Путь

Глава 6 Пир для героев

В просторной комнате, главное место в которой занимала огромная кровать с резными спинками и балдахином, становилось светлее с каждым мгновением. Солнце уже поднялось из-за горизонта, рассеяв предрассветный сумрак, и по потолку спальни, тишина в которой нарушалась лишь мерным сопением, ползли становившиеся все более бледными тени.

Сопел, пребывая в царстве снов, мужчина, что устроился на роскошной кровати, вернувшись клубком, точно младенец. Вот тончайший, словно игла вышивальщицы, луч солнца, проникший сквозь плотно сдвинутые гардины, ласково коснулся его лица, и человек, что спал на просторном ложе, нехотя открыл глаза. Он сладко потянулся, раскинувшись на простынях из алого шелка, доставленного иноземными купцами из неведомых краев, размышляя, стоит ли звать слуг для утреннего туалета, или сделать вид, что еще спит, еще немного понежившись среди этой роскоши.

Казалось, весь мир тоже был скован крепким сном, ибо всюду царила тишина, которую так и подмывало назвать мертвой. Из-за дверей, ведущих в опочивальню, не внутрь не проникало ни звука, хотя мужчина знал, что возле них стоят два воина в полном вооружении, не выпускающие из рук эфесы своих длинных мечей и готовые мгновенно разразиться каскадом смертоносных ударов. А рядом, чутко вслушиваясь в каждый шорох, ждут, когда пробудится их господин, заботливые слуги.

Пребывая в состоянии полнейшего умиротворения, человек, возлежавший на ложе под балдахином, перевернулся на спину, уставившись в потолок невидящим взглядом. Перед ним мелькали смутные, расплывчатые образы, остатки снов, явившихся к этому человеку нынешнее ночью. Он с трудом вспоминал эти странные видения, но был уверен, что любой толкователь снов, первый попавшийся прорицатель счел бы их весьма тревожными. В прочем, сам он едва ли верил всем этим шарлатанам.

Вдруг сквозь толстые каменные стены, завешанные к тому же коврами, тоже даром дальних стран, где лето царит круглый год, женщины смуглы и изящны, и золотой песок лежит на дне каждого ручейка, проник глухой звук. Мужчина, прислушавшись, насчитал семь раскатистых ударов, которые, должно быть, сейчас слышал каждый житель огромного, во всяком случае, по меркам этой страны, города. Хитроумная поделка гномов, куранты, установленные на рыночной площади, уже многие годы задавали ритм всей округе. Сами гномы, кстати, в городе отчего-то не прижились, а вот часы бесстрастно отмеряли время, безотказно работая уже почти сто лет, и вызывая удивление у заезжих чужеземцев.

Мужчина зевнул, так что хрустнула челюсть, почесал широкую грудь, покрытую, словно панцирем, пластами каменно-твердых мускулов, а затем дотянулся до низкого столика, стоявшего в изголовье, нашарив там вслепую серебряный колокольчик. Переливчатый звон, подобный журчанию ручейка по весне, прокатился по комнате, отразившись от задрапированных пестрыми коврами и гобеленами стен, и вырвавшись, наконец, за ее пределы. Звонок, нарочито тихий, услышали в следующий миг, ибо ждали его уже довольно долгое время, и тотчас воцарилась обычная утренняя суета.

- Ваше величество, - двери мгновенно распахнулись, и в спальню, почтительно кланяясь, вошел щуплый седенький человечек, разряженный в парчу и бархат, как и подобало слуге самого владыки Альфиона. - Доброе утро, ваше величество. Как спалось, все ли хорошо?

- Все чудесно, - усмехнулся король Эйтор, тот, кто милостью Судии вот уже двадцать три года именовал себя владыкой этих северных земель. - Пусть принесут воды, Франк, - приказал он, и старый слуга опрометью выскочил прочь, а мгновение спустя где-то рядом раздался его каркающий голос, отрывисто отдававший приказы. Правитель Альфиона ухмыльнулся - в разговорах с младшей прислугой личный слуга самого государя предпочитал обходиться без ненужного словоблудия, не пытаясь даже казаться почтительным.

Начинался новый день, несущий новые заботы, которых всегда с лихвой доставалось королю, но также и новые радости, на что правитель искренне надеялся, пробуждаясь каждое утро. Эйтор встал с постели, подошел к окну и одним рывком распахнул занавески, вновь блаженно потянувшись. Его взору открылась панорама Фальхейна, самого большого города во всем королевстве, давно уже проснувшегося и жившего обычной жизнью. Солнце, поднявшееся над лесом, окрасило золотом мостовые и островерхие крыши, и день обещал быть теплым и сухим, а это означало, что не выйдут из берегов сточные канавы, прорытые вдоль улиц, превращая мостовую в зловонное болото, что само по себе уже было весьма неплохо.

Король подумал, что если погода вдруг не испортится, можно будет устроить небольшую конную прогулку по окрестным полям, взяв с собой как можно меньшую свиту. Хотелось развеяться, полной грудью глотнуть свежего воздуха, ощутить ту свободу, какой не могло быть у него, безраздельного хозяина и, одновременно, вечного узника этого огромного дворца, оплота высшей власти в полуночной державе.

Государь Эйтор стоял у окна, наслаждаясь диковинным пейзажем. Казалось, что у самых его ног бьется, пульсирует, точно огромное сердце, вынутое из тела, но продолжающее жить, содрогаясь в необычном ритме, людской океан, названный Фальхейном.

Столица Альфиона, город, возраст которого измерялся уже веками, некогда была лишь небольшим поселением, в котором обитал вождь владевшего этим краем племени. В стремлении защитить свои жилища от внезапного нападения врага далекие предки нынешних альфионцев возвели свое селение на берегу Стейлы, реки, истоки которой находились где-то в Олгалорских горах. С самого сотворения мира несла она свои воды в могучую Вельту, отделявшую обжитые земли от того сумрачного, но прекрасного своей дикой природой края, что назывался Порубежными Уделами.

Место для поселка оказалось выбрано крайне удачно. Решение основать его на высоком берегу быстрой и полноводной реки, которая сама по себе была серьезной преградой на пути любого чужака, оказалось весьма мудрым, что смогли оценить по достоинству уже сотни поколений их потомков, те, кто ныне называли себя подданными короля Альфиона. С холма было видно всю округу на несколько миль, причем враг мог подобраться только с запада, рискуя быть обнаруженным еще на дальних подступах.

Наверное, в те незапамятные времена здесь, на том самом месте, где ныне вознеслись ввысь каменные дома под черепичными крышами, стояло лишь несколько крытых соломой или корой кривобоких лачуг, обнесенных частоколом, упиравшимся в обрывистые берега быстрой реки. С той давней поры изменилось многое, но по-прежнему жилища тех, кто поселился в этом краю, теснились, словно в страхе прижимаясь друг другу, за крепостной стеной, сохранившей форму дуги, основанием которой служила река. Сложенная из серого камня, она уже многие годы служила границей города, жителей которого становилось все больше, так что они вынуждены были надстраивать свои дома, добавляя один этаж за другим, из-за чего улицы, и без того весьма узкие, обретали все большее сходство с ущельями, извивающимися среди скал.

Там вечно царил сумрак, а сточные канавы, которые чистили довольно редко, распространяли весьма тошнотворный запах. Но все же горожане предпочитали жить в тесноте и дышать гнилостными испарениями, нежели оказаться в чистом поле, вне таких надежных стен, будучи предоставлены множеству опасностей. И Фальхейн рос, словно пытаясь дотянуться до неба.

- Если так пойдет и дальше, - говорил порой старый лорд Маркус, наставник и советник молодого короля, наблюдая за тем, как суетятся где-нибудь в купеческом квартале каменщики, - нам придется надстраивать стены. Но все лучше, чем возводить новые, - смеялся он, добавляя неизменно: - А то наши славные горожане скоро будут из окон своих мансард плевать на головы стражникам на сторожевых башнях!

Он был прав, поскольку нынешние укрепления, мощная стена высотой пятьдесят футов, разделенная на равные по протяженности участки дюжиной круглых башен, дополненная глубоким рвом, строились в течение нескольких лет, якобы, не без участия гномов, специально для этой затеи приглашенных одним из давно усопших владык Альфиона в сей дремучий край. И Эйтор не был уверен, что сможет теперь найти достаточно искусных мастеров, дабы сложить новые укрепления, да и с камнем было не все так просто. С тех пор, как Кланы, владевшие Олгалорскими горами, отказались признать себя подданными Альфиона, тамошние каменоломни стали совершенно недоступны. Нелюдимые горцы зорко следили за неприкосновенностью границ своих владений, с особенной неприязнью относясь именно к людям равнин, как сами они называли альфионцев.

А город жил, и ему становилось все теснее в каменном кольце, не даром на правом берегу Стейлы уже вырос неукрепленный посад, в котором селились рыбаки и многие ремесленники, уставшие от тесноты и вечно царившей в полузадушенном собственными укреплениями Фальхейне сутолоки. В прочем, сейчас Эйтор не мог видеть его, зато весь остальной город был перед ним, словно на ладони.

Громада дворца, крепость в крепости, возвышалась на самом берегу, господствуя над окружавшими его кварталами, так, что из его окон были видны и стены, и башни, словно увенчанные зубчатыми коронами. В хороший день, такой, как ныне, можно было даже разглядеть порой мелькающие меж зубцов блики. Там несли службу королевские гвардейцы, наемники, чужие в этой стране люди, потому особенно преданные своему королю. Большая часть их была родом из Дьорвика, где знали толк в войне и воспитывали отменных бойцов. Им Эйтор доверял больше, чем кому бы то ни было во всем королевстве.

С высоты вздымавшегося к небу аж пятью ярусами дворца, который был еще старше, чем окружавшие столицу стены, можно было видеть, что кварталы различаются меж собой. Разумеется, ближе к обиталищу правителя стояли дома наиболее состоятельных горожан и особняки знати, поскольку многие лорды имели в Фальхейне свои резиденции, настоящие небольшие замки, куда они изредка наведывались, чтобы лишний раз показаться своему королю. Эти кварталы отличались чистотой, а также тем, что там было намного больше воинов, следивших за порядком. Вот и сейчас Эйтор, зрение которого оставалось достаточно острым, мог видеть, как сияют, отражая лучи утреннего солнца, начищенные до блеска шлемы стражников, неторопливо вышагивающих по широким улицам.

Целостность городских стен, вот уже почти полвека не видевших врага, ибо столько времени Альфион не вел больших войн, нарушалась воротами, обращенными на запад и на юг, туда, откуда чаще всего появлялись купцы или просто путники. От них к дворцу, возле которого, сливаясь, они образовывали большую площадь, вели две широкие улицы. Вдоль этих улиц располагалось больше всего лавок и постоялых дворов, где всегда были рады любому чужеземцу, если, конечно, он являлся в славный Фальхейн не с пустым кошельком и кинжалом за пазухой. Таким образом, город казался будто бы рассеченным на три части, причем на севере и западе строили свои дома ремесленники, всевозможные жестянщики, гончары и все прочие. Сейчас оттуда уже доносились громкие голоса, которые перекрывал перезвон кузнечных молотов. Мастеровой люд начинал трудиться еще до рассвета, спеша заработать себе на кусок хлеба, и труды своих стараний они несли в южные кварталы, ибо то была торговая часть столицы, сердцем которой служила рыночная площадь, над которой и возвышались те самые гномьи куранты.

В той части города всегда царила суета, слышался разноязыкий говор пестрой толпы, среди которой тенями шныряли ловкие карманники. Именно поэтому возле рынка гвардейских патрулей было почти столько же, сколько близь дворянских особняков. Казна пополнялась, прежде всего, за счет торговли, а потому следовало делать все, лишь бы иноземные купцы, единожды посетив славный Фальхейн, не забыли сюда дорогу.

Торговцы, как и ремесленники, тоже давно проснулись, и были готовы принять в своих лавках ранних покупателей. По узким улочкам, мощеным булыжником, словно по дну глубоких ущелий, образованных возвышавшимися домами, спешили по своим делам столичные жители, с высоты королевского дворца напоминавшие муравьев, суетящихся вокруг своего жилища в поисках пищи. В прочем, они были сродни этим насекомым не только внешне, вынужденные трудиться без отдыха, лишь бы не умереть с голоду, и такие же покорные своему правителю. Ремесленники, мелкие торговцы, они и были той основой, фундаментом, на котором стоял весь Альфион. И они же были самыми бесправными его жителями.

Куда-то бежали люди, мчались всадники, оглашая всю округу цокотом копыт, катились телеги и роскошные кареты, казавшиеся с высоты нескольких десятков ярдов детским игрушками. Прямо на мостовой располагались нищие, выпрашивавшие у прохожих медяки и готовые мгновенно раствориться в подворотнях, стоит только в дальнем конце улицы мелькнуть королевским гвардейцам. Фальхейн жил, встречая новый день.

- Это мой город, - усмехнувшись, тихо вымолвил король Эйтор. - И моя страна, будь я проклят!

Он был королем, кто бы и что ни говорил за его спиной. Вот только последние дни Эйтора мучило какое-то нехорошее предчувствие, нечто, что он не смог бы выразить словами. И с каждым днем смутное беспокойство, видимых причин для которого не было, становилось все сильнее. Прежде, чем заснуть, король ворочался в постели по полночи, а днем, опасаясь оставаться один на один с собственными чувствами, с головой погружался в дела, лично принимая всевозможных просителей, разбирая пустячные тяжбы, или, если становилось совсем худо, закатывая буйные пирушки. И, конечно же, стремясь развеять печаль, он в последнее время все чаще посещал свою юную королеву.

Но растущую тревогу не в силах было заглушить ни вино, ни долгие бдения вместе со своими советниками над челобитными, ни полные неумелой, но пылкой страсти женские ласки. Он был королем, но чувствовал, что власть его становится все призрачнее. Эйтор горько рассмеялся, вспоминая свою молодость. Глупец, а ведь прежде он ведь мечтал о всеобщем поклонении, искренне верил, что лорды будут верны своей присяге, исполняя любую волю коорля!

Быть может, думал Эйтор, нужно была с первых дней своего правления задавить дворянскую вольницу, восстановив, пусть и ценой большой крови, власть и порядок во всем Альфине? Нужно было силой вернуть Кланы под свою руку, стоило только явиться во дворец гонцу от этих мерзких дикарей. Даже сейчас, спустя столько лет, король помнил презрительно брошенные ему в лицо слова, тем больнее резавшие по сердцу, оттого, что звучали из уст настоящего дикаря.

- Наш народ, вожди Кланов единодушен в мнении, что нынешний правитель Альфиона не вправе повелевать нами, и Кланы отказываются отныне считать себя подданными Эйтора. В его жилах течет слишком мало крови истинных королей, последним из которых был усопший Хальвин. Мы привыкли жить законами предков, а они завещали, что сын наследует отцу. И, поскольку истинный наследник королевства, принц Эрвин, бесследно исчез, никто более не смеет приказывать нам. Кланы не желают войны, но требуют, чтобы их независимость была признана. Мы покоримся лишь законному наследнику, если же теперь в наши земли посмеют явиться слуги Эйтора, их встретит сталь!

- Как они посмели, грязные варвары? - вскричал Эйтор, стоило только умолкнуть бесстрастно-высокомерному послу, даром, что тот был начесан, облачен в какие-то лохмотья и к тому же источал ядреный чесночный запах, заставивший присутствовавших в тронном зале дворян поднести к носу надушенные платочки. За спиной посланника, даже не взглянувшего на короля, едва захлопнулись двери тронного зала, когда Эйтор, вне себя от бешенства, вскричал, заставив вздрогнуть своих советников: - Если они не хотят отныне исполнять мою волю, то нужно истребить этих дикарей, всех. До единого! Опустошим этот край, чтобы там могли поселиться добрые альфионцы!

Волна гнева, неуправляемого, сметающего все преграды, захлестнула в тот миг короля, которому шел двадцатый год, и который оттого был особенно резок в делах и горяч в помыслах. Эйтор хотел немедля вскочить в седло, кликнув своих гвардейцев, готовых идти за государем в огонь и в воду, и мчаться на восток, к вечно окутанным туманно горам, дабы покарать мятежников.

- Крушить их, предать огню грязные норы, которые эти выродки считают домами, - бесновался король, метавшийся по тронному залу и еле сдерживавшийся, чтобы не схватить увесистый скипетр и не кинуться вослед вестнику Кланов, дабы с него начать истребление рода горцев. - Они приползут на коленях, моля о пощаде, или я всех их развешаю на деревьях, на потеху воронью!

- Государь, - лорд Маркус, тот, кто заменил молодому королю отца, кто стал его наставником, смиряя буйный норов нового владетеля Альфиона, говорил вкрадчиво, но уверенно, не давая прервать себя. - Государь, не делайте глупость! Объявив варварам войну, вы потеряете в их горах сотни бойцов, ослабив королевство перед лицом иных угроз. И потому, я не был бы так уверен, что вас поддержат все лорды. Не забудьте, кем вы были рождены, Ваше величество. Вы не прямой наследник престола, и права на него, такие же, как и у вас, есть еще у полудюжины отпрысков древних родов. - Лорд в этот миг даже не думал оскорбить своего воспитанника. - Стычка с горцами может стать искрой, от которой разгорится пожар междоусобной войны. Многие в королевстве неохотно признали вас своим государем, и для вас это не должно быть тайной. И эта война, при любом исходе кровопролитная, может стать поводом, чтобы те, кто сейчас тихо ропщет, открыто выступили против вас. Представьте, что будет, если в ответ на ваш приказ прислать воинов лорды закроются в своих замках, подержав не своего короля, а тех самых варваров? С кем вы отправитесь усмирять олгалорцев, государь, с сотней своих гвардейцев? Это смешно, - холодно добавил он. - А король, который кажется смешным, не может править!

- Но, будь я проклят, нельзя же сидеть и ждать, когда вслед за Кланами вассальную присягу нарушат те самые лорды! - вспылил Эйтор. - К чему ты подговариваешь меня, Маркус, если не к тому, чтобы своим бездействием разрушить то, что в течение веков собирали покойные владыки Альфиона? Ты хочешь, чтобы я стал последним правителем этой земли?

Эйтор в глубине души понимал, что во многом его наставник, его советник прав. Кланы, горские племена, населявшие Олгалорские горы, и долгие годы прежде защищавшие восточную границу Альфиона, крепко держались за свои земли. В поле их армия, состоящая из легкой пехоты, была слаба, но в родных лесах даже малый отряд этих отчаянно храбрых бойцов мог задержать сотни воинов. Там было не место для стремительных кавалерийских атак, и многие рыцари просто могли безо всякой пользы сложить там головы. И, тем не менее, он жаждал действовать, ибо понимал, что в противном случае предстанет перед своими подданными слабым, нерешительным, таким, каким он в действительности не был.

- Ты говоришь, объявив войну, я могу вызвать недовольство среди знати, - воскликнул король. - Но, если просто ждать, то знать скорее поднимет мятеж под предлогом, что им нужен более решительный король, тот, кто сможет поставить на место зарвавшихся горцев. И в любом случае придется каждый миг ждать, когда же олгалорцы сами начнут войну, ведь, поняв, что я слаб, они наверняка захотят чего-то большего, нежели безраздельно владеть своими исконными землями.

- Они не посмеют угрожать нам, сир, - убеждал своего короля старый лорд. Эйтор всегда помнил его седым, угрюмым, погруженным в себя, и, казалось, сейчас, по прошествии девятнадцати лет, Маркус вовсе не изменился. - Все же для войны с целой державой горцы весьма слабы. Олгалорцы будут сидеть в своих горах, а если устроят набег, тем лучше, - демонстрируя крайний цинизм, заметил лорд. - Пусть от рук варваров погибнет сотня, да хоть тысяча крестьян. Мало кто из наших дворян сумеет защитить свой феод лишь собственными силами, ибо дружины достаточно малочисленны, ополчение же плохо обучено и не отличается особой стойкостью. Многие рыцари и даже лорды первыми обратятся к тебе за помощью, как к своему государю, и тогда ты поведешь против Кланов войско не как каратель, а как защитник, пытающийся оборонить Альфион от злобных варваров. В этом случае немногие решатся открыто осудить тебя.

- Но что мешает тем лордам, кто недоволен таким королем, как я, уже сейчас объединиться в союз с Кланами? - усмехнулся Эйтор. -

И все же в тот раз король согласился с Маркусом, как соглашался прежде, как будет признавать его правоту и много позже. Однако теперь он все чаще сомневался в верности такого решения. Дело было не в горах, единственным богатством которых считался только серый камень, но в том, что тогда Эйтор явил свою слабость.

Целый край без войны, без долгой и упорной борьбы за свою свободу стал вольным, просто в один миг перестав признавать сюзеренитет Альфиона. А он, правитель целой страны, не сделал ничего. Возможно, с той поры лорды и рыцари окончательно убедились, что новый король не посмеет вмешаться в любые дела, творящиеся в их феодах.

Все чаще Эйтор думал, что Альфиону нужна война, и сам пугался столь жестоких мыслей. Но он был уверен, что враг, не мятежные лорды или горстка грязных варваров, а внешний враг, вроде тех же хваргов, причем не ошивающихся возле границы, а вторгшихся в земли королевства, разоривших несколько городов и замков, как никто иной мог объединить сейчас дворян и весь народ.

Перед лицом угрозы, действительно реальной, касающейся всех, были бы забыты прежние обиды, мелочные распри, отнимавшие так много сил, стоивший жизней сотням, тысячам его, Эйтора, подданных. Нет, пора положить конец этому хаосу. К демонам все заветы предков, к демонам вековые устои! он знал, что умрет, ибо только эльфам дарована была вечная жизнь, но можно умереть, на следующий день полностью исчезнув из памяти, а можно остаться в ней навечно. Как правитель, принесший своим подданным порядок, вернувший мощь этому королевству!

- Настало время перемен, - прошептал Эйтор. - И ради блага целой страны можно пожертвовать такой мелочью, как собственная жизнь.

Погруженный в свои невеселые мысли король вздрогнул. За спиной раздались тихие шаги, и Эйтор резко обернулся, увидев вошедших в опочивальню мальчишек-слуг, притащивших бадью с ледяной водой и большой серебряный таз для умывания. Король предпочитал спать обнаженным, но ничуть не смутился слуг, ибо ему не стоило стесняться своего тела. Слуги, мальчишки, что не смели даже дышать в присутствие государя, видели перед собой богатыря, могучего, ловкого, с широкими плечами и узкими бедрами, перевитого тугими канатами жил. Словно по волшебству ожила вдруг одна из тех статуй, что украшали залы и покои дворца, изображавших воинов и героев минувших эпох, чье внутренне совершенство было равно внешнему.

Хоть Эйтор был не молод, - как-никак, давно уже разменял четвертый десяток, - тело его бугрилось мускулами, как у настоящего атлета, а если и наметилось небольшое брюшко, так оно нисколько не мешало государю одерживать победы в четырех потешных схватках из пяти, когда он разминался, сражаясь с собственными гвардейцами. Король словно с юности готовился к тому, чтобы стать воином, изнуряя себя упражнениями, до потери сознания тренируясь с мечом в руках. И, по иронии судьбы, ему ни разу не пришлось обнажить клинок для боя за всю свою жизнь.

С наслаждением брызгая себе в лицо ледяной водой, король фыркал и довольно кряхтел, окончательно смыв с себя дремоту и почувствовав необычайный прилив сил. Закончив умываться, государь пару раз провел костяным гребешком по пышной шевелюре цвета прелой соломы, в которой невозможно было увидеть ни единого седого волоска, а затем оделся, отослав прочь верного Франка. Он натянул узкие парчовые лосины, рубаху из нежнейшего шелка, и скромные зеленовато-серый камзол, и, по давней, оставшейся с юности привычке, прицепил на пояс ножны с длинным квилоном, кинжалом с узким прямым клинком.

Потом, когда придет черед появиться перед своими подданным, он облачится в горностаевую мантию, не забыв тяжелую золотую цепь, и, разумеется, знаки королевской власти, скипетр и золотой венец, усыпанный самоцветами. В иные же часы Эйтор предпочитал обходиться без лишней помпезности, более приветствуя удобство.

- Франк, - выйдя из опочивальни, король кликнул старого слугу, мгновенно возникшего перед господином, словно появившись из-под земли. - Франк, пусть завтрак подадут в малую трапезную, - велел Эйтор. - И позаботьтесь сообщить Ее величеству, что я желаю видеть ее.

- Слушаюсь, господин, - еще ниже согнулся старик, опрометью кинувшись по длинному гулкому коридору.

У дверей, а также в нишах, миом которых уверенно шагал король, стояли, словно оцепенев, охранявшие покой монаршей особы гвардейцы. Рослые парни, уставившиеся в пустоту, они были не более подвижными, чем статуи из розового мрамора, одно из немногих украшений этой части дворца, вообще отличавшегося скромностью и умеренностью. Сегодня, как и обычно, гвардейцы не надевали доспехи, облачившись в расшитые королевскими гербами алые камзолы и бархатные береты. Эти воины, за редким исключением родившиеся далеко на юге, в Дьорвике, были вооружены короткими алебардами с замысловатыми наконечниками, а также мечами. И тем, и другим оружием каждый из гвардейцев владел поистине виртуозно.

Эйтор знал, что очень многие, причем не только спесивые дворяне, осуждают его любовь к чужеземцам, которым - где это видано! - было поручено охранять самого государя. Но он был уверен, что эти воины предадут его последними, намного позже, чем кичившиеся своими предками рыцари, алчные и подлые, под геральдическими плащами и прочными латами скрывавшие пораженные гнилью души. Рядом с дьорвикскими наемниками король Альфиона чувствовал намного спокойнее, нежели в окружении собственных подданных, всех этих напыщенных лордов, которых так и распирало от собственного величия.

Кроме гвардейцев на глаза королю попалось лишь несколько слуг, мгновенно согнувшихся в глубоком поклоне, едва увидев своего государя. Во дворце царила тишина, но сегодня вместо покоя она почему-то навевала весьма тягостное чувство. Тем не менее, Эйтор пытался убедить себя, что все великолепно, и настроение его действительно несколько улучшилось.

Малая трапезная, уютное помещение, предназначенное не для шумных пиров, а для спокойных задушевны бесед, располагалась в той же части дворца, что и опочивальня Его величества, в южном западном крыле. Вообще дворец представлял собой правильный квадрат, в центре которого был довольно просторный внутренний дворик. В прежние времена дворец являлся, в первую очередь, крепостью, последним рубежом обороны, но, поскольку уже многие годы в Альфионе царил мир - постоянные свары между лордами не в счет, - хозяева дворца превращали его в нечто более приятное глазу, нежели мрачная цитадель, хотя таковой он и продолжал оставаться. Узкие щели бойниц сменились высокими стрельчатыми окнами, впускавшими внутрь больше света, обрамленными затейливой резьбой, в залах прибавилось картин, статуй и старинных гобеленов, хотя по-прежнему часть дворца представлял собой казармы для самых преданных и умелых воинов, а часть - кладовые, всегда забитые необходимыми для долгой осады припасами.

Разумеется, каждый новый король привносил что-то новое в обстановку дворца, но, в основном, это выражалось в том, что его части резко менял свое предназначение. Сейчас, к примеру, покои короля и королевы располагались в западном крыле, южное было отведено для торжественных приемов, когда в Фальхейн съезжались лорды и рыцари чуть не со всего королевства, а в восточном располагались гвардейцы, полторы сотни отборных воинов, личная охрана государя, его последняя надежда на случай предательства или вторжения врага.

И только северное крыло этого громадного дворца пустовало. Там лишь изредка появлялись слуги, следившие за порядком, но ни разу за все минувшие двадцать три года под своды его не ступал сам государь. Там, будто запечатанные навечно, находились покои давно исчезнувшего принца Эрвина, того, о ком Эйтор старался забыть, и кто все чаще и чаще являлся королю в его ночных кошмарах. Он был последним из тех троих, кто знали все о событиях этой давно минувшей ночи, ибо король Хальвин давно уже покоился в фамильном склепе, а сам Эрвин исчез бесследно, и Эйтор искренне надеялся, что его названный брат погиб в каких-то далеких краях.

Двадцать три года, полжизни минуло уже, но слишком часто в своих снах владыка Альфиона видел охваченное пламенем святилище, падающее к ногам короля обезглавленное девичье тело и, точно наяву, слышал истошные крики Эрвина, все пытавшегося вырваться из рук двух дюжих воинов. В тот миг Эйтор понял, что он сделал, и ныне не сомневался ни на миг, что расплата за предательство еще ждет его. И разве не была ею та смехотворная власть, что обрел новый правитель Альфиона, которому были покорны, пожалуй, только пять сотен чужестранных наемников, в сравнении с собственными рыцарями являвших пример верности и преданности?

Когда Эйтор вошел в трапезный зал, стол уже был накрыт. Король еще нежился в постели, а повара уже трудились вовсю, стараясь угодить своему господину, и, надо признать, сегодня им это удалось. В прочем, иначе не могло и быть. На самом деле Эйтор, сторонник умеренности, не был особенным гурманом, но все же предпочитал иметь на столе нечто большее, чем ключевая вода и черствый хлеб.

- Ваше величество, - слуга в ливрее поклонился, отодвигая резной стул с высокой спинкой. - Прошу вас, сир.

Обычно Эйтор предпочитал принимать пищу в одиночестве, в отличие от многих знатных господ, любивших за обедом послушать веселые байки или просто музыку, заодно усладив свой взор танцами. Король же считал, что самые изысканные яства лучше поглощать в тишине, дабы получить большее наслаждение от плодов усилий собственных поваров, настоящих мастеров своего дела. Именно поэтому званые ужины и пышные пиры во дворце случались не особенно часто, и только по действительно стоящим этого поводам.

Сегодня, тем не менее, были подан приборы на две персоны, а потому король не спешил приступать к трапезе, предпочитая растянуть удовольствие. Одной из немногих привилегий была возможность никуда не торопиться, ибо это подданным пристало ждать короля, но уж никак не наоборот. Поэтому Эйтор, не спеша, повязал салфетку, а слуга тем временем наполнил молодым вином, лишь немного разбавленным водой, высокие кубки из чистейшего серебра.

Двери вдруг распахнулись, и возникший на пороге церемониймейстер с увесистым скипетром, легонько стукнув своим орудием, более похожим на булаву, по мраморным плитам пола, громко, хорошо поставленным голосом возгласил:

- Ее величество, королева Ирейна!

Слуга, которого буквально распирало от гордости, будто он, по меньшей мере, спас целое королевство, посторонился, отвесив низкий поклон, и в трапезную не вошла, а словно вплыла королева Ирейна, сопровождаемая двумя служанками, плавно ступавшими следом за ней.

- Моя королева, - Эйтор вскочил из-за стола, поклонившись остановившейся напротив него девушке, облитой голубым, точно весеннее небо, атласом. - Ты прекрасна сегодня!

Ирейна, та, кого уже почти год величали владычицей Альфиона, действительно была столь прекрасна, что даже слепой не смог бы не заметить ее красоту. Кто-то нашел бы ее слишком худой, кто-то счел бы излишне бледной, даже сейчас, когда щеки юно королевы залил легкий румянец смущения. Но для Эйтора она была лучшей из всех женщин, каких он когда-либо видел.

- Ваше величество, - юная красавица сделала глубокий реверанс, и король только лишний раз восхитился плавность ее движений. - Зачем вы так смущаете меня, государь?

Королева зарделась еще сильнее, и ее супруг ощутил дрожь в голосе женщины. Она всегда стеснялась на людях проявлять свои чувства, а Эйтор почему-то больше всего любил подразнивать ее, ибо сам он ничего подобного не испытывал.

- И в мыслях не имею, - серьезно ответил король, не обращая внимания на целую толпу слуг. Когда с детства привыкаешь, что есть люди, все существование которых подчинено исполнению твоих желаний и самых диких капризов, быстро перестаешь вообще принимать их за людей, равных тебе созданий. - Нет таких слов, чтобы передать мое восхищение вами, - учтиво произнес Эйтор, сопроводив свои слова глубоким поклоном. Та, что стояла перед ним, была единственной, перед кем сгибалась спина владыки Альфиона.

Он смотрел на свою королеву, и чувствовал, как тают, точно снег в конце марта, все кошмары, как исчезает не оставлявшее его уже много дней чувство тревоги, необъяснимой, но от того не менее тяжкой. И трудно было думать о чем-то темном, неприятном, видя перед собой эту красавицу. Длинное платье со шлейфом и глубоким вырезом облегало ее точеную фигуру, подчеркивая тонкую - двумя ладоням можно обхватить - талию, высокую грудь и округлость бедер. Волосы, затейливо уложенная шевелюра червонного золота, ниспадали на плечи и спину, лишь подчеркивая бледный цвет кожи, которой будто бы никогда не касались солнечные лучи.

Потупив взгляд, так, словно боялась лишний раз увидеть своего венценосного супруга, Ирейна плавным движением, опустилась за стол. Движения ее были скованными, будто женщина впервые оказалась во дворце, а румянец на щеках становился все ярче.

- Оставьте нас, - приказал Эйтор. Фрейлины и прислуга поспешно удалились, постоянно кланяясь своему государю.

Лишь поняв, что осталась наедине с королем, Ирейна посмела, наконец, оторвать взгляд от тарелки. Она смотрела на мир, словно беспрестанно удивляясь ему, широко открыв глаза. И Эйтор почувствовал, как проваливается в эти бирюзовые омуты, бездонные колодцы, как это случилось год назад. С тех пор величественный король, могучий владыка целой державы, так и не смог вырваться из этого сладкого плена. В прочем, он и не желал этого.

- Твое здоровье, любовь моя. - Эйтор поднял кубок, до краев наполненный вином. - Я пью за тебя и за наше счастье!

Мог ли государь Альфиона, явившись год назад на бал, который сам же и устраивал в честь победителей рыцарского турнира, подумать, что там встретит ту, которую ему предназначила сама судьба? Молодость короля уже минула, но он все никак не мог связаться себя узами брака, хотя весь двор только об этом ин напоминал своему господину, и больше всех усердствовал в этом Маркус.

- Породнившись с каким-нибудь из дворянских родов, желательно, с самым влиятельным и древним, ты обеспечишь своему наследнику счастливое будущее, - увещевал лорд своего коронованного воспитанника. - Тебя лишь терпят, поскольку пока за тобой есть кое-какая сила. Но твой наследник должен иметь больше прав на престол, нежели сам ты, а это значит, в его жилах должна течь кровь древних королей. Пусть его матерью станет девица из рода, самого близкого к правившей династии, одна из тех, чьи отцы ныне похваляются, утверждая, что имеют не меньше прав на престол. Заручись поддержкой влиятельного лорда, и тогда твой сын сможет удержаться на троне, положив начало новой династии.

- Зачем мне вообще сейчас думать о наследниках? - смеялся в ответ Эйтор. - Мои предки сохраняли мужскую силу до семидесяти лет, развлекаясь с распутными девицами едва ли не до последнего вздоха. Предания нашего рода гласят, что мой прадед, что умер в своей постели, только тогда покинул этот грешный мир, когда удовлетворил свою любовницу, делившую с ним эту самую постель в тот последний час его жизни. А дед, к примеру, в старости овдовев, вновь женился в шестьдесят лет, успев зачать двух сыновей, выросших, кстати, совершенно здоровыми.

- Зачать наследника просто, - настойчиво возразил Маркус. - Но воспитать его, дождаться, чтобы твой сын стал достаточно взрослым, у тебя может просто не хватить времени. А это будет означать, что при малолетнем короле назначат регента, кого-то из лордов. Подумай, какая грызня начнется между ними за право оказаться рядом с троном, чтобы вертеть королем-ребенком по своему усмотрению? Если же ты вовсе не оставишь того, кто сможет наследовать корну Альфиона, это обернется еще более бескомпромиссной борьбой. Подумай, мальчик мой, чего будет стоить этой стране раздор между самыми знатными семействами Альфиона? Королевство просто разорвут на куски, и кто-нибудь достаточно расторопный, келотцы, к примеру, не преминут эти куски прожевать.

Эйтор тогда пытался отшучиваться, но слова лорда запали ему в душу. Король прежде думал о женщинах, как о сосуде для утех, о существах, созданных длишь для услады плоти. Немало благородных дам побывало в его объятиях, и владыка Альфиона после таких приключений совершено не думал о бастардах, которые могут появиться на свет. В конце концов, это дело их матерей, объяснять разгневанным отцам, как так вышло, что в жилах долгожданных наследников течет совсем другая кровь.

Кроме того, к его услугам были и молоденькие служанки, всегда готовые выполнить любую волю своего господина, хотя последнее Эйтор считал ниже своего достоинства. Но еще ни разу он не задумывался в серьез о том, чтобы связать себя с кем-то большим, нежели плотские утехи.

И вот на том балу, где собрался, пожалуй, весь цвет рыцарства Альфиона, а также кое-кто из сопредельных держав, король, намеревавшийся уделить внимание каждому гостю, увидел в толпе одного из победителей турнира, молодого рыцаря с юга, добившегося успеха в пешей схватке на мечах. Воин стоял рядом со своим престарелым отцом, явившимся в Фальхейна, дабы увидеть собственными глазами успех сына.

- Долмус, - Эйтор поклонился седовласому старцу, угрюмо взиравшему на пышное собрание знати из-под кустистых бровей. - Рад видеть вас здесь. Ваш сын сегодня был на высоте. Он делает честь Альфиону своим мастерством и отвагой.

- Благодарю, Ваше величество. Мой сын жаждет служить корою и королевству, - тряся бородой, воскликнул старый рыцарь, в былые годы тоже блиставший, причем не только на ристалище, но и на полях сражений. - Позвольте представить вам мою дочь, Ирейну.

Только в этот миг король заметил рядом с мужчинами хрупкую девчушку в скромном платьице, на фоне пышных нарядов иных дочерей лордов казавшимся сущим рубищем. Что ж, род Долмусов всегда славился доблестью, но не богатством.

- Она впервые попала на королевский бал сегодня, как и вообще оказалась в столице, - сообщил старик, подталкивая вперед норовившую спрятаться за его согбенной спиной девицу.

Девушка, потупив взор и густо покраснев, склонилась перед государем, а затем робко взглянула на него из-под опущенных ресниц. И в этот миг Эйтор, прежде забывавший о женщинах в тот же миг, когда они покидали его ложе, понял, что тонет в этих озерах расплавленного антрацита, источающих неведомую силу.

Он подарил юной гостье один танец, как и всем дамам, что явились в Фальхейн, дабы понаблюдать за состязаниями воинов. Но весь вечер он видел только это узкое лицо, впалые щеки, покрытые нежным румянцем смущенной невинности и глаза, огромные лучистые глаза, два провала в неведомую бездну. Она являлась к нему во снах каждую ночь, и, на восьмой день этого мучения, Эйтор приказал своим гвардейцам отправляться в замок Долмусов, ибо понял, что больше не выдержит.

- Кто она, - возмутился Маркус, узнав о том, что его воспитанник, который казался старому лорду ветреным мальчишкой, выбрал себе спутницу жизни, выбрал королеву Альфиона. - Разве может она похвастаться благородной кровью? Всего пять поколений этой семьи носят дворянский титул!

Бывает так, что стоит лишь мельком, на один неуловимый миг увидеть чье-то лицо, чтобы оно навсегда врезалось в память, отпечатавшись в сердце. Наверное, нечто подобное случается с каждым человеком, и каждый верит, что все, это судьба, что он - или она, разумеется, - предназначена ему теми высшими силами, что вершат нашу судьбу.

Чаще всего это оказывается обманом, и любимое лицо, то, которое сначала так часто является в наших грезах, стирается в памяти. Но Эйтор, вовсе не восторженный мальчишка, впервые познавший любовь, знал, что с ним такое не могло произойти никогда. Он не сомневался, что поступает верно, и боялся в тот миг одного - услышать отказ старого лорда, понимавшего верность королевству по-своему, и иначе, чем многие дворяне, смотревшего на честь рода.

- И все пять поколений смогли доказать свою преданность Альфиону, - возразил король, в тот раз, пожалуй, впервые на полном серьезе споривший со своим умудренным годами наставником. - И мне плевать, является ли ее семья родней прежним королям. Она будет моей, навсегда.

Свадьбу сыграли всего через месяц, пригласив на нее всю знать королевства. И отныне на приемах по правую руку государя, возле его сердца, восседала на троне эта хрупкая девчушка, едва вышедшая из нежного возраста.

Король Эйтор увлеченно жевал окорок, прихлебывая из кубка. Воспоминания, вдруг нахлынувшие на него, всколыхнули что-то в душе, и король, отложив пищу, откинулся на высокую спинку стула, принявшись наблюдать, как Ийрена аккуратно отрезает изящным серебряным ножичком кусочки мяса и, цепляя их двузубой вилкой, отправляет в рот. Он любил ее, а в том, кого мы любим, прекрасно все, каждая мелочь, каждый пустяк, о котором прежде трудно было и задуматься, как о чем-то значимом. И сейчас король, забыв о том, что стол полон аппетитнейших яств, просто наслаждался своей королевой.

Ирейна вдруг поперхнулась, почувствовав пристальный взгляд своего супруга, и посмотрела на него, ничего не сказав, но лишь пошире распахнув свои огромные глаза. Щеки ее вновь залил румянец.

- Иди ко мне, моя королева, - произнес Эйтор, и девушка, медленно, точно во сне, встав из-за стола, скользнула к нему, чтобы мгновение спустя оказаться в нежных, но крепких объятиях.

Чресла короля, в этот миг бывшего не правителем державы, а просто мужчиной, видевшим рядом с собой любимую женщину, охватил огонь, и Эйтор впился в губы королевы, осыпав затем поцелуями ее точеную шею и грудь, видневшуюся в глубоком вырезе. Он почувствовал, как Ирейна на мгновение напряглась, едва ощутив прикосновение своего супруга, словно по телу е прошел разряд, а затем обмякла, покорившись страстным ласкам Эйтора.

Король ощутил трепет девичьего тела, по-прежнему такого же желанного, как и в первую их ночь. Он вдыхал нежный запах ее кожи, чувствуя исходящий от Ирейны жар, который, казалось, мог плавить сталь, чувствовал неистовое желание. И самого его в этот миг охватила страсть, и Эйтору стоило немалых усилий удержаться от того, чтобы не взять свою королеву прямо здесь и сейчас, послав к демонам слуг и стражников, всех, кто мог появиться в трапезной. И все же король сдержался, теша себя мыслью, что этой ночью его ждет щедрая награда за терпение.

- Я люблю тебя, моя королева, - прошептал Эйтор, прижимая к себе замершую Ирейну, кажется, даже переставшую дышать в эти мгновения. - Ты для меня - все! - и шепнул ей на ухо, обжигая нежную кожу жарким дыханием возбужденного мужчины: - Этой ночью я приду к тебе, моя госпожа.

Девушка, в своих шестнадцать лет уже ставшая женщиной, сдерживала дыхание, чувствуя, что сердце бьется все спокойнее. Она едва совладала с собственным страхом, оказавшись в объятиях короля. Она боялась всегда, каждое мгновение, и особенно в тот миг, когда этот мужчина входил в ее спальню, на секунду застывая над ложем и пожирая взглядом, в котором голод смешивался с обожанием, чувствовавшую, как все внутри холодеет, королеву, свою жену милостью богов.

А потом он наваливался на нее, не в силах больше терпеть, и брал со всей страстью, на какую был способен. Он входил в ее тело, шепча на ухо какие-то глупости, а Ирейна, извиваясь не от страсти, а от боли, пронзавшей ее нутро, лишь считала минуты, оставшиеся до завершения этой пытки. Порой она вскрикивала, а Эйтор принимал эти звуки за стоны сладострастия, вонзаясь в нее с еще большей силой, словно то был его последний день в бренном мире, и король стремился получить от него все, что было возможно.

Ирейна боялась с того самого мгновения, когда увидела на балу этого могучего человека, источавшего уверенность и власть, на всех взиравшего, как на своих слуг. А когда из Фальхейна в замок ее отца, затерянный в глуши, явились гонцы в парадным мундирах, она просто разревелась, стоило только увидеть гвардейцев, въезжающих в ворота, ибо тогда уже девушка поняла, что значит этот визит.

- Король оказал нам великую честь, - тем же вечером провозгласил старый рыцарь, собрав свою родню в главном зале замка. - Ирейна вскоре станет королевой, матерью будущего наследника престола. Воистину, большей награды в знак признания заслуг наших славных предков перед этой державой нельзя было и желать! Будь ласкова с нашим государем, дочь моя, - обратился тогда к сидевшей по левую руку от него Ирейне старый Долмус, поднимая кубок, будто для тоста. - Пусть же знает государь, что нам ведома не только преданность и ярость в бою, но и нежность.

Тогда она не сдержалась, разревевшись прямо на пиру. Расторопные служанки увели девушку в ее покои под смех и пошлые шутки отца, и там Ирейна рыдала все то время, что шли приготовления к свадьбе. Сердце сжималось при одной мысли, что вскоре она окажется за сотни лиг от родного дома, одна, принадлежащая человеку, которого видела прежде единственный раз.

Потом слезы кончились. Словно пребывая в горячечном бреду, Ирейна под пение хора жрецов вошла в святилище Тайлы, дабы там был проведен свадебный обряд. Все, что произошло в тот день, казалось подернутым какой-то дымкой, все время хотелось проснуться, поняв, что видела лишь кошмарный сон. Но вот минул уже целый год, а пробуждение все никак не наступало.

Страх и стыд, вот те чувства, которые пришли на смену горю, рвавшему на части сердце девушки пред свадьбой. Она боялась всего, боялась этого шумного города, который могла видеть только из окна своих покоев, огромного гулкого дворца, так не похожего на знакомый с младенчества замок, небольшой, уютный, с обветшавшими стенами. Королева, вовсе не чувствовавшая себя хозяйкой, боялась молчаливых слуг, появлявшихся беззвучно, будто призраки, и не меньший страх у нее вызвали гвардейцы-наемники, стоявшие возле каждой двери, неподвижные, точно статуи. Неважно, что слуги заботились о ней, избавляя от необходимости заниматься чем-либо, кроме чтения, игры на арфе или вышивания, чаще - в одиночестве, много реже - в обществе нескольких придворных дам. Молодая королева предпочла бы делать все сама, и чувствовала бы себя в большей безопасности, зная, что возле входа в ее спальню не стоят день и ночь молчаливые громилы, которые, конечно, потом, в казармах, не могли не посмеяться над теми звуками, что касались их ушей, когда король проводил ночь со своей супругой. Ей всегда казалось, что все, и прислуга, и телохранители короля бросать ей в спину взгляды, насмешливые, полные презрения.

Но больше всего Ирейна боялась находиться рядом с этим огромным, сильным и властным человеком, с тем, кто отныне был ее супругом. При каждом его прикосновении девушке хотелось просто убеждать, спрятаться где-нибудь в бесконечном лабиринте коридоров и комнат, чтобы никто и никогда не смог ее найти. И еще больший ужас охватывал ее каждую ночь, когда в ее спальню входил король.

Наверное, он любил ее, только по-своему, стремясь одарить свою молодую жену самыми страстными ласками. И Ирейна искренне пыталась ответить ему тем же, загоняя страх куда-то в самое нутро, в самые дальние уголки своего сердца. И тогда ее охватывал стыд, ибо ее прикосновения, поцелуи, ласки были неумелыми, робкими, каким-то неуклюжими. Ей казалось, что король в любой миг может просто уйти, пресытившись ее жалкими попытками доставить ему удовольствие, просто осмеяв ее. Но этого не случилось, напротив, в последние дни Эйтор, ее господин, поводил в спальне своей супруги все больше времени, становясь еще более неистовым.

- Что тревожит тебя, государь? - однажды, набравшись смелости, спросила своего супруга Ирейна. Это было две или три ночи назад. Король, хрипло дыша, разгоряченный, еще не отошедший от очередной сладострастной схватки, лежал на спине, правой рукой прижимая к своей груди, покрытой испариной, молодую жену. - Ты испытываешь страх и смятение, я чувствую это. Поделись со мной, не нужно тяготиться этим в одиночестве.

Да, она действительно чувствовала, ибо была женщиной, а им дано много больше, чем мужчинам. Ведь не даром повелось еще с незапамятных времен, что именно женщины становились поистине могущественными колдуньями, будучи открыты тем тонким энергиям, что пронизывают этот мир, составляя то непостижимое, названное некогда душой. Вот и юная королева поняла, - не разумом, а сердцем, - что этот могучий воин, сильный и уверенный в себе, является к ней просто для того, чтобы забыться, чтобы, потратив все силы на любовь, хоть несколько мгновений не думать о том темном, что мучило его, словно вампир, высасывая все чувства, кроме одной лишь тоски.

Пожалуй, при свете дня Ирейна никогда не осмелилась бы спросить короля о том, что он пытался забыть, погружаясь в омут страсти. Но сейчас, во тьме, когда между ними двумя не было никаких преград, когда тела и души сливались воедино, это далось намного легче. И даже сам Эйтор не удивился, что его Ирейна первой заговорила с ним, прежде никогда не позволяя себе этого. Король уже привык к тому, что его жена почти всегда молчит, покоряясь мужу.

- Сон, - хрипло вымолвил король, лаская тело своей жены. - Только сон. Но я вижу его вновь и вновь, и с каждым разом он становится все ярче. Однажды я совершил ошибку, стоившую нескольких жизней. Я не хотел этого, не думал, что все зайдет так далеко, - произнес он с неподдельной болью в голосе.

Перед глазами Эйтора снова предстала та картина - пылающий храм, отсеченная одним взмахом клинка голова, катящаяся по склону во мрак, и юноша, рвущийся из рук облитый кольчужной броней воинов, рычащих от натуги, ибо почти невозможно удержать того, кто впал в боевое безумие. Он хотел забыть это, пытался убедить себя, что все это было давно, что каждый в свое жизни совершал нечто такое, в чем потом раскаивался. Король надеялся, что искупил свою вину теми муками, которыми сам терзал свою душу, но понимал, что этого мало, что цена предательства намного выше, чем бы того хотелось.

- Исправь ту ошибку, если ее еще можно исправить, - прошептала, крепче прижимаясь к груди своего супруга Ирейна. - Или живи с ней, если свершившееся прежде теперь невозможно изменить. Ты ведь сделал немало благого, чтобы искупить свой грех перед ликом Судии.

- Больше всего я страшусь Последнего Суда. Нет таких добрых дел, какие искупили бы грех, который я совершил в своем тщеславии, алчности и глупости, - неожиданно признался тот, кто при свете солнца становился владыкой Альфиона, а сейчас же был просто жаждущим ласки мужчиной, сердца которого так внезапно коснулось чувство, называемое - он верил в это всей душой - любовью. - Но пока ты рядом, моя королева, ничто не страшит меня.

И Эйтор любил Ирейну до рассвета, яростно, неистово, так, как никогда прежде, терзая ее нежную плоть. Юная королева в тот раз впервые забыла о своем страхе, поняв, что рядом с ней обычный человек, способный чувствовать, бояться и переживать. И она щедро одаривала его своими ласками, не стыдясь свое незнания, просто пожелав дать этому человеку успокоение хотя бы до той минуты, когда солнце вновь взойдет над лесом, залив золотом улицы древнего Фальхейна.

Будни короля - это вовсе не одни только развлечения, как думают многие, никогда не ощущавшие на собственных плечах бремя власти. Вот и Эйтор после завтрака должен был вновь отправляться в тронный зал, дабы выслушивать коленопреклоненных просителей, явившихся в столицу со всех концов Альфиона. Он сам обрек себя на это, словно наказывая, и потому честно отбывал повинность, терпеливо внимания гневным или горестным воплям своих подданных, не делая разницы между рыцарем, купцом или простым хлебопашцем, у которого сосед украл кобылу. Не только эти люди обязаны были служить ему, но и король должен был давать им хоть что-то взамен за их верность, иначе грош цена его власти.

Однако до назначенного часа еще оставалось немного времени, и Эйтор решил развеяться в фехтовальном зале. Зал этот, просторное помещение длиной целых сто сорок шагов, располагался в восточном крыле, и по дороге туда королю не единожды попадались навстречу свободные от несения караула гвардейцы. Воины, завидев государя, вытягивались в струнку, отдавая честь, как привыкли делать это в Дьорвике, выказывая почтение старшим по чину. А Эйтор спешил к своей цели, лишь коротко кивая в ответ.

Этим залом редко пользовались наемники, охранявшие дворец, предпочитая тренироваться в внутреннем дворе, где было достаточно простора для целой сотни воинов. И сейчас, войдя в длинное помещение, король оказался там один, и эхо его шагов гулко разносилось под сводами. На мгновение Эйтор застыл, размышляя, не стоит ли позвать кого-нибудь из своих гвардейцев, чтобы позвенеть секирами или помахать учебными мечами, нарочито затупленными, с клинками из мягкого железа. Но вдруг королю просто захотело побыть одному, и он, пройдя мимо стоек с мечами, булавами и прочим оружием, взял с полки свой лук.

Пальцы Эйотра железной хваткой сомкнулись на шероховатой рукояти, и он вслепую достал из колчана длинную стрелу, наложив ее на тетиву. Этот лук, огромный, в рост человека, изготовленный из упругого тиса, был, конечно, не ровней тем невероятно мощным сооружениям, которыми пользовались его дьорвикские наемники, но и он был опасным оружием. Эйтор рванул тетиву, мгновенно выпуская ее из руки, и стрела с гулом устремилась к мишени, укрепленной в другом конце зала. Узкий, точно игла, бронебойный наконечник вонзился точно в глазницу шлема, хранившего уже сотни царапин и щербин от стрел и клинков.

Это был неплохой выстрел, и король искренне порадовался за себя, ведь мало нашлось бы стрелков, способных возгнать стрелу в прорезь шлема за сто шагов. Конечно, до мастерства своих собственных телохранителей, опробовавших свои навыки не на плацу, а в бою, Эйтору было далеко, как в стрельбе из лука, так и в фехтовании или иных боевых искусствах. И все же он считал себя, и вполне заслуженно, достаточно умелым бойцом, хотя и сам не смог бы сказать с уверенностью, к схватке с каким противником готовится.

Снова и снова король Эйтор рвал тетиву, посылая в недолгий полет длинных хищноглавые стрелы и слыша сперва шелест оперения, а затем - глухой удар, когда очередная стрела достигала цели. Сейчас он не просто тренировался, а словно расстреливал свои кошмары, но все равно понимал, что прошлое невозможно уничтожить, и очень сложно взять забыть его, отмахнувшись, как от несущественного пустяка.

Когда в шлем ударила уже восьмая стрела, Эйтор почувствовал позади шаги, услышал чье-то дыхание и обернулся, опуская вниз лук с наложенной на тетиву новой стрелой. Из такого положения, внешне не вызывающего опасений, король мог произвести выстрел почти мгновенно, не оставляя противнику шансов на спасение.

- Ваше величество, - перед правителем Альфиона стоял невысокий плечистый мужчина, темноволосый, что говорило о его дьорвикской крови, и облаченный в алый камзол, мундир королевских гвардейцев. - Ваше величество, прибыл гонец, - сообщил воин. - Он срочно желает видеть вас.

Этот воин с фигурой вышедшего на покой борца, чьи стальные мускулы не обмякли, просто обросли жирком, ничуть не мешавшим разить быстро и сильно, был командиром наемной гвардии, тех, кто охранял жизнь и покой государя Альфиона, а также следил за порядком во всем Фальхейне. Под началом Оберта Дер Габельна, рыцаря Оберта, как принято было обращаться к особам дворянской крови здесь, на севере, находилось пять сотен отчаянных рубак, воинов из далекого Дьорвика.

Две сотни латников, завораживающих убийственной красотой своих конных атак, когда лавина облитых сталью рыцарей мчалась, точно железная волна, сметя любые преграды, были главной силой гвардии. В прочем, они были одинаково страшны и верхом, и в пешем бою. Эти воины не уступали никому во всем королевстве, будучи вооружены и обучены лучше даже, чем рыцарские дружинники. Каждый из них, прежде, чем податься в Альфион, успел послужить своему королю, повидав достаточно крови. Теперь же они верно служили Эйтору, и пятьдесят этих воинов постоянно находились во дворце. Этого хватило бы, чтобы отразить атаку проникших в столицу заговорщиков, которых не могло быть очень много, и которых нынешний король опасался больше, нежил любого внешнего врага, ибо дальним соседям, поглощенным своими заботами, пока, кажется, не было дела до Альфиона.

Латников поддерживали стрелки, легкая дьорвикская пехота, вооруженная луками. Прежде служившие в пограничной страже, лучники имели едва ли не больше опыта, нежели тяжеловооруженные бойцы, ибо тем редко приходилось сражаться с эльфами. Каждый из трехсот лучников был великолепным стрелком, доказывая свое мастерство, когда являлся в Фальхейн, дабы стать одним из телохранителей короля. Но также они отменно владели клинком или пехотным копьем-дардой. Еще недавно лучников было четыреста, но сотня этих храбрых и умелых воинов погибла на берегах Эглиса, плечо к плечу с дружинниками и ополченцами старого лорда Фергуса. С тех пор вера Эйтора в своих гвардейцев лишь укрепилась, а что до потерь, так король щедро вознаграждал своих воинов, а потому, не было сомнений, вскоре с юга явится немало солдат удачи, пожелавших сменить дьорвикский мундир на парадные мантии с гербом Альфиона.

- Что за гонец, - стараясь сдержать волнение, спросил король. Неужели предчувствия его не обманули, и случилось нечто страшное, бунт лордов, к примеру, или нашествие олгалорских горцев? Сердце Эйтора предательски сжалось в этот миг. - Откуда он прибыл, рыцарь Оберт, и какие вести привез?

- От лорда Грефуса, Ваше величество, - с достоинством ответил капитан гвардии, поклонившись и положив широкую ладонь на эфес меча. - Он желает видеть вас немедленно.

Гонец, хрупкий юноша, лицо которого, однако, пересекал багровый шрам, явно след удара, нанесенного клинком или жалом боевого копья, ждал за дверями, под присмотром четверки дюжих гвардейцев. Двое из них, дождавшись приказа государя, вошли следом за вестником в фехтовальный зал, зорко следя за каждым его движением. Даже здесь, во дворце, где, казалось бы, никакая опасность не может угрожать государю, эти воины ни на миг не теряли бдительность, готовые ко всему.

- Капитан моей гвардии сообщил, что ты желаешь видеть меня, - уставившись на прибывшего посланника тяжелым взглядом, произнес король. - Говори же, что ты желаешь мне сообщить! - властно добавил он.

Увидев гонца, Эйтор понял, что этот мальчишка явился издалека и сильно спешил, поскольку не успел даже снять запылившийся плащ, на котором был вышит герб Грефуса, и почистить сапоги.

- Сир, - юнец отвесил низкий поклон, завидев государя. Он еще не имел права носить золотые шпоры, а потому демонстрировал своему сюзерену более явные знаки почтения, чем положено было полноправным рыцарям. - Сир, мой господин, лорд Грефус, велел передать вам, что посланное на север войско возвращается с победой. Хварги разгромлены и отступили к своим горам.

- Вот как? - вскинул брови Эйтор, переводя дух. - Это добрая весть! Как скоро лорд Грефус будет здесь?

- Я опередил его лишь на полдня, Ваше величество, - ломающимся голосом ответил гонец. Возможно, он уже успел побывать в жестокой схватке, но, разговаривая с правителем Альфиона, все же испытывал сильно волнение, что вызвало подобие радости в душе самого короля. - Вскоре лорд вместе со своими рыцарями и отличившимися в боях воинами явится в столицу.

Новость была действительно радостной. Орда кровожадных дикарей могла причинить немало горя, огнем и мечом пройдясь по полуночным уделам королевства. И тем горше было вспоминать, как медленно, со сколь явной неохотой собиралось рыцарское ополчение. В конце концов, владения Фергуса как раз и были расположены на севере, и кому, как не ему, было опасаться появления хваргов, жестокость которых давно уже вошла в поговорки?

Вот только другие лорды, чьи замки стояли южнее, не спешили стать на защиту королевства, здраво полагая, что варвары, в худшем случае, опустошат лишь Порубежные уделы, обитатели которых все равно никому не платили дань, а, значит, были бесполезны для благородных господ. Да и овевать с не ведающими рыцарских законов дикарями намного опаснее, нежели грабить земли своих соседей. Вот и сложили головы в том гиблом краю сто наемников, сто королевских гвардейцев, ослабив мощь государя, и позволив лордам и дальше развлекаться усобицами, точа зуб и на самого Эйтора.

- Что ж, думаю, столь доблестному воину должно оказать наше монаршее почтение, - усмехнулся король. Затем он взглянул на капитана гвардии и приказал: - Рыцарь Оберт, готовьте своих воинов. Прикажите седлать коней! Я встречу победителя варваров и вместе с ним въеду в столицу!

Казавшиеся нерушимыми стены, сдавливавшие бурлящий город, будто каменная петля, остались позади, и вокруг, сколько хватало взора, раскинулись поля, где-то вдалеке обрывавшиеся поросшими редким лесом холмами. Тракт, уводивший на восток от Фальхейна, скрывался за горизонтом, и король Эйтор до рези напрягая глаза, вглядывался туда, где сливались небо и земля, и где с минуты на минуту должны были появиться закованные в сверкающую броню рыцари, победители, с триумфом возвращающиеся в столицу. Но время шло, а дорого оставалась по-прежнему пустынной.

- Они не станут спешить, опасаясь загнать своих скакунов, - негромко произнес Оберт Дер Габельн, всюду следовавший за своим королем, стоило тому хоть на миг оказаться за пределами дворца. Этот воин служил не ради золота, относясь к своему долгу телохранителя, как к величайшему благу.

Дьорвикский рыцарь не один сопровождал своего государя в этом небольшом путешествии. Позади него восседали на спинах стройных рысаков еще двадцать гвардейцев, все как на подбор рослые и широкоплечие. Будто вросшие в седла, они неподвижно сидели на спинах своих рысаков, не выпуская из рук поводья. Каждый, в том числе и сам Дер Габельн, был вооружен длинным мечом, а у половины воинов на ленчике седел висели легкие арбалеты. Но все же король Эйтор отправлялся не на битву, поэтому особо усердствовать его воины не стали, из оружия ограничившись только этим, также облачившись в кованые нагрудники поверх своих алых камзолов, а головы защитив легкими шлемами-бацинетами с кольчужной бармицей, ниспадавшей на плечи.

- Еще мгновение, и мы увидим их, Ваше величество, - вымолвил командир королевских телохранителей, указывая на совершенно пустой тракт.

В чем-то капитан гвардии Эйтора оказался прав, но сперва они увидели не идущую с победой рать, а только клуб пыли, столбом поднимавшейся к небу из-за дальних холмов. Последние дни стояла сухая погода, да и сегодня солнце ощутимо припекало, а потому пыль и колышущееся марево раскаленного воздуха на горизонте мешали разглядеть что-либо.

- Это они, сир, - воскликнул капитан королевской гвардии. - Наконец-то!

В клубах пыли сперва проступили какие-то нечеткие силуэты, фигуры, лишь весьма отдаленно напомнившие человеческие. Но с каждым мгновением они становились все четче, будто обретая плоть, и наконец серая стена словно вытолкнула из себя ехавших ровными рядами, стремя в стремя, всадников в полном вооружении. Над их головами реяли пестрые штандарты, и на самом большом из них, окрашенном в зеленый и желтый цвета, уже можно было различить черный шестопер, герб рода Грефусов, древний, уважаемый герб, знакомый многим в Альфионе. Доблестный воин и искушенный полководец следовал во главе своего воинства, желая первым вступить в ожидающий своих героев Фальхейн.

- Вперед, - приказал Эйтор, не в силах больше сдерживать себя. - За мной! - И, будто показывая пример своим спутникам, пришпорил коня, поскакав навстречу закованной в сталь колонне, явившейся с севера.

Идея встретить победителей у стен столицы, вместе вернувшись в город, по которому уже разошлась радостная весть, показалась королю Эйтору весьма занятной. Стоило оказывать знаки внимания тем, кто верно служил государю, и, кроме этого, король вдруг почувствовал жгучую зависть при мысли, что толпа будет рукоплескать не ему, а лорду Грефусу, когда тот въедет в город, чтобы предстать перед своим повелителем. А потому, призвав своих верных гврадейцев, ибо покидать город совсем без свиты было несколько опрометчиво, Эйтор немедленно, стоило только выслушать гонца, двинулся на встречу победоносной армии лорда.

И вот они стремительно сближались, королевские гвардейцы, которые, выстроившись парами, галопом мчались за своим государем, и ехавшие в колоне по трое рыцари Грефуса, пустившие своих коней шагом. Увидев приближавшегося короля, окруженного облаченной в гербовые плащи свитой, воины невольно подравняли ряды, желая предстать перед своим правителем в более величественном виде. Когда между отрядами осталось не более сотни шагов, Эйтор вскинул руку, громко скомандовав:

- Стой! - А сам, сдерживая своего коня, медленно двинулся вперед.

Мгновение спустя колонна рыцарей, над которой вздымался настоящий частокол длинных копий-лэнсов, над которыми трепетали на ветру сотни ярких вымпелов, тоже остановилась, и от ее головы отделись три всадника. Все они были облачены в латы, начищенные до зеркального блеска. Хотя обычно войско в походе двигалось без доспехов, сейчас рыцари и простые солдаты готовы были терпеть жару и тяжесть брони, ради того, чтобы проехать по улицам альфионской столицы при полном параде, в латах, с прочными копьями в десницах, верными клинками на бедре и боевыми стягами, осенявшими все это воинство.

Тот воин, что находился справа, держал в руке древко зелено-золотого знамени, левый поднял к небу увенчанное вымпелом, окрашенным в те же цвета, рыцарское копье. А посередине ехал сам лорд Грефус, воин, разгромивший ужасных хваргов.

- Лорд, - король Эйтор приблизился к полководцу. - Рад видеть, что вывернулись с победой. Вы избавили королевство от множества бед, и ваши заслуги никогда не будут забыты.

- Сир, благодарю вас, - кивнул Грефус.

Лорд был в латах, великолепных доспехах гномьей работы, какими могли похвастаться единицы рыцарей во всем королевстве. Нагрудник кирасы был украшен искусной гравировкой, изображавшей сплетенных драконов. Шлем Грефус, однако же, снял, прицепив его к луке седла, и потому его русые с обильной проседью волосы свободно развевались на ветру, а широкая борода, словно у того же гнома, топорщилась.

Подбоченившись, Грефус восседал верхом на могучем боевом коне-дестриере, покрытом попоной, возложив ладонь на выложенную золотом рукоять длинного меча в полторы руки. Он сейчас выглядел не верным слугой, исполнившим волю владыки, но, скорее, готовившимся вступить в покорившийся без боя чужой город, как истинный завоеватель.

- Это огромная честь для меня, для каждого воина, что вы лично изволили встретить нас, Ваше величество, - со всем возможным почтением произнес лорд, буквально светившийся от гордости. - Мы рады, что оправдали ваше доверие, мой король!

- Это лишь то немногое, что я могу сделать, - спокойно ответил Эйтор. - Вы защитили королевство от страшной угрозы, и каждый из моих подданных обязан благодарить вас, лорд. А я уже приказал готовить пир, дабы восхвалить вашу доблесть и помянуть тех, кто пал, сражаясь во имя короля и королевства. Торжествующий Фальхейн ждет вас, лорд, дабы приветствовать героев, принесших победу!

И они все вместе двинулись на восток, к столице, жители которой, услышав весть о победе, должно быть, уже собирались на улицах, желая поприветствовать героев. Первыми следовали королевские гвардейцы, ни на миг не забывавшие о своем долге защищать владыку Альфиона, за ними, бок о бок, - лорд Грефус и сам король Эйтор, затем паж и знаменосец полководца-триумфатора, и, наконец, все прочие рыцари, каждого из которых сопровождали оруженосцы и несколько простых дружинников.

Колонна всадников, извиваясь меж холмов, точно огромная змея, закованная в стальную чешую, медленно приближалась к стенам столицы. Стоило только стражникам, охранявшим ворота Фальхейна, увидеть войско, как над городом разнеслось пение труб, славивших победителя.

- Сегодня день вашего триумфа лорд, - воскликнул король, когда они миновали ворота, въехав в принарядившийся в ожидании гостей город. - Весь Фальхейн и весь Альфион нынче будут славить вашу доблесть!

Победоносное воинство вступило в торжествующую столицу. Несколько сотен воинов в начищенных до блеска доспехах, с воздетыми к небу копьями и знаменами, величаво шагали по главной улице альфионской столицы. Воины подровняли ряды, стараясь выглядеть как можно более доблестными, и лишь изредка украдкой бросали по сторонам полные гордости взгляды. В этот миг все, начиная от самого лорда и вплоть до последнего оруженосца, чувствовали себя настоящими героями, ведь даже сам король оказал им особое почтение.

В голове лязгавшей сталью колонны следовала конница. Рыцари в покрытых гербовыми туниками доспехах, в шлемах с поднятыми забралами, - дабы каждый мог видеть мужественные лица отважных воинов, - увенчанных пышными султанами перьев, гордо взирали на пестрый людской океан с высоты своих боевых коней. Могучие всадники, внушавшие подспудный страх своей мощью, величаво проплывали мимо восторженных зевак, громко кричавших, когда видели над головами этого грозного воинства знакомые гербы.

Рыцарей сопровождали оруженосцы, молодые дворяне, воспитанники знатных господ, и конные воины-сержанты. Все они имели почти такие же доспехи и оружие, что а сами рыцари, вздымая к небу увенчанные ярко сверкавшими наконечниками копья. За латниками следовали конные стрелки в кольчугах-хауберках, с подвешенными к седлам длинными луками или арбалетами. И в самой средине этого внушающей страх одним своим видом армады, под охраной лучших бойцов вороной конь вез прах лорда Фергуса, самого доблестного воина королевства. Сегодня он должен был принимать почести наравне со всеми остальными, ибо, возможно, его стойкость, храбрость той горстки воинов, что приняли на себя удар врага, и позволила сегодня торжествовать победу.

Следом за конницей в ногу шагала, плотно сбив свои ряды, пехота, и от поступи нескольких сотен полностью вооруженных солдат задрожали стены домов. Они были разделены на равные квадраты-баталии, каждая - под знаменем своего сеньора, гордо реявшим над островерхими касками. Облитые кольчугами и тяжелыми чешуйчатыми бронями, шли копейщики, держа на левом плече щиты, блестевшие свежей краской. Над их головами топорщился настоящий лес всевозможных гизарм и алебард, хищные наконечники которых мерно покачивались в такт шагам. И каждый, наверное, представил, как эти суровые бойцы стоят в открытом поле, словно живая стена, плотно сомкнув щиты и ощетинившись своими копьями в ожидании вражеской атаки.

Горожане с восхищением взирали на марширующих воинов, а те с трудом сдерживались, чтобы не бросать по сторонам любопытные взгляды, поскольку очень многие из них, большей частью - обычных крестьян, призванных своими сеньорами под знамена и теперь наравне с самим рыцарями купавшихся в лучах славы, впервые оказались в столице. В прочем, они не сомневались, что еще успеют пройти по этим улицам и вне строя, горланя песни и размахивая кувшинами с пивом, ведь торжественный пир ждал не только рыцарей, но кое-что придется и на долю простых солдат.

Лорд Грефус оставил позади многочисленные обозы с припасами и ранеными, стремясь придать своему появлению в Фальхейне большую торжественность, а потому растянувшееся длинной колонной войско замыкал отряд пеших арбалетчиков. Суровые богатыри в стеганых куртках и касках-капелинах, они все были профессиональными воинами, дружинниками, ибо самострел - оружие хотя и легкое в обращении, но слишком дорогое, чтобы доверять его простым крестьянам. Сейчас стрелки вышагивали величаво, придерживая на плечах тяжелые арбалеты со стальными дугами и снисходительно посматривая по сторонам. Для них город, даже такой большой, как Фальхейн, был не в диковинку, и все равно каждый предвкушал знакомство с его кабаками и веселыми девицами.

А вдоль улиц собралась огромная толпа. Глашатаи уже разнесли весть о возвращении с победой лорда Грефуса, а также и о том, что в честь этого события будет устроен праздник, и горожане успели приготовиться к торжеству. Надев самые яркие наряды, они приветствовали вошедших в город воинов, хотя немало почестей перепало и на долю самого государя.

- Слава лорду Грефусу, - наперебой кричали мужчины и женщины, размахивая над головами шляпами, чепцами, просто платками. - Слава победителю! Да здравствует король!

Кое-кто украсил свои дома знаменами или даже яркими ленточками, придав им праздничный вид. Войско двигалось по городу, а люди шли следом, продолжая восхвалять доблесть воинов, их предводителя и самого короля. И Эйтор в этот миг даже почувствовал себя действительно причастным к победе, забыв на какое-то время обо всех своих тревогах.

Звеня доспехами, ряды воинов проходили по дворцовой площади, на которой уже выстроилась под развевающимися знаменами сотня королевских гвардейцев. Печатая шаг, колонны облитых сталью доспехов бойцов гордо шагали по мостовым, под звуки труб и радостные крики фальхейнцев покидая город через южные ворота. Часть из них сразу же отправится по домам, другие же, разбив лагерь возле городских стен, будут ожидать своих сеньоров, поскольку для рыцарей король уже приказал готовить пир.

- Прошу, лорд, - Эйтор указал на вход во дворец. - Все готово к празднику. Сегодня вся столица будет поднимать кубки за вашу храбрость!

Король и лорд Грефус рука об руку вошли под своды дворца, сопровождаемые двумя десятками самых знатных или наиболее отличившихся в боях рыцарей, гордо шагавших по гулким коридорам. Гвардейцы, завидев торжественную процессию, поспешно распахивали двери, салютуя оружием победителям, отчего те исполнялись еще большей гордости.

А в трапезной зале, предназначенной для пышных приемов, и потому большую часть времени пустовавшей, все уже было готово в ожидании гостей. Слуги развесили на стенах знамена с гербами короля и лорда Грефуса, разожгли камин и расставили на столе множество свечей, поскольку средина дня уже миновала, и сумерки вот-вот должны были опуститься на Фальхейн. Повара тоже совершили свой маленький и неприметный подвиг, успев собрать стол, подобающий моменту. Словно заведенные, они метались между кухней и трапезной, к появлению Грефуса со своей свитой приготовив все, чего только можно было желать, от жареного кабана, только на рассвете доставленного охотниками, до фруктов в сахаре, не забыв, разумеется, достать из погребов вино и эль.

Рыцари, минуя почтенный караул облаченных в парадные мундиры и сверкающие доспехи гвардейцев, чинно рассаживались за длинным столом, и слуги тотчас наполняли их кубки ароматным вином. Музыканты коснулись струн своих арф и лютней, и под сводами зала зазвучали первые звуки какой-то древней баллады, как и должно быть в такой день, повествующей о героях и сражениях. Своего часа ждали шуты и скоморохи, притаившиеся пока в дальнем углу и для разминки жонглировавшие стащенными с господского стола яблоками.

Пир начал король, как и полагается, занявший место во главе стола. И возле него, побелев от волнения и боясь поднять глаза на блистательных рыцарей, громко разговаривавших и отпускавших полые шутки, сидела юная королева, единственная женщина, присутствовавшая на этом торжестве.

- Лорд Грефус, братья рыцари, - Эйтор встал подняв огромный кубок из чистого золота, полный терпкого вина. - Сегодня я и весь Альфиона славим вашу доблесть. И я хочу выпить за победу, с которой вы вернулись из дальнего похода, достойного быть воспетым менестрелями. Вы вернули мир и покой в земли Альфиона, своей грудью заслонив королевство от орды кровожадных дикарей, не посрамив честь ваших славных предков, братья мои!

Рыцари, держа кубки на весу, терпеливо слушали славословия своего короля, бросая голодные взгляды на бесчисленные блюда, которыми был заставлен огромный стол. Но прикоснуться к ним прежде, чем закончит свою речь государь, эти воины не могли, и тем больше были их душевные терзания.

- Но, воздавая вам по заслугам, восхваляя вашу доблесть и отвагу, мы не можем забыть тех, кто не вернулся, кто погиб, прославив свои имена на века, - продолжал король Эйтор, переводя взгляд с одного лица на другое. - Погиб лорд Фергус, чья храбрость не нуждается в подтверждении, погибли многие рыцари и простые воины, приняв геройскую смерть, остановив врага.

Не все приняли слова своего короля сердцем, но многие рыцари потупили взоры, вспомнив то, скорбное зрелище, которое открылось им на берегах Эглиса, в той тесной долине. И сейчас перед ними вновь предстало поле сражения, усеянное останками тел воинов, которых некому было предать земле, тех, благодаря кому сейчас все они могли слушать здравницы, произносимые Эйтором, искренне поверив, что действительно спасли Альфион.

- Мы будем помнить наших павших братьев, - чувствуя, как предательски дрожит голос, молвил король. Видимо, переживания минувших дней не прошли даром, и отчего-то в эти минуты государь не мог воспринимать происходящее отстраненно, дав волю чувствам. - И потому, братья рыцари, я поднимаю этот кубок за всех, за тех, кто выжил, дабы принять почести, положенные победителям, и равно за тех, кого более нет с нами. Вечная слава героям. Вечная память павшим!

Кубки были осушены в полнейшем молчании. Перестали играть музыканты, и даже пламя в камине будто бы стало гореть чуть слабее, не наполняя просторный зал гулом и треском.

Из-за плотно затворенных дверей трапезной вдруг донесся странный лязгающий звук. Сперва никто не обратил на него внимания, но затем предавшиеся пиру рыцари, поняв, что означали эти звуки, одни за другим обратили свои взоры ко входу в зал, в нерешительности переглядываясь. Они были воинами, с детства привычными к оружию, а потому быстро распознали звон клинков. Там, за этими высокими, в два человеческих роста, дверями шел бой, и отзвуки его усиливались с каждым мгновением.

- Что это, - король Эйтор невольно привстал, почувствовав страх перед неизвестностью. Он вдруг понял, что все неясные страхи, что мучили его уже много дней, лишая сна, отнимая радость бытия, в эти мгновения обретали плоть. - Что происходит, будь я проклят?

Двери распахнулись, и через порог, растянувшись на мраморном полу, рухнуло окровавленное тело в алом камзоле королевского гвардейца. Удивление пировавших рыцарей было столь велико, что они не сразу заметили застывших над трупом людей, сжимавшие в руках окровавленные мечи и взведенные арбалеты. Кто-то из рыцарей, повинуясь въевшимся в кровь за годы боев и сражений инстинктам, вскочил, было, из-за стола, хватаясь за кинжалы, но нацеленные на них оголовки железных болтов мгновенно остудили самые горячие головы.

- Прошу прощения, что побеспокоил вас, - на средину зала уверенно походкой вышел могучий воин, крепко стиснувший в деснице тяжелый риттершверт. Он неторопливо шагал вдоль стола, приближаясь к оцепеневшему от ужаса королю. - Меня не приглашали на вашу славную пирушку, но я все же решил почтить ее своим присутствием. Все-таки, это мой дом, и, полагаю, я могу являться сюда без особого приглашения. Или ты, братец, не рад видеть меня? - вдруг ощерился этот гигант, с прищуром взглянув на лишившегося дара речи короля Эйтора.

Кое-кто забормотал древние заговоры от злых духов, иные принялись озираться в поисках пути к бегству. Каждый, кто был здесь в этот миг, ощутил запах смерти, который принесли с собой незваные гости. И многие узнали вломившегося на пир воина, пусть и не видели его уже долгих двадцать три года, за которые юноша стал мужчиной.

- Эрвин, - справившись с собой, вымолвил король, не в силах отвести взор от явившегося, не иначе с того света, принца. Могущественный владыка в этот миг понял, что чувствует тот самый кролик, который вдруг нос к носу сталкивается с большим и очень голодным удавом. - Эрвин, зачем ты восстал из той могилы, в которой гнил все эти годы?

Ледяные пальцы страха сжали сердце Эйтора, с ужасом взиравшего на нежданного гостя. Как же он хотел проснуться, поняв, что увидел лишь страшный сон, один из многих, не первый и не последний! То, что происходило сейчас, казалось чем-то неправильным, неестественным, ведь мертвецам должно тихо и мирно лежать в своих склепах, не мешая живым.

Но пробуждение не наступало, и Эрвин, тот, чье имя, чье лицо владыка Альфиона никак не мог забыть уже долгие годы, никуда не собирался исчезать. Он возвышался над всеми, словно гранитный утес, могучий, уверенный в себе, источавший волны силы и злобы, мгновенно сковывавшей волю всякого, кто хотя бы взглянул на этого бесстрастного и бесстрашного воина.

Сын покойного короля, тот, кого нынешний правитель Альфиона стремился вычеркнуть из жизни, заставив себя поверить, что Эрвин никогда не вернется, крадучись приближался к Эйтору, точно готовящийся к броску хищный зверь. Да он и был хищником, матерым волком, жаждущим вонзить клыки в теплую, сочащуюся кровью плоть. И король вдруг понял, что увидеть новый рассвет ему не суждено.

- О, нет, брат мой, - усмехнулся сын Хальвина, ничуть не похожий на мстительного духа, с презрением взглянув на едва сдерживавшего дрожь Эйтора. - Я - не морок, как бы тебе этого ни хотелось. Я живой. Надо было тогда, двадцать три года назад закончить начатое. Но ты оказался слаб, а слабому не место на троне Альфиона. Потому я и решил вернуть себе наследство отца, братец. И сейчас ты сам отправишься в могилу!