Проклятый Лекарь. Том 2

Глава 16

Я отдёрнул тяжёлую бархатную портьеру и едва не выронил бокал с шампанским.

За ней, в узкой, пыльной нише, между холодным мрамором стены и толстым стеклом окна, стоял Костомар.

Мой двухметровый скелет-дворецкий.

С огромным, набитым до отказа туристическим рюкзаком за костяной спиной, из которого, как диковинные растения, торчали корешки потрёпанных медицинских фолиантов.

— Что ты здесь делаешь⁈ — прошипел я, инстинктивно задёргивая портьеру обратно и отгораживая нас от блеска и шума бального зала.

— Я ем грунт! — гордо произнес Костомар, похлопывая по рюкзаку. Интонация не оставляла никаких сомнений: «Миссия выполнена, милорд! Ваш приказ исполнен в точности!»

— На приёме у графа Бестужева? Здесь весь свет Москвы! Ты с ума сошёл⁈

— Я ем грунт, — обиженно проскрипел он. В переводе с костомарского: «Вы же сами отдали приказ забрать учебники с квартиры у Чёрных Псов. Я и забрал. Все до единого».

Я с недоверием заглянул в рюкзак.

Там действительно были все мои сокровища: толстые анатомические атласы, труды по патологической физиологии, увесистые фармакологические справочники.

Он умудрился забрать даже тот древний, без переплёта, фолиант по некромантским болезням, который я предусмотрительно прятал между «Основами терапии» и «Хирургическим практикумом».

— Как ты вообще сюда попал? Особняк охраняется лучше, чем императорская казна!

— Я ем грунт, — он с невозмутимым видом указал костлявым пальцем вниз, затем на воображаемый поднос в руках и изобразил, как разносит гостям напитки.

Он проскользнул через служебный вход. Через кухню. Под видом лакея. Но скорее его просто никто не видел.

Двухметровый скелет под видом лакея! Гениально в своей абсурдности.

— Я ем грунт? — вопросительно сказал он, показывая на зал. «Мне уходить?»

— Подожди, — я осторожно выглянул из-за портьеры. У каждого выхода, включая тот, что вёл в сад, теперь стояло по два мордоворота из личной охраны Бестужева. После утренней истории со склеенными он усилил контроль до максимума. — Чёрт, ты не пройдёшь незамеченным. Они проверят даже мышь, пытающуюся проскользнуть мимо. А двухметровый скелет с рюкзаком книг вызовет у них определённые вопросы.

— Я ем грунт, — Костомар кивнул на рюкзак, давая понять, что он тяжёлый. Потом поднял два пальца, поднёс их к своим пустым глазницам и сделал жест ходьбы. «Следят». И ткнул пальцем в сторону, где, как я прикинул, находилась моя старая квартира.

«Кстати, за квартирой следят люди Чёрного Пса».

Я замер.

И в одно мгновение весь комизм ситуации испарился, уступив место ледяному, трезвому расчёту.

Следят за квартирой.

Значит, Паша понял, что я не просто задержался на работе. Он понял, что я сбежал. Он не идиот. Скорее всего, он уже сопоставил факты: моё внезапное исчезновение, исчезновение Аглаи, почти одновременный побег Ветрова. Я был единственным общим знаменателем в этом уравнении. Теперь поднимет на уши весь город.

И это объясняло, почему Костомар так задержался. Он не просто забирал книги. Он прорывался из окружения.

Прекрасно. Просто прекрасно.

Вечер перестал быть томным. Мы в ловушке. Я, Аглая и двухметровый скелет с рюкзаком компромата заперты на самом охраняемом светском рауте Москвы.

— О, Костомар! — раздался за моей спиной весёлый шёпот Аглаи. Она, очевидно, устав ждать, отодвинула портьеру. — А ты откуда тут?

— Я ем грунт! — с гордость уперев руки в бока, ответил Костомар.

— Я поняла, что пришёл, — усмехнулась Аглая. — Но ведь тебя заметят и не обрадуются. Что это у тебя за спиной? Решил заняться самообразованием? Передвижная библиотека?

— Тише, — прошипел я, схватив её за руку и рывком втягивая в нашу узкую нишу. Я инстинктивно прикрыл портьеру и прижал палец к её губам.

— Почему? — она с искренним недоумением посмотрела на меня, а затем с интересом на скелета. — Он же такой милый. В своём роде, конечно. Своеобразное костлявое обаяние.

— Потому что объяснить охране князя и сотне аристократов появление двухметрового ходячего скелета с рюкзаком краденых книг будет, мягко говоря, проблематично.

— Я ем грунт, — печально вздохнул Костомар. В его интонации отчётливо слышалось: «Я так старался помочь, а меня ещё и ругают».

— Знаю, знаю. Ты молодец, отличная работа, — я примирительно похлопал его по костлявому плечу. — Но тайминг, Костомар, тайминг! Твоё чувство времени просто ужасно. Теперь придётся сидеть здесь до конца приёма. Как минимум. Все выходы перекрыты.

— А может, выдать его за часть развлекательной программы? — с абсолютно серьёзным видом предложила Аглая. — Эксцентричный перформанс для искушённой публики.

Я уставился на неё.

— Гениально. Просто гениально. Я так и представляю себе объявление конферансье: «Дамы и господа, а сейчас — гвоздь нашей программы! Впервые на светском рауте! Ходячий скелет с лекцией о редких патологиях печени! Прошу любить и жаловать!» Успех будет оглушительным. Особенно у министра финансов.

— Ну почему же? — она не сдавалась. — Можно сказать, что это инсталляция. Современное искусство. «Размышления о бренности бытия». Аристократы любят такое.

Я посмотрел на них.

Наследница одного из древнейших родов Империи и капитан моей гвардии смерти, стоящие в пыльной нише за портьерой на балу.

И они на полном серьёзе обсуждали, как интегрировать оживший скелет в светскую развлекательную программу. Моя жизнь окончательно превратилась в балаган.

— Тихо, — прошипел я. — Просто стоим здесь. И не дышим. То есть… я дышу, а ты, — я ткнул пальцем в грудину Костомара, — … не скрипишь костями. Ждём.

Оставив Костомара в его укрытии с суровым наказом не высовываться и не скрипеть костями, мы с Аглаей с максимально невозмутимыми лицами вернулись в сияющий бальный зал. Бестужев тут же выловил меня из толпы и, взяв под локоть, повлёк к группе военных в парадных мундирах.

— Пирогов! Наконец-то! Позвольте представить — барон Михаил Долгоруков, военный атташе при генеральном штабе.

Передо мной стоял мужчина лет тридцати — подтянутый, с идеальной военной выправкой, но с ленивой, ироничной усмешкой в глазах, которая совершенно не вязалась с его строгим мундиром. Взгляд человека, который видел слишком много, чтобы во что-то искренне верить.

— Наконец-то на этих унылых приёмах появился человек с мозгами, — без предисловий заявил Долгоруков, проигнорировав протянутую для рукопожатия руку и хлопая меня по плечу. — Бестужев уже час расписывает ваши таланты. Обычно он преувеличивает, но тут, похоже, даже преуменьшил.

— Чем обязан такой высокой оценке, барон? — поинтересовался я.

— Видел, как вы сканируете гостей, — он кивнул в сторону генерала Мартынова, который тяжело дышал у стола с закусками. — Старик Мартынов. У него действительно проблемы с сердцем, или вы просто пугаете стариков ради развлечения?

— Стенокардия напряжения, вторая степень, — спокойно ответил я. — Судя по цвету лица и одышке, ресурсов у него ещё года на два, не больше. Если не бросит курить свои сигариллы и нервничать на заседаниях Совета.

— Ха! — Долгоруков громко хлопнул в ладоши, заставив пару дам вздрогнуть. — Я выиграл пари! Поручик Свиридов, этот оптимист, утверждал, что старик протянет пять лет минимум. Будет должен мне ящик французского шампанского!

Интересный типаж.

Не лебезящий аристократ, не перепуганный купец. Циничный прагматик, который воспринимает мир как набор фактов и вероятностей. Мой любимый тип людей. С ними всегда можно договориться.

— А у вас самого, барон, старая травма покоя не даёт, — заметил я как бы между прочим.

Долгоруков замер.

Улыбка сползла с его лица. Он посмотрел на меня совершенно другими глазами — не как на забавного фокусника, а как на… нечто непонятное. Я позволил тонкой, невидимой струйке Живы ощупать его, подтверждая то, что уже увидел глазами.

— Левое плечо, — продолжил я. — Осколочное ранение?

— Туркестан, три года назад, — его голос стал тише. — Лекари вытащили основные осколки, но… Как, чёрт возьми, вы узнали?

— Вы неосознанно бережёте левую руку при жестикуляции, — я начал раскладывать свою дедуктивную цепочку. — Плюс я вижу край характерного рваного шрама над воротником вашего мундира. И главное — остаточная металлическая пыль в тканях после старого ранения создаёт специфическую картину хронического воспаления на энергетическом уровне. Я это вижу. Держу пари, в сырую, дождливую погоду ломит невыносимо?

— Чёрт возьми! — Долгоруков схватил меня за руку, его хватка была железной. — Вы правы! Каждую осень готов на стену лезть. Лекари разводят руками — говорят, привыкайте, ваше сиятельство, военная косточка.

— Осколок размером с рисовое зерно застрял возле плечевого нерва. Он слишком мал для их примитивных магических сканеров, но именно он и даёт постоянное раздражение. Операция несложная, но требует ювелирной точности. Приходите в «Белый Покров», вытащу за полчаса.

— Вы гений! — он снова расхохотался, но на этот раз в его смехе было не превосходство, а искренний, мальчишеский восторг. — К чёрту этикет! Давайте выпьем на брудершафт!

Не дожидаясь моего ответа, он потащил меня к столу с напитками, оставив позади ошеломлённого Бестужева и недоумевающую Аглаю.

В этот вечер я приобрёл не просто нового пациента. Я приобрёл союзника. И, судя по его хватке и положению, союзника очень полезного. Вечер определённо складывался продуктивно.

Долгоруков, увлёкшись обсуждением сортов французского шампанского со своими сослуживцами, на время оставил меня в покое. Это дало мне короткую передышку, которой я не преминул воспользоваться, чтобы оценить общую обстановку в зале.

— Доктор Пирогов, — раздался за спиной холодный, ровный голос, мгновенно заморозивший тёплую атмосферу нашего с Долгоруковым братания.

Я обернулся.

Передо мной стоял граф Воронцов — министр здравоохранения Империи. Семьдесят с лишним лет, седой как лунь, прямой как гвардейский знаменосец.

Его лицо напоминало античную статую — идеальные, правильные черты, но абсолютно лишённое живых эмоций. Глаза — не старческие, выцветшие, а холодные, оценивающие, препарирующие. Когда он подошёл, люди вокруг нас инстинктивно расступились, создавая вакуум.

— Ваше сиятельство, — я поклонился ровно настолько, насколько требовал этикет, ни сантиметром больше, ни сантиметром меньше.

— Благодарю за консультацию моей дочери, — его тон не содержал ни капли тепла. Это не была благодарность отца. Это был сухой отчёт чиновника, закрывающего формальный вопрос. — Надеюсь, она не отняла у вас слишком много вашего ценного времени.

Интересно.

Ни слова о самой Марине, ни вопроса о её здоровье или репутации. Для него дочь была не человеком, а… досадной проблемой, которую я помог временно решить. Обузой, нарушающей идеальный порядок его мира.

— Обычная консультация, ваше сиятельство. Кстати, о здоровье, — я решил перехватить инициативу. — Вам самому стоит проверить уровень мочевой кислоты в крови. Подагра в вашем возрасте может давать серьёзные осложнения на почки.

Он едва заметно дёрнулся. Микрореакция, которую заметил бы только я. Для всех остальных он остался невозмутимой статуей.

— С чего вы взяли, доктор?

— Характерная деформация сустава большого пальца левой ноги. Вы слегка прихрамываете, перенося вес на правую ногу, чтобы скрыть это, — я перечислял симптомы как неопровержимые улики. — Плюс едва заметные тофусы — подагрические узелки — на ушных раковинах. Вы, вероятно, принимаете их за обычные жировики, но это отложения солей. Классическая картина.

— Хм, — министр смотрел на меня с новым, холодным интересом. Он не был впечатлён. Он анализировал. — Возможно, я действительно наведаюсь в вашу клинику. Для профилактического осмотра.

Он развернулся и так же бесшумно удалился, оставив меня с отчётливым ощущением, что я только что прошёл самый сложный экзамен в своей жизни. И неясно, сдал я его или провалил.

Я не завоевал его дружбу, как с Долгоруковым. Я завоевал его… внимание. А внимание таких людей бывает опаснее, чем их гнев.

В этот момент на небольшой сцене в дальнем конце зала появилась оперная дива — мадам Розеншталь, как она представилась, гордость императорских театров. Её мощное, чистое сопрано заполнило зал, заставив гостей прервать свои беседы и повернуться к сцене.

Я использовал этот момент, чтобы оглядеться и провести быструю «инвентаризацию».

Сосуд показывал девяносто три процента. Спасение репутации Бестужевых и облегчение их животного страха щедро оплатилось проклятьем. Стабильный, высокий уровень. Можно работать.

Я посмотрел в сторону окна. Аглая, окружённая стайкой молодых повес, умело отбивалась от их назойливых комплиментов вежливой, но холодной улыбкой.

Она держалась. Аристократическая выучка.

Я мельком взглянул на портьеру. Она висела неподвижно. Надеюсь, мой костлявый друг не решил подпевать оперной диве. Его чувство ритма, мягко говоря, оставляет желать лучшего.

После арий на небольшой сцене, установленной в конце зала, появился модный иллюзионист — месье Калиостро, как он пафосно себя называл.

Тощий, как голодный гуль, с нафабренными, закрученными кверху усами и в блестящем фраке, который, казалось, жил своей собственной жизнью.

После нескольких дешёвых фокусов с платками и исчезающими цветами, от которых публика откровенно скучала, он приступил к своему коронному номеру.

— Дамы и господа! А сейчас вы увидите величайшее чудо! Чудо мгновенного исчезновения! Мне нужен доброволец из зала!

Несколько дам кокетливо захихикали, но желающих не нашлось. Калиостро, не смутившись, подкатил на сцену большой вертикальный шкаф, похожий на гроб, обитый красным бархатом.

В тот момент, когда я увидел этот шкаф, что-то внутри меня похолодело. А ведь он стоял рядом с тем местом, где прятался Костомар.

Я бросил быстрый взгляд на портьеру в нашем углу. Она висела неподвижно. Слишком неподвижно.

Чёрт. Нет. Не может быть.

— Смотрите — он абсолютно пуст! — провозгласил иллюзионист и с триумфальным жестом распахнул дверцы.

Наступила пауза. Секунда оглушительной, недоумевающей тишины.

В шкафу стоял Костомар. С огромным рюкзаком за спиной. Мой двухметровый скелет-дворецкий, сжимая лямки своего рюкзака, с искренним любопытством уставился на фокусника своими пустыми глазницами.

— Я ем грунт? — вежливо и вопросительно произнёс он. В переводе с костомарского: «Простите, сударь, я вам не мешаю?»

Калиостро взвизгнул.

Это был не мужской крик, а тонкий, пронзительный визг, как у поросёнка, которого тащат на убой. Он отскочил назад, споткнулся о собственный фрак и с грохотом рухнул на сцену.

Зал ахнул.

Нужно было действовать. Мгновенно.

— Великолепно! — крикнул я, первым нарушая гробовую тишину и начиная громко аплодировать. — Браво, месье Калиостро! Какая потрясающе реалистичная бутафория! Где вы достали такой механизм⁈

Иллюзионист, лежавший на полу, хватал ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. Но в его глазах, полных ужаса, мелькнул проблеск понимания. Мой спасательный круг до него дошёл.

— Да… да! — пролепетал он, торопливо поднимаясь на ноги и отряхивая свой фрак. — Это… это мой новый реквизит! Эксклюзив! Механический скелет! Чудо имперской инженерной мысли! Полностью на паровой тяге!

Он подскочил к шкафу и быстро захлопнул дверцы, пока Костомар не успел добавить что-нибудь ещё о своих гастрономических предпочтениях. Заперев своего «ассистента» внутри, Калиостро повернулся к залу и отвесил дрожащий, но эффектный поклон.

Зал, получив объяснение, взорвался аплодисментами. Они были рады обманываться.

— Потрясающе! Как живой!

— А голос! Вы слышали? Даже голос имитирует!

— Гений! Настоящий гений!

Я медленно выдохнул, осушив бокал шампанского одним глотком.

Костомар был временно нейтрализован. Он останется в этом бархатном гробу до конца представления. Главное, чтобы он не обиделся и не решил продемонстрировать публике ещё один фокус — исчезновение двери шкафа.

Бестужев и Долгоруков, стоявшие неподалёку, смотрели на меня со смесью шока и безграничного восхищения. Я только что предотвратил скандал, который мог бы стоить иллюзионисту карьеры, а хозяину дома — репутации.

Калиостро, бледный, но счастливый, закончил своё выступление под оглушительные овации (шкаф с Костомаром предусмотрительно укатили за кулисы), и вечер снова вошёл в своё привычное русло. Гости разбились на группы по интересам, обсуждая кто фокусы, кто политику.

Я заметил, как мой новый приятель, князь Долгоруков, направился к карточному столику, где ставки были высоки, а коньяк лился рекой. Вокруг него тут же собралась шумная группа молодых офицеров, а молодой поручик Свиридов — тот самый оптимист, что спорил о здоровье генерала Мартынова — очевидно, уже сильно перебрал шампанского.

Его щёки пылали, а глаза горели юношеским максимализмом.

— … и я утверждаю, — громко, на весь зал, вещал Свиридов, — что наше командование в Туркестане действовало блестяще! Слава русского оружия!

— Блестяще проиграло три сражения из пяти и положило под пулями дикарей половину гвардейского полка, — лениво, с усталостью ветерана парировал Долгоруков. — Я был там, поручик. Видел эту вашу блестящую тактику из окопов.

— Вы порочите честь армии! — побагровел Свиридов. — Подвиг отцов!..

— Я говорю правду. А правда в том, что бездарное командование и воровство интендантов погубили больше солдат, чем вражеские пули.

— Вы… вы… — Свиридов, проиграв словесный поединок, перешёл к последнему аргументу. Он сорвал с руки белоснежную лайковую перчатку. — Вы лжец!

Хлёсткий, унизительный удар по щеке Долгорукова прозвучал в наступившей тишине как выстрел. Музыка смолкла. Разговоры оборвались на полуслове. Сотня пар глаз устремилась на них.

Вечер перестал быть светским.

Долгоруков даже не дёрнулся. Он медленно, почти лениво стёр с щеки невидимый след от удара.

— Принимаю ваш вызов, поручик, — его голос был абсолютно спокойным. Он не был зол. Он принимал неизбежное.

— Господа, прошу вас! — Бестужев попытался вмешаться, его лицо стало каменным. — Не в моём доме!

— Честь офицера превыше законов гостеприимства, граф, — отрезал Свиридов, пьяно покачнувшись. — Сатисфакция. Немедленно!

Забавно.

Эти люди, облечённые властью и деньгами, в один миг превратились в дикарей, живущих по первобытным законам стаи. Одно слово, один жест — и цивилизованный фасад рухнул, обнажив древний ритуал.

Кодекс дуэлей был неумолим. Оскорбление требовало крови. И ничто, даже воля хозяина дома, не могло этого остановить.

Гости расступились, образуя круг. Кто-то из офицеров уже бежал за дуэльными пистолетами.

Свиридов пьян и взбешён. Он будет стрелять не целясь, на удачу. Долгоруков — ветеран, холодный и расчётливый. Он будет стрелять на поражение. Неравный поединок.

Если их не остановить, через пять минут у меня появится новый пациент. Или новый труп.

Через несколько минут секунданты, молодые офицеры с серьёзными, сосредоточенными лицами отмеряли шаги. Я стоял чуть в стороне, рядом с Аглаей, которая мёртвой хваткой вцепилась в мой рукав.

— Это безумие, — прошептала она, её зубы стучали то ли от холода, то ли от ужаса.

— Это дворянская честь, — поправил я с холодным интересом антрополога. — Безумие с многовековыми традициями.

Противники встали спина к спине. Тяжёлые дуэльные пистолеты в их руках выглядели неуместными, варварскими артефактами в этом мире электричества и автомобилей.

— Расходитесь! — скомандовал главный секундант.

Десять шагов. Скрип полов под сапогами в мёртвой тишине. Разворот.

— Стреляйтесь, господа!

Два хлопка, почти слившиеся в один, разорвали ледяную тишину ночи.

Долгоруков лишь слегка покачнулся, схватившись за левое плечо. Кровь тут же начала проступать тёмным, почти чёрным пятном сквозь белый мундир. Ранение. Болезненное, но не смертельное.

А вот поручик Свиридов… он не вскрикнул, не схватился за рану. Он просто рухнул на мраморный пол, как подкошенная марионетка, у которой внезапно обрезали все нити.

— Врача! — крикнул кто-то из толпы.

Я освободил свой рукав из хватки Аглаи и бросился к упавшему. Опустился на колени, расстегнул его горячий от недавней жизни мундир, ища входное отверстие. Грудь. Живот. Спина.

Ничего.

Никакой крови. Никакого входного отверстия. Белоснежная рубашка была девственно чиста.

Я проверил пульс на сонной артерии — пустота. Приложил ухо к груди — могильная тишина. Поднял веко — зрачок был широким, чёрным, и не реагировал на свет.

Все признаки клинической смерти, но… если его не подстрелили, то от чего он тогда умер? Или не умер?