Р.А.Ц.

58

Мага взять так и не удалось, несмотря на все старания людей. Мринн держал в узде негатора все магические проявления поблизости, «Богомол» последним усилием лишил мага его большой бритвы — и все же Чатю пришлось очень тяжело, гораздо тяжелее, чем тогда. С тех пор он смог сделать пару шагов вверх по бесконечной лестнице мастерства, но и противник теперь был не чета прежнему. Эльф двигался так, что сетчатка глаз не успевала фиксировать движение. Если бы не озеро бесконечного спокойствия нэйши, внутреннего зрения, и не упреждающее чтение — облик человека был бы погашен в течение пары тиков — сотых долей секунды.

Их совершенно незрелищная схватка длилась одну бесконечно долгую минуту, за которую Чать потерял два килограмма веса и полностью истощил все психофизические запасы, включая скрытые резервы. По большей части схватка представляла собой молчаливое противостояние замерших друг против друга фигур, на расстоянии удара. Тела воинов била крупная дрожь, и это было единственным зримым проявлением невероятного внутреннего накала поединка. Дрожь — вот и все, что оставалось от намеченных и начатых реализацией движений, перехватываемых противником еще на стадии отдачи команд мышцам. Все приемы и удары встречали равное противодействие, еще не будучи произведенными, на лету отменялись и трансформировались в иные — но и там продолжалось все то же.

В конце концов, пики намерений в некий момент сошлись — и воины скользнули навстречу друг другу, нанеся по единственному явленному удару. Маг выиграл «борьбу за центр» и когтевидно сложенной кистью мазнул по груди и животу человека. Чать упал ничком, молча и без звука, на его коже не осталось даже царапины, но все ребра оказались сломаны в передней части, грудина раздроблена в пыль, а органы брюшной полости разорвались и лопнули во многих местах.

Но за тик перед этим он нанес свой удар — и не сказать было, что эльфу пришлось легче. Страшный, сухой кулак человека с мраморно-твердо очерченными костяшками вмял, деформировал голову эльфа так, что глаза его почти в буквальном смысле слова стали смотреть в разные стороны. Дико и странно выглядело лицо мага, похожее на скомканную театральную маску, половина черепа была вбита вовнутрь, от зубов и скуловой кости остались одни воспоминания, и был явно деформирован головной мозг.

Однако маг оставался жив. Он даже раскидал на рефлексах первых двух бойцов, спрыгнувших из мриннового туннеля, и только следующие смогли скрутить его. Когда до фрустрированного сознания эльфа дошло, что он пленен людьми, гримаса бесконечного презрения изуродовала и без того устрашающе выглядевшее лицо, причем обе половинки, и целая, и смятая, продемонстрировали мимику по отдельности, с почти секундной разницей. А затем эльф просто умер. Осмысленное выражение покинуло глубокие черные глаза, и они тупо и остекленело уставились каждый в свою сторону.

Оцепенение среди бойцов продолжалось недолго. Пусть пленный и сдох, но у них была еще масса дел. Первым делом в мага вогнали пяток пуль, для гарантии, затем одни начали упаковывать труп эльфа и наиболее интересные куски окружающего разгрома, другие стали оказывать первую помощь Лису, один из осназовцев принес сломанный меч мага и грудной сегмент «Богомола», а третьи принялись выковыривать вплавленного в стену Мринна. Сверху спустили тонкий сверхпрочный тросик, и в скором времени вся процессия потянулась в обратном направлении. Дополнительно разносить в пещере ничего не требовалось, лич и маг постарались здесь на славу.

— Ты что, вообще боли не чувствуешь? — по-детски непосредственно спросил Пилипчук, по указке лича вправляя тому вывернутую ногу на место.

— Чувствую, конечно, только сообщать об этом всем подряд как-то не хочется. — прошипел Мринн.

Человек скептически осмотрел тело лича, единственным целым местом на котором являлись его глаза, но продолжил уже гораздо бережнее.

— Как тебя вообще лечить? Гелем облить всего целиком?

— … — прозвучал целиком нецензурный ответ. — Мне бы съесть кого-нибудь, враз подлечусь — страшно завращал глазами лич. Бойцы засмеялись, сбрасывая нервное напряжение, они уже нисколько не опасались Мринна, он стал своим.

— Может, тебя вырубить, раз алголит не подействует?

— Не получится. Я и сам бы рад вырубиться, но я сознание теперь не могу потерять физически. Оно никак не связано с телом.

— Дела-а. Ладно, потерпи, братишка, скоро выйдем.

Но скоро выйти не получилось. Когда салазки-носилки с ранеными втащили наверх, там уже поднялась тревога. Отсутствие одного бойца было, конечно же, замечено, и начались поисковые мероприятия, впрочем, долго не продлившиеся. Камера одного из осназовцев запечатлела, как Хайдуков покидает группу, крадучись, незаметно, а вездесущая молекулярная пыль покрывает все следы. Логи же ясно говорили о преднамеренном отключении связи со стороны периферийного узла.

— Не знаю зачем, но он сделал это специально. — раздраженно прогрохотал Пилипчук. — И куда только смылся, гад? Скрытых ходов мы ведь не нашли.

Неожиданно откликнулся лежащий на носилках лич. Он уже довольно долго… принюхивался, что ли, серые жгуты на его голове — если можно было называть головой этот туго обтянутый пергаментом череп, — шевелились и направляли свои концы во все стороны. Выглядело это… жутковато, как и сама полуобгорелая фигура их обладателя.

— Это уже не он.

Все насторожились — хотя, казалось, куда уж больше.

— Яснее! — от волнения грубо и отрывисто бросил почему-то находящийся в сознании Лис и тут же болезненно скривился, обломки ребер шевельнулись от попытки говорить.

— Это все ваша память. Гипермнезия, мать ее! Простому человеку требовалось бы часа три смотреть на глифы для… перерождения, а ему хватило одного взгляда. Его уже нет.

Бойцы отозвались потоком страшного мата, яростного и незамысловатого. Очень не хотелось им верить, что братишка, с которым съели вагон соли, так глупо попал, превратился во что-то ужасное и абсолютно нечеловеческое. Кто-то спросил:

— И чего теперь ждать от него?

— Не знаю. На меня эта штука действует слабо, поэтому я успел кое-что понять — и мне это очень не понравилось. В общем, ИХ стоит назвать… Мучителями — это их вера, их способ существования, их суть, в конце концов. Не знаю, как такое могло возникнуть, но они — очень древняя… сущность. Тут только тень бледного следа от НИХ, в камне, в озере — но и его, как видите, хватило. То, что сейчас поселилось в Хайдукове, страдает от… незавершенности, скорее всего, оно будет искать способ полностью… слиться с сутью Мучителей.

— Каким образом? Неужели от них еще что-то осталось? Или… они сами еще живы?

— Они никогда в полной мере не были живы… Блин, не хватает слов, чтобы объяснить. Я могу подключить тебя к полю сознания, но тогда ты перестанешь быть человеком.

— Нафиг-нафиг! — шарахнулся боец. — Ты просто скажи, как он будет… сливаться.

— Очень просто — путем причинения максимально возможного количества боли максимально возможному количеству живых…

Мринн хотел продолжить, но тут носилки качнулись, державшие их бойцы от озвученного сбили шаг, и он невольно бросил взгляд на идущую рядом пару с трупом вражеского мага. Глаза того покрылись тусклой белесой пеленой — но из развороченных дыр от контрольных выстрелов на него глядели иные, желто-зеленые звериные глаза!

Лич думать не стал. Рука-копье неразличимым от скорости ударом пронзило грудь эльфа и с хрустом сокрушаемых ребер вырвала черный комок сердца. Мринн с хрипом повалился обратно на носилки, приложенное усилие сожгло все оставшиеся невеликие силы… Но было поздно.

С чудовищным ревом разорвав в клочья ненужную более пустую оболочку тела эльфа, изнутри прянула посмертная тварь — последнее оружие повергнутого мага, его привет из могилы. Тварь словно бы распаковалась в прыжке: выметнулись, разложились суставчатые ноги, числом гораздо более четырех, встала на место съехавшая на плечо башка со множеством рядов треугольных зубов в безразмерной резиновой пасти, и было решительно непонятно, как такая паскудина могла помещаться внутри, в общем-то, худощавого и невеликого эльфа.

Тварь заметалась среди опешивших бойцов, очень низко, наподобие земной техники смершевцев, и каждое движение когтистых лап раздавало страшные оплеухи, разбрасывало четырехсоткилограммовых бойцов как котят. Более того, на когтях заплясало бледное синее пламя, отчего они со скрежетом разрывали закаленные бронещитки — а у Мринна совсем не оставалось сил, чтобы вновь активировать негатор.

Небрежный взмах суставчатой насекомьей лапы отправил его на встречу со стеной тоннеля, он неловко сполз по гладкой древоплоти и завяз в перекрученных обломках носилок, слабо шевеля конечностями как крупный замороженный жук. Но когда от совсем ожившей твари полетели клочья синего огня, запросто проедающие противопульные щиты, лич, нет, сейчас — сержант Шварц, приказал себе встать. Сил по-прежнему не было, он жутко оскалился, через разорванную щеку дико сверкнули обломки белоснежных зубов — и он с натугой крикнул внутрь себя: 'Вста-ать!'

Что-то хрустнуло. Чувствуя себя так, словно во всем теле медленно крошатся в песок его кости, Мринн шагнул вперед. Тварь немедленно отреагировала на нового противника, оценила его и признала опасным. Все подвижные червеобразные отростки на ее теле вдруг направили свои концы к Мринну, и с них сорвалась волна того же прозрачного синего огня, только не отдельными клочьями, атакующими разом множество целей, а единым солитоном, вобравшим в себя всю мощь этого вида боевой магии. В нем бессильно гасли трассеры очередей, а вольфрамовые сердечники пуль распадались бенгальскими огнями, искрами плазменной сварки. Огонь прянул вперед, почему-то миновал свою неуловимую цель, прозрачно-искрящейся волной прокатился до самого конца туннеля и удалился во тьму большой каверны. Странное дело — он словно бы погряз во мраке, не осветив и пяди стен или потолка.

Мринн никак не успевал увернуться от волны, даже на сверхскорости, однако за миг до того как его поглотило бы бушуюшее сапфировое плямя, он сделал что-то, чему внятного названия не дал бы и сам. Он словно обернулся вращающейся дверью, если попытаться подобрать человеческую аналогию, и в эту дверь со всей дури ухнул разбежавшийся противник, а дверь, провернувшись, еще и как следует поддала ему под зад.

Еще один скользящий шаг. Лич неимоверно удлинившейся рукой в обрывках собственной кожи схватил тварь за горло, рывком подтянул себя к ней и… обернулся языком чернильной тьмы, клубом беспросветно-черного мрака. В тоннеле было и так темно, но эта тьма была чем-то иным. Казалось, она разом вмещает в себя даже и свет, потому что неким невообразимым способом освещала пространство — будто Мринн явился огоньком огромной свечи. Черной свечи.

Затем этот огонек коснулся твари, и она без следа канула в него, как песчинка в чернильницу писаря, растворилась, как сахар в крутом кипятке. Мир моргнул, а на изъеденный ноздреватый пол бессильно опустилась фигура лича с обгорелыми обрубками крыльев.

Несколько тягостных секунд недоуменно глядели разбросанные бойцы на него, не в силах осознать, что все уже кончено. Впрочем — нет. Только-только радость и облегчение начали разгораться в их взглядах, как позади послышался некий звук. Звук был таков, что в людях встрепенулось что-то додревнее, архетипическое — так, наверное, вздыбливалась шерсть на загривке мохнатого пращура, услышавшего ползущее под его деревом нечто. Невыразимо отвратительный, мерзкий, сосущий влажный всхлип, настолько далекий и чуждый всему живому, что показался абсолютной антитезой таким понятиям, как жизнь, радость и тепло.

Спустя миг из-за поворота туннеля, выводившего к темному озеру и зловещей стене с глифами, вылетела волна вставшей на дыбы воды. Воды ли? Скорее, жадной, жаждущей тьмы, жидкой концентрированной боли, дистилята абсолютного страдания. И никто из группы не успел и пошевелиться, как волна рывком поглотила их всех. Лис еще успел подумать: 'Разбудили…', после чего его сознание померкло задутой свечой.

Где-то вдали, в пещере на склоне высокой горы, раздался отчаянный крик, что-то золотисто-белое мелькнуло и пропало, а камень еще пару секунд колыхался упругими волнами отдачи.