Пропавшая невеста

Глава 18

Спустя неделю Доминика снова отправилась в дом старой травницы. Начало лета – самое лучшее время для сбора ромашки и лесной малины. Сочные молодые и напитанные солнечными днями листья были гораздо полезнее, чем собранные на исходе лета.

Ника собиралась пойти одна, но старая Нарва не могла усидеть дома, поэтому увязалась с ней. Они неспешно прошли узкими тропами до реки, по мостику перебрались на другой берег и вышли на широкий луг. Здесь пахло счастьем. Среди изумрудной зелени алели дикие маки, разливалась синева незабудок и колокольчиков, лиловые стрелы люпина поднимались по краям и, насколько хватало взгляда, белели облака ромашек.

– Сейчас как наберем, – Нарва мечтательно покачала головой, – на всю зиму хватит.

– Наверное, – рассеянно ответила Ника, – ты вон там собирай, а я этой стороной пройду.

Она специально отстранилась от травницы, которая уже с самозабвенной нежностью собирала сочные соцветия. Отошла подальше, раскрыла мешок и принялась срывать цветы, постепенно отходя все дальше и дальше, пока расстояние между ними не стало достаточным.

Тогда Ника приподняла подол и голыми коленями опустилась на траву, ладонями зарылась в прогретую почву и стала искать.

Румянница любила открытые луга, но росла такой маленькой и незаметной, что было трудно найти крошечные цветы возле самой поверхности земли – пройдешь и не заметишь. Доминика прикрыла глаза, выпуская на волю свои силы. Ласково прикоснулась к пылающим нитям жизни и нащупала нужные. Недалеко. В десятке шагов, чуть левее.

– Спасибо, – поблагодарила землю за подсказку и тут же поднялась, отряхивая травинки с подола.

Первый кустик румянницы оказался совсем крошечным. Его не хватило бы и на пузырек зелья, поэтому Ника продолжила поиски и вскоре набрала целый мешочек крохотных, меньше ногтя на мизинце, но по-своему прекрасных цветов. Белоснежные на краях лепестки к середине румянились, а уже сердцевина пылала ярко-алым.

– Зачем тебе этот мусор? – удивилась Нарва, когда, вернувшись домой, они разбирали добычу. – Толку от него никакого.

Увы. Старуха не все знала о коварной румяннице. В Андракисе у этого цветка не было применения, да и в Шатарии тоже. И если бы однажды на занятия в гимназию Ар-Хол не заглянула повитуха из далекого Ниб-Тарра, то и Ника бы не узнала, что единственное, на что способна эта травка – не дать понести женщине, если она не хочет.

– Это только для высших, – как можно беспечнее отмахнулась Ника, – помогает наш дар развивать и подпитывать. Для других людей прока от нее нет.

Ложь неприятной горечью разошлась по языку, и Доминика поспешно отвернулась, чтобы Нарва не заметила, как ее щеки заполыхали под стать румяннице. Впрочем, старая травница ничего и не замечала – она была слишком увлечена вязанием небольших пучков ромашки. Стягивала их суровой ниткой, так чтобы не разлетались и сушить было удобно.

На всякий случай Ника отложила свой мешочек в сторону – незачем лишнее внимание привлекать. А позже, когда неутомимая травницы отправилась к малиннику, развела огонь в очаге. Поставила на него медную чашу с ключевой водой и опустила в нее кусочек прошлогоднего прополиса. Цветы растерла в ступе, отчего они стали похожи на свежие капли крови и, тоже отправила в чашу. Дождалась, когда содержимое начало покрываться ленивыми пузырями, плеснула чуток настойки фиалки, перемешала и загасила в отваре черную свечу. Зелье зашипело, покрылось рябью, и сменило цвет с кровавого на бледно-желтый.

Готово. Доминика перелила его в маленькую скляночку, прочно закупорила крышкой и спрятала в глубоком кармане платья. Как раз за пару минут до того, как вернулась Нарва.

За день они еще несколько раз прошлись по лугу, наведались в рощу на том берегу реки и принесли столько трав, что едва хватило места развесить все пучки. Нарва к вечеру совсем притомилась и, без аппетита поужинав, легла спать, хотя солнце еще не опустилось и до верхушек старых сосен. Доминика прибралась на столе, веником прошлась по дощатому скрипучему полу, вышла из избушки и тихо прикрыла за собой дверь.

Добравшись до холма, с которого открывался вид на главную крепость Вейсмора, она остановилась и нащупала в кармане заветную бутылочку. Еще теплую, странно тяжелую и как будто пульсирующую. Достала ее. Долго смотрела, как внутри поблескивает густая, масляниста жидкость. Потом открыла, понюхала – пахло свежей весенней землей. Так и надо.

Доминика снова обратила взгляд на тяжёлые каменные стены, на серый флаг, развевавшийся над башней, на размытые тени облаков, скользившие по крышам.

В груди кололо. То ли совесть, то ли страх, то ли горючий стыд. Неправильный это поступок. Плохой и жестокий. Но по-другому она не могла. Слишком велик ужас, который намертво впился в сердце после того случайно подслушанного разговора. Как после этого смотреть в глаза кхассеру, Ника не представляла, но…

– Прости, – выдохнула и быстро, пока не передумала, поднесла флакончик к губам.

Сделала глоток и зажмурилась, чувствуя, как в горле беснуется огненный ком. Зелье было сладким и одновременно острым, как перец из прибрежных городов.

Дальше становилось хуже. Доминика закашлялась, из глаз покатились огромные слезы, а легкие сжимались, не в силах протолкнуть воздух. Затем Нику скрутило. Так сильно, что перед глазами поплыли лиловые пятна. Ей пришлось ухватиться за березовый ствол, чтобы удержаться на ногах. Больно!

Эта боль сначала сковала верхнюю часть тела, потом начала спускаться и наконец сконцентрировалась ниже пупка. Внутренности пылали, будто их резали раскаленным на огне ножом. Во рту появился привкус крови.

Ника уже рыдала в голос. Ей казалось, что она умирает, что внутри нее что-то неотвратимо ломается, исчезает.

А потом все прошло.

Она открыла глаза и с удивлением обнаружила, что лежит на земле, а вокруг все так же приветливо шумит листва, разливаются птичьи трели. В потной ладони сжат початый пузырек с зельем.

Живая.

Доминика прислушалась к ощущениям – все в порядке. Больше ничего нигде не болело, не давило и не разрывало в клочья. Наоборот, она чувствовала себя бодрой и как будто отдохнувшей. Проворно вскочила на ноги, умылась водой из ручейка и отправилась в Вейсмор, изо всех сил убеждая себя, что поступила правильно.

А карман все так же оттягивала маленькая бутылочка, при каждом шаге размеренно ударявшая по бедру.

Вернувшись в замок, она первым делом отправилась в лазарет. Надо было проведать Ладу, которую Серхан так и не отпустил домой, несмотря на уверения, что все в порядке и нигде не болит. Может, и не болело, но из-за бессонных ночей она была похожа на маленькое взлохмаченное чучело. Ведьмачонок, которого назвали Симусом, оказался очень неспокойным малышом. Сон его был чуток и кратковременен, и стоило только матери отлучиться хоть на пару минут, как лазарет наполнялся детским пронзительным писком.

– Тяжело ему, – Серхан, стоял возле наскоро сколоченной колыбели и рассматривал ее маленького беспокойного обитателя.

В лазарете в основном воины попадали, а младенцы редкостью были. Обычно им на свет помогали появляться деревенские повитухи, которые приходили домой в роженицам, зажигали свечи и ставили кипятить воду, чтобы помещение наполнялось парами лекарственных трав. Пели песни, вязали куколок из соломы и чертили успокой-символы на животе рожениц, а потом, когда ребенок рождался, обрезали пуповину, делали первое омовение, кутали в новую пеленку и передавали кряхтящий кулек измученной, но счастливой матери.

– Где Лада?

– Я отправил ее на улицу. Пусть хоть подышит, а то ведь день рядом с люлькой сидит и боится лишний раз моргнуть, чтобы не просмотреть его.

В этот момент малыш снова заплакал. Не открывая глаз, он сморщил крошечное личико и тоненько захныкал.

– Сейчас разойдется, – главный целитель Вейсмора бережно взял его на руки, придерживая ладонью голову.

Почувствовав чужое тепло и прикосновения, ребенок затих и сонно заморгал, будто пытаясь понять, кто перед ним.

Серхан аккуратно уложил его на сгиб локтя и, плавно покачивая, начал ходить из стороны в сторону, монотонно перечисляя себе под нос названия лекарственных трав, микстур и снадобий. Перехватив удивленный взгляд Доминики, он смущенно кашлянул:

– Сказок я не знаю, петь не умею, а так хоть что-то бормочу. А вообще… Подержи-ка.

Он сделал пару быстрых шагов и оказался прямо перед Никой. Не успела она опомниться, как ребенок перекочевал к ней в руки. Едва дыша, девушка смотрела, как он куксился и недовольно морщил пипку-носик, собираясь снова зареветь… И сама была готова разразиться рыданиями.

В кармане лежал пузырек с зельем, которое она сама сварила, которое выпила, спасая себя от возможной погибели. Все сделала правильно. Только в груди теперь нарывала заноза размером с бревно, и дышать было больно.

– Ты наверняка песен поболе моего выучила и как с детьми обращаться знаешь.

Стыдом затопило по самую макушку, а на языке снова появился островато-сладкий привкус зелья.

– Откуда мне знать?

– Не прибедняйся. У женщин это в крови. Как только детеныш на горизонте замаячит, так сразу и включаются ваши инстинкты.

Ника беззвучно всхлипнула. После того подслушанного разговора с ее инстинктами точно стало что-то не так. Сломались. Уж лучше бы не слышала ничего и жила в счастливом неведении.

– Не уверена, – грустно пробормотала она, наблюдая, как уголки маленьких губ кривятся все сильнее.

Симус заревел. Так громко и отчаянно, что главный целитель, привыкший к крови и оторванным конечностям, перепугался, а с улицы прибежала взволнованная мать.

– Что случилось?

– Ничего, – Ника бережно передала ей надрывающегося малыша. – Ведьмы с целителями плохо ладят. Ведьмаки тоже. Вам нужно не в лазарете оставаться, а попроситься на недельку на постой к Джайле. От нее больше толку будет. Она и дар усмирит, и управляться с ним поможет.

Серхан не жаловал городскую ведьму, но тут не мог не согласиться и мрачно кивнул:

– Доминика правду говорит. Тебя она вылечила, а с ребенком мы больше мешаем, чем помогаем. Тут кто-то «свой» нужен, – он подошел к полке, заставленной разномастными флакончиками, выбрал несколько из них и положил в холщовый мешочек. – Вот это Джайле отдашь. В качестве платы. Она не откажется.

– Хорошо, – испуганно согласилась Лада, укачивая на руках сына.

Вот уж не ожидала она, что придется к ведьме переезжать. Всякое про нее говорили: и хорошее, и плохое… Только плохое запоминалось лучше и сидело внутри крепче.

– Ты не бойся, – Доминика ободряюще улыбнулась, шагнула к ней, но остановилась, потому что стоило ей только приблизиться, как ребенок снова зашелся в плаче, – у ведьм жесткий кодекс. Они своих никогда не бросают. Так что лучшей помощницы с малышом тебе просто не найти.

– Спасибо, – пролепетала Лада и, понурив голову, направилась к выходу.

– Да подожди ты! Сейчас обед будет. Поешь, потом попросим воинов отвезти тебя в город.

– Ой, не надо, – девушка поспешно отказалась и зарумянилась, – муж ругаться будет.

– А ты его ко мне посылай, – Серхан с вызовом дернул бровями, – я ему мигом объясню что к чему.

После лазарета Доминика отправилась к себе в комнату. Не замечая ничего вокруг, брела по узким коридорам, утопая в невеселых мыслях. Жалела. Так отчаянно, что приходилось закусывать губы, чтобы не застонать. Образ ребенка на своих на руках все никак не хотел уходить из головы и вспарывал наживую, заставляя морщиться.

Ребенок ведь уже мог случиться, но то зелье… оно не оставляло шансов. Утешала лишь надежда, что она почувствовала бы в себе новую жизнь, уловила бы ее тепло и свет. Только на это и оставалось надеяться, иначе грех такой на душе будет, что никакими добрыми делами не отмоешься.

Поднявшись на второй этаж, Доминика увидела, что навстречу ей с полной корзиной грязного белья идет Берта. Вот уж кого она не хотела видеть, так это ее. Один вид курносого веснушчатого носа и любопытной, жадной до чужих тайн физиономии вызывал отторжение.

Зато Берта, заприметив Нику, тут же расплылась в приветливой улыбке и низко склонила голову:

– Госпожа, – в голосе смирение и почтение, – как ваши дела?

– Прекрасно.

– Вы так бледны… Вы заболели? Может, вам принять какое-нибудь лекарство?

– Я же сказала, со мной все в порядке! – огрызнулась Ника и торопливо проскочила мимо, лишь бы не смотреть на ненавистную служанку, которая своими россказнями и сплетнями лишила ее покоя.

А Берта посмотрела ей вслед, поудобнее перехватила свою ношу и улыбнулась. Уж она-то знала, что каждое ее слово было услышано и попало точно в цель. И физиономия у выскочки из Шатарии такая зеленая именно поэтому. Теперь надо просто немного подождать, а дальше все само случится так, как ей надо.

Берта тихо засмеялась и бодро побежала в прачечную. На радостях даже корзина казалась не такой удручающе тяжелой, как несколько минут назад.

Усидеть в комнате Доминика не смогла. Слишком душно, слишком тесно и, казалось, что даже стены осуждающе давят. Поэтому, спрятав пузырек среди вещей и переодевшись во все чистое, она выскользнула за дверь.

Ей было тяжело одной. После того, что она сделала, не покидало ощущение, что все вокруг против нее. Люди смотрели недружелюбно, ступени слишком громко и протестующе скрипели под ногами, а вкус черничного пирога, который она стянула в кухне, был знакомо горьким. Ника так отчаянно нуждалась в поддержке, что сама отправилась на поиски кхассера, хотя раньше никогда так не делала.

Как обычно в это время, он находился на площадке вместе с воинами. Тренировал их и тренировался сам, оттачивая собственное мастерство. Она издали заметила его высокую, идеально сложенную фигуру. Зацепилась взглядом за блестящий от пота обнажённый торс и больше не смогла отвернуться.

Брейр был босиком и в одних темных брюках. В руках – небольшой круглый, покрытый копотью щит, в противниках – боевой маг. Огненные всполохи озаряли двор и тут же сменялись треском ледяных стрел, веером расходившихся по территориям.

Оперевшись на низкий забор, Ника смотрела, как бойцы кружат друг против друга. Маг был сильным и опытным, кхассер ловким и быстрым. Он перемещался так, что порой Доминика не могла рассмотреть отдельных движений. Особенно поразило, когда мгновение назад он был на другом краю площадки, а потом раз – и прямо перед ней.

Она испуганно вскрикнула и отпрянула, а Брейр рассмеялся. Весело, как беззаботный мальчишка.

– Ты меня напугал, – она с трудом перевела дыхание.

– Прости, – он подступил ближе и оперся на забор, глядя на нее сверху вниз, – зачем пришла?

– Не рад?

– Рад. Так зачем ты здесь?

– Мне вдруг стало очень одиноко, – прошептала, утопая в янтарном взгляде, – и грустно.

А еще очень страшно и стыдно…

– Оставайся. У нас тут грустить некогда. Видишь, какой я красивый, – указал на свое измазанное сажей тело.

– Как всегда, – тихо рассмеялась она, чувствуя, как узел внутри груди немного ослабел.

– Меня сегодня хорошо изваляли. Расслабился. Получил по полной.

– Почему ты не обращаешься?

Брейр не спешил с ответом. Немного смущенно потер шею рукой, хмыкнул пару раз и, как провинившийся мальчишки, признался:

– Запрет у меня. От другого кхассера.

– Разве это возможно?

– Его зверь сильнее, поэтому мой подчинился, – он говорил об этом спокойно, только между бровей залегла хмурая складка.

– Зачем он это сделал?

– Я заслужил, – не выдержал и отвел взгляд.

Ту свою выходку с девчонкой из Милрадии он сам не до конца понимал. Просто однажды заскучал. В лагере было жарко и душно, валлены уже две недели не пробивались на поверхность, и заняться было решительно нечем. Мотался без дела то на псарню, то среди воинов. И тут Ким увидел. Такую маленькую, хрупкую, с длинной косой цвета спелой пшеницы. И все. Закоротило. Показалась она ему интересной, поиграть захотелось. О том, как отреагирует Хасс, он тогда и не думал. Всего лишь хвелла, рабыня с самым низким статусом… А вон как все обернулось.

– Заслужил, – повторил твердо и без малейших колебаний.

– И как же ты теперь без него?

Доминика выглядела не на шутку взволнованной. Неожиданно сама мысль, что Брейр лишился своего зверя, показалась ей чудовищной.

– Он никуда не делся. Здесь, со мной. Просто не выходит, – и, видя, что она ему не верит, взял Доминику за руку, приложил ее ладонь к своей груди, – смотри на меня. Не глазами. А как ты умеешь… душой.

Ника послушно сомкнула веки и привычно потянулась к нитям жизни. У кхассера они были ослепительно золотые. Сильные, яркие, прочные, как канаты… и не такие, как у простого человека. Они сплетались тугими косами, двоились в области сердца, создавая второй контур, в котором явно просматривались звериные черты.

Она как завороженная наблюдала за сияющей пульсацией и думала, что никогда ничего красивее не видела.

– Чувствуешь его? – тихий голос прорвался сквозь пленительный дурман.

– Да, – едва слышно, шепотом, боясь нарушить волшебство.

Зверь тоже чувствовал чужое присутствие. Наблюдал, жадно втягивая ее запах, и как-то по-особенному урчал, резонируя с мыслями самого Брейра.

Кхассер безотрывно наблюдал за Доминикой. Смотрел, как от волнения кусала губы, как судорожно пульсировала маленькая жилка у нее на виске, а длинные ресницы дрожали, отбрасывая тени на нежную кожу. Прикосновение ладони, такой маленькой и обжигающе-горячей, клеймило, оставляя отпечаток не снаружи, а где-то внутри. Он завис, впитывая в себя эти ощущения, утопал в них, не делая попыток спастись.

Магия.

– И когда он вернется?

– Хасс запер его до осени.

– Он жестокий.

– Он честный и справедливый.

– И ты на него не сердишься?

– Я же сказал – заслужил. За что сердиться?

Здесь он, конечно, немного кривил душой. Это потом уже смирился, понял и принял наказание, а поначалу еще как сердился. От ярости рвал и метал, пытаясь преодолеть запрет старшего.

– Почему его зверь сильнее твоего? – Доминике было все интересно. – Я не понимаю.

Во время обучения в гимназии Ар-Хол им много рассказывали про Андракис, но почти ничего о его суровых обитателей. Ученицы знали, что есть кхассеры, способные обращаться в разных хищников – на этом все. Большего преподаватели сказать не могли. А может, и не хотели.

– У нас жесткая иерархия. Во главе всего стоит Император. На нем все держится. Его воля – абсолют, а клан – самый сильный. Его поддерживают старшие кланы – черные пантеры, львы и ягуары. Последних, к сожалению, больше нет. – Голос Брейра едва заметно дрогнул. – Следом идут младшие кланы. Мой, пумы, и рыси… Их тоже больше нет… Кхм. В общем, старшие могут приказывать младшим.

– Куда исчезли два клана? Поубивали друг друга?

– Мы не настолько кровожадны, как принято о нас думать. Просто, – Брейр поморщился, словно ему было больно об этом говорить, – за большую силу приходится дорого платить. Наша плата – неспособность иметь детей от простой женщины.

– Нужна какая-то особенная и по-хитрому сделанная?

Она попыталась пошутить, но вышло плохо. Стоило только разговору свернуть в сторону детей, как ее снова начало потряхивать.

– Да. Та, которую готовили специально для обряда. Или высшая из Шатарии, – скупо улыбнулся он, – или… не знаю, кто еще. Это у оракулов в Андере надо спрашивать, они постоянно новые пути ищут и каждому кхассеру свой готовят.

– Разве это правильно?

– Я раньше тоже в этом сомневался, но потом встретил тебя…

Он перехватил ее руку и прижался губами к ладони. От нахлынувших эмоций Ника даже покачнулась, так что пришлось ухватиться за забор, иначе бы повалилась ничком на землю. В груди болело, в ушах гремело, и горькая сладость зелья снова проступила на языке.

– Дети – это драгоценность, Ника, – произнес он без тени улыбки, – самое дорогое, что у нас может быть. Ради них стоит жить и бороться. Они и есть жизнь.

Сердце сжалось от стыда и оборвалось, причиняя нестерпимую муку.

Глядя в янтарные глаза кхассера, Доминика дала себе зарок, что выльет проклятое зелье сразу, как только он снимет с нее серые нити.

Это случится осенью. Оставшихся месяцев лета хватит, чтобы привыкнуть, прорасти друг в друга еще сильнее и, самое главное, победить собственные страхи.

А дальше… будь что будет. Справится как-нибудь, а если и нет – значит, судьба такая. И она к ней будет готова.