Проклятый Лекарь. Том 2

Глава 4

Уровень кортизола критически низкий, практически на нуле.

Повисла тишина. Тяжёлая, недоумевающая.

Волконский смотрел на цифру, и я видел, что он не понимает её значения. Для него это был просто ещё один странный, выбивающийся из картины показатель. А для меня — это был последний, недостающий кусок пазла.

Финальный аккорд.

Кстати, про Решетова такого было нельзя сказать. Он-то всё понял. Ну или хорошо притворялся, что понял.

Медленно, наслаждаясь каждым мгновением их замешательства, я подошёл к доске и взял в руки маркер.

— Господа, — я обернулся к замершей аудитории. — Позвольте мне объяснить, что на самом деле происходило здесь всё это время.

Я начал рисовать схемы, связывая симптомы.

— Вы эти часы лечили септический шок. Но его не было. Посевы крови, которые придут завтра, будут стерильными — можете потом проверить. Вы пытались поднять давление литрами физраствора, но оно не реагировало. Почему? Потому что проблема не в объёме циркулирующей крови. Вы видели электролитные нарушения и решили, что отказали почки. Логично? На первый взгляд — да. Но вы смотрели на симптомы. На следствия, а не на причину.

Я обвёл кружком центральное, главное звено.

— А причина, господа, проста и изящна в своей редкости. Надпочечники этой женщины перестали работать. Полностью. Они не вырабатывают жизненно важные гормоны — альдостерон, который удерживает натрий в организме, и, самое главное, кортизол, который поддерживает сосудистый тонус и уровень глюкозы в стрессовых ситуациях.

Я повернулся к замершей аудитории.

— Низкий натрий, высокий калий, сосудистый коллапс и нулевой кортизол — это не сепсис, господа. Это — острая надпочечниковая недостаточность. Классический, как из учебника, аддисонический криз. А та «грязная», бронзовая кожа, которую вы все проигнорировали, сочтя её просто «плохим цветом лица» — это патогномоничная, то есть характерная только для этой болезни, гиперпигментация. Признак хронической надпочечниковой недостаточности, которая сегодня, на фоне какого-то стресса, перешла в острую, смертельную фазу.

Я положил маркер и посмотрел прямо на Волконского, который стоял белый как стена.

— Ей не нужны ваши антибиотики и диализ, Михаил. Ей нужна одна-единственная, дешёвая, как аспирин, ампула гидрокортизона. Введите ей сто миллиграммов внутривенно, струйно. И через пятнадцать минут она откроет глаза. Через час сможет говорить. А через сутки будет абсолютно здорова. Это всё.

В смотровой стояла мёртвая тишина. Даже Нюхль, дремавший невидимым на подоконнике, теперь сидел, внимательно наблюдая за этой развязкой. Волконский был уничтожен. Публично. Профессионально. И окончательно.

Он долго молчал, его взгляд был прикован к цифрам на экране. Затем он медленно, очень медленно повернулся к медсестре.

— Вводите гидрокортизон, — его голос был тихим, но твёрдым. — Сто миллиграммов. Внутривенно. Немедленно.

Медсестра бросилась выполнять приказ. Все взгляды — мой, Волконского, Решетова, толпы за дверью — были прикованы к монитору, на котором продолжали гореть удручающие цифры.

Минута. Две. Пять… Ничего.

Я видел, как на лице Волконского начала зарождаться злорадная, торжествующая ухмылка.

И тут… цифры дрогнули.

Они поползли вверх. Медленно, неуверенно, но вверх. Семьдесят на пятьдесят… Восемьдесят на пятьдесят пять… Девяносто на шестьдесят…

На десятой минуте веки пациентки дрогнули. На двенадцатой она открыла глаза. На пятнадцатой сфокусировала взгляд на белом потолке и прошептала своё первое, осмысленное слово:

— Где… где я?

И в этот момент толпа за дверью взорвалась. Это были не просто аплодисменты. Это был рёв. Кто-то свистел, кто-то кричал «Браво!»

Фёдор, растолкав всех, ворвался в кабинет и, подхватив меня, принялся трясти за плечи.

— Ты сделал это! Свят, ты чёртов гений! Мы богаты! Я куплю себе новый телефон!

Я посмотрел через плечо Фёдора на Волконского.

Он стоял бледный, как полотно. Вся его спесь, вся его аристократическая самоуверенность испарились без следа, оставив после себя только пустоту и раздавленное, уничтоженное самолюбие. Он открывал и закрывал рот, как рыба, но слова не шли.

Решетов подошёл ко мне. Он смотрел на меня с нескрываемым шоком, смешанным с глубоким профессиональным уважением.

— Это было… — он с трудом подыскивал слова. — Это было блестяще, Пирогов. Просто блестяще. Признаю своё поражение. Аддисонический криз — такая редкость…

— Редкость для тех, кто не умеет смотреть, доктор, — бросил я небольшую ядовитую шпильку. — Её бронзовая гиперпигментация буквально кричала о диагнозе. Нужно было просто увидеть, а не слепо следовать протоколам.

Решетов кивнул и пожал мою руку.

— Поздравляю, Пирогов, — сказал он. — Вы не просто выиграли дуэль. Вы сегодня преподали всем нам, и мне в том числе, урок настоящей, думающей диагностики. Михаил, — он повернулся к проигравшему, — жду вас в своём кабинете. Немедленно. Нам нужно очень серьёзно обсудить ваше… дальнейшее будущее.

Волконский, как пришибленный, побрёл к выходу. У самых дверей он обернулся и посмотрел на меня взглядом, полным чистой, дистиллированной ненависти. Победителя не судят. Я ответил ему спокойным, холодным взглядом. Да пребудет с тобой Тьма!

Толпа начала расходиться, возбуждённо обсуждая увиденное. Многие подходили, чтобы поздравить, пожать руку. Я принимал поздравления с вежливой, чуть усталой улыбкой, но все мои мысли были уже далеко.

Дуэль выиграна. Репутация укреплена. Враг повержен и, скорее всего, будет изгнан. И самое главное — сегодня я снова спас жизнь. Сосуд отозвался мощным, горячим приливом, наполняясь драгоценной, концентрированной Живой.

Я заглянул в свой расширенный Сосуд. Сейчас он был заполнен на четверть. Пятьдесят три процента, если быть точным.

Ординаторская гудела, как растревоженный улей. Собрались все: Сомов, Варя, Оля и даже Костик.

Но это был не гул профессионального обсуждения или врачебного консилиума. Это был шум биржи в момент закрытия торгов. Возбуждённый гул людей, только что сорвавших куш.

Я вошёл в комнату и оказался в эпицентре праздника. Формально — моего. По сути же — праздника денег. Они отмечали не мою победу над редкой, почти неуловимой болезнью, а свою собственную — победу их ставок.

Забавно. Жадность — куда более сильный объединяющий фактор, чем профессиональная солидарность.

— А вот и он! Виновник торжества и финансового благополучия! — голос Фёдора перекрыл общий гул, когда он буквально ворвался в ординаторскую,

Он не просто вошёл, он как вихрь взобрался на свободный стул, а с него — на стол, оказавшись на импровизированной сцене. В одной руке он держал потрёпанный список, в другой — толстую пачку хрустящих купюр, которой он обмахивался, как веером.

— Господа! Мадамы! Коллеги! — театрально провозгласил он, наслаждаясь всеобщим вниманием. — Попрошу тишины! Начинается самая приятная часть любой дуэли — раздача трофеев!

Фёдор был в своей стихии. Простой, открытый парень, который искренне радовался не столько деньгам, сколько возможности устроить это маленькое шоу и осчастливить окружающих.

В его радости, в отличие от остальных, не было второго дна. Пожалуй, единственный человек в этой комнате, чья благодарность была чистой, не замутнённой расчётом.

Он спрыгнул со стола, картинно плюхнулся в кресло заведующего и выложил перед собой несколько заранее подписанных конвертов.

— Итак, начнём церемонию награждения! — он откашлялся, как заправский конферансье. — Сомов Пётр Александрович! Четыре с половиной тысячи рублей чистого выигрыша при ставке в полторы! Прошу!

Наш заведующий терапией, не меняя своего вечно спокойного выражения лица, подошёл к столу и забрал свой конверт. Он небрежно сунул его в карман дорогого пиджака и кивнул мне.

— Спасибо, Пирогов. Хорошая работа.

В его «хорошая работа» я отчётливо слышал «хорошая инвестиция». Он не благодарил меня, он фиксировал прибыль. В его глазах я был не врачом, а скаковой лошадью, пришедшей к финишу первой.

Что ж, пусть будет так. Пока что.

— Двигаемся дальше! — гремел Фёдор. — Варвара Николаевна! При ставке в четыреста рублей ваш выигрыш составляет тысячу двести! Поздравляем!

Варя взвизгнула от восторга и подлетела к столу, выхватывая свой приз. Её глаза горели азартом и предвкушением.

— Святослав, ты просто гений! — она подскочила ко мне и импульсивно, крепко обняла. — Я теперь точно куплю то платье из французского бутика! Ты не представляешь, какое оно!

Тепло её тела было мимолётным, а вот мысль о французской тряпке, очевидно, грела её куда сильнее.

— Ольга Петровна! — продолжил Фёдор. — Восемьсот рублей!

Оля подошла и забрала свой конверт куда более сдержанно. Она не прыгала от радости, но её щёки раскраснелись, а в глазах светилось тихое удовлетворение.

— На эти деньги можно целый месяц ужинать в приличных кафе, — почти шёпотом сказала она мне. — Спасибо, Свят.

Восемьсот рублей — не платье, а месяц сытой жизни. Более приземлённо. Более практично. В этом мире умение правильно расставлять приоритеты — уже само по себе талант.

— А теперь — сюрприз вечера! — Фёдор выудил из пачки ещё один конверт и обвёл взглядом комнату. — Костик! Константин! Ты где, дружище? А, вот ты где прячешься! Пятьсот рублей твои, выходи, не стесняйся!

Из дальнего угла комнаты, где он до этого скромно стоял за фикусом, вышел Константин. Он смущённо улыбался, почёсывая затылок.

— Я тоже поставил на тебя, Святослав, — тихо признался он, забирая деньги. — Я видел, какие анализы ты запрашивал. Это было нестандартно. А коэффициенты были слишком хорошие, чтобы упустить такой шанс.

— Даже Костик-молчун поставил! — искренне расхохотался Фёдор. — Вот это я понимаю — народная любовь и профессиональная интуиция!

А вот это было уже интересно. Сомов поставил из холодного расчёта. Фёдор — из дружбы. Девушки — из азарта и жажды красивых вещей. А Костик поставил потому, что видел мою работу изнутри.

Он видел, как я мыслю, как анализирую данные, как иду против очевидного. Его ставка — это не вера и не азарт. Это профессиональное признание. И в моих глазах оно стоило дороже всех остальных выигрышей вместе взятых.

— Ну а теперь — главное блюдо! Гвоздь программы! — Фёдор поднял самый толстый конверт. — Святослав Игоревич Пирогов! Две тысячи рублей собственной ставки, умноженные на коэффициент три, плюс премия от организаторов тотализатора за блестящую и зрелищную победу! Итого… восемь тысяч!

Он протянул мне увесистый, набитый купюрами конверт. Я взял его.

Он был тяжёлым. Восемь тысяч. Это была не просто сумма. Это была зарплата иного врача в государственной клинике. Это была цена подержанного автомобиля.

С этими деньгами я мог перестать зависеть от «Чёрных Псов» и их ночлежки. Мог снять нормальную квартиру, где Костомар не будет пугать соседей, а я смогу оборудовать себе лабораторию для ритуалов, не опасаясь, что кто-то войдёт.

Это была свобода. И я её только что выиграл.

— Впечатляет, — заметил я, небрежно взвешивая конверт в руке. — Не знал, что медицинские дуэли так хорошо оплачиваются в этой клинике.

— Это не дуэль оплачивается, — подмигнул мне Фёдор, спрыгивая со стола. — Это вера в друзей так щедро окупается! Кстати, раз уж мы все так внезапно разбогатели, все идут праздновать в «Золотого петуха»! Ты с нами? За твой счёт, разумеется! — добавил он и тут же расхохотался.

Я покачал головой, убирая конверт во внутренний карман.

— Спасибо, друзья, но у меня ещё есть дела. Может быть, в другой раз.

«Золотой петух». Шум, пьяные, бессмысленные разговоры, бесполезная трата драгоценного времени. Мои «дела» были куда важнее.

Дома меня ждал двухметровый рыцарь-скелет, который, я очень на это надеялся, ещё не спалил кухню, пытаясь приготовить свой «праздничный ужин». И беглая дочь графа.

Постепенно ординаторская опустела. Толпа схлынула так же быстро, как и собралась, унося с собой шуршание купюр.

У каждого в руках был маленький, звонкий кусочек моего триумфа, и теперь они спешили конвертировать его в свои приземлённые, человеческие радости.

Я уже собирался уходить, когда заметил, что Варя всё ещё здесь. Она медлила у двери, делая вид, что поправляет причёску, но я прекрасно видел её игру. Все остальные уже вышли.

Мы остались вдвоём в опустевшей, пахнущей азартом и чужой эйфорией комнате.

— Свят, — она подошла ближе.

Она сократила дистанцию, вторгаясь в моё личное пространство ровно настолько, чтобы это было интригующе, но ещё не вульгарно. Классический, веками отточенный приём. Я уловил тонкий, едва заметный аромат дорогих французских духов — ещё одно оружие из её арсенала.

— Я хотела спросить… Помнишь, ты подарил мне ключ? — она подняла на меня взгляд.

Конечно, я помнил. Он был эффективным способом держать её любопытство на коротком поводке.

— От таинственной двери, — кивнул я, подыгрывая. — Что с ним не так?

— Когда ты наконец покажешь мне, что за ней? — она чуть наклонила голову, и её блестящие каштановые волосы соблазнительно скользнули по плечу. — Я умираю от любопытства. Серьёзно, я каждый день прохожу мимо всех старых дверей в клинике и думаю — может, эта? А может, вон та, в подвале?

Она стояла чуть ближе, чем требовал больничный этикет. В её карих глазах плясали озорные искорки. Она играла, и играла хорошо.

— Терпение, Варя, — улыбнулся я. — Всему своё время. Скоро.

— «Скоро» — это слишком расплывчато, — она картинно надула губы. — Завтра? Послезавтра? Через неделю?

— Скоро — это значит скоро, — загадочно ответил я, наслаждаясь своей властью над её мыслями. — Поверь, ожидание лишь усилит впечатление.

Она хотела сказать что-то ещё, возможно, сократить дистанцию ещё на пару сантиметров, но тут я заметил движение за стеклянной дверью ординаторской.

Ольга.

Стояла в коридоре, прижимая к груди какую-то папку, и смотрела на нас. На её лице застыло кислое выражение — смесь обиды, недоумения и… да, это была она. Ревность.

Мощное, иррациональное чувство, отличный катализатор для необдуманных поступков и ценных ошибок. Прекрасно.

Незапланированное, но очень полезное осложнение. Соперничество между ними может принести неожиданные дивиденды в будущем.

— Мне пора, — сказал я, делая едва заметный шаг назад, разрывая интимность момента. — Увидимся завтра на утреннем обходе.

Варя проследила за моим взглядом и тоже заметила Ольгу. Что-то хищное и довольное промелькнуло в её глазах — понимание ситуации и удовлетворение от произведённого эффекта. Она грациозно развернулась и пошла к выходу, бросив через плечо:

— До завтра, победитель.

Покинув клинику, я привычно направился к станции метро. Вечерняя Москва встретила меня гулом толпы и прохладным воздухом после дневного дождя.

За моей спиной, на расстоянии следовал спутник — «хвост» от Морозова. На этот раз был кто-то новенький.

Он даже не пытался прятаться, просто добросовестно и твердолобо выполнял свою работу. Я давно перестал обращать на них внимание — они стали такой же частью городского пейзажа, как фонари или киоски с газетами.

Спустившись в гудящее подземелье метро, я погрузился в свои мысли, обдумывая события минувшего дня.

Восемь тысяч рублей приятно оттягивали внутренний карман пальто. Вместе с новой, повышенной зарплатой в терапевтическом отделении это давало мне ту самую финансовую независимость, о которой я не мог и мечтать ещё пару недель назад.

Деньги — это не новые костюмы и ужины в ресторанах. Деньги — это свобода манёвра. Это возможность снять безопасное убежище, которое не принадлежит криминальному клану.

Это средства на реагенты и редкие компоненты для ритуалов. Это возможность стать самостоятельной, независимой фигурой на этой шахматной доске. Это был мой первый настоящий капитал в этом мире.

Но было одно «но». «Чёрные Псы».

От людей вроде Паши нельзя просто взять и уйти, хлопнув дверью и бросив на стол деньги за проживание. Они не арендодатели, они — хозяева. Они считали меня своим ценным активом и, главное, полезным ресурсом.

Резкий разрыв мог обернуться очень большими проблемами, вплоть до ночного визита с кастетами и магическими парализаторами. Нужно было действовать аккуратно, как сапёр, перерезающий провода бомбы.

План начал формироваться в голове сам собой, чёткий и многоэтапный.

Шаг первый: создание базы. В ближайшие дни найти и снять приличную квартиру. Не на окраине, а в респектабельном районе, где соседи не задают лишних вопросов. Не переезжать сразу. Просто создать «запасной аэродром», куда можно будет эвакуировать Аглаю, Нюхля и Костомара в случае опасности.

Шаг второй: постепенное дистанцирование. Начать пропадать из их дома на Малой Бронной. Ссылаться на ночные дежурства, срочные вызовы, сложные случаи. Создать у них полную иллюзию моей тотальной занятости в клинике.

Шаг третий: подготовка замены. Параллельно найти им нового «врача». Какого-нибудь молодого, голодного, жадного до денег и практики студента-медика из провинции, который с радостью закроет глаза на происхождение пулевых и ножевых ранений своих пациентов за хорошую плату.

На это место идеально подходил Фёдор. Но друзей так не подставляют. А их у меня не сказать что много. Всего один, не считая костяных фамильяров.

И шаг четвертый, финальный: исчезновение. Когда они привыкнут к новому человеку и перестанут дёргать меня по каждому пустяку, тихо и незаметно перевезти свои немногочисленные вещи и фамильяров в новую квартиру. Разрыв должен быть не резким, как ампутация, а плавным, как угасание функции органа.

План был хорош. Но он требовал времени и осторожности. А время — это то, чего у меня могло и не быть, учитывая, что в моей квартире прячется дочь важного графа, а в подвале держат её возлюбленного — главаря вражеской банды.

Только я мысленно расписал изящный, многоходовый план по плавному дистанцированию от этого сброда, как один из самых ярких его представителей материализовался прямо у меня на пути.

Проклятье, как обычно, поражало своеобразным и довольно плоским чувством юмора.

У порога дома на Малой Бронной меня поджидал Митька Косой. Он нервно курил, прислонившись к обшарпанной стене, и его напряжённая поза, бегающие по сторонам глазки — всё говорило о том, что случилось нечто, выходящее за рамки их обычной бандитской рутины.

Увидев меня, он с силой впечатал окурок в кирпичную кладку и выпрямился, преграждая мне дорогу.

— Док! Наконец-то! — в его голосе слышалось неподдельное облегчение. Он явно торчал здесь уже не один час. — Чёрный Пёс велел тебя найти, как только появишься. Срочное дело.

— Что случилось? — я насторожился. Срочные дела у бандитов редко означали что-то хорошее для окружающих. Обычно они включали в себя пули, ножи и много грязной работы для людей моей профессии.

— Да нужна твоя помощь, — Митька суетливо оглянулся, понижая голос. — Тот парень… ну, этот, главарь ихний, Волчий… что-то с ним не то. Плохо ему, короче.

Алексей Ветров. Ну разумеется. Я ведь предупреждал Пашу, что его затея с бесконечным циклом «пытки-лечение» — это игра с огнём. Организм, даже самый крепкий, не железный. Но я не ожидал, что проблемы начнутся так скоро.

— А где сам Паша? — поинтересовался я, пытаясь сохранить безразличный тон. Мой вопрос был не просто любопытством, а частью мгновенного анализа ситуации.

— А чёрт его знает, — Митька неловко пожал плечами. — Уехал куда-то ещё вчера вечером. Сказал, дела важные. Нам не докладывает. Но перед отъездом чётко велел — если с пленником хоть что-то случится, сразу звать тебя. Никого другого не подпускать.

Паша исчез. Очень интересно.

Сразу после моего предупреждения о ментальной связи Аглаи с её возлюбленным. Ведь мне нужно было объяснить свое магическое воздействие на парня. Иначе было бы много вопросов уже ко мне.

Либо Паша действительно испугался возможного рейда элитных магов и залёг на дно, что было на него не похоже. Либо… либо он поехал консультироваться с кем-то, кто разбирается в магии лучше, чем его бойцы. С кем-то, кто мог бы подтвердить или опровергнуть мои слова. Второй вариант мне нравился гораздо, гораздо меньше.

— Ладно, — я изобразил на лице усталый вздох. — Веди. Посмотрим на твоего пациента.

Мы прошли во двор и спустились в подвал через неприметную боковую дверь, прикрытую ржавым листом железа. Скрип петель, узкая, щербатая лестница, уходящая во тьму, запах плесени и чего-то застарелого. Какой контраст с респектабельной, залитой фонарями улицей там, наверху.

По дороге я решил провести небольшую разведку.

— Не боитесь, что его дружки попытаются отбить своего лидера? — спросил я как бы между прочим. — Всё-таки держать такую важную птицу в обычном подвале довольно рискованно.

Митька хмыкнул с видом человека, знающего страшную тайну.

— Да откуда им знать, где мы его прячем? Это место вообще мало кто из наших знает. Только я, Паша, да ещё пара человек. Так что пусть ищут. Не найдут.

Прекрасно.

Это означало, что ценный актив по имени Алексей Ветров охраняется силами одного-двух человек. Неприступная крепость, нечего сказать. Информация принята к сведению.

Подвальное помещение встретило меня знакомым запахом сырости и дешёвого антисептика. Алексей лежал на узкой металлической койке, его левая рука была прикована к стене короткой, но толстой цепью.

Я на мгновение прикрыл веки, и мир перед глазами сменился привычной серой схемой потоков энергии. Секундного взгляда на пленника хватило, чтобы с моих губ слетела холодная усмешка.

Картина, которую я увидел, заставила напрячься.

Алексей Ветров не был болен.