Пушкин, кружка, два ствола

Глава 19 Добрым словом и карабином

Глава 19 Добрым словом и карабином

Посылку с мечом-кладенцом из пункта выдачи СДЭКа привез Сумароков. И сразу же, торопливо сбросив ботинки, рванул к столу, на ходу вытаскивая из кармана швейцарский нож.

— Может, кофе? — проводила его удивленным взглядом Дина.

— Потом! Давай сначала посмотрим!

Быстро распоров шелестящий желтоватый скотч, Сумароков вытряхнул из коробки гору упаковочной бумаги, пучок пупырки, еще немного упаковочной бумаги… и бережно извлек нечто, вкруговую обмотанное слоем гофрированного картона. Внутри обнаружились сильно траченные ржавчиной тусклые щербатые обломки обоюдоострого лезвия. Внизу, на дне коробки мирно лежала широкая ухватистая рукоять, перемотанная кожаным шнуром.

— О, ты гляди! Каролинг! — удивился Сумароков, примеряя рукоять на ладони.

— А ты что ожидал обнаружить? Катану?

— Не знаю. Что-нибудь эдакое… сказочное. А тут самый обычный каролинг.

— Сам ты обычный! — возмутилась несправедливой оценкой Дина. — Ценность меча-кладенца не в составе железа и не в длине клинка. При создании артефакта использовались сложнейшие ритуалы, секрет которых был полностью утрачен еще в шестнадцатом веке.

— И что теперь? — Сумароков все еще вертел в руке обломок меча, изображая выпады и удары. — Российские ученые в поте лица восстанавливают передовые наработки шестнадцатого века?

— Вроде того. Опыты ведутся, некоторые успехи имеются… Но если оперативник на серьезное дело идет, меч он берет из запасников. С новоделами только на ерунду вроде леших и водяных охотятся.

— А почему только с мечом? — Сумароков, замахнувшись, так и застыл, осененный внезапной идеей. — Есть же еще ковер-самолет, сапоги-скороходы… Шапка-невидимка должна быть!

— Ковров-самолетов, извини, нет. Шерсть — материал исключительно нестойкий: и горит, и гниет, и моль ее жрет. Не дожили ковры до наших дней. Сапоги-скороходы имеются… Но какой смысл бежать, пусть даже с волшебным ускорением, если можно доехать на автомобиле?

— Логично, — несколько разочарованно вздохнул Сумароков. — Шапку тоже моль съела?

— Нет. Шапка кожаная, крепкая, как слоновья задница. Ничего ей не станется. Но как шапка-невидимка поможет охотиться на кощея?

— Я тебя, может быть, удивлю, но подходить к противнику, будучи невидимым, намного удобнее, чем видимым.

— Вот! Вот к чему приводит избирательное восприятие. Про шапку-невидимку ты помнишь. А про русский дух почему забыл?

— А я помоюсь.

— Запах жизни не смоешь. Для обитателей Нави живые воняют так же сильно и омерзительно, как для нас — лежалые мертвецы. Кощею на тебя и смотреть не нужно — он просто почует запах. Как ты, скажем, чуешь запах тухлой селедки.

— М-да-а-а… — Сумароков почесал затылок. — Ну хоть броник надеть-то можно? Против броника нечисть не возражает?

— Броник — это отличная идея. И кстати. Я тут подумала… А зачем нам перековывать меч на нож? Есть же более практичные варианты.

— Ну-ка, ну-ка, — отложив рукоять, Сумароков притянул к себе Дину и крепко прихватил ее за задницу. Но глядел внимательно и серьезно. — Я тебя слушаю. Излагай.

План был прост и надежен, как стальной сейф. Отец Маркушева звонит Гришке и предупреждает, что Костянов выехал из особняка. Маркушев, в свою очередь, звонит Дине. Дорога из особняка только одна, развилок нет, поэтому Сумароков ставит на «ниву» люстру, надевает форму и в максимально представительном виде караулит лимузин кощея в тихом безлюдном месте. Естественно, водитель останавливается. Сумароков просит Костянова выйти, отводит к своей машине…

И в дело вступает Дина.

План был прост и надежен. Он просто не мог поломаться.

Конечно же, он поломался.

Когда черный, глянцево отблескивающий «Брабус» показался из-за поворота, Сумароков вышел к дороге и повелительно взмахнул рукой.

— Стой! Эй, тормози!

Невысокий грузный водитель изумленно приоткрыл рот, кажется, что-то сказал, но дисциплинированно сбросил скорость и вырулил вплотную к обочине.

— Евгений Витальевич? — опустив стекло, водитель выглянул из машины, словно кукушка из часов. — Что-то случилось?

— Да. Это очень срочно. Василий Владимирович, можно вас на минуточку? — сжимая в руках предельно официальную черную папку, Сумароков шагнул к пассажирской двери «Брабуса». По сценарию, в этот момент Костянов должен был выглянуть из машины. Сумароков продемонстрировал бы издалека документ, напоминающий исполнительный лист. Точнее, это и был исполнительный лист — отсканированная и обработанная в фотошопе копия с откорректированными фамилиями и приправленным перечнем имущества. При беглом взгляде погрешности был неразличимы. А для второго, более внимательного взгляда Костянов должен был подойти к Сумарокову и взять документ в руки.

Костянов действительно выглянул из окна, внимательно оглядел и пыльную, коронованную люстрой «ниву», и Сумарокова, сжимающего в руках исполнительный лист.

Распластавшаяся в канавке под орешиной Дина подобралась и поправила приклад «Сайги».

— Что это, Евгений Витальевич? — тихим бесцветным голосом задал вопрос Костянов, не сводя глаз с документа.

— Сегодня утром к нам пришла информация… Думаю, вам нужно ознакомиться лично, — Сумароков поморщился, изображая досаду от бессмысленной задержки. — Уверяю, вам будет крайне интересно.

— Вы полагаете? — все так же тихо прошелестел Костянов. — Сандугач, дружочек, погляди, что там.

Неожиданно ловко грузный водитель выскользнул из-за руля и направился к Сумарокову. Черные глаза на безмятежном, словно у Будды, лице цепко обшаривали кусты и дорогу.

Увеличенные прицелом, оспины на лице водителя напоминали кратеры.

— Давай, чаво у тебя, — Сандугач потянулся смуглой ладонью, но Сумароков отступил в сторону.

— Прости, но в руки не дам. Официальная бумага, сам понимаешь.

Сандугач наклонился, недовольно скривив рот, тонкие усики над верхней губой шевельнулись.

— Так чаво эта? Номер машины нашей вон там — эта зачем? Чаво хочешь?

Сумароков быстро сунул ему под нос исполнительный лист, демонстрируя мелкий плохо читаемый шрифт, снова отдернул бумажку и раздраженно дернул щекой.

— Василий Владимирович, я не намерен терять время. Если вам не интересно — не смею вас больше задерживать. Честно говоря, я рассчитывал на более конструктивную беседу.

Сандугач выпрямился, по широкому смуглому лицу скользнула и тут же пропала улыбка.

— А почему это исполнительный лист у мента, а не у пристава? — спокойно спросил он. Нелепый акцент исчез, голос звучал ровно и гулко, словно из бочки.

Душный, сладковатый аромат Нави обрушился на Дину, забивая рот и нос. Лицо у водителя дрогнуло и поплыло, из-под улыбчивой маски Будды выглянул хищный, азартный оскал. Не упырь, не лесовик, не одержимый… Дина качнула стволом от кощея к водителю, потом опять к кощею, не решаясь выбрать мишень.

— Потому что это копия, придурок, — так же спокойно отрезал Сумароков, убирая исполнительный лист в папку. — Но если вам не нужна информация — без проблем. Узнаете позже, от приставов.

Гнилостный запах Нави усиливался, водитель внимательно смотрел на Сумарокова, а тот все еще стоял у машины… «Уходи. Уходи оттуда, мать твою», — отчаянно телепатировала Сумарокову Дина, судорожно рыская стволом.

Убирайся в машину, чтоб тебе пусто было!

Но чертов тупица Сумароков решил дожать ситуацию.

— Василий Владимирович, вы точно отказываетесь это прочесть? — он сделал шаг к машине, и водитель, прищурив глаза, оскалился. Маска Будды, треснув, осыпалась, лицо поплыло, ощериваясь тонкими, игольчато-острыми бесчисленными зубами. Водитель глубоко вдохнул, его грудная клетка расширилась, еще расширилась, и еще… Брызнули, улетая в пыль, пуговицы с рубашки.

— Заткни уши, — пронзительно завопила Дина, сообразив, наконец, кто именно работает у кощея водителем. Но было поздно. Соловей-разбойник, сложившись пополам, свистнул — и ударная волна хлестнула лес, срывая с ветвей листья.

Дина, зажав уши и широко открыв рот, вжалась в свою канавку, а над ней чудовищным невидимым тараном летел звук, обретая силу и плотность чугунного ядра.

А потом стало тихо.

Звук закончился, и мир замер, погрузившись в бесформенную, густую, как вата, тишину, и Дина плыла в ней, гребла изо всех сил, пытаясь не утонуть. В ушах звенело и грохотало, мир опасно кренился, покачиваясь, и дрожащие руки что-то держали… держали… что-то… держали…

С трудом сфокусировавшись, Дина несколько секунд пялилась на карабин — а потом, глубоко вдохнув, прижала приклад к плечу. Сумароков лежал на дороге, зажимая ладонями голову, и не двигался, кажется, он был без сознания, определенно, без сознания. Не думая о других вариантах, выключив все мысли, как выключают надоевшую музыку, Дина прицелилась в соловья-разбойника, уже разрывающего зоб. Первый выстрел ударил в грудь. Дробь, отлитая из меча-кладенца, прошила ребра и легкие, как бумагу, и соловей сдулся, сложился пополам, бессильно и бессмысленно разевая рот. Именно туда, в широко распяленный рот, Дина и всадила второй патрон. У человека таким выстрелом голову бы по дороге расплескало. Но соловей-разбойник человеком не был. Он просто исчез. Рассыпался черной пылью, оставив на земле кучку смятой одежды и поношенные кроссовки New Balance.

Все еще оглушенная, Дина отупело таращилась на эти кроссовки — а черный «Брабус», неуверенно рыская, начал медленно сдавать назад. Дина перевела взгляд на машину в тщетной попытке сообразить, что происходит — и что она должна сделать. Мыслей не было, только глухой белый шум, ровным фоном заполнивший пустоту в голове. «Брабус», вихляя, тыкался носом, словно слепой щенок, кощей на водительском месте судорожно выворачивал руль, дергая ручку передач. А Дина смотрела, как машина пятится назад, разворачиваясь.

Выстрелов она не услышала.

Просто автомобиль, дернувшись, пополз в сторону, съехал в траву, попытался выправиться и снова съехал. Сумароков, сидя на земле, держал пистолет двумя руками и безостановочно палил по колесам, заплевывая гильзами выщербленный серый асфальт.

Пьяно мотая головой, Дина встала. Взяла карабин. Пошатываясь, перешла через дорогу и рванула дверцу машины. Кощей посмотрел на нее яростными белыми глазами. Он больше не был похож на человека — сухая, как богомол, костистая угловатая тварь, увенчанная прорастающей прямо из черепа острой короной. Оскалившись, кощей зашипел, хлестнув воздух черной когтистой рукой. И Дина уверенно, словно в тире, всадила ему патрон точно в голову.

— Эй, помоги!

Сумароков смотрел на нее, не двигаясь с места. Глаза у него были стеклянно-бессмысленными, как у чучела. Вниз от ушей по шее стекали ручейки крови.

— Женька! Женька, мать твою! — изо всех сил проорала Дина, тряхнула головой и сама полезла в машину. Дернув кощея из кресла, она попыталась потянуть, напряглась до боли в спине, но чертов мертвяк только раскачивался, цепляясь коленями за руль. Дина поняла, что не сможет протащить его через пассажирское сиденье. А потом сообразила, что тащить и не нужно.

Обогнув машину, она распахнула водительскую дверь и выдернула кощея на траву. Тяжелое, прочное, словно вырезанное из кости, тело безвольно упало на землю. Пока что кощей не регенерировал, но сколько ему времени потребуется на восстановление, Дина понятия не имела. А потому решила не рисковать и жахнула вторым залпом по коленям.

— Вот так. И хрен ты теперь убежишь, — удовлетворенно кивнула Дина.— Жень, эй, Жень… — оставив кощея, она подошла к Сумарокову и присела на корточки. — Жень, как ты?

Сумароков посмотрел на нее, моргнул и несколько раз открыл рот.

— Я… Я… Нихрена не слышу! — почти проорал он, ощупывая ладонями уши. — Я оглох!

— И голова раскалывается, да? — осторожно погладила его по щеке Дина. — Это контузия. Сейчас, погоди!

Подобрав с земли грязную папку, она выдернула оттуда лист и вытащила из кармана у Сумарокова ручку.

«Это контузия», — написала огромными буквами Дина. — «Тебя оглушило свистом. Не бойся, это пройдет».

Она тыкнула пальцем сначала в себя, в Сумарокова, в «ниву», а потом — в кощея.

Сумароков, медленно кивнув, поднялся и, пошатываясь, двинулся к мертвяку. Дина трясущимися руками достала сигарету и прикурила.

На повороте к деревне Сумароков вскинулся, замахал руками и потянулся к рулю.

— Поворачивай! В деревню поворачивай, ко мне сейчас заскочить нужно!

— Да в ухо не ори хотя бы, — обреченно попросила Дина, послушно забирая вправо. — Нас тут скоро двое глухих будет…

Притормозив около облупившейся калитки, Дина с интересом наблюдала, как Сумароков, выбравшись из машины, решительно направляется к сараю. Через несколько минут он появился, толкая перед собой трехколесную тачку.

— Убирай сиденье и открывай багажник!

Несколько секунд Дина таращилась на сюрреалистическую картину: грязный, как черт, перепачканный в крови полицейский, упорно волокущий к машине садовую тачку. Но спорить с контуженным — дело рисковое, поэтому Дина выбралась из «нивы», положила спинку заднего сиденья и осторожно приоткрыла багажник. Завернутый в грязный половичок кощей не слишком бросался в глаза, но если кто-нибудь сунется… Получится неудобненько.

Подкатив свою драгоценную тачку, Сумароков поднатужился, поднял ее и с трудом перевалил в машину. Желтая металлическая ручка звонко ударила кощея по перфорированному черепу.

— Это еще нахрена? — удивилась Дина.

— А ты его на руках тащить собираешься? — проорал Сумароков, с усилием ворочая тачкой. Колеса, бессильно торчащие вверх, словно лапки у дохлого жука, оставляли на потолке грязные отпечатки протекторов. — Фух. Влезла! Поехали!

Закатив глаза, Дина достала из папки бумагу.

«И нахрена тебе понадобилась эта тачка?»

— Да этот тощага больше центнера весит! — сообщил городу и миру Сумароков. — Мы не потянем!

«Ну так за пару раз перенесли бы. Топорик же есть в багажнике», — быстро накорябала Дина. Сумароков, прочитав написанное, застыл с приоткрытым ртом.

«Ладно, проехали. Тачка тоже отлично. Не придется туда-сюда бегать».

Дина махнула рукой, приглашая Сумарокова в машину, и забралась на водительское место. Солнце уже перевалило за полдень, и времени до заката оставалось часа четыре, не больше.

Дина представила, как волочет тачку по узкой тропинке, озаренная бледным светом луны. Словно неупокоенная душа юной девственницы. Невезучей такой девственницы.

Мало того что померла — так еще и с тачкой.

— Господи, за что мне все это? — вопросила она в голубое небо, и небо ответило.

— А?! Что ты говоришь?! — рявкнул над ухом Сумароков.

— Ничего не говорю. Смиренно молчу и повинуюсь.

Дина завела двигатель.

Вопреки ожиданиям, дорогу она запомнила отлично. Ни разу не промахнувшись с поворотом, Дина уверенно нашла путь к ущелью, почти не прислушиваясь к оглушительным подсказкам Сумарокова.

Хотя не прислушиваться к ним было затруднительно.

Вывалив из багажника тачку, они водрузили на нее туго спеленутого кощея. Длинные ноги в черных лакированных оксфордах свесились до земли, цепляясь за спицы колес, и Сумароков, поморщившись, попытался пристроить их поперек ручек.

— Да что ты с ним нежничаешь? Все равно через неделю регенерирует! — поднатужившись, Дина сложила тощего жесткого кощея пополам, завернув ему ноги за уши, как опытному йогу. — Вот! Теперь отлично!

Сумароков безмолвно закатил глаза, взялся за ручки и покатил тачку на мост. На той стороне эстафету приняла Дина. Бледный до синевы Сумароков пытался возражать, но передал бразды правления с видимым облегчением. Узкие колеса вязли в скользкой траве и буксовали на кочках, кощей тяжело подпрыгивал и переваливался, угрожая в любой момент опрокинуть тачку, а скользкие, плохо прорезиненные ручки выскальзывали из ладоней. Уже через двадцать минут Дина выдохлась, в работу опять впрягся Сумароков, потом снова Дина — и так несколько раз. На вшивых три километра они потратили около двух часов и остановились перед бревенчатым частоколом мокрые от пота, усталые и обозленные.

— Да чтоб тебе провалиться, карга старая, — раздраженно шипела под нос Дина, в решающем усилии наваливаясь на ручки. — Ну что же тебе под Россошью не сидится! Там лес, тут лес — какая тебе нахрен разница?! — смерив темные бревна яростным взглядом, она, не задумываясь, рявкнула: «Избушка-избушка, стань ко мне передом, к лесу задом!»

По черным просмоленным бревнам прошла дрожь. Не было ни вспышек огня, ни загадочных потусторонних звуков. Просто реальность, мигнув, вывернулась наизнанку, и перед Диной оказались уже знакомые широкие деревянные ворота. Теперь они смотрели прямо на тропинку — и плавно, неспешно отворялись.

Клумбы с можжевельниками исчезли, щегольская тарелка антенны — тоже. Вместо нее на коньке тускло поблескивал провалами глазниц старый медвежий череп, увеличившись до размера автомобильного колеса.

Вместо дорожки от ворот к дому тянулась широкая, плотно утоптанная тропа. Приглядевшись, Дина различила отпечатанные в земле следы — мужские, женские. Детские.

Облизав вдруг пересохшие губы, она обернулась к Сумарокову.

— Ну что? Не передумал?

То ли прочитав по губам, то ли догадавшись о смысле сказанного, Сумароков покачал головой и первым шагнул на тропу.

Грязная до черноты, низкая дверь избушки распахнулась.

Баба яга не была худой. Она совсем не походила на тощую крючконосую старуху, морщинистую, как прошлогоднее яблоко. Через порог, пригнувшись, шагнула высокая дородная женщина с широким равнодушно-улыбчивым лицом. Запахнув на груди белый пуховой полушалок, она остановилась, прислонившись спиной к косяку. Мутные, как осенний туман, бельма глаз слепо таращились в пространство — но даже от ворот Дина чувствовала холодный внимательный взгляд.

Сторож границы между мирами встречал гостей.

— Приветствую, — вежливо поздоровалась Дина, громко сглотнув пересохшим горлом. — У нас визитер. С той стороны.

Баба яга медленно повернула к ним бледное, круглое, как луна, лицо.

— Слышу. От него пахнет Навью. Заносите в дом.

Подхватив кощея под руки-ноги, Дина и Сумароков, громко пыхтя и оступаясь, потащили его по шатким прогнившим ступеням. Баба яга отодвинулась, прямая строгая, как могильный крест, толкнула скрипучую дверь.

— Идите за печь.

В избе пахло кислым печным дымом, сухими травами и старой свалявшейся шерстью. Через крохотное мутное оконце лился тусклый свет и таял, растворялся в пепельной вязкой полутьме. Ступая наощупь, Дина послушно двинулась прямо, прошла мимо огромной, ослепительно-белой печи, неожиданной в этой крохотной грязной комнатке, как королева Елизавета среди бомжей. За печью блеснул луч света. В противоположном, слепом конце избы проступил отчеркнутый расширяющимся просветом прямоугольник второй двери. Медленно и неумолимо распахиваясь, она открывала перед Диной не забор и не сосновый бор. За порогом начинался пологий, поросший примороженной рыжей травой берег. В десяти шагах тихо катила сонные воды река, тронутая по краям прозрачным ледком. От воды отчетливо пахло нефтью.

Почувствовав прикосновение к плечу, Дина вздрогнула.

— Что?

Сумароков, не решась кричать, кивнул на порог и вопросительно вскинул брови.

— Да. Вываливаем.

Переступать на ту сторону не хотелось даже случайно. Несколько раз раскачав тело кощея, Дина и Сумароков перебросили его за порог, в тронутую белым игольчатым инеем траву.

— Вот и правильно, — сухо бросила баба яга. Шагнув мимо застывшего, бледного, как полотно, Сумарокова, она с грохотом закрыла дверь. — А теперь пошли вон. Всю избу мне провоняли.

В последний раз взглянув на закрытую дверь, Дина послушно вышла из-за печи. Просторная, тщательно убранная изба была залита белым электрическим светом. На стене озабоченно бормотал телевизор, в углу бодро подмигивал индикатором робот-пылесос. Трехцветная кошка, дремлющая у окна, открыла один глаз и посмотрела на Дину с усталым равнодушием.

— А это… А у вас… — остановившись посреди комнаты, Сумароков вытаращился на пылесос. — У вас же «Ксяоми»!

— И что? Думаешь, слепой женщине легко чистоту в доме поддерживать? Хотя бы на старости лет метлой не буду махать. И не ори мне тут, — припечатала баба яга, отвесив Сумарокову размашистый подзатыльник.

— Заткнись! — яростно зашипела Дина, подхватила Сумарокова под локоть и потащила к выходу. На клумбах покачивали нежно-розовыми головками лилейники, у забора весело топорщились молоденькие туи. А за калиткой печально и вкрадчиво шелестел до боли знакомый сосновый бор.

— Валим отсюда! Быстро валим! — рявкнула Дина, дергая Сумарокова за форменную куртку. — Пошли, пока она не передумала!

— Не ори. От тебя голова раскалывается, — Сумароков остановился, тяжело помотал разлохмаченной башкой, прочистил пальцем сначала одно, потом другое ухо. — Вот черт. Все спекшейся кровью забито.

— Ты меня слышишь? — удивленно прищурилась Дина.

— Ну да. Я же не глу… — Сумароков замер, так и не вытащив из левого уха указательный палец. — Ну да. Я слышу. Я слышу!

— Отлично. Подарок тебе на прощание. Вежливо поклонись воротам, поблагодари хозяйку за милость — и валим!