Пушкин, кружка, два ствола

Глава 7 Имею честь скрестить с вами вилку

Глава 7 Имею честь скрестить с вами вилку

Призом должен служить торт. После некоторых колебаний Дина сочла его необходимым, достаточным, но главное — главное! — многофункциональным. Во-первых, торт умягчает нравы. Во-вторых, объединяет. А в-третьих, торт затыкает рты.

Ну разве это не здорово?

К занятиям со старшей группой Дина приобрела совсем свежий, «сегодня привезли, не сомневайтесь!» тортик. Чашки она заняла в столовой, а тарелки расставила одноразовые, присовокупив к ним одноразовые же вилки. Когда прозвенел последний звонок и дверь библиотеки распахнулась, Дина уже была во всеоружии.

— Добро пожаловать! Рада снова вас видеть.

Старшеклассники, настороженно озираясь, медленно зашли в зал и остановились в нерешительности.

— Ну что же вы? Присаживайтесь, — Дина гостеприимным жестом обвела пиршественный стол. — Если я не ошиблась с подсчетами, чашек хватит на всех. Правда, вычисления — не самая сильная моя сторона… Но столовая этажом ниже, проблема легко решаема. Ну что, всем хватает посуды?

Подростки, рассевшись на стульях, послушно подтащили к себе тарелки и завертели головами, оценивая расклад.

— Отлично, ДинМаратовна. Всего хватает, — резюмировал Маркушев, галантно опуская Алине чайный пакетик в чашку. — Ух ты! Вы торт купили!

— Ну да. Купила, — Дина тоскливо оглядела неровный, как мартовский снег, рыжий бисквит. Обрисованный сахарной пудрой Чебурашка бессмысленно таращился в потолок разновеликими глазами. — Гриша, разлей, пожалуйста, кипяток. А я пока торт порежу.

— Айн момент, — сорвавшись со стула, Маркушев с неожиданной сноровкой принялся жонглировать чашками. — Леха, тебе чай? Кофе? Машка, ты вроде чай?

Нарезав крупными кусками торт, Дина расставила перед подростками фрагменты расчлененного Чебурашки.

— Ну что? За истекшую неделю кто-нибудь прочитал «Гамлета»? — несколько секунд полюбовавшись вытянутыми лицами, Дина непедагогично заржала. — Шучу, шучу. Выдыхайте. Я не сторонник карательного литературоведения. Читать нужно по любви. Вот что вы читаете по любви? Вообще, что угодно? Любовные романы, боевики, фанфики?

Мальчишки, ожидаемо притихнув, уперлись взглядами в тарелки. А девочки так же ожидаемо порозовели.

— Ну… типа того, — ковырнула вилкой бисквит Алина. — Бывает иногда. Читаю.

— Что именно?

— Ну… Фанфики, — она подняла от тарелки настороженный взгляд. — А что? Мне нравится!

— Вот и отлично, что нравится! Как мы вчера выяснили, даже Шекспир не брезговал фанфиками. И по какому фандому?

— По «Гарри Поттеру», — расправила плечи Алина. — Ну и по «Супернатуралам» еще. Они, конечно, старые, но все равно клевые.

— Да, «Супернатуралы» отличные. И кстати — сюжетно вписываются в каноны классической литературы. Вот, скажем, эпическая поэма двенадцатого века «Беовульф». На дворец короля данов регулярно нападает ужасный монстр по имени Грендель. Но приезжает легендарный воин Беовульф и убивает Гренделя. Потом спускается на морское дно, чтобы сразиться с матерью Гренделя, а в самом конце уничтожает дракона, но получает смертельную рану. Мог быть такой сюжет в «Сверхъестественном»?

Все, включая Маркушева, вразнобой закивали головами.

— Или, допустим, рыцарский роман Кретьена де Труа, двенадцатый век. Рыцарь Ивейн странствует, совершая подвиги — помогает бедным, побеждает злодеев, восстанавливает справедливость. Похоже?

— Похоже, — задумчиво отозвалась Алина.

— Древняя Греция, подвиги Геракла — то ядовитую гидру прикончит, то льва-людоеда наизнанку вывернет. Русские былины — подвиги богатырей. Буквально весь героический эпос построен по этой схеме.

— И комиксы про челопука тоже, — широко ухмыльнулся Маркушев. — Может, МарьСтепанна на литеше нам про Питера Паркера расскажет?

— Увы. Список программных произведений утверждает не Мария Степановна, и комиксов в этих списках, к сожалению, нет. Хотя, по-моему, зря. Нельзя игнорировать такой огромный пласт культуры, особенно если произведения вызывают искренний интерес. По-моему, обучать основам анализа проще на примере Тони Старка, а не Чацкого.

— И почему тогда нам парят мозги Некрасовым? — упорно не сворачивал с выбранной темы Маркушев.

— Хороший вопрос… И почему же вам парят мозги Некрасовым? — отпив из чашки, Дина с интересом оглядела притихших подростков.

— Потому что программу пни замшелые составляют, — сразу же откликнулся Маркушев. — Которые про Тони Старка в жизни не слышали.

— Зато слышали про Шерлока Холмса. Или, скажем, про «Трех мушкетеров».

— Ну нет… «Три мушкетера» — это приключения.

— «Гамлет» тоже. Скандалы, интриги, расследования. Соблазненные девицы и горы трупов.

— А по-моему, «Три мушкетера» коммерческие, — задумчиво ковыряя пластиковой вилочкой торт, протянула Алина. — Масс-маркет.

— Достоевский при жизни был хитовым автором. Его романы рвали топы продаж.

— Но Достоевского критики хвалят, — осторожно поглядывая на Дину, вступила в разговор смугленькая тихоня Вяхирева. — А «Мушкетеров» — нет.

— Толстой считал пьесы Шекспира халтурой. Почему мы должны доверять мнению критиков, но игнорируем мнение светоча русской литературы?

— Тогда не знаю… — нахмурилась Алина. — Мария Степановна говорила, что классическая литература глубокая, а приключения и детективы — пустышка.

— И ты согласна с этим утверждением? — склонила голову набок Дина.

— Не знаю… Наверное.

— Хорошо. Спрошу по-другому. Ты лично видишь какую-то глубину… ну, скажем, в Пушкине? Вот чтобы пальцем ткнуть и сказать: «О, вот тут вот очень глубоко — не то что в «Мстителях»».

— Ну… Наверное, не вижу.

— Тогда какая разница, есть глубина или нет?

— Да нету там ничего особенного, — Маркушев, слопав последний кусочек торта, с видимым удовольствием облизал с вилки крем. — Глубина, глубина… Занудство обыкновенное.

— Вот тут не могу согласиться, — покачала головой Дина. — Если вы не видите глубины, это не означает, что ее нет. Тот же Достоевский, к примеру, фантастически честен и точен. И в этой точности намного опережает свое время. Ну, скажем… Есть у Достоевского такой персонаж, Смердяков — эпилептик, периодически впадающий в странный созерцательный ступор в самых неподходящих местах. Идет по двору, идет — но вдруг застынет и таращится в пространство. Женщин Смердяков не любил, чувства юмора не имел, сострадания к людям не испытывал. Считал, что человеку позволено все, моральных ограничений нет — одни только юридические условности. В детстве вешал кошек, а потом хоронил их, изображая из себя священника. Представили себе Смердякова?

— Да.. — нестройно отозвались подростки.

— И что вы о нем думаете? Если бы персонаж так вел себя в современном фильме — кем бы он был?

— Маньяком, — фыркнула Алина.

— Точно! Смердяков в романе — именно убийца, причем исключительно расчетливый и жестокий. Вот только вы, оценивая личность этого персонажа, опирались на информацию о маньяках, которую начали собирать где-то в середине двадцатого века. А Достоевский жил в девятнадцатом. Тогда никаких профайлеров не было.

— Откуда же он тогда узнал? — вскинула черные брови Маша Вяхирева.

— Наблюдал подобных типов в естественной среде. Достоевский вообще-то в тюрьме сидел по политической статье, был приговорен к повешению, но в последний момент смертную казнь заменили каторгой.

— Ого. Серьезный мужик, — уважительно кивнул Маркушев. — Понимал в жизни. А я-то думаю: чего он все время про мокруху пишет?

— А Шекспир почему? — заинтересовалась Алина. — Тоже сидел?

— Нет. Шекспир был совладельцем театра — а истории про любовь и кровь очень нравятся зрителям. Пьесы, которые мы считаем высокой классикой, в шестнадцатом веке были вполне себе массовым продуктом. И ходили в театр Шекспира вовсе не интеллектуалы и критики, а самые обычные люди.

Кукольное личико Алины изумленно вытянулось.

— Тогда… почему «Гамлет» такой скучный?

— Ага. Значит, ты все-таки попыталась прочитать «Гамлета»! — возликовала Дина. — Уважаю за смелость, но если действительно интересно, лучше фильм посмотри. Шекспир пятьсот лет назад свои пьесы писал. За это время и язык изменился, и окружающая реальность. Как и со времен Пушкина, кстати. И Достоевского. И Толстого. Они не скучные. Они просто… старые.

— Это, конечно, отлично. Но знаете… я так и не понял: а нафига нам все это старье? Ну был Пушкин крутым триста лет тому назад. А мне-то что с этого? — Маркушев, задумчиво покрутив вилку, вдруг положил на стол левую ладонь. Примерившись, он тыкнул пластиковыми зубцами между указательным и средним пальцем, потом — между средним и безымянным. И пошел бить — резво и точно, с завораживающей математической точностью. — Сейчас Пушкин — нудятина. И читать его я не собираюсь.

— Откуда ты знаешь, что Пушкин — нудятина? Ты же его не читал, — взяв собственную вилку, Дина облизала ее, выверила баланс, прицелилась — и начала бить. Зубцы влетали между пальцами с дробным сухим стуком, словно горох сыпался из порванного мешка. — Пушкин, уверяю тебя, весьма интересный автор. Да еще и с отличным чувством юмора. На следующем уроке попробую вам это показать.

Грянул звонок, и под его оглушающую трель Дина с такой силой вогнала вилку в стол, что белые пластиковые зубцы прыснули в стороны.

— Урок окончен. Если будет желание, составьте к следующему занятию список произведений, которые, по вашему мнению, стоит изучать в школе. За самый убедительный вариант полагается приз.

— Опять торт? — изрядно охреневший Маркушев упорно попытался изобразить скепсис, но получилось неубедительно.

— А тебе, Гриня, чего — полторашку пивасика выставить? — пихнула его локтем в бок Алина и поднялась. — Спасибо за тортик, Дина Маратовна. Все было очень вкусно. До свидания.