Радогощь (СИ)

Глава 13. Одноглазый

Однажды просыпаюсь, выглядываю в окно и ничего не вижу — всё бело и темно, будто кто-то с той стороны заколотил наши окна фанерой.

— Уф, замело по самую крышу, — говорит Серафима Трофимовна, входя в комнату со свечкой в руке.

— И как теперь? — судорожно сглатываю я.

— Будем ждать, когда снег растает, — отвечает мне Серафима Трофимовна.

И спокойно так говорит, будто это у них обычное такое дело, когда сугробы выше дома.

— Да не бойся ты, всё равно время такое, что выходить нельзя, — загадочно произносит она, хитро прищуривая глаз.

— Какое — такое?

— Про это тебе знать не положено, — говорит она и щелкает меня по носу. — можешь ещё поспать, пока есть такая возможность. Я-то вот с радостью прилягу, — добавляет она.

— А мы не задохнемся под снегом? — со страхом произношу я.

— Нет, конечно, — смеется она и тушит свечу.

Следую её совету, забираюсь обратно под одеяло, радуюсь выпавшей возможности не топать сегодня по заснеженным улицам, таская тяжелую сумку, а вместо этого понежиться в постельке сколько мне вздумается. Кладу голову на подушку и сразу же засыпаю.

Просыпаюсь как-то вдруг, будто от толчка. Распахиваю глаза — светло в комнате, значит, сошел снег. Лежу, смотрю по сторонам, лень вставать, хорошо в тепле. И вдруг за окном как раздастся: «бух, бух», что даже стекла в створках зазвенели. То ли землетрясение началось, то ли опять что-то происходит на этом чертовом комбинате, который вроде заброшенный.

Мигом выскакиваю из-под теплого одеяла, отдергиваю занавеску, снег немного оттаял, уже появилась щелочка, через которую можно выглянуть на улицу. Там ходит кто-то огромный и лохматый. Гигантский белый медведь!

— Не бойся, — раздается голос Серафимы Трофимовны, да так неожиданно, что я подскакиваю, — это дух зимы пришел проведать нас.

Медведь топчется огромными лапами, принюхивается к морозному воздуху, проходит мимо нашего дома, от его шагов аж тарелки на столе подпрыгивают, и пропадает в завесе холодного тумана.

— Поспи ещё, — говорит мне Серафима Трофимовна.

Толкает меня обратно на диван, бережно накрывает одеялом, кладет свою ладонь мне на макушку, начинает припевать, убаюкивать. Глаза слипаются под её чарующим голосом, и я снова засыпаю. Снится мне пустота и я в ней всё блуждаю и блуждаю в поисках выхода, но никак не нахожу. Словно заранее знаю, что не выбраться мне отсюда.

— Дарина, вставай, уж солнышко высоко поднялось! — слышу, как будто издалека голос Серафимы Трофимовны.

Иду на голос и вроде бы выхожу из тумана на свет, открываю глаза.

Я всё ещё здесь, на диване у Серафимы Трофимовны.

Зеваю, потягиваюсь, пытаюсь приподняться. Вроде немного поспала, а ощущение, что несколько месяцев пролежала без движения. Разгибаю одеревеневшие конечности. Серафима Трофимовна раздергивает шторы, яркий солнечный свет врывается в комнату. Прищуриваюсь, выглядываю на улицу — снег почти весь растаял, так ещё остался кое-где в тени покосившихся заборов и в ложбинках, лежит с грязными боками, а повсюду уже чернеет мокрая земля да поблескивают на солнце огромные лужи.

— Хватит бока пролеживать, пора уже почту разносить, — ворчит Серафима Трофимовна и лезет снова в тот большой шкаф.

И выдает мне теперь вместо полушубка — куртку, а вместо валенок, не по размеру большие резиновые сапоги. Вздыхаю, завтракаю и снова отправляюсь на почту. Беру у Пелагеюшки большую тяжелую сумку с письмами и снова отправляюсь по адресам.

Хожу по дворам, мешу грязь, кое-где даже чуть ли не засосало мой сапог в большой луже, раскладываю письма по почтовым ящикам и внимательно присматриваюсь ко всему в поселке.

Удивительно как за такое малое время всё так изменилось. Словно была зима, а сейчас уже весна. Солнышко пригревает спину, тает последний снег, высыхают лужи, небо на глазах расчищается и в высоте опять носятся бойкие птахи. Ну, может быть, это так, осенне-зимняя репетиция была, скоро окончательно наступит зима и снова с неба насыплется снега, ещё больше прежнего.

Дохожу до ворот Русланиного дома и такое желание порвать все её письма или бросить мимо ящика в грязь, но я всё же просовываю их в щель и иду дальше.

Подхожу к следующему дому и вдруг во дворе вижу человека, нормального такого человека, не призрака, не непонятного кого, а обыкновенного парня в деревенском ватнике, в смешной меховой шапке с оттопыренным ухом и в до боли знакомых кроссовках.

— Кирилл! — радостно зову я.

Он оборачивается, хмуро на меня смотрит. Какой-то весь потрепанный, грустный, на лице недельная небритость.

— Кирилл, ты узнаешь меня? — обеспокоенно спрашиваю я, а то мало ли, может быть не узнал меня в этом смешном деревенском наряде.

— Угу, — кивает он.

Отворачивается и продолжает рубить дрова. Открываю калитку, вхожу без спроса, смотрю на него. Он хмурится, отводит взгляд.

— Я думала, вы тогда с Аней уехали с пожни. Ну, мне так Лера сказала, — говорю ему.

— Нет, — он мотает головой.

— А куда вы тогда делись?

Он молчит, с остервенением бьет топором по поленьям. Тут до меня доходит, что раз они не добрались до дома, значит, никто так и не узнал, где мы все пропадаем. И в миг я вспоминаю свой не то сон, не то это было взаправду, в том колодце, где Елисей меня спас из лап стража родников, я видела же мертвую Аню.

— Аня утонула? — тихо спрашиваю я.

Кирилл пожимает плечами, как-то ежится, словно ему неприятно это слышать, но не удивляется, значит, он знает про Аню.

— А ты как тут оказался? — продолжаю я расспрашивать.

— Динара, тебе лучше уйти, — наконец произносит он глухим голосом.

— Дарина, — поправляю я его.

Он ничего не говорит в ответ. Мрачно смотрю на него и вдруг замечаю цепь на его ноге, она опутывает его лодыжку и тянется к столбу на крыльце. Я её не сразу заметила, потому что она по цвету сливается с землей.

Хлопает дверь позади меня, я оборачиваюсь и вижу на крыльце дома странного человека: не то мужчина, не то женщина, так с ходу и не понять. Длинные растрепанные волосы касаются плеч, лицо миловидное, утонченное, под длинной челкой скрывается черная повязка на глазу, как у пирата. Человек в свободных штанах и в свитере-балахоне грубой вязки, с дырами и с заплатами другого цвета. Босиком. Почему они все тут выходят на улицу с голыми ногами? И не холодно им?

— Оу, да у тебя гости? Как зовут красавицу? — голос грубый, скорее всего это всё-таки мужчина.

— Дарина, — отвечаю ему. — А вас как?

— Кличут Лихай, а так Алексий, — говорит он, присаживаясь на перила. — Ты не местная?

— Нет, мы заблудились в лесу и случайно попали в этот поселок, — говорю я.

— Мы? Что-то я никого кроме тебя больше не вижу, — смеется он, оглядывая меня, будто бы кто-то мог прятаться за моей спиной.

— Я и Игорь, но его сейчас нет, — отвечаю ему.

Когда я произношу имя Игоря, Кирилл вздрагивает и поднимает на меня удивленный взгляд, но снова ничего не говорит.

— Тогда, может быть, зайдешь в гости? — ласково говорит Лихай.

Он отстегивает цепь от столба и наматывает на свою руку.

— Поторапливайся, — грубо велит он Кириллу, дергая за цепь. — Не видишь разве — у нас гости!

С этими словами он делает мне приглашающий жест.

Поднимаюсь по ступенькам. В любое другое время я ни за что бы не пошла в чужой дом к незнакомому мне человеку, но сейчас мне был важный каждый, кто хотя бы имел вид человека в этом чертовом поселке и с кем можно было бы поговорить и что-то вызнать.

Лихай любезно распахивает передо мной дверь, и я вхожу. Разуваюсь в таком же тесном коридорчике, как у Русланы, вешаю куртку и сумку, вхожу. Комната у него большая, все стены оклеены карандашными рисунками с изображением каких-то монстров. Тут не прибрано, повсюду валяются обломки от мебели, в углу лежат часы с торчащими наружу пружинами. Лихай входит за мной.

— Ну, как нравится? — спрашивает он.

— Да, очень, — говорю я, чтобы не обидеть хозяина.

— Присаживайся, — он кивает мне на кресло.

Сажусь в него, как вдруг у него подкашиваются ножки, и оно падает на пол, едва я успеваю с него соскочить.

— Ой, извини, — смеется он. — Я и забыл, что оно у меня сломано.

Хмуро на него смотрю, да ничего он не забыл, специально предложил мне сесть в сломанное кресло.

— Тогда на диван, — говорит он.

— Тоже сломан? — с подозрением оборачиваюсь я на него.

— Нет, с диваном всё в порядке, — он усмехается, вешает цепь на крючок у стены и задвигает кресло подальше в угол.

Осторожно присаживаюсь на диван, вроде устойчивый. Сам же хозяин залазит с ногами на шаткую двуногою табуретку и балансирует на ней, рискуя опрокинуться на пол. В комнату входит Кирилл, вносит охапку дров, присаживается на корточки перед печкой, открывает чугунную дверцу и подбрасывает в неё поленья. Пламя начинает потрескивать, принимая подношение. Кирилл ещё немного шевелит кочергой и закрывает дверцу.

— Так что же тебя привело к нам? — спрашивает Лихай.

— Я же говорю, мы заблудились в лесу и вышли на ваш поселок, — отвечаю ему.

— Угу, угу, — кивает он и загадочно добавляет, — все мы рано или поздно заблуждаемся в этом мире.

— Не подскажите, как попасть в какой-нибудь другой поселок или деревню? — спрашиваю его. — Может быть есть дорога?

— Нет тут никакой дороги, — отвечает он. — Кто сюда попадает тот навеки остается, если только кто другой не выведет, и то, если в другой мир. Но не все этого заслуживают, — добавляет он, как-то хитро посматривая на Кирилла. Тот хмурится и опускает голову.

— Что это значит? — уточняю я.

— А ничего, — смеется Лихай.

Не нравится мне он и вообще — мне здесь никто не нравится, и сам поселок этот — странный до ужаса. Я уже даже жалею, что сбежала с пожни и забрела сюда, на том лугу нас давно бы отыскали. Но если бы меня там силком выдали замуж и увезли в непроходимый лес? Судорожно сглатываю.

— Тебя что-то гложет? — участливо произносит он и смотрит на меня ярко-карим глазом.

— А вы как думаете? — огрызаюсь я. — Я совсем не хочу тут навеки оставаться, я домой хочу!

И его губы вдруг растягиваются в блаженной улыбке, словно ему нравится моя злость, он будто питается ею. И чем пристальнее он на меня смотрит, тем более явственнее я ощущаю какую-то опустошенность в себе, безнадегу, что уже ничего не поделать, что остается только смириться и оставаться жить тут у Серафимы Трофимовны, работать на почте, таскать тяжеленую сумку изо дня в день. Чувствую, как на плечи наваливается неподъемный груз, горблюсь, смотрю в пол, вижу цепь на ноге у Кирилла, поднимаю глаза… Лихай резко отдергивает от меня руки, в ладонях у него новая цепь, видимо хотел на меня накинуть. В ужасе шарахаюсь от него, соскакиваю с дивана. Он недовольно цокает языком. Пячусь назад, смотрю на Кирилла, ему как будто всё равно, что происходит. Стоит, подпирая стенку.

— Куда это ты так подскочила? — ухмыляется Лихай, и вдруг его лицо становится страшным и злым, проступают глубокие морщины.

— Кирилл, — я хватаю его за руку, — помоги мне!

Но он как ватный, не шелохнется, прячет глаза в пол. Вся его былая мужественность куда-то испаряется. Злюсь на него.

— Он тебе не поможет, он смирился, принял свою участь, и ты прими, красавица, — вкрадчиво произносит Лихай, спрыгивает со своей табуретки и медленно надвигается на меня.

Отступаю от него в коридор, он движется за мной следом. И я только сейчас замечаю, что у него по шесть пальцев на руках и на ногах. От этого у меня мурашки бегут по всему телу.

— Куда это ты так спешишь? — хмыкает он, приближаясь ко мне. Держит наготове цепь, вот-вот накинет петлю на меня.

— Меня Серафима Трофимовна ждет, — мямлю я, и от страха жмусь к стене.

— Бабка Ягодина что ли? — разочарованно произносит он и опускает руки. — Ты у неё что ли поселилась?

— Да, и она меня с минуты на минуту ждет, — уже смелее говорю я, — и она знает куда я пошла.

Он меряет меня презрительным взглядом и недовольно цокает языком.

— Ну так скатертью дорога, — выпаливает он.

Вскакиваю в сапоги, хватаю с крючка куртку и сумку, и выбегаю из этого проклятого дома. На крыльце вдруг запинаюсь и кубарем скатываюсь со ступенек прямо в лужу. Лихай хохочет, стоя в дверном проеме. Поднимаюсь и пулей вылетаю за калитку. Несусь к Серафиме Трофимовне.

Захожу в дом, запираю дверь на засов и только тогда перевожу дух. Серафима Трофимовна выходит мне навстречу, видит, как с меня потоками стекает грязь и качает головой.

— Ты как у Лихая в гостях побывала, — смеется она.

— Так я от него и есть, — ворчу я, скидывая сапоги.

— Ох, батюшки, — всплескивает руками Серафима Трофимовна. — Как тебя же угораздило к нему попасть?

— Там у него на цепи Кирилл, это ещё один парень, который с нами был. Я не знаю, как он к нему попал, хотела помочь…

— Не береди лихо, пока оно тихо, — вновь качает головой Серафима Трофимовна, — как бы нам беду отвести. Это же Лихай, теперь он не отступиться, ну ничего, я его умаслю. И сумку на почту за одним отнесу. Все письма разнесла?

— Угу, — киваю я.

— Отмой сумку, пока я масло перелью, — велит Серафима Трофимовна и отправляется на кухню. Слышу чем-то бренчит.

Подхожу к раковине, распахиваю сумку и вдруг вижу одно-единственное письмо, которое я не успела донести и про которое совсем забыла. Забираю его из сумки и прячу в карман худи. Мою сумку от грязи.

— Ну, всё я готова, — говорит Серафима Трофимовна, выходя в коридор с горшочком полного масла. — Я постараюсь быстро вертаться, а ты пока дома посиди, запрись хорошенько и не суй носа даже во двор. И шторы задерни. Авось, пронесет.

Она одевается и выходит на улицу. От её предупреждения у меня прямо мороз по коже, после её ухода закрываюсь на все три замка. Застирываю куртку и бросаю её сушиться на веревку, поближе к печке. Мою сапоги, затем руки и прохожу в комнату. Задергиваю шторки, как велено. Сажусь на диван, вытаскиваю из кармана то письмо и пока Серафимы Трофимовны нет, решаюсь на маленькое преступление — аккуратно вскрываю конверт, уж очень мне интересно узнать, о чем же они там каждый день переписываются, эти люди, которых я никак не могу увидеть, даже встретить просто на улице, хотя хожу по поселку вдоль и поперек каждый день.

Разворачиваю письмо, бумага обычная, тетрадный лист в клетку, написано немного небрежно, маркой пастой, но прочитать можно, читаю:

«Дорогая моя, Марфушенька, спешу сообщить тебе, что помидоры по твоему рецепту удались на славу. Спасибо, что подсказала, не пропал урожай. Как у вас там дела? Как нынче зима? Морозная? Много снегу было? А у нас нападало, что и дверь не могли открыть, так и сидели в доме, пока весь снег не растаял…»

Хмыкаю, что за ерунда? Живут в одном поселке и одна спрашивает другую, какая зима была? Так зима то год назад была, сейчас осень, скоро новая зима наступит. Или это уже старческий маразм у бабушки, что она приняла один день снегопада за целую зиму? Читаю дальше.

«…Марфушенька, а к нам новая почтальонша стала ходить, опять нездешняя, молодая, письма исправно приносит, только надолго ли она у нас? Беспокойная она какая-то, только бы не сгинула как предыдущие…»

Сначала я смеюсь, читая, где меня упоминают, как новую почтальоншу, будто я не хожу к этой же самой Марфушеньке и не приношу ей письма. И почему они все так ласково к друг другу обращаются? Кикимушка, Пелагеюшка, Фимушка… Дохожу до строчки, где высказывается опасение, что я тоже могу сгинуть, как предыдущие, у меня мурашки пробегают по спине. То есть получается, до меня в этом поселке уже несколько девушек перебывало, и все почтальонками тут работали, и все сгинули? Опасная какая-та работа. Судорожно сглатываю и дальше читаю:

«…А нелюди нынче расшалилась: гоняют по ночам, свистят, только и слышен скрежет от их литовок — невозможно уснуть. Ну ничего, скоро они отправятся на Калинов мост, на реку Смородину охранять вход в большой мир и снова тишина наступит.

Ну за сим, Марфушенька, я с тобой прощаюсь до следующего письма.

Целую, твоя Ефросиния».

В большой мир? Это, случаем, не в мой нормальный? Снова судорожно сглатываю. Как мне отыскать этот Калинов мост, может быть, я тогда смогу вернуться домой?

Ещё раз перечитываю письмо, чтобы всё хорошенько запомнить, убираю его в конверт иду на кухню, там на печке в котелке что-то варится у Серафимы Трофимовны. Прихваткой отодвигаю крышку и грею над паром клеевой слой, потом аккуратно запечатываю конверт. Прячу его в карман худи.

Возвращаюсь обратно в комнату, сажусь на диван, жду Серафиму Трофимовну. Но её всё нет и нет, нет и нет. Обещалась же скоро вернуться. Может быть, что-то случилось? Вспоминаю этого одноглазого Лихая и мороз по коже.

Чтобы отвлечься начинаю размышлять обо всем. Опять пытаюсь вспомнить сколько дней я уже тут, но не могу точно подсчитать, всё путается в голове. Вроде бы немного, а какой день недели непонятно, мне кажется, что я таскаю эти письма уже целую вечность.

От голода в животе уже крутит, а из котелочка так аппетитно тянет, что слюнки текут. Иду снова на кухню. Из-под крышки валит густой пар и брызжет кипятком. Снимаю его с горячей плиты, как бы не пригорело. Заглядываю, а там картошечка с луком. Не удерживаюсь и не дожидаясь Серафимы Трофимовны накладываю себе полную тарелку, сажусь за стол и мигом уплетаю всё. Затем мою посуду, прибираюсь на кухне, а Серафимы Трофимовны всё нет.

Подхожу к окну, немного отгибаю шторку и выглядываю наружу. Пустынно на улице, впрочем, как и всегда. Возвращаю шторку на место, сажусь на диван, жду. Мерно тикают часы на этажерке и больше ничего не нарушает тишину. Незаметно засыпаю.

Просыпаюсь от того, что мне кажется, будто что-то бросили в окно, легкий такой звон стекла. Вздрагиваю, сердце начинает учащенно биться. В комнате уже сгустились сумерки и темно по углам, а Серафимы Трофимовны всё так и нет.

Вдруг слышу скрип калитки во дворе и чьи-то тяжелые шаги ступают на наше крыльцо. И в этот момент внезапно срывается со стены картина с изображением бабы Яги и падает на пол, декоративная рамка раскалывается и сам холст рвется. Подскакиваю на диване, чувствую, что это дурной знак, что это не Серафима Трофимовна вернулась.

До меня доносится звон цепи и раздается громкий стук в дверь, от которого подпрыгивают тарелки на столе и исчерчиваются тонкими линиями трещин. Вся сжимаюсь, обнимаю себя, прячу лицо в коленях и дрожу. Страшно…

— Дарина, открывай, — долбится в дверь Лихай, — я знаю, что ты здесь.

От его стука раскалываются вдребезги фарфоровые слоники на этажерке, а в старинных часах вдруг бешено крутятся стрелки в обратную сторону, выскакивает пружина и будильник начинает громко трезвонить. Зажмуриваюсь и затыкаю уши. Что-то хлопает на пол, поднимаю глаза — книжки сами собой выпадают из шкафа, переплеты отлетают, а страницы рвутся в клочья.

— Открой, не то худо будет, — угрожает Лихай, продолжая ломиться в дверь.

И мне мерещится, что уже дом ходит ходуном под его напором, вот-вот разлетится по бревнышку. Что-то трещит снаружи, как будто трактором сносят все постройки у Серафимы Трофимовны.

— Алексий! Что это ты разошелся? — слышу грозный окрик.

— Да я это ничего, Корней Иваныч, просто вот в гости зашел, — хмыкает Лихай. — Проведать бабку Ягодину.

— А зачем все постройки разнес? — кричит Корней Иваныч. — Не ты строил, не тебе и ломать!

— Сейчас мигом исправлю, — отвечает Лихай.

Слышится скрежет, затем раздается оглушительный грохот.

— Ах ты, чудо шестипалое! — теперь я узнаю голос Серафимы Трофимовны. — Да чтобы гореть тебе в аду! Всё, всё поломал, перепоганил, недоумок чертовый!

Немного отодвигаю занавеску у окна, выходящего во двор и выглядываю в щелочку. Двор Серафимы Трофимовны и не узнать, словно торнадо пролетело, все сарайки и конюшни по досочкам раскидало. Лихай громко смеется, выбегает за калитку, волоча за собой цепь и забор с треском валится на землю.

— Ух, юродливый, чтобы тебя наконец черти забрали, — грозит ему вслед Серафима Трофимовна.

А Лихай только хохочет, скачет по дороге, размахивая длинной цепью. И после каждого взмаха у соседних дворов что-то да ломается: то крыша у сарая съезжает, то штакетник из забора вылетает, а у кого и ворота падают. Вскоре Лихай исчезает за поворотом.

Перевожу дух, отпираю все замки, выхожу на крылечко.

— Дарина, всё с тобой в порядке? — взволнованно спрашивает Серафима Трофимовна, быстро поднимаясь по ступенькам.

— Угу, — киваю я. — Там и дома много вещей поломалось, — признаюсь я.

— Ну, не беда, — отмахивается Серафима Трофимовна, — главное, что ты цела.

Мы идем в дом, Серафима Трофимовна видит разгром и всплескивает руками, хватается за голову и снова выкрикивает проклятия в адрес Лихая.

— Успокойся, Ягодина, не в безделушках счастье, — доносится громкий бас Корнея Иваныча. — А Алексия я приструню, не придет он больше к тебе, не бойся, и девчонку твою не тронет, если сама она опять к нему не полезет.

— Корней Иваныч, — оборачиваюсь я к нему, — я же не просто из любопытства к нему зашла. У него на цепи друг мой, Кирилл, он с нами был, а потом потерялся. Как бы его обратно вернуть?

— А никак, — откликается Корней Иваныч, — кто на цепь Лихаю попался, тот обратно уже не вертается.

— Но Лихай же вас слушается, может, вы могли бы как-нибудь помочь Кириллу, — прошу я.

— Кроме него самого, никто ему помочь уже не сможет, коли он сам не захочет, — вздыхает Корней Иваныч. — Если я силой его уведу, он сам обратно вертается по первому же зову Лихая.

— А что ему нужно сделать, чтобы спастись?

— Стремиться к свету, перестать вокруг видеть одну лишь тьму, теперь только он сам за себя в ответе, — объясняет Корней Иваныч. — Он поддался страху и совершил преступление.

— Какое преступление?

— Ему предложили выбрать самому спастись, а девушку свою погубить или обоим пропадать. Он выбрал себя спасти, его отпустили и в лесу, отягощенный совершенным поступком, он стал легкой добычей для нашего Лихая.

Хмурюсь. Ах, вот как, значит, было дело. Из-за Кирилла Аня утонула в колодце, вот пускай сам теперь и выкручивается.

— А ты больше к ним не лезь, сунешься ещё раз во двор к Лихаю и даже мне тебя не спасти, — предостерегает Корней Иваныч.

— Хорошо, — киваю я.