Радогощь (СИ)

Глава 15. Колодец с мертвой водой

Кричу, брыкаюсь, пытаюсь скинуть их с себя, но что-то обволакивает меня, не дает сопротивляться, трудно дышать. Наконец я сдергиваю с себя платок и вдруг вижу, что я лежу на диване в доме у Серафимы Трофимовны, и не платок на мне вовсе, а одеяло. Скрутилось, обвилось вокруг моего тела, сдавило грудную клетку и не дает дышать. С трудом сажусь на постели, одеревенели мышцы от долгого сна и потираю глаза. Это всё мне приснилось? Я не сбегала ещё никуда?

— А, проснулась уже?

В комнату входит Серафима Трофимовна. В руках у неё свернутое банное полотенце. Смотрю на неё, хлопая глазами. Ведь всё было так реально, неужели всё-таки это был просто сон?

— Сегодня банный день, — говорит она. Подымайся, я уже и баньку натопила, — говорит она, кладя на стол полотенце.

— В баньку? — удивленно переспрашиваю я. — А мне разве не нужно на почту?

— Да всё, вышло твое время, теперь кто-то другой будет вместо тебя, — как-то таинственно отвечает она.

Встаю с дивана, смотрю на свои джинсы, наброшенные на стул. Если это был не сон, значит, джинсы сейчас будут порваны на коленке. Хватаю их, подтягиваю к себе, разглядываю ткань — целые, ни одной даже малюсенькой дырочки. Оглядываю свои ноги — тоже всё в порядке, кожа нигде не содрана. Беру рюкзак, лямки целые, достаю смартфон, пытаюсь его активировать, но он всё также отключен, не зарядился. Неужели мне всё приснилось? Но это было опять настолько всё реально, словно произошло взаправду.

— Ну, собирайся-собирайся, что ты как неживая? — торопит меня Серафима Трофимовна.

Вздыхаю, вынимаю из рюкзака одежду, которая осталось почище, и, правда, нужно в баню сходить, столько времени хожу немытая. Опять пытаюсь подсчитать сколько дней я уже тут, но без толку — всё путается и перемешивается в голове.

Выходим с Серафимой Трофимовной во двор. Осень, как осень, листья желтые, тепло. Неужели и вправду мне приснилось лето? Смотрю на яблоню — вся в золотистой листве и в яблоках — и недоумеваю. Ведь голые ветки были и потом Серафима Трофимовна же сняла последний урожай, что происходит?

— Ну что ты стоишь, как неприкаянная? Идем, готово уж давно всё, — торопит меня Серафима Трофимовна.

Баня стоит новая недавно срубленная и поставленная, взамен той, что разрушил Лихай. Быстро как-то они управились. Внутри вкусно пахнет выделившейся смолой. Натоплено сильно, пар так и валит. Раздеваемся в предбаннике, я складываю вещи аккуратненькой стопочкой, обертываюсь широким полотенцем и захожу в парилку. Пара столько, что и не разглядеть, где палати, а где тазики с водой. Пол земляной, через всю длину баньки проложены узкие доски.

— Ух, давай папарю тебя, — предлагает Серафима Трофимовна. — Забирайся на палати.

Залажу наверх, стелю полотенце и ложусь на живот. Серафима Трофимовна окунает березовый веник в воду и начинает охаживать меня, хорошо парит, зажмуриваюсь от удовольствия. Пар клубами заворачивается над моей головой. Вдыхаю березовый запах, расслабляюсь и наслаждаюсь теплом. Хорошо в баньке.

— Банька то самое место, где встречаются все четыре стихии — земля, воздух, вода и огонь, — слышу голос Серафимы Трофимовны, но уже не вижу её за завесой пара. Вода и воздух окончательно перемешались.

Сначала не придаю значение её словам, а потом вскакиваю, будто громом пораженная. Я уже где-то это слышала! В лесу! Тот чертенок предупреждал меня. Что же он сказал? Морщу лоб и пытаюсь вспомнить.

Вспомнила! Он сказал мне, что я навсегда уйду из этого мира, если попаду в место, где встречаются все четыре стихии. Судорожно сглатываю, поднимаюсь, заворачиваюсь в длинное полотенце.

— Серафима Трофимовна? — тихонько зову старушку.

Но она не откликается. Тишина. Только огонь ревет в печке, да пар всё валит и валит. Вдруг сквозь эту белую пелену я вижу красное марево, словно огонь оживает, вырывается из печи, вываливается горящим комом и на моих глазах начинает расти, принимая облик какого-то огромного существа. Я вздрагиваю, отскакиваю в угол и тут земля поднимается вверх, отбрасывая в сторону доски. Закручивается, трясется, падают с неё комья земли. Вода из большого бака взмывает ввысь, уплотняется, разбрасывает в стороны брызги. Откуда-то врывается вихрь, проносится по стенам баньки, закручивая все остальные стихии в единую цепь, свистит в ушах, я с трудом удерживаю на себе полотенце, чтобы его не сорвало с меня. И вот уже четыре огромных элементала стоят передо мной. Черный, с которого сыпется земля. Красный огненный, весь состоящий из дрожащих язычков пламени. Ярко-синий, булькающий, срывающийся капельками воды. И серо-голубой, воздушный.

Всё трясется, гудит, вот-вот банька разлетится по бревнышку. Замечаю в потолке небольшое оконце, запрыгиваю на палати, с силой выдавливаю стекло вместе с рамой и выбираюсь наверх. Оказываюсь почему-то не на крыше, а на лугу, словно баню засосало под землю, всё там гудит, трещит, из открытого окошка валит пар.

Вижу впереди огромный шатер, что тогда стояли на когальской пожне. И даже дверки такие-же расписные, наверху резные окошечки.

Озираюсь, ничего не понимаю: как я сюда попала? где Небыдовка? куда пропал дом бабки Ягодиной?

Отворяются дверки и в проеме появляется девушка с младенцем на руках. Приглядываюсь — Олеся. Бледная, волосы подросли после того, как их обрезали, уже стали ниже плеч. На ней простое белое одеяние — не то платье, не то сорочка.

— Дарина! — кричит она и машет рукой, подзывая меня, — иди ко мне.

Босиком бегу по холодной жухлой траве. Как я рада вновь увидеть Олесю, но и боязно отчего-то, сжимается мое сердечко в каком-то жутком предчувствии. Подбегаю к ней, кидаюсь в её объятия, затем чуть отстранившись, внимательно рассматриваю её лицо.

— Я снова сплю? — робко спрашиваю я.

— Нет, — смеется она, укачивая, завернутого в пеленки ребенка.

— Тогда как я тут оказалась? Я снова на пожне?

— Да! Идем в шатер, — приглашает она.

Заходим внутрь, тут уютно, большой ковер на полу, возле круглой стены сложены одеяла и подушки. Олеся кладет ребеночка в люльку. Рядом ещё кроватка, там лежит малыш постарше, полгодика, наверное, уже ему.

— Как я рада, что ты вернулась, — говорит Олеся, ещё раз оглядывая меня. — Жду тебя здесь со дня на день.

Судорожно сглатываю, обнимаю себя за плечи, мокрой в одном полотенце прохладно.

— Олеся объясни, что происходит, — прошу я. От холода у меня зуб на зуб не попадает.

— Так ты замерзла поди? — улыбается Олеся. — Я сейчас. Ты за моей малышкой и за Игорьком только присмотри.

Олеся убегает за перегородку. Смотрю на этот шевелящийся комочек в пеленках и у меня сжимается сердце. За её малышкой? В каком это смысле? Олеся возвращается быстро, приносит такое же льняное платье, как у неё с вышивкой на груди.

— Надень мое платье, я сама вышивала, — хвастается она.

Беру из её рук платье, недоверчиво смотрю. Не знала, что Олеся так красиво вышивать умеет, ни разу не видела её с иголкой в руках. Сбрасываю полотенце, натягиваю платье.

— А тебе идет, — говорит она, оглядывая меня. — У нас с тобой похожие фигуры.

Ребенок в люльке вдруг всхлипывает и заливается слезами.

— Тихо, тихо, дочка, — шепчет Олеся, покачивая люльку.

— Дочка? — спрашиваю я.

— Да, — улыбается Олеся, — я её недавно родила. А это Игорь, разве не узнаешь его? — она гладит по головке другого малыша. — Корней Иваныч принес его из Небыдовки, рассказал, что он без спросу отведал молодильных яблок и превратился в младенца. Ну, ничего, у нас семья большая, с любовью вырастим его, — улыбается она.

— Но как ты так быстро родила? — удивляюсь я.

— Так уж год прошел с того дня, как я замуж вышла, — смеется Олеся.

— Что? Нет! Не может такого быть! — вскрикиваю я. — Олеся, скажи, что ты пошутила. Как год? Нас бы давно уже нашли за это время.

— Нас невозможно найти, глупенькая, — улыбается Олеся, обнимая меня, — неужели ты до сих пор не поняла?

— Что? — У меня наворачиваются слезы, — что я должна была понять? Олеся, скажи, наконец, что всё это значит — твое странное замужество и это вот всё?

Неожиданно в шатер входит какая-та женщина, одета в такое же платье, улыбается мне, держит за руки мальчика и девочку, примерно пяти и трех лет.

— Давай я с дитятками посижу, а ты иди в соседний шатер, поговори с подружкой, я вам чай приготовила, — говорит она, садясь рядом с люлькой.

— Спасибо тебе, Милена. — Олеся целует её в щечку, берет меня за руку и ведет из шатра.

— Кто это? — спрашиваю Олесю, переминаясь с ноги на ногу. Хоть я уже и в платье, но босиком холодно.

— Это вторая жена моего мужа, она обычно со всеми детьми сидит.

Заходим в другой шатер, здесь тоже ковры кругом, на полу разбросаны подушки. Посередине низкий резной столик, на нем уже всё приготовлено к чаю.

— Садись чай пить, — приглашает меня Олеся, опускаясь на колени перед столиком.

Сажусь на подушки возле столика, застеленного красивой вышитой скатертью со знакомым уже мне орнаментом по подолу. Олеся наливает из самовара чай, пахнет ароматными травами. Смотрю на всевозможные пирожки и перепечи, кажется, это так давно было, когда мы вот так питались, как только приехали на эту проклятую пожню. Смотрю на Олесю, на её тоненький едва заметный шрам на шее, уже слившейся со цветом кожи. Она замечает мой взгляд и улыбается.

— Олеся, скажи мне, что это всё сон, и что мы скоро вернемся домой, — жалобно прошу я.

— Это не сон, Дарина, — серьезным тоном говорит она, садится рядом со мной. — Поверить не могу, что ты вернулась, и ты рядом со мной.

Она гладит меня по голове и слезы градом вырываются из моих глаз.

— Пока ты пропадала неизвестно где, я жила в когальской деревне. Я же замуж вышла, и Антон увез меня в свой дом. Я дочку родила. У Миланы, второй жены Антона, двое детей. А у первой Марии — трое. Мы все любим друг друга и заботимся друг о друге. Дарина, я счастлива. Я очень счастлива, — рассказывает она и её глаза блестят. — Прошел год и снова на Радогощь мы вернулись на старую пожню, чтобы вновь отпраздновать этот праздник, до того, как насовсем отправится в иной мир. Ты тоже можешь выйти замуж и быть счастливой, сейчас самое время для свадеб, — добавляет она. — Ты могла бы это сделать ещё в прошлом году, когда Елисей выкупил тебя, но ты сбежала и зависла между мирами. Я так ради тебя старалась

— Что? — отрываюсь от неё и удивленно смотрю на неё. Я уже позабыла этот Олесин поступок, а она до сих пор мечтает выдать меня замуж за когала.

— Я всё знаю про тебя, Дарина, — говорит она, — ты попала в Небыдовку и там провела год.

Судорожно сглатываю и смотрю на неё во все глаза.

— Ты знала, где я нахожусь и не помогла мне? — взрываюсь я.

— Я не могла, это межмирье, там только духи и стражники между мирами. Корней Иваныч сообщил нам, что ты и Игорь попали к ним, и остановились у бабы Ягодиной. Кирилл тоже застрял в Небыдовке, его утащил Лихай.

— А ты знаешь, что произошло с Аней? — спрашиваю её.

— Да, — кивает она, — она стала пленницей стража родников.

— Олеся, я всё равно ничего не понимаю, ты можешь объяснить мне всё по порядку? — прошу её.

— Хорошо, — она кладет свою руку на мою, — ты же знаешь, что когалы это древний скрывающийся от всех и почти вымерший народ?

— Да, — нервно сглатываю я.

— И что никто не может их увидеть, если они сами не захотят показаться?

— Угу.

— Потому что они живут немного в другом измерении, и чтобы к ним попасть, нужно сначала умереть, а потом ожить, — улыбается она.

— Что? — вскрикиваю я.

— Их мало, поэтому время от времени они приглашают невест со стороны. Антон выбрал меня, и мне пришлось умереть. Чтобы меня оживить, нужна была живая и мертвая вода. Сначала за живой водой отправили Аню, но Кирилл не решился отправиться за ней, поэтому она утонула и навсегда осталась пленницей стража родников. Потом отправили тебя, ты умерла, когда упала в колодец. А Елисей не испугался, он спустился на дно родника и выкупил тебя у Аргаста, отдав ему свою кровь. Елисей хотел, чтобы ты стала его невестой, а ты сбежала и попала в небытие, подвисла между жизнью и смертью на целый год.

— Нет, я не верю тебе! Я не мертвая, я живая, я дышу!

— Тебе это кажется, Дарина, — спокойно произносит Олеся. — Вот смотри, я докажу.

С этими словами она берет нож и резким движением всаживает мне его в руку, проводит им от моего запястья до сгиба локтя, делая очень глубокий разрез. Вскрикиваю, отдергиваю свою руку и сжимаю рану. Жду, что сейчас кровь хлынет ручьем, но крови нет. Отпускаю руку, смотрю — порез глубокий, но кожа чистая, нет ни одной красной капельки.

— Что происходит? — шепчу я.

— Ты мертвая, — говорит мне Олеся.

Всхлипываю.

— Но я же чувствую боль, — возражаю я.

— Это тебе только кажется, ты помнишь, те ощущения, что были у тебя при жизни и твой мозг подает их тебе, а на самом деле ты ничего не чувствуешь, ничего не осязаешь, — объясняет она.

— Олеся, я не хочу так, я хочу быть живой! — кричу я, — верните мне мою жизнь!

Но Олеся молчит, только улыбается.

— Это невозможно, — тихо произносит она.

— Ты говоришь так, как тот отшельник, — бурчу я, обхватывая себя за плечи.

— Какой отшельник? А, страж между мирами, — кивает она. — Ты его видела?

— Да, пару раз. Он похож на ворона и ещё у него есть мешок с черепами. Он кидал их в котел и заплетался пар, образуя портал в наш город. Я хотела сбежать…

— У тебя бы не получилось, глупенькая, — говорит она, поглаживая мою руку. — Когда ты его видела?

— В лесу, как только мы сбежали, и потом в Небыдовке, — отвечаю я.

— Ну, всё верно. Ты видела его в последний день истинной недели и в последний день истинного месяца. Тогда ты можешь увидеть немного свой мир, но попасть обратно невозможно.

— Что за «истинный»?

— Древнеславянский календарь, когалы живут по нему, а не по общепринятому григорианскому. Его и называют «истинным». Он очень удобен — в неделе девять дней, а в месяце сорок. И каждый месяц ровное количество дней, и каждый месяц начинается с понедельника, — объясняет она. — Вот ты и видела наш прошлый мир на девятый, а потом на сороковой день после своей смерти.

— Нет, ещё недавно, вчера я попала даже в наш мир, через калинов мост.

— Это было не вчера, а полгода назад. Ты проспала последние месяцы. Слишком уж ты непоседливый мертвец, оказалась, поэтому тебя усыпили до срока. Через полгода после смерти тоже открывается портал в тот мир, но стражи возвращают всех обратно.

— Угу, — бурчу я. — Меня они и вернули.

— Вот и хорошо, — улыбается Олеся. — Ты всё равно не смогла жить среди живых, ты мертвая.

— А как я попала сюда? Я вообще парилась в бане…

— Всё правильно. Когда вышел срок, исполнился год, бабка Ягодина переправила тебя сюда через древний портал — баню. Славяне испокон веков отправляли мертвых через баню. Там, где встречаются четыре стихии — огонь, вода, земля и воздух, там и мертвые находят свой дальнейший путь. Её порой просто бабкой Ягой кличут.

Вздрагиваю от этих слов.

— В смысле?

— Ну, а ты думала? Неспроста же её превратили в страшного сказочного персонажа, нельзя всем всю правду рассказывать. Бабка Ягодина охраняет проход от живых к мертвым и переправляет через портал в бане. Помнишь, как в сказке: «накормила богатыря, в баньке попарила, спать уложила и дорогу к Кащею показала». То есть проводила в мир мертвых.

Хмурюсь, вспоминаю картину с изображением бабы Ягы в доме у Серафимы Трофимовны и понимаю, что Олеся права.

— А Корней Иваныч — волчий шаман, Кащь, в сказках о нем говорится, как о Кощее Бессмертном, — продолжает она рассказывать.

— Постой, но если и ты умерла, то как ты родила ребенка? — вдруг вскидываюсь я. — Мертвые не рожают детей!

— Меня оживили с помощью живой воды, я же рассказывала. Когда отрезали голову, спрыснули мертвой водой и голова приросла обратно. Потом облили живой и я ожила, скоро перейду в другое измерение. И ты можешь тоже перейти. Елисей ещё ждет тебя. Он же тебе понравился?

— Ну, понравился. Но я всё равно хочу домой, — капризно добавляю я.

— Но это невозможно, Дарина. — Олеся обнимает меня. — Я рада, что ты у меня есть. Что ты здесь. Тут хорошо, но мне так не хватало тебя. И я буду счастлива, если ты тоже перейдешь со мной.

Тыкаюсь мокрым лицом в её грудь, как я устала от всего этого, а сейчас так хорошо прижаться к родному дорогому человеку.

— А Лера? Что с ней? И с Даней? — вдруг вспоминаю я про ребят, которые были с нами.

— Лерина урожденная когалка, просто иногда выходит в мир и приглашает людей со стороны, тоже для поддержания рода. Они так часто делают, иначе племя не сможет выжить, без притока свежей крови, — объясняет Олеся. — Даниил согласился, и она привезла его.

— Он согласился, а меня ты не спросила — хочу ли я этого! Против моей воли притащила, обманула, — угрюмо бурчу я.

— Ну, извини, — спокойно произносит она. — Я очень тебя люблю и не хотела с тобой расставаться.

— Послушай, — говорю я и стискиваю Олесину руку. — Если баба Ягодина проводник, то она может вернуть меня обратно к родителям?

— Нет, Дарина. — Олеся гладит меня по голове. — Ты не сможешь вернуться. Как ты это не понимаешь? Ты теперь в другом мире и цени то, что есть. Ты уже взрослая, хватит цепляться за родителей. Елисей любит тебя, свяжи свою жизнь с ним.

Я слушаю её и плачу, кладу голову на её колени, она гладит меня успокаивает. У меня слипаются глаза, то ли от чая, то ли от переживаний. Перед глазами встает картина того момента, когда Олесе перерезают горло. И не верится, что уже год прошел с того момента, а я будто всё проспала или ходила какая-то одурманенная. Тут мне приходит в голову, что это всё из-за чая, терпкий он, и на каких-то травах. По началу вроде вкусный, бодрит, а потом противная горечь во рту и спать всё время хочется, голова становится тяжелой. Незаметно засыпаю.

И снится мне будто я бреду по темному лесу, опавшая хвоя больно колет мои босые ноги, но я всё равно упрямо иду вперед, раздвигаю тяжелые еловые ветви, продираюсь сквозь дерби молодняка, пока не упираюсь в ворота. Так забавно — забора нет, а ворота есть, огромные дубовые, на филенках вырезаны диковинные птицы и звери. Можно же просто вокруг обойти и дальше продолжить путь, но я отчего-то знаю, что нужно пройти именно через эти ворота.

Застываю на месте, обводя пальцем контуры вырезанных животных, мне страшно толкнуть створки и войти. Неизвестно, что меня там ожидает, плохое или хорошее. А если я снова попаду в какое-нибудь жуткое место на подобии Небыдовки? От этой мысли мурашки бегут по всему телу. Но я всё равно набираюсь храбрости и толкаю створку. Ворота с громким скрежетом распахиваются, пропуская меня внутрь. Вхожу и они так же оглушительно захлопываются позади меня.

Оглядываю место, куда я попала. Это ровно очерченная зеленая полянка, трава аккуратно скошена и собрана, вдалеке вижу стог сена и литовки, а впереди высятся амбарные постройки. Пересекаю поляну, подхожу ближе. Тут каменный очаг выдолблен прямо в скале, на нем огромный котел, возле него валяются пустые мешки. С моим появлением вдруг взметаются ввысь черные вороны и начинают кружится над поляной. Слышу шаги, оборачиваюсь — ко мне хромая направляется всё тот же отшельник в знакомой шкуре с черными перьями. Один из воронов, самый большой, садится ему на плечо, и отшельник кормит его сырым мясом.

— Всё никак не уймешься? — хрипло говорит он, подходя ближе ко мне. — Я же тебе сказал, невозможно то, что ты просишь.

— А просто показать можете? — жалобно прошу я, — в последний раз взглянуть на свой мир, до того, как я его навсегда покину.

— Не время ещё, позже приходи, — отвечает он. — Не видишь, у меня и очаг остыл и в мешках пусто.

— А когда? — спрашиваю я.

— Я сам тебя позову, — отвечает он.

Нервно сглатываю, киваю.

— Значит, мне уходить? — спрашиваю его.

— Да, — кивает он.

Разворачиваюсь и медленно бреду обратно, чувствую его пронзительный взгляд, направленный мне в спину и мне становится не по себе. Обнимаю себя за плечи, ежусь, стараюсь быстрее пересечь полянку и вдруг вижу нелюдей. Они притаились в тени сосен, только их темные мантии колышутся на легком ветру, в их бледных руках зажаты литовки и острые лезвия сверкают на длинных косовищах. Замираю. Мне страшно покидать этот круг, кажется, что если я выйду за ворота, то они накинутся на меня.

— Что же ты не выходишь? — вдруг раздается голос позади меня.

Вздрагиваю, оборачиваюсь и вижу отшельника. Как-то незаметно он подобрался ко мне, что я даже не услышала его шагов. Или он всё это время шел за мной по пятам?

Я киваю в сторону нелюдей, он прослеживает мой взгляд.

— А, понятно, — усмехается он. — Иди, не бойся, они больше не тронут тебя.

Он распахивает створку, и выпроваживает меня, выталкивает просто силой. Я пересекаю черту и…

И вдруг просыпаюсь.

Потираю глаза. Ничего не понимаю со сна, сердце бешено колотится. Осматриваюсь. Олеся ушла куда-то, оставила меня одну. Встаю на ноги и выглядываю из шатра. Пусто на улице, туманно, сумрачно.

Выхожу за порог и бреду по траве. Теперь мне не холодно босиком по траве. Иду мимо белых шатров, мимо потухших костров, тянет меня к реке, как магнитом, будто ждет меня там спасение. По знакомой тропинке спускаюсь вниз, дохожу до мостков. Река, как и прежде, теряется за туманной завесой и нет плота. Вздыхаю, сажусь на доски, окунаю босые ноги в воду.

На гребнях волн поигрывают солнечные зайчики и вода на удивление теплая, так и манит искупаться, несмотря на то, что уже последние дни сентября. Можно попробовать переплыть реку, страшно, конечно, но чего мне терять? Если Олеся говорит, что я мертвая, значит, мне ничего не сделается. А если живая, то обязательно выплыву, доберусь до того берега. Соскальзываю с гладких досок и плюхаюсь в воду, ухожу сразу глубоко.

В ушах звенит, перед глазами проплывает тина, всё вокруг в темно-зеленых красках, немного содрогаюсь от холода, в толще воды оказывается не так уж и тепло. Я снова могу дышать под водой или вообще не дышать, по крайней мере, я не захлебываюсь. Платье обволакивает меня, наливается тяжестью, тянет на дно. Я опускаюсь пяточками на мягкий дерн, осматриваюсь, вижу столбы, торчащие вверх. Я подпрыгиваю и делаю пару движений, и вода подхватывает меня, тянет, я плыву между вырезанными из дерева идолами, поднимаюсь всё выше и выше, и вдруг стукаюсь макушкой обо что-то твердое. Отклоняюсь, поднимаю вверх голову и не сразу соображаю, что это за темный прямоугольник плывет надо мной. Плот!

Изо всех сил работаю руками и выныриваю на поверхность. Это действительно плот и на нем люди, нормально одетые, не по-когальски, обыкновенные. Узнаю того самого старика, что переправлял нас. Выпрыгиваю из воды, машу руками, кричу, чтобы меня услышали и обернулись. Нужно предупредить их, чтобы они не плыли на тот проклятый берег, а повернули обратно, взяли меня с собой. Но вместо крика из меня вырываются только пузыри. Я как рыба, выброшенная из воды. Одна девушка всё же оборачивается, и я узнаю Леру. От удивления даже перестаю кричать и махать руками. Лера скользит по мне взглядом, узнает меня и улыбается, и, конечно же, ничего не говорит другим. Вот же предательница!

Плот быстро удаляется от меня, не догнать мне его, и я принимаю решение плыть дальше, мне необходимо добраться до того берега. Только делаю первый взмах, как вдруг деревянные идолы — зарубы, оживают и перегораживают мне дорогу. Лица у них злые насупленные, они оттесняют меня, не дают плыть дальше, опутывают водорослями. Отчаянно сопротивляюсь, я подобно рыбке, пойманной в сеть, меня тащат глубоко под воду в какую-то темную пещеру и бросают там, закрывают вход огромным камнем.

Осматриваюсь, пещера небольшая, со сводчатым потолком, похожа на высеченный в скале зал. Здесь нет воды, если не считать луж на полу и двух колодцев. Стены чуть светятся, мигают, словно облепленные сотнями светлячков. Рву водоросли, отдираю их от себя, освобождаю руки и ноги, встаю. Пол ледяной, я вся промокшая, в любой другой раз я давно бы окоченела, дрожала бы как осиновый лист и уже бы во всю чихала, но сегодня я ничего не чувствую — ни холода, ни страха.

Подхожу к первому колодцу, опираюсь о бортик, заглядываю. Вода прозрачная настолько, что видны кирпичные стенки, уходящие глубоко вниз. Возможно я смогла бы различить и дно, не будь так глубоко. Иду ко второму, вода тут мутная, белесая, даже запах от неё идет какой-то противный, кислый, что хочется отойти подальше. Замечаю, что из колодца вверх тянется несколько веревок и ещё вижу рычаг. Не отдавая особо себе отчета в том, что я хочу сделать, я опираюсь двумя руками о железную ручку и изо всех сил давлю вниз. Рычаг срабатывает, где-то внутри скалы стучит зубчатое колесо и на поверхность из воды вытягивается плотный мешок.

Иду ближе, заглядываю внутрь и в ужасе отпрыгиваю назад.

Олеся, Аня, Кирилл, Игорь, Даня…

Они все мертвы, все… Лежат с закрытыми глазами, уткнувшись носами друг в друга, изогнувшись в неестественных позах, лица бледны, с легким синеватым оттенком, с темными веками, кожа покрыта ледяной изморосью. Хочется дотронутся до каждого, растревожить, заставить раскрыть глаза, но страшно даже прикоснуться.

Оглядываюсь в поисках помощи, но её неоткуда ждать, я здесь одна, никто не придет, не спасет меня. Возможно, скоро и меня ожидает та же участь, я тоже буду мертва, и меня тоже сбросят в колодец с мертвой водой.

Вдруг слышу шаги, оборачиваюсь, кто-то спускается по каменной лестнице, которую в полумраке я сначала даже не заметила, в страхе пячусь назад, и на светлую стену падает тень волка, из тьмы на свет выходит шаман в волчьей шкуре. Он идет ко мне на ходу откидывая волчью голову, и я узнаю Корнея Иваныча. Позади него нелюди в длинных мантиях и с литовками.

— Зря ты залезла сюда, и всё это увидела, — тяжело вздыхая говорит он, и откидывает обратно рычаг.

Мешок с моими друзьями снова погружается в воду. Нервно сглатываю и отхожу назад, упираюсь спиной в холодные камни. Всё, дальше пути нет.

— Что это? Зачем они там? — еле слышно бормочу я.

— Это мертвая вода и они отдают свою ауру воде, питают её своей мертвой энергией, — отвечает он. — Скоро страж родников Аргаст поднимет эти колодцы на поверхность и можно будет брать воду для обряда, а пока пусть всё останется, как прежде.

Пока он говорит, нелюди окружают меня. Бежать некуда, но я всё же пытаюсь вырваться, кричу, лягаю их в бесполые мантии, но тщетно, их больше, и они сильнее. Накидывают на мою голову черный платок и меня снова поглощает тьма.