Путь хирурга

Глава 4

Я пришёл в себя не сразу, тело барахталось в забвении, будто не хотело возвращаться. Камень под спиной был неестественно холоден. Каждый вдох отвечал болезненным шуршанием легких, как будто внутри перетирались наждачные листы.

Я провёл рукой по груди… шрам. То, что вчера было глубокой рваной раной, теперь превратилось в сухую, чуть зудящую полоску. Шрам имел странную форму.

Хм…

Мне чертовски повезло, что бы это ни значило.

Я коснулся шрама, чувствуя, как под пальцами кожа неестественно стянута. Что-то в теле изменилось, и дело было не только в ране. Словно я теперь мог различать нечто большее, чем просто чужие «сбои». Видеть эту самую гниль, пропитывающую многих здесь изнутри, словно болезнь, заразившую живое дерево. Интересно, видят ли они сами, насколько глубоко их поразила эта гниль? И что будет, если её вовремя не остановить?

Я не чувствовал боли, да и тело теперь вело себя странно. Как плохо настроенный инструмент, который вдруг сменил мастера.

Где-то наверху загремели шаги, послышались голоса:

— Как-то сегодня здесь легче дышится!

— Ну че, думаешь, он уже остыл?

— Ты с темы-то не съезжай, я в прошлый раз тело тащил. Твоя очередь!

— Ну этот явно полегче, чем тот был.

Даже так. Меня тут уже списали, не давая ни единого шанса. И стало быть, не я первый помещен в подземелье. Только мои предшественники долго тут не выдерживали.

Что ж, приму к сведению.

Я приоткрыл глаза, но не двинулся. Если они ждут покойника, то так и быть, подыграю.

Решётка с лязгом пошла вверх. В проёме появились трое. Защитные маски — плотные, куда серьёзнее, чем была у меня. Один нёс носилки. Второй притащил мешок для трупа. Третий держал перед собой какой-то амулет с рунами.

— Вот он, голубчик, — хмыкнул один.

— Дохленький! — поддакнул второй.

Их голосов я не знал, а вот голос третьего узнал сразу.

— Рты закрыли! — надменно прорычал Роман Ивлев. — Учитель сказал забрать тело, а не устраивать цирк.

Они зашли внутрь. Я дождался, пока подойдут ближе, и утробным голосом выдал:

— Поднимите мне веки!

Помощнички Ивлева взвизгнули, как поросята. Первый выронил мешок для тела, и тот спикировал, как жухлый лист, рядом с моей маской, брошенной на полу. Второй заслонился металлическими носилками из двух жердей, как щитом. Только Ивлев остался стоять, сжимая пальцами до побелевших костяшек амулет.

— Он ж-живой⁈ — выдохнул первый, я видел ступор в его глазах.

— Да ладно! — второй отшатнулся. — Это… как⁈ Он же был… ну…

Под маской не увидеть было лица, но я что угодно поставил бы, что он сейчас белее листа бумаги, белее берёзовой коры.

— Простите, — я сел, упёршись спиной в стену. — Не успел умереть. Как-то не до этого было.

Их перекосило от ужаса. Они ведь пришли, чтобы просто вынести труп. Дружки Ивлева первыми отвели глаза и с ужасом смотрели на брошенную мной маску «противогаза». Сам Ивлев прищурился, всматриваясь мне в лицо.

— Разочарован? — я улыбнулся.

— Думал, ты… не выживешь, — холодно сказал он, унимая дрожь. — Но это ненадолго.

Все они с трудом сюда дотопали, их тут корёжило, но говорили так, будто готовы тут же мне и навалять.

— Про ненадолго ты это кому — себе говоришь или друзьям? — я вскинул бровь.

— П-попробуешь д-дернуться — прирежем, — заикаясь, выдал второй.

Руки, которыми он держал носилки, дрожали. Наверное, носилки тяжёлые… или штаны намокли.

Я встал, стараясь не показывать, как болит всё внутри. Тело, вроде, на ходу. Сюрприз. Но такие я люблю сюрпризы. Понятно, почему у троицы выпучены глаза — вчера-то я был, как ходячий труп.

— Что делать, Ром? — зашептал паренек с мешком, отстукивая дрожащими зубами барабанную дробь.

— Отведем его к Павлу Александровичу.

— Чур на носилках понесете? Покатай меня, большая черепашка? — я медленно повернул голову, проверяя, как работают мышцы и связки.

Парни молча переглянулись. Видимо, про черепашку никто из них не слышал, и им показалось, что я теперь ещё и несу какой-то бред.

Но что бред обидный — это понятно даже им.

Ивлев сжал кулаки так сильно, что послышался хруст костяшек. Ему явно хотелось сказать: «Заткнись и пошли», но такие как он только и способны на то, чтобы бить исподтишка. Хотя дури в Романе столько, что вполне хватит принять открытый бой. Дури, но не духа.

Я смотрел на наглые глаза Ромы, мысленно просчитывая расстояние до ножа, что торчал у него из-за пояса. Слишком вальяжна эта троица. Слишком уверены, что я — ещё один сбившийся, потерявший волю вместе с телом.

С тремяоими сопляками я бы справился. Особенно если ударю первым. А я ударю.

Вот только зачем?

Если у меня под рукой оружие тоньше скальпеля. Я скользнул по растерянным ученикам взглядом и впервые сознательно применил то, что теперь стало частью меня. Не знаю, как это называется, но хорошо чувствую. Тело само ловит ритм другого, встраивается в него, как будто это не плоть, а схема.

Здесь каждое тело звучит, и сбои… они как разрывы в музыкемузыки. Как будто у артиста на сцене вдруг выключается фонограмма, ломается смычок, выключается микрофон… ну, почти. Там, где импульс пульсирует чаще, чем может вынести структура, появляется белая точка. Сбивка. И она выключает энергетический канал.

Выдрать её — значит выровнять ритм. Вернуть — добить окончательно.

Я продолжал анализировать троицу. И видел перед собой не людей, а пациентов, тела на хирургическом столе. Мой взгляд мгновенно замечал повреждения в каналах, как если бы я видел разрывы сухожилий и повреждённые ткани. Я знал, как их починить, но не понимал, почему эта картина была видна мне так чётко.

Ивлев уверен в себе, но вот же — под связкой на левом плече у него старый надрыв. Второй стиснул кулаки, кисти побелели от напряжения. Я чувствую импульс в его сухожилиях, слишком резкий, сбивающий ритм. У третьего, что с носилками, дрожит веко — в том, что видно только мне. Вибрация от этой точки идет вверх по шейному узлу, оттуда — в грудь. Сердце сбоит, даже если он этого не понимает.

Я мог врезаться в их ритм. Мог, но не стал.

Пока не стал. Помнил, что точный удар может быть только один, и после него я на время становлюсь будто бы беззащитным котенком.

А сверху наверняка ждали другие, два десятка, не меньше. Даже если я вырвусь, то не факт, что успею уйти. Пока я — в их руках.

Но только пока.

— Пошли, — наконец, решившись, буркнул Ивлев.

Мы вышли в коридор. Троица шла впереди, как бригада санитаров с похмелья. Я плёлся за ними, делая вид, что держусь на одном только упрямстве. Внутри всё до сих пор звенело, но уже не от боли. Чувство такое, что в моем организме заканчивалась настройка.

Ему нужно время — и я дам ему это время. Выйдя из зала, я напоследок оглянулся.

Камень молчал, и я задержал на нем взгляд. Ощущение такое, будто пространство затаилось, выдохнуло и теперь затаенно ждёт. Под пятками у меня всё ещё шла рябь, но, скорее, это были лишь остаточные колебания, становившиеся все слабее…

Троица впереди притихла. Исчез хохот и былое бахвальство — словно в пасть льву заглянули и теперь боятся дышать лишний раз.

Я смотрел на их спины. Плечи напряжены, спины как струны. Движения медленные, в них та самая зажатость, когда организм орёт: «беги», а ты усердно изображаешь — «всё в порядке». Даже сквозь маски учеников видно, что дышат они тяжело. Под кожей в энергетических каналах были видны те самые белесые вкрапления… чужеродные.

Один из них вдруг споткнулся, будто пол под ногами стал зыбким.

— Осторожнее, Гриша, — буркнул Рома, но голос прозвучал неуверенно.

Мы, наконец, поднялись по той же самой бесконечной лестнице, по которой я сюда спускался, но в зал с татами не пошли. Вместо этого свернули в боковой проход и вышли во двор. Впереди раскинулась тренировочная площадка, вытянутая, прямоугольная, с утрамбованной землей вперемешку с песком с бурыми следами засохшей крови.

И вот только тогда мои сопровождающие расслабились, жадно вдыхая, будто до этого целый километр плыли под водой. Маски полетели вниз. Энергия двора для них была другой, но я теперь даже не почувствовал разницы.

На площадке уже собрались несколько десятков человек. Они швыряли друг друга, отрабатывая приемы, а другие о чем-то переговаривались.

Под ногами хрустел песок, смешанный с мелкими осколками камней. Где-то в глубине площадки стояли деревянные манекены, покрытые глубокими вмятинами от многолетних тренировок. Из щелей в каменных стенах проросли пучки жёсткой травы, застывшие в кривых позах, будто искалеченные бойцы.

На другом конце двора возвышался каменный столб, весь в выбоинах, но при этом покрытый вязью рун и иероглифов. На его вершине, на площадке шириной в небольшой шаг, застыла фигура Учителя в темном плаще. Капюшон скрывал лицо, руки сложены на коленях, как у монаха. Но я чувствовал, что он видит всё и внимательно наблюдает за тренировкой.

Мое появление в центре двора вызвало такой эффект, будто в разгар полостной операции кто-то зашёл в стерильную зону в грязных ботинках.

Все замерло — буквально. Один ученик застыл, делая прием, второй замер с занесенной рукой, третий едва удержался, чтобы не упасть. С пару десятков взглядов легли на меня, пацаны пытаясь осознать, что именно они видят. Покойник, сбившийся… неважно.

Главное, что он идет. Возвращается с самого низа. Сам! Это совершенно не укладывалось в их головах.

Я же спокойно прошел в центр площадки, игнорируя сопровождающих.

— Эй! Ты куда⁈ — растерянно зашипел в спину Ивлев.

Я даже не обернулся. Пусть катится куда подальше.

— У кого-то ещё остались вопросы ко мне? — громко спросил я, обводя взглядом двор. — А то ваши «санитары» уже мешок взяли, даже носилки приготовили. Видимо, торопились на похороны.

Никто не ответил. Ученики стояли, словно забыв дышать.

— У-учитель, — заикаясь, выдавил из себя Роман. — О-он… ж-живой…

Учитель явно не слушал. Он спрыгнул со столба и тяжело приземлился в центр двора. Подошвы его коснулись земли, и я ясно ощутил, как по двору пошла энергетическая рябь, тонкие импульсы, словно тончайшие микротрещины. Ученики мгновенно попятились к стенам. Роман со своими дружками тоже поспешил отступить под навес.

Учитель смотрел на меня, не говоря ни слова. Ни тени удивления на его лице — он явно всё заранее знал. Значит, сейчас будет проверка: выяснить, насколько я стал опасен после возвращения из подземелья. Или наоборот — убедить учеников, что ничего необычного не произошло.

Умно, ничего не скажешь…

Пока Учитель молчал, я боковым зрением заметил движение. Один из учеников, мелкий подросток с торчащими ушами, дернулся и бросился куда-то на выход. Учитель тоже заметил. Его голова чуть повернулась, будто он хотел что-то сказать, но передумал.

— Он вернулся из Подземелья, — сухо, но уже громче произнес старик, словно зачитывая некролог.

Толпа затаила дыхание.

— Иногда система оставляет сбой жить, чтобы мы сами увидели, где рвется ткань, — продолжил он.

Гладко врешь, Учитель, будто заранее репетировал. А ведь сам наверняка до последнего не был уверен, жив я или нет.

— Он активировал стиль… это нарушение, — Учитель выдержал тяжёлую паузу, внимательно оглядывая учеников. — Узел его не отторг. Значит…

Он замер, сделал паузу, а потом простёр руки вперёд и проговорил:

— Приют должен решить, что с ним делать!

Ученики тревожно переглядывались. В их глазах плескались страх и растерянность. Никто не спешил хлопать в ладоши или делать ещё какие-нибудь жесты, они продолжали слушать. И были правы — этот шоумен ещё не закончил спич.

— Хотя, быть может… никакого сбоя не было вовсе, — медленно продолжил Учитель. — Ты ведь вернулся, хотя Узел должен был тебя сломать. Это значит, что ты либо полностью сбился, либо Узел дал тебе новый ритм. Мы не можем позволить тебе здесь оставаться или уйти, пока не узнаем точно.

Он снова посмотрел на учеников, как будто это они должны были сказать главное, потом кивнул, будто что-то от них услышал, и тяжело, весомо договорил:

— Твой бой покажет, кто ты теперь. Выдержишь — значит, не сбившийся. Нет — тогда ты просто сломанный человек.

Ученики, наконец, облегченно закивали. Теперь для них всё обрело смысл. Ситуация снова была под контролем Учителя.

Я встретился взглядом с Учителем и чётко понял его замысел. Ловко он это провернул. И ученики уже не были растерянной толпой, а с нетерпением ждали боя, словно это просто часть очередного урока.

— Готов принять испытание? — с едва заметной насмешкой спросил Учитель.

Я молчал, глядя ему прямо в лицо, не видя смысла торопиться с ответом. Пусть ученики немного понервничают.

Я не знал местных приёмов. Ни стоек, ни техник. Но ползать на коленях уж точно не собирался.

— Я готов, — сухо ответил я, словно соглашался на рядовую операцию вроде аппендэктомии, а не на жестокий бой.

Теперь ясно одно: я не могу дальше просто реагировать на события и ждать, когда меня в очередной раз попытаются уничтожить. Нужно понять, кто именно преследует меня и почему им так важно стереть из мира человека с именем Константин Мирошин.

Пока я не разберусь, кто я теперь и почему это имя вызывает ужас, не будет мне ни покоя, ни безопасности. Значит, я должен выяснить правду любой ценой — даже если придётся расковырять до кости этот странный и жестокий мир.

Учитель будто не сразу понял, что я сказал. Или понял, но явно не ожидал такого решительного ответа, потому выдержал тягучую паузу. Ту самую, когда все чуть отклоняется от сценария и приходится заново выверять, кто здесь кто.

Из тени крыльца шагнул Ивлев.

— Разрешите встать с ним в круг, — произнёс он почти вежливо. Почти. Потому что из-под этой вежливости так и сочился яд. — Он мой.

Рома даже не пытался скрыть предвкушение удовольствия. Улыбка на его лице была широкой, почти праздничной. Если бы ему в этот момент вручили нож с гравировкой «Режь медленно», он бы, наверное, растрогался.

Но… не вышло.

— Нет! — отрезал Учитель,

Ивлев застыл растерянно, улыбка, было повисшая у него на лице, медленно исчезла.

— Ты слишком зол, Роман, — сухо пояснил Учитель всё тем же ровным голосом. — А судить должен не тот, кто жаждет боли.

Близнец не стал спорить и медленно отступил, делая полупоклон. Но пальцы, сжатые в кулак, хрустнули. В его взгляде я чувствовал густую, тягучую злость.

Не думаю, что учитель не дал выйти Ивлеву по той причине, что в порыве ярости он меня убьет (ну или попытается). Не-а, в справедливость он только играл. А на деле, думаю, сейчас поставит своего лучшего ученика. Видимо, Ромашка таковым не являлся, просто много о себе мнил.

— Демидов! — громогласно объявил Учитель.

Поднялся и вышел парень с серебряной ниткой на поясе. Видимо, что этот Демидов в местных табелях о рангах был на первой строчке. И в теории с таким оппонентом у меня нуль шансов.

Он занял место у границы площадки и медленно поклонился. Ровно настолько, насколько требует вежливость — перед тем, как ломать кости. Я поймал его взгляд и не увидел в нём ни злобы, ни ненависти. Скорее — усталость, будто этот парень просто слишком долго выполнял чужие приказы. Интересно.

Демидов чуть скривил губы, коротко и тихо бросил мне:

— Ничего личного, сбившийся. Просто таковы правила. Мне жаль, что тебе не повезло.

Я кивнул — машинально, просто чтобы не затягивать. И тут же услышал перешептывания учеников. Ну да. Как всегда: принимают ставки, на какой секунде я лягу.

Демидов подошёл, протянул руку для приветствия. Я ответил. И приличия ради, и потому что даже касание — это способ услышать ритм его тела.

Импульс прошёл через пальцы, как пульс сквозь артерию. Чисто, ровно, выверенно. И всё же… я четко уловил сбой в районе его груди. Белые вкрапления в его главном канале возились, будто опарыши.

Обменявшись рукопожатиями, мы сделали несколько шагов назад. Я внимательно смотрел на Демидова. Неприязни к нему не было и ломать его не то чтобы хотелось. Просто… молодой он.

Демидов встал в стойку. Это уже было не приветствие, а приглашение. Воздух пошёл кругами. Нечто подобное я видел, когда Ивлев пытался показать свои таланты при первой нашей встрече в зале. Только у Демидова получалось… мягко скажем, получше.

Ну что ж, посмотрим, что за зверь такой — Длань Руки.

Песок под ногами дрогнул.

Демидов резко шагнул вперед, выталкивая руку. Волна черноты пошла следом. Меня не ударили… сместили. Будто само пространство въехало в меня со скоростью мчащегося на всех парах локомотива.

Я толком не успел прочувствовать эту силу, как спина встретила стену близстоящего здания.

Осыпалась штукатурка, уши заложило. Толпа ахнула.

Учитель даже глазом не моргнул. Все нормально, это всего лишь ломка чужака. Показательная порка. Желательно — с хрустом костей. Очень даже хорошо.

Я поднялся, покачиваясь, как тонкая рябина. Учитель своего не получит. Вторая волна пришла, когда я ещё не успел даже вдох сделать нормально, на этот раз врезавшись в меня снизу. Меня подбросило и сразу же впечатало обратно. Камень подо мной наверняка запомнил, как звучит хруст позвоночника.

Демидов решил сыграть в пинг-понг, а я, значит, выступаю вместо мяча? Я лежал на камнях, моргая и пытаясь поймать дыхание. Хорошо. Очень хорошо!

Первый удар я почти не заметил. Нет, слабым он не был, просто сработал слишком точно, и я еще не знал, чего именно ждать. Второй удар я уже прочувствовал от копчика до затылка. И одновременно с этим понял, что работает Демидов предсказуемо.

И если поведение повторяется, у него есть ритм. А ритм… я умею рвать.

Я решил, что понял, где сбой. Перед каждым ударом он задерживает дыхание, а потом резко выдыхает. И теперь я выбрал момент и, будто прицелившись из винтовки, вложил импульс в его вдох.

И… что-то пошло не так.

Ритм не сломался. Демидов даже не качнулся. Перехватил импульс и вернул его мне с утроенной силой. Удар врезался мне точно в грудную клетку.

Уже летя, подхваченный волной удара в воздух, я понял, что ошибся. Но было поздно. Тело прокрутило в полете, и только когда я врезался в землю, пришло осознание: я полез в схему и не проверил, откуда подается ток.

Грудью меня в этот раз вдавило в камень, и остатки воздуха из легких вышли, как из спущенного воздушного шарика. Я остался лежать, ловя глазами блики и звездочки. Под щекой чувствовалась грубая, холодная поверхность камня, изрезанная многочисленными тонкими трещинами, заполненными песчинками и высохшей кровью после предыдущих поединков.

Демидов чуть приподнял подбородок, и я заметил, как в его взгляде мелькнуло нечто тёмное, почти торжествующее. Этот парень не просто исполнял приказ. В тот краткий миг, когда он почувствовал себя победителем, его лицо исказила болезненная радость.

Похоже, именно так проявлялась внутренняя гниль — она просачивалась наружу при малейшем ослаблении самоконтроля, делая человека жестоким даже против воли.

Но мгновение — и он снова изменился.

— Сдаешься? — снова спокойно, так ровно, что почти даже безразлично спросил Демидов, отряхивая песчинки с плеч.

Такое ощущение, что этот паренек даже не вспотел. Он завис надо мной. Никакой агрессии, Демидов делал ровно то, что от него требовалось. Прилежный исполнитель, идеально приработанная деталь в механизме. Проблема лишь в том, что я — не деталь.

Я — инструмент. Тот, которым подобные механизмы вскрывают.

Я поднял голову, потому что сил ни на что другое не было.

— Нет, — сказал я.

— Кончай с ним, — послышался дребезжащий голос учителя.

Демидов снова встал в стойку. Воздух загустел, как перед грозой. Я чувствовал, как пошла волна — с земли, вверх по ногам, в корпус. Он готовился к новому удару и на этот раз вкладывал в него куда больше сил.

Пора было с этим заканчивать, если я хотел уйти с площадки на своих двоих.