Проклятый Лекарь. Том 8

Глава 2

Экономистка сидела в кресле напротив, все еще бледная после увиденного в подвале.

Она подняла взгляд. В глазах её я увидел смесь страха, восхищения и чего-то еще. Чего-то опасного.

— Это было просто невероятно, — наконец выдохнула она. Голос дрожал, но совсем чуть-чуть. — То, как вы разоблачили Зайцева. Увидели эту… тварь в подвале. Поняли механизм паразитирования. Диагностировали энергетическую структуру. Вы видите то, чего не видят другие. Это поразительно! Я никогда не встречала никого подобного!

В ее голосе звучало искреннее восхищение. Даже больше — благоговение. Как будто она увидела не человека, а какое-то высшее существо.

Умная женщина. Не впала в истерику, не упала в обморок. Понимает, к чему я клоню, и хочет перевести тему.

— Не стоит преувеличивать, — ответил я сухо, стараясь сбить градус восторга. — Просто опыт и наблюдательность. Любой компетентный врач заметил бы несоответствия. Паразит выделял слишком много энергии, это было заметно даже без специальных способностей.

— Нет, не любой! — возразила она горячо, даже привстала в кресле. — Все врачи клиники были одурманены! Все до единого! Даже я начинала поддаваться, чувствовала эту… эйфорию. А вы сразу поняли! Сразу увидели истину! И эта энергия, которую вы видите… Это же настоящая магия…

Она осеклась, не зная, как подойти к самому главному. И тут глаза расширились. Она наконец решилась:

— Кстати, Зайцев… он назвал вас некромантом. Это правда? Вы действительно некромант?

Я посмотрел на нее долгим, оценивающим взглядом. Изучал, как образец под микроскопом.

Лилия не отвела глаз, а выдержала мой взгляд. В ее зрачках читалось любопытство, но не страх. Интересно. Большинство людей пугается при одном слове «некромант». Ассоциации с мертвецами, могилами, разложением. А она заинтригована.

— А если правда? — спросил я спокойно, решив проверить ее реакцию. — Если я действительно некромант? Что тогда?

Она задумалась. Не вскочила с криком, не бросилась к двери. Задумалась. Аналитический ум работал, обрабатывая информацию.

— Тогда… тогда это объясняет многое, — медленно произнесла она. — Почему вы видите болезни иначе. Почему можете диагностировать без анализов. Почему спасли меня тогда, месяц назад — вы почувствовали, что моя Жива уходит, да? Некромантия — это же управление жизненной силой? Баланс между жизнью и смертью?

Умная женщина. Слишком умная для собственного блага. Быстро складывает два и два. И слишком много знает. Такие знания опасны. Для нее в первую очередь.

— Вы понимаете, что эта информация смертельно опасна? — сказал я, вставая. — Для вас в первую очередь. Инквизиция охотится на некромантов. И на тех, кто им помогает. Даже знание о некроманте — преступление в их глазах.

Она побледнела еще сильнее.

— Я… я понимаю риски. Но я никому не скажу! Клянусь! Вы спасли мне жизнь, спасли клинику, разоблачили предателя. Я полностью на вашей стороне! — заверила Лилия.

— Слова, — покачал я головой. — Только слова. Ничего не стоящие. Под пытками любой заговорит. Сломается и предаст. А Инквизиция умеет пытать. У них есть специалисты. Знают, где давить, чтобы было максимально больно.

Лилия задрожала. Видимо, представила себе пытки. Воображение у экономистов хорошее, они привыкли просчитывать варианты:

— Что же вы предлагаете? Убить меня, чтобы не проболталась? Сломать шею и списать на несчастный случай? Или вовсе отравите?

Практичная. Даже перед лицом смерти думает практично. Уважаю.

— Есть вариант получше. Докажите, — сказал я холодно, испытывая ее. — Покажите, что готовы на всё ради сохранения тайны. На любую жертву.

Лилия напряглась. На ее лице отразилась внутренняя борьба — страх боролся с решимостью, разум с эмоциями. Потом она тяжело вздохнула, словно приняв трудное решение. Самое трудное в ее жизни.

— Я не хотела бы, но если это необходимо… — пробормотала она, не глядя на меня. — Если это цена за молчание… за вашу защиту… я заплачу.

И начала расстегивать пуговицы на блузке.

Медленно, одну за другой. Пальцы слегка дрожали — от страха или возбуждения? Первая пуговица. Вторая. Третья. С каждой открывалось больше кожи. Бледной, с россыпью веснушек на ключицах. На шее проступил румянец, распространяясь вниз, к зоне декольте.

Что за некромантическая чертовщина⁈

— Что вы делаете⁈ — я нахмурился. Отступил на шаг, потом на второй.

Она замерла, рука на четвертой пуговице. В глазах растерянность:

— А разве не нужно… отдаться в знак верности? Я думала, некроманты требуют… ну… плотской платы за услуги. Девственность в обмен на силу. Или что-то такое. Я читала…

О тьма всемогущая. Мать моя некромантка! Откуда люди берут эти дикие представления о некромантах? Какие-то дешевые романы читают? Бульварное чтиво про темных магов-соблазнителей? Или это Орден распространяет такие слухи, чтобы дискредитировать нас?

— Нужна клятва. На крови. Магическая. Ничего больше, — устало выдохнул я. — И застегнитесь, ради всего темного. Это неприлично. Мы не в борделе.

Лилия поспешно застегнула блузку. Пальцы путались в петлях — теперь точно от смущения. На лице я увидел смесь облегчения и… разочарования.

Стоп. Разочарования? Она что, хотела?.. О. Ох. Вот оно что.

Похоже, она была не против. Одинокая женщина тридцати пяти лет, трудоголик, вся жизнь в цифрах и отчетах. Последний мужчина когда был? Год назад? Два? Больше? И тут появляюсь я — загадочный, опасный спаситель…

Плюс она только что видела, как я уничтожил паразита. Демонстрация силы действует на женщин как афродизиак. Классический синдром спасителя. Но нет. Мой выбор сделан.

Анна. Только Анна.

— Простите, — пробормотала Лилия, пряча глаза. Уши покраснели — верный признак стыда. — Я неправильно поняла. Глупо получилось. Вы, наверное, думаете, что я…

— Я думаю, что вы переволновались, — перебил я дипломатично. — Стресс делает с людьми странные вещи. Заставляет принимать поспешные решения. Забудем об этом инциденте.

— Да, конечно, — она закивала слишком энергично. — Забудем. Стресс. Точно. Я просто… неважно.

— Давайте закончим с клятвой и разойдемся. День был длинный. Всем нужен отдых.

— Да. Клятва. Что нужно делать?

Достал из внутреннего кармана ритуальный нож. Всегда ношу с собой — профессиональная привычка некроманта. Никогда не знаешь, когда понадобится провести экстренный ритуал. Или перерезать горло врагу. Что, в общем, почти одно и то же.

Небольшой клинок, длиной с палец. Лезвие черное — обсидиан, вулканическое стекло. Острее хирургического скальпеля. Рукоять из кости — человеческая берцовая, если точно. Чья именно уже не помню. Кого-то важного, наверное. Инкрустация серебром, руны защиты и привязки. Красиво и функционально.

Лилия настороженно следила за моими движениями. Глаза расширились, когда увидела нож:

— Это… это больно будет?

— Как порез бумагой. Может, чуть сильнее. Вы же не боитесь крови? — нахмурился я.

— Я экономист. Я вижу кровь только в квартальных отчетах, когда убытки красным отмечены.

Неплохая шутка. Пытается юмором скрыть нервозность. Уважаю.

— Дайте руку, — приказал я. — Левую. Ближе к сердцу. По артериям кровь течет от сердца, клятва будет крепче.

Она протянула руку. Тонкая, с длинными пальцами пианистки.

Практичная женщина. Даже украшения функциональные.

Взял ее руку, повернул ладонью вверх. Кожа теплая, чуть влажная от волнения. Пульс частый — учащенное сердцебиение от стресса. Чувствую через кожу — сто десять ударов в минуту минимум.

Сделал неглубокий надрез на ее ладони. Поперек линии жизни, что было символично. Лилия дернулась, но не отстранилась. Кровь выступила мгновенно — темная, венозная, почти черная при искусственном свете. Капли собрались в небольшую лужицу в центре ладони.

— Ай! — выдохнула она. — Вы сказали, как бумагой!

— Я сказал «может, чуть сильнее». Не драматизируйте.

Затем надрезал собственную ладонь. Тем же движением, по той же линии. Боль знакомая, почти приятная. Как встреча со старым другом. Напоминает о временах, когда кровь была основным компонентом ритуалов. Когда я приносил жертвы темным богам. Когда сила текла через меня рекой.

Ностальгия. Опасное чувство для некроманта. Начнешь вспоминать прошлое — захочешь вернуть. А возврата нет. Есть путь только вперед.

— Повторяйте за мной, — сказал я, беря ее руку в свою.

Кровь смешалась. Теплое с теплым, жидкое с жидким, жизнь с жизнью. Древний символ — кровное братство, но извращенное. Не равные становятся братьями, а раб присягает господину.

— Кровью клянусь и Живой свидетельствую, — начал я. Голос стал глубже, резонанс изменился. Магия откликалась на ритуал. — Хранить тайны доверившего, не предать ни словом, ни делом, ни мыслью. Да будет молчание моим щитом, а верность — мечом. И если нарушу клятву, да поглотит меня тьма и да иссохнет моя Жива.

Лилия старательно все повторила до одного момента:

— И если нарушу… — она запнулась. — Это обязательно? Про поглощение и иссыхание?

— Обязательно. Это ключевая фраза. Без нее клятва не работает.

— И если нарушу клятву, да поглотит меня тьма и да иссохнет моя Жива, — выговорила она быстро, словно боясь передумать.

Начал плести заклинание.

Некромантическая энергия потекла через наши соединенные руки — холодная, темная, вязкая. Как жидкий азот, только магический. С привкусом могильной земли и запахом тления.

Лилия вздрогнула, попыталась отдернуть руку, но я держал крепко.

Слова слетали с губ. Язык Первых Некромантов, тех, кто заключил первый договор со Смертью. Тех, кто отказался от света ради власти над тьмой.

Между нашими ладонями вспыхнула искра — черная с фиолетовыми прожилками. Не горячая, а ледяная. Лилия ахнула, дернулась, но было уже поздно.

Искра проникла в рану, растеклась по венам. Я видел некромантическим зрением, как темная энергия расходится по ее телу. Поднимается по руке, через плечо, к сердцу. Оплетает сердечную мышцу черными нитями. Поднимается выше, к мозгу. Проникает в речевой центр, в центр принятия решений.

— Готово, — отпустил ее руку. — Клятва принята и скреплена. Отныне и до смерти.

Лилия пошатнулась, схватилась за стол. Лицо побелело еще сильнее, теперь оно было как мел:

— Я… я чувствую это. Как будто что-то холодное свернулось внутри. Как змея. Или червь. Что-то чужое. Что-то, что следит.

— Это магия клятвы. Теперь вы физически не сможете предать. Попытаетесь рассказать о моих тайнах — язык онемеет, превратится в кусок мяса. Попытаетесь написать — рука откажет, пальцы скрючатся. Попытаетесь намекнуть — мозг откажется формировать мысли, впадете в ступор.

— А если под пытками? Если будут ломать кости, вырывать ногти?

— То же самое. Плюс болевой шок, который вырубит вас быстрее, чем успеете что-то сказать. Клятва защищает информацию любой ценой. Даже ценой вашей жизни.

— Жестоко, — пробормотала она, разглядывая ладонь.

— Практично, — поправил я. — Защищает и меня, и вас. Мертвые не выдают секретов. По крайней мере, живым.

Хотя это не совсем правда. Мертвые отлично выдают секреты, если знаешь, как спрашивать. Пытать труп бессмысленно, но допросить дух — совсем другое дело. Но ей об этом знать необязательно. Пусть думает, что смерть — это конец. Так спокойнее.

— Рана, — Лилия посмотрела на ладонь. Кровь уже сворачивалась, но надо было позаботиться о надрезе. — Нужно обработать. Антисептик, повязка. Может, антибиотик для профилактики.

— Не нужно. Смотрите внимательно.

Рана уже затягивалась. Края сближались, как в ускоренной съемке. Некромантическая энергия ускоряла регенерацию — побочный эффект ритуала. Через минуту останется только тонкий белый шрам. Память о клятве.

— Невероятно, — прошептала она, наблюдая за заживлением. — Это часть некромантии? Ускоренная регенерация?

— Малая часть. Некромантия — это не только смерть, как думают обыватели. Это управление границей между жизнью и смертью. Балансирование на грани. Жизнь и смерть — две стороны одной монеты. Некромант может толкнуть монету в любую сторону.

В дверь постучали. Три коротких стука, пауза, еще два — условный сигнал Кирилла. Паранойя? Нет, просто разумная предосторожность. В здании полно ушей и глаз.

— Войдите, — крикнул я.

Кирилл заглянул в кабинет. Выглядел он усталым, но довольным. Рубашка помята, на щеке след от чужой ладони — кто-то из санитаров сопротивлялся? Или Зайцев попытался вырваться?

— Святослав Игоревич, Зайцева разместили в изоляторе. Палата с мягкими стенами, решетки на окнах, дверь запирается снаружи. Дали полную дозу галоперидола — двадцать миллиграммов внутримышечно, плюс диазепам десять миллиграммов для седации. Он в глубоком медикаментозном сне. Медсестра говорит, проспит минимум двенадцать часов. Может, больше.

— Хорошо. Потом переведут на поддерживающую терапию. Пять миллиграммов галоперидола два раза в день. Пусть посидит недельку-другую, подумает о своих грехах. Если вообще сможет думать под нейролептиками.

— А что потом? — спросил Кирилл. — Отпустим? Или держать будем вечно?

— Посмотрим. Зависит от его поведения. Может, память сотрем — есть препараты, вызывающие ретроградную амнезию. Может, в государственную психиатрическую больницу отправим — там его долго продержат. Возможно, Орден сам за ним придет — тогда наши проблемы решатся сами собой.

Кирилл кивнул, принимая жестокую практичность. Парень быстро учится, в нашем мире сантименты — непозволительная роскошь. Добро должно быть с кулаками. И с ядом в кармане.

Я повернулся к Лилии:

— Как только граф Бестужев назначит нового главврача, немедленно вызовите меня. Я должен буду его проинструктировать. И проверить на вшивость. Не хочу повторения истории с паразитами и предателями.

— Конечно, — кивнула она деловито. — И… Святослав Игоревич?

— Да?

— Я хотела еще раз поблагодарить. За всё. Вы спасли не только клинику, но и всех пациентов. И меня лично. Я в неоплатном долгу.

— Это моя работа, — пожал плечами. — Спасать жизни.

Даже когда не хочется. Особенно когда не хочется.

Потому что проклятие не оставляет выбора. Спасай или умри. Простая формула выживания.

Вышли из кабинета. Лилия осталась — сказала, нужно разобрать бумаги Зайцева, проверить финансовые документы, убедиться, что он не натворил еще бед. Не украл ли денег, не заключил ли сомнительных контрактов.

Мы шли по коридору к выходу. Вечерняя клиника выглядела сонной, умиротворенной. Большинство пациентов уже спали — снотворное в капельницах делало свое дело. Медсестры дежурной смены сидели на постах, попивая чай из термосов. Санитарки мыли полы, двигаясь медленно, экономя силы — впереди долгая ночь.

Эффект паразита полностью исчез. Никакой эйфории, никакого ложного счастья, никаких чудесных исцелений. Обычная больница с обычными больными людьми. С их обычными болями, страхами, надеждами.

Так даже лучше. Честнее. Болезнь есть болезнь. Боль есть боль. Не нужно притворяться, что всё хорошо.

— А что это с ней было? — спросил Кирилл, когда мы вышли на улицу. Вечерний воздух был прохладным, свежим после спертой больничной атмосферы. — Лилия Павловна какая-то расстроенная выглядела. И покрасневшая. И блузка неровно застегнута — третья пуговица не в ту петлю. Вы ее отчитали за что-то?

Я усмехнулся. Парень наблюдательный, это хорошо. Но наивный, это поправимо:

— Женское. Подрастешь, поймешь.

— Я уже взрослый! — обиженно буркнул Кирилл. Даже остановился, уперев руки в бока. — Мне двадцать четыре! Я совершеннолетний!

— Ага, — хмыкнул я. — Древний старец. Целых двадцать четыре года жизненного опыта, забытые амнезией.

Он покраснел и больше не сказал ни слова. Он не обиделся. Да и я не собирался удовлетворять его любопытство. Не буду же я подставлять Лилию и рассказывать, что она готова отдаться.

Сергей ждал у машины, как всегда. Читал какой-то детектив — судя по обложке, про некроманта-детектива, раскрывающего убийства с помощью допросов трупов.

Иронично.

— Домой, Святослав Игоревич? — спросил он, откладывая книгу.

— Домой. Хватит на сегодня приключений. Мой лимит на спасение мира исчерпан.

— А завтра? — спросил Кирилл, устраиваясь на заднем сиденье.

— Завтра больница. Пациенты. Обход. Бумажная работа. Рутина. Благословенная, предсказуемая рутина.

— После сегодняшнего рутина покажется раем.

— Не обольщайся. В рутине свои монстры. Просто они мельче и занудней. Бюрократические вампиры, административные зомби, отчетные оборотни. И все хотят твоей крови. Или подписи, что почти одно и то же.

Дорога в Барвиху заняла сорок минут. Вечерние пробки рассосались — москвичи уже доехали до дома и расселись перед телевизорами.

За окнами проносились огни коттеджных поселков — маленькие крепости московской элиты. Высокие заборы, камеры на каждом столбе, охрана с собаками. Каждый дом — настоящий бункер.

День был продуктивным. «Новая заря» в очередной раз спасена. Уничтожен энергетический паразит, нейтрализован агент Ордена, заполучен верный союзник в лице Лилии. В графе «доходы» — плюсы. Но есть и минусы.

Орден знает, кто я на самом деле. Я узнал это еще с нашей встречи с Альтруистом. Это очень, очень плохо. Значит, скоро начнется охота. Настоящая охота, не эти детские игры с воронками.

Особняк встретил теплым светом окон. Костомар, видимо, везде включил свет — все три этажа сияли, как новогодняя елка. Не любит темноту, что странно для мертвеца. Хотя у каждого свои причуды. Я вот не люблю чеснок — не из-за вампирских суеверий, а просто воняет мерзко.

В холле пахло жареным мясом, специями и чем-то сладким. Костомар готовил ужин — его конек, жаркое по-бургундски. Мясо в красном вине с овощами.

Для мертвеца он готовит отлично. Хотя сам не ест, а просто стоит рядом и смотрит, как едят другие. Жутковато поначалу, но привыкаешь. Как к скрипу половиц или капающему крану.

— Я ем грунт! — Костомар выплыл из кухни.

На нем был фартук с надписью «Целую повара» и поварской колпак. На мертвеце это выглядело сюрреалистично. Словно скелет участвовал в кулинарном шоу.

— Я ем грунт, — сказал он снова.

Что означало: «Ужин через десять минут! Мясо только довожу до идеала! Еще чуть-чуть, и будет пик вкуса!»

— Спасибо, но я не голоден. Устал как собака. Пойду спать.

Его лицо — то, что от него осталось — выразило глубочайшее разочарование:

— Я ем грунт! Я ему грунт! Я… ем… грунт…

«Но… но я старался! Четыре часа мариновал! Специальный соус делал по рецепту французского повара! Того самого, который императрицу кормил! Я даже съездил на Дорогомиловский рынок за правильными специями!»

— Оставь Кириллу. Он молодой, у него метаболизм быстрый. Поест за двоих. Завтра попробую. Обещаю.

Я поднялся в спальню. Ноги гудели, спина ныла, в висках пульсировала тупая боль. Усталость накатывала волнами.

Комната встретила прохладой и тишиной. Темные шторы плотно закрыты, лунный свет не проникал. Минимум мебели — кровать, шкаф, тумбочка. Больше не нужно. Я не коллекционер вещей. Вещи — это якоря, привязывающие к месту.

Рухнул на кровать, не раздеваясь. Ботинки скинул движением ног — упали на пол с глухим стуком.

Сосуд Живы показывал восемьдесят два процента — нормально для конца дня. Даже неплохо. Подниму до ста процентов, и смогу перейти на новый уровень. А это можно сделать уже совсем скоро.

Значит, завтра надо активнее спасать. Или найти какую-нибудь сложную операцию. Трансплантация органа, например. Или разделение сиамских близнецов. Что-нибудь эффектное, дающее много Живы.

Хотя после сегодняшнего хочется тихого, спокойного дня. Без паразитов в подвалах, предателей в халатах и магических клятв в крови. Просто медицина. Просто пациенты. Просто обычные человеческие страдания, которые можно облегчить таблеткой или скальпелем.

Заснул, не закончив мысль.

Утро началось ровно в семь. Я принял душ — горячий, почти обжигающий. Смывает не только грязь, но и остатки вчерашнего дня.

В зеркале отразилось лицо мужчины. Молодое, но с глазами старика. Тысяча лет оставляет следы даже в чужом теле.

Свежая рубашка висела на стуле — белая, накрахмаленная. Костомар постарался, ночью погладил весь гардероб.

Завтрак я проглотил уже на ходу — двойной эспрессо и круассан. Костомар обиженно вздыхал, глядя на нетронутое жаркое с прошлого вечера:

— Я ем грунт, — сказал он.

— Я не худею. У меня метаболизм некроманта. Мы питаемся Живой, а не калориями. Вечером попробую твою стряпню, не убирай далеко.

— Я ем грунт!

— Не испортится! Поставь в холодильник. Или отдай Кириллу.

Которого, кстати, не было. Молодой, ему нужно больше сна. Он вчера сильно устал. Я слышал, как он во сне разговаривал. Что-то про паразитов и чудовищ.

Кошмары. У всех бывают после первой встречи с настоящим злом. Пройдет.

В «Белый Покров» я приехал к восьми. Ранние пташки — уборщицы и младший медперсонал — уже суетились в коридорах. Мыли полы, меняли постельное белье, раскладывали лекарства по лоткам.

Мое отделение. Родненькое.

Первый обход начал с тяжелых. Реанимация — святая святых любого отделения. Здесь решается, кто живет, а кто умирает.

Четыре пациента.

Первая койка — девушка с отравлением грибами. Двадцать лет, студентка. Печень отказала, ждет трансплантацию от отца. Состояние стабильное — искусственная почка очищает кровь, но это временная мера.

— Как она? — спросил дежурного реаниматолога.

— Стабильна. Билирубин — желчный пигмент— снизился до ста микромоль на литр. Аммиак в крови тоже падает. Но без новой печени максимум неделя.

— Отец готов?

— Сдает последние анализы. Операция назначена на завтра. Профессор Войнов будет оперировать лично.

— Хорошо. Проследите, чтобы всё было идеально. Это дочь крупного чиновника. Если что-то пойдет не так, клинику закроют.

Вторая койка — мужчина после тампонады сердца. Пятьдесят лет, бизнесмен. Перикард — сердечная сумка — дренирован, сердце работает нормально.

— Переводим в общую палату?

— Еще сутки наблюдения. Потом посмотрим, — распорядился я.

Третья и четвертая койки — инсультники. Оба пожилые, за семьдесят. Один улучшается — начал узнавать родственников, пытается говорить. Второй без изменений — кома, ИВЛ, прогноз неблагоприятный.

Потом общие палаты. Проверял назначения, корректировал дозировки, ругал медсестер за небрежность в документации. Нормальная рутина. Почти успокаивающая после вчерашнего хаоса.

Так, нужно проведать Анну. Вчера в суматохе с паразитами забыл о ней. Плохо. Аристократки не прощают невнимания. Могут обидеться.

А обиженная аристократка — это как мина замедленного действия. Взорвется в самый неподходящий момент.

ВИП-палата была на пятом этаже. Отдельный мир для избранных: лифт с золочеными кнопками, коридор с коврами ручной работы — отдельная реальность.

Здесь тишина густая, как сметана. Мягкий свет льется из скрытых источников. Картины на стенах — подлинники, не репродукции. Воздух пахнет дорогими цветами и еще более дорогими духами.

Медицина для богатых. Та же болезнь, те же лекарства, но в золотой обертке. И цена в десять раз выше.

Я постучал в дверь.

— Войдите! — голос Анны, веселый, игривый, с нотками предвкушения.

Открыл дверь и замер на пороге.

Она сидела в кресле у окна, читая какой-то глянцевый журнал. Но не в больничной пижаме, как ожидалось. В обычной одежде — джинсы, облегающие бедра как вторая кожа, кашемировый свитер цвета слоновой кости, кроссовки от какого-то модного дизайнера. Полностью здоровая. Никаких следов болезни.

— А вот и мой личный доктор! — она улыбнулась, отложив журнал.

Улыбка хищная, как у кошки, увидевшей мышь. Или как у львицы, заметившей антилопу.

— Наконец-то! Я уже думала, ты про меня забыл. Решил, что две ночи — достаточно?

— Ты в порядке? — я подошел ближе, активировал некромантическое зрение.

Аура чистая, золотистая. Жива течет ровно, без блоков и застоев. Идеальное здоровье.

— Видишь ли, я — Бестужева. Мы крепкие. Упрямые. Не поддаемся ни ядам, ни болезням, ни мужчинам. Хотя последним иногда позволяем думать иначе. Плюс твое лечение творит чудеса.

Встала, прошлась по комнате. Движения легкие, грациозные. Как у танцовщицы. Никаких следов слабости.

— Ты уже здорова, — констатировал я, намекая, что в общем-то не зря не приходил.

— Я ждала тебя, — наклонившись ко мне, прошептала она.

— Зачем?

— Глупый вопрос для умного мужчины.

Она подошла еще ближе. Совсем близко. Вторглась в личное пространство, разрушила границы. И вдруг одним движением стянула свитер через голову.

Под ним был шелковый топ. Черный, кружевной, полупрозрачный. Больше похожий на белье, чем на одежду. Виднелась кожа — бледная, гладкая, идеальная. Аристократическая.

— Анна, что ты делаешь? — я отступил на шаг.

Не сказать, что мне это не нравилось. Но я видел, как ей самой нравится соблазнять, и стал ей подыгрывать.

— А что, не видно? — она склонила голову набок, волосы упали на плечо волной черного шелка. — Соблазняю тебя. Довольно успешно, судя по твоему взгляду.

— Мы в больнице. Это неэтично.

— О, теперь ты заботишься об этике? Не тогда, когда спас меня запрещенными методами? Не тогда, когда использовал некромантию в священных стенах медицины?

Она прижалась ко мне, обвила руками шею. Запах ее духов — что-то восточное, пряное, с нотками сандала и мускуса — кружил голову. Тепло ее тела чувствовалось через рубашку.

— Ты так занят спасением мира, — прошептала она, дыхание обжигало ухо. — Спасаешь всех подряд. Пациентов, клиники, даже врагов. Но забываешь жить. Забываешь, что ты мужчина, а не только доктор. Позволь мне это исправить.

И она меня поцеловала.

Не нежно, не робко — жарко, требовательно, страстно. Губы были мягкие, но настойчивые. Руки скользнули под халат, пальцы царапнули спину через рубашку.

К черту всё. Я ответил на поцелуй. К черту этику, профессионализм, правила. Я заслужил немного счастья. Даже проклятый лекарь имеет право на личную жизнь.

Рука сама нашла замок на двери. Щелчок, и заперто. Теперь точно никто не помешает. Никто не войдет в самый неподходящий момент.

Что было дальше…

Это сложно описать словами. Есть вещи, которые существуют вне языка. Вне логики и разума.

Больничная койка оказалась удивительно удобной. Или просто в тот момент было плевать на удобства. Когда страсть захлестывает, можешь и на полу, и у стены, и на столе…

Анна была… Как ее описать? Настойчивой — да. Страстной — безусловно. Требовательной — еще как. Она знала, чего хочет, и брала это. Без стеснения, без ложной скромности, без игр в невинность.

Аристократка. Привыкла получать желаемое. Всё желаемое.

Но потом думать стало некогда. Только ощущения. Только движения. Только дыхание, стоны, шепот…

И тут это случилось.

В момент пика, когда мир сжался до точки и взорвался фейерверком, когда Анна выгнулась подо мной, издав длинный, низкий стон, больше похожий на рычание, я почувствовал ЭТО.

Прилив Живы.

Но не обычный, не тот слабый ручеек, который получаешь от благодарности пациентов. Это было цунами. Океан. Ниагарский водопад чистой, концентрированной жизненной энергии.

Золотая энергия хлынула в меня со всех сторон. Не от Анны — от самой реальности. Как будто вселенная решила наградить меня за что-то. Или наказать.

Сосуд наполнялся с бешеной скоростью.

Восемьдесят два процента — мой утренний уровень.

Восемьдесят девять… Обычно столько получаю за простую удачную операцию.

Девяносто два…

Что за некромантическая чертовщина⁈

Девяносто пять…

Девяносто семь…

Девяносто восемь.

Счетчик замер на девяносто восьми процентах.

Я лежал, глядя в потолок, пытаясь понять. Сердце колотилось как сумасшедшее — не от страсти. Анна прижималась ко мне, счастливая, расслабленная, мурлыкала что-то невнятное. Не замечала моего состояния.

Откуда столько Живы? Это невозможно! Я никого не спасал! Не проводил операцию! Не лечил смертельно больного!

И тут меня осенило.

Исполнение заветной мечты дает Живу. Много Живы. Больше, чем спасение жизни.

Я посмотрел на Анну. О нет…

Только не это!

Я исполнил ее самую сокровенную мечту?