Проклятый Лекарь. Том 5

Глава 6

Рудаков глубоко вдохнул, явно мысленно считая до десяти, потом начал совещание:

— Итак, начнём с разбора вчерашних косяков. А их было немало! Костик!

Молодой ординатор вздрогнул:

— Да, Фёдор Андреевич?

— Почему история болезни Петрова не была вовремя заполнена? Пациент поступил ещё позавчера, а эпикриз до сих пор не готов!

— Я… я заполнил, просто ещё не успел внести в компьютер…

— Никаких «просто»! — Рудаков стукнул кулаком по столу так, что подпрыгнули стаканы. — Это непрофессионализм! Вы врач или студент-первокурсник? Если не способны вести элементарную документацию, может, вам стоит сменить профессию? Дворником устроиться, например? Там документов не требуется!

Костик покраснел как рак, опустил голову.

Унижение как метод управления. Классика слабых руководителей. Не можешь заслужить уважение — внушай страх. Только вот страх — плохой мотиватор. Рано или поздно он превращается в ненависть.

— Соколова! — Рудаков переключился на следующую жертву.

— Да? — Варвара подняла подбородок, готовая к бою.

— Ваш пациент в десятой палате жаловался на боли. Почему анальгетики были введены с опозданием на час? ЧАС, Соколова! Человек час мучился из-за вашей халатности!

— Потому что я консультировала экстренного больного в приёмном покое! У него был острый коронарный синдром — предынфарктное состояние, нужна была срочная помощь!

— Плевать мне на ваши оправдания! — заорал Рудаков. — У вас есть плановые пациенты! Они — ваш приоритет! Если не можете справляться с несколькими больными одновременно, идите в сельскую амбулаторию! Там один пациент в день, как раз для ваших куцых способностей!

Варвара сжала кулаки под столом. Я видел, как побелели костяшки пальцев.

Она была готова взорваться. Ещё немного, и полетят тарелки. Или скальпели.

— Доктор Мельников! — Рудаков нашёл новую мишень.

Мельников — пожилой врач с сорокалетним стажем — устало поднял голову:

— Слушаю, Фёдор Андреевич.

— Ваш почерк в назначениях — это позор! Медсёстры не могут разобрать, что вы написали! Вчера чуть не ввели вместо преднизолона прозерин. Это могло убить пациента!

— Фёдор Андреевич, мне шестьдесят восемь лет, руки дрожат, артрит…

— Тогда на пенсию! — рявкнул Рудаков. — Нечего занимать место, если не можете выполнять простейшие функции! Молодым дорогу надо давать!

Он только что оскорбил заслуженного врача, который спас тысячи жизней. Мельников работал ещё при царе-горохе, получил орден за работу во время эпидемии холеры. А этот выскочка смеет его унижать?

— Глафира Степановна! — Рудаков добрался до старшей медсестры.

Пожилая женщина вздрогнула:

— Да, Фёдор Андреевич?

— Почему перевязочный материал не был вовремя заказан? Мы вчера делали перевязки старыми бинтами! СТАРЫМИ! Это антисанитария! Нарушение всех протоколов!

— Но я же подавала заявку неделю назад! Вот копия! — она достала бумагу. — Снабжение задержало поставку!

— Значит, плохо контролировали! Нужно было звонить, требовать, ехать на склад! Из-за вашей халатности мы подвергали пациентов риску инфекции! Если не справляетесь — тоже уступите место молодым!

Глафира Степановна всхлипнула. По её щеке покатилась слеза.

Довёл до слёз женщину, которая старше его матери. Это уже за гранью. Хватит.

Во время этого спектакля унижения я чувствовал, как во мне поднимается холодная ярость. Не горячая эмоциональная злость, а ледяное презрение к этому ничтожеству в дорогом костюме.

Мелкий человек получил власть и теперь топчет всех, кто не может дать отпор.

Классический комплекс неполноценности. Наверняка в детстве его били, вот он и отыгрывается на подчинённых.

Рудаков тем временем уже открыл рот, чтобы наброситься на следующую жертву — молоденькую медсестру Катю, которая сжалась в комок на краю стола.

— Так, СТОП! — я произнёс это громко и чётко, вкладывая в голос всю силу некромантского авторитета. — ПРЕКРАТИ!

Эффект был как от взрыва. Мгновенная, звенящая тишина. Все головы повернулись ко мне. Даже муха, которая кружила над столом, замерла в воздухе.

Рудаков застыл с открытым ртом, из которого так и не вылетело очередное оскорбление.

Я встал. Медленно и величественно. Опёрся руками о стол и посмотрел Рудакову прямо в глаза. В моём взгляде был весь холод некромантских глубин, вся власть над жизнью и смертью, которую я познал.

— Фёдор Андреевич, — произнёс я тихо, но так, что услышали все. — Вы сейчас же прекратите этот балаган. Немедленно.

— Как вы смеете… — сдавленно начал он.

— МОЛЧАТЬ! — я повысил голос, и окна задребезжали. — Вы превратили утреннюю планерку в сеанс публичных унижений! Это не управление, это садизм!

— Я заместитель главврача! Я имею право…

— Вы имеете право руководить, а не унижать! Вы имеете право учить, а не оскорблять! Вы имеете право требовать профессионализма, а не топтать человеческое достоинство!

Я обвёл взглядом притихших коллег и продолжил:

— Посмотрите на них! Это врачи и медсёстры с многолетним стажем! Люди, которые спасают жизни! А вы обращаетесь с ними как с рабами!

— Я требую дисциплины!

— Нет, вы требуете подчинения! Это разные вещи! Дисциплина строится на уважении, а вы строите её на страхе!

Рудаков побагровел. Казалось, ещё секунда — и у него случится инсульт.

— Вы… вы зарываетесь, Пирогов. Граф Бестужев узнает! Я ему позвоню!

— Звоните, — я усмехнулся. — Расскажите ему, что не справляетесь с управлением отделения и терроризируете подчинённых. Уверен, ему будет интересно узнать, что из-за вас лучшие врачи хотят уволиться.

— Откуда вы…

— Я много чего знаю, Фёдор Андреевич. Например, знаю, что три медсестры подали заявления об увольнении за последнюю неделю. Знаю, что текучка кадров выросла после вашего назначения. Знаю, что пациенты жалуются на нервозность персонала.

Я сделал паузу для эффекта:

— И знаю, что граф Бестужев очень недоволен атмосферой в отделении. Его дочь вчера была здесь и видела ваши методы. Как думаете, что она расскажет отцу?

При упоминании графа Рудаков побледнел.

— А теперь, — я выпрямился, — у меня есть предложение. Либо вы меняете методы управления и начинаете уважать коллег. Либо я найду способы с вами справиться. Выбор за вами.

В этот момент дверь ординаторской открылась.

На пороге стоял главврач Сомов собственной персоной.

— Что здесь происходит? — спросил он, оглядывая застывшую сцену. — Почему такая тишина? Я из коридора слышал крики.

Вот это да. Появился в самый подходящий момент. Или это не случайность? Может, кто-то его позвал?

Все молчали. Рудаков открывал и закрывал рот как рыба на берегу. Остальные боялись даже пошевелиться.

— Я жду объяснений, — холодно произнёс Сомов.

Сомов стоял в дверном проеме, окидывая взглядом застывшую картину. Его брови были нахмурены, а в глазах читалось недоумение и раздражение.

При виде главврача Рудаков мгновенно сник. Вся его напыщенность испарилась, как утренний туман. Плечи опустились, спина сгорбилась, он стал похож на провинившегося школьника перед директором.

Вот и вся его храбрость. Перед подчинёнными — лев, перед начальством — мышь. Классический офисный тиран.

— Я жду объяснений, — повторил Сомов, входя в ординаторскую. — Из коридора были слышны крики. Что здесь происходит?

Могу сейчас добить Рудакова. Рассказать Сомову про его методы управления, про унижения, про слёзы медсестёр. Но… это будет подло. Бить лежачего не в моём стиле. К тому же живой и напуганный Рудаков может быть полезнее мёртвого.

— Мы обсуждали сложный диагностический случай, — спокойно сказал я, вставая. — Пациент Мирошниченко, цирроз печени с неясной этиологией. Возникли разногласия по поводу тактики лечения. Фёдор Андреевич настаивал на одном подходе, я предлагал другой. Дискуссия получилась эмоциональной.

Сомов перевёл взгляд на меня, и в его глазах мелькнуло удивление:

— Пирогов? Не ожидал вас увидеть на утренней планёрке. Вы же обычно… занимаетесь своими делами.

— Решил вернуться к регулярному участию в жизни отделения, — ответил я. — Всё-таки я — часть коллектива.

— Похвально, — Сомов кивнул. — И как, удалось прийти к консенсусу по пациенту?

— Мы как раз обсуждали финальное решение, — решился ответить Рудаков, наконец обретя голос. — Доктор Пирогов предложил интересную схему лечения. Мы… мы рассматриваем её применение.

Умно. Подыграл, чтобы не выглядеть полным идиотом. Может, он не совсем безнадёжен.

Сомов окинул взглядом притихших врачей и медсестёр:

— Ну раз Пирогов здесь и участвует в процессе, значит, всё в порядке. Можете продолжать. Я в своём кабинете, если что.

Он развернулся и вышел, оставив за собой ошеломлённую тишину.

Дверь за Сомовым закрылась, и все выдохнули. Рудаков выглядел как человек, которого в последнюю секунду вытащили из-под гильотины.

Я сел обратно и сложил руки на столе:

— Фёдор Андреевич, давайте поговорим о том, какой должна быть здоровая атмосфера в коллективе.

— Я… я слушаю, — он сглотнул.

— Первое — уважение. К каждому сотруднику, независимо от возраста, стажа и должности. Медсестра-стажёр заслуживает такого же уважения, как и заведующий отделением.

— Но дисциплина…

— Дисциплина строится не на страхе, а на взаимном уважении и профессионализме. Когда люди понимают важность своей работы и чувствуют себя частью команды, они работают лучше.

Я обвёл взглядом собравшихся:

— Второе — конструктивная критика вместо унижений. Если кто-то ошибся, нужно объяснить, в чём ошибка и как её избежать в будущем. А не кричать про дворников и сельские амбулатории.

Костик и Варвара закивали. Даже старая Глафира Степановна подняла голову и посмотрела на меня с надеждой.

— Третье — командная работа. Мы все здесь для одного — спасать жизни. Это наша главная задача. Всё остальное — бюрократия, отчёты, показатели — вторично.

Высокопарно звучит. Но им нужна надежда. Нужно поверить, что всё может быть иначе.

— И последнее, Фёдор Андреевич, — я посмотрел прямо на Рудакова. — Если атмосфера в отделении не улучшится, если унижения продолжатся, я сделаю всё, чтобы вас здесь не было. У меня есть связи, есть репутация, и главное — есть поддержка коллектива. Выбор за вами.

Рудаков побледнел ещё больше:

— Я… я понял. Буду работать над собой.

— Вот и отлично. Планёрка окончена. Всем хорошего рабочего дня.

Рудаков встал первым, понурив голову, и быстро вышел из ординаторской.

Сломался. Теперь он у меня в кармане. Будет шёлковым, по крайней мере — какое-то время.

Как только дверь за Рудаковым закрылась, ординаторская взорвалась аплодисментами.

— Браво, Святослав! — закричал Костик, хлопая как сумасшедший. — Ты ему показал!

— Свят, ты был великолепен! — Варвара даже вскочила со стула. — Как ты его уделал! «Дисциплина строится на уважении»! Гениально!

— Спасибо вам, милый доктор, — Глафира Степановна утирала слёзы. — Я уже думала увольняться. В мои годы такое терпеть… А вы за нас заступились.

Даже старый доктор Мельников кивнул одобрительно:

— Правильно сказали, коллега. Давно пора было поставить зарвавшегося мальчишку на место.

— Тише, тише! — я поднял руки, призывая к спокойствию. — Не нужно устраивать революцию. Мы все профессионалы и должны вести себя соответственно. Рудаков остаётся заместителем главврача, просто теперь, надеюсь, изменит методы управления.

— Но если не изменит… — начал Костик.

— Если не изменит, тогда примем меры. А пока — работаем как обычно. У всех есть пациенты, давайте не будем о них забывать.

Революция — это хорошо. Но эволюция надежнее. Пусть Рудаков постепенно меняется под давлением. Если резко его убрать, на его место может прийти кто-то ещё хуже.

Все начали расходиться, обсуждая произошедшее. Я слышал обрывки разговоров:

— Вы видели его лицо, когда Пирогов про графа сказал?

— А как Сомов отреагировал! «Раз Пирогов здесь, значит, всё в порядке»!

— Может, Пирогов станет нашим новым завотделением?

Слухи уже пошли. К вечеру вся больница будет знать, что я поставил Рудакова на место. Репутация растёт.

Первым делом я решил проверить Белозерова. Прошло уже тридцать шесть часов с начала лечения пенициллином, должен быть видимый прогресс.

В палате хирургического отделения я застал снова целый консилиум. Ильюшин, профессор Карпов и те двое ассистентов стояли у кровати пациента с ошарашенными лицами.

Как будто специально собираются перед моим приходом.

Может, так и есть?

Даже забавно будет узнать, что они следят из-за двери за мной. Потом прячась бегут по отделению и наконец встают возле пациента, шепча друг другу: «Идет! Идет!»

— Святослав Игоревич! — воскликнул Ильюшин, увидев меня. — Вы гений! Посмотрите!

Белозеров сидел в кровати и улыбался. Опухоль уменьшилась вдвое, кожа над ней порозовела, свищи начали затягиваться.

— Как самочувствие, Михаил Степанович? — спросил я, подходя к кровати.

— Отлично, доктор! — он даже голос обрёл, раньше говорил с трудом из-за сдавления гортани. — Могу глотать, могу говорить! Это чудо!

Профессор Карпов повернулся ко мне:

— Пирогов, признаю, я был неправ. Ваш диагноз оказался точным. Актиномикоз, кто бы мог подумать! За тридцать лет практики видел его дважды, и то не в такой форме.

— Главное, что пациент выздоравливает, — сдержанно ответил я.

На самом деле главное, что я сейчас получу свою порцию Живы. Вот и весь цинизм ситуации. Белозеров — богатый купец, его благодарность должна быть соответствующей.

И действительно, в следующую секунду я почувствовал мощный приток энергии. Пятнадцать процентов Живы влились в Сосуд. Итого стало пятьдесят пять процентов — больше половины!

— Спасибо вам, доктор! — Белозеров схватил мою руку обеими ладонями. — Вы спасли мне жизнь! Я уже прощался с семьёй, завещание написал! А вы… вы вернули меня с того света!

— Не преувеличивайте, Михаил Степанович. Вы были больны, а не при смерти.

— Всё равно! Чем я могу отблагодарить? Деньги? Связи? У меня есть влияние в купеческой гильдии!

— Ваше выздоровление — лучшая благодарность. Продолжайте приём антибиотиков по схеме, через неделю выпишетесь домой.

— Неделю? Всего неделю? — он не мог поверить. — Какое счастье!

Выходя из палаты, я заметил, как следом прошмыгнул Ильюшин. Он выглядел возбуждённым и довольным. Глазки бегали туда-сюда.

— Святослав Игоревич! Хорошо, что сами пришли, а то я как раз собирался вас искать.

— Слушаю вас, — кивнул я.

— Карпов признал вашу правоту, весь хирургический департамент в восторге от вашей диагностики. Вы теперь легенда!

Преувеличивает, конечно. Но для репутации полезно. Пусть рассказывают, обрастает подробностями. Мифы иногда полезнее правды.

— Рад, что всё хорошо закончилось.

— И я, разумеется, выполню свою часть сделки! — Ильюшин потёр руки с видом карточного шулера перед большой игрой. — Давайте вашего барона! Прооперирую в лучшем виде! Будет ювелирная работа! Извлеку все осколки до последней металлической пылинки!

— Уверены, что справитесь? — специально взял его на слабо, чтобы работал ещё лучше. После этих моих слов он прооперирует Долгорукова по высшему разряду. — Там же старое ранение, много рубцовой ткани.

— Святослав Игоревич! — Ильюшин даже обиделся. — Вы сомневаетесь в моих способностях? Я оперировал генералов с осколочными ранениями после Афганской войны! Вытаскивал пули, расположенные в сантиметре от сердца! Ваш барон для меня — лёгкая разминка!

— Тогда он ваш. Палата двести двенадцать, барон Долгоруков. Можете забирать хоть сейчас.

— Сейчас подготовим, возьмём анализы, сделаем разметку. Завтра в восемь утра — операция. К обеду ваш барон будет здоров как бык!

— Договорились. Я пойду предупрежу его.

— И Святослав Игоревич… — Ильюшин понизил голос. — Если будут ещё сложные случаи — обращайтесь. После истории с Белозеровым я готов оперировать любого вашего пациента. Бесплатно.

Отлично. Долгоруков получит свою операцию, станет мне должен по гроб жизни. Ещё один аристократ в копилку связей.

В палате номер двести двенадцать я застал необычную картину. Барон Долгоруков сидел на кровати по-турецки, окружённый листками бумаги. На каждом листке — женское имя и какие-то пометки. Сам он яростно что-то записывал в блокноте, периодически сверяясь с телефоном.

— Что это? Мемуары пишешь? — спросил я.

— Список подозреваемых! — он поднял голову. — Всех женщин, которые могли меня приворожить! Уже двадцать три кандидатки!

— Двадцать три? Ты что, Казанова московский?

— Я просто пользуюсь популярностью у дам, — он пожал плечами. — Молодой барон, холостой, с приличным состоянием. Конечно, они на меня вешаются!

И скромный к тому же. Впрочем, он прав: для московских невест он — лакомый кусочек. Титул, деньги, связи. Идеальный жених.

— У меня для тебя новости. Хорошие. Завтра операция. Лучший хирург Москвы извлечёт все осколки из твоего плеча.

— А? — Долгоруков даже не поднял головы от списка. — Операция? Да-да, хорошо. Слушай, а как думаешь, графиня Оболенская способна на приворот? Она вроде тихая, но взгляд у неё странный…

— Ты меня слышал? Завтра избавишься от болей в плече!

— Угу, отлично. А купчиха Вольская? Она точно что-то знает про магию, у неё бабка ведьмой была…

Он совсем помешался на этом расследовании. Приворотное зелье оставило психологическую травму. Теперь он параноик. Временно, конечно. Не зря я его оставил под своим присмотром.

С этим нужно разбираться.

— Слушай, у меня есть план получше, — сказал я. — Вместо того чтобы гадать, кто тебя приворожил, устрой ловушку.

— Ловушку? — он наконец оторвался от списка.

— Дай клич, что серьёзно заболел. Что лежишь при смерти в больнице. Первые, кто прибегут к тебе, вероятнее всего, и есть те самые влюблённые. Или та, кто приворожила.

Долгоруков аж подпрыгнул.

— Свят, ты гений! — воскликнул он. — Точно! Если кто-то меня приворожил, она обязательно прибежит проверить свою жертву!

— Вот именно. Пусти слух, что у тебя обнаружили что-то серьёзное. Опухоль мозга, например.

— Или чахотка! Романтично умирать от чахотки!

— Это туберкулёз, между прочим. И не особо романтично — кровавый кашель и истощение.

— Ладно, пусть будет опухоль. Я сейчас же начну звонить! Вечером половина Москвы будет знать, что я умираю!

Внезапно я почувствовал небольшой приток Живы — один процент. Мелочь, но приятно.

Даже за совет по любовным интригам Жива капает. Может, открыть брачное агентство? «Некромант-сваха, оживлю вашу личную жизнь».

Выйдя от Долгорукова, я достал телефон. Нужно было позвонить Анне Бестужевой, узнать детали по клинике.

Она взяла трубку после первого гудка:

— Святослав! Я ждала твоего звонка!

— Добрый день, Анна. Как дела с организацией моего визита в клинику?

— Отец ещё не со всем разобрался. Бумаги, формальности, сам понимаешь. Но он просил передать — ждёт тебя в кабинете главврача после обеда. В три часа тебя устроит?

— Вполне. Адрес?

— Улица Неглинная, дом семнадцать. Кабинет триста двенадцать. Скажешь на входе, что к графу Бестужеву, тебя пропустят.

— Понял, буду.

— И Святослав… — её голос стал мягче. — После встречи с отцом, может, поужинаем? Я знаю прекрасный ресторан…

— Посмотрим, как пойдёт встреча. Возможно, будет много работы.

— Ты слишком серьёзный! Но мне это нравится. До встречи!

Она отключилась. Настойчивая девушка.

На часах было одиннадцать. До встречи с графом ещё четыре часа. Можно заняться другими делами.

Проверю-ка Красникова. За всей суетой с метаморфами и Морозовыми совсем выпустил из поля зрения парня в коме. Я поглядывал одним глазом за его показателями, но они были неизменны. Пришло время его навестить…

Кирилл Красников, двадцать восемь лет, лежал в коме уже две недели после странного происшествия. Я спас его дефибриллятором, когда его сердце остановилось, но вывести из комы так и не удалось. Все показатели были стабильны, но сознания не было.

В палате интенсивной терапии было тихо и прохладно. Мерное попискивание мониторов создавало странную, почти гипнотическую мелодию.

Красников лежал на функциональной кровати, подключённый к системам жизнеобеспечения. Капельница с физраствором, датчики на груди, кислородная маска на лице.

— Как он? — спросил я дежурную медсестру.

— Без изменений, доктор. Витальные функции стабильны, но реакции на раздражители нет.

— Понятно. Я осмотрю его. Можете идти, я позову, если что.

— Хорошо, доктор. Я в сестринской, если понадоблюсь.

Медсестра кивнула и вышла.

Красников… Красников был другим.

Я подошел ближе, всматриваясь в энергетические потоки его тела. То, что я увидел, заставило меня замереть от изумления.

Картина была точно такой же, как у трупов в морге! Но как это возможно? Он же живой! Сердце бьётся, мониторы показывают активность!

Я всмотрелся внимательнее. И тут меня словно ударило током от понимания.

Живая и мёртвая энергии в нём не просто сосуществовали — они сплелись! Как две змеи в брачном танце, как спираль ДНК, как Инь и Ян. Золотистая Жива и чёрная некромантская энергия образовали единый узор, единую структуру.

Он застрял между жизнью и смертью. Не живой и не мёртвый. И то, и другое одновременно. Как такое вообще возможно?

Я отключил некромантское зрение и задумался. В талмудах по некромантии такого не описывали. Человек либо живой, либо мёртвый. Третьего не дано. Это аксиома. Закон природы.

Но Красников каким-то образом нарушил этот закон.

Стоп.

А я?

Я ведь тоже живой и мёртвый одновременно. Некромант в теле живого человека. Две сущности в одном теле. Может, поэтому я и вижу его состояние? Подобное видит подобное?

Я снова активировал некромантское зрение и посмотрел на свою руку. Точно — та же привычная картина! Золотистое и черное, сплетённые воедино! Я её часто наблюдал, но не предавал ей значения.

Мы одинаковые. Только я в сознании, а он — нет. Почему?

Ответ пришёл сразу. Я — некромант. Я умею управлять обеими энергиями. Учился этому столетиями.

А Красников — обычный человек. Он не может контролировать этот баланс, поэтому его сознание заблокировано.

Но если я могу управлять обеими энергиями…

Безумная идея начала формироваться в голове.

А что если попробовать разделить энергии?

Это было безумием. Я никогда такого не делал. Никто никогда такого не делал. В талмудах по некромантии об этом не писали.

Риски были огромны. Я мог убить его окончательно. Или превратить в нежить. Или создать что-то… непредсказуемое.

Но с другой стороны, парень и так уже столько времени в коме. Врачи сдались. Ещё неделя-две, и его отключат от аппаратов, чтобы он попытался самостоятельно прийти в себя. И там всё же шансы пятьдесят на пятьдесят.

А этот метод может сработать.

Я огляделся. Палата была изолированная, с отдельным входом. Окна выходили во внутренний двор. Камер наблюдения здесь не было — пациенты в коме не буйствуют.

Была не была. Если получится — спасу человека и получу уникальный опыт. Если нет… ну, он и так почти труп.

Я подошёл к двери, запер её изнутри на щеколду. Нельзя, чтобы кто-то вошёл в самый неподходящий момент.

Вернулся к кровати, положил руки на грудь Красникова:

— Ладно, парень. Сейчас будет… интересно. Честно говоря, понятия не имею, что произойдёт. Но попробовать стоит. Ты же не хочешь овощем остаться?

Конечно, он не ответил. Но мне показалось, что веки чуть дрогнули.

Я начал медленно, осторожно вливать некромантскую энергию. Тонкой струйкой, как делал это с трупами в прошлой жизни. Чёрная энергия потекла из моих рук в тело Красникова.

Эффект проявился сразу. Мёртвая составляющая в нем откликнулась, начала подниматься навстречу моей энергии. Как металлические опилки к магниту.

Тело Красникова дёрнулось. Веки затрепетали. Мониторы запищали тревожно — пульс подскочил до ста, потом до ста двадцати.

Работает! Мёртвая энергия отзывается!

Я усилил поток. Некромантская сила заполняла его, поднимая и вытягивая мёртвую составляющую. Она отделялась от живой, как масло от воды.

Красников выгнулся. Его руки поднялись, пальцы скрючились. Это было похоже на поднятие зомби — то же неестественное движение, та же судорога мышц.

Ещё немного, и он станет нежитью. Сейчас!

На середине процесса, когда мёртвая энергия была почти вытянута, я резко переключился. Прекратил некромантский поток и ударил Живой.

Десять процентов из Сосуда — мощный, концентрированный поток жизненной силы. Как удар дефибриллятора, только энергетический.

Эффект был как от взрыва.

Красников выгнулся дугой, почти левитируя над кроватью. Мониторы взвыли всеми сиренами — пульс двести десять! Давление двести на сто двадцать! Сатурация упала до восьмидесяти!

— Держись, чёрт возьми! — я вцепился в его плечи, продолжая вливать Живу.

Его тело тряслось, как в эпилептическом припадке. Капельница вырвалась из вены, кровь брызнула на простыни. Кислородная маска слетела.

Слишком много энергии! Организм не справляется!

Но останавливаться было поздно. Я продолжал замещать мёртвую энергию живой. Это было как переливание крови — выкачиваешь плохую, вливаешь хорошую. Только в энергетическом плане.

И вдруг…

Всё прекратилось.

Красников упал на кровать. Мониторы показывали нормальные значения. Пульс восемьдесят. Давление сто тридцать на восемьдесят. Сатурация девяносто пять.

А потом…

Его глаза открылись.