Псы войны: пробуждение Ареса

Ненавижу физику

Законы физики смертельно опасны, но биология гораздо кровожадней.

Мы находимся в воздушном цилиндре в самом центре космо-фрейма, только что проснулись после тайм-аута. Каждый получает дозу энерготоника, а вращающаяся щетка смахивает с нас остатки космолина. Похоже на автомойку в невесомости.

В этот раз с орбиты должны быть сброшены шесть фреймов. В четырех из них находятся фасции — вращающиеся цилиндры, в каждый из которых, точно пули в барабан револьвера, вставлены три капсулы. Мы окрестили эту конструкцию «грилем». В каждой капсуле — отряд космодесантников, в общей сложности — двести сорок человек. В пятый и шестой фреймы загружены транспортные платформы, тяжелое вооружение, машины и фонтаны. Какое именно оборудование нам сбросят, неизвестно. Увидим, когда приземлимся.

Очистившись от космолина, мы натягиваем гермоскафы, проверяем их, цепляем к поясу пистолеты и получаем кассеты с отработанной материей. Надеваем парашюты-«одуванчики» и расходимся по своим капсулам. Быстро, уверенно, без раздумий.

В капсуле темно и тесно. Давит на психику. Наши ангелы включают расслабляющую музыку, но от нее лишь хуже.

Меня бьет дрожь.

Почему так долго?

Внезапно отовсюду — со всех сторон! — раздается вой, шипение, визг. Меня припечатывает к одной стенке, к другой, швыряет о потолок, кидает на пол. Слава богу, оторвались!

Фасции, вращаясь, отделяются от фрейма, в цилиндрах запускаются тормозные установки. Когда скорость падения снизится, начнется отстыковка капсул.

Я ничего не вижу, но мой ангел проецирует на экран шлема цветную диаграмму. Яркая, радостная картинка. Все по плану.

Бросок начался.

Я не чувствую, как мы входим в атмосферу, хотя должен бы. Непорядок. Внезапно меня оглушает звериный рык — ага, началось-таки. И тут, как раз когда шум становится непереносимым, капсулы раскрываются, мы с тридцатью товарищами выскальзываем наружу и отчаянно цепляемся за аэрощиты.

Щиты встают дыбом. Мы в верхних слоях атмосферы.

Над Марсом.

Красная планета заполняет собой все небо.

Мы вдесятером прилипаем к щиту и на несколько минут зависаем в свободном падении, а потом скатываемся вниз.

Ослепляющая вспышка и палящий жар. Ткань моего гермоскафа хлюпает под порывами ветра, потом прилипает к коже, теплая и приятная.

Парашют раскрывается, выпуская в атмосферу миллион тонких, почти невидимых паутинок. Мы прозвали его «одуванчиком». Нити сплетаются в круглый шар диаметром около пятидесяти метров. Мой «одуванчик» дергается в разреженном марсианском воздухе, потом приклеивается к другим таким же нитяным шарам, внутри которых словно в коконе бултыхаются другие космодесантники.

Снаружи кокон объят пламенем, мы похожи на насекомых, барахтающихся в горящей сахарной вате. Восхитительное зрелище — словно над Марсом всходит алое огненное солнце. Я дышу как скаковая лошадь после забега. Экран запотел, мне почти ничего не видно, но и так понятно, что у нас проблемы. Большой огненный шар распался на части слишком рано, сквозь багровую дымку я вижу только двух товарищей, остальных унесло прочь. Можно лишь гадать, куда они приземлятся.

А огонь все ближе, все ярче. Трясет так, что меня едва не выворачивает наизнанку. Скорость падения замедляется с четырех километров в секунду до одного, затем до километра в минуту. «Одуванчики» догорают, а мгновеньем позже наши рюкзаки отрываются и уносятся прочь, оставляя за собой унылые клубы дыма.

Сгибаем колени. Удар о поверхность. Не очень-то мягкая посадка!

Встаю на ноги. А мне повезло. После неудачных бросков выживших, как правило, не бывает. Озираюсь. Вокруг, сколько хватает глаз, простирается равнина.

Ну, здравствуй, Марс.

Красная планета.

Непосредственной угрозы не обнаружено.

Самое время матюкнуться от души и выяснить, что же, черт возьми, пошло не так.

Со мной Тек и Казах. Сквозь пелену огненного рассвета мне удалось разглядеть еще нескольких: Диджея, Ви-Дефа и, по-моему, Мишлена. Быть может, они совсем близко от нас, в километре или двух. Скорее всего, капсулы отделились от фасций в верхней, а не в нижней точке орбиты, и теперь наш взвод разбросан по равнине в радиусе сотни километров. Мы оторваны от остальных и понятия не имеем, в какую сторону двигаться.

На поиски может уйти не один день.

Я не вижу ни одной транспортной платформы, а значит, мы остались без машин — ни «скеллов», ни «тонок», ни «дьюсов».

Придется топать пешком.

И без тяжелого вооружения.

Остатки наших рюкзаков дымятся в паре сотен метров к северу от нас. Стороны света я определяю по GPS-навигатору, ведь магнитного поля на Марсе нет. К счастью, спутники не вышли из строя, а значит, мы сможем получить свежие тактические данные и перегруппироваться. Внезапно сигнал пропадает. Теперь я ориентируюсь только по гироскопу.

Антаги регулярно сбивают наши навигационные и разведывательные спутники. Каждый прибывший на Марс космо-фрейм запускает на орбиту новые, но чаще всего после приземления мы понятия не имеем, где очутились и что от нас требуется. Тогда мы просто чешем вперед — в движущуюся мишень попасть труднее. Мы окрестили эти походы «пьяными прогулками», но в душе каждый из «пьяниц» горячо молится, чтобы мы поскорее нашли свою роту, транспортную платформу или фонтан, или, на худой конец, набрели на случайную палатку.

Четырехмесячный космический перелет не проходит для организма даром, поэтому перед броском мы принимаем энерго-тоник — смесь эпинефрина с гистаминными. После него я горы готов свернуть. Казах и Тек тоже. Они сержанты, как и я, и уже не раз воевали на Красной планете. Наши ангелы обмениваются информацией, их писк слышен в радиусе нескольких десятков метров. Итог плачевен — ни плана, ни свежих разведданных. В кои-то веки сержантами никто не командует.

Мы собрали всю доступную информацию, но все равно понятия не имеем, куда нас занесло.

Соприкасаемся шлемами.

— Сколько нас? — спрашивает Тек.

— Не больше одного подразделения — в этом секторе, — отвечаю я.

— А какой это, на хрен, сектор? — интересуется Казах.

— Северные равнины. Давление в пределах нормы.

Я указываю носком ботинка на север, прочерчивая в пыли неровный след.

— Диджей и остальные должны быть где-то там.

Диджеем мы называем сержанта-инженера Дена Джонсона.

— Пойдем поищем их, — предлагает Тек.

— Тут ловить нечего, — соглашается Казах. — Для боя место — хуже не придумать, ни одной возвышенности, а почва как камень, даже окоп не выроешь. Что это? Эллада? Какого хрена нас сбросили в этой сраной глуши?

Его вопросы остаются без ответов.

Мы отправляемся в путь. Запасов воды и воздуха хватит меньше чем на пять часов, из оружия — только пистолеты, стреляющие пулями и болтами, толстым стволом напоминающие 45-й калибр. Тек Фуджимори родом из Окленда, на его каске оранжевая маркировка. Мы вместе проходили космотренинг и прыжковое обучение на КЛУ и в Хоторне. Тек небольшого роста, хорошо сложен и очень силен. Он горячо верит в бога, но я до сих пор не выяснил, какую религию он исповедует. Может, все сразу.

Тимур Набиев по прозвищу Казах носит каску с голубой полоской. Он из Евразийских вооруженных сил, приехал к нам на стажировку. Сначала Тимур обучался вместе с китайцами и уйгурами в холодной пустыне Такла-Макан (его специализация — боевые действия во время песчаной бури), а после тренировался с итальянцами и французами в окрестностях Везувия и на Канарских островах.

Казах — атеист, но на Красной планете становится убежденным баптистом, а может, православным.

Здесь, на Марсе, мы все молимся, кто чаще, кто реже. Советские космонавты заявили как-то, что они в космос летали, а бога не видели. Очевидно, им никогда не приходилось падать из верхних слоев атмосферы внутри горящего кокона.

Марс — бескрайняя оранжевая пустыня с вкраплениями серого и пурпура. Горизонт чист — не считая маленького круглого пригорка на северо-западе. Гнетущее однообразие.

Наши костюмы покрыты многослойной кинетической броней, отражающей пули диаметром 9 мм и меньше, но антаги куда чаще используют болты и другое дерьмо, против которого гермоскаф бессилен. Наши машины тоже снабжены весьма примитивной защитой. Слишком тяжелые. Производитель — «Джип», естественно. Больше всего у нас складных «скеллов» с большими колесами, но есть и «тонки», и «дьюсы», и тяжеловооруженные грузовики «генерал Пуллер»[3] (мы любовно зовем их «Чести»).

А когда становится жарко, к месту боевых действий доставляются крупные орудия. Мы перевозим их на платформах под названием «трандл».

Если их сбрасывают. И если мы их находим.

Сейчас в небе тихо и пусто.

Никого и ничего.

Нам запрещено пользоваться рацией, запрещено даже посылать лазерный сигнал на орбиту, до тех пор пока новые спутники (если повезет!) не разведают местность и не пришлют нам обновленные данные и карты. Когда в воздухе много пыли, сигнал не проходит. Ультракороткие волны могут пробиться даже через самую густую пыль, но командование предпочитает лазерный сигнал. Теоретически на любом пригорке может быть установлен датчик антагов, и если пыль рассеет нацеленный луч, то враги влегкую вычислят наше местоположение по методу Фурье и поджарят нас как мух. Поэтому мы переговариваемся через ангелов либо соприкасаемся шлемами.

Если поблизости и есть фонтан, то он наверняка тщательно замаскирован и не активирован — ждет нашего волшебного прикосновения. Отыскать его — та еще работенка, зато если найдем, то пополним запасы воды и воздуха, а может, и вздремнем час-другой, прежде чем угодить в мясорубку.

Хотя не факт, что мы в нее угодим.

Трудно сказать наперед.

Мы до сих пор толком не представляем, против кого воюем. Антаги примерно с нас ростом, у них две длинные руки со свисающими кожными карманами и три ноги (или пара ног и хвост), и они явно не из нашей галактики. Я только раз видел их трупы вблизи.

Если фортуна на нашей стороне, от врагов даже мокрого места не остается. Если удача от нас отворачивается…

В действие вступают законы физики.

Я снова и снова оглядываю окрестности. Нервная привычка. Тонкая атмосфера окутывает горизонт розовато-коричневой дымкой. Все чисто, если не считать рыжеватого облака пыли, неподвижно застывшего возле отдаленного пригорка. Оно было здесь и раньше или появилось только сейчас? Я показываю облако товарищам. Это пятно может оказаться чем угодно — колонной машин, фонтаном или антагами.

Сначала найдем Диджея и остальных, а уж потом разберемся с таинственной дымкой. Спешить некуда.

Ангел, вмонтированный в шлем над левым ухом, с тихим жужжанием следует за моим взглядом, сканируя местность, и сравнивает полученные результаты с имеющейся базой данных. Я смотрю на Тека, потом на Казаха. Их ангелы приходят к выводу, что мы находимся в южной части Элизия, над Марте Валлис, в нескольких солах ходьбы от кратера ЕМ2543а, более известного как Бриджер. Подозреваю, что колонисты назвали впадину в честь какого-нибудь сгинувшего в ней маскианца.

Мелкая марсианская пыль, лесс, вьется по равнине причудливыми зигзагами. Мы пересекаем песчаные волны в форме «X», и «Y», и «W». С орбиты и с воздуха видно, что они тянутся на много километров. Миллионы песчаных дьяволов накарябали на плоскогорье свои зашифрованные послания.

Ангелы сообщают, что под нами плато из древнего оливина. В нескольких десятках километров к югу оно перекрывается базальтовым слоем. Отважься мы прогуляться в том направлении, обнаружили бы, что базальт нависает над оливином на десять метров и круто обрывается вниз, а у основания плато лежат булыжники и обломки скал. Совсем молодые — не старше пятидесяти миллионов лет.

Встроенный в ботинок сенсор в кои-то веки исправен и сообщает, что пыль pH-нейтральная. Воды на поверхности не обнаружено, но глубоко под слоями базальта залегают растрескавшиеся пласты песчаника. Возможно, в Нойскую эру они были морским дном. Это означает, что в недрах Красной планеты могут течь подземные реки, но без выхода на поверхность. Обычная история — вода есть, но для нас — ни глотка. Марс не отличается щедростью.

Гермоскаф подпитывает мой энтузиазм очередной дозой тоника. Как хорошо, как чудесно складывается наш первый сол на Красной планете! Мне хочется петь от восторга.

Сол — это марсианские сутки, немногим длиннее земных. Пройдет не меньше семи-восьми солов, прежде чем за нами прилетит фрейм. А если нас не смогут найти, что более чем вероятно, то мы застрянем здесь очень надолго. Похоже, мы вляпались по уши.

Но сейчас это мало нас заботит.