. — Но, к сожалению, ты расторг помолвку, и Оливия теперь выходит замуж за другого.
— Где⁈ Когда⁈ — сердце вдруг заволновалось и голоса тихо зашипели.
— Завтра. В Храме, конечно… — проговорила Друидка, поднимаясь из кресла, вставая в полный рост своей статной красивой фигуры. Я был перед ней как младенец, как щенок. И в то же время она перед моей миссией была столь незначительна, как соринка. — Ты упустил прекрасную женщину. Она сделала бы тебя очень счастливым.
«Мы и так счастливы! Нет ничего радостнее, чем служить Богине!»
— Я не могу больше задерживаться, друг мой, — тяжело вздохнула Авия, с тоской глядя на распростершегося у ее ног когда-то прекрасного юношу. — Сегодня у меня проходит занятие с Камором, а я не люблю опаздывать на них. Подашь мою накидку?
Пока искал по всей комнате накидку, Авия стояла, внимательно наблюдая за неловкими метаниями своего названого сына. Я спотыкался, случайно сдвигал с места мебель, проезжавшую с грустным скрипом по половицам, один раз чуть не упал от нового приступа головной боли. В конце концов, Воплощающая сама помогла найти верхнюю одежду, и сама оделась. Протягивая для поцелуя руку, затянутую в черную кружевную перчатку, она произнесла назидательно:
— Если ты будешь в чем-то нуждаться, если тебе будет нужна помощь, еда, тепло, убежище — ты всегда можешь обратиться ко мне, ак на́бе сакш.
— Да матушка…
«Никто нам не нужен, о, Избранный, ты увидишь, поймешь!»
И, закрыв дверь, я долго не мог сдвинуться с места, терзаемый холодом, голодом, увлеченный беседой с голосами. Они многое растолковали, многое из того, что я не понимал тогда, когда посмеивался над нашей верой. Теперь все было иначе. Теперь я понимал жизнь иначе. И она постепенно куда-то уходила… Руки коченели, кисть, как в детстве, падала из ослабших пальцев, оставляя на последних чистых холстах разводы и некрасивые мазки. Я молился о тепле и свете. Молился об изумрудной пыли. Я почти забыл…
А на следующее утро у камина мой взгляд привлекло что-то светлое. Не различая так далеко, подошел поближе — ужасно не хотелось, чтобы снег теперь сыпался через дымоход прямо в гостиную. И без этого холодно. Но этой вещью оказался не снег и даже не белая мышь. Подняв, я почувствовал нежный аромат лавандового масла, заметил в сплетениях красных ниток буквы «П» и «М». Голоса наперебой зашептали.
«Она сегодня выходит замуж! Да, сегодня! Прямо в Храме!»
Я должен это видеть!
Накинув на себя потертый грязно-зеленый осенний плащ с капюшоном, укрыв шею тонким шарфом, я выскочил из холодного неприветливого дома, подгоняемый голосами. Они что-то еще шептали, но завывание метели прямо в ушах, не позволяло ни слышать их, ни ответить.
Впервые за долгое время на Асмариан обрушилась такая снежная зима. Мостовые и узкие тротуары тонули в огромных белоснежных сугробах, слуги и посыльные уходили в ямы и колдобины на дорогах по самый пояс и их потом вытягивали лошадьми. А кто-то погибал — от холода ли, раздавленный ли груженой повозкой… Друиды, возглавляемые усталой Тонией Эстеллой, топили с помощью магии снег и отводили в каналы и рукава меж островов, но он все пребывал, и пребывал, и пребывал…
Высоко поднимая колени, стараясь не упасть и не проглядеть смертельной ловушки, я, что есть мочи, бежал вперед, впервые за долгое время, предоставленный самому себе. Тишина. Установившаяся в сердце и в разуме непривычная тишина оставляла тянущее, гнетущее, острое чувство одиночества. Вокруг сновали люди, что-то кричали, смеялись, падали, поскальзываясь, а я был совершенно один в этой вихрящейся мгле. Вышитый платок, торчавший из кармана старого плаща, выпал где-то по пути. Я вспомнил про него позже.
Пересекая в тысячный раз Мост Мысли и Моления, почувствовал, как падает давление бури, будто остается за спиной и рассеивается. Святое место, Храмовый район, окружен поясом магии, тут не бывает плохой погоды. А снег лежал, искрясь и похрустывая под ногами. Даже холод немного отступил.
«Скорее, Ариэн, ты опоздаешь!»
Голоса снова вернулись. Они вернули толику уверенности, и я с новыми силами рванул вперед, чувствуя, как медленно разрастается головная боль. По узкой, протоптанной чьими-то ногами тропинке, я добрался до Храма. Он будто светился в отблесках снежинок, казался выше и чище. Я задохнулся от счастья лицезрения и начал бормотать приветственную молитву.
Гости уже расположились внутри Храма. Тихо играла музыка. Охраны не было. Это мне подсказали всевидящие голоса. А значит, можно спокойно войти внутрь и не быть изгнанным. И я воспользовался тенями, отбрасываемыми столетними колоннами, всеобщим приподнятым духом и возбуждением. Они меня не заметят. Сейчас они меня не замечают, даже не понимают, что рядом находится истинный Творец, Видящий, Избранный самой Богини Митары, в чьем Храме они устроили это низменное и мещанское зрелище. Я притаился за колонной, ожидая. Сам не зная, чего я так жду… Хотелось видеть Ее… Кого?
Толпа заколыхалась внезапно, отвлекая от беседы о высоком с голосами. Я уже забыл, где находился и зачем, посмотрел вокруг, ослепленный ярким снегом и мерцанием драгоценностей на дамах. Ох, если бы Авия Силента, дорогая микарли, отдала свое изумрудное кольцо — какая необыкновенная краска получилась бы из него!
— Она идет, смотрите!
— Как хороша!
— Настоящая невеста!
— Счастья молодоженам! Счастья новобрачным!
Ведомая под руку престарелым мужчиной меж рядов каменных скамей шла она. Белоснежное платье с длинным шлейфом и легкими рукавами подчеркивало невероятную бархатную кожу. На шее сияло огромным теплым солнцем янтарное ожерелье. Лицо ее было сокрыто вуалью и фатой, лишь виднелись распущенные по плечам золотые локоны. А на голове как знак и отметина — водружен массивный золотой венец. Я знал, что впервые Правительницы надевают Семейные венцы, выходя замуж. Она не шла, а плыла, гордо, стремительно, как зимний ветер.
— Оливия…
Имя сорвалось с губ тихим шелестом. Она дрогнула и обернулась. Я выглядывал из-за колонны и не мог налюбоваться. Эту красоту хотелось запечатлеть, любить, ненавидеть, иметь возможность всегда быть рядом и только смотреть. Могу поклясться, что взгляды наши соединились. Она пошла дальше. Голоса зашипели и зашептали все настойчивее и громче. Я до крови прикусил губу и попросил их проявить милосердие и дать досмотреть до конца.
Ее отец тоже заметил. Заметил и немного ускорил шаг. Торопливо передал дочь, вложил ее нежную руку в большую ладонь крепкого высокого мужчины с посеребренными висками. Он не стар, но жизнью изрядно потрепан. А глаза его светятся такими бесконечными счастьем и лаской, что на мгновение я завидую, что не стою там, на его месте.
Начинается служба. Я уже не стесняюсь, смотрю вперед, замечаю, как люди начинают оборачиваться и шептаться. Кто-то ерзает, даже хочет подняться и отойти подальше, чтобы не соприкасаться со мной. Но какое мне дело до их тревог? Я вслушиваюсь в каждое слово, произнесенное устами Друида, стоящего позади алтаря. Он говорит о вере, о любви Богини к своим чадам, о трепете первых брачных уз. Медленный снег падает на головы присутствующим, они мерзнут, ежатся, жмутся поближе друг к другу. Головная боль нарастает, становится едва терпимой, голоса все что-то бормочут и никак не хотят вести себя тише. Стон. Ближайшие соседи оборачиваются — лишь глубже закутываюсь в протертый плащ, натягивая на глаза капюшон, и продолжаю впитывать священные слова. Они пахнут свежестью, мятой и горящими светлячками.
— Что он здесь делает?
— Разве его приглашали?
— Почему никто не вышвырнет его отсюда?
— Дурной знак. Ему нельзя тут быть.
— Поговаривают, что лиджи Авия Силента предлагала ему подлечиться в «Приюте», но он отказался!
— Ах, глупец! И теперь этот мерзавец пришел мешать чужому счастью⁈
«Они не хотят тебя тут видеть. Боятся. Презирают. Ты не такой, как они и они это чувствуют. Тебе не место среди них. Ты закончишь портрет, ты вознесешься и будешь вечно счастлив!»
Как она красива… За спиной несущего службу Друида стоит каменное изваяние Митары. Она прикрывает наготу лишь длинными волосами и легкой накидкой. На ее лице застыла улыбка мягкая, почти материнская, полная доброты и заботы. По бокам ее младшие сестры — сложили молитвенно руки, смотрят на старшую и благодарны ей за все. Она воплощает в себе то, чего мне не доставало в жизни. Она — гармония, она — сострадание, она — творчество. Она так далека… Но я закончу ее портрет и это будет самое потаенное, самое дорогое, самое…
— Принесите свою клятву, невеста, лиджи Оливия-Сантима Гиланджи.
— Я… — она немного запнулась, и я обратил внимание на замерзшую девушку в белоснежном платье, стоящую у Лика Митары. Вздохнула. В толпе зашептались. — Я — Оливия-Сантима Гиланджи, в замужестве — Оливия-Сантима Гиланджи-Максвелл клянусь и повторяю…
«Знаешь, о чем она думает? Знаешь, что она говорит сейчас, в этот момент, обращаясь к Богине? Ну так послушай же!»
Послушать ее мысли…
' — Митара… Я никогда не молилась тебе и никогда не буду впредь… Но в это мгновение, когда ты ближе всего ко мне и к этой земле…'
— Повторяю, что буду тебе, Пьетер Максвелл, верной женой и супругой…
' — Я молю тебя о снисхождении к любимому, к тому, кто единственный навсегда в моем сердце. Я молю о защите и заступничестве! Не брось его, не позволь ему перейти грань, уйти в мир призрачных грез и фантазий!..'
— Я никогда не предам тебя, наших брачных уз и брачной клятвы…
' — Я молю тебя не причинять ему боли! Я клянусь своими страстями и муками, что никогда больше не коснусь того, что люблю. Ты победила, забирай, только перестань его мучать!..'
— Я буду оберегать наш дом, как болотная волчица, воспитывать наших детей в заботе и любви, и молиться Превеликой Богине Митаре о процветании.
«Ты слышал, чему она поклялась⁈»
— И клятва моя нерушима. Саквентари.
«Пойдем со мной…»
' — Саквентари…'
Голоса, голоса, голоса! Они повсюду, они раздирали голову, они не давали вдохнуть полной грудью, они давили, выпытывали, залезали в самое сокровенное и там ковырялись грязными пальцами, кровавыми червями, пушистыми острыми колючками. Они нашептывали, напевали, обещали, угрожали, и среди всех них большую силу имели два — зовущий и молящий. И чем беспомощнее звучал молящий, тем сильнее креп зовущий.
«Пойдем со мной…»
Ты сводишь меня с ума…
«Пойдем со мной…»
Куда ты зовешь…
«Пойдем со мной…Ты знаешь… Ты и так все знаешь…»
Я хочу остаться… Она так прекрасна… Она богиня. Она Муза. Она здесь.
«Я — Она! И больше тебе никто не нужен! Пойдем!»
«Идем!»
«Идем!»
«Идем!»
Наперебой она завывали и зазывали. Головная боль начала отступать. Я чувствовал лишь сильнейшую усталость. Клонило в сон. Большие белые сугробы — они такие мягкие, зовут на покой, зовут отдохнуть, они тоже зовут. Я сделал несколько шагов вперед. Высокий мужчина снял с лица молящей девушки вуаль, коснулся легким движением бархатной щеки. Улыбнулся, едва сдерживая рвущееся из груди сердце, переполненное счастьем. Ее сердце разорвалось теперь на две кровавых половинки. Он коснулся губами ее чуть приоткрытых коралловых губ. Вдохнул аромат лавандового масла… И поддался эмоциям, схватил ее, стиснул, сжал в объятиях. Что-то хрустнуло? Сердце разбилось?
«Пойдем со мной…»
Иду…
«Ты мой!»
«Ты наш! Ты закончишь портрет Богини, и она вознаградит тебя!»
— Я люблю тебя, Оливия-Сантима Гиланджи-Максвелл. И перед Ликом Превеликой Богини Митары и собравшихся здесь свидетелей, клянусь сделать тебя самой счастливой женщиной на всем белом свете! — торжественно произнес счастливый до умопомрачения Пьетер Максвелл. Толпа возликовала. Вверх полетели перчатки, шапки, муфты, посеребренные снегом букеты. Оливия украдкой утерла непрошенную слезу, соскочившую с длинных ресниц. Пьетер мягко, заботливо сжал ее ладошку.
Я медленно покидал Храм, никем незамеченный. Я уходил, чувствуя чужие смятение и страх. Напускное. Лишнее.
— Я люблю тебя, Митара… Всем сердцем… Я докажу это…
«Ты мой. Идем со мной!»
— Саквентари…
3357 год Друидского календаря. Асмариан. Весна
Дни теперь становились теплее и длиннее. Друиды связывали это с тем, что Праздник Ночи успешно миновал и вскоре ожидается новое Возрождение Богини. И все ждали этого с нетерпением. Ждал и я. Прихватив с собой потертый грязно-зеленый плащ, я каждый вечер направлялся в Храм и после длительной молитвы устраивался спать на узких каменных скамьях, чтобы с первыми лучами рассвета вновь иметь возможность преклонить голову перед Богиней. Каждый мой день был насыщен тремя вещами — написанием портрета, славословием и голосами. Теперь они не замолкали ни на мгновение, наперебой рассказывая о любви Богини к тем, кто любит Ее всем сердцем и трудится во славу Ее. И я трудился. Забыв себя, я не выпускал из рук кисти, и это было правильно.
И однажды случилось чудо! Я все также спал ночью в Храме и видел один и тот же сон. Но на сей раз в нем произошли существенные изменения. Солнце, заливавшее ярким светом поляну, начало клониться к горизонту, и недостижимая фигура теперь купалась в нежных красках заката. И Она не была недвижимой прекрасной статуей, о нет! Она слегка повернула голову, к обнаженному плечу, будто играя, но, желая наградить меня за бесконечную любовь и послушание. Мне даже показалось, что я смог различить зеленый блеск Ее очей!.. Как вдруг все искривилось и смазалось, свет потух, и со всех сторон полились птичьи трели и шелест листвы. Я тщетно пытался удержать ускользающее видение, но оно отдалялось, уходило, таяло. Тяжело открывались усталые сонные глаза, перед собой я различил…
Красивую статную женщину. Она легонько трясла меня за плечо и что-то приговаривала. Ее длинные темные волосы заплетены в косу с яркой красной лентой. Она подмигивает и что-то призывно шепчет, ее томные зеленые глаза искрятся весельем.
— Митара?..
— Хочешь, я буду для тебя Митарой? — женщина чуть прикусила нижнюю губу. — Для тебя, красавчик, кем угодно.
— О, возлюбленная Митара, ты снизошла ко мне…
— Да, сладкий, я — то, что тебе сейчас нужно.
Я сел. Голова сразу закружилась. Протер грязными кулаками глаза, чтобы лучше разглядеть саму Богиню — воплотившуюся из сна наяву, чувствуя трепет и благоговение, и ужаснулся. Передо мной покачивалась подобвислая женская грудь, а ее владелица, томно вздыхая, просила:
— Это то, чего ты хотел! Давай, коснись! Потрогай!
Приглядевшись получше, я весь похолодел, осознавая глубину своей ошибки. Стоявшая напротив шатровая девка не имела ничего близкого с Богиней, с Митарой, чей портрет я сейчас заканчивал, которую я любил всем сердцем, беззаветно. Темные волосы грязными клочками обрамляли веснушчатое побитое лицо. У нее не хватало пары передних зубов, а изо рта воняло чем-то кислым. Дряблое тело прикрывала лишь цветастая застиранная юбка со множеством оборок и заплат, и задранная кверху посеревшая рубаха. И только в глазах бушевал первобытный яростный огонь.
— Потаскуха! — я подскочил, стараясь оказаться от этой женщины подальше, не смотреть на нее, не соединять мысленно ее облик и Лик Богини. — Как смеешь ты находиться здесь, в священном месте? Ты оскорбляешь Богиню одним своим видом, своим присутствием, своей непристойностью!
— Я лишь предложила тебе расслабиться и развлечься, в этом нет ничего дурного, — все также щербато улыбаясь, проговорила проститутка. Грудь она так и не прикрыла. — Ну подумаешь, разочек пришла на молитву, а здесь ты!
— Ты должна уйти… Уйди! Ты гневаешь Богиню! Ты оскверняешь Ее и Ее Храм! — я был сам не свой, я не должен был этого видеть, не должен был так думать, не должен был называть эту девку именем Богини.
Я сгреб плащ, на котором только что спал, и хотел просто уйти, забыть, но голоса наперебой зашипели и закричали. Они говорили, что нельзя оставить это просто так, что каждый неверный и богохульник должен быть наказан. Гнев взял верх. Я схватил за волосы женщину, которая тут же забилась в моих руках, изрыгая самые отвратительные и кощунственные ругательства. Я шептал молитву и просил Преблагую Богиню Митару простить меня и эту падшую.
Я протащил ее по ступеням и вышвырнул прочь, за пределы Храма. Она прокатилась по каменной кладке площади перед Храмом. Я слышал, как рвется в очередной раз ее юбка, как она тяжело дышит, как стекает из уголка губ на подбородок капелька крови. Женщина поднялась. Утерев кровь тыльной стороной ладони, она выкрикнула последнее ругательство и, слегка прихрамывая, потирая ушибленное плечо, побрела прочь.
Гнев улегся, и я понял, что мне нет до нее дела. Ох, если бы она знала, какое великое дело поручено мне нашей Богиней, то не смела бы приставать! Не смела бы будить! Да что там будить! Тогда все они, все эти проститутки, эти Члены Круга, эти горожане, эти Правители точно выказывали бы мне должное уважение и не смели надоедать, перечить и ставить палки в колеса!
«Да ведь это Они…»
Да-да, Они! Это Они вредят мне! Они мешают мне увидеть Ее! Не хотят, чтобы я был первым, кто увидит и запечатлеет истинный Лик Митары!.. Надо скрывать… От Них надо скрывать! Быть умнее, тише, быстрее Их! Если Они вредят, то Они могут и следить!
Шатровая девка тут же была забыта. Подгоняемый внезапно возникшим чувством страха, я ринулся домой, не разбирая дороги, натыкаясь на прохожих, повозки, бродячих животных, не слыша их гневных окриков. Я чувствовал, что за мной гонятся и, только крепко заперевшись, я буду в безопасности.
Чуть не сорвав входную дверь с петель, я влетел внутрь, закрылся на все замки, задвинул щеколды, но страх не ушел. Он лишь притупился, стал менее осязаемым и затаился где-то внутри. Медленно сползая по стене, я очутился на полу и накрыл голову руками. Кто же спасет меня от Них? Они могут быть повсюду, Они повсюду… Что же мне делать? Как поступить, куда спрятаться? Громкие неповоротливые вопросы сотрясали голову, оседая тяжелыми камнями-мыслями и не давая ни секунды покоя. Кто⁈ Кто? Кто… Спасите…
«Она… Во всем поможет Она, Она защитит! Только закончи!»
Голоса всегда подавали правильные, лучшие решения. Я пойду в мастерскую и закончу. Сейчас же закончу… Осталось немного… Немного… Как же тут холодно… Почему так холодно? Почему опять болит голова? Где мои кисти…
«Правый карман…»
Да-да, спасибо, я помню… Нечем дышать… Нужно открыть окно…
«Закончи!»
И грудь болит… Зеленый блеск Ее глаз, как же он был прекрасен. Чьих глаз?.. Невероятно, невозможно… Смогу ли я повторить его? Последняя изумрудная пыль. Не страшно, будет еще! Может она даже не потребуется? Как же тут холодно и не хватает воздуха! Последние штрихи… Последние… Штрихи… Пос… Последние…
Вдруг эти усмехающиеся зеленые глаза ожили, подмигнули, заискрились. Я почувствовал, что ноги подкосились, стали мягкими, как масло. Я не почувствовал, как из ослабевших рук выронил кисть. Как начал медленно оседать на пол. Как перед глазами все поплыло и потемнело. Как крайняя степень истощения — физического и эмоционального, накрыла с головой и погрузила сознание в безвременье. Эти усмехающиеся глаза действительно были последним, что я увидел, перед тем как погрузиться в темноту…
Приоткрыв глаза, я не сразу смог понять, почему я лежу на пыльном липком полу в мастерской. Хоть я и приучил себя спать на жестких твердых поверхностях, эта была неприятна… Сильно саднило затылок, в горле все пересохло, а руки, вытянутые перед собой, сильно дрожали. Кажется, мне пора перестать изводить себя голодом. Приняв сидячее положение, я принялся массировать виски. Больно! На ладони — следы крови. Кровь? Я сегодня уже видел кровь… И зачем, зачем этот яркий так свет нещадно лупит прямо по глазам? Напасть какая!
Но вот, подняв взгляд к мольберту, я вдруг окаменел. Что это⁈ Что такое тут произошло⁈ Откуда, откуда тут это пятно⁈
Покачиваясь, неловко поднимаюсь на тяжелые, непослушные ноги, пытаясь ухватиться рукой за что-нибудь, но находя лишь пустоту, я приближаю лицо к портрету. О Боги! Что это⁈ Как?.. Как…
На месте безбрежно-зеленых ухмыляющихся глаз красовалась такое же бесконечное, огромное растекшееся по холсту пятно. Оно безобразно накрывало всю центральную часть портрета. Во все глаза я рассматривал вязкую еще не успевшую застыть краску, медленно стекающую и капающую прямо на пол. В голове теперь было пусто. Никаких мыслей. Никаких чувств. Пустота в абсолюте.
«Пáльтааааааа!»
Разрывающий голову на части крик. Крик, взрывающий пустоту, переходящий в вой. Тоска, злость, ужас, ненависть — все в нем. И от него никуда не деться и не спрятаться. Я сам виноват. Я слепец…
«Ты недостойный! Бесово отродье и порождение тьмы! Тебе никогда не узреть Лика Богини! Пáльта!»
Крик повторялся. Все громче и чаще, наперебой, голоса называли меня самыми жуткими, последними словами. И они напоминали о брани шатровой девки. Больше невозможно терпеть. Невозможно. Терпеть!
— Нет! — кричали мы в унисон. Схватившись за лопающуюся от визга голову, я сделал единственное, что мог… Сбежал. Выбежал на улицу…
Я затыкал уши руками. Но это не помогало. Прикладывая все силы, я пытался вырваться из клетки, из плена, перестать слышать, оглохнуть. Но они кричали еще громче. Я пересек Денежный мост [18: Денежный мост — соединяет Академический район и Торговый район] и сразу же врубился в неугомонную толпу торговцев. То были базарные дни, и купцы с караванщиками со всех городов-государств съехались на торги. Асмариан был переполнен взволнованными гостями, спешащими заключить сделки и поскорее сбыть свой товар. Продираясь сквозь незнакомцев, я бежал от всего… От голосов, от Них, от Нее…
Впереди, на некотором отдалении замаячила процессия. Судя по установившейся вокруг ауре — процессия скорбная. Высокие носилки, накрытые красным балдахином, несли восемь служащих. За ними шла огромная толпа. И среди шумных торгашей, предлагающий невиданный экзотический товар, протискивались и утирали слезы женщины в белых траурных одеяниях.
Я остановился, едва понимая смысл происходящего. На ноги тут же наступили, толкнули, ударили локтем. Пришлось потесниться и отойти в сторону. Шествие протянулось через всю центральную улицу узкого Торгового района. И оно не кончалось. Некоторые торговцы, из тех, у которых еще остался стыд перед Богиней и Ее усопшими, спрашивали у окружающих:
— Что случилось? Кого хоронят?
И получали недвусмысленные ответы.
— Как, вы не знаете? Воплощающую Землю.
— Да вы что! Члена Круга⁈
— Да, представляете…
— Ой, что будет… Это же теперь ее молоденький помощник станет новым Воплощающим⁈
— Убереги нас Митара!
Я видел, как на носилках в сторону Храмового района уносили тело моей микарли. Сцепив зубы, я сунул сжатые кулаки в карман потрепанного грязно-зеленого плаща. По всему телу пробежала волна мурашек. Потом другая, третья. В ослабшем мозгу с трудом укладывалась мысль о том, что она мертва. Ее больше нет. Больше никого нет… Все покинули. Даже Богиня!
«Ты сам всех предал! Ты сам от всех ушел!»
Продолжали глумиться голоса.
«Только Богиня любила тебя истинной, вечной любовью, но ты расстроил и Ее! Не видать тебе больше никогда Ее Лика!»
Пожалуйста, нет… Как я буду жить без Нее? Она умерла. Ушла…
«О, она завещала тебе свое изумрудное кольцо! Помнишь его? Только оно тебе больше не поможет. Самая лучшая изумрудная пыль, самые лучшие краски, кисти и холсты больше не помогут тебе. Потому что Богиня покинула тебя. Потому что ты больше недостоин. Ты раб только лишь!»
Нет…
«Авия Силента, возлюбленная Богиней, теперь рядом с Ней. И всю вечность она будет лицезреть истинный Лик богини. А ты так и останешься во тьме и одиночестве, пальта!»
— Ариэн!
Этот голос. Оборачиваюсь резко, что напуганная светловолосая девушка в красном делает шаг назад. Рядом с ней немолодой мужчина. Он мягко и нежно держит ее за руку. Молчу. Кто же она? Почему мне знаком этот голос?
— Гила́м вата́м, Ариэн. Ты тоже пришел проститься с Авией Силентой? — спросила девушка. Не дождавшись ответа, взглянула беспокойно на мужчину. — Дорогой, это — Ариэн Аваджо, невероятно талантливый художник! Помнишь, я говорила тебе о нем?
— Приятно, лиджев Аваджо! Я Пьетер Максвелл. Рад, наконец, поприветствовать вас лично. Жена очень много о вас рассказывала, — и мужчина совершает вежливый приветственный жест.
— Кто, простите? — не понимаю. Его жена? Да кто они такие? Какое мне до них дело? Разум и разболевшуюся голову заполняют страдание и тяжелая скорбь. Девушка заметно бледнеет и умоляюще смотрит на мужчину. Он замечает ее взгляд.
— Оливия-Сантима Гиланджи-Максвелл — моя жена. Неужели новости не дошли до вас? — странный тип. Что ему от меня надо? Что им всем надо? Почему они просто не пройдут мимо? Не исчезнут? Оливия… Где же я слышал это имя?
Девушка тоже приветствует. Я не отвечаю. Я заворожен ее руками. Эта узкая ладонь… Где же я мог видеть ее?.. Я ее знаю. Откуда я ее знаю?
— Лиджев Аваджо, нам с Оливией пора откланяться, — чуть кашлянув и сведя кустистые брови к переносице, проговорил нервный Пьетер. — Процессия уже далеко ушла. Но я хочу уверить, что мы рады видеть вас у себя в любое время. А́ки ксара́м гила́м.
Оливия… Знакомое имя… Воспоминания вертятся на кончике языка… Вот эта пара уходит… Такая прекрасная девушка… Она обернется? Обернется?
Обернулась… В холодных, как утро гринтера [ 19: Гри́нтер — название месяца Друидского календаря, которое можно соотнести с «декабрем»], серых глазах между тонких льдинок плещется море слез. Вот одна покинула свое заточение и скользнула вниз по белой щеке. И тут же, откликаясь на зов мужа, она отвернулась. И больше я ее не увижу… Так она замужем!
Я ее люблю. Я ее оттолкнул, бросил, предал… Тогда… И теперь она принадлежит другому. Все кончено. Сперва ушла мать. Затем Авия. Митара. Оливия. Что еще у меня есть⁈ Кто остался? Ничего больше нет. Все ушло. Исчезло. Растворилось в тумане и пыли.
«Пáльта! Ты слишком далеко зашел в своем служении! Теперь ты принадлежишь Богине! Только Богине! Навсегда!»
— Нееееееет! — истошный крик вырывается из груди и, иссушившись, я падаю на колени посреди грязной площади. Волосы на голове шевелятся, там мысли, там голоса, там черви, срочно вырвать их! Одежда стесняет грудь, умаляет жажду, избавиться от нее, разорвать, уничтожить! Под пальцами трещит ткань, отлетают хлипкие пуговицы, в руках остаются клочки некогда золотых волос. Это невозможно. Это больно. Это неправильно. Что со мной? Где я? Кто я?
— Эй, уродец, прочь с дороги!
Сплюнув рядом на мостовую, носком ботинка меня пинает какой-то проходивший мимо грузчик. Я падаю, утыкаюсь подбородком, кровь брызжет на холодные камни. Через дрожь и боль приходит ярость. Она заполняет каждую клеточку тела и требует немедленного выхода.
— Что? — поднимаю на него взгляд. Произношу тихо, заглушаемый базарным шумом. Но обидчик слышит, улыбается дерзко и нагло.
— Убирайся с дороги, иначе я тебя…
«…Иначе я тебя уничтожу! Сломаю тебе руки, и больше никогда ты не сможешь рисовать! Будь проклят ты и твоя бесстыдная Богиня!»
— Что ты сказал, чертов прокаженный еретик⁈
Никто не смеет оскорблять мою Богиню! Никогда! Или я не…
«…Не Ариэн Аваджо — верный слуга и раб Превеликой Богини Митары!»
Да будет так!
Я хватаю камень и со всеми возможными силами прикладываю им в висок обидчика. Никто! Никто не смеет даже думать плохо о Богине! Рядом резко затормаживают лошадей наездники. Они что-то кричат, пока я продолжаю бить лежащего обидчика. Хватают меня за руки, я тяну их вниз, вырываюсь и вновь нападаю на поверженного врага. Отбиваюсь как шахриматский лев, защищая честь своей возлюбленной, которой я был отвергнут.
Несколько сильных ударов. По голове, в шею, в солнечное сплетение, в печень. Валюсь на землю, пытаюсь отбиваться, кусать, царапать, но силы постепенно покидают, вместе с вытекающей кровью. Смотрю невидящим взглядом в небо. Высокое, чистое, далекое. Как красиво… Надо мной склоняется женское лицо. Серые глаза. Теплые слезы и громкий крик. Я чувствую ее боль, раздирающую на части. Она тоже чувствует. Кто же она…
Темнота. Вот что меня ожидает впредь. Темнота и одиночество.
Выключите свет… Отпустите… Хватит мучать…
Прости…
Еженедельная газета «Ну́микан На́стемша». Выпуск №43. Раздел Хроники
«На этой неделе жители прекрасного города Асмариана вновь заметили на улицах пропавшего ранее Правителя Ариэна Аваджо. Как сообщили представители его отца лиджев Мариссэна Аваджо, на протяжении полугода лучшие знахари и Друиды 'Приюта» лечили его сына от истощения и разного рода психических расстройств и маний. Магия и припарки медленно, но помогли восстановить пошатнувшееся здоровье мужчины, уменьшив количество гневных припадков и немотивированной агрессии.
Лекари поделились с нами, что во время лечения сам художник шел на контакт только когда ему приносили бумагу и краски. Есть отказывался или принимал пищу очень малыми порциями. Неназваный Друид поделился, что лиджев Ариэн при наблюдателях не общался с некими «голосами», но у него были все основания предполагать, что избавить Правителя целиком от расстройств не удастся. Из частых визитеров наш источник упомянул Воплощающую Воду сердобольную лиджи Тонию Эстеллу и Правительницу, пожелавшую остаться инкогнито. В связи со смертью Воплощающей Землю лиджи Авии Силенты и прекращением выплат за аренду дома, лиджев Аваджо также был выселен с занимаемой им несколько лет небольшой усадьбы в Академическом районе, а его личные вещи были перенесены в семейное поместье.
Итак, поздней осенью сего 3357 года лиджев Ариэн Аваджо был отпущен из больницы с пометкой «может быть опасен для общества, должен держаться подальше от мест большого скопления людей». Мы узнали, что в тот же день, навестив Круг, Ариэн Аваджо поведал о причинах своего поведения и вытребовал себе один день в неделю, в который он мог бы беспрепятственно приходить в Дом Круга, чтобы рисовать портрет самой Богини Митары! Какая неслыханная дерзость! В случае отказа он обещал, что Круг и весь город настигнут рок и лишения. Лиджев Тильгенмайер дал такое разрешение.
С возвращением на улицы бездомного и нелюдимого Ариэна, поползли новые упорные слухи о безумии наследника Аваджо и о том, что род, должно быть, проклят за свою чрезмерно богатую и беззаботную жизнь. Весь город обеспокоен этим обстоятельством и требует Круг и лично Правителя Мариссэна Аваджо обезопасить граждан Асмариана. Кто-то пустил весьма удачную шутку, назвав юношу «Безумцем» и множество людей ее подхватило. Так или иначе, но семью Аваджо давно преследуют неудачи и беды. Должно быть богохульное желание создать портрет Богини лишь усугубило их положение…
Старший обозреватель «Ну́микан На́стемша» Бро́хлид Сараго́н'
26 ку́бат 3360 год Друидского календаря. Асмариан. Дом Круга. Вечер
В городе постепенно теплело — это весна начинала разворачиваться в полную силу. Теперь, так называемое, «возрождение богини» ощущалось не только в Храмовом Районе и Районе Круга, защищенных от холодов, но и в других уголках города. Серые одинокие ветки деревьев покрывались тонкими наростами почек, которые собирались прорвать свои узкие тюрьмы в самом скором времени. Трава и цветы, искусственно поддерживаемые Друидами, а также вечнозеленые растения, приятно радовали глаз. Впрочем, после пышной зелени Дома Круга, маленькие радости природы казались совсем обычными.
Рассказ Тонии завершился уже во второй половине дня и вызвал у меня довольно противоречивые эмоции. С одной стороны, я поняла, что вообще не стоило даже пытаться общаться с этим больным человеком, а при первой же вспышке агрессии нужно было бежать. С другой, я сочувствовала этому парню. Так свихнуться на идее, на абсолютно иллюзорной фантазии! Тония права — как можно изобразить то, чего никто не видел? Конечно, он художник, творец, и все такое — но ведь богов никто не видел. А я даже сомневаюсь в их существовании. Так как можно создать «тот самый» Портрет?.. Однако меня не покидала мысль, что нужно поставить в этом деле решительную точку. И она должна быть поставлена моею рукой. Я должна понять. Поэтому, подгоняемая желанием узнать правду из первых уст, я вышла из Дома, с помощью конюха забралась на Салму и направилась в город. Никто и не подумал задержать меня. Я точно знала, куда мне нужно двигаться и только одного решительно не понимала — что я буду говорить и делать. Что-то вело меня. Чутье? Интуиция? Что-то же в нас вкладывали во время учебы…
Ариэна, который после перебранки с Тонией спешно покинул Дом Круга, я нашла в Храме. Добраться туда оказалось несложно — натренированный мозг быстро составлял и воспроизводил карту незнакомого города. Художник сидел в одиночестве на первом ряду светлых каменных скамей и отрешенно смотрел перед собой. Памятуя о его вспыльчивом нраве, я прошептала несколько защитных заклинаний. Когда они установились, гораздо быстрее и проще, чем раньше, я направилась вперед, шумно и держась на расстоянии, чтобы в случае очередной вспышки гнева быть во всеоружии. Эти предосторожности оказались излишними. Мужчина заговорил первым. Казалось, будто он ждал. Ждал именно меня.
— Ты ведь Минати, да? Ученица лиджев Тильгенмайера? Прости, я плохо запоминаю имена… — он все также невидяще смотрел в пространство, не двигаясь, не обернувшись в мою сторону. Впрочем, я тоже замерла на месте, чуть позади.
— Да, это я, — попыталась придать своему дрогнувшему голосу спокойствия и твердости. — А вы — Ариэн Аваджо? Художник?
— Да… Ариэн… — сильно тряхнув головой так, что длинные сальные локоны взметнулись и снова опали на плечи, он будто пришел в себя и, повернувшись ко мне с вымученной улыбкой, предложил: — Присядешь?
— А вы драться больше не будете? — ну что я несу? Пришла ведь мириться! От этой фразы и самому мужчине стало будто неловко.
— Прости… Я иногда не контролирую себя… Но ты можешь быть уверена, что сейчас я держу себя в руках и не причиню тебе вреда, — и он указал на место рядом, немного пододвинувшись на край, наверное, чтобы мне было удобнее.
Я аккуратно села, на всякий случай, вспомнив еще парочку несложных заклинаний. Мало ли, он захочет добавить мне синяков к уже залеченному Тонией… Ожидая продолжения разговора, я повернулась к Ариэну, но он вновь пребывал в молчании, уставившись потухшим взглядом на статуи, установленные за пюпитром. Наверное, этот мужчина когда-то был красив. Острые скулы, аристократичные черты лица, тонкие губы… Он определенно должен был гордиться своей внешностью. Судя по словам Тонии — он гордился. Но теперь Ариэн являл собой мрачный призрак, тень былого сильного человека, уставшую и измученную. Даже горящие невероятным зеленым пламенем глаза, показавшиеся мне такими выразительными утром, сейчас будто выцвели и побледнели.
— Я когда-то думал, что могу все на свете… — ровный тихий голос. Познакомься я с ним сейчас, ни за что бы не поверила, что его зовут Безумцем. — Вся моя жизнь заключалась в двух вещах — в моем искусстве и моей невесте. Сейчас я это понял. После того, как она ушла, только мысли о портрете и поддерживали меня. Да, именно мысли. В этом заключалась моя главная ошибка. Я думал, что мой разум, мой талант, мои глаза помогут мне увидеть то, что не видел никто… Моя вера… Потом пришла моя вера… Статуи Митары, ты знаешь, как они создаются? — я отрицательно покачала головой. Нет, что-то я знала, но хотелось услышать это от человека, который родился на болотах и явно понимал больше моего. — Друиды создают их с помощью своей магии. И всякий раз они запечатлевают одно и то же — эту статичную красоту. Они всегда одинаковы. Никто из них даже не пытается вложить ничего своего ведь они «не знают» как выглядит Богиня!.. Делают то, что подсказывает им их магия… Механически. Бездумно. А мой портрет… Это окно в мир Богов, в мир неизведанного! И знаешь, что я понял? На протяжении трех лет, во время которых я предпринял бессчетное число попыток создать его, я понял истину… Истину, которая лежала на поверхности и которую сотню раз высказали уста Мудрых… Запомни — зорко одно лишь сердце. Самого главного глазами не увидишь…[ 20: Антуан де Сент-Экзюпери «Маленький принц»] Только заглянув в себя, только поверив — сможешь понять, что в тебя вложили Боги… Почувствуй, и ты увидишь. Почувствуй, и ты поймешь. Никакие механические действия не помогут. Никакие. Только так…
Он излагал себя, свою боль и страдания… Путано, сбиваясь и прерываясь, он копался в глубинах своей памяти и извлекал то окончательное знание, которым хотел поделиться со мной. И оказалось, что тот, кого все кличут Безумцем — не такой уж сумасшедший.
— А что же ты? — я пыталась уместить в голове услышанное, понять. — Если ты смог понять «истину» и обрести эту веру, почему же ты все еще не создал портрет?
Ариэн грустно усмехнулся и поднял глаза к бледным блесткам звездочек, которые только начали проглядываться на небе, освободившемся от пронзительных красок заката.
— Я уже сгорел, — вздохнул он тяжело. — Бесполезно надеяться на то, что Она еще раз покажется, чтобы дать мне последний шанс. Ей больше не интересен пáльта, тот, чей смысл жизни теперь заключен в Ее Лике. Она больше не покажется… Не придет… Она разочарована… И во снах лишь безбрежная тьма.
— Но ты же сказал, что нужно видеть сердцем!
— Сердце тоже сгорело… Оно больше ничего не видит…
Сгорел. Если сгорел — зачем продолжать попытки? Если сгорел — зачем молить о снисхождении? Разве это возможно — разжечь пепел? Разве это… Справедливо? Честно? Наказывать того, кто целиком отдал себя и больше ничего не может предложить? В этот момент Ариэн схватил меня за кисти рук, в глазах его вновь загорелся безумный огонь, и, шепча и потряхивая, начал бормотать и приговаривать:
— Слушай меня, Минати, слушай. Ты уже близка, так близка… Тебе осталось только поверить, и ты откроешь в себе невероятные силы! Верь, просто верь! Ты все поймешь… Поймешь… — также резко он отпустил мои руки и, обмякнув, оперся о жесткую спинку скамьи. Снова его взор был прикован к статуе Митары. Больше он в мою сторону не поворачивался, но я, на всякий случай, прижала руки к груди, опасаясь новой вспышки. Посидев еще какое-то время, но не дождавшись никакой реакции со стороны Ариэна, я решила, что пора уже идти домой. И, бросив последний взгляд на величественную скульптуру, покинула Храм.
Это была странная вылазка… Что побудило меня идти сюда? «Зорко лишь сердце»… «Нужно поверить»… Это несправедливо… Что же я все-таки, делаю не так? Я «не верю»? Но как я могу?.. Богов не существует, и Империя четко это декларирует и доказывает. Все это выдумки дикарей. Могу ли я поверить? Чтобы продвинуться в своей миссии, например. Чтобы понять… Я видела столько чудес, я сама владею магией, но задумываться о том, откуда она исходит, мне еще ни разу не приходилось. Может стоит попробовать не поверить, но хотя бы «заглянуть в себя»? Еще бы знать, что это такое, и как это делается.
И шепот листьев, неуловимый, будто дыхание, из глубин памяти приносит слова: «И помни, Минати, боги реальны!»
До Дома Круга я добралась ближе к ночи. Перебирая мысли, пытаясь осознать услышанное за день, совладать с собой, принять наконец хоть какой-то план, мы с Салмой передвигались почти шагом. Иногда прекрасная белая лошадь, почувствовав ослабшие поводья, уходила в сторону от дороги и принималась жевать декоративные цветы, выставленные в окнах чужих домов. А я любовалась ночным освещением города — крошечными магическими шариками, подозрительно напоминавшими светильники, которые мы с Лэтти видели в кабинете Императора.
Трехэтажная каменная громада Дома Круга встретила степенным молчанием и покоем. Капитан стражи разводил первый ночной караул — они бросили на меня быстрые взгляды и вернулись к своим обычным занятиям. Я завела уставшую Салму в конюшню и расседлала ее. Тут же, протирая глаза, подошел заспанный немолодой конюший. Мужчине было неловко, и он принялся извиняться перед досточтимой лиджи, которой пришлось своими нежными руками заниматься подобным холопским делом. Я улыбнулась и пожелала самостоятельно причесать гриву лошади. На том и порешили.
— Лиджи у нас нравится? — поинтересовался конюх, протирая лошадиный круп. — Надолго к нам?
— Вам посчастливилось жить в чудесном, красивом городе, — с выученной доброжелательностью отвечала я. — И для меня честь — остаться здесь настолько долго, насколько позволит богиня.
— Богиня милостива! — широко заулыбался мужчина. — Она всегда прислушивается к нашим мыслям и желаниям.
Вот только бедный Ариэн на этой почве дошел до сумасшествия…
— Это счастье и великая честь — работать на наших мудрецов и управителей, — продолжил он. — Мой отец и дед служили хозяевам Дома Круга. Теперь мой черед. Когда настанет время, то меня заменит мой сын. Друды общаются с богиней напрямую им некогда заниматься мирскими делами. Своим трудом мы облегчаем их служение.
— Ваш труд необходим городу также, как и служение Друидов.
— Все мы служим преблагой богине, — и конюший воздел очи горе. — Кто как способен. А некоторые забываются, — вздохнул он и серьезно глянул на меня. — Тогда получаются либо скорбные разумом, как наш Безумец, либо еретики. Как те, что живут в крысиных норах Бедняцкого района. Но преблагая богиня Митара очистит город от скверны, жаждущей выбраться из канализации города, помяните мое слово!
Я потупилась, в неприятный холодок завернулось сердце. Быстро попрощавшись и оставив Салму на поруки конюху, я вошла в Дом Круга. В большом холле у входа дежурили два стражника, едва тлели огарки свечей и все, казалось, погрузилось в тишину и отдых. Но ко мне, возбужденной и взбудораженной, сон не шел. Идти наверх и ворочаться в кровати не хотелось. Нужно подумать. Там, где никого нет. И ноги понесли меня по темному коридору в сторону мастерской. Туда, где все началось.
И, как назло, вдруг распахнулась дверь, ведущая в маленькую библиотеку, и в коридор уверенной пружинящей походкой вошел Аксельрод. Я даже чуть сбавила шаг. Что он вообще делает здесь в такое время⁈ Разворачиваться и идти обратно было уже поздно, поэтому я продолжила свой путь. А он шел мне навстречу и что-то насвистывал. Я остановилась, почтительно склонив голову. Воплощающий Воздух и мой тайный начальник ухмыльнулся, подходя ближе. Взгляд его был слегка уставшим и одновременно смешливым:
— Как твои дела? — чуть вздернув нос, без тени издевки, поинтересовался самый продуктивный агент и разведчик Империи.
— Все в порядке, лиджев…
— Ночные прогулки, Минати? Не боишься, что тебя неправильно поймут? У Эписьена Паскальде тут везде глаза и уши. И не только у него…
— Отправиться на вечернюю молитву в Храм — не преступление, — быстро нашлась я. И ведь даже почти не соврала.
— Похвально, ты меня удивила, — он сложил руки на груди, взгляд стал цепким и твердым. — Когда ты закончишь свою работу над статуей? Время на исходе.
— Немедленно, лиджев, можете мне поверить. Я как раз направлялась в мастерскую.
Теперь он глянул на меня заинтересованно, приподняв одну бровь. А я старалась не растерять самообладания, не выдать своего разворошенного состояния и не ляпнуть лишнего. Даже у стен есть уши. Уж мне ли этого не знать.
— Я желаю тебе успехов, Минати… Не подведи… Нас, — многозначительно сделав ударение на последнее слово Аксельрод двинулся дальше по коридору. Фух, теперь можно выдохнуть. Или нет? Он мне угрожал?
Почти все свечи в мастерской догорели, робкий лунный свет проникал сквозь неплотно занавешенные окна. Комната, погруженная в темноту, выглядела иначе, чем днем — таинственной и нереальной. Я поднялась на постамент, легким движением руки установила на причитающееся место ровный ледяной куб. Прикоснулась, ощущая холодную гладь. Блики огоньков танцевали на его поверхности, являя миру кривое зеркало. В это зеркало я видела себя и свою жизнь. Этим же искривленным зеркалом стала жизнь Ариэна.
Я не могла называть его Безумцем. В моем сердце поселились жалость и сострадание к талантливому художнику, который возжелал невозможного и не смог заглянуть за грань. Перейти ее. Бездна оказалась сильнее и затянула его. Он сказал, что сгорел. Он сказал, что в его снах, где раньше была Она, теперь лишь тьма и пустота. Разве это правильно? Разве это честно? Справедливо? Вот так обходиться с поверившим, с полюбившим, с положившим свою жизнь на алтарь. Жизнь — это ведь не игрушка. Нельзя ее выкинуть просто так, когда надоест. За любовь надо платить любовью. За службу надо платить справедливостью. За веру надо платить оправданием доверия. Или не принимать их совсем.
Если боги существуют и Митара реальна — как она могла такое допустить? Как благая и милостивая богиня может одновременно быть так жестока? А ее подданные, исповедующие нетерпимость! Этот конюх — он ведь только что читал мне проповедь против «еретиков». С какой брезгливостью говорил о них Аксельрод. Как они зовут свою богиню? Милостивая и карающая, прекрасная и жестокая, щедрая и справедливая? За что покарали Ариэна? За что собираются обрушиться на своих же сограждан?..
А за что в Империи угнетают магов?
А за что в Империи недолюбливают эльфов?
А за что тебя отправили на Болота без должной подготовки?
Нет, я не слушаю, нет…
Нет…
Это несправедливо…
Если бы я была богиней, я бы так не поступала.
Если бы я была богиней, я выслушала бы всех и каждого, я воздавала бы по заслугам, а не по своим прихотям.
Если бы я была богиней, я не заставляла бы людей лгать и скрываться, идти против своей природы и губить жизни.
Глупая девочка с наивными мечтами…
Дай мне маяк. Укажи мне путь. Мне страшно… Зачем я здесь? Они молчат и лишь тихо душат в объятиях. А из-за углов разливаются тьма и яд.
Дай мне свет. Освети мне дорогу. Помоги встать. Мне страшно… Здесь, на гиблых болотах в плену чужих планов, как марионетка, как кукла, вынуждена подчиняться, делать глупости, метаться и все время бояться. Я не хочу бояться.
Вспомни…
Я не хочу помнить… Я хочу забыть… Я не как они. Я плохая. Я — гной.
Поверь, почувствуй, загляни в себя… Отбрось шелуху, страх и копоть. Наносное, чужое, что насильно в тебя вдалбливали. Что ты видишь? Какой ты себя видишь? Ты сильная и смелая, ты борец, ты бегун на длинных дистанциях. Перестань бояться себя и своих сил. Раскройся и поверь.
Я боюсь. Я не хочу чувствовать. Не хочу помнить. Не хочу смотреть. Я открою глаза, а вокруг лишь серый искрящий страх и гулкая ненависть. Неприятие. Если я забуду, то и они не увидят. И не будут меня бояться. И я не буду бояться.
Страх держит тебя. Отпусти. Он чужой. Не дай себя одурачить. Не попадись в их сети. У них — только страх.
Ты справишься. Ты готова.
Я почувствовала, как ладонь крепко прилипла к ледяному кубу. Через руку по всему телу вдруг побежали маленькие колючие заряды. Страшно. Я должна. Бьет крупной дрожью. Все естество устремилось навстречу ледяной мгле. Каждая капля крови в венах остановилась, застыла и потребовала покинуть тело, ринуться к творящейся за закрытыми глазами магии. Выворачивает жилы и связки. Стон. По щеке покатилась холодная соленая слеза. Сейчас застынет, не выдержав окутывающего мороза. Больно. Сердце вырывается вперед, к магическим завихрениям. Оно живет своей жизнью. Оно жаждет встречи. Она была предназначена, уготована и теперь свершится. Наконец. Как долго пришлось ему ждать! Вторая слезинка. Жду, сцепив до скрежета зубы. Терплю пересборку организма на мельчайших, неведомых ранее уровнях. Донастройку. Губы дрожат. Дыхание мелкое, рваное. Остановилось. Тьму перед глазами прорывают миллионы ярких золотых нитей. Прошибает дрожью. Стон. Я не отпущу. Я не сдамся. Это мое. Мне надо. Я вижу.
Хрип. Нет сил. Но продолжаю стоять. Все тело требует отдыха. Отдыха от боли, от ярких потоков, от меня, от вас, от всего. Бьется пульс. Я вся — пульс. Гудит вокруг. Или это только в ушах? Первый удар. Импульс сотрясает. Второй. Сквозь плотно прижатую ладонь пробивается слепящий свет. Третий.
Крик.
Меня кидает на пол, осыпая бессчетными льдинками. Наваждение. Ничего не вижу. Стон. Утираю слезы с лица. Они такие холодные. Почти хрупкие.
Ослепленная, измученная, полулежа, поднимаюсь на локте, чтобы взглянуть. В свете огней, свечей и лунных бликов на меня сверху вниз взирает гармония. Захлебываюсь и хвастаюсь за горло. Снова низвергаюсь, но не в силах оторвать взгляд. А она смотрит, в глазах плещется океан мудрости и покоя. Полуулыбка почти материнская, ни капли самодовольства или презрения. Она приветствует меня. Она рада встретиться. Увидеть. А я?.. Это — моя богиня? Она… Не похожа на то, какой я видела Митару. Я добавила слишком много от себя? Доспех. За спиной раскрылись огромные крылья. Она довольна. Славьте Богиню-Покровительницу!
Бездна!.. Почему она так непохожа?
И вновь страх. Страх пополам с благоговением. Ведь она — это то, о чем я думала. И она не похожа.
Не знаю, сколько времени я так полулежала на полу в мастерской, среди тающих льдинок и лунного света. Физическое и магическое истощение, казалось, было даже более сильным чем в тот раз, на озере в лесу. Тогда меня спас Аксельрод. Теперь я не хочу ничьей помощи.
Как больная и изувеченная, я сползла с постамента на пол. Растерла по лицу грязь и слезы. Последнюю каплю магии потратила на крошечную чашку чая, которую научил создавать Тильгенмайер. Первый же глоток успокоил расшалившиеся нервы, расслабил сведенные спазмом мышцы и связки, растворил ком, засевший в горле. На пределе сил и возможностей, я поднялась и подошла к выходу. Впереди — темная лестница, несколько темных коридоров и бездна знает сколько еще поворотов и выступов в стенах.
Но я справлюсь. Я создала статую богини. И это — колоссальное достижение. Мое достижение. Значит, я все-таки на что-то способна.
И впервые с момента, как я покинула Империю, страх отступил.
[1] Лид (то же, что и лиджев; слово на двирда́нике — древнедруидском ритуальном и письменном языке) — господин, воин (двир.)
[2] Бат-Абди́р ак Двастара́м (мет. Управляющий городом/Совет Правителей) — сословно-представительский орган, возглавляемый Правителями, в который также входят представители воинов, торговцев, крестьян и прочих. Является скорее данью древним традициям, занимаются совещаниями, составлением резолюций, просьб к Кругу
[3] Па́льта — раб (мет.)
[4] Вольные Города Побережья — союз городов, расположенных на восточном побережье моря Лорктуа́р
[5] Муза — прозвище всех актрис, играющих в тиффалейских театрах в «легких» танцевальных постановках
[6] Сама́н Хима́т — праздник Ухода Митары, отмечается в день осеннего равноденствия
[7] Мика́рли — матушка (мет.)
[8] Кхафта́р — букв. Госпожа (двир.)
[9] Монта́ри (мет. золото) — золотая монета, распространенная в городах-государствах Великого Болота
[10] На́бе — сын (мет.)
[11] Серту́б — название месяца, которое можно соотнести с «августом» (мет.)
[12] Тсе́ла — отвар (мет.), специальный отвар, создающийся на основе частей родового древа Правителей. Возможность попробовать ее дается только равным или самым уважаемым гостям
[13] Мост Эрги́йля — большой подъемный мост, соединяющий Академию Друидов и Академический район города Асмариан. Эрги́йль — Друид, первый Смотрящий Академии Друидов
[14] О́ттер — название месяца Друидского календаря, которое можно соотнести с «сентябрем» (мет.)
[15] Мост Мысли и Моления — соединяет Храмовый район и Академический район
[16] Ак на́бе сакш — Сын мой (мет.)
[17] Больница «Приют» — друидская больница в Храмовом районе, находится на попечении Тонии Эстеллы
[18] Денежный мост — соединяет Академический район и Торговый район
[19] Гри́нтер — название месяца Друидского календаря, которое можно соотнести с «декабрем»
[20] Антуан де Сент-Экзюпери «Маленький принц»
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска и скачивания книг
Книжный Бот
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
ВКОНТАКТЕ