Р.А.Ц.

39

Ксения Матицкая пользовалась на базе просто бешеной популярностью. Волосы цвета расплавленного золота, тело, обточенное до совершенства дикими нагрузками полукосмических полетов, лицо женщины из рода потомственных воинов и неземной ореол пилота самого мезосферного агрессора, которым спал и видел себя всякий летчик, мало-мальски не обделенный амбициями, — все это ставило ее на высоту поистине недосягаемую в глазах сильной половины человечества. Будь она светской дамой, для исполнения любого мыслимого каприза ей потребовалось бы лишь высказать его кому-то из парней. Немедленная доставка либо разбиение бедолаги в лепешку были гарантированны. Но как будто мало было природе одарить ее достоинствами внешними, она не поскупилась и на соответствующее содержание. Дочь Петра Матицкого, того легендарного уже при жизни летчика, который во время событий на Нова Эхо получил ракету над своим аэродромом, но сумел посадить свой 'Беркут' на одном крыле, по умолчанию не могла быть существом такого пошиба. И действительно, девушка вполне сознавала свою красоту и то, что одним невинным движением может нечаянно лишить мужчину сна, а потому была неизменно доброжелательно-ровна и приветлива со всеми, что, впрочем, давало эффект как бы не противоположный.

Молодой статный старлей-истребитель встречал ее на выходе из женской галереи. Ксения улыбнулась про себя — у парня было отчаянно-смелое лицо человека, которому некуда отступать, и он смотрел на нее со смесью восхищения и трезвого прищура рыцаря, прикидывающего, как бы сподручнее взять на копье вот эту вот крепостицу. Тем не менее, она благосклонно выслушала все положенные комплименты, не такие уж и избитые, кстати, и подала ему руку. Программа молодого человека также была на удивление небанальна и включала в себя помимо обязательных элементов и посещение Хижины Лича.

Девушка заинтересовалась. Оказалось, преображенный сержант-технопех, а нынче первый лич на императорской службе, поселился недалеко от ближнего выхода на поверхность в собственноручно отремонтированном бункере. Говорили даже, что бункер он восстановил всего за два дня. И вот понятный интерес привлек ко входу в странно выглядящее сооружение сперва одного любопытствующего, потом другого. Лич оказался, если абстрагироваться от его внешности, существом со своеобразным чувством юмора и вполне компанейским парнем, плюс к тому, как выяснилось, очень неплохо пел и играл на гитаре. Постепенно эти визиты превратились в регулярные посиделки. Только вот поить лича уже никто не пробовал — смысла переводить добро на того, для кого спирт ничем не отличался от дистиллированной воды, не было.

Миновали посты на выходе, отметились в журнале. Парень так и ответил на вопрос куда они идут — в Хижину Лича. Ксения заметила, что перед ними был уже с десяток записей, где значился маршрут до УБЗК-3017, похоже, посиделки были в разгаре. Помдеж сказал, что в ноль-один махра вышлет пару транспортеров за своими, и чтобы не думали возвращаться пешком по темноте. Недолгая прогулка под закатным солнцем, во время которой спутник был галантен и улыбчив, снедаемый надеждой сорвать хотя бы один поцелуй, и они дошли до места.

Бетонный грибок был на месте, дверь была гостеприимно распахнута, являя миру свою необоримую толщину, а за ней таилась вежливая Тьма. Против ожиданий, парень пошел впереди, а не пропустил ее. Тоже, видать, чуял особую атмосферу места. За порогом бетон исчезал, плавно уступая антрацитово-черным сверкающим потекам. Они струились по стенам, необычной рябью ниспадая на пол, а на потолке перемежались светящимися молочно-белыми прожилками. В стенах кое-где также попадались маленькие звездочки-фонарики, света было вполне достаточно, чтобы не спотыкаться. Пол на вид был ребрист и чешуйчат, девушка даже наклонилась и потрогала его, но нет, рука встретила прозрачную стекловидную массу, теплую на ощупь. Ветвились галереи, вились потерны и коридоры. Как водится в военной фортификации, не было ни одной полностью прямой или строго геометричной — форма и переменное сечение были рассчитаны таким образом, чтобы максимально эффективно гасить ударные волны даже в отсутствие переборок, просто в пустом коридоре. За очередным поворотом у них словно бы разом вытащили пробки из ушей. Истосковавшийся слух единым мигом ухватил сразу с пяток разговоров, почти зримой пеленой висевших в зале.

— …а он слева заходит, и плюет, с. ка, огнем не переставая. Я через крыло и 'кобру', тормозил на двенадцати 'же', Дед сказал потом, что впервые видит самолет из гофрированной жести. Ну, этот не успел, прошел сверху, и я распорол ему к чертям все брюхо до самого хвоста!

Парень шепотом сказал на ухо, прижимаясь губами к розовому полукружью чуть дольше требуемого:

— О, свои тут есть. Это Миша Цивиленко из второй эскадрильи, он в тот бой дракона привез и пару гарпий.

— …наши. Как там разберешь, все ж в пыли? Ты б еще циммерит вспомнил, и того фельдфебеля с теллер-миной. Когда сто шестьдесят жахает, в радиусе ста метров все, кто без защиты, дружно кладут в штаны, хе-хе.

Непонятно, но, похоже, танкисты.

— …да какое самбо, это ж тараканы-переростки натуральные. Лучше тренируйся магазины менять, как Кадочников показывал. Ну помнишь, один в стволе, упор в защелку, палец все время на спуске. Да-да, вот так, только кисть сильнее напрягай, там почти пять кило с граником.

А вот это уже яснее. Матицкая кроме своей души — полетов, в свободное время любила еще и стрелять. Отец приохотил девочку сперва к спортивной винтовке, а потом и к серьезной снайперке. Сейчас она была действительным членом императорского стрелкового общества и имела за плечами победы в нескольких региональных чемпионатах.

— …идет, идет. — прокатилось эхом. Быстро стихли разговоры, все лица обратились к боковому коридору. Через секунду оттуда нереальной беззвучной тенью выплыла стройная до худобы фигура в уже обмятом камуфляже и степенно прошла в центр зала, где и уселась небрежно на большой массивный камень темно-синего, почти черного цвета. Матицкая видела его в полутьме, с неудобного ракурса — сильно сбоку, и не успела составить себе представление. Ясно различима была только гитара, большая двенадцатиструнка, настоящий концертный экземпляр, благородный лак так и светился на изящных изгибах корпуса.

Секунда тишины, а потом лич коснулся струн. Негромкий поначалу, звук гитары понемногу набирал силу, будя глубоко внутри странную дрожь, мучительно приятную и обворожительно-болезненную, словно бы у души резались, как зубы, крылья, и она тщилась взлететь как есть, прямо в костюме бренного тела. Играл он не по-дворовому, перебором, пальцы с максимально втянутыми когтями так и мелькали, плетя дивное очарование музыки. Ксения даже не поняла, в какой момент он запел. Низкий глуховатый голос так органично вплелся в мелодию, что в их единении не посмел бы усомниться и Станиславский.

Ветер перемен нам морозит лицо.

Где ж тебе сойти, нет ступеней и ног.

Жизнь свою б отдал за благое словцо,

Но ты теперь один, тебе поможет Бог.

Голос взлетал и падал, гремел и рыдал, и казалось невозможным, чтобы живое существо могло петь так.

…и не прошло еще полумесяца — вот,

Раны вдруг заныли, не заснуть дотемна.

Ласточка на крыльях серый пепел несет

Вестью — вот она, мама война.

Не туман, а дым — то горят города.

Сердце моего бьется в луже крови.

Северной иглой колет с неба звезда,

Холодна она, ты ее не зови…

Холод проникал, казалось, в самое сердце, тоска сжимала свои ядовитые когти, и не было в мире силы, способной отогреть замерзшую душу.

…Делу не поможешь кровью малой, поверь.

Завтра мы выходим в крестовый поход.

Выпью я росинку в холодной траве –

Может быть, спасет, может, спасет.

Или все же была?

…Яблони над крышей и сиреневый цвет –

Чья мечта о доме, тот победит.

Кто же меня встретит, скажет: 'Привет'?

Верю и надеюсь, что все впереди,

Верю и надеюсь — все впереди…

Под потолком зала медленно затихали последние аккорды, люди возвращались в себя, и реальность казалась странно не-реальной после путешествия в жестокое Далеко. А потом лич внезапно повернул голову, и кипящий луч изумрудно-зеленых глаз встретил глубокую льдистую синь бездонных северных озер. Ксения почувствовала что летит.