Радогощь (СИ)

Глава 9. Небыдовка

Бредем по лесу весь день, постоянно пытаясь проверить где река, но подойти ближе к берегу, чтобы увидеть её, не удается. Земля там настолько стала мягкой и влажной, что мы всерьез опасаемся увязнуть в ней по уши в прямом смысле. Остается только гадать: верно ли мы движемся или давно сбились с курса и заплутали в этом лесу. Походники, блин — ни карты, ни компаса, только то, что я запомнила с «гугла». Хорошо, что ещё диких зверей не встретили, только белок, и, кажется, видели один раз зайца да полевую мышь.

Я всерьез устала, ноги ужасно гудели и каждый шаг давался с трудом. Я вообще не хожу в походы и такое путешествие для меня — жесткое испытание. С каждым часом мой рюкзак становится всё тяжелее и тяжелее, словно туда добавляют по кирпичу, а лямки режут плечи. Я постоянно запинаюсь за полусгнившие поваленные деревья и падаю. Игорь же идет быстро, будто бы совсем не устал, всё ему легко. В итоге ему приходится постоянно останавливаться и поджидать меня.

Грибов в лесу видимо-невидимо, какие хочешь собирай. И все сплошь крупные и не червивые. Только некуда их складывать и не хотелось тащить лишнего, и что мы будем с ними делать, не сырыми же есть, а пока доберемся до дома, всё испортится. Хотя, если нам ещё придется брести так и завтра, то придется их есть сырыми, всё уж лучше, чем ничего.

Вдруг мы выходим на просеку, получается это так внезапно, что мы сами удивляемся. Выныриваем из-под густых еловых лап и оказываемся на ней. Угадывается, что тут раньше проходила узкоколейка, но шпалы и рельсы давно вытащили, оставив только вмятины, которые потихоньку зарастали травой и деревьями. Эта находка нас приободрила: есть следы присутствия человека, значит скоро выйдем к людям.

Останавливаемся в раздумьях — что делать? Не хотелось бы снова уходить в лес и бродить там неизвестно сколько времени в поисках моста, которого может быть и нет вовсе. Лучше идти по просеке, и шагать удобнее по насыпи и вероятность, что мы выйдем к людям скорее всего наибольшая. Только опять же в каком направлении двигаться? В итоге выбираем путь, который уходит, как нам кажется, в сторону реки. Вдруг к мосту и выйдем как раз?

Но узкоколейка обманывает нас: проведя немного вдоль приречного болота, вдруг резко поворачивает совершенно в противоположную сторону и начинает петлять, уводя нас всё глубже и глубже в лес. Ориентира по солнцу опять нет — с самого рассвета наверху стелиться белесоватая дымка, затмевая светило, не разобрать, где восход, а где закат и ещё пепел, как рой черный мух кружит в высоте. В конце концов мы сбиваемся и не можем сориентироваться. И нам ничего не остается, как покориться судьбе и положиться на просеку.

По насыпи идти легче, под ногами твердые камни, не то, что мягкий дерн, и поваленных деревьев нет, но есть и минус — вместо шпал остались вмятины, приходится шагать неравномерно. И тут я обращаю внимание, что где раньше были проложены рельсы, там тоже углубления, похожие на две колеи, как-то странно.

Наверное, железную дорогу разобрали давно, за это время лес успел вплотную подойти к насыпи, перекинул свои длинные широкие ветви на противоположную сторону, что кажется, будто мы идем под зелеными арками. Кое-где свешивается густая паутина с прилипшими к ней желтыми листьями и длинными иголками. Местами, пробиваясь сквозь щебенку, уже прорастают елочки, пройдет ещё немного времени и лес совсем сольется, никто даже не вспомнит, что здесь когда-то проходила узкоколейка.

Вдруг до меня доносится гул приближающего поезда и скрежет колес. Я в страхе оглядываюсь, будто бы он мчится позади меня и вот сейчас наскочит на нас, но ничего нет, только елки до сосенки. И тут мне становится смешно — как тут может оказаться поезд? ведь железнодорожного полотна нет, его давно сняли. Смотрю на Игоря, он тоже от неожиданности обернулся и даже отступил к лесу.

— Что это было? — спрашиваю его.

— Как-будто бы поезд, — отвечает он.

— Так ведь рельс нет, — говорит он.

— Ага.

Идем дальше и вдруг гул снова повторяется, под ногами ощущается вибрация земли, маленькие камешки подскакивают и скатываются с насыпи. Снова в страхе оборачиваемся, ощущение, что вот сейчас из-за поворота на всех парах вылетит скорый поезд. Раздается противный металлический скрежет так громко и так близко, словно в шаге от нас, и меня обдает ветром. И вмиг всё стихает.

— Может быть, тут где-то недалеко пролегает действующая железная дорога? — робко предполагаю я.

— Тогда мы бы ещё долго слышали стук колес и звук удаляющегося поезда, — задумчиво произносит Игорь. — Ты видела на карте железнодорожную ветку?

Зажмуриваюсь, пытаясь восстановить в памяти картинку. Помню только очертание Неклюдовского, реку Иречь, расширяющуюся именно около этого села, лес, два моста, ну и соответственно две дороги, уходящие ещё в какие-то отдаленные деревни, но абсолютно не припоминаю, чтобы я видела черную линию, которой обычно обозначают железную дорогу.

— Нет. — Открываю глаза и мотаю головой.

— Ну вот.

— Тогда что это такое было? — спрашиваю я.

— А я почем знаю, — бросает он, ускоряя шаг. — Может ветер так задувает в этой местности.

— Такое разве возможно?

— Почему нет? — он пожимает плечами.

Дальше идем молча, бережем силы, не тратим их на разговоры. Кто знает, сколько нам ещё топать осталось. Больше всего я боюсь, что мы выйдем к какой-нибудь заброшенной шахте и нам придется развернуться и шагать в обратную сторону. Поэтому у меня замирает сердце, когда уже в приближающихся сумерках мы видим сначала бетонный забор, а затем упираемся в железные ворота.

Никакого замка на воротах нет, просто толкни и входи, что мы и делаем. Со скрипом отодвигаем ржавую дверь и попадаем внутрь заброшенного промышленного предприятия. Что здесь было раньше сложно определить — всё заросло высокой травой и затянуло кустарниками. И тут лес наступал, кое-где уже сплошной стеной высились невысокие сосны и ели. Руины обвалившихся цехов белели в потемках. Уже казалось, что и следа не осталось от человека, но пройдя чуть дальше мы наконец замечаем треугольные крыши близлежащих домов какого-то поселка.

— Небыдовка, — Игорь читает надпись на покосившемся указателе.

— Интересное название, — хмыкаю я.

Оглядываю вечернюю улицу — ни одного горящего фонаря. Черными очертаниями стоят серые домишки, словно не живые. Окна темные, запыленные, ни цветочного горшка на подоконнике, ни занавесок.

— По ходу заброшенный поселок, — тоскливо произносит Игорь.

— Угу, — вздыхаю я.

Дорога заросшая, угадывается, что по ней давно не ездили, даже сложно определить её границы — всё сливается с высокой травой.

— Ну хоть колодец есть, — кивает он в сторону.

Прослеживаю за его взглядом. На небольшом участке между домами, огороженный полусгнившим забором высится оголовок колодца.

— Отлично, — слегка приободряюсь я. — Можно набрать воды.

Заходим за палисадник и открываем колодец. Всё на месте: и ведро, и цепь, а то я немного боялась, что раз поселок заброшенный, то и ведро давно утащили и цепь смотали. Игорь крутит ручку, цепь наматывается на бревно и ведро, полное чистой прозрачной воды появляется из подземных недр. Напиваемся вдоволь и наполняем опустевшие бутылки.

— Ой, кто-то идет сюда, — вдруг шепотом произносит Игорь.

Поворачиваю голову и смотрю на дорогу. В сгустившихся сумерках едва различимая из-за черной одежды к нам навстречу медленно бредет какая-то сгорбившаяся старушка на вид все сто лет. Она опирается на длинную тонкую палку, которая аж выше её роста и заканчивается крюком.

— Здравствуйте! — кричит ей Игорь, выходя за калитку палисадника.

Старуха поднимает голову, видит Игоря и тотчас замирает на месте, испуганно оглядывая нас.

— Не подскажите… — начинает Игорь, делая к ней шаг.

Но старуха вдруг подскакивает как ошпаренная, разворачивается и опрометью несется в обратную сторону совсем не со стариковской скоростью. Не проходит и минуты, как она скрывается во тьме улицы.

— Вот и поговорили, — ухмыляюсь я, подходя к нему.

— Ага, — кивает Игорь, — но надеюсь, что мы всё-таки сможем с кем-то из местных пообщаться.

Закрываем палисадник и идем вперед по дороге. Но улица пустынна и быстро темнеет. Как-то странно и страшно находиться на улице, когда ни в одном из домов не горит свет. Вдруг где-то позади нас раздается жуткое завывание, не то собачье, не то волчье. Вздрагиваю и машинально хватаю за рукав Игоря. И тут же совсем рядом отзывается блеенье, раздвигаются кусты и перед нами появляется маленькая козочка. Её белая шерсть отчетливо выделяется во мраке ночи. Она перестает жевать молодую поросль и с любопытством оглядывает нас.

— Ну вот, живность есть, значит и люди есть, — говорит Игорь. — Идем.

— Да, поскорее бы уж найти кого-нибудь, — вздыхаю я. — А вдруг это волк выл?

Игорь хмурится, ему видать та же мысль пришла в голову. Идем вдоль домов, заглядываем в темные нежилые окна.

— Если никто тут не живет, то почему тогда стекла в окнах целы? — шепотом спрашиваю я. — Ведь обычно рамы вместе со стеклами выносят, а проемы заколачивают.

— Не знаю, — он пожимает плечами.

Доходим до более-менее цивильного дома.

— Попробуем сюда, — говорит Игорь.

Открывает калитку, входит во двор и поднимается на крылечко, стучится. Я остаюсь возле забора, осматриваю дом. В принципе такой же, как и все остальные, с виду тоже кажется заброшенным. Вон и забор местами покосился.

Никто не открывает, и Игорь долбится сильнее. Я оглядываю улицу. Вдруг мне кажется, что там, откуда мы пришли, стали расползаться какие-то черные тени. Что там такое в темноте не разобрать, но они движутся в нашу сторону. Что-то поблескивает в гуще тьмы, словно чьи-то глаза. От страха у меня мурашки бегут по спине.

— Если никого нет, то может попытаемся забраться внутрь? — дрожащим голосом предлагаю я, делая шаг к крыльцу и закрывая за собой калитку. — Лучше уж в таком доме переночевать, чем вообще без крыши над головой остаться. Не так страшно.

— Хорошо, — отвечает Игорь.

И в этот момент слышится как звякают железные засовы и дверь чуть-чуть приоткрывается.

— Кто там? — доносится глухой голос.

— Извините, — говорит Игорь. — Мы заблудились. Не пустите переночевать?

— Кто такие?

— Студенты мы. В лесу потерялись, — отвечает он.

Дверь приоткрывается шире и на крыльцо выходит пожилая женщина, в наброшенной на плечи шали. Подслеповато щурится, оглядывая нас.

— Двое вас? — уточняет она.

— Угу, — кивает Игорь.

— Ну, заходите, что с вами делать, — наконец сдается она, — только побыстрее давайте.

Машет мне рукой, испуганно озираясь по сторонам. Я мигом взлетаю на крылечко и вхожу в дом за Игорем. Она юркает следом и захлопывает дверь, в темноте слышно, как она задвигает засовы, не меньше трех. Оказавшись в доме за запертыми дверьми, я облегченно выдыхаю.

— Разувайтесь тута и в горницу проходите, — распоряжается она.

— А почему у вас темно, электричества нет? — спрашивает Игорь.

— Опять на подстанции что-то стряслось, — отзывается она, — да вечно у нас так.

Слышно, как она чиркает спичкой и вот маленький огонек уже садится на свечку. Сбрасываем обувь и через узкий коридорчик попадаем в большую комнату. Окна занавешены длинными плотными темными шторами. Тут уютно: большой круглый стол посередине, диван у окна, напротив сервант с книгами и разными безделушками, этажерка, на которой стоят старинные часы и отряд маленьких фарфоровых слоников. На стене висит большая картина в орнаментной деревянной рамке, но не настоящая, репродукция. Больше похоже на иллюстрацию к детской книге. На полотне изображена баба Яга на ступе, в одной руке она держит что-то на подобии длинного копья, но это не копьё, а толстая палка с шишковатым наконечником, в другой у неё зажата березовая палка. Задерживаюсь подле картины, рассматриваю мельчайшие детали, больше привлекают мухоморы. Замечаю внизу подпись художника: «Билибин». Знакомая фамилия.

— Голодные поди? — спрашивает хозяйка, ставя на стол свечу в почерневшем серебряном подсвечнике в форме черепа. — Нагулялись поди по лесу так, что животы к спинам прилипли?

— Угу, — кивает Игорь и садится за стол.

— Голодные, — соглашаюсь я.

— Сейчас я мигом вас картошечкой накормлю, — улыбается она. — Картошка у меня — объедение.

— Спасибо вам, как вас зовут? — спрашиваю я.

— Серафима Трофимовна я, Ягодина, — отзывается она и на маленькой кухоньке, прямо за печкой от этой комнаты, загорается ещё свечка. — А вас как?

— Дарина и Игорь, — отвечаю я. — Серафима Трофимовна, может вам помочь?

— Ничего не надо, Дарина. Садись отдыхай, ноги поди ломит от беготни по лесу-то? — усмехается она. — И как вас только угораздило заблудится-то?

— Так уж вышло, — тихо отвечаю я. Мне не хочется сейчас рассказывать всю эту историю с когалами.

Она ставит сковородку на печку, откидывает крышку и сразу начинает помешивать. Божественный запах жаренной картошки разносится по дому. Питаясь в последнее время одним стряпным, а сегодня и вовсе черствыми пирожками, у меня непроизвольно текут слюнки.

— Я мигом разогрею, — говорит она. — А пока можете умыться, у меня в коридорчике и вода припасена, и полотенце чистое. Возьмите свечку.

Игорь берет за подсвечник, и мы отправляемся в указанный закуток. Тут крашенная железная раковина и медный кран с вентилем каких-то древних времен. Вода течет из бака, поэтому открываем немного, тоненькой струей, а то, наверное, тяжело бабушке воду таскать. Умываемся и идем обратно, а у неё всё уже на столе собрано. Посередине на железной подставке большая чугунная сковородка золотистой картошки, по бокам на тарелочках уже выложены замаринованные грибочки в сметане, соленные огурчики с помидорами и квашенная капуста.

— Садитесь, ешьте, не стесняйтесь, — приглашает она к столу.

Садимся, угощаемся, до чего же всё вкусно. Никогда не думала, что такая простая еда может быть настолько вкусной. Может быть виной тому, что мы полуголодные носились два дня по лесу, или у Серафимы Трофимовны всё своё деревенское, или всё вместе.

— А что у вас поселок заброшенный? Как вы тут живете? — спрашивает Игорь.

— Да почему заброшенный? — отмахивается Серафима Трофимовна, — нормально живем. Не так много нас, правда, теперяча, многие уехали, а старики остались. Ничего, справляемся. Вы как к нам вышли?

— По узкоколейке, — отвечает Игорь. — Прямо по ней и дошли.

— Ух ты, — вдруг всплескивает руками Серафима Трофимовна, — и не сшибло вас? Там вагонетки только так гоняют, того и гляди — снесут и ойкнуть не успеешь.

От её слов я вздрагиваю и с трудом проглотив, спрашиваю:

— Так там нет рельс, как они гоняют?

— Та таким и не нужно, — качает она головой. — В следующий раз тама не ходите — сшибут и фамилию не спросят.

Удивленно переглядываюсь с Игорем.

— А что у вас за производство было? — спрашивает он.

— Та горно-обогатительный комбинат, — отмахивается она. — Почему было? И сейчас есть. Столько шума от него: бренчат, стучат, дробят целыми днями, перемалывают руду, аж голова кругом идет. Меня звали диспетчером, да куда мне, я уж стара.

— Эээ… — только и произношу я.

Ведь мы проходили мимо него — всё быльем поросло. Смотрю на Игоря, он слегка машет мне рукой, мол, ну мало ли от старости у бабушки крыша едет, всё может быть живет тем временем, когда всё работало.

После ужина Серафима Трофимовна укладывает нас спать в этой же комнате.

— Тебе на диване постелю, — говорит мне она и поворачивается к Игорю, — а тебе, уж не серчай, на раскладушке у печки. Нук, помоги.

— Мне нормально, спасибо, — пожимает плечами Игорь, раздвигая ножки у старой раскладушки.

Укладываемся спать, Серафима Трофимовна желает нам спокойной ночи и забирает с собой свечу, уходит в соседнюю комнату, плотно прикрывая за собой дверь.

Диван старый, продавленный, спиной ощущаю все пружины, но это всё же лучше, чем на улице ночевать или в том лесном домике в соломенной постели. Закутываюсь в одеяло, от постельного белья немного пахнет затхлостью. Закрываю глаза и стараюсь как можно быстрее уснуть, но сон опять не идет, хоть и устала, ноги гудят от ходьбы. Игорь засыпает быстро, слышу его равномерное дыхание, а я снова никак.

Вдруг раздается вой, тот же волчий или собачий, мурашки бегут по спине. А если это волки унюхали нас и по нашим следам вышли в деревню и сейчас идут по улице? Там же остался маленький козленок, его же сожрут. Мне становится страшно за бедное животное.

Слышу за окном какой-то шорох и мне ужасно хочется выглянуть и посмотреть, что там такое, но боязно. Лежу и вслушиваюсь в звуки. Всё мне кажется, что там кто-то бродит, переступая тяжелыми лапами. А ещё странный визгливый скрежет, будто косят траву, но кому понадобилось это делать ночью? Смотрю на занавешенное окно, но шторы очень плотные, не пропускают свет.

Диван стоит изголовьем к окну, закутываюсь в одеяло и сажусь на подушки. Осторожно отодвигаю шторку и ощущаю на темной улице слабое движение, какие-то люди в длинных до пола плащах с надвинутыми на лоб капюшонами косят траву. Почему ночью? Светит полная луна, но она то и дело пропадает в куче рванных облаков, вот луна снова выныривает, и я отчетливо вижу белые тонкие пальцы сжимающие длинные косовища. Пальцы, лишенные плоти, белые тонкие кости… Я вскрикиваю, и мне кажется, что один из них, тот что стоял ближе всех к дому, стал медленно поворачиваться к окну, словно услышав мой крик. Мне бы задернуть штору и отпрянуть, но я как пригвожденная остаюсь на месте и смотрю на него, хотя уже заранее знаю, что под капюшоном не будет привычного лица, что там скорее всего череп.

Вдруг кто-то выдергивает из моей руки шторку и плотно задергивает её. От неожиданности снова вскрикиваю и отскакиваю от окна.

— Негоже туда смотреть, — ворчливо произносит в темноте Серафима Трофимовна.

— Что там такое? Кто эти люди? — дрожа от страха шепчу я.

— Много будешь знать, скоро состаришься, — усмехается она и я вижу, как у неё сверкают в темноте глаза, словно у кошки. — Это нелюди. Ложись давай да скорее засыпай.

После того, что я увидела за окном уж точно не усну, но всё же ложусь на подушку. Чувствую её сухую морщинистую руку на своем лбу, она прикрывает мне глаза, и я непроизвольно вздрагиваю, хочу оттолкнуть её…

— Спииии… — повелительным тоном произносит она и я тут же проваливаюсь в сон.

Сон дерганный, рванный, сначала я вижу себя в лесу, бреду одна, постоянно проваливаясь в мягкий дерн. Вокруг полно всякой живности, все с любопытством смотрят на меня, не боятся. То пара оленят выглядывают из-за пушистой еловой ветки; то зайчата перебегают дорогу, юркая прямо мне под ноги; то огромный матерый волк разлегся под кустом и даже не шевелится, провожает меня тоскливым взглядом. Надо мной кружат вороны и вдруг огромная сова, пролетая мимо, задевает меня крылом. От неожиданности я оступаюсь и проваливаюсь в болото. Пытаюсь выбраться, но меня всасывает ещё сильнее.

— Ну зачем ты убежала? Я за тебя свою кровь отдал…

Поворачиваюсь на голос и вижу того красавчика-когала. Он стоит на твердой земле и смотрит, как меня втягивает болотная жижа.

— Пожалуйста, помоги, — умоляюще произношу я.

— А ты будешь моей женой? — спрашивает он.

— Я даже имени твоего не знаю, — протестую я.

— Меня зовут Елисей, — отвечает он.

Закусываю губу, боясь что-либо ещё сказать, и закрываю глаза. И внезапно оказываюсь на той самой насыпи. Рельс и шпал всё также нет, вытащены, вместо них остались только вмятины. Вдруг слышу громкий скрежет, в страхе оглядываюсь — из-за поворота на полной скорости прямо на меня несется тяжелая вагонетка с кем-то внутри. Железные колеса врезаются в колеи, с противным скрипом перемалывая мелкие камешки, которые густым веером взлетают позади вагонетки. Нелюди в надвинутых черных капюшонах смеются, улюлюкают, но лиц не разглядеть, словно их там и нет, пустота. Полы рваных плащей развеваются на ветру. Нелюди сжимают в своих руках в тонких белых пальцах (опять без плоти, только кости) толстые косовища литовок, настолько длинные, что кажется, что они метра три, не меньше. Острые изогнутые лезвия сверкают в ночи, отражая лунный свет.

В ужасе спрыгиваю под откос, кубарем скатываюсь в колючие кусты, раздирая на себе одежду, исцарапывая ветками лицо, разбивая губы в кровь. Мимо меня проскальзывают острые лезвия литовок, словно они хотят зацепить меня, достать, срезать мне голову, как смахивают цветки со стеблей. Но у них ничего не выходит, и они уносятся ни с чем, оставляя меня лежать в пыли дорожной насыпи. Закрываю глаза.

— Утро добре! — слышу громкий звонкий голос.

Испуганно подскакиваю на постели и потираю глаза.

— Подымайся давай, солнышко уж встало давно. Я вам чайку с травами заварила, попьем с баранками, — говорит Серафима Трофимовна ставя на стол большой пузатый красный в белый горошек заварочный чайник.

Сердце ещё учащенно бьется со сна, с перенесенного кошмара, но я выползаю из-под одеяла, натягиваю джинсы. Шторы раздернуты и через окна в комнату проникает тусклый дневной свет. Игорь уже встал и куда-то ушел, стоит в углу собранная раскладушка. Мне становится немного стыдно, что я так разоспалась в гостях, наверное, неудобно от этого хозяйке. Собираю постель в стопочку, сдвигаю в угол к окну.

— А как в туалет сходить? — спрашиваю я немного охрипшим со сна голосом.

— Так в огороде. Как выйдешь, всё по досочкам и ступай, — объясняет она.

— Спасибо. И доброе утро, — спохватываюсь я.

Кутаюсь в худи и иду в коридор, напяливаю кроссовки, в дверях сталкиваюсь с Игорем, он в одной футболке, весь продрог.

— Там холодно, — бросает он и проходит в комнату.

— Угу, — бурчу я.

Выхожу в огород. Пронизывающий ледяной ветер заставляет натянуть капюшон и поглубже закутаться в худи. Темные низкие облака роняют редкие тяжелые капли и кажется, что внутри этих капель заморожены льдинки. Пахнет снегом, словно скоро зима, но ведь ещё середина осени. Везде развешено белье, широкие белые простыни полощутся на ветру.

Ежусь и иду по досочкам, как велено, чтобы не замарать кроссовки во влажной земле. Огород у Серафимы Трофимовны небольшой, ещё угадывается, где были грядки, но в основном всё затянуто высокими стеблями укропа с огромными растопыренными зонтиками крупных продолговатых семян. Посередине высокая раскидистая яблоня, листьев уже нет, но яблок полно, больших красных, манящих.

Делаю свои дела, мою руки в уличном умывальнике, ежусь, вода ледяная, и иду к яблоне, уж очень хочется попробовать яблочек. Подхожу ближе, но тут меня ждет разочарование — все плоды висят очень высоко, не достать. Вздыхаю и возвращаюсь обратно. Когда прохожу между развешенными простынями, то до меня доносится какое-то шлепанье. Замираю на месте, настороженно прислушиваясь.

Проходит немного времени и вдруг деревянный крюк ложится на простыню прямо напротив меня, бельевая веревка оттягивается к земле, и сверху показывается длинный крючковатый нос, а уж за ним появляются подслеповато сощуренные глаза. Взгляд фокусируется, обладатель сего видит меня и крюк тут же соскальзывает с простыни, и веревка отпрыгивает обратно. Я отдергиваю простыню и вижу, как по огороду мчится старушка, совсем не по-старушечьи задирая длинные худые ноги в резиновых сапогах и размахивая клюкой. Добегает до изгороди и протискивается в щель между досками. Кажется, что эта та же самая, которую мы встретили ночью.

Возвращаюсь в дом. Игорь и Серафима Трофимовна уже пьют чай из больших красных в белый горошек кружек, видимо из того же сервиза, что и чайник.

— Садись к нам, — приглашает Серафима Трофимовна, наливая и мне чай.

Принимаю приглашение, падаю на твердый стул, накрытый круглым вязанным половичком и беру чашку. Чай горячий, ароматный, вкусно пахнет душистыми травами. Чем-то даже похож на когальский чай.

— Там какая-то бабушка с длинным носом по вашему огороду бегает, — сообщаю я Серафиме Трофимовне. — Меня увидала и чесать через дырку в заборе.

— Ох, — вздыхает Серафима Трофимовна, — эта Варвара. До чего же любопытная баба. Как бы беды не вышло.

И в этот момент раздается громкий стук в дверь, заставив нас всех троих подпрыгнуть от неожиданности.