Проклятый Лекарь. Том 2

Глава 9

Мы с Сомовым вошли в палату номер тридцать три. Здесь повисла напряжённая атмосфера.

Сама палата была обставлена дорого, но безжизненно. Занавески плотно задёрнуты, словно кто-то пытался отгородиться от мира.

У окна сидела полная женщина в дорогом платье — супруга графа Акропольского, рядом стояли двое их взрослых детей. Все трое выглядели так, словно не спали несколько ночей.

Жена графа — с красными, опухшими глазами и размазанной косметикой, сын — пытался выглядеть главой семьи, но с дрожащими руками, дочь — молча вцепилась в платок.

На кровати лежал человек, которого я с трудом узнал.

В моей памяти он остался громогласным, краснолицым мужчиной, полным жизни и спеси. Человеком, который одним словом мог стереть оппонента в порошок.

Сейчас передо мной же на подушках лежал сдувшийся, высохший старик. Кожа пепельного цвета, взгляд потухший, руки бессильно лежали поверх одеяла.

Болезнь не просто подточила его, она выпила из него всю его самоуверенность. Это последствия операции так сказались? Не похоже…

— А, доктор Пирогов, — граф Акропольский повернул голову в мою сторону. Движение было вялым, словно требовало огромных усилий. — Забавно, не правда ли? В прошлый раз я вас прогнал, а теперь прошу о помощи.

— Карма имеет привычку возвращаться, — заметил я, подходя к кровати. — Но я не из тех, кто отказывает в помощи из-за старых обид.

Я не из тех, кто отказывает в помощи в принципе. По крайней мере в этом мире.

Особенно когда передо мной шанс получить ту благодарность, которую ты мне задолжал. Я пришёл не прощать. Я пришёл взыскивать долг.

— Расскажите о симптомах, — я присел на стул рядом с кроватью. — Когда всё началось?

Акропольский закрыл глаза, собираясь с мыслями.

— После операции. Сначала думал — просто усталость. Но потом начались… странности.

— Какие именно?

— Дежавю, — он открыл глаза и посмотрел на меня. — Постоянное чувство, что я уже видел этот момент. Вот сейчас, например, мне кажется, что мы уже сидели так же, говорили те же слова. Я знаю, какое слово вы скажете следующим. Это сводит с ума.

— Что ещё? — я делал пометки в блокноте.

— Запахи, — Акропольский поморщился. — Чувствую запахи, которых нет. То горелой резины, то тухлых яиц. Я ищу источник, открываю окна, кричу на прислугу… Но запах не снаружи. Он внутри моей головы!

Его жена всхлипнула.

— Он ночами не спит, доктор. Ходит по дому, что-то бормочет. Разговаривает с кем-то, кого нет в комнате. А днём лежит как… как неживой. Он стал чужим, — пояснила она.

Дежавю. Обонятельные галлюцинации. Изменения личности. Всё это кричало об одном. Очаг раздражения в височной доле головного мозга. Эпилепсия височной доли. Но почему? С чего бы ей начаться у здорового мужчины?

Я повернулся к Сомову:

— Пётр Александрович, поднимите, пожалуйста, протокол той операции. И всю историю последующего лечения. Меня интересует абсолютно всё: от анестезиологической карты до списка препаратов, которые ему давали при выписке.

Сомов удивлённо моргнул, но кивнул. А я снова повернулся к семье Акропольского.

— Операцию тогда провели чисто, — сказал я тоном, не терпящим возражений. Я констатировал факт, а не задавал вопрос. — Кровотечение остановили, аневризму клипировали. Гипоксии мозга, которая могла бы вызвать такие симптомы, не было. Я видел его состояние сразу после операции — он был чист. Вопрос в другом: что было после выписки?

— Да, всё так, — поспешно подтвердил сын. — Хирурги сказали, что вы гений. Отец быстро восстановился. А потом… вот это началось.

Разрыв аневризмы. Операция, которую, по сути, провёл я, хоть и не без вмешательства чужих рук. И эпилепсия височной доли.

Прямой анатомической связи — никакой.

Сомов и другие видели бы в этом трагическое, но совпадение. Две разные болезни у одного пациента. Я же видел следствие.

Нелепое, нелогичное, но единственно возможное. Где-то в истории этой блестяще проведённой операции и, что более вероятно, в последующем рутинном лечении скрывался дьявол.

И я собирался его найти.

Это будет сложный диагноз. А сложный диагноз, когда его ставишь, всегда приносит очень, очень щедрую порцию Живы. Проценты по долгу графа Акропольского будут высокими.

Я встал и начал осмотр.

Активировал некро-зрение. Потоки Живы в теле Акропольского были странными.

Картина была необычной. Это не был блок, как при тромбе, или утечка энергии, как при аневризме. Все каналы были целы, но сама энергия текла неправильно. Словно кто-то взял идеально работающий механизм и сбил ему калибровку.

Или, что точнее, внёс вирус в его операционную систему. Интересно.

Я методично, холодно, почти не обращая внимания на оцепеневшую от страха семью провёл физический осмотр.

— Рефлексы в норме, — сообщил я, проверяя коленный рефлекс коротким, точным ударом молоточка. — Зрачки реагируют на свет адекватно. Признаков грубого очагового поражения нет.

— Наши врачи говорят, что это могут быть последствия операции, — осторожно вставил Сомов. — Возможно, отложенная реакция на наркоз… или, — Сомов поморщился, — ранняя стадия деменции, спровоцированная стрессом.

Последствия наркоза? Постоперационный стресс?

Обычные отговорки для диагностов, которые не могут найти реальную причину. Ребёнок может капризничать из-за стресса. А взрослый мужчина со специфическими, очаговыми неврологическими симптомами, вроде обонятельных галлюцинаций, имеет проблему, а не «плохое настроение».

— Сомневаюсь, — я покачал головой, выпрямляясь. — Стресс не вызывает фантомный запах горелой резины, Пётр Александрович. И реакция на наркоз не провоцирует приступы дежавю спустя три недели. Симптомы указывают на чёткую локализацию — височная доля. Нужна МРТ головного мозга.

— МРТ? — переспросила жена, её голос дрогнул. — Но ведь уже делали компьютерную томографию!

— Когда?

— Неделю назад. Нас заверили, что там всё абсолютно чисто.

Очень интересно.

Система жизнеобеспечения кричит «ошибка», но сканирование «железа» показывает, что всё в порядке. Это означало одно из двух: либо предыдущие радиологи — слепые идиоты, которые пропустили опухоль или зону ишемии, либо проблема не в «железе». Проблема в «программном обеспечении».

— Сделаем повторно, — решил я. — Магнитно-резонансную томографию, с контрастом. Это более точное исследование. И полный спектр анализов крови. Включая токсикологию.

— Вы думаете… меня отравили? — Акропольский попытался усмехнуться, но получилось жалко и испуганно.

— Я думаю, что нужно исключить все возможные варианты, — дипломатично ответил я, не давая ему никакой определённости. — Пока я не увижу результаты всех исследований, не буду ничего утверждать.

Мы вышли из палаты, оставив семью в гнетущем, тревожном ожидании.

— Что думаете? — спросил Сомов, когда мы отошли на достаточное расстояние.

— Пока рано говорить, — уклончиво ответил я. — Но картина крайне нетипичная. Посмотрим, что покажут анализы и наша МРТ.

А пока пусть помаринуется.

Столовая встретила меня непривычной тишиной.

Обычный обеденный гул разговоров и звон приборов стих так, словно кто-то выкрутил ручку громкости на ноль. Десятки глаз проследили мой путь к раздаче.

Атмосфера была как в дешёвом вестерне, когда в салун входит чужак, и руки всех завсегдатаев медленно опускаются к кобурам.

Что за цирк?

Я быстро осмотрел помещение и тут же нашёл источник аномалии.

В углу, в центре своей обычной свиты подхалимов, восседал Михаил Волконский. На его лице была такая самодовольная, торжествующая усмешка, что всё сразу стало ясно.

Ах ты ж… Вернулся-таки.

Видимо, папины деньги и связи оказались сильнее обещаний профессора Решетова его уничтожить.

Неудивительно.

В этом мире хорошая репутация стоит гораздо дешевле хорошего адвоката. И, судя по всему, наш аристократ не терял времени даром.

Проходя мимо его столика, я услышал ехидное:

— Вот и наше светило медицины! Не устал светить? Уже солнце заслоняешь.

Он рассмеялся. Мне это очень не понравилось. Особенно то, что многие подхватили его смех.

Я чуть замедлил шаг и бросил небрежно, но достаточно громко, чтобы слышали все вокруг:

— Волконский, как там запах поражения? Успел его выветрить или ждёшь прохладную погоду?

Его лицо моментально покраснело.

— Зато я не шастаю по моргам, — выплюнул он, пытаясь перехватить инициативу.

— Верно, — кивнул я с самой любезной улыбкой. — Ты предпочитаешь кромсать живых. Ещё немного, и твои блестящие диагнозы вроде сепсиса при аддисоническом кризе отправят в морг больше людей, чем чума. Так что в каком-то смысле мы коллеги.

За соседними столиками отчётливо хихикнули.

Волконский побагровел окончательно, открыл рот, чтобы ответить, но не нашёл слов. Я уже прошёл дальше, не удостоив его большим вниманием. Первый раунд был за мной.

Взяв поднос с едой, я сел за свободный столик в дальнем углу. Почти сразу ко мне подсел Фёдор. Вид у него был сконфуженный.

— Слушай, дружище, — начал он, нервно теребя салфетку. — Я от тебя такого не ожидал.

— Чего именно? — я удивлённо поднял брови.

— Ну… этого, — Фёдор неопределённо махнул рукой в сторону всего мира. — Опытов над трупами.

Я едва не подавился супом.

— Каких ещё опытов?

— Ну, все же говорят, — Фёдор понизил голос до заговорщического шёпота. — Что ты так привязался к моргу, потому что там ставишь какие-то эксперименты. И этот псих-доктор Мёртвый тебе в этом помогает. Иначе зачем гениальному диагносту, спасителю графов, полставки в морге отрабатывать?

Опыты над трупами. Великолепно.

Какая богатая фантазия… Я-то думал, он придумает что-то банальное, вроде того, что я продаю органы на чёрном рынке или по ночам пью кровь пациентов.

А тут — почти готический роман. Доктор Франкенштейн в стенах «Белого Покрова». Эх, Волконский, я ожидал от тебя чего-то более коварного.

— И откуда, интересно, эти разговоры? — спросил я, хотя ответ был очевиден.

— Да чёрт его знает, — Фёдор виновато пожал плечами. — Вроде кто-то видел, кто-то слышал… Ты же знаешь, как в нашей больнице слухи расходятся. Быстрее любой инфекции.

Я покосился на столик Волконского.

Тот как раз что-то оживлённо рассказывал своей компании, периодически бросая торжествующие взгляды в мою сторону.

Значит, папаша всё-таки отмазал сыночка. И первое, что он сделал, вернувшись — начал гадить исподтишка. Как предсказуемо.

— Нюхль. Объект — Волконский. Суп. Испортить. Максимально унизительно, — мысленно приказал я.

Я почувствовал, как лёгкая невидимая тень соскользнула с моего плеча и растворилась под полом. Я почувствовал его злое, хищное удовлетворение. Нюхль обожал такие задания.

Через минуту раздался истошный, булькающий вопль, разорвавший гул столовой. Волконский вскочил, отплёвываясь и хватаясь за горло. Его лицо стало тёмно-красным, как варёный рак.

— Кто это сделал⁈ — орал он, размахивая руками и пытаясь выплюнуть то, что было у него во рту. — Кто⁈

Его тарелка с супом, ещё недавно источающая аппетитный аромат, теперь была белой от соли. Нюхль, очевидно, умудрился незаметно высыпать туда целую солонку.

Сначала повисла недоумевающая тишина. А потом плотина прорвалась. Столовая взорвалась хохотом. Громким, злым, освобождающим.

Даже те, кто минуту назад опасливо шептался о моих «опытах», теперь, согнувшись пополам, смеялись над красным, отхаркивающимся Волконским.

Слухи — вещь хрупкая. Они боятся смеха. И сейчас вся столовая смеялась над ним, а не шепталась обо мне.

Один маленький грязный трюк — и общественное мнение развернулось на сто восемьдесят градусов. Классика.

Это только начало, дружок. Это была всего лишь соль в супе. В следующий раз, если ты не поймёшь намёка, это может быть что-то гораздо менее безобидное.

Я умею не только лечить, Волконский. Я ещё и калечить умею. И делаю это с не меньшим профессионализмом.

Александр Борисович Морозов шёл по длинным, гулким, безлюдным коридорам административного крыла больницы. Его шаги гулко отдавались от каменных стен, а в голове крутились злые, тяжёлые мысли.

Как же его всё это бесило. Этот тихий, властный голос в защищённом телефоне, отдающий приказы. Этот холодный, немигающий взгляд в тёмном салоне лимузина.

Они думают, что он их марионетка? Пешка в их большой, грязной игре?

Но ничего. Он тоже не лыком шит. Он им ещё покажет. Всем покажет. И таинственному Ордену, и этому выскочке Пирогову, который возомнил себя богом. Его клиника — его правила. И очень скоро это поймут все.

Он остановился у неприметной, обитой металлом двери в самом дальнем конце коридора. Здесь не было ни табличек, ни номеров.

Достал из кармана ключ, открыл сложный замок и вошёл в небольшую, хорошо оборудованную лабораторию. За столом, заваленным пробирками, колбами и схемами химических соединений, ссутулившись, сидел человек в белом халате.

Егор Волков.

— Работаешь? — Морозов прошёл в глубь помещения, его голос разрезал тишину.

Волков вздрогнул и обернулся. Вид у него был понурый.

От былого докторского лоска и самодовольства не осталось и следа. Ссутулившийся, с потухшим взглядом, в помятом халате, он был похож на побитую, изгнанную из стаи собаку.

— Да, Александр Борисович. Как вы и просили. Изучаю состав…

— Тебе ещё долго отрабатывать свой косяк с наркотиками, — Морозов остановился у стола, пренебрежительно разглядывая сложную аппаратуру. — Одна ошибка, один неверный шаг — и вся наша многолетняя операция оказалась бы под угрозой из-за твоей жадности.

— Я понимаю, — Волков опустил голову. — Простите. Я не думал, что всё так обернётся. Что этот… Пирогов…

— Скажи спасибо, что я тебя не сдал, — главврач взял одну из колб с мутной жидкостью, покрутил в руках. — Пришлось сильно постараться, чтобы подчистить за тобой все хвосты. Уничтожить бумажные документы, подчистить записи в электронной системе, убедить главную медсестру, что она «ошиблась» при учёте. Ты мне очень дорого обошёлся, Егор.

Этот человек из Ордена думает, что он просто уберёт Пирогова по его приказу. Как наивно.

Пирогов — это не проблема. Пирогов — это ресурс. Феноменальный, почти магический дар диагноста.

Такое оружие не уничтожают. Его подчиняют. Ломают волю, находят уязвимые места, загоняют в ловушку и заставляют работать на себя.

И он найдёт способ это сделать. А когда Орден придёт за ним, они получат послушного, ручного гения. Его гения.

— Я восстанавливаю тебя в отделении, — объявил Морозов, ставя колбу на место.

Волков медленно поднял голову, в его глазах мелькнула слабая, недоверчивая надежда.

— Правда? Но… но как же… разбирательство?

— Теперь ты снова будешь работать у Сомова, — продолжил главврач, игнорируя его лепет.

— Но у Сомова будут вопросы, — осторожно заметил Волков. — Он же знает о моём отстранении. Он видел, как меня уводила служба безопасности.

— Он ничего не докажет, — Морозов усмехнулся. — Всё подчищено и убрано. Официально ты был на срочных курсах повышения квалификации по редким токсинам. Вот документы, вот справки. Всё абсолютно чисто.

Он небрежно бросил на стол пухлую папку с бумагами, подделанными в его канцелярии.

— И ты не просто будешь работать у Сомова, — Морозов наклонился ближе, его голос стал тихим, почти шипящим. — Ты будешь моими глазами и ушами в терапевтическом отделении. Будешь следить за каждым шагом Пирогова. С кем он говорит, что читает, какие лекарства назначает сверх протокола. Любая странность, любая ошибка, любой нестандартный ход. Ты понял меня, Егор? Ты теперь не просто врач. Ты — моя тень в терапии. И от того, насколько хорошо ты справишься, зависит, останешься ли ты в этой клинике… или закончишь свою карьеру где-нибудь в уездной больнице, вырезая грыжи пьяным крестьянам.

Волков смотрел на него, и в его глазах была смесь страха, унижения и… толики мстительной, ядовитой радости от возможности навредить своему главному обидчику. Он понимал, что у него нет выбора.

— Вы уверены, что это сработает? — спросил он.

— Да, — кивнул Морозов. — Потому что есть еще одна вещь.

Результаты МРТ пришли через два часа. Я уединился в ординаторской и открыл файлы на планшете, ожидая увидеть ответ, ключ к загадке. Я прокручивал срезы его мозга слой за слоем. Снова и снова.

Но там не было ничего.

Ни малейшего намёка на опухоль, ни следа перенесённой ишемии, ни атрофии коры, ни бляшек в сосудах. Мозг шестидесятилетнего купца выглядел на удивление здоровым, как у студента-отличника.

Странно. Очень странно.

Симптомы кричат о поражении височной доли, а анатомия молчит. Либо я чего-то не вижу, либо… либо проблема гораздо хитрее, чем я думал. Функциональное нарушение без структурных изменений? Но что могло его вызвать?

С результатами в руках я направился обратно в палату. Ещё в коридоре я услышал шум — отдалённые крики, топот ног, а затем — звон разбитого стекла. Я ускорил шаг.

— Что происходит? — спросил я пробегающую мимо медсестру с перепуганным лицом.

— В тридцать первой! Пациент сошёл с ума! — крикнула она на бегу, не останавливаясь.

Я рванул к палате.

У дверей уже собралась толпа — врачи, медсёстры, пара охранников и несколько любопытных пациентов в халатах. Все они, как на театральном представлении, пытались заглянуть внутрь.

Классическая картина.

Когда происходит что-то выходящее за рамки протоколов, система впадает в ступор. Десятки профессионалов, способных лечить по учебнику, оказались беспомощны перед лицом обычного безумия.

— Расступитесь! — я начал протискиваться сквозь толпу. — Дайте пройти!

Картина, открывшаяся мне, была странной.

Акропольский — тот самый апатичный, безразличный ко всему старик, которого я видел пару часов назад — стоял посреди разгромленной палаты, держа в заложниках молоденькую медсестру.

Она была белой как полотно, с огромными от ужаса глазами.

— Она пыталась меня убить! — орал он, его глаза бегали как у загнанного зверя. — Я видел! Она хотела поставить мне капельницу с ядом!

К горлу медсестры была приставлена обычная столовая вилка, но в руках обезумевшего человека и она выглядела грозным, смертоносным оружием.