Проклятый Лекарь. Том 8

Глава 16

Волна некротической энергии снова накрыла меня с головой.

Ощущение было неприятным. Как будто тысячи ледяных игл вонзились в каждую клетку тела одновременно. Как будто сама смерть решила поздороваться и сделала это слишком энергично.

Я врезался в землю, прокатился несколько метров и остановился, упершись спиной в какой-то мусорный контейнер. Металл загудел от удара. Рёбра отозвались болью. Как минимум ушиб межрёберных мышц, возможно — трещина в одном-двух рёбрах. Ничего критичного, но крайне неприятно.

— Все живы⁈ — крикнул я, поднимаясь на ноги.

— Да! — отозвался Костомар откуда-то слева. — Но не целы! Башка отлетела!

— Жив… — прохрипел Кирилл. Он лежал в нескольких метрах от меня, держась за бок. — Что это было?

— Воронка среагировала на атаку, — ответил Ростислав, материализуясь рядом со мной. Его призрачное тело мерцало слабее обычного — признак энергетического истощения. — Поглотила нашу энергию и использовала для роста.

Я посмотрел на воронку.

Она выросла. Вдвое. Нет, втрое. Гигантская спираль тьмы, уходящая в небо, пульсирующая жадным, голодным светом. Семь лучей превратились в четырнадцать. Или в двадцать один — я уже сбился со счёта. Они вращались и расползались во все стороны, как щупальца гигантского спрута.

И несколько из них тянулись к зданию детского сада.

Тьма. Она тянется к зданию… Но зачем? Детей там нет, сейчас глубокая ночь. Охрана? Один сторож максимум. Недостаточно для такого аппетита. Тогда что?..

И тут я понял. Не дети. Не сторож. Само место.

Детский сад — это не просто здание. Это место, пропитанное детской энергией. Смех, радость, игры, слёзы, первая дружба, первые ссоры — всё это оставляет след. Эмоциональный отпечаток, который впитывается в стены, в пол, в саму землю под фундаментом.

Астральное эхо. Память места.

И воронка питалась именно этим. Она оскверняла само место, превращая его в свой якорь, в источник постоянной подпитки.

Какая мерзость. Они используют детскую радость как топливо для своей машины смерти. Поэтому воронка здесь, а не где-нибудь на кладбище. Кладбище — это скорбь, боль, потеря. А детский сад — чистая, незамутнённая жизненная энергия. Идеальный контраст для некромантического ритуала.

— Кирилл! — крикнул я. — Атакуй! Свет! Полная мощность!

Он поднялся на ноги, пошатываясь. Собрал силы — я видел, как его аура вспыхнула, концентрируясь в ладонях.

Он выстрелил. Луч света врезался в воронку… и исчез.

Просто растворился, как капля воды в океане. А воронка… стала ещё больше. Ещё голоднее.

— Бесполезно! — крикнул Ростислав. — Она поглощает всё!

Костомар, уже собравший себя обратно, схватил кусок асфальта размером с баскетбольный мяч и швырнул в воронку. Неплохой бросок, надо признать. Профессиональный бейсболист позавидовал бы.

Асфальт влетел в воронку… и растворился. Без следа. Без звука. Просто перестал существовать.

— Эх и жопа! — выругался Костомар. — Она жрёт всё подряд!

— Даже мою эктоплазму! — добавил Ростислав. — Я попробовал прикоснуться и чуть руку не потерял!

Кирилл стоял в стороне, молчаливый и мрачный. Его живот — там, где была дыра от когтя оборотня — всё ещё светился зеленоватым светом регенерации. Он был не в лучшей форме для боя.

Саблин, всё ещё связанный, сидел у стены, наблюдая за происходящим с ужасом и… чем-то похожим на злорадство.

— Вы не справитесь, — сказал он. — Эта воронка особенная. Центральный узел. Её нельзя уничтожить снаружи.

— Заткнись, — огрызнулся я, лихорадочно думая.

Он прав. Ненавижу это признавать, но он прав. Атаковать снаружи — самоубийство. Любая энергия, которую мы вливаем, только усиливает воронку. Свет, тьма, эктоплазма, физические объекты — всё идёт ей в пищу.

Классическая ловушка для магов. Атакуешь — становишься сильнее. Не атакуешь — она всё равно растёт, питаясь астральным эхом места.

Проигрышная ситуация? Возможно. Но я не проигрываю. Никогда.

Думай. Если нельзя уничтожить снаружи — нужно сделать это изнутри. Как вирус. Проникнуть внутрь, внедриться в структуру, разрушить изнутри.

Безумная идея. Самоубийственная.

Идеальная!

— План «Троянский конь»! — крикнул я команде. — Кирилл, создай вокруг меня максимально плотный световой щит! Такой, чтобы ни одна капля тьмы не просочилась!

— Что⁈ — он уставился на меня, как на сумасшедшего. — Вы хотите…

— Именно! Костомар, Кирилл, готовьтесь меня бросить! Ростислав, а ты будь готов вытаскивать!

— Бросить⁈ — Костомар замер. — Я ем грунт, хозяин, вы хотите, чтобы мы…

— Да! Швырнули меня прямо в эту дрянь! Быстро! Пока она не выросла ещё больше!

Несколько секунд все смотрели на меня. Потом Костомар пожал плечами, насколько это возможно для скелета.

— Будет сделано. Ваша воля, хозяин. Кирилл, ты слева, я справа. На счёт «три», — заявил он.

Кирилл подошёл ко мне, всё ещё не веря в происходящее.

— Вы уверены? — его голос дрожал. — Если щит не выдержит…

— Тогда я умру, — ответил я спокойно. — Но этого не будет. Потому что ты сделаешь всё правильно. Потому что ты талантливый маг света, который просто ещё не понял, на что способен.

Лесть? Частично. Но и правда тоже. Кирилл был сильнее, чем думал. Его проблема не в способностях, а в уверенности.

— Я… — он сглотнул. — Я попробую.

— Не пробуй. Делай.

Он закрыл глаза. Сконцентрировался.

Я почувствовал это раньше, чем увидел. Тепло чистого света, обволакивающее меня со всех сторон.

Когда я открыл глаза, я был внутри сияющего кокона. Стены из чистого света — плотные, многослойные, пульсирующие. Я видел сквозь них, как сквозь жёлтое стекло. Внешний мир приобрёл золотистый оттенок.

— Красиво, — констатировал я.

— Долго не продержится, — прохрипел Кирилл. На его лице выступил пот. — Минуту, может, две…

— Достаточно. Костомар, твой выход!

Мертвец подошёл ко мне.

— Будет неприятно! — Костомар взялся за кокон справа. — Держитесь крепче, хозяин!

— Раз, — начал Кирилл.

— Два, — продолжил Костомар.

— Три!

Я почувствовал рывок — сначала влево, потом вправо, потом снова влево. Раскачка. Как в детстве, когда отец подбрасывал меня на руках.

Только отец не швырял меня в некромантическую воронку.

Мир качнулся. Золотистые стены кокона размазались полосами света. И я полетел.

Центробежная сила вдавила меня в заднюю стенку кокона. Внутренности сместились куда-то в район позвоночника — неприятное ощущение, знакомое каждому, кто хоть раз катался на русских горках.

Вестибулярный аппарат — орган равновесия во внутреннем ухе — взбунтовался, посылая в мозг противоречивые сигналы. Верх стал низом, низ — верхом, а потом всё смешалось окончательно.

Сквозь золотистые стены кокона мир превратился в калейдоскоп. Чёрное небо, тёмная земля, мерцающие огни фонарей — всё слилось в единую спираль, вращающуюся вокруг меня. Или я вращался вокруг неё? В какой-то момент разница перестала иметь значение.

А потом я увидел её. Воронку.

Она надвигалась… Нет, это я надвигался на неё с пугающей скоростью! Чёрная бездна, разверзшаяся посреди московского двора. Спираль тьмы, уходящая в бесконечность. Пасть голодного бога, готовая проглотить очередную жертву.

Три секунды до столкновения.

Интересно, если это не сработает, будет ли больно? Или я просто перестану существовать, как тот кусок асфальта?

Две секунды.

Надеюсь, Анна не слишком расстроится. Хотя… она беременна. Гормоны. Может разрыдаться на неделю.

Одна секунда.

Ладно. Поздно менять планы.

Я врезался в воронку. Первое, что я почувствовал — сопротивление. Как будто нырнул в воду, только вода была густой, как мёд, и холодной, как жидкий азот. Световой кокон затрещал — я слышал этот звук даже сквозь рёв воронки. Треск раскалывающегося льда. Треск ломающихся костей.

Второе — всепоглощающая боль. Она пришла волной, захлестнув с головой. Как будто каждый нерв в теле решил одновременно сообщить мозгу, что происходит что-то очень, очень плохое.

Третье — давление. Воронка сжимала меня со всех сторон, пытаясь раздавить, расплющить, втиснуть в пространство меньше атома. Кокон трещал всё громче. Золотистый свет от защиты слабел.

А потом кокон лопнул. И я оказался внутри.

Темнота обрушилась на меня — но это была не обычная темнота. Не отсутствие света, к которому можно привыкнуть. Это была живая тьма. Голодная. Хаотичная.

Она обволакивала меня, проникала в каждую пору, в каждую трещинку кожи. Она шептала тысячами голосов одновременно. Она звала, обещая покой, забвение, конец всех страданий.

И она кричала. О тьма, как она кричала.

Миллионы голосов вопили в унисон. Голоса тех, кого воронка поглотила за годы своего существования. Голоса стариков и детей, мужчин и женщин, праведников и грешников. Все они были здесь — не живые, не мёртвые, а что-то между. Застрявшие в вечном мгновении агонии.

Я видел их краем сознания, периферией восприятия. Лица, искажённые страданием. Руки, тянущиеся ко мне. Глаза — пустые, выжженные, но всё ещё молящие о помощи.

Коллективное сознание боли. Ужас, который удивил меня самого. Я думал, что разучился бояться. Оказывается, что нет.

Это была не просто воронка. Не просто энергетическая структура, высасывающая жизненную силу.

Это было кладбище. Массовая могила душ, которые не могли найти покоя. Братская яма, куда сбрасывали всех, кого поглотила эта тварь. И теперь она хотела добавить меня к коллекции.

Минута? Полторы? Больше у меня не было.

Воронка пыталась меня поглотить. Переварить. Сделать частью себя — ещё одним голосом в хоре страдания. Но она не знала, с кем связалась.

Я — Архилич. Бывший, нынешний — неважно. Тысячу лет я был воплощением смерти. Я был тьмой. И командовал армиями мёртвых.

И эта воронка при всей её силе была просто… неоформленной массой. Хаосом без разума. Голодом без цели. А я был целью.

Я не стал атаковать. Атака — это то, чего она ждала. То, чем она питалась.

Вместо этого я начал… отравлять.

Моя некромантия — древняя, сложная, выкованная веками практики — потекла наружу. Я внедрял свою сущность в структуру воронки. Переписывал её «код». Менял правила игры.

Воронка была создана, чтобы поглощать. Но я был создан, чтобы контролировать.

Голоса вокруг меня изменились. Вместо хаотичного крика я услышал замешательство. Вместо голода — страх.

Да. Страх.

Воронка, или то, что служило ей подобием разума, почувствовала угрозу. Не снаружи, а изнутри. Что-то чужое, что-то неправильное, что-то, что нельзя переварить. Меня.

Критическая точка. Ещё немного… и она схлопнется. Но мне нужно выбраться до того, как это произойдёт.

Я потянулся к Ростиславу, который летал неподалеку. И прокричал:

— Сейчас!

Снаружи воронки.

Воронка взбесилась. Её щупальца метались во все стороны, как змеи в припадке. Она чувствовала, что умирает, и пыталась утащить за собой как можно больше.

Кирилл, едва стоявший на ногах, создавал световые барьеры, защищая здание детского сада. Каждый барьер держался секунды и рассыпался. Но он создавал новый. И ещё один. И ещё.

Костомар и Кирилл отбивали щупальца воронки. Скелет использовал оторванную руку как дубинку.

Связанный и беспомощный Саблин смотрел на всё это с открытым ртом.

— Он… он сумасшедший… — бормотал он. — Он же сгорит изнутри… Никто не выживает внутри воронки…

— Заткнись, — огрызнулся Костомар, отбивая очередное щупальце. — Не говори под руку! Хозяин знает, что делает!

— Но…

— Я сказал — заткнись!

И тогда Ростислав почувствовал сигнал.

«Сейчас!»

— Он зовёт! — крикнул призрак. — Держите меня!

Ростислав вмиг изменился. Его призрачное тело вытянулось, превращаясь в полупрозрачный канат. Один конец нырнул в воронку — прямо в её центр, туда, где Святослав боролся за жизнь. Другой обернулся вокруг рук Костомара и Кирилла.

— Тяните! — крикнул Ростислав голосом, который звучал отовсюду и ниоткуда одновременно.

Мертвец и человек упёрлись ногами в землю. И потянули.

Рывок был таким резким, что я на мгновение закрыл глаза.

Или не закрыл, а просто мозг отказался обрабатывать информацию, которую посылали органы чувств. Слишком много всего одновременно: давление, боль, холод, жар, крики душ, рёв воронки, собственный пульс, отдающийся в висках набатным колоколом.

А потом — воздух. Холодный, чистый, восхитительно обычный московский воздух с примесью выхлопных газов и запахом прелой листвы. Я втянул его в лёгкие — жадно, как утопающий, которого выдернули из воды в последний момент.

Полёт был коротким. Секунда, может, две. Достаточно, чтобы понять: я снаружи. Достаточно, чтобы увидеть над собой небо — чёрное, беззвёздное, затянутое московским смогом. Самое прекрасное небо, которое я видел за последнюю тысячу лет.

Приземление вышло жёстким. Я врезался в землю спиной, выбив остатки воздуха из лёгких. Прокатился по мокрой траве, собирая на себя грязь, листья и чью-то забытую пластиковую бутылку. Остановился, уткнувшись лицом в корни старого тополя.

Несколько секунд я просто лежал, не в силах пошевелиться.

Кокон света давно рассыпался — ещё внутри воронки, в тот момент, когда я начал «отравлять» её изнутри. Моя одежда превратилась в обгоревшие лохмотья. Дымилась. Тонкие струйки сизого дыма поднимались от ткани, унося с собой запах палёной шерсти и чего-то химического.

Кожа… о, кожа была отдельной историей. Ожоги первой степени покрывали руки и лицо — эритема (покраснение), лёгкая отёчность, болезненность при прикосновении.

На предплечьях и шее — вторая степень: частичное повреждение дермы (глубокого слоя кожи), волдыри, которые уже начали вздуваться, заполняясь серозной жидкостью. Противное ощущение… как будто кто-то облил тебя кипятком и забыл извиниться.

Каждая клетка тела стонала от боли. Мышцы — от перенапряжения. Кости — от ударов. Нервные окончания — от некротического воздействия. Даже волосы, казалось, болели, хотя это физиологически невозможно — в волосах нет нервов.

Но я был жив.

Это осознание пришло не сразу. Сначала воспринял это просто как факт: сердце бьётся, лёгкие работают, мозг функционирует. Потом пришло понимание: я выбрался. Я сделал невозможное. Я нырнул в некромантическую воронку и вынырнул обратно.

Надо будет записать в мемуары. Глава четырнадцатая: «Как я купался в концентрированной смерти, и что из этого вышло».

А потом я услышал звук. Похожий на вздох. Долгий, протяжный вздох умирающего существа. Существа, которое наконец-то отпустило жизнь — или то, что заменяло ей жизнь.

Я повернул голову, движение далось с трудом, шейные мышцы протестовали, и увидел. Воронка умирала. Сворачивалась сама в себя, как цветок на закате, как морская звезда, выброшенная на берег, как паук, поджимающий лапы в последней агонии. Её щупальца — те самые, что тянулись к детскому саду, к астральному эху детской радости — втягивались обратно в центр. Медленно, неохотно, как будто сопротивляясь неизбежному.

Голоса внутри затихали. Те миллионы душ, что кричали от боли — они замолкали. Один за другим, сотня за сотней, тысяча за тысячей. Как свечи, которые задувает ветер. Как звёзды, которые гаснут на рассвете.

Они уходят. Наконец-то уходят. Туда, куда должны были уйти давным-давно.

Тьма рассеивалась. Гигантская спираль, нависавшая над детским садом, становилась всё меньше и меньше. Двадцать метров. Десять. Пять. Два.

Последний хлопок разорвал тишину. Громкий, оглушительный, как выстрел из пушки. Как гром среди ясного неба. Как последний удар сердца.

И воронки не стало. На её месте осталось только выжженное пятно на земле — идеально круглое, метра три в диаметре. Там, где она касалась земли — в небе-то она была гораздо больше.

Трава почернела и скрутилась. Земля спеклась в подобие стекла. От пятна поднимался пар — или дым, я не мог разобрать в темноте.

Запах озона забивал ноздри. И тишина.

Мёртвая, абсолютная, звенящая тишина. Такая, какая бывает только после катастрофы. Когда всё уже случилось, и мир замирает, пытаясь осознать произошедшее.

— Ох… ре… неть… — голос Костомара прозвучал откуда-то слева. Хриплый, слабый, едва узнаваемый.

Я повернул голову — ещё одно болезненное движение — и увидел его. Вернее, то, что от него осталось.

Мой верный скелет лежал на земле, разобранный на составные части. Череп отдельно, грудная клетка отдельно, руки и ноги — вразброс, как детали конструктора, который уронил нерадивый ребёнок. Зелёные огоньки в глазницах черепа едва тлели — признак критического истощения.

— Держись, — прохрипел я. — Соберём.

— Не… торопись… хозяин… — он попытался пошевелить челюстью. — Тут… уютно…

Ростислава я почти не видел. Призрак стал настолько прозрачным, что сливался с ночным воздухом. Только лёгкое мерцание выдавало его присутствие — как рябь на воде или марево над раскалённым асфальтом.

— Ростислав? — позвал я.

— Здесь… — голос донёсся отовсюду и ниоткуда одновременно. — Еле… держусь… Вытащить тебя… стоило много сил…

— Спасибо.

— Не… благодари… Просто… не умирай в ближайший час… Иначе зря старался…

Кирилл лежал в нескольких метрах от меня — там, где упал после того, как отдал последние силы на поддержание светового щита. Без сознания, но дышал — я видел, как поднимается и опускается его грудь. Медленно, ритмично.

Я заставил себя подползти к нему. Проверил пульс на лучевой артерии — на запястье, у основания большого пальца — шестьдесят восемь ударов в минуту, слабого наполнения, но ритмичный. Зрачки при проверке — одинаковые, реагируют на свет. Кожные покровы бледные, но без синюшности.

Организм Кирилла отключился, чтобы восстановить потраченные ресурсы. Как перегревшийся компьютер, который уходит в аварийную перезагрузку. Опасно, но не смертельно. Через несколько часов придёт в себя. Через сутки будет уже как новенький.

Я откинулся на спину, глядя в ночное небо. Звёзд не было видно — слишком много светового загрязнения, слишком плотные облака. Только чёрная пустота над головой. И где-то далеко, на горизонте виднелось оранжевое зарево московских огней.

Тело болело. Всё тело целиком, без исключений. Мышцы, кости, кожа, внутренние органы — каждая система напоминала о себе отдельным, индивидуальным видом боли. Как оркестр, в котором каждый инструмент играет свою партию страдания.

Несколько мгновений — блаженной, восхитительной тишины. Потом я услышал шаги. Мягкие, почти бесшумные. Шаги человека, который привык двигаться незаметно.

Я повернул голову и увидел его. Из ближайшей тени сгустилась фигура. Высокая, стройная, в чёрном плаще с капюшоном. Капюшон был откинут, открывая лицо.

Пётр Бестужев. Альтруист.

Он выглядел совершенно невредимым. Ни царапины, ни пылинки. Как будто только что вышел из дорогого спа-салона, а не из теневого перехода.

И смотрел на нас, на побоище вокруг с холодным, почти научным любопытством.

— Впечатляюще, — сказал он, не спеша приближаясь. — Должен признать, не ожидал. Уничтожить один из центральных узлов… это требует либо огромной силы, либо безумной храбрости.

Он помолчал, глядя на меня. Потом продолжил:

— Судя по твоему состоянию — второе.

Он остановился в нескольких метрах от меня. Посмотрел сверху вниз — спокойно, оценивающе.

— Но всё равно — глупо. Я же предупреждал. Вы не имеете права трогать наши воронки, — заявил он.

Я попытался подняться. Тело протестовало, ибо каждая мышца, каждый сустав кричал от боли. Но я всё-таки приподнялся на локте.

— А вы… — голос звучал хрипло, но я заставил себя говорить чётко, — не имеете права ставить свои игрушки над детскими садами. Предлагаю компромисс — я перестану их ломать, когда вы расскажете, на хрена вам всё это нужно.

Альтруист чуть наклонил голову. В его глазах мелькнуло что-то похожее на удивление.

— Ты торгуешься? Сейчас? В твоём положении?

— А почему нет? — я пожал плечами, морщась от боли. — Лёжа на земле, в окружении полумёртвой команды — идеальное время для переговоров, нет?

Он усмехнулся. Холодно, без веселья.

— Ты не в том положении, чтобы задавать вопросы, некромант. Ты слаб. Твоя команда разбита. Твой пленник, — он кивнул на Саблина, — бесполезен. А я… — пауза, — я в ярости.

— В ярости? — я выдал усмешку. — Потому что я сломал твою дорогую игрушку? Бедняжка. Может, хочешь, чтобы я и тебе нос сломал, как твоему метаморфу?

Я кивнул на Саблина, который вжался в стену, пытаясь стать как можно незаметнее.

Улыбка сползла с лица Альтруиста. Мгновенная трансформация из вежливого аристократа в холодного хищника. Глаза потемнели. Челюсть напряглась. Вокруг его рук начала сгущаться тьма, видимая даже без некромантического зрения.

— Ты перешёл черту, Пирогов, — голос стал ледяным. — Я пытался действовать цивилизованно. Предупреждал. Давал шансы отступить. Но ты, похоже, не понимаешь слов.

— Слова — не мой сильный предмет, — согласился я. — Я больше по практике.

— Тогда придётся объяснять силой.

Он сделал шаг вперёд. Тьма вокруг его рук уплотнилась, принимая форму когтей — длинных, изогнутых, похожих на лезвия.

— Давай драться, некромант. Посмотрим, насколько ты хорош, когда на кону твоя жизнь, а не чужая воронка.

Отлично. Просто великолепно. Мастер теневой магии против выдохшегося некроманта с такой же командой. Соотношение сил — как у муравья против ботинка.

Но выбора не было.

Я медленно, специально с кряхтением, поднялся на ноги.

Тело протестовало. Каждое движение отдавалось болью. Голова кружилась — гипогликемия (низкий уровень сахара в крови), вероятно, на фоне магического истощения. Руки дрожали.

Но я встал. Огляделся. Моя команда — полумёртвая, разбросанная по земле. Костомар — в буквальном смысле по частям. Ростислав — почти невидимый. Кирилл — без сознания.

Помощи ждать неоткуда.

Я посмотрел на Альтруиста. На тьму, сочащуюся из его рук. На холодную уверенность в его глазах. И вздохнул.

— Ну бли-и-ин… — протянул я с вселенской усталостью в голосе. — Мы же все и так устали. Полночи воевали с дурацкой воронкой, чуть не умерли раз пятнадцать, а он ещё и драться лезет. Никакого уважения к чужому труду.

Альтруист моргнул. Кажется, он ожидал страха. Или мольбы. Или хотя бы паники.

Вместо этого он получил усталое ворчание.

— Ты… — он замолчал, подбирая слова. — Ты понимаешь, что я сейчас тебя убью?

— Понимаю, — кивнул я. — Но прежде чем ты начнёшь — можно вопрос?

— Вопрос?

— Да. Один. Маленький. Не займёт много времени.

Он смотрел на меня с недоумением. Наверное, думал, что я тяну время. И был прав.

— Говори.