Псы Господни 2

Глава 17

Люди продолжали приходить. В основном это были крестьяне и городская беднота. Шли по одному по двое, однажды заявилась толпа в двенадцать человек. Цель каждого кандидата была понятна: зима, голод, а здесь кормёжка, да ещё денег обещают. Кто-то, услышав, что договор заключают на год, разворачивался и уходил, других разворачивал я сам. Проверял на умение держать оружие, на выносливость, на стойкость. Предпочтение отдавал тем, кому уже доводилось принимать участие в боевых действиях. Эти вполне представляли, что их может ждать, и, к сожалению, таковых были единицы. Основная масса понятия не имела ни об оружии, ни тем более о войне, поэтому отбирал только крепких, настойчивых, кто действительно решил пойти по дороге профессионального воина.

Съездил в Вокулёр, купил у оружейника семь арбалетов с деревянными дугами по полтора ливра за штуку, и заказал ещё столько же. Думал купить павезы, но в Вокулёре таких не делали, посоветовали съездить в Нанси или в Верден. Та же история с кольчугами, местные кузнецы их не вязали, максимум, что смогли предложить — приклепать железные пластины к стёганкам. Но это полная хрень, годная для дешёвых блокбастеров, и увеличивающая стоимость стёганки в два раза. Сами стёганки обошлись мне по девять су, да и то мне сделали скидку, потому что я заказал сразу тридцать штук.

Деньги утекали сквозь пальцы. Господи, кто бы знал, что содержание даже небольшого отряда будет обходиться в кругленькую сумму. К концу февраля у меня было пятьдесят два человека считая меня, Щенка, Сельму и Чучельника. Только на питание и фураж брат Стефан тратил один ливр в день. Ливр! Келарь обзавёлся целым хозяйством: четыре мула, повозка, собственные покои на втором этаже. В город ездил исключительно в сопровождении трёх рекрутов, а обедал в трактире на площади. Интересно, по какой статье он списывал расходы на такие обеды? Лицо у него было довольное, он ходил напевая, а на мои хмурые взгляды отвечал приветливой улыбкой.

С середины марта я начал ожидать возвращения отца Томмазо. Озвученные им три месяца подходили к концу, отряд был набран, на оснащение и прочие расходы ушло две сотни ливров. Снег сошёл, потеплело, дороги развезло, земля под ногами разъезжалась. Но тренировочный процесс смена времён года не остановила. Бойцы по-прежнему сходились в загоне стенка на стенку и дубасили друг друга палками.

Арбалетчики тренировались отдельно под началом Чучельника. Он был всё так же неразговорчив, и потому не понятно, как ему удавалось донести до рекрутов своё учение, тем не менее у них получалось неплохо. Я иногда следил за ними. Чучельник устанавливал мишени на расстоянии двадцати, пятидесяти и восьмидесяти шагов. Стрелки били залпами начиная с ближней мишени. На перезарядку у них уходило секунд тридцать, сказывались недостаток опыта и нервозность. С учётом того, что эффективность стрельбы не превышала семидесяти метров и что за тридцать секунд у противника есть все шансы приблизиться вплотную, этот показатель не устраивал ни меня, ни Чучельника. Я предложил поставить наших арбалетчиков в две линии. Пока первая перезаряжается, вторая стреляет. Правда, это в два раза укорачивало фронт, зато промежутки между залпами тоже укоротились.

Чучельник почесал подбородок и кивнул. Попробовали. Понравилось. Жаль, что у нас всего четырнадцать арбалетчиков, их бы не в две, а в три линии…

— Господин! — закричал Щенок.

В первой половине дня он обычно сидел на вышке, и сейчас, узрев движение на дороге, подавал мне сигнал. Я, раздевшись по пояс, занимался фланкировкой. Меч порхал в руках, рисуя в воздухе стальную дугу. Отвлекаться на крик не стал, в случае опасности Щенок использовал бы рог, а так очередная крестьянская повозка на горизонте. Я сделал шаг вперёд, развернулся к дому, перебросил меч из руки в руку. На секунду замер, подняв бастарда над головой, снова шаг вперёд, меч застыл под углом сорок пять градусов. Со стороны эти переходы походила на бой с тенью. Без лишней скромности скажу, что получается у меня красиво. Все движения отточены, артистичны. Катя любила смотреть как я вытанцовываю на показательных выступлениях после турнира. Кураев запрещал ей, а она смотрела, а я старался ещё сильнее, чтоб она наглядно видела, кого променяла на этот денежный мешок…

— Господин! — снова крикнул Щенок. — Смотрите, там крестьяне!

— Ну и что? — со злостью проговорил я. Если б там была Марго, а то какие-то крестьяне.

— Они… Господин, вам лучше посмотреть самому.

Я выдохнул и, не убирая меча в ножны, вышел к дороге. Со стороны Жуанвиля двигались люди, человек двадцать, по большей части женщины и дети. Из мужчин лишь двое. С вилами в руках они шли впереди. Каких-то других вещей, повозок, скотины не было, то есть, не на рынок идут, не на новое поселение, и на паломников тоже не похожи.

— Кто это, Щенок?

Мальчишка пожал плечами.

— Не знаю. Это должны выяснить вы, господин.

— Сумничал, молодец, а теперь спускайся и дуй за Сельмой. Похоже, кое-кому из этих крестьян требуется помощь.

Крестьяне не собирались останавливаться возле нас, просто шли мимо, но заметив вооружённых людей испуганно сбились в кучу. Выглядели они неважно: побитые, помятые, у одного мужчины разбито лицо, у второго голова перемотана тряпкой. Одежда порвана, в грязи. Одним словом: горе. Подбежала Сельма, начала хлопотать. Осмотрела детей и повернулась ко мне.

— Господин, их надо помыть и согреть.

Баня у нас была в амбаре. Мы установили там большой чан и при необходимости кипятили воду, так что проблем с помывкой не существовало, да и с обогревом тоже, дров полный лес, руби не хочу. Но, честно говоря, мне было плевать на этих крестьян. С какого хера я должен тратить на них наши ресурсы? Что бы с ними не случилось, это их сугубо личное дело.

— А почему ты мне об этом говоришь? У них есть свой сеньор, пускай он их моет и греет.

— Господин, но вы же понимаете…

Ах, как я мог забыть, это же известная отговорка гуманистов всех времён и народов: ну вы же понимаете, да? — потому что если не понимаете, тогда вы подлец и безбожник. И никаких других вариантов.

Я плюнул:

— Делай чё хочешь.

Сельма повела женщин и детей к амбару, я придержал мужчин.

— Что случилось? Откуда идёте?

Тот, что с обвязанной головой, махнул неопределённо:

— Деревня у нас туда дальше. Ночью напали, а кто — не знаю. Мне вон, — он отогнул повязку, — ухо отрезали. Это за то, что я жену спрятать хотел. А соседа моего вместе со старшеньким на дереве повесили, веселились они так. Дома сожгли. Мы к утру собрались и пошли. Сначала хотели в Жуанвиль. Наш сир, граф Антуан, своих людей в обиду не даёт. Да только в Жуанвиле нынче сидит кастелян, а он тот ещё… — мужчина вздохнул и покачал головой. — Поэтому решили до Вокулёру.

— А Вокулёр чем лучше?

— Там переправа через Мёз, а за рекой опять же земли графа Антуана. Да и господин де Бодрикур, говорят, человек отзывчивый, защитит нас.

— Чего защищать-то, если от хижин ваших одни головёшки остались?

— Так заново отстроимся. Лишь бы опять не сожгли.

В том, что Бодрикур защитит этих людей, я сильно сомневался. Ни к ночи упомянутый граф Антуан, сеньор Жуанвиля — это Антуан де Водемон, сторонник Филиппа Бургундского, а стало быть, противник Бодрикура и его сюзерена Рене Доброго, сына герцога Анжуйского. Ситуация усугублялась тем, что и Рене Добрый, и Антуан де Водемон претендовали на Лотарингию. Нынешний ее владелец Карл Лотарингский приходился Рене тестем, а Антуану родным дядей. Законных сыновей не имел, был очень болен, дышал на ладан, и в качестве наследника избрал Рене, как мужа своей горячо любимой дочери Изабеллы и попутно родственника дофина Карла, хотя, скорее всего, главную роль тут сыграло родство с дофином, а не церковные колокола на свадьбе дочери. Ну да не в этом дело, а в том, что Антуан возмутился и, по слухам, намеревался отодвинуть Рене от намечающегося наследства силой. Хруст упоминал как-то, что Водемон набирал солдат для маленькой войны. Не про эту ли войну ходили слухи?

Впрочем, меня это не касается, по крайней мере, не касалось до следующего утра. Как бы там ни было, но едва мы утром приступили к тренировке, на дороге со стороны Вокулёра показался всадник, и… О, боже, то была Наина, да не одна, а в сопровождении герольда и двух дворянчиков с гербами на сюрко и на баннерах.

Появление этой компании меня не обрадовало. Я бы понял, если б Наина была одна, может, привет привезла от Марго или помощи просить приехала, но герольд и двое полурыцарей местного разлива означали нечто официальное. Бодрикур что-то задумал. С нашего расставания минуло почти три месяца, а он до сих пор не предпринял никаких шагов по отъёму моих ливров в свою пользу. Что хотите говорите, но клянусь, в своих склизких мечтах он уже прибрал все денюжки к рукам и успел их потратить, пришло время осуществить мечты. К тому же, до возвращения отца Томмазо оставалось совсем недолго, ему нужно торопиться.

Что он задумал, гад?

Я подошёл к вышке. Увидев меня, всадники придержали коней, переходя с рыси на шаг. Подъехав вплотную остановились, герольд выпятил грудь, втянул воздуха побольше, намереваясь произнести речь, но я махнул рукой:

— Не трать силы. Привет, Наина, с чем пожаловала? Только не говори, что Марго решила перебраться под моё крылышко.

— Вот ещё, — фыркнула служанка. — Марго никогда не променяет замок на это жалкое подобие отеля. Даже комнатка в бегинаже была уютнее твоей хижины.

— Зачем тогда прискакала? Или просто мимо ехала?

— Хотелось бы мимо, но увы. Ты должен явится к сиру де Бодрикуру, причём, немедленно.

— О как, «явиться», «немедленно»! Какие громкие слова, — я плюнул под конские копыта. — Не поеду. Я ему ничего не должен, и мне он не сир. Хочет поговорить, пускай сам приезжает. Завтра к обеду. Так и быть, уделю ему пару минут между похлёбкой и кружечкой пива.

Один из дворянчиков вдруг взвился:

— Грязный бастард, тебе было приказано…

Я ухватил его за ремень и не особо напрягаясь выдернул из седла. Он шлёпнулся в грязь, заелозил ручками-ножками, потянулся к мечу. Без каких-либо угрызений совести я пнул его по морде и посмотрел на второго дворянчика. Тот сидел в седле белый как смерть, переводил взгляд с меня на товарища и обратно, и молчал. Герольд тоже смолчал, а вот Наина вяло поаплодировала:

— Браво, Сенеген, ты как всегда в ударе. Но дело это не меняет. Хочешь ты того или нет, в замок отправится придётся. Отец Томмазо прислал письмо, так что собирайся, если хочешь узнать содержимое.

Я хотел, поэтому недолго думая велел Щенку привести буланого, а сам направился к дому, чтоб одеться подобающим образом. Когда вернулся, дворянчик уже выкарабкался из грязи и вновь забрался в седло. На меня не смотрел и сатисфакции не требовал, возможно, Наина объяснила всю глупость его поступка, да и сюрко с собачьей головой ясно говорило: на кого ты полез, придурок?

Подбежал Хруст:

— Господин, сопроводить вас?

Наина криво усмехнулась, прошептав с издёвкой «господин», а я отрицательно покачал головой. Необходимости в этом не было. Если мне и грозит опасность, то уж скорее здесь, чем в замке.

— Продолжайте заниматься. Погоняй их через ров и на вал, слишком медленно двигаются.

— Склоны мягкие, там не земля, а грязь, соскальзывают, поэтому и не получается быстро.

— А должно получаться. Во рву все склоны мягкие.

Я дёрнул поводья и направил буланого на дорогу. Наина пристроилась сбоку, герольд с дворянчиками поотстали. Буланый давно не выходил из стойла, последние несколько дней у меня не было времени прогулять его, и теперь почувствовав волю, конь забил копытами. Я опустил поводья. Буланый встряхнул гривой и побежал иноходью. Когда я впервые понял, что он иноходец, то расстроился — иноходцы не годятся для боя, слишком прямолинейны, к тому же существует вероятность заваливания и падения. Но на длинной дистанции ему равных нет, бежать он может бесконечно и способен обогнать любого рысака. Хороший конь, очень хороший. А для боя, бог даст, найду себе дестриэ.

До города буланый добежал даже не запыхавшись, и лишь добравшись до первых хижин я придержал его, переводя на шаг. Наина не отстала, но по её мерину было видно, что быстрый бег ему не понравился, он тряс головой и глубоко дышал. Да и сама Наина дышала не тише. Возле церкви Четырнадцати святых помощников нас догнал герольд, а дворянчики появились только возле моста.

Вновь вступать под своды замка было неуютно, и пусть я сказал Хрусту, что бояться нечего, кто его знает, что на уме у Бодрикура? И ещё не ясно, чего ему могла нашептать Марго. Такое ощущение, что она тоже заинтересована в изъятии моего серебра.

Я въехал во двор, осмотрелся. Стража по обыкновению стояла у ворот и на стенах. Возле поварни крутилась служанка, конюх перекидывал вилами сено. Чужих никого, и ничего необычного. У лестницы в донжон переминался кастелян. Когда я подъехал и сошёл с седла, он щёлкнул пальцами, подбежал паренёк в застиранной котте, принял поводья.

— Господин лейтенант, прошу в главный зал, — с полупоклоном произнёс кастелян.

Я оглянулся. Наина спешилась возле конюшни и что-то выговаривала конюху, значит, со мной не пойдёт. Ладно, не маленький, сам дорогу найду.

Поднялся по лестнице, вошёл в зал. За столом сидела Марго, Бодрикур прохаживался вдоль стены. На нём был светло-жёлтый дублет с высоким воротником, облегающие шоссы, на поясе кинжал. Марго…

Господи, как давно я её не видел: глаза, волосы, шея, тонкие пальчики, поправляющие непослушный локон. Сейчас она совсем не походила на мошенницу, которую я впервые встретил в «Раздорке», скорее уж та наглая девчонка из бегинажа и острая на словцо дама из окружения отца Томмазо. Красивая, в узком платье с глубоким декольте и расслабленной шнуровкой на груди. На шее ожерелье из синих камней, на пальцах перстни. Глядя на них, я вспомнил о своей серебряной печатке с чёрным сапфиром — единственная драгоценность, которая у меня имелась.

— О, кто нас посетил, надо же, — брезгливо процедил Бодрикур.

У него с драгоценностями был полный порядок: и перстни, и печатки, и серебряная цепь на груди. Рядом с ним я казался бомжом вокзальным. Одежда моя поистрепалась, сапоги поистёрлись, собачья голова на сюрко выцвела. Брат Стефан неоднократно говорил, что давно пора сходить к портному, но всё было не досуг, да и денег, признаться, жаль. Теперь вижу, зря жалел. Марго посмотрела на меня и вздохнула.

— Читай.

Она взяла свиток и швырнула мне его через стол.

— Если не умеешь, — хмыкнул Бодрикур, — могу помочь.

— Справлюсь, — хмуро ответил я, разворачивая свиток.

Почерк у отца Томмазо оказался каллиграфический, а стиль литературный. В Парижском университете я перелопатил кучу книг и свитков, и скажу с уверенностью, что отец Томмазо владел латынью лучше многих профессоров и писателей. Вот только чересчур много архаики, как будто он учился грамоте не сорок лет назад, а все четыреста. Впрочем, всё зависит от школы, от страны, от учителей.

Письмо предназначалось мне, но печать была сломана, а значит, Марго и Бодрикур вскрывать его не имели права. Я сразу указал на это:

— Кто вам позволил?

Бодрикур насупился, а Марго проговорила, словно ничего страшного не случилось:

— Это я сломала печать. Я же не знала, что письмо адресовано только тебе. Да и нет в нём ничего секретного. Монсеньор в конце просит передать мне привет и пересказать суть содержимого. Так что будем считать, что ты уже передал.

Как у неё всё просто: ничего секретного, передал. А если бы было? Ну ладно она, а Бодрикур? Уж ему-то совать нос в нашу переписку точно не следовало.

Впрочем, ничего секретного для непосвящённых в письме действительно не было. Отец Томмазо сообщал, что задержится и раньше начала лета в Вокулёр не вернётся. Человек, ради встречи с которым он отправился в Шинон, ничего полезного не сообщил, это означало, что Ла Тремуй не Игорь Кураев, и вообще не попаданец. Но кто-то же должен был надоумить его рассказать дофину о Жанне! Видимо, по этой причине отец Томмазо и задерживался, хотел выяснить, кто мутит воду при дворе Карла. Ещё он попросил помогать Бодрикуру в борьбе с живодёрами, которые по слухам заполонили земли Франции.

Я бы не был столь категоричен. Не буду говорить за всю Францию, но у нас кроме тех крестьян, которые прибились вчера, иных случаев не было. Так, шалили по мелочам, но на крупные поселения нападать пока не осмеливались. Вопрос в другом: откуда об этом знает отец Томмазо? Телефонов в средневековье нет, телеграфа тоже, даже голубиная почта отсутствует, так что любая новость до Шинона будет идти в лучшем случае неделю. А отец Томмазо уже дал мне поручение. Или Бодрикур заранее его попросил?

Я посмотрел на капитана, тот ждал, что я скажу.

— Ну, и как тебе помочь?

Бодрикур слегка оживился, лицо приняло более умиротворённое выражение.

— В последние дни стали поступать сообщения о нападениях на деревни. Вильруа-сюр-Меоль, Совуа, Вакон. По сообщениям бежавших жителей, в наших местах появился большой отряд живодёров. Действуют быстро, жёстко и нагло. Я отправил людей найти их. Предварительно можно сказать, что прячутся они в лесах северо-западнее Вокулёра, недалеко от Бара.

Я сразу подумал на Ла Випера. Мог он заняться нечто подобным? Вполне. Иначе как ему прокормить своих гасконцев?

— Несколько недель назад мимо нас прошёл отряд наёмников. Старшим у них Ла Випер. Слышал о нём?

Бодрикур пожал плечами:

— Что-то слышал, но в связи с чем, не помню.

— Это командир гасконских наёмников. Участвовал в осаде Монтаржи, понёс большие потери и, по слухам, явился в наши края на отдых. Пытался наняться ко мне, однако оказался недоволен приёмом и сказал, что попытает счастья в Вокулёре. Я так понял, он к тебе не обращался?

— По-твоему, это он грабит деревни?

— Вполне возможно. Людей у него достаточно, четыре десятка, а может уже и больше. Нынче в желающих поживиться за чужой счёт недостатка нет.

— И что ты предлагаешь?

— Я предлагаю? Ну ты даёшь, Робер. Кто из нас городской прево и капитан Вокулёра?

Марго впервые за всё время посмотрела на меня с интересом, а Бодрикур прикусил губу.

— Я думаю, он… эти гасконцы… если они в лесах… там… Это земли сеньора Линьи и герцогства Бар. Я отправлю к ним гонцов, пусть осмотрят округу. А мы можем выйти со своей стороны и закрыть им дорогу на Мёз и в Жуанвиль. Скорее всего, Ла Випер человек Антуана де Водемона. Они сговорились и теперь занялись разбоем. У Водемона зуб на господина Рене, вот он и…

— Водемон здесь ни при чём, — покачал я головой. — Вчера ко мне пришли крестьяне из его владений в Жуанвиле, сказали, что их деревню сожгли. Водемон не дурак, чтобы разорять самого себя.

— Это он намеренно, чтоб на него не подумали, — отмахнулся Бодрикур. — Для него одной деревней больше, одной меньше — без разницы.

— Ты так говоришь, потому что Рене твой господин.

— Я так говорю, потому что он на стороне Франции! — возвысил голос Бодрикур. — Он герой и настоящий воин. А граф Водемон предатель! Он стоит за короля Генриха и Филиппа Бургундского. И ты сам сказал, что Ла Випер служит англичанам. Вот они и пытаются выдавить нас отсюда. Водемон мечтает прибрать к рукам Лотарингию, а вместе с ней и Вокулёр. Раньше сеньоры Жуанвиль владели Вокулёром, и теперь стремятся вернуть его себе!

Если посмотреть на карту, то с доводами Бодрикура согласиться можно. Графство Водемон находилось на правом берегу Мёза, а сеньория Жуанвиль на левом. Когда-то они граничили между собой, пока Карл V Мудрый не даровал Вокулёру права самоуправления, заодно поставив в нём свой гарнизон. Вот только интересы Антуана де Водемона от этого никак не пострадали, и мечтать о возвращении изъятого королём города он не мог. Во-первых, в то время он ещё не родился, во-вторых, сеньория Жуанвиль и графство Водемон принадлежали разным хозяевам, и лишь годы спустя посредством браков обрели единого владельца.

Так что Бодрикур темнит.

Впрочем, это его личное дело. Хочет свалить всё на Водемона и Ла Випера? Пусть сваливает, мне по барабану, главное, чтоб меня не впутывал.

Но он решил впутать.

— Ты со своими людьми должен отправиться к границам Бара и прочесать все леса и холмы.

— Я со своими людьми дружно говорим тебе сам иди к границам Бара и чеши что хочешь.

Бодрикур скрипнул зубами, по лицу прокатилась судорога. В его понимании я обязан безоговорочно подчинятся ему во всём, а я, по сути, посылал его нахер, да ещё в присутствии Марго. Девчонка смотрела на нас и улыбалась, бьюсь об заклад, что мысленно она сделала ставку, вопрос: на кого?

— Отец Томмазо велел помогать мне, — сдерживая рвущийся гнев, медленно проговорил капитан.

— Ага, а перед этим он велел всем нам жить в мире и дружбе, но стоило ему выехать за ворота, ты меня выгнал. Так что извини, мне сейчас не до лесных прогулок. А если у отца Томмазо возникнут вопросы, то я смогу на них ответить.

Ни Бодрикуру, ни Марго мои слова не понравились. Что бы они не пытались утверждать, но отец Томмазо их поступок не оценит. Бодрикур ещё бог с ним, он из другого набора солдатик, но Марго обязана была быть со мной.

— Вольгаст…

Ах, как же мило звучит моё имя из её уст, почти как звук стекающего яда со змеиных зубов. Заслушаешься…

— Прошу тебя, помоги. Неужели тебе не жаль этих людей? Они лишились крова, пищи, и если разбойников не остановить, та же участь постигнет многих других. Вольгаст, ну же? Ты Пёс на службе церкви. Помоги её пастве.

Мне было не жаль тех людей, ни единая струнка в душе не дёрнулась, да и вообще, средневековье не то время, когда людей жалели. Тут самому бы выжить. Тем более от кого я слышу сие? От мошенницы, обманувшей сотни паломников. Можно, конечно, всё это высказать ей, но… Я попытался оправдаться:

— Если это действительно Ла Випер, то я не справлюсь. У меня половина отряда необученная молодёжь, да и по численности мы не сильно превосходим. Кого-то придётся оставить охранять двор, с остальными…

— Думаю, к завтрашнему дню, — заговорил Бодрикур успокоено, — я буду знать, где живодёры устроили свой лагерь. А в помощь тебе отряжу два десятка своих людей. Этих сил будет достаточно, чтобы одолеть живодёров.

Мне совсем не хотелось помогать Бодрикуру, и вопрос даже не в численности и подготовке, я просто не хотел ему помогать. Это не моя задача, я инквизитор, а не служба МЧС, и если уж соглашаться, то не за красивые глазки Марго.

— Ладно, уговорили. Только мне нужно кое-что.

— Что?

— Болты для арбалетов хотя бы сотни четыре, продовольствие, обувь, одежда.

Если уж и заниматься тем, чем я не хочу, то с выгодой для себя, поэтому пусть раскошеливается.

— Завтра тебе это доставят.

— А бригантины? Или хотя бы кольчуги. Местные кузнецы их не вяжут, а у тебя в подвале есть, я знаю. И стёганок десятка два, а то мои ребята голые ходят.

Бодрикур раздул ноздри, но кивнул. А куда ему деваться? Козыри-то у меня.