Проклятие Айсмора (СИ)

Глава 28 Новая жизнь, или Радуга над городом

Ты, что оживила пустые сады,

Что сложила вместе осколки мечты —

В горечи ночей, в суетливости дня

Дай пройти мне путь от меня до тебя!

Дай мне день понять, кто мне друг, а кто — нет,

Дай мне эту ночь, чтоб выпить серый рассвет,

По тропинке льда, по мосту из огня

Я приду,

Ты только дождись меня!

Самое простое оказалось продать имущество. Его купили за полцены, и Бэрр пошел дальше, на рынок. Те из торговцев, кто не стоит на рынке Нижнего, торгует у себя, и не найдя чего хотел, Бэрр явился в саму лавку.

'После лавки с мехами лицо ведомое зашло в цветочную лавку. Напугало цветочника, знаемого за самого добропорядочного обывателя, и про отца его хорошее только говорили, хоть из прилавка еще с его времен гвозди торчат.

Велело лицо ведомое принести все, будто мало ему развешенных горшков, головой только стукаться, и поганых вьюнов, стоять одна морока, лезет все листьями в рот, сил нет дышать, такие и с прилавка свисают там, где угол.

Ворчало лицо ведомое, что, мол, даже лошадь от таких цветов откажется и что как всегда и фиалки — ему не надо! И те, что виснут с балконов, тоже не годны. Прочее не записываю, так как в нашем ведомстве запрещено слова неприличные употреблять, и еще я в тот день палец уколол, пишу чернилами да как с кровью, а все цветочник, чтоб ему самому такой гвоздь под ладонь положили.

Нашло лицо ведомое в длинном ящике череду кустов, что хозяин еще к зимнему хранению не подготовил. Розы красивые — алые да красные, хороши. Видел я такие в окнах летом. А тут выбрал один куст, совсем невзрачный. И что нашел? На приличный балкон не вынесешь — цветки голубые, ну чисто небо, а чего его, мало, что ли? Но долго смотрел, перестав ругаться. Потом бросил монетку серебра — вот как некоторые деньгами швыряются! — и велел тот куст выкопать, и чтобы ни единого лепесточка не упало. Цветочник удивлялся и предлагал другие, но плохо слышно было из-под прилавка, и гвоздь в спину упирался — аж сам поцарапался и куртку порвал, а куртка хорошая, так вот, я просил бы возместить…'

Завидев худого высокого человека, что появился в дверном проеме, и лавочник подслеповато прищурился.

— Скажи, у тебя еще осталась та лиса? — спросил бывший первый помощник винира.

— Да кто ж ее купит? — буркнул лавочник, но спохватившись, тут же поправился: — Для вас, все для вас откладывал. Берег, как есть берег! Понял я, что интерес у вас имеется. Десять монет, но для вас…

Он порадовался своему чутью, что не так давно заставило его протрясти и расчесать пушистое золото. Чесал искристый мех и чуть не плакал оттого, что позарился на дивную красоту, денег не пожалел, а пристроить с ожидаемым наваром не удалось. Выдержал паузу, чтобы покупатель сам сделал себе скидку, но Бэрр удивил его, обронив:

— Я не собираюсь торговаться.

Улыбнулся чему-то, и лавочник улыбнулся в ответ.

После лавки с мехами Бэрр направился в другую. Его появление напугало цветочника до полусмерти, но тот, коренной айсморец, быстро взял себя в руки.

И предложил все, что вьется, цветет и колется. Бэрр долго присматривался, боясь промахнуться. Нужно было что-то особенное, что-то необыкновенное для необыкновенной Ингрид.

Наконец в длинном ящике череду кустов, уже подготовленных к зимнему хранению, Бэрр увидел куст. Совсем невзрачный, по мнению торговца. Долго смотрел, лавочник устал перечислять свои растения.

Бэрр бросил монетку серебра и велел «выкопать, чтобы ни единого лепесточка не упало». Цветочник не умолчал:

— А на эти розы посмотрите! Господин Бэрр, ну дались вам они, так возьмите, пожалуйста, вот прелесть какая! Красный, как рассвет с ветром, и не смотрите, что мелковат, зато стоек к заразе всякой и морозца раннего не боится, а уж обильно цветет! Ведь нет в Айсморе окна, на котором в теплые дни не стояли бы мои цветы, значит, я дурного вам не предложу. Вот — розовый, лепесточки нежные, что твое кружево, а уж варенье какое душистое! Желтый — редок и диво хорош! Ну хоть бы белый возьмите, перезимует — и красавец, с кулак бутоны.

Цветочник показал Бэрру кулак, но тут же смутился, поняв, что жест выглядит скверно.

— Что непонятного я сказал про свой выбор? — нахмурился Бэрр, и цветочник пожелал исправить свою оплошность попыткой обстоятельно поговорить:

— Я понимаю, это настоящее диво. Мне продали его давно, он тогда еще не цвел. Но продали как диковинку, а какую — не предупредили. Потом же, как бутоны полезли… Я ничего понять не мог — откуда голубой цвет взялся? Сроду такого не видывал, а я в цветах толк знаю, я ими с детства занимаюсь, и отец мой, и дед, и даже брат мой троюродный цветочный дворик сторожит…

— Мне интересно? Я не родню твою покупаю, а вот эти розы.

Но разговорившегося озерника, пока он сам не дойдет до своей последней мысли, остановить не могла никакая печальная слава или угрюмый вид.

— Потом сами же обратно принесете! Надобно все рассказать. Уж чем я этот кустик ни поливал, чем ни обрабатывал — все думал, беда какая, все ждал, что он побелеет хотя бы. Так еще пуще цвел. Я его уж в самое темное место поставил — все без толку. И не брал никто, я хотел цветы подрезать, да продать как белый, но не могу, ведь и отец мой, и дед на этом месте без обмана жили, и меня ни один куст не заставит мошенничать, поэтому скажу как есть — хотите, берите. Берите, не пожалеете! Может, вправду он вас дожидался…

Не позабыть о ней,

Бьется вода хмельная.

Мечешься у дверей

Ты, без огня сгорая.

Только она нужна!

Ветер ломает стекла.

Только одна слышна

Песня, но как же продрогла

Осень,

Небес печаль

Падает в воду клином…

Сможешь ли постучать,

Прошлого стыд отринув?

«…и возня вокруг дома на Солнечной началась с самого утра. Я уж и рад был, и не рад. Нет гаже занятия, чем на фонаре торчать под дождем. Да под дождем везде гадко. А тут еще пришел, а потом там женщина заругалась. Как есть возня — а иначе это и не назовешь. Все от нее шум и утро гадкое…»

Меньше всего Ингрид ожидала увидеть Бэрра на пороге собственного дома, и от удивления не смогла сдержать резкого вздоха.

И даже не от его самого, пусть взволнованного и довольного одновременно. А потому что держал он в руках не что иное, как куст роз, осыпанный совершенно немыслимыми по красоте голубыми бутонами.

Не зная намерений гостя, Ингрид не смогла быстро понять, что же ей делать? Впустить ли того, кто приходит, когда захочет, и уходит, когда пожелает?

Бэрр поднял повыше горшок, и бутоны цвета неба спрятали его лицо, оставив на виду лишь карие глаза. Непонятный взгляд его встретился со взглядом Ингрид. Спохватившись и поняв, что стоять на пороге молча и неподвижно уже неприлично, она посторонилась, пропуская его внутрь.

Хозяйка суетливо обхаживала гостя, которого сочла дорогим и уважаемым, что показалось странным — она всегда доверяла мнению кумушек Айсмора, а те Бэрра своей любовью не жаловали. Сейчас же хозяйка чуть ли не на цыпочках скакала, предлагая чай, выпечку и обещая тут же познакомить со своей дочерью. Она так суетилась, что у Ингрид возникло чувство, будто она скормит гостю свою дочь вместе с печеньем, едва только он примет любезное приглашение и сядет за стол.

— … уверена, что вы с ней поладите, как только познакомитесь поближе.

— Простите, сударыня, никак не могу. Ни познакомиться, ни поладить, — сказал Бэрр, до этого терпеливо сносивший всю торопливую речь; он перехватил пышную розу поудобнее: — Я нахожусь не в том жизненном положении, чтобы заводить знакомства с девушками. Я остался без работы. И еще я женат!

Хозяйка так и замерла на цыпочках, а потом улыбка медленно сползла с ее лица:

— Как? Ведь еще тогда ж… и я подписывалась!

— Вы, уважаемая, вспоминаете прошлый год, а время все исправляет. Теперь я женат. Вернее, очень надеюсь, что женат, — серьезно и тихо продолжил Бэрр, взглянув на Ингрид. — Моя избранница — девушка гордая, а я сильно обидел ее. Но это не мешает мне верить, что я могу попросить ее согласия. Вас же благодарю, что оказались дома. Будете свидетелем.

Схватив обомлевшую Ингрид в охапку, прижал к себе, к сердцу, к цветам, открыл соседнюю дверь ногой и тут же захлопнул, не обращая внимания на крики хозяйки, в которых прозвучала вся скорбь несостоявшейся тещи: «Не буду! Не буду я тебе свидетелем! Ишь ты, упырь придонный, чего удумал! Ничего не подтвержу! Не видела я тебя!»

Бэрр наклонился к Ингрид.

— Ответь… — прошептал он, глядя на нее темными глазами.

Ингрид так растерялась, что не нашла слов. Не было слов, не было ничего — только она сама и он.

А Бэрр, заглянув ей в лицо, правильно понял непроизнесенное: «Я согласна!»

Голубые розы заполнили собой весь мир, кружа голову свежестью и чистотой раннего утра, которого в этом городе почти не бывало, только сегодня — здесь и сейчас. Они сияли в глазах Ингрид, они бились синей жилкой на ее шее, заставляя Бэрра вновь поражаться — какой же он был слепец!

Чистое небо накрыло их теплой ладонью — такое чистое и такое голубое, каким его было видно лишь с самого верха ратуши. Небо цвета их мечты, цвета этих дивных лепестков.

Бэрр волновался и нервничал как в первый раз, боясь ошибиться или сделать что-то не так, хоть самую малость обидеть или огорчить Ингрид излишним напором и несдержанной силой. Вспоминал ее тело своим и радовался, что не забыл хрупкие запястья, тонкие пальчики, теплые, родные губы, а коленки… сжать ладонями, обогреть, обласкать и отпустить их можно лишь для того, чтобы пробраться выше по прозрачной коже, изо всех сил пытаясь не сорваться…

Он ловил каждое ее движение, каждый выдох и стон, пока она не рассмеялась в ответ на очередной тревожный взгляд, прошептав «Все чудесно!» И нежилась под его поцелуями, и раскрывалась ему навстречу.

Не было иных женщин, ни с кем он не чувствовал себя единым целым. Он тихо касался ее души своей, прижимал к себе крепко, словно боясь потерять, шептал слова любви, которые до этого мига никогда не говорил, не желая врать там, где было возможно — он и не думал, что знает их, и все еще сильно сомневался, имеет ли право произносить.

Потом он перестал думать о себе и перестал думать об Ингрид, и тогда ничего не осталось — ни воздуха, ни жизни — только счастье; он делил его с ней, но оно почему-то не уменьшалось, а лишь росло; остались лишь рваные вдохи на двоих, и… небеса вспыхнули и погасли. Но и после того, как их двоих последним шквалом выбросило обратно, голубая бездна все еще пылала над ними.

Бэрр лежал на спине, стараясь не шевелиться, чтобы не спугнуть окружавшее их тихое счастье. Ингрид, пристроившая свою золотую головку на его руке, тихо всхлипнула.

— Ингрид. Ты плачешь?

— Нет. Все хорошо, — глухо, в нос ответила она.

— Что с тобой, родная? Посмотри на меня.

Но Ингрид не хотела смотреть, не хотела поворачиваться и разговаривать с ним. Лишь повозилась, прижавшись плотнее. Бэрр осторожно касался губами затылка и узких плеч…

— Почему ты не подходил ко мне? — всхлипнула Ингрид. — Почему?

— Не знаю, родная… Я же понял, что люблю тебя, еще в тюрьме. И понял, что хочу быть рядом. Но кем? Кем ты стала бы рядом со мной? Женой цепного пса? Я пришел вольным человеком. Прости, что заставил так долго ждать…

Дневной свет пробивался сквозь прикрытые ставни в спальню. Шума ливня больше не было слышно — стало тихо, как в первый день творения. Бэрр расцепил руки, обнимавшие Ингрид так сильно, что они затекли. Опустил одну и попробовал нащупать одежду возле кровати. Вытянул, что попалось, присел и понял, что безуспешно пытается просунуть ноги в рукава рубашки. Припомнил сквозь зубы всех кривоухих разом. Стараясь не потревожить заснувшую Ингрид, надел нашедшиеся штаны и встал приоткрыть окно. Обычно дождь, однажды начавшись, длился неделями, но теперь — прекратился. С крыши, умиротворяюще журча, стекала вода. Она создавала ажурную завесу между комнатой Ингрид и прочим миром. Бэрр знал, почему теперь именно комнатой и именно на первом этаже — строительные перемены и настроения айсморцев не прошли бесследно для своевольной хозяйки дома, и она, требуя двойной платы, вынудила свою постоялицу переселиться этажом ниже. Он злился, но не посмел вмешаться. А сейчас и подавно смысла не было.

Косматые тучи, согнанные колючим ветром, не собирались расходиться. Однако небо всех оттенков серого, видимое в просвете между домами — обычное пасмурное небо Айсмора — неожиданно ожило, наполняясь цветом. Веселая радуга вынырнула из Темного озера и уперлась рогом в грозовую тучу. На черноте облаков широкая полоса казалась осязаемой настолько, что хотелось пробежаться по ней.

Бэрр засмотрелся на переливы света и не заметил, как Ингрид неслышно подошла и обняла двумя руками со спины.

— Никогда не видел радугу в Айсморе, — удивленно сказал Бэрр, больше для себя, чем для Ингрид.

— Иногда бывает, — приглушенно ответила та; голос был ласковый и золотистый, и в груди опять потеплело. — Ты просто…

— Не замечал?

— Прости, — смутилась Ингрид, а потом рассмеялась: — Я не это хотела сказать. Я бы… вышла ненадолго, за едой? Ты, верно, голоден, — и потерлась очаровательным носиком между его лопаток. Впрочем, очаровательно у нее было все, и отпускать ее дальше, чем на расстояние вытянутой руки, Бэрру не хотелось совершенно. Как и думать о будущем. Больше всего хотелось опять завалиться в постель, любоваться своим сокровищем.

— Не хочу, чтобы ты уходила. А насчет поесть…

Бэрр свистнул, и паренек, бегущий по деревянной мостовой и шлепающий по самым крупным лужам, остановился и обернулся на резкий звук.

— Найдешь, где достать еды?

Тот кивнул, цапнул брошенную монетку с напутствием «хлеба, вина и сыра», продолжая с интересом и без особого страха рассматривать в чужом окне полураздетого сонного Бэрра — грозу Айсмора, цепного пса винира, того, про кого уже была пущена новая сплетня, что он вынес дверь ратуши не то топором, не то ногой, не то глянул на нее — она сама и отвалилась.

— Столько же получишь, когда принесешь.

— А… что вы тут делаете? — не выдержал любопытный паренек.

— Живу я тут, — ухмыльнулся Бэрр, упершись в створ.

— А-а… — с пониманием и некоторым ехидством протянул мальчишка, и Бэрр не удержался:

— Что — я не могу жить у своей жены?

Он выудил из-за спины и прижал к себе покрасневшую и сопротивляющуюся Ингрид.

— Бэрр женился⁈ — хихикнул пацан и топнул ногой, взметнув кучу брызг. — То-то дождь перестал!

Насмотревшись, как паренек множеством жестов и гримас высказал свое одобрение и заодно предвкушение того, что этим дивным днем он, обладатель исключительного знания, продаст его с невероятной для себя выгодой, Бэрр рявкнул: «Беги живей!» И пожалел, что не дотянется с подзатыльником.

Пацан убежал, восторженно подпрыгивая. Ингрид с упреком и смущением начала:

— Любовь моя, ну зачем ты…

— Затем! Одному свидетелю мы уже показались. Домохозяйка не считается — сама отказалась. Надо будет найти еще, двух, но позже, родная.

— Может, Гаррика и Гутлафа? — спросила Ингрид и зарделась от собственной смелости.

— Гутлафа? — не слишком довольно переспросил Бэрр.

— Умнейший, достойнейший человек. А сколько языков знает! Он столько мне про тебя рассказал! — с жаром отозвалась Ингрид. — Даже предложил сам переговорить с тобой. Видно, мои чувства к тебе на лице написаны. А еще сказал, что не знаю, какую власть надо тобой имею. Про твою королевскую кровь тоже поведал!

И только тогда ревность отпустила Бэрра.

А потом Ингрид смеялась над собой: как каждый день за этот год надеялась, что он придет. Не упрекала его, как почему-то ожидал Бэрр и даже придумывал отговорки. Не пригодились. Потому что с Ингрид было здорово разговаривать и молчать оказалось тоже здорово!

Потом он рассказывал ей о своем решении уехать, попутно разливая принесенное вино, разламывая хлеб и любуясь вытащенными Ингрид из комода старинными бокалами из дутого стекла:

— Я понимаю, что прошу о многом… Подумай хорошенько, не отвечай сразу, — не удержавшись, прижал к губам ее руку, опять заставив Ингрид покраснеть. — Это ведь мне здесь больше не жить и не работать. Я мог бы попытаться придумать что-нибудь еще: уезжать на заработки или сопровождать грузы. А у тебя хорошая, любимая работа, да и Домхан-град так далеко!

Наконец он выдохся, а Ингрид тихо спросила:

— Когда выезжаем?

Ухватилась за его кисть своими пальчиками, поцеловала и прижала к груди, произнеся слова клятвы Золотого Города, такие древние, что они казались седой легендой: «Признаю тебя мужем своим, и пусть станет твоя семья моей семьей, твой город — моим городом, твое небо — моим небом».

И Бэрр повторил ее клятву.

Это была еще одна сторона его новой жизни, о которой Бэрр даже не задумывался. Взять на себя ответственность за чью-то судьбу, столь трогательно и без сомнений врученную ему, оказалось куда труднее, чем уйти от винира и продать все, что можно, собираясь в дальний путь. Оставалось лишь ждать руанского отряда, выступавшего на юг через одну-две недели. Он запретил себе мысленно хоронить брата. Мало ли причин может быть для молчания? Незачем хоронить ни себя, ни его раньше отмеренного судьбой времени.

Где взять третьего свидетеля?

— эй, фонарщик! — позвал Бэрр.

…Вот тот, чей вы, господин почетнейший винир, отчет получили, все врет. Это я присматривал вчера. Я. Я за ним без малого год присматриваю, а теперь он мне всю жизнь перевернул.

Да, могу твердо сказать, что свидетелей новой семьи вашего бывшего помощника было трое. И мне оказия случилась быть третьим. А как мне было объяснить, что я на том фонаре не масло заливаю? Мне же пришлось в тот же день в фонарщики наняться. Вышло бы еще, что я под документом расписался с должностью, какую не имею! Много ли от меня тогда за подлог ваш бывший помощник оставил бы?

Нет, вы того крыса тростникового не слушайте, я вам все как есть опишу. Не верьте иным доносчикам, они вам с пять прорубей наплетут. Это из зависти, что у меня теперь приработок и именуюсь я фонарщиком, а не как они. Ухожу я от вас. Мне и жалование назначили. Вы не верьте всему, что болтают. Прилипалой быть противно, и против совести. Было же дальше…

* * *

Было еще темно, когда Ингрид осторожно выбралась из объятий Бэрра, стараясь не разбудить его, задремавшего под утро. Осторожно подняла откинувшуюся во сне руку, поправила покрывало. Чуть посидела рядом, улыбаясь: темные влажные волосы разметались по подушке, ресницы вздрагивали, губы шевелились.

Ингрид очень тихо отошла и, ополоснувшись теплой водой, поставила греться котел — пусть муж поплещется в удовольствие! Оделась, быстро расчесала спутавшиеся волосы, нещадно дергая концы, торопливо заплела косу. Выставила на стол какую нашла еду.

С вещами Бэрра ее квартира стала совсем крошечной. Дорожная одежда наверняка нуждается в стирке и в починке. Ее запасов явно не хватит — нужно срочно докупить и мыла, и ниток, да и всего прочего в дорогу. Ей, оказывается, просто не в чем ехать! Пора было идти, но Ингрид не удержалась…

Сумки бывшего помощника винира так и лежали в углу. Из одной, прихваченной двумя тонкими кожаными ремнями, виднелся край серебристой кольчуги. А черный крутой рог лука словно внимательно глядел на Ингрид. Она подошла, посмотрела завороженно, подняла с пола грозное, в ее рост, оружие. Вытащив из чехла и уперев одним концом в пол, попробовала согнуть его и накинуть тетиву — у Бэрра так легко получалось! Но лук поддаваться отказался. Наотрез. Ингрид любовалась на него, почти как на мужа, потом с трудом засунула тяжелый лук в чехол, а чехол — аккуратно поставила к стенке. Вытащила двумя руками — для одной он был совершенно неподъемный! — меч, сверкнувший льдистым блеском. Попыталась поднять и тут же ткнулась острием в пол, едва не нырнув следом за ним.

— Ингрид, — прозвучал неожиданно мягкий голос. Его хозяин подкрался совершенно незаметно.

— А?.. — испуганно отскочила Ингрид, выронив клинок.

Бэрр быстрым движением поймал меч — подхватил у самого пола за рукоять.

— Осторожно, он очень остер, — Бэрр, одной рукой легко удерживая тяжелый клинок, обнял ее второй.

Дохнул в затылок, коснулся губами волос, заставив сердце заколотиться.

— Чем это ты занимаешься? — спросил он уже хмуро. В противовес поцелуям, наверное.

— Я… убирала твои вещи, — виновато ответила Ингрид. Все-таки разбудила! И зачем она только коснулась оружия…

— Я не про то. Ты одета для города, Ингрид, — Бэрр развернул ее к себе, оглядел со всех сторон, посерьезнел: — Куда собралась?

Меч в его руке смотрелся весомым и страшноватым аргументом.

— Я… — Ингрид забыла, что хотела сказать.

Только подумала, что даже не спросила разрешения у супруга. Она привыкла полагаться на себя, а Бэрр теперь должен оберегать ее и заботиться о ней. Он мог просто оскорбиться.

— Но надо же ведь сходить в ратушу! Получить деньги за…

— Ты никуда не пойдешь.

Бэрр уселся обратно на постель. Вытянул длинные ноги, перегородив ей проход. Меч положил рядом и сердито уставился на нее.

— Но как же… — опешила Ингрид.

Не выдержала и улыбнулась. Бэрр чуть ли не шерсть на загривке поднял!

— Что: как же? — глянул темным взглядом из-под темных прядей.

— У меня почти нет денег. А в ратуше мое жалование за…

— Больше никакой ратуши! — ухватил ее за руку, притянул к себе, поцеловал, и Ингрид поняла: на сегодня ратуша точно отменяется.

И не на нее он сердится. Что-то беспокоит ее Бэрра.

— Нет? — протянула она, заглянув ему в лицо и обхватив руками шею. Поцеловала его, сразу смягчившегося. — И никакого архива? — с легкой грустью спросила она.

— Никакого! — опять поцелуй.

— И никакого Город темных вод? — уже весело спросила Ингрид.

— Да, родная. Прости, если напугал тебя, — он провел пальцами по ее щеке, очень бережно — тыльной стороной, где не было мозолей. — Нам нужно быть предельно осторожными, особенно тебе. Ты никуда не должна выходить, пока мы не уедем. А пока оставайся дома и обязательно закрывай окна и двери, когда меня нет рядом! Я сам принесу твои вещи. А деньги… Вряд ли ты их получишь. Винир… — он нахмурился.

Ингрид, торопясь отвлечь его от мрачных дум, продолжила легко:

— И никакого больше винира?

— Да, родная… И еще нужно обязательно купить тебе кольцо, — произнес Бэрр, успокоившись и снова целуя ее, почему-то в веко.

— Надо, — печально улыбнулась Ингрид. Подарок Бэрра, который она не сохранила. Какая же она после этого жена?

Бэрр смотрел на нее, и глаза у него темнели.

— Я пыталась тебе вернуть, — смущенно продолжила Ингрид. — Я так долго ходила с ним в обнимку… Несколько месяцев. А ты сворачивал куда-нибудь с видом важным и недовольным, только углядев меня издалека. Потом как-то рассматривала в архиве… — Ингрид всхлипнула, не в силах поднять взгляд. — Оно выпало, и его стащили! Это звучит невероятно, но это правда! Жирная черная крыса украла твое кольцо!

Копошение раздалось из сумки, и белый нос показался поверх кольчуги.

— Да, Ингрид, мне нужно тебя представить кое-кому. Эл — моя жена!

Крысенок подбежал к Бэрру, протянул морду, окольцованную блеснувшей на свету золотом полоской.

— Не может быть! — Ингрид прижала ладони к горящим щекам.

Бэрр снял с белого крысенка заветное кольцо. Небесный топаз и горящие бриллианты, королевский знак. Крысенок поднялся на задние лапы, протянув передние человеку-с-черной-тенью. Можешь отдать кольцо этой женщине. Та не вскрикнула и не испугалась, что было уже чудом.

Эл очень хотел рассказать, как он приглядывал за Ингрид в архиве, когда понял, что она дорога его другу. И сколько усилий ему стоило отобрать кольцо у зарвавшегося собрата! Но он только принялся вылизываться, принимая людские благодарности, кусок сыра и двойное поглаживание.

Бэрр надел его на палец Ингрид и поцеловал ладонь.

Дни до отъезда и правда летели быстро. Приходили Гаррик с Гейрой и выглядели такими счастливыми, что Ингрид смеялась, глядя на них.

Бэрр пропадал целыми днями по своим таинственным делам. И вечера у него тоже были заняты: он слушал Ингрид. Расположившись рядом с ней на узкой кровати, он пытался без помощи рук — одними губами — расстегнуть пуговички на ее платье. Было их много, а еще отвлекало платье, очень красивое. Лазурное с тонкой лимонной вышивкой.

Пока получалось не очень хорошо. Порядком раздосадованный, он оторвался от своего занятия:

— Ингрид! Ты нарочно издевалась надо мной?

Ингрид отвлеклась от чтения и удивленно спросила:

— Как это?

— Ты оскорбляла мой взор своим… этим серым безобразием, по недоразумению именующимся платьем и негодным даже для мытья полов?

Серое безобразие, все еще висящее в шкафу, не было порвано лишь потому, что Бэрру не хотелось огорчать Ингрид.

— Я всегда ходила в нем в ратушу. И что в нем не так?

— Все! Оно раздражало меня, — вознегодовал Бэрр и вздохнул. — Может, потому что я знал, какая под ним скрывается прелесть? — провел любимым жестом через талию и ягодицы. — Ты продолжай, продолжай читать про своего героя, хотя я уже очень сильно беспокоюсь за твое душевное состояние.

— Ну так вот… — успокоилась Ингрид и продолжила чтение.

— То есть, узнав, что женился на родной сестре и заделал ей ребенка, он проклял свой род и кинулся на меч? Лучше бы со злодеями воевал. Письмо про твою подругу мне понравилось больше. Правильно этот Робин ее увез! А батюшка… что батюшка? Батюшка не прибьет любимую доченьку.

Бэрр разделался с последней пуговкой и, довольный, поцеловал спину Ингрид. Он тоже был белокож, но на фоне его рук тело жены казалось вылепленным из снега. Все мысли о книгах вылетели из головы.

— Бэрр, нет, ты не понял! Этот герой… ты послушай! Ты что… ты разве… Ай!

Бэрр перевернул Ингрид к себе, вдавливая в кровать, целуя в губы и одновременно запуская руку под юбку. Кажется, это становилось любимым жестом в ее присутствии.

— Что? Еще хочу тебя?

Ингрид, прижимая расстегнутое платье, опять покраснела до слез от того, как он понял ее слова.

— Зря спросила. Да! Родная, боюсь, я буду хотеть тебя всегда. И ни на какой меч кидаться не собираюсь, окажись ты хоть моей… Да хватит уже об этом! Иди ко мне.

Обнял двумя руками, а Ингрид подергала плечиками.

— Ты играешь в опасные игры, милая, — сбивчиво прошептал Бэрр. — Перестань вырываться, а то я уже точно не смогу остановиться… — его дыхание щекотало шею, а шепот в самое ухо был так сладок, что мир опять поплыл и Ингрид завертелась еще сильнее.

Бэрр вытащил из ее рук материю, скользнул ладонью ниже, знакомым жестом — по боку, через талию, задержавшись на бедре, потом вернувшись и сжав ягодицы. Ингрид вздохнула прерывисто… кровать стала такой тесной! Бэрр заметил ее волнение. Улыбнулся и ухватил ее обнаженную лодыжку, целуя ступню.

— Но одна идея мне понравилась. Не скажу какая, но хочу ей воспользоваться.

— Бэрр!

— Тише! Я еще не посчитал твои пальчики, и не отвлекай меня! А ты — продолжай, продолжай! Что ты там еще говорила про этого?

— Я хотела сказать, — очень серьезно ответила Ингрид, — что у него тоже был выбор, кем стать. Как и у тебя.