Принцип неопределенности

33. Охота на Буджума ч.2

Человеку не нужно трех сосен, чтобы заблудиться — ему достаточно двух существительных.

Пелевин В.О.

Я отведу тебя к мосту, сделанному из воды, к зеркалу, и там ты познаешь другой мир.

«Мертвец» (Dead Man)

Музыка

Гражданская Оборона - Вечная весна / Евгений Алексеев (Lucky Piano Bar) - Вечная весна

Гражданская Оборона - Всё Как У Людей

Скверный Анекдот – Живые огни

Скверный Анекдот – Бессонница (Божья борода)

Сергей Маврин (Маврик) – Тающий мир

Скверный Анекдот – Четвертое тело. Нож

Пока летучая машина несла меня выполнять еженедельную барщину, я рассматривал перо заводной птицы. Магию разве что во всём перечисленном подменило повсеместное течение электронов… Саму «птичку» разметало, разорвало на части напряжением искаженного пространства, но отливающее бронзой перо осталось удивительно целым.

И острым, как ланцет: едва я её коснулся – и на пальце выступила капля крови. Принюхался: пахло от имитации сгоревшим пластиком и чем-то ещё странным, загадочным – в Силе. Отточенное перо улеглось в кармане куртки: в дальнейшем я намеревался изучить его более пристально – при помощи психометрии. Меня очень интересовала личность «орнитолога».

В здании, которое мой язык никак не поворачивался назвать храмом – слишком оно напоминало крепость, меня предсказуемо – и рационально, и сквозь Силу – встретил Бода:

– Ты сбежал, никого не предупредив, – укорил он меня, любезно указав на пустующее репульсорное кресло. Я немедленно растекся в нём, вытянул гудящую ногу. Невероятно удобная вещь. Противоестественно удобная. Отвлекающая от истинной хищной, хозяйской сущности молчаливых вещей.

В его келье, как по инерции звали свои комфортабельные номера кореллианские джедаи, было немало безделушек и ценных вещей – хотя, казалось бы, она предназначалась только для отдыха и сна – джедаи подчёркнуто отказывались не только от личной собственности, но и от личной жилой площади, не желая привязываться к ней, не давая ей забираться в свой разум и манипулировать желаниями. Сосредоточенность и мысли – они могут быть только о главном. Важном.

Но столь недешевый и удобный стул нашелся… Возможно, я слишком придирчив – удобство напротив не будет отвлекать от важного, и крайний, дремучий аскетизм джедаями осуждается в той же мере, как и стяжательство. Но мысль о том, что стульчик этот из полированного бронзия с адаптивной поддержкой спины стоил как мой тяжелый полутораручный меч, я из головы выкинуть не мог.

В этот момент я напомнил себе, что привержены разумному аскетизму лишь настоящие джедаи, не держащие своих кореллианских «коллег» за равноправных братьев Ордена. Поэтому «келья» эта и была под стать «храму». Высокий потолок, дорогая электронная периферия, кондишен как на элитном звездолете. Рабочая обстановка, скромная только на вид: на ней, в действительности, не экономили. Было в этом что-то неправильное – отталкивающие своими лишними и ненужными смыслами, сбивающее с толку, отвлекающее внимание от выбранного Пути.

Во мне на миг зародилось желание посетить для сравнения корусанский Храм джедаев, но я грубо, цинично его подавил: с желаниями следует быть осторожным.

– Ушёл. Бегать, увы, не получается, – усмехнулся я, пристукнув увесистой тростью. – Не могу здесь находиться. Душно. Всё же я обещал участвовать в одной образовательной программе, но не жить здесь.

– Тебя хотят убить. Весьма влиятельные разумные, насколько я понимаю, – попытался было вразумить меня джедай.

– Не секрет.

– Могут покушаться на тебя, а пострадает кто-нибудь другой... Я даже спорить об этом не хочу, знаю, что тебе плевать на окружающих.

Я удивлено вскинулся, желая уже возразить, но джедай не дал мне это сделать.

– Да, конечно, не плевать… но ровно настолько, насколько это касается и тебя самого. Но тебе действительно безопаснее находиться в храме, – сказал Бода.

– Безопаснее? Не знаю. Не уверен. Мои недоброжелатели не отрекутся от своих намерений и после того, как я покину этот… «храм». А это, рано или поздно… так или иначе, случится. Поэтому не вижу смысла таиться здесь от убийц, – я натянуто, фальшиво улыбнулся, находя в происходящем не столько отрицательное или положительное, сколько безнадежно надоевшее.

Бода насупился – я продолжил:

– И, что особенно приятно, наши взаимоотношения – самые искренние из всех возможных: попытки нагло лгать или обманом убедить меня, что их интересы важнее моих, не увенчались успехом. Теперь мы жаждем уничтожить друг друга. Чистый конфликт, предельная его форма – невозможность совместного бытия в одной версии вселенной.

Причём, если у них ничего не получится – значит, мой, как принято его называть, выбор, заключающийся в том, чтобы не подчиняться чужим требованиям, писанным и нет законам, был разумным, то есть выгодным для меня, отвечающим моим целям, и я верно оценил свои возможности. Если же меня умертвят – выходит, я сам был не прав, идя на конфликт; моё поведение было неоптимальным, мне суждено пасть жертвой собственной неосмотрительности…

Вот сейчас мы это и выясним. Будь исход моих поступков совершенно непредсказуемым, подчиняйся он только слепым вероятностям, этот острый эксперимент, лишенный возможности оценить вероятность того или иного исхода, ничего не скажет. Независимо от того, куда всё же повернётся ситуация. Игра в лотерею – всегда неразумный поступок, даже в случае выигрыша. Как бы кто ни думал…

– Но я не ставлю ставки в азартных играх, не пытаюсь обмануть крупье, полагаясь только на удачу, – сверкнули мои клыки в ещё одной пустой как моя «душа» улыбке-полуоскале. – Да, для большинства людей такая игра со смертью будет бесполезна. Она не пройдет жёстких рамок адекватного эксперимента – нельзя на одном примере выяснить, случайна ли случайность... Впрочем, как и на серии. И едва ли это будет благоразумнее стрельбы в собственный висок ради выяснения, какая же из семи энергоячеек из россыпи заряжена... Но в случае пророка-дилетанта – это способ приблизиться к знанию. В моём случае, то есть.

– Так ты рад насилию? – поразился Бода, встопорщив аккуратный веник бороды. – Или я что-то не понимаю? Зачем нужен этот опасный «эксперимент»?

– Рад!? Насилию как таковому? Не-ет. Я же не безумец какой-то! Но и ничего не могу поделать с моими врагами, полагающими, будто бы я не представляю для них никакой, даже гипотетической опасности, и меня можно смахнуть с игральной доски. Как пыль: вряд ли меня считают хотя бы фигурой. Моё убийство отвечает их интересам, а восхищаюсь я тем, что хоть кто-то придерживается разумного эгоизма – иначе говоря, мыслит рационально. Мы все стремимся к истине, и это не может не радовать! – воскликнул я.

– Тогда ты должен радоваться и тому, что мы, джедаи, не мыслим столь, м-м, «рационально», – задумчиво сказал джедай.

– Увы, но это повод проявить безразличие, как и ко всякому бездумному следованию неким всеобщим или же частным, корпоративным моральным нормам. Застывшим, словно воск свечи, лишившейся последнего источника тепла – искры разума.

– Есть правила. Не всегда нам нравится их соблюдать, но чтить их – правильно. Прямо сейчас тебя эти правила защищают.

– Это глупо. Я не нравлюсь вам, неуправляем, стою под другую сторону в диалектике хаоса-порядка. И осознаю это – как бы вы ни лебезили. Но убить меня или заключить под стражу вам мешают некие принципы… и это решительно непонятно мне.

– Что именно? – джедай был спокоен, но я надеялся, что это ненадолго – мне жизненно необходимо было вывести его из себя.

– Что мешает сделать так, будто бы я никогда и не заходил в это здание? Что мешает вам промыть мне мозги? Или делать это постоянно со всеми остальными? Неужели играть по правилам выгодно всегда? Совсем без исключений? Я же не верю в сказки. Что заставляет вас быть такими «правильными»?

– Это-то нас и отличает, – сказал джедай. – Тебе даже в голову не приходит, почему имеющий власть или Силу её не использует? Наблюдает за течением полноводной реки со стороны, лишь изредка расчищая образующиеся заторы, и не стремится преградить её плотиной? Так, чтобы выплеснувшаяся вода смыла непричастных? А зачастую, и самого строителя непрочных преград?

Или ты из тех, кто не видит разницы между джедаями и ситами, отмечая лишь то, что один Орден «стоит у власти», а другой повержен, и знамена его давно истлели?

– Я знаком с вашей философией… но действовать по ситуации, а не по намертво застывшим правилам – эффективнее. И соглашусь, что в долговременной стратегии, оптимизированной по выгоде Ордена, а не отдельного рыцаря, держать своё слово выгодно, но бывают же ситуации, когда никто не узнает, что вы его нарушили! И, как говорится, «всем от этого будет только лучше», – подначил я джедая.

– Ты сейчас демонстрируешь мышление преступника. Выказываешь надежду на то, что всё сойдет с рук, что уж тебя-то закон не коснётся. Но это не так. Правила на то и правила, что нарушать их нельзя. Это не чья-то блажь – это вполне разумно.

– Но никто же не увидит! – воскликнул я пораженно. – Что от этого изменится? Неужели трудно разделять истинные цели и переменчивые методы по их достижению?

– Мы сами будем знать, что его нарушили. – поднял палец Бода, – Этого достаточно. Дальнейший путь по наклонной неизбежен. Нельзя защищать закон одной рукой, а другой – нарушать его. А ещё, отринув внутреннюю честность, легко запутаться на пути, сбиться со Светлой Стороны Силы.

– Хотя… да, нельзя, – согласился я. – Но «стороны Силы» тут не причём. Стоит облачиться в одежды служителя – как это делаете вы… стать проводником и сосудом некой сущности, как уже не отступишь и от рамок, создающих эту самую силу. Течение Силы увлекает за собой всё сильнее – ловко разгоняя по руслу, толкая по траектории, от которой нельзя отклоняться. Да и не хочется, ведь сложно уже отказаться от той власти, что даёт движение по этому потоку.

Но так нельзя проложить своё русло. Разве что уверовав в то, что своя истинная воля совпадает с тем, что вы зовете «светлой стороной Силы».

– Любопытная трактовка.

– Обычная трактовка, какой придерживаются почти все маги.

– Значит, ты «маг»? – удивился Бода. – Ты же и сам сознаешь всю нелепость этого слова. «Магия».

– «Сила»? Магия? – я пожал плечами. – Называйте, как хотите. Моя воля, чужая воля, случаи и смыслы завязаны в один тугой, запутанный узел. И я уже убедился: потяни один конец – отзовется в другом. И совершенно не так, как ожидаешь, или не совсем так. Но я хочу понять, как это работает, и если что-то позволит мне этим управлять – я буду это делать. Как бы это ни называлось.

– Но магия – путь обмана. Она неизбежно загонит тебя в тупик.

– Тупик – это расстрельная комната… но мы и так все в ней, и у нас нет времени на сожаления или сомнения.

– Магия строится не только на обмане, – предостерег меня Бода, – но и на самообмане. Против которого ты выступаешь.

– А разве не способность к лицемерию – признак интеллекта у социальных видов? – ухмыльнулся я, однако не став высказывать иного, витающего в мыслях, возражения вслух. Такие вещи лучше держать при себе – до самого шоудауна.

Единственная причина, почему мы считаем, будто бы научная картина мира с «привычным» всем объективным миром и едиными для всех нас законами изотропной вселенной верна, так это то, что это работает! Звездолеты бороздят просторы Галактики, а сила действия ожидаемо равна силе противодействия.

Дело вовсе не в вере и не в самообмане. Дело как раз в отсутствии веры в научные факты – магия тут ничем их не хуже и не лучше, если она тоже работает.

В вере и, оттого, в самообмане, магия нуждается лишь тогда, когда нужно подавить столь же безосновательную уверенность в том, что имеющаяся карта – это и есть действительность, местность.

И не важно, что на ней мы привыкли изображать – побережья и реки, уверенные линии автотрасс, границы расползшихся, как плесень, городов, звёздные скопления. Или пышущих жаром чернильных сказочных драконов и нанесенных тушью единорогов. Виверн и морских змеев, мечущихся среди волн, вздыбленных завитками ветров, которые, в свою очередь, раздувают толстопузые ангелочки, парящие на краях карты.

Все это можно там встретить. А можно и не встретить. Конечно, что-то следует ожидать там увидеть, а нечто иное – нет. И это разумно. Но вот верить в эту встречу… в её неизбежность… И потому до того на полях моей карты пустота – и это достойная часть картины. Чистый, ни во что ещё не выразивший себя Хаос.

А потому «магия» или магия наравне с научным знанием сводится к личному опыту. И для того, чтобы утверждать, что она «нарушает» законы реальности, расшатывает её, сначала надо вообще доказать наличие её за пределами восприятия. Независимое от него. Что невозможно.

– Это как отказаться от применения насилия, думая, что и все прочие столь же разумны и последуют за тобой, а затем наступит мир и благополучие, – продолжил я, намеренно выводя джедая из себя. – Но отказавшегося от насилия примитивно сожрут или выебут, а вот отказавшегося от обмана – только наебут!

– Обман разрушает структуру общества. Предсказуемость – залог стабильности, – заметил мастер-джедай, вторя моим мыслям. – А лицемерие лишь следствие недоверия как себе самому, так и окружающему миру. Оно хорошо только для того, чтобы урвать свой кусок прямо здесь и сейчас.

– Мир, где никто никогда не лжет – прекра-асная идиллия, – протянул я. – Но что будет, если в него вторгнется мастер притворства?

– Мир не примет его.

– Но как он распознает его? Выходит, он должен знать, как его распознать, а само знание – уже возможность… – подначил я джедая. – Обман разумен, даже необходим – по обстоятельствам. Обман честен – по отношению к тем, кто тебе важен, если он идет им на пользу. Универсальные же правила честности – проигрышная стратегия в реальном мире. Это как выйти на битву в одном драном халате – противник не преминет облачиться в доспехи.

– И что тогда ждать ото всех окружающих? Что они в любой миг могут изменить своё поведение? Клятвы и верность тогда станут абсурдом, пустым звуком. Мир построен на предсказуемости и доверии: на том, что внутри каждого из нас есть безусловный внутренний цензор, на устойчивых правилах и ценностях. На том, что есть безусловно правильное и неправильное, а не только «оптимальное для достижения некой стратегии». С такими воззрениями нечего делать в Ордене!

Я удивлено вскинулся.

– Да, я знаю о твоём безоценочном отношении ко всему окружающему, – сказал Бода, – для меня это не секрет. Иной бы радовался тому, что ты мыслишь почти как джедай, но у тебя нет никаких нравственных ориентиров. Нет сопереживания. Нет привязанностей – а чувства более глубокого и всеобъемлющего. Настоящий джедай – внеморален, но он всегда вместе с тем испытывает высшее сострадание и любовь – ко всему живому.

– От одного до другого – лишь один шаг, – я повернул трость, сменив лица – упругий метал «вспомнил» иную структуру, ни к чему еще не подключенные контакты внутри навершия с щелчком сомкнулись. – И почему я не удивляюсь тому, что временами появляются деятели вроде Экзара Куна…

– Он вызывает у тебя восхищение? – Бода уставился на меня, как на врага народа. Или мне так показалось? Нет – его это действительно задело.

– Экзар? – удивился я, – Нет… он же умер. Я же не восхищаюсь грунтом или мусором. Прах тоже меня не интересует.

– Не перестаю тебе удивляться, – сказал джедай.

– Никто не заслуживает ни восхищения, ни порицания, если это никак нас не касается. В самом широком смысле слова, разумеется.

– Значит, безоценочное мышление? Всегда?

– Оно самое, – кивнул я в ответ.

– Не любишь вечные ценности, значит.

– Не люблю. Презираю их. От них несёт человечностью. Обезьянками. Роботами. Программным кодом. Не мной написанным и не мной придуманным.

– Если ты, как и все прочие, бунтующие против своего места в жизни, превозносишь а-моральное, освобождающее от кажущихся тебе глупыми норм, и принижаешь всё человеческое, видя в нём лишь бездумное потакание животным импульсам, то обрати взор на заснеженную Арканию или заплесневелые миры хаттов: вот уж кто чужд всему человечному или этичному, – мгновенно нашелся Бода, ловко в одном порыве связав слова. – И увидишь тогда, к чему приводит дословное следование твоим идеалам. Сомневаюсь, что ты сам захотел бы там жить.

– Верно, – не стал я спорить, – ведь я не хатт и не чистокровный арканианец. Помимо того, на Аркании мне пришлось бы платить огромную страховку частной полиции, ибо иной там и не водится. И по причине угрозы, нависшей над моей головой, и потому, что злоумышленников там ожидает различная кара за преступления против граждан-арканианцев и не граждан: всех прочих. Что обосновывает и различный риск, а значит и затраты на защиту личности и имущества. Поразительно разумно! Для арканианцев…

Но соль не в этом: все они замкнулись на интересах своего вида, в облигатно навязанных оковах биологии, не стремясь вступить в контакт с иными носителями разума. Вероятно, потому что их трудно сыскать в этой галактике. Такая огромная и одновременно такая пустая... Они остались верны ценностям, произведенным в той же фабрике, что и их бренные тела.

Повсюду бродят носители «ценностей», рабы условных и безусловных рефлексов.

Но и в таком случае их стратегия несколько превосходит человеческую – они чаще думают головой, когда принимают те или иные решения, а не слушают какое-то имбецильное «сердце». Хатты, на мой взгляд, неисправимые ретрограды, что меня сильно печалит. Но, живи и я тысячу лет, возможно, счёл бы уважение традиций самым рациональным поведением.

– Любопытно, похоже, ты недоволен, ни много ни мало – всем! – подавился Бода. – Напомни мне, почему ты считаешь, что, будучи человеком или близким к нему существом, ты не должен следовать общечеловеческим нормам? Чем ты лучше прочих?

– Не лучше. Ничем. Никого. Но и не хуже. Хуже… лучше… мы кучи кварков, звездный пепел, ненадолго сконденсировавшийся в лишенные совершенства белковые тела лишь для того, чтобы спустя мимолетное мгновение вновь развеяться над волнами.

Я не использую эти слова – «лучше», хуже» – без уточнения, для кого лучше. А что касается норм, да еще и общечеловеческих… Они не нужны. Никакие универсальные нормы не нужны. Я рационалист и не нуждаюсь в морали по очевидной причине — если она совпадает с выводами разума, она излишняя, если противоречит им, то она вредит мне.

– Удобная позиция, – сказал, усмехнувшись в бороду, Бода. Его, казалось бы, смешило сказанное мной.

– Она эффективна. Если люди хотят достигать своих целей, то наиболее оптимальный путь использовать – исследовать мир и действовать сообразно его законам, какими бы они противоестественными ни казались. И поступать с опорой на выводы разума, а не мимолетные чувства. Альтернатива – слепые хаотичные метания по воле иррациональных убеждений, «душевные» метания, что не приводят к желаемому результату. Разве что иллюзорному: но неотвратимо наступающая расплата с реальностью, как правило, бывает предельно, безгранично жестокой. Течению природных процессов нет дела до человека: оно убивает его после того, как биологическое его тело отслужит своё неуправляемой, подобной сели, генетической и культурной эволюции.

Если механизм ведет себя как механизм: исправно выполняет свою функцию, не желая её менять и менять самого себя, то с ним и поступают подобающе – когда он, надорвавшись играть одну и ту же роль, ломается, его выбрасывают на помойку. Изношенные запчасти переплавляют.

Естественные же желания, нормы и правила, одобряемое поведение почти целиком обусловлены особенностями нашего мозга, эволюционировавшего для принятия поспешных решений в условиях постоянной нехватки данных, да еще и в совсем иных условиях. Поскольку даже поспешное решение лучше никакого.

В условиях веры в духов и доминирующего магического сознания, перманентной войны – постоянного, безостановочного геноцида соседних стай приматов. И всё это исключительно для совершения одной-единственной биологической роли. Неудивительно, что они так неэффективны в достижении иных целей.

И после этого слово «человечность» для меня – низкое ругательство. «Человечный» – звучит как неразумный, подверженный когнитивным заблуждениям и опирающийся на веру, примат. Животное же не достойно звания «разумного человека» или просто «разумного».

Кончив речь, я припал к военного образца фляжке, смочив пересохшее горло чистой водой. По карманам я рассовывал не только карты и кредитные чипы.

– Крепкие слова, злые, и, казалось бы, обоснованные, – всё так же сквозь насмешливую улыбку сказал Бода. – И где те арканианцы или хатты? Или иные любители математики? Много ты их видишь в Галактике? Они её заселили? Почему наш канцлер не арканианец, а сами они не преобладающая в Галактике сила? Скажешь, что они получили гиперпривод не самыми первыми? Это не оправдание – Галактика большая, а границы её постоянно раздвигаются. Хатты? У них было больше времени, чем у людей. Кроме того, их цивилизация не самодостаточна без порабощенных видов, они уже слились в сложную паразитическую, а местами и симбиотическую систему. Нельзя говорить о хаттах и забывать об их рабах, а они, я уверен, не разделяют твои убеждения.

Всё потому, что развивается не человек, он смертен – развивается общество как среда, а в нём для этого всего должно быть в меру. И рационального, и нет. То, что делает наше общество таким, какое оно есть – ничто, всего лишь жалкая «человечность», раз ты о ней столь невысокого мнения. Все стремления, амбиции человека, желания уже в корне своём иррациональны – что ты скажешь об этом?

– Их не возможно оценить по любой абсолютной шкале, тем более я отказываюсь это делать, если это не касается меня самого. Но я могу соразмерить поступки с желаниями и так дать оценку разумности поведения в достижении намеченной цели, – ответил я.

– Можешь? Сомневаюсь, – покачал головой джедай. – А если сами цели, например, религиозные? Как ты оценишь, насколько хорошо способствуют те или иные молитвы и ритуалы лучшей реинкарнации души? – Бода, казалось, развеселился.

– Спор о ценностях? Если человек поражен заразным обсессивно-компульсивным расстройством – религией, то следует ему помочь избавиться от этих заблуждений. И уж тем более не следует даже позволять их подавать как нечто допустимое и терпимое. Невозможно не порицать добровольное невежество.

– Это расстройство придает многим цель в жизни, – ответствовал мастер, – примиряет их с миром. Спасает от саморазрушения. Сохраняет душевное равновесие.

– Иллюзия, – отмахнулся я.

– У всех у нас свои убеждения. И свои психические расстройства, едва заметные или бросающиеся в глаза отклонения. Это нормально. Вот ты. Рассматриваешь одного человека, словно он болтается в космическом вакууме. Он же всегда - часть всего общества, так устроен мир. Если что-то не нравится в нём, возможно проблема в тебе? Мир в порядке, он устроен так, как ему надо. Ты не пытаешься подумать о том, что с тобой что-то не так – нет, ты уверен, что что-то не так со всеми окружающими. Задумайся об этом.

Мы, джедаи, принимаем мир таким, какой он есть. Не пытаемся навязать ему свои убеждения о том, какие именно из череды иррациональных убеждений лучше. Или «эффективнее», как ты говоришь, подменяя этим словом своё одобрение. Мы наблюдаем. Слушаем Силу. Не вмешиваемся. Но до тех пор, пока одни разумные не начинают навязывать свои представления другим силой.

– Во всём можно найти насилие, – вздохнул я.

– Можно во всём найти что угодно. Если целенаправленно искать, впадая в крайности. – отметил Бода. – Ты же сам говорил про нехватку данных для принятия решений? Так их всегда не хватает, кроме того, любое решение всегда принимается под действием эмоций. Даже джедай, сколь бы он ни опирался на Силу, не может полностью изменить свою натуру, хотя если он её хорошо понимает – уже хорошо.

– Но это не повод таскать костыли морали – они нужны только тому, кто настолько неразумен, что руководствуется не разумом, а набором догм, – заметил я.

– Что будет, если я лишу тебя опоры? – Бода Силой притянул мою трость и взмахом руки отключил репульсорное кресло подо мной, и я тут же с грохотом приземлился на пол, лишившись подвижности. Я не стал злиться на джедая, развалившись на стоящей прямо на полу ставшей мгновенно неудобной «чашке». Сделать попытку встать на ноги я даже не рискнул.

– На что ты станешь опираться? – спросил меня джедай. – Это ведь тоже твои решения и желания, и их источник тоже ты, и хорошо бы находиться в гармонии с ними, не отрицая своей телесной части. Вот это действительно самообман – отрицать самого себя!

Разумным нужны эти костыли. Потому что это не костыли вовсе, а ноги. Да… мир несовершенен: каждый раз, когда оказываешься в незнакомой ситуации, нет ни возможности, ни времени, чтобы выяснять последствия как заправская прогностическая система, вооруженная знанием закономерностей и тысячелетней статистики. И даже она постоянно ошибается.

И чем меньше времени на решение, тем безусловнее опора на природные стремления, тем всё сильнее выбор обуславливается биологией и всё меньше разумом. Ведь мы не дроиды, и, думается мне, это неплохо.

Но только радикал, далекий от логики, отделяет разум человека от его тела, рассудочную часть «Я» от всех прочих функций организма, формирующего поведение – только вместе они составляют одно целое, зовущееся человеком. Твои слова звучат, будто бы из уст ортодоксальных религиозных проповедников, что разделяют душу и тело человека, не воспринимая его целиком. Нелепо, будучи рациональным человеком, отрицать свою телесность. Не замечаешь внутренних противоречий?

Если ты подумаешь об этом и помедитируешь достаточное время, ты станешь воспринимать себя цельным, залечишь этот искусственный разрыв. Не отказывайся прямо сейчас, к этому можно всегда вернуться.

– Но это-то меня и раздражает! – воскликнул я.

– Тебя раздражают другие люди? Или этот мир?

– В первую очередь я сам.

– Какой смысл бороться с тем, что тебе не под силу изменить? – фыркнул Бода. – Есть посильные задачи, не лучше ли взяться за них?

– Изменить можно что угодно, – ответил я. – Это нелепо, но вот в этом у меня есть некая «внутренняя убежденность». Во всяком случае, я рискну проверить возможность этого. Пока во мне не угасла и теплится надежда. А не буду сидеть сиднем, дожидаясь, когда же начнётся разложение.

– Вернёмся к твоему отношению к людям, – сказал Бода.

– Это так важно? Вам есть какое-то дело до меня?

– Для меня – да. Мне это важно. Ведь я отвечаю за тебя. Ты видишь в человечности только слабость, но это и сила. У тебя есть друзья, семья? Не подельники и переменчивые союзники, что могут предать в любой миг, как только сочтут это рациональной стратегией?

– Я таких не знаю. Но и не хочу связывать себя или других такими обязательствами. Я стремлюсь к свободе и не покушаюсь на чужую, – мне показалось важным закрепить такое своё отношение и к этим частям внешнего мира, пусть даже говорящим и, кажется, даже мыслящим. Кажется.

Что-то во мне с чудовищной силой противилось сильным связям с кем-то еще, прикованным к миру; казалось мне, что это только сделает мои цепи крепче.

– Обычно так говорят люди, избегающие ответственности, - не одобрил моего атомизма Бода.

– Я не требую ни от кого ни любви, ни обязательств иных, кроме как рациональных, исполнение которых выгодно взявшему их. Не покушаюсь на чужую свободу. А ещё со мной почти никому не по пути. К чему увлекать на свою дорогу тех, кто к ней не готов? Вот что было бы безответственно!

– Отговорки. Неужели нет и тех, кто разделяет твои убеждения?

– Полностью? – я вспомнил про Ревана. – Нет.

– Однако я не могу жалеть о том, что ты не найдешь таковых в нашем ордене, – сказал, поразмыслив, Бода. – Джедай, разделяющий твои убеждения, не скованный никакими ограничениями, может совершить воистину ужасные дела.

– Но он будет эффективен. Крайне эффективен, – усмехнулся я.

– Цель не всегда оправдывает средства. Если важен лишь конечный результат, то лишенный привязанностей и безусловных ценностей рыцарь может пойти на действительно ужасные вещи. Уверенный, что совершает меньшее зло. Но достигнув этой столь важной конечной цели, даже минимизировав привнесенное им зло, он вдруг поймёт, что и сама его цель лишена смысла.

Или, что хуже, на радиогоризонте маячат новые цели, достижение которых потребует противоречащих всем установлениям кодекса шагов. И вот уже совершённое как обесценивает все предыдущие поступки, так и превращает совершившего подобное в изгоя, который шаг за шагом уничтожает всё то, ради чего так старался.

Такое происходило и уже не раз. Из самых лучших побуждений совершались неприемлемые вещи. Корусанский орден готовит себе погребальный костёр, лишая рыцарей семей и воспитывая фанатиков. Осталось только дождаться, когда кто-то поднесет к нему открытое пламя.

– И кто поднесет факел? Кому достанется эта честь? – спросил я.

– Обычно это делают специально обученные люди. Они разносят пламя, потворствуют разрушениям во имя созидания, хотя мне порой и кажется, что их роль только в сокрушении едва устоявшегося порядка, – ответил Бода. – И возникающее на месте разрушенного ничем не лучше старого.

– Это очень важная задача! Кто-то должен обмазываться пеплом с погребального костра, возвещая о новом повороте в жизни ли, в истории ли, свершая безумный танец в честь смерти-и-жизни, – оспорил я.

– Ты недавно говорил о том, что находишься в трезвом уме и ясной памяти.

– Поболее многих, – горделиво сказал я.

– Тогда почему ты не вспомнишь о зелтронах? Вот уж кто не нуждается в постоянных расчетах и сомнениях в правильном выборе.

– Я о них помню. Они забавные, милые, гладкие, и многих из них хочется зацеловать и пощупать, но их трудно назвать разумными существами. Мне глубоко противно их безапелляционное веселье, безумная жизнерадостность даже перед самым ликом смерти. Нежелание принять в расчет, смирение со своей участью и ролью, принятие не своих, не ими созданных желаний и страстей.

– Почему не ими? Это часть их природы, с которой ты почему-то сражаешься. К чему искать ответы на те вопросы, что их и не подразумевают?

– Потому что в противном случае ни в чем нет смысла, – тихо сказал я.

– Зависит от того, что вкладывать в это слово, – пожал плечами Бода. – Почему смысл обязательно должен быть всеобъемлющим, свойством всего мира, а не твоим собственным выбором из множества доступных целей в жизни?

– Почему?! – перебил я мастера. – Тут звучит вопрос не «почему», а «зачем», на который, как известно, дать ответ непреодолимо тяжело.

– Зелтронцы его себе дали. Это поразительно, но целый вид не страдает от поиска ответов на вечные «человеческие» вопросы, – сказал Бода. – А вот те, кто ищут во всём смысл, чьи мысли посвящены только своему суперэго и своему удобству, что бы под ним ни подразумевалось, лишены покоя. Никто другой, следующий твоим идеалам, никогда не подумает о тебе самом просто так, не проявит соучастия или милосердия как должного. О да, конечно, он будет брать тебя в расчёт как часть полезного для себя окружения. Так же, как и ты сам, он не будет полностью пренебрегать чужими интересами, но лишь до тех пор, пока это выгодно ему самому. Поскольку не глуп и недальновидно воевать со всем миром. Но только поэтому.

– Что дурного в том, чтобы жить собственными интересами, не противореча интересам других? – спросил я.

– Дурного? Едва ли стоит спорить о ценностях. Дурном и хорошем, правильном и нет. Особенно с тобой, – усмехнулся в бороду старый джедай. – Но это не настоящее сочувствие, здесь нет сопереживания, лишь строгий, машинный расчет. Тебе приятно находиться в таком окружении?

– Вполне. Мне не нужно, чтобы меня любили, – ответил я мастеру.

– Понятно, что тебе хватает и своей собственной любви к себе… но люди не машины, их разум ограничен, и жизнь в таком бесчувственном обществе неудобна. Проще говоря, его невозможно построить. И тогда костыли становятся ногами, как бы тебе это ни нравилось, – джедай поднял Силой и вернул мне обратно трость.

Я не стал благодарить мастера за возврат того, что он взял без моего разрешения.

– Только для тех, кто неспособен ясно мыслить, – вместо этого возразил я. – Почему мне должна быть интересна судьба тех, чьи ценности и убеждения я не разделяю? Впрочем, так поступают все. И те, кто говорят о морали – тоже. Только при этом они ей прикрываются.

– Тебе нужна война. Ты желаешь зажечь всю Галактику и смотреть как она полыхает, – кивнул самому себе Бода.

– И это тоже неверно. Я не сторонник насилия, – сказал я. – Насилия как такового. Самого по себе.

– Тогда вернёмся к убийцам. Ты рассматривал альтернативу, способ обойтись без насилия? Если ты знаешь о тех, кто хочет твоей смерти, почему бы не договориться с ними? Возможно, убедительные слова смогут изменить ситуацию.

Меня, знаешь ли, это волнует, поскольку именно я отвечаю за тебя и мой долг – следить за твоей безопасностью, – адресовал мне упрек Бода.

Я же отлично знал это, и именно потому намеренно злил его: заставляя разрываться между негативными чувствами ко мне и его долгом. Это было забавно. И полезно.

– Договориться? И это мне говорит джедай? Который отрицает неведение? – наигранно удивился я. – Насилие есть второе лицо всякого волевого усилия. Обман – третье, – я, уперев жалом в пол трость, крутанул её так, что три лика начали так быстро сменять друг друга, казалось, слились в одно нейтральное выражение лица. – Насилие подразумевается вообще подо всем! Оно всеобъемлющее. Вот мы: вежливы лишь потому, что потенциально можем вступить в конфронтацию и заранее стараемся этого избегнуть. Показываем свои добрые намерения. Но их и не пришлось бы выказывать, если бы не было альтернативы.

– Весьма однобокий взгляд на мир, – сказал Бода. – Неужели ты не видишь в мире ничего кроме негатива?

– Я хорошо разбираюсь в поведении животных, а люди подчиняются тем же законам. Да и живут вдобавок в той же реальности. Мне так кажется.

– Они наделены разумом, – возразил мастер.

– Несомненно. Некоторые. Они давно уже научились не только проламывать головы, но и искусно лгать, – вращающаяся трость остановилась на приторно-слащавом выражении лица. – Но лишь тогда, когда в этом есть смысл. Когда это лучше насилия, но ведь памятование о нём вечно. Если существует возможность, найдется и тот, кто ей воспользуется. Не ты, так кто-нибудь другой… Насилие – едва ли не космологическая постоянная. И тот, кто забудет об этом – горько пожалеет о своём неверном представлении о мире.

– Мне кажется, или сегодня на твоей трости новое оголовье? – присмотрелся Бода.

– Ничуть, – я вновь крутанул трость, и остановившиеся лица вновь поразило безумие: они зашлись то в иступленном немом крике, то в устрашающе-безобразной истерике.

– Материал с памятью, – кивнул Бода. – Но дело ведь не только в лицах?

– Несомненно. Это спусковой механизм, – не стал лгать я. Прямо лгать джедаю я бы не рискнул: такого я, увы, не умею.

– Для чего?

– Для того, чего в трости нет, ещё нет. Но будет.

– Даже здесь оружие, – фыркнул старый мастер. – Произведение искусства, даже опора, по-твоему, вторичны, первично оружие…

– Всё можно использовать как оружие – значит, всё и нужно рассматривать как оружие. Вернее, как инструмент воздействия, ведь оружие – только один из инструментов принуждения. Продолжение и проводник чужой воли. И ничто не может точнее отражать эту мысль, зримее проецировать волю, чем отточенный клинок меча. Или посох жреца. Хитрый оскал политики, скрытый за слащавыми, приторными улыбочками; интриги и коррупция, шантаж и тёмные финансовые схемы могут быть куда эффективнее – для своих целей, но они решают не все задачи. Они, рано или поздно, облачатся в броню нацеленного в сердце чужого строя огромного линкора, сверкающего в короне туболазеров как новорождённая звезда… Или то будет световой меч.

– Световой меч – больше, чем оружие, – возразил Бода.

– О да! Именно, что больше. Сосредоточение Силы джедая, его путеводная звезда и мистический жезл мага, точка приложения его Силы. Оружие не столько механическое, сколько метафизическое.

– Ты сам так решил?

– У меня было достаточно времени, чтобы понять это.

– На это у тебя нашлось время. Но ты так и не понял, что мир стремится к миру.

– Это именно так называется война при помощи законов и денег, а то и шоковых дубинок? Война при помощи частной собственности и перераспределения доходов, порабощение под видом создания новых рабочих мест? Удержание в покорности при помощи налогов и банковского процента?

– Разумные договариваются. Ко всеобщему благу и процветанию.

– Чтобы не применять насилие, – кивнул я. – Но их никто и никогда не услышит и не послушается, если они не будут готовы его применить или не будут о нём регулярно напоминать, – ответил я. – Договаривается ли землекоп с червями, чьи примитивные тела наполняют слои почвы? Строитель с микробами? Дезинсектор с паразитами? Нет! Никогда. Потому что они не могут никак ему навредить. Договор же всегда зиждется на скрытой угрозе, санкциях за невыполнение. А законов без прописанных мер наказания вообще не существует. Иначе это и не закон вовсе, а благое пожелание.

– Неужели разумные не готовы соблюдать законы договора, поскольку это честно и справедливо? Поскольку стремятся жить в лучшем мире? – вдруг резко ответил Бода. – Первичен посыл к миру, а насилие – искажение, тёмная его сторона. Неужели ты не ощущаешь это в Силе? Разве только обещание возмездия за отступление от достойного поведения – единственная его причина? Неужели нет в людях внутренне присущего стремления к добру? В каком же бедном мире ты живешь! – с казалось бы искренним сочувствием сказал Бода. Но распознать его истинных мотивов я не мог.

– Конечно, кажется, что можно избежать насилия… можно даже уверить самого себя в том, дело решили тем, что зовут «миром». Что насилие тут ни при чём, – я оскалился. – Если не задумываться о том, откуда взялись те или иные наши устремления и убеждения, то можно беспечно витать в такой блаженной иллюзии.

Итак, откуда взялась подобная убеждённость? Что следует поддерживать друг друга, стремиться к взаимопомощи? Не миллионы ли лет тех, кто не был склонен соблюдать эти заповеди, выбрасывали из сообщества приматов на холод, где такая особь неизбежно если не мгновенно погибала, то точно не оставляла потомков? Мириады костей были сломаны, чтобы развить разум, как способ избегнуть насилия, и, как правило, насилие попиралось путём обмана или военного же союза.

Гены тех, кто не мог приспособиться к новой парадигме, не продолжали себя в будущие поколения. Естественный отбор научил нас не принимать во внимание возможное насилие как нечто само собой разумеющееся, что и определило нас как социальных животных, склонных сперва пытаться договориться… правда не с соседней стаей. Хе-хе! Даже эмпатия… или совесть, этот неряшливый навигатор, ведущий нас по жизни по древним, не всегда отвечающим реальности картам, возникли ради того, чтобы заранее предотвращать социально неодобряемые, а значит наказуемые поступки.

И вы поклоняетесь этим устаревшим механизмам? Устаревшими в тот миг, когда мы стали понимать, как они работают?

– «Механизмы» эти, как ты назвал, лучшее, что есть в человеке, они работают.

– Работают. Но неэффективно, подчинённые законам эволюции, они, направляют развитие общества, словно смердящая канава помои – течение отбросов по ней так же естественно и подчинено силе гравитации. Но стоит ли ей поклоняться? Понимание предмета лишает его статуса культового объекта.

Познавая, мы можем… и создаём более эффективные устройства, подчиняя себе мир, меняя и его, и себя, насколько это возможно. Отказ от изменений – равносилен гниению в болоте. Даже если это болото устоявшихся норм и традиций.

– Ты нигилист, – устало кивнул Бода. – Что не верит ни в дурное, ни в хорошее, не считает ничто ни прекрасным, ни безобразным. Вернее, даже верит, что их нет.

– Я предпочитаю зваться скептиком, – ответил я. – А доказывают не отсутствие, а наличие... Верить в отсутствие? Нет, что вы! Я просто не имею доказательств их существования как объективных феноменов.

– Но выйдя за пределы добра и зла, разучившись разделять Тьму и Свет, нельзя создать ничего хорошего. Ты стоишь на дороге саморазрушения, ты – проводник самого худшего из зол! Чуждого нашему миру, бесчувственного.

– Неужели? – нахмурился я, давая Боде новый повод для концептуального конфликта. – Я лишь желаю всколыхнуть это болото.

– Тот мир, на который ты привез оружие. Помнишь его?

– Помню, – кивнул я, хотя так и не удосужился узнать у местных самоназвании «их» планеты. – Только не оружие, а технологии. Возможности и, отмечу, самого широчайшего профиля... Кстати, что там произошло за прошедшее время? К сожалению, новости с этой планеты до меня не доходили.

– А что, по-твоему, должно было произойти? Если, конечно, не задумываться о безответственности твоего поступка. Вмешиваться в происходящее, даже не задумываясь о возможных последствиях… – Бода укоризненно покачал головой.

– Я выскажу предположение. Но прежде скажу, что именно незнание последствий и есть повод для действия.

Первое: мне известен набор технологий, уже доступный тем воинственным существам. И, зная список переданного им, первым же делом они решили ряд тяжелых, доселе энергозатратных задач. Разделение изотопов. Упростили инициацию и поддержание условий, необходимых для осуществления термоядерного синтеза.

Кроме того, они быстро освоили производство высококалорийного топлива для ракет, что должно было поднять массу, забрасываемую баллистическими ракетами, на порядок-другой. Даже позволило бы сделать их носимыми, как противотанковые… Но, учитывая несовершенную тепловую защиту и иные причины вкупе с их уровнем технологий – весом так с тонну.

В итоге, они должны были начать выпускать ракеты с термоядерными зарядами, не требующими «девятого» плутония, а только лишь дешевый «пятый» уран, словно вегетарианские сосиски. Даже мяса - и то не надо! Плутония, то бишь.

– Почему ты так думаешь?

– Я бы так сам и сделал, – развёл я руками, – но воспользовался бы этой возможностью для целей, отличных от войны.

– Они так и сделали. Освоили, так сказать, технологии, – пробурчал Бода.

– А что соседи? – напомнил я про этих короткошеих существ. – У них там далеко не одно государство на шарике.

– Не дожидаясь того, когда их сосед получит подавляющее превосходство в оружии, они атаковали первыми. Всем, что у них было. И получили, естественно, ответный удар. Случилась термоядерная планетарная война.

– Сколько всего израсходовали боеголовок? – я едва не привстал с кресла.

– Около двухсот тысяч, – нехотя ответил Бода.

– Ясно, – кивнул я, прикинув последствия. Не так много: никакой «ядерной зимы» не будет, разумный вид, скорее всего, выживет, но цивилизация будет отброшена в железный век. Жаль – оружие недостаточно эффективное.

– И всё? Это всё, что ты скажешь по этому поводу? – холодно бросил Бода. Не будь он джедаем, он верно, уже вскочил бы с места. Или даже схватился за меч. Меня же это только раззадорило. Но скопившаяся ярость получит свой выход, пусть и позже. И поэтому русло для неё надо проложить заранее.

– А что я ещё должен сказать? Они могли просчитать результат подобных милитаристских действий заранее, поступиться принципами или своей нелепой гордостью, собственничеством, приглушить жадность и прочие иррациональные чувства и пойти договариваться.

– Договариваться? И от кого я это слышу? – спросил меня Бода.

– От меня. Это наглядный пример того, что никакие принципы, мораль, понятия о хорошем и плохом, а то и о «объективно верном в любых условиях» поведении не стоят и самого дохленького кванта энергии, – я, размяв ноги, встал и продолжил, аритмично стуча тростью:

– Была ситуация, были вводные, было известно возможное развитие событий. Каждый мог поставить себе цели – скажем, развития и прогресса, и, принимая в расчет вооружения друг друга, найти некое оптимальной решение. Исходя из своей выгоды, не оглядываясь на врага, не давая ему управлять своей судьбой. Те, кто получили полный пакет технологий, должны были поступиться частью своих инопланетных даров ради своего будущего. Нет смысла бороться за один жалкий шарик, когда можно, наконец, выйти в космос!

– Но у них могли быть и иные ценности, – возразил Бода. – Они, знаешь ли, не могли поступиться своей честью. Для них лучше погибнуть самому, чем дать стакан воды врагу.

– Честь? Честью!? – закричал я. – Значит, это был их выбор, раз следование их «ценностям» привело к подобным последствиям. Всем же лучше, Галактика сможет вздохнуть свободно. Ещё одни высокопримативные[1] существа, чьё поведение определяется рассудочными импульсами, дающими безосновательную и недоказуемую веру, что тот или иной образ действий "правилен" или "неправилен", не выйдут в космос.

– Ты рассматриваешь это как благо? – прямо спросил меня Бода.

– Как благо для себя и как благо для всех действительно разумных, – кивнул я, – которые почти всегда могут договориться. А что их народ? Пошел на поводу правителей? Счёл их сумасшедшие интересы важнее своих собственных? Они что, рабы?

– Это их путь.

– Значит, их путь – гибель. Саморазрушение. Нет, это тоже выбор. Иллюзорный. Не лучше и не хуже прочих. Но выбрать гибель кому-то назло? Как это низко – расписаться в собственной тотальной обусловленности и несостоятельности!

– Выходит, ты не чувствуешь себя виноватым? – опять, по новому кругу начал Бода.

– Нет, конечно. Но по иной причине, не из-за наличия «оправданий», – я достал коммуникатор.

– Время! Эх, настигает, как всегда, внезапно… У меня тоже есть свой... долг. Так-так, где же мои слушатели? – я достал назойливо пищащий коммуникатор с расписанием занятий. Не то лекций, не то практик.

– Наверху, уже ждут, – махнул Бода, судя по всему, окончательно во мне разочаровавшийся. Что было целиком мне на руку.

Мне удалось выставить себя не просто неприятной личностью – для этого мне и стараться то не нужно! – А самым злейшим противником всего, что было так дорого старому джедаю.

Но, даже зная это, он не мог навредить мне: его связывали узы долга перед орденом. Но вот на недеяние – то, что мне от него и нужно было, он просто обязан был решиться. Уверенность мою подкрепляла и Сила, искоренявшая из жизни случайность, словно золотоискатель вымывая из горсти песка драгоценные пылинки жадного металла. Оставляя только колючий песок.

Кивнув и реквизировав репульсорное кресло, полетел тренировать джедаев. На этот раз я занимался больше практикой, по-всякому используя свои так удивляющие джедаев способности, а они, устав от бесконечных споров и непонимания, безмолвно наблюдали за мною. И, как всегда, записывали всё на голокамеру. Словно не веря в существование прошлого, нуждаясь в «материальных свидетельствах» своего бытия. Будучи уверенными в разнице между памятью и внешними предметами. Веруя в истинность одного и не доверяя другому.

Хотя ничто из этого равно не заслуживало доверия…

Я был честен. С собой и с окружающими, но отчего-то мой талант неодобрительно звали «обманом» или, надменно – «иллюзией», обманывая при этом уже самих себя.

По мне, это было лишь изменением восприятия. Изменением «реальности». Поскольку я приравнял их друг другу, поелику не вырвавшись за горизонт ощущений, никто не мог установить отличий между ними. А вырвавшись… Кто знает?

На этот раз жертвами моего «обмана» были не только камеры; простые таможенные и сложные медицинские сканеры, любая имеющая техническое зрение или развернувшая причудливые лепестки антенн техника.

Всё, что принимает сигнал, а затем превращает или только может превратить его в понятную для человека информацию. В слова и образы, через которые я, собственно, и добиваюсь своего.

Час за часом я сплетал завесы обмана, тонкие, едва заметные мне самому иллюзии. Совсем немногое отделяло и меня самого от того, чтобы поверить в них… Но я отказывал им в праве существования в чистом, кристаллизованном виде – они были растворены в реальности.

«Взболтать, но не смешивать».

В само «существование» с недавних пор я стал вкладывать иной смысл. Было – в новом понимании слова «быть» – только наблюдаемое, находящееся в сознании. Говорить же со всей уверенностью, что это и порождало сознание, было нельзя – ведь и само оно тоже находилось в его нестабильных границах. А за пределами сознания находилось равновероятное ничто-и-нигде. Темнота. Из которой проступали очертания мира.

Но ткань этого пространства была плотной; сплетенная из чужих человекосмыслов, она сопротивляясь своей перекройке. И, чуть было, я не решил вновь, что переменам «субъективным», но это вновь породило бы бесполезное отражение этого смысла. С бесконечным блужданием по коридорам, заставленным кривыми зеркалами, уставившимися разом и друг в друга, и в самих себя.

Чем сильнее моя воля, окрыленная фантазией, расходилась с привычно-пошлым мироустройством, чем дальше я отступал от слова и буквы мирового консенсуса, тем большее сопротивление оказывал мне мир: может, мне стоило надавить ещё сильнее, разбить его? Но что, если бы этим взрывом, осколками разорванной действительности скосило бы и меня? В то ничто, что таится за герметичными как морилка энтомолога границами действительности. Малодушие или осторожность, что именно до этого момента останавливало меня? Или фактическая невозможность?

Неважно, я, кажется, начал двигаться по этому сомнительному пути. Надо мной завис Дамоклов меч, но нездоровое любопытство толкало меня вперёд – в неведомое.

Экспериментируя, я выискивал всё новые подходы, вызывая неудовольствие пары джедаев: им нужна была стабильная техника – шаблон, купюрная матрица, а вовсе не моё буйное творчество. Мне же претило повторяться, хотя в эту реку и нельзя было окунуться дважды.

Всё страньше и страньше чувствовали себя не только Тари с Бранко, но и я сам: каждый раз, когда пускал в ход «иллюзию», я погружался в очередной вязкий слой тягуче-кошмарного сна. Или поднимался вверх, к зеркалу испарения? Я так часто просыпался и засыпал, что сбился со счета и утратил дистинкцию между грезой и явью. Границы стерлись и потеряли смысл.

Особенно чудно вело себя моё сознание по отношению к тому, для чего «не было» меня, когда происходил разрыв между воспринимаемым мной и кем-то иным, дробя мир на несколько субъективно разных частей, удерживаемых между тем в одном моём плывущем сознании. Или только могущих в нём существовать – неважно. Были тому виной камеры или сканеры, на которых я цинично отсутствовал, ставя под сомнение саму привычную косную идею непрерывного и связного бытия? Моё «несуществование» с каждым показным не-жестом не-существования, с каждым не-кривлянием на камеру всё сильнее неизъяснимым, но ощутимым образом начинало влиять и на меня самого, как бы разум мой ни пытался отгородиться самим фактом своего существования от кошмарно-чужеродной идеи небытия.

Каким-то странным, словно не своим, совершенно безучастным зрением наблюдал я эти предметы, объективы и микрофоны, и одновременно словно бы никак и никогда не взаимодействовал с ними. Как безжизненная статуя, неодушевленный каменный идол, изредка распахивающий каменные вежды, чтобы на миг взглянуть на застывших в ужасе прохожих.

Как предметы эти, так и прохожие эти сами в ответ одновременно и существовали, и отсутствовали для меня. Как правило, во время таких практик сознание моё неизбежно теряло фокус и со временем иллюзия распадалась, но сейчас я хватил лишки, возжелав объять необъятное. Липкий туман, с едва ощутимым амбре керосина, сгустился и начал возгонять меня самого в едва заметную взвесь. Чувство утери веса не придавало уверенности – я попытался было сориентироваться в размазанном пространстве, но, лишь покрывшись липким потом, начал размахивать холодеющими рукам. Перед глазами поплыл уносимый в никуда туман – словно бы из меня самого.

Не останавливаясь и не подвергая сомнению свой талант, я шаг за шагом самонадеянно лишил права окружающему видеть меня во всех диапазонах, слышать, осязать и даже обонять. Уверенно, намеренно и… самонадеянно. И теперь тонул в мареве распадающегося мира; никак не выходило сорвать увенчавший меня в высокомерии Шлем ужаса.

Волосы встали дыбом, с ужасом не почувствовал Ничто за затылком, и не рискнул оборачиваться – за мной в Силе не ощущалось вообще ничего. Совсем. Невероятное, неизведанное ранее мной ощущение полного отсутствия этого чувства. Изъятие реальности. Затягивающая в себя дыра в Силе. Лишь потеряв способность замечать, смотреть, я оценил её глубину и важность. Я?

Что – «Я»? Что такое - это самое «я»?

Осознание не расширилось на весь мир – нет, оно сжалось до булавочной головки. Или мир сжался в точку? Ведь нельзя утверждать, что независимо от меня есть что-то, в чем этот самый «я» нахожусь. Всё, что я вижу, и всё, что создало и продолжает создавать «меня», находится в моём же сознании!

Нельзя просто взять и отказаться, начать отрицать, низводя в Ничто своё восприятие! – эта мысль удерживала меня от полного распада, настойчиво требуя всматриваться в ещё не отчалившие льдины действительности.

Поймав, выхватив из тумана на самой периферии осколок зеркала, я увидел странное, незнакомое лицо. Сверкающую же грань, отражающую странное существо, сжимала словно не своя ладонь, казалось бы, начерно клеймённая необычным символом. Это всё я?

Острые черты лица постепенно смазывались, рука же таяла в непроглядной мгле; сначала исчезла кожа, затем начало расползаться, будто бы растворяясь в едком щелоке красное, дымящееся кровью мясо. Я ничего не чувствовал – даже биения сердца – вот уже на кончиках пальцев виднелись только нервы, но спустя бесконечно долгий миг исчезли и они. Голая кость шаг за шагом избавлялась от обволакивающей её плоти, но я понимал, что и ей самой тоже осталось недолго.

Никогда я не испытывал такого всепоглощающего, пожирающего даже мысли ужаса. Перепуганный до смерти, я не мог даже шевельнуться; как парализованную осой гусеницу, меня пожирало нечто неизъяснимо-чужеродное. Холодное, извращенно-пустое.

Но вот чувство самосохранения, загрохотав ржавыми литаврами, вонзилось в сознание. Нельзя засыпать! Надо бороться со сном! Говорить, пускай даже и с самим собой...

Так это – я? Я всмотрелся в зеркало глубже, и по нему пробежала первая трещина, пересекая застывшее гипсовой, рассыпающейся неживой маской лицо. Засмердело мазутом.

Как это называется? Да – «слова»! Название для названий, порождающих себя сами. То, что я отчаянно пытался вспомнить.

Помню, что росла глубина замены? Подмены? ... Отрицания? ... Обмана! Обмана… если есть обман, то должно быть и нечто истинное. Нелепость! Где начинается одно, и где другое? Но одно происходит из другого. Предмет порождает своё отрицание… Значит был и предмет, если я не могу его найти. Нечто было утеряно, раз почти ничего нет.

Я ещё раз взглянул в отражение. Надо вспоминать. Терзая серебро, зеркало пересекла еще одна трещина: ещё немного, и я не увижу себя ни в чём! Глядишь, и меня так не станет. Торопись же!

Во рту ко привкусу мазута добавился кислый вкус окислившегося метала. Холод намертво сковал члены, неудержимо тянуло в сон. Вечный, а оттого неотвратно чудовищный.

И что же я отрицал?

Вот оно в чем дело! Число не воспринимающих нечто важное объектов и субъектов всё росло и росло. До тех пор, пока меня не поразила паническая атака, моё «я» тоже едва не исчезло, рассыпавшись на осколки. Но сейчас я – Олег, осознал наконец, что со мной произошло, что «я» есть, и почему «я» - есть. Что я ничего не стою без этого мира, памяти о предметах или без самих предметов – неважно.

Но я всё ещё не мог сообразить, где я нахожусь, даже с трудом смог вспомнить, что же такое – это самое «где».

Сказать, что я запутался – не сказать ничего. Я терялся в случайно возникающих и пропадающих загадках о том, в какой степени в «действительности» «существуют» те или иные предметы, окружающие меня, и, что ещё хуже, я не смог сразу вернуть всё «как было». Безумный хоровод – реального и нет, созданного воображением и им же отринутого, всё еще пытался разорвать моё сознание, спутывая несвязные мысли в многомерный клубок.

Я абстрагировался, хотя это и было небезопасно делать на самом краю неабстрактной до липкого ужаса бездны.

Если бы всё зависело только от меня – Олега, то что же тогда его как осознающую и себя, и мир личность породило? Пусть, бывало, и выдумывающего, как «всему» этому… или только его жалкой частичке выглядеть? Часть этого мира не должна была зависеть от меня или хотя бы не имела права делать это сепаратно.

Можно отказаться от идеи начала и конца, субъективно-объективных отношений, возвысившись до трансцендентного, принять непрерывность и взаимовлияние процессов созидания и восприятия реальности. Безразлично. И тогда некая, пускай и зыбкая граница будет формировать реальность. Она неизбежно будет порождаться, когда эти процессы столкнутся лбами.

Требовалось огромное усилие воли, чтобы сконцентрироваться на себе и произошедшем, и шаг за шагом распутать узел за узлом. Я собирал сам себя, двигаясь от воспоминания к воспоминанию – с трудом находя поблекшие и грубовато-схематичные, словно акварельные запылившиеся рисунки дошкольника, клочья детства. Может, этого мифического безмятежного времени никогда и не существовало, и сейчас я его попросту выдумываю ради того, чтобы заполнить голодную пустоту?

Пытаясь сориентироваться во всё множащихся измерениях, выискивая кусочки зеркал, в которых встречались хоть какие-то образы и отражения, я продолжал терять части своего единого сознания; это сковывало меня ледяным панцирем, лишая всяческого желания разобраться в том, действительно ли это мои собственные мысли. Требовалось постоянно бороться за каждую цельную и связную мысль, сражаясь со своим нежеланием напрягать смятенный разум. Пока я неистово барахтался в потоках слов и смыслов, память выдавала одновременно близкие и далекие картины; портреты и натюрморты, но всё же постепенно возвращалась к своей привычно-ущербной форме.

Вместе с ней и возвращалось «полноценное» понимание собственного существа, а следом и того мира, что его обычно окружало. Вцепившись в отражающее меня самого зеркало, как тонущий в размочаленные снасти разбитого штормом корабля, я сделал несколько нетвердых шагов, вспоминая, где же я находился до того, как обрубил якорный канат действительности.

Комната! Помещение с четырьмя стенами и потолком, припомнил я. А ещё в нём был пол! Это такие поверхности. Любопытно, зачем их делают? А, вспомнил! Поток составляющего меня знания обрушился на меня как из прорванной плотины: джедаи, Храм, угловатая Кореллия, спиральная Галактика, морозно-голодный Индар, шумный переполненный жизнью Корусант, мёртвый Коррибан, Земля. Убогая комната и убогие люди.

Всё, вспомнил!

Я ошалело оглянулся и увидел пораженных Тари с Бранко, разгромленную, взъерошенную обстановку нашей комнаты для занятий. Но ещё более дико смотрел на них я сам. Воздух с трудом проник в легкие, вытесняя гнусную вонь, наполнившую, казалось само моё существо.

– Что… – я закашлял, отхаркивая пузырящуюся маслянистую жижу, да так, что заболели рёбра, – что произошло?

– Ты исчез. Совсем. Вон там, – побледневший Бранко указал на дальний угол комнаты: – А затем появился здесь… Будто бы из воздуха выпал! Ещё и все зеркала в комнате разбил!

И действительно – все отражающие видимый свет поверхности разлетелись едва ли не в пыль, будто бы выбитые ударной волной, затекшей с обратной, зазеркальной стороны.

– Мы решили найти тебя в Силе, но ты пропал, словно бы тебя никогда и не было, – сказала, пытаясь удержать себя в руках, Тари. – Мы уже собрались позвать помощь, как ты вернулся. Что с тобой случилось?

Она внимательно осматривала меня – и в Силе тоже.

Первым делом, боясь опустить взор, я мельком взглянул на ладони. Ничего с ними, слава всем богам, не случилось. Я или и был цельным, или сконденсировался обратно. Если и растворялся, разумеется. Попытался было вытереть лицо, но только сильнее запачкал его: на ладони остался глубокий порез от того зеркала; темная жидкость торопливо капала на пол. Слишком резво: она совершенно не спешила сворачиваться. Чересчур текучая – как горячее турбинное масло.

– Дайте отдышаться! И в-в-воды, – мне почти моментально сунули стакан, набранный из офисного кулера, и я, стуча зубами, не отойдя ещё от внеземного холода, мигом его опустошил. Он тут же стал невесомым – значит корабельный, пласталевый… Кореллия же; не одноразовый. Эта мысль почему-то вернула меня на твёрдую землю.

– Так что случилось? Что за хаттову иллюзию ты навёл? – спросил меня Бранко. Молодой джедай был не на шутку заинтересован. Он, в отличие от своей наставницы, проявлял интерес к образу моих мыслей не только как к разновидности умопомешательства, необходимого только для исполнения конкретной техники Силы.

– Хаттову? Или ситову? Нет, скорее вашу – джедайскую! – ответил я, лихорадочно нащупывая на поясе аптечку, массивную как бластер со всеми его уставными подсумками. Она, возможно, была и полезнее оружия.

– У тебя кровь. Немедленно в лазарет! – заметив глубокий порез, сказала Тари Онори. Не одного меня вышибло из равновесия – даже джедаи не сразу обратили на это внимание.

Тем временем, тяжёлый блок военной аптечки переместился на пол, разложившись на специальные отделы, позволив любоваться компактными раскладными хирургическими инструментами, спреями, таблетками, крохотными стимуляторами, «тюбиками» одноразовых шприцов. Коробка самостоятельно развернулась как сложенный гармошкой «А-первый» и заняла без малого квадратный метр поверхности.

Найдя приёмник для пробы крови и нарушив стерильность травматологического модуля, я сказал:

– Утрата сознания и воли, растворение в Силе и прочее «блаженство» небытия – не ваше ли это всё? Мне вот это дерьмо на хер не сдалось. Вертел я его…

– Ты слишком буквально трактуешь «Смерти нет, есть Сила», – фыркнул Бранко.

Кровь залила упаковку со жгутом-турникетом, обагрила рукава фиолетовой рубашки. Я же спокойно облизал рассеченную ладонь: привычный вкус тварного бытия – соль и «железо», а вовсе не «нефть» какая-то. Вот это, как ни странно, меня устраивает. Кровь как кровь – а что капает, так и намного больше вытекало. Было бы из чего.

А боль… боль терпима, она составляющая бытия. Плата за него. Не чувствующий и не живёт.

– Нельзя так безответственно относиться ко своему здоровью! – вернула меня к кровавой действительности Тари, – Даже небольшие травмы могут быть опасны. К любой травме следует относиться как к серьезной.

– Надо так надо, – кивнул я, прислушиваясь к своим ощущениям. Что-то было сильно не так! Что-то тревожило меня уже давно, но что?

– Я могу остановить кровь Силой, – сказала она.

– Спасибо, не стоит. У меня всё с собой, – ответил я, указав на медицинский инструментарий. Сделал пару уколов кольто, воспользовался специальным гемостатическим спреем, спреем-повязкой – кровотечение пусть и с трудом, но было остановлено, а боль отошла на запасные позиции.

– Хорошая аптечка, – заметил наблюдательный Бранко. – Военная, специальная комплектация… для республиканского коммандос?

– Индивидуальная, для спецназа юстиции, – поправил я. – Но с расширенной комплектацией, для действий в самых сложных условиях.

Затем приложил к вене крохотный контейнер, который сделал забор крови на анализ, после чего вложил образец в приёмное окно. Анализатор – слабый искусственный интеллект, заранее ознакомленный с моей «нормальной» биохимией, мгновенно заорал дурным голосом и спроецировал на экран-голограмму красные строчки, грозные значки и уведомления. Мне мигом стало ясно, что по кровотоку бродит десяток опаснейших ядов в концентрациях, много превосходящих смертельную для человека. И вовсе не по приведенной летальной дозе. Теоретически, любой из них мог убить меня самостоятельно.

Но если мог, то почему ещё не убил?

Несколько из них столь ценная аптечка даже не смогла классифицировать, и потому не подобрала необходимый антидот, лишь предложив симптоматическое лечение. Я отклонил несколько пунктов и утвердил программу экстренной помощи. Автоматически пришел в готовность массивный блок антидотов – ему нужна была минута-другая, чтобы подготовить к применению и частично даже синтезировать необходимые противоядия. Первая серебристая капсула, подсвеченная мигающим желто-красным светом, с щелчком вышла из полированного прямоугольника. Продвинутый шприц на самом деле. Стоило только поводить ей по коже руки, как она самостоятельно обнаружила крупный сосуд, затем присосалась к коже и впрыснула в кровь своё содержимое.

Еще один крохотный «контейнер» ввёл под кожу микрочип-маркер, нужный для того, чтобы уже настоящие врачи не запутались, что, как и когда я вводил в организм. Бояться я уже устал, сил на то, чтобы вновь страшиться нового замаха Кроноса, не осталось. Мой страх, даже если бы он не выгорел ранее, ничего не менял.

Пока готовилась новая порция более сложных противоядий, я проглотил горсть разноцветных таблеток. Но пользы от всего этого было не так много. Один жуткий нейротоксин из страшного списка требовал антидота, столь же чудовищно сильного, почти фатально влияющего на нервную систему. Тот случай, когда клин выбивают клином, и именно его я отклонил.

В этом и состояло коварство таких веществ – они меняют механизм передачи нервных импульсов, а потому и антидоты также должны действовать на нервную систему, в которую входит, между прочим, и головной мозг. От антидота к Ви-газам, как известно, временно съезжает крыша. Законы химии трудно обойти: пусть эту дрянь с цифробуквенным обозначением и можно нейтрализовать, но дорогой ценой. От некоторых же ядов антидота нет вовсе, как нет его и к ожогам или нет противоядия от удара ножом – так же грубо они разрушают живые ткани.

Что примечательно – всё это, предположительно, были либо аэрозоли, либо яды контактного действия.

В голове тут же сложилась ясная картина. Я провел по куртке, и Сила подтвердила мою догадку – в кармане всё это время лежало цветастое перышко, которое, едва заприметив, я тут же схватил, словно ворона, что тащит в гнездо всё яркое и блестящее.

Понятно. И что характерно: я так предсказуем? Ведь несостоявшиеся, хотя, может быть, только пока не состоявшиеся, убийцы должны были предсказать мою реакцию. Или потрудиться отравить оперение дрона, рассчитывая лишь на подобную возможность. Весьма нетривиальный план. Кроме того, сложно будет тогда подтвердить, что именно тебе принадлежит честь убийства некоего Олега… это не простые охотники за головами! Дерьмо! Кто-то ещё, с личным интересом? И весьма талантливый. Изобретательный – мне уже захотелось встретить создателя столь изощренного плана убийства.

– Откуда всё это!? – сказал парень. – Тебя отравили?

– Судя по тому, что я ещё жив, яд трудится не усерднее рабов обанкротившегося хатта, – меланхолично ответил я, переваривая свежую информацию.

Хорошо, что карман был почти герметичен – иначе результат был бы совсем иным. Затем зачитал вслух:

– «Нарушение свёртываемости крови, желудочно-кишечное кровотечение, нарушение работы почек, легких и отказ центральной нервной системы» – и это только один из списка токсинов! Хорошо, что поноса нет… Пойду-ка я в лазарет.

– Пойдешь? Тебе нужно попасть туда срочно! – строго сказала Тари.

– Я ценю вашу заботу, в том числе и заботу о своей миссии, которая без меня может сорваться, но нет – я доберусь сам. – улыбнулся я в ответ. – Что-то мне подсказывает, что эти яды на меня почти не действуют. Иначе меня уже не было бы с вами. А самое главное, если они давно попали в мой организм, и я об этом узнаю только сейчас – значит, они и не представляли для меня угрозы.

Не стал я говорить о том, что если яд попал в кровь несколько часов назад, то он уже распространился по всем органам, в каждую клетку, а там действуют иные механизмы и ферменты, нежели в кровотоке, и воспрепятствовать отраве совершать своё черное дело уже там так быстро нельзя.

– Мне бы твою уверенность, – засомневалась Тари.

Вколов последнюю порцию химикатов и очередную цифровую «бирку», я сложил аптечку и повесил обратно на пояс. Ещё более совершенные устройства устанавливаются в боевые костюмы или имплантируются непосредственно внутрь организма, но с этим у меня были известные сложности.

– У меня нюх на смертельную опасность. Здесь её нет. И не было, – я сделал шутовской поклон. – Разрешите откланяться, но рука всё еще самую малость болит – пускай с этим доктора разбираются.

В лазарете лишь подтвердили мои опасения по контактным ядам, но отравленного пера на анализы я им так и не отдал. Ведь не вернут же! А оно и мне самому пригодится.

Полное сканирование и биопсия органов не выявили заметных, опасных нарушений в их работе – яды расположились внутри меня как гости, а не как у себя дома. Сняли обувь, надели тапочки и мирно уселись пить чай. И пока вели себя достойно – не напились ещё, вестимо. Что же действительно было неприятно – глубоко в ладони, среди сухожилий застрял крошечный блестящий осколок – единственное материальное напоминание о произошедшем. Его извлекли, пока рана ещё не закрылась. Остальное так и осталось в темнице памяти и лживых ощущений.

Зеркало, выдернувшее меня из падения за край реального мира, пропало, растворившись так, чтобы это не случилось со мной. Но вот один крохотный осколок сохранился, и я вновь ухватился за него как ледоруб. Или как ворона схватил новую блестяшечку и спрятал в кармашке. Как только её извлекли из ладони. Мне нравилось всё яркое и блестящее – и судя по всему об этом моём дурном пристрастии было известно не только мне.

В осколке был смысл, он имел значение.

Полный анализ крови оказался информативнее, чем экспресс-анализ пусть и дорогой, но индивидуальной аптечкой.

Все эти яды поразительно эффективны, но адресны – для них нужна, подчас, не только конкретная биохимия жертвы, которая в целом у большинства живых в Галактике близка, необходимы даже конкретные генетические цепочки – для самых эффективных и быстродействующих токсинов, тех, что с белковой структурой.

Среди них был яд какого-то «харуун-кэлского взрывающегося муравья», знакомый, пусть только и по названию «синокс», несколько органических токсинов и ещё три синтетических ксенобелковых отравы со смешными значениями смертельной дозы. На один вдох.

Неизвестные моей аптечке вещества оказались дизайнерскими химическими соединениями – уникальными, а потому устойчивыми к противоядиям, рассчитанным на противодействие «обычной» отраве.

И все отличающиеся по методу воздействия – всё с соответствии с теорией надёжности. Более того, тщательно подобранные, чтобы не только не мешать друг-другу, но и создавать гибельную синергию.

Но все они не спешили на меня подействовать. Любопытно; это побочные последствия «пересборки»? Она изменила меня? Или же попросту вынудила провести анализ крови и, как следствие, уберегла дальнейшего разрушительного действия ядов? Или они никогда в любом случае и не подействовали бы? Не показалось мне то злополучное перо безопасным с учётом всего того, что случится позже? Или уже случилось, но предвидению нет дела до положения на временной оси.

Увы, но я не мог проверить истинность этих гипотез, тут следовало изобрести нечто даже более совершенное, чем двойной слепой тест, ибо он пасовал перед загрязняющим чистоту эксперимента предвидением.

В случае самосогласованного, свершающего самого себя предвидения, что бы бы я ни делал – я качусь по кегельбану, ограниченный, пусть своими же, но пророчествами, и всё, чему суждено сбыться – сбудется. Моя слепота в Силе к содержанию отравы в подобранном пёрышке могла иметь именно такую природу.

В этом могло содержаться зерно истины, истины отвратительной для человеческого существа, оттого я и желал сам управляться со своей судьбой, с подозрением относясь ко всему случайному и приведенному в действие неодолимой силой вселенских стихий.

Это, по-настоящему, мало что меняет: я всё равно буду принимать в расчет пророчество, и не важно, будет ли эта реакция или её отсутствие помогать ему самому сбыться или наоборот – действия сформируют результат предвидения. Иначе какое же это пророчество? Так – жалкое предупреждение о несбывшемся.

Можно думать, будто я сам создаю пророчество, ибо в нём учтена моя реакция. Это утешает, словно опиум, притупляет дрожь натянутой нейронной сети. Но ненадолго: жаждущее эфемерной свободы, всё моё существо бунтует даже против этой компромиссной версии.

– Старые повреждения так и не пролечены, даже исцеление Силой почти бесполезно, но надо было заработать ещё новые? – спросила меня уже знакомая джедай-целитель, изучая результаты анализов.

К специальным ядам требовались специальные противоядия, и невообразимое разнообразие органических веществ позволяло подобрать для каждого смертного свой и весьма краткий путь в могилу. Молекулы токсинов были выделены из крови, изучены, и к ним были созданы столь же уникальные типы противоядий. Но поскольку синтезировались они по уникальному шаблону, мощное медицинское оборудование производило необходимую дозу не менее десяти минут.

– Будто бы в этом есть моя вина, – отразил я странное обвинение.

– Пациенты думают, будто бы они клиенты и получают услуги, словно зашли в салон красоты поправить прическу, а это не так. Их лечат, а предписания доктора – это не просто дружеские советы, – сказала симпатичная джедайка.

– Виноват, но сам я не травился – меня отравили. Как жертва, оправдываться я не буду, – отмахнулся я.

«И как не жертва не стал бы», – подумалось про себя. – «Но тебе это знать не надо».

– Причем очень умело. По-королевски! Яд для избранных, – без сочувствия сказала так и не представившаяся мне целительница. Но мне и самому уже не горело с ней познакомиться.

– Приятно, что меня ценят, пусть и так оригинально, – осклабился я. – Но отчего вся эта дрянь на меня не действует?

– Отчего это не действует? Действует. Пусть и медленно. Будь ты зелтроном – умер бы через пять минут после интоксикации, – ответила мне целитель.

– А если человеком?

– Хватило бы получаса. Может и меньше. Чересчур специфичные активные вещества – трудно предсказать реакцию.

– Выходит, мне и опасаться было нечего? – эта мысль всё еще не оставляла меня в покое. Это было важно для понимания своего восприятия опасностей в Силе.

– Если бы вовремя не спохватились, комплекс ядов убил бы вас через сутки. Несмотря на столь устойчивый к ядам организм. Эта система веществ должна действовать не сразу, сначала накапливаться в тканях, практически не ухудшая самочувствие. И лишь когда концентрация достигла бы определенно значения, процесс должен был пойти лавинообразно. Сомневаюсь, что ты бы успел воспользоваться противоядием. Неожиданно бы отказало сердце или остановилось дыхание.

– Мило, – кивнул я. Значит, я ощущаю опасность лишь для того, чтобы её избегать, причём уже с учетом всех будущих факторов. Вижу не просто всякую потенциальную угрозу, а с учетом всех возможных ли, неизбежных ли, будущих событий. Логично, если подумать – потенциальными рисками в принципе насыщено всё вокруг. Любая мелочь может убить или ранить.

Это несколько отличалось от того, как я играю в пазаак – там я оцениваю множество вероятностей и выбираю оптимальные действия, ведущие к желаемому результату.

Но всё это лишь разновидности навязчивой иллюзии и следствие нелепой привычки подразумевать под «я» лишь хорошо осознаваемую, близко знакомую всем нам речевую часть сознания, отказываясь признавать иные области частями своей личности. Обычно спрятанные от себя самого, брезгливо отодвинутые в сторону или тихо, в отрицании, ушедшие в тень. Иллюзия выбора так и будет иллюзией, если отказывать значительной части себя, влияющей на принятие решения в этой самой самости. Если добровольно раздробить себя на части и жить одним-единственным искалеченным осколком.

И если свободы возникновения воли я так и не обнаружил, то реализовать свою волю я всё ещё мог самыми разными путями. И не стоило отдавать этот свой путеводный факел течению, отправляя его в свободный полет будто бы китайский фонарик во власть всем бездомным воздушным потокам.

Мысли мои – не улица, не общее место. Гадить всем здесь не позволено. Нужно чётче осознавать, что это – «я», и что я хочу и как этого достигаю, иначе смерть от яда будет не самым плохим окончанием такого неуправляемого пути.

– А как насчет этого вашего исцеления Силой? – задал я вопрос целительнице. – Отравить джедая – задача нетривиальная. Слышал, что вы умеете управлять своей биохимией, исцелять отравления, подавлять шок и много еще чего занимательного.

– Этому учатся годами. И если со своей... биохимией я могу разобраться, то вашу и трогать не буду. Учитывая мой опыт с коленом, это бесполезно, – поморщилась целительница.

– Совсем?

– Я могу попробовать, но сможете ли вы подавить своё любопытство, или вновь будете мне мешать?

– Тогда это и не интересно. Если уже готовы антидоты.

– Да, этот способ куда действеннее, – кивнула она.

Повалявшись в лазарете час-другой, пройдя на всякий случай процедуру очистки крови и получив серию уколов модифицированными клетками в область колена – очередная почти бесполезная терапия, я вновь сбежал из храма джедаев.

Выйдя на открытое пространство, я тщательно осмотрелся – понятно, что убивать меня в двух шагах от Храма вряд ли будут, но ведь уже пытались? Ещё раз делать это здесь действительно не собирались, но за парадным входом внимательно присматривали. Я мог бы покинуть Храм и улетев с закрытой стоянки, но это ничего не меняло – за мной наблюдали и в гостинице.

Включилась вся отключенная на проходной электроника: до меня пять раз не дозвонился Сольвин. Сев в такси, я вызвонил корабельного мастера:

– Звонил?

– Конечно, хаттова смазка, звонил! – резко отреагировал Сольвин.

– И? Кажется, прошло не так много времени? Неделя – это пять дней, а не парочка. Я не ясно техническое задание написал? Или ты пасуешь?

– Насколько серьезно ты подходишь к делу? – вместо этого спросил инженер.

– Достаточно.

– На что ты готов, чтобы заполучить корабль, удовлетворяющий твоему близкому к горизонту событий ТТЗ?

– На что угодно. Если ты о денежных затратах.

– Тогда ты должен понимать, что подходящих двигателей найти почти невозможно. Ну и задал ты мне задачку!

– И что в них такого удивительного? – спросил я.

– Сочетание массогабаритных характеристик, экономичности, теплового выброса и удельного импульса. Такого почти не бывает.

– Но ты же сказал «почти»? Значит, всё-таки бывает? – ухватился я за ниточку.

– По порядку: можно, как вариант, собрать гирлянду из движков для истребителей. Но ресурс у них, сам понимаешь…

– Слишком они форсированные, знаю. Не для дальних исследовательских миссий. Постоянное обслуживание на борту носителя неизбежно. И цена у такой гирлянды будет…

– Именно! – кивнул Сольвин. – Есть ещё движки с военного крейсера. У крейсеров как раз автономность годами измеряется, всё как ты указал. Но они размером в весь твой фрахтовик. А то и больше.

– Не годится. А промежуточных вариантов совсем нет? – приуныл было я.

– Есть для исследовательских кораблей, как раз для дальней разведки. Специальная серия. У нас на «Кореллианском двигателе» и делают. У наших джедаев есть пара таких звездолетов. Хатт, ты бы мог прямо такое судно и заказать! В те же деньги бы вышло!

– И зачем мне малоподвижное корыто в полкилометра длиной? – засомневался я. – Крутое, высокотехнологичное, автономное… корыто?

– На нём целое крыло истребителей базируется, пиратов можно не опасаться! Трюм огромный, со всеми удобствами путешествуй, – сказал мне Сольвин.

– Я предпочитаю производную скорости. И замкнутое пространство. Кроме того, к нему же и экипаж в сотню-другую народа нужен. Знаю я эти корабли… Оно мне надо?

Когда мне только пришла мысль о покупке звездолета, я глянул на то, чем джедаи и специальные гильдии разведывают космос, действуя там, где рассчитывать можно только на собственные силы, вдали от цивилизации. Увиденное мне не понравилось – по сути, это были тихоходные мобильные базы, пусть и оснащенные гиперприводом, но на роль моего личного корабля они совсем не годились.

– Вот поэтому таких двигателей почти что и нет, – заключил Сольвин.

– Так ты скажешь в чём дело или нет? «Почти»?

– Я нашел подходящие, но цена у них третья космическая. Какая-то фантастическая херня с виртуальными частицами в выхлопе. Не суть. Прикинь, согласно спецификации, их можно в атмосфере использовать! И никаких проблем с экологией. Производитель пишет, что это «будущее» и когда-нибудь мы все будем сверлить по космосу только на таких. Сдается мне, он прав.

– Ну так чудно! Закладывай их в проект. Раз это «будущее».

– Их нужно заказывать прямо сейчас. Хорошо ещё вчера, но если заплатить сегодня, через полтора месяца и через спекулянтов они у меня будут. Не раньше. Так что деньги вперед!

– Не доверяешь?

– Твоя голова вывешена на всех без исключения биржах убийств. По очень привлекательной цене.

– Боишься потерять вложенные средства?

– Да никто их не купит, будут на складе мертвым железом лежать. И подешевеют они очень нескоро, хатт я их кому толкну.

– И какова цена вопроса?

– Триста миллионов кредитов.

– Охуеть!

– А что ты хотел? Нет, я могу поставить классику, самые быстрые, какие только есть из доступного, но на желаемые характеристики и не рассчитывай! Они слишком тяжелые, масса же движков потянет за собой в гравиколодец всё остальное. Получится скоростное, но в действительности посредственное судно. Посредственное! – фыркнул собеседник. – За такие деньги, конечно, посредственное. Всё равно крутое корыто будет.

– Но почему так дорого?

– Есть только у барыг и спекулянтов, – голограмма Сольвина развела руками. – У официальных поставщиков их уже нет: разобрали. Если заказывать прямо у производителя – получишь свои движки через пару лет.

– Ладно, уговорил! Я готов платить. Чем расплачиваться?

– Да чем угодно. Пока дело до официального оформления сделки не дошло, можешь платить любым криптоговном. У тебя, как я понял, его много.

– По рукам.

– И ещё. По проекту оружия на корабле, конечно, фелинкс наплакал… Постой! – сразу же предупредив моё возражение, воскликнул Сольвин. – Мало для заявленной энерговооружённости. Да, я понимаю… С такой суммарной мощностью реакторов можно целую башню от корвета, а то и фрегата прикрутить. И не только прикрутить, но и запитать!

– Чтобы просрать всю манёвренность? – буркнул я.

– Мне твои приоритеты ясны. Но и без пары-тройки турболазеров, снятых с крейсера, в силу комплексных характеристик корабля его неминуемо классифицируют как нечто до хера вооруженное. Обзаведись пока оружейной лицухой и настолько высокого класса, насколько сможешь. Я серьёзно.

– Хреново.

– Моё дело предупредить! Это же еще и уникальный рейдер получается. Прямо новый класс военного корабля. На него документы нужны, как фрахтовик ты его не купишь. Если есть непогашенные судимости, связанные с насилием, продать не смогу, не обессудь.

– Ясно. Деньги перечисляю прямо сейчас, а насчет лицензии что-нибудь соображу, – ответил я, завершая сеанс связи.

С каждым днём все веселее! Боюсь, что запихать требуемые тридцать гигаватт в корабль будет ни разу не проще. Но время у меня было – я ещё даже не был готов сдавать экзамен на капитана и пилота. «Водить» умел, но «прав» не имел.

Я укатил в своё убежище, в которое прибыла целая серия заказов. Всё для «рукоделия». Прибыло по «адресу», но не по «имени». Анонимный товар оставили на ресепшене.

Мне, путешествуя на «Шлюхе», довелось разобраться в устройстве межзвездной логистики. В её открытой, «белой» части царили централизованное ведение реестров, подтверждаемые транзакции, электронные подписи, заверяющие каждый этап в обращении с грузом. Сколь бы ни была длинна логистическая цепочка, она оставалась прозрачна, позволяя проследить путь любого груза или товара до того, как он попадает в руки заказчика.

Мой же заказ был анонимен и не требовал удостоверения личности получателя. Доставка таких товаров была сопряжена с большим риском и рядом сложностей – начать хотя бы с того, что самые дешевые транспортные дроны требовали лицензии, которую кому попало не выдавали. Только транспортным компаниям, соблюдающим ряд условностей и уж тем более не принимающих никаких заказов анонимно. У такого груза также не было ни официальных документов, подтверждающих владельца, ни малейшего шанса пройти растоможку – при пересечении границ административных образований приходилось обращаться к помощи контрабандистов. Поэтому цена заказа, несмотря на его невинное содержимое, выросла от такого способа доставки на порядок.

Проверив электронную почту, я удалил спам от Республиканского флота и Юстиции – они уже третий раз за год присылали предложение вступить в их сомнительные ряды. Я понимаю, навигаторы первого класса на дороге не валяются, но три раза за год?

Ещё одно сообщение заставило меня вскочить с кровати и, несмотря на проблемы с прямохождением, начать измерять неровным шагом комнату. Посланное с явно стороннего номера, оно содержало только одно слово – «дроид» и одну строчку цифр – номер анонимного мессенджера для даркнета.

Руки нащупали защищенный датапад, и я, обменявшись половинками несимметричных ключей с неизвестным, задал один простой вопрос:

– И что?

– Республиканский дроид, который выдал тебе паспорт. Он у нас.

– У кого, «у вас»?

– Если встретимся – увидишь.

– И где?

– Сектор «Зеш», Район 17-44, уровень 3, 456-334, вход со двора. Приходи один, если наведешь туда джедаев – больше никогда нас не увидишь. И ничего не добьёшься.

– Когда?

– Мы будем ждать трое суток. Не заставляй нас проливать свет на твой маленький секрет. Ждём.

Я чувствовал себя так, словно меня схватили за яйца. Нет, можно было бы попросить помощи у джедаев, и в этом и заключался наиболее разумный вариант.

«Разумный» в самом обыденном, профанном смысле слова.

Но я буду им должен, мне придется просить. Я, возможно никогда не узнаю, кто эти люди. Что им от меня нужно. И самое главное, что им известно про этого дроида. Чьи суждения превалируют над данными других дроидов и разумных. Как именно он функционирует в такой парадигме. Надежда на то, что кто-то необычный, с иным набором инструментов, вооруженный иным знанием, уже искал ответ на то, как функционировать, пытаясь найти этого «самого себя», могла быть скотски растоптана банальной тягой к безопасности.

Тот, кто заманивал меня в смертельную ловушку, поступил, как и всякий умелый ловчий на загонной охоте. Отрезал одни направления и тропы, а затем посеял в сердце зверя надежду на возможный побег, направив его в силки и ямы, под выстрелы из ружей. В меня он заронил надежду не на побег, но на знание, что говорило лишь о том, что он отлично знал повадки «дичи».

Если есть хоть какая-то вероятность того, что он, как и я, искал ответ на вопрос «что значит мыслить самостоятельно», я хочу с ним поговорить. Да что там хочу – страстно желаю. И если убийца хочет сыграть для этого в игру – мы сыграем.

Кроме того, известно, польза всякого действия измеряется предполагаемой выгодой от его исполнения, помноженной на вероятность его ожидаемого исхода. Мысль очевидная, но, как правило, вязнущая еще в коре головного мозга, не доходящая до его древесины. И дело тут не в неверной оценке долгосрочных инвестиций любого рода, или банальном налоге на идиотизм – лотерее.

Пытаться разобраться с убийцами – а это, несомненно, они – забравшись в заботливо расставленную, ловушку неразумно. Но еще более глупо ждать нового покушения или покушений, лучше рискнуть своей жизнью сейчас, чем постоянно подвергать её опасности, учитывая настойчивость охотников за головами.

Решено – я должен разобраться с этим самостоятельно.

Открыв рундук и осмотрев растущий с невероятной скоростью кристалл, я подлил воды в пересохший химический реактор, вытащив из него первую порцию грязноватой смеси тротила с гексогеном. Не идеал, но сойдет. Затем изменил программу – теперь мне нужен был чистый гексоген.

Распаковал и посылки из магазинов, в основном хозяйственных. Анонимность требовалась лишь затем, чтобы мой противник не знал, что я готовлю… или могу приготовить – ничего незаконного в них самих не было.

Из рундука был извлечен небольшой кейс, набитый весьма сложными инструментами. В нём помещались орудия труда, превосходящий по возможностям хорошую автомастерскую. Целиком. Разве что в работе с крупными деталями он проигрывал – тут бы не помешал верстак со звездолета. Примерно таким набором обладает астродроид, но эти были предназначены для использования человеком.

Отпилив от тонкостенной полимерной водопроводной трубы несколько равной длины отрезков, я достал пачку фримси листов. Обернул вокруг труб, обрезал лишнее, затем положил на стол. Используя многокоординатный манипулятор, нанёс на первый лист сложные меандры детонационной разводки. Затем размножил картинку методом светокопии. Ошибки в доли миллиметров не были критичны – в любом случае идеально отцентровать кристалл в массиве взрывчатки не выйдет, а самодельная взрывчатая смесь вряд ли будет изотропной по всем своим свойствам.

У меня не было и сферических поверхностей, чтобы эффективнее обжимать кристалл йодида цезия. Но я не стремился сделать совершенный взрывной генератор ЭМИ, меня устроила бы и простая его работоспособность. Кроме того, качество должно было подменить количество – невероятно ёмкие в сравнении с земными аналогами суперконденсаторы и энергоячейки на сверхпроводниках со сверхпроводниковой же обмоткой должны были сделать из относительно компактного устройства крайне эффективный ЭМИ генератор.

Обклеив трубки «бумагой», я взялся за электроинструменты и выточил на поверхности этих труб замысловатый узор. Волна детонации, порожденная в одной крохотной точке за счёт хитрой формы этих канавок, должна одновременно прийти к равноудаленно расположенным точкам на внешней поверхности трубки. В этих точках я просверлил отверстия, через которые условно одновременно со всех сторон должен был инициироваться основной заряд взрывчатки. Цилиндрическая имплозия – почти как в примитивной ядерной бомбе малой мощности. Только без отражателя, физпакета и нейтронного бустера.

Хотя где купить на чёрном рынке литий, тритий, дейтерий, оружейный плутоний и бериллий ядерной чистоты, я знал. Но вот как самому не оказаться в эпицентре взрыва, мне и в голову не приходило. Ядерная граната – не очень умная мысль.

Обмотка, пайка и сборка простейшей схемы заняли полдня. Ещё несколько часов я провозился с кристаллом, разделив его на пять частей. Обточенные цилиндрики были отцентрированы с помощью Силы и лазерных уровней в четырёх устройствах. Пятый кристалл треснул и был смыт в унитаз. Хатт, мне ещё от улик избавляться!

Такой большой выход кристаллов и их скорость роста были предсказуемы, ведь под влиянием Силы удивительным образом быстро растут любые кристаллы. А иногда в их структуре образуются не только химические связи, придающие им чудесные свойства: именно так рождаются насыщенные Силой кайбер-кристаллы.

Магнитомягкий модифицированный никелевый сплав из развороченного трансформатора сломанного специально ради этой цели рундука пошел на магнитопроводы. Обмотки из него же – на обмотки электромагнитов. Взрывателей не было – вместо них я воткнул в разжеванный кусочек гексогена два электрода сверхпроводящей проволоки. Достаточная сила тока вызовет детонацию. Такие взрыватели, как услужливо подсказала мне память, используются на Земле в термоядерных боеприпасах. Замкнуть цепь и высвободить энергию взрыва должна была моя же ярость – излитая в Силе. На всякий случай был сооружен и классический электрохимический детонатор.

Изолента и космогерметик надежно соединили части ЭМИ-гранат. Выглядело неказисто, но, строго говоря, получившиеся гранаты не сильно уступали оружию заводского производства. Повысить эффективность можно было используя более эффективные взрывчатые вещества или же металлический плутоний, но их у меня под рукой не оказалось.

Формой получившиеся устройства напоминали немецкую «картофелемялку» и весили даже больше этих ручных гранат с деревянными ручками – электрическая часть была поистине фундаментальной.

Взяв в руки трость, я открутил новое, даже более, чем трехликое оголовье, и отодрал нижнюю заглушку. Настало время использовать её по второму назначению – в полые трубки нужно набить маленькие энергоячейки, из которых выдрана защита от перегрузки, спаять их в параллельную схему и вывести контакты вниз на двузубое остриё из заточенного сверхпроводящего кабеля. Изоляция из дорогой кортозисной ленты и кортозисной пасты защитит меня от того, чтобы быть убитым этим великанским тайзером.

Для активации электрошокера нужно будет силой вызвать «перемену лиц» поворачивая внутренности оголовья и срезая помещенную внутрь изоляцию – устройство было одноразовым. Электрических расчётов я не делал, работал в толстых кортозисных перчатках, всем своим существом надеясь, что ток убьёт кого-то другого – не меня. А то что убьёт, не сомневался – напряжение при активации должно было быть колоссальным. Набитая энергоячейками, трость потяжелела вдвое.

Закончив с электричеством, я собрал остатки взрывчатки в банку из-под коктейля – сделав самую простую бомбу. Предварительно убедившись, что тара серийная и не несет этикеток или отметок, способных вывести на её покупателя. То есть меня.

Очистил рабочее место и весь инструментарий от ДНК и отпечатков, растворил одноразовые перчатки в щелоке. Очистил инструменты, которыми работал. Старая истина – на удаление улик о незаконных действиях следует тратить больше времени, чем на сами эти действия. Иначе свободного времени будет более чем достаточно – в колонии. Не зря же я изучал методички криминалистов? С их стороны было невероятно благородно выпускать профильные журналы и спецлитературу в свободный доступ.

Затем заточил оружие, заранее смазав клинки смрадным деваронским ядом, давая ему время высохнуть и образовать липкую пленку на вибролезвиях. Антикоагулянт, чьи хитрые цепочки аминокислот убивают вдобавок клетки печени и почек. Медленный, старомодный, но верный состав.

Окрасил ногти и волосы в алый цвет – я внутренне и внешне готовился к насилию. Хотя выдавать себя за зелтрона более и не имело смысла, я пока следовал принятому ритуалу, завершали который цветные контактные линзы.

После чего починил броню, заменив несколько стандартных металлокерамических панелей, и ограничил подвижность броневого сустава на левой ноге.

Опробовал альпинистский крюк и верёвку с электроприводом. В сложенном состоянии эта штуковина напоминала трубку с зазубренным остриём с одной стороны: электропривод, арбалет, способный метнуть реактивную стрелу на сотни метров, и сверхпрочная леска прятались внутри массивной трубки. Это было мощное, далеко не карманное устройство.

На этом можно как забраться высоко вверх, так и спуститься. Подумав, положил на стол, на который выкладывал всё снаряжение, ещё пару ножей. Туда же лёг плазменный резак и самая обычная фомка. Затем уже проверенная армейская аптечка.

Выложил на столик у входа в номер запас моей крови – другой такой в Галактике не сыскать, если дело пойдет плохо, то пусть хотя бы не ищут. Настроил очки и проверил ёмкость всех энергоячеек. Свернул тончайший полимерный лист, на котором работал, тщательно пересыпав его мукой из алюминия, магния и оксида железа – лучший способ убраться за собой. Заодно получил термитный карандаш.

Учитывая размер моих денежных накоплений, я мог бы воспользоваться услугами солдат удачи, но ведь если хочешь сделать дело хорошо – сделай это сам?

Приняв таблетку из запасов Ивендо, я без снов выспался – после проверенного и мощного снотворного меня уже не грызли страхи и сомнения. Но полноценно отдохнуть мне всё равно не удалось – растормошило чувство страшной тревоги, чувство, имеющее и место, и время рождения. Время – будущее. Место – где-то в гостинице. В пределах иллюзорно-прочной скорлупы здания. Хотя сам этот образ был и ясен, непонятно было, откуда именно сулило гибель провидение.

Сделал в больное место несколько уколов с обезболивающим, перемотал ногу давящей повязкой с кольто и втиснулся в изуродованную броню. Надо её уже менять…

Собрал всё снаряжение и потратил полчаса на приведение в порядок разума. Сложнее всего было не сделать эти незаконные устройства, а вынести их через проходную. Обмануть сканер, не забыв ни о чём запрещённом.

Не дожидаясь подкрадывающегося на мягких лапах ещё только несбывшегося, я пулей вылетел из номера, стараясь исчезнуть со всех голокамер и датчиков: кажется, я сумел сбежать так, чтобы убийцы всё еще считали, что я в номере. На время, но уйти отсюда я успею.

Нужно было систематизировать свои мысли и образы всего лежащего в рюкзаке, висящего на поясе и расфасованного по карманам. Не в пример проще было просто исчезнуть со всех экранов, но это бы вызвало нездоровые подозрения.

Стараясь не привлекать внимания, я вышел из гостиницы. Походка неуверенного человека, замышляющего преступление, как оценивали меня собственные очки, могла меня выдать, но никто так меня и не остановил: сработало! Пусть я проворачивал такое уже не раз, хотя и в более спокойной обстановке, страх и поспешное бегство осложняли осмысленное применение Силы. Частичное сокрытие вообще давалось мне с огромным трудом, но ежедневные тренировки в храме джедаев дали о себе знать.

Лететь прямо по указанному адресу я не торопился – нужно было подготовиться, и морально, и физически. С такой кашей в голове лезть в расставленный капкан нельзя. Я же должен был лететь в потоке Силы, окрылённый знанием и чувством, как воплотить в жизнь своё намере́ние, свою волю, а не шарахаться от каждой тени как ночной тать. Мне не хватало твердости, следовало изгнать червя сомнения.

Я окоченело, минута за минутой, смотрел в голоменю такси. Затем, повинуясь секундному порыву, набрал: «Мнимая плоскость». Минута тишины и покоя будет ценнее часа-другого бесплодных скитаний или капли яда.

Хотя в баре для навигаторов я ничего и не опасался, часть оружия я сдал, а часть пронёс, обманув искусственный интеллект сканеров. Эта ленивая унификация по всей Галактики была мне на пользу – повсеместная экономия на человеке, рассматривающем вещи на просвет в различных лучах и спектрах, с заменой его на несколько сотен искинов от всего четырех производителей, делала единожды отточенный навык универсальным и незаменимым.

Странные, вывернутые и искаженные искривленным пространством лица, изображенные на кусках звездолетной обшивки и безо всяких веществ казались мне вполне нормальными – каким-то удивительным образом я без напряжения усилий разворачивал их в привычное пространство, поскольку художник, нарушив привычные для человеческого восприятия правила проекции, не нарушил топологии картинного пространства.

– Здравствуйте, – поприветствовал я бармена в фиолетовых очках.

– Впервые у нас? – спросил он.

– Зависит от точки зрения, – ответил я. – Когда я был здесь в последний раз, бар располагался на другой стороне пешеходного пролёта.

– Мне такое иногда говорят, – кивнул бармен. – Но, учитывая, что я всем наливаю, это нормально.

– Расположение бара ведь так же выбрано случайно, как и его название?

– Почти. Из нескольких вариантов. А почему ты спрашиваешь?

– Стараюсь понять систему, – расплывчато ответил я

– Бренди? – дежурно спросил бармен.

– Вы, кореллианцы, называете «бренди» всё, что собираетесь выпить? – поморщился я. Нейротоксический яд, депрессант и наркотик по совместительству больше меня не привлекал – я заработал к алкоголю стойкое отвращение. Если же и принимать вещества, то исключительно как контролируемый способ изменить сознание. – Настойки теу-теу не нальёшь?

– Нет, никогда! Чтобы я еще кому это налил! – прикрикнул он и, сложив руки на груди, глубокомысленно заметил. – Ты не похож на вуки.

– Однако стаканчик я как-то выпил.

– Ты похож на зелтрона, но только похож, – отказал мне бармен.

Выходит, моё намерение спрятаться за этим образом тоже имеет свою силу. Сила намерения действительно существует – вот я и встретил ещё одно подтверждение этой идеи. Неудивительно, что нося линзы, окрасив и волосы, и ногти, я ввел в заблуждение столь искусных убийц. Сомнительно, что их обманул бы только дешевый маскарад или строчка в паспорте. Теперь наваждение спало, вместе с моим желанием его поддерживать.

– А полпальца, на донышке? Хочу освежить память.

– Так ты хоть что-то запомнил после стакана? – удивился бармен. – Надо полагать, столько тебе не повредит. Но смотри у меня…

Стопку этой остро пахнущей, прохладной на вкус жижи он всё-таки налил. Мне вовсе не нужно было вводить себя в безумие – я нуждался в триггере, в чём-то, способном взбудоражить воспоминания, поднять со дна отстой «души».

Взяв ещё стакан обычного сока, я уселся в дальнем углу и начал раскладывать карты колоды для саббака.

Древние карты, придуманные совсем не для азартных игр – а для предсказания будущего. Но это только могло быть правдой: верить ринам[2] на слово – себя не уважать. Но как бы то ни было, каждая карта старшего аркана дышала смыслом, пусть от меня и скрытым. И они могли связывать одну неслучайность с другой, сплетая тем самым закономерность. Пренебрегать в будущем таким инструментом я не собирался.

Отставив стакан в сторону, зажег над ладонью призрачный огонёк, минуту-другую перебрасывал с ладони на ладонь, наигрался вдоволь с яркостью, цветом и длиной пламени.

Этот кусочек овеществлённого воображения вернул мне добрую долю потерянной уверенности.

Вглядываясь в крохотный источник вполне ощутимого жара, выровнял дыхание, привел смятенное сознание в порядок, уняв бурю эмоций. Попытался воскресить воспоминания, абстрагировавшись при этом от тех чувств, что они вызывали.

Его существование хорошо описывалось вероятностями, но такая концентрация почти несбыточного как во времени, так и в пространстве должна была попирать всяческое математическое ожидание, всякие здравый и не очень смысл.

Как в прошлом отчасти человек науки, я мог сказать, что это грубое, очень грубое, безумно маловероятное вмешательство в до тошноты изотропную действительность.

А ведь даже крошечные изменения могут вызвать глобальные изменения в будущем. Особенно в сложных и неоднозначных системах. Учитывая, что моё настоящее и будущее намертво спаяны, «случайность» будущего вообще была оксюмороном. Но вот понимать эту неслучайность надо было учиться. И сомнительно, что кто-нибудь втиснул её в рамки математических уравнений.

Огонек, лишенный поддержки волей, потух, оставив за собой горький, но от этого не менее приятный дым от сгоревшей веры.

Существование этого «чуда» не противоречило палеолитическому мышлению. Здравый смысл, тот, которым я обладал в прошлом, утверждал, что это невозможно. Он ошибался. Твердое же научное мировоззрение требовало изучить это «сверхъестественное». Долгое время я добросовестно пытался расколоть этот прочный орешек, используя гипотезу объективного мира, изотропного пространства и иные сциентические допущения. Тоже не сработало. Наука, выступающая в роли продвинутого коллективного здравого смысла, в качестве его квинтэссенции, тоже оказалась бессильна.

Круг замкнулся. В сущности, почему следует доверять науке? Не верить, о боги, нет! Только доверять! Потому что она работает. Подтверждается опытом и пока никак себя не дискредитировала.

Но я своими глазами наблюдал возможность влияния на действительность посредством символических психических или физических действий, даже мелких потных мыслей и мимолетных эмоций.

Вещи постоянно происходят лишь потому что я этого хочу, магическим путём. И, будучи магом, мне следует думать и поступать как маг. Раз уж магия работает, то стоит начать называть это, наконец, своими именами, и перестать стесняться.

Но, как наука не отменяет, не обесценивает целиком здравый смысл, так и магия не отвергает, не противоречит технологии. А также биологии, нейрофизиологии и всему, что влияет на главный инструмент мага – его собственное тело.

Я принюхался к настойке, выпил. Закрыл глаза, начал вспоминать и открыл веки, ощутив знакомое присутствие.

– Стоит что-нибудь съесть или выпить, как случается что-то интересное, – важно сказал Кот.

– А вот и ты, – кивнул я, рассматривая навязчивую иллюзию. Не просто плотную – а вовсе даже толстую, чёрную и мохнатую. Не безобразно распухшую – вовсе нет, корпулярность была Коту к лицу.

– И зачем все эти дешевые фокусы? – мяукнул Кот.

– Хотел поговорить, – ответил я, осматривая его от белесых кончиков пушистых усов до кончика черного хвоста. Я мог подобрать десяток умных гипотез того, что же такое – Кот, но их объединяло одно – он существовал.

– Готов поспорить, что все ответы на все вопросы ты знаешь и сам, – важно расселся Кот.

Я ещё раз зажег огонёк, поводил его перед широкой мордой Кота. Тот завороженно смотрел на яркую точку пространства.

– Ничего, что играю с огнём? – задал я ему вопрос.

– Отчего это должно меня злить? Или пугать? Настоящие чудовища не те, кого отпугивает огонь, а те, кто его зажигает, – со смешком ответил Кот.

– Я? Чудовище? Не-ет, настоящее чудовище – это то, что всё разрушает, устремляет самый процесс жизни от разделенной, разграниченной и разорванной на противоположности разумом структуры к бессмысленной, бесполезной каше. Истирает, давит, уничтожает всякий смысл.

Или уничтожает структуру, порождающую за счет разделения, разграничения этот самый разум – не важно! – завершил я.

– Время? – спросил Кот. – Но он не явится на дуэль, у него иные методы. Иное оружие.

– А если и явится, то у меня не то что порох будет промокшим, и пистолета-то не найдется. А вот Время осечки не дает.

– Прах? – переспросил Кот. – Ага, – кивнул он. – Прах у тебя мокрый.

– Ты вообще меня слушаешь?

– А? Слушаю, – кисло промурлыкал Кот. – Тебе же нужен слушатель, вот я и слушаю. Слушаю, слушаю…

– Мне нужен был собеседник.

– Их полно вокруг. Я простой Кот – ем, пью, сплю, иногда мурчу песни. Не к тому ты обратился за вселенской мудростью.

– И что? Они мне ответят? Или отведут в дурдом? Лишь потому что мой диагноз отличается от диагноза большинства?

– Успокойся.

– Я спокоен.

– Тогда слу-ушай меня, – недобро мявкнул Кот. – Тебе всего лишь надо быть самим собой и делать только то, что желаешь. Помнить, что нет никакой истины. Она не открывается и уж точно не исследуется - она творится.

Все беды твои – лишь искажение восприятия тобой мира и тебя – миром, следствия неудачно выбранного сюжета! Дурное повествование ведешь ты сам, или только позволяешь вести себя по нему – всё едино.

Ты этого хотел. Но есть проблема, хотя это как посмотреть… ты не один в этом мире. Или мир не один – не стоит воспалять разум, пытаясь разрешить этот вопрос. Саркома дуализма насмерть поразила многие умы, достойные иной судьбы. Не стань еще одним пожранным ей несчастным. Ши-зо-френия никому еще не шла на пользу.

Не ты один такой – сочинитель сюжета, творец реальности, и, если хочешь существовать в своей версии мира, не загаженной чужим говном, выплеснувшимся из протухших чумных бараков черепных коробок, борись за неё! Каждый миг. Каждую секунду. Право на существование, как и всякое право, надо не заслужить, не получить от кого-то, нет! Его добывают, проливая кровь - свою и чужую, – Кот злорадно захихикал. – Ты готов убивать, вписывать кровью строчки в книгу бытия?

Я оторопело уставился на черное хвостатое пятно, пытаясь переварить услышанное.

– И чего ты сидишь? – спросил меня он. – Время уходит. Дашь ему восторжествовать?

– Никогда.

Мне пришлось опереться на трость, чтобы встать; поднявшись, я направился к выходу.

– Никаких фокусов? Выйдем через дверь? – спросил я летящего за левым плечом Кота.

– Дверь — это всего лишь то место, через которое все договорились входить и выходить, – ответил он.

– Под «всеми» ты подразумеваешь не только людей и всех прочих разумных существ? – мне захотелось уточнить очевидное.

– И да, и нет. То, что они за собой подразумевают, и то, что подразумевает их самих.

– Но в прошлый раз мы вышли не через дверь.

– Возможно, – уклонился Кот. – Все стены - это двери, хотя обычно они заперты.

Удивительно, но пока мы болтали с Котом, вечерний сумрак уступил столь же хорошо освещенной ночи. В колодце небоскребов, пойманный в паутину пешеходных переходов, я слышал только постоянный гул аэрокаров и стук капель дождя о пласталевые плиты. Со дна стакана, этого урбанизированного колодца, мне не было видно даже очертаний облаков, не то что звезд.

– Иногда мне кажется, что я всё ещё сплю, – высказал я пришедшую в голову мысль.

– Может быть. Хотя сдаётся мне, что ты только что проснулся, – сказал внезапно вынырнувший из темноты Кот. Во мраке его очертания тяжело было различить, а яркие огни реклам начинали, казалось, просвечивать не только через мех, но и сквозь само его тело.

– Скорее впал в крайность.

– Это твой выбор, проявление воли, – утешил меня Кот.

– Для меня, как и для всех прочих, есть две неизвестных – то, что снаружи меня, и то, что внутри. Я же, как их взаимодействие, мечусь между ними. Можно было решить, что они возникли вместе с сознанием – с началом великого сна нашей жизни, или же безрадостного пробуждения – кто как считает. Можно оттолкнуться от осязаемой материи, – я стукнул тростью по перилам пешеходного перехода, по которому не спеша ковылял до очередной парковки.

– Но ты всё равно чувствуешь себя в плену этих частей мира – как внешней, так и внутренней, – сказал Кот.

– Уже в меньшей степени, и это для меня значительное достижение. Я принимаю себя целиком, что дарует мне освобождение от части мучительно ощущаемой заданности.

– Неужели, как джедаи, отождествляешь себя со всем сонмом разумных и живых созданий, со всем миром целиком? – подколол меня Кот.

– Нет, простое безличностное, лишенное сопереживания и привязанностей созерцание – путь в ничто, отчего столь желанный для многих последователей одного учения моей родины… Которые страдание возвели в неизбежное зло самого существования, а потому решили с ним радикально покончить.

Я же решил довериться тому, что лежит во мне. Пусть то будут даже самые спонтанные желания и сновидческие образы. Неважно. Но я принимаю их как часть себя.

– Но?..

– Но с большой осторожностью, не теряя рационального знания об окружающем мире. И не отбрасывая рационального метода воздействия на мир.

– Фу! Чего ты опасаешься? – пробурчал Кот. – Худшая вещь в жизни не опасность, а скука! К чему эта оговорка, подленький путь к отступлению, эта успокаивающая твердость? Отчего не хочешь чувствовать себя по-настоящему свободным? Сожги все мосты из любви к огню!

– Скажи мне ещё, что здравомыслие – это удел слабых. И ты будешь прав… но уверенность легко перерастает в самоуверенность, а та – фатальна.

– И всё же… ты слишком осторожен, – не согласился Кот, подначивая меня обидным тоном. – Ты скучен! Труслив.

– Учитывая, куда я направляюсь, я не скучаю. И меня трудно обвинить в малодушии.

– Тогда удачи! – кот начал таять, пропуская через себя пылающий текст предложения купить шампунь, придающий волосам необычайную мягкость и шелковистость. Рядом не менее призывно эротично мерцали товары из сексшопа.

– Иди ты ко всем демонам! – напутствовал я его.

Последним растаяла не акулья улыбка – наглая, недобро-злорадная, а лохматый кончик хвоста.

Впереди виднелась врезавшаяся в поток спидеров парковка: репульсорные экипажи пролетали выше или ниже её, чтобы взлететь с неё или остановиться на ней, требовалось сбросить скорость, а затем подняться или опуститься на пару транспортных уровней.

Дороги, даже если проложены в воздухе – они как помойки, или как чиновничьи многоэтажки - всегда забиты. Хотя вертикальная стратификация потоков отчасти решила проблемы их загруженности. Но лишь отчасти – для того, чтобы выстроить эффективную пространственную транспортную систему, город надо строить с нуля, причем всё, включая муниципальных бюрократов, должно принадлежать одному юридическому или физическому лицу.

В крылатой темноте, окутавшей остановку – площадку метров двадцать на двадцать, было нечто, скрывающее от меня свои недобрые намерения. Пройдясь по всем тёмным углам камерой очков, я не получил от них никакого тревожного предупреждения, но сунул руку за пятым, неудачным зарядом – обычной осколочной гранатой.

На ходу сдернул самодельный предохранитель и отправил цилиндр, начиненный взрывчаткой, в сторону опасности. Раздался взрыв, осколки ударили в за миг до того активированный щит. Мелькнули расплывчатые, почти прозрачные фигуры. Они стали самую малость заметны на просвет лишь тогда, когда пришли в вынужденное движение. Что говорило об использовании генератора невидимости.

С реакцией паука, чьи нервные цепочки не в пример короче моих, с поистине нечеловеческой скоростью, сохраняя при этом удивительную плавность движений, воздушные прозрачные фигуры метнулись к краям платформы.

Мой бластер электромагнитной катапультой был выброшен из кобуры, лег в подставленную ладонь, и я, навскидку прицелившись через телевизионный прицел, установленный на смартгане, отправил порцию плазмы в спину убегающему. Но, уже мысленно, усилием воли нажимая на виртуальный спусковой крючок, я понимал, что делаю это зря – не успел я навести оружие на одну из ловких фигур, как она стала непрозрачной, активировав личный щит. За миг до того, как компьютеризированный бластер захватил цель.

Генератор невидимости несовместим с личным щитом, но глаза на затылке были не только у меня. Что характерно, напарник, нырнувший под платформу, свой личный щит не активировал – ведь в него я и не целился.

Я был быстр настолько, насколько позволяла моя нервная система, и потянулся за пистолетом ещё до того, как убийцы сорвались в бег, даже до того мгновения, когда вспыхнул детонатор гранаты – ощущая ближайшее будущее в Силе так же ясно, как и настоящее.

Но мне всё равно не получилось застать убийц врасплох!

Не останавливаясь, я вложил бластер в кобуру, отщелкнул кольцо-зажим и активировал виброгенератор тяжелой двуручной сабли – сжимая её одной рукой, вынужденный опираться на трость левой.

И едва успел развернуться, чтобы отразить направленный в спину удар: мерцающая смертоносная фигура спешила воткнуть мне нож в спину. Тяжелый двуручный клинок заставил убийцу грациозно отшатнуться, танцующим движения уходя от удара. Всё так же чудовищно быстро двигаясь, он взмахнул ногой.

Я успевал за ним мыслью, но не руками и не ногами, даже не всеми чувствами – он двигался в десятеро раз быстрее человека.

Словно бы и не останавливая и не прерывая движений, ловким ударом ноги он вышиб длинный клинок из моих рук – ему было суждено выкатиться за край платформы. Дабы не быть насаженным на жало кинжала, я закрылся броневым щитком на правом наруче и неловко взмахнул тростью, едва сумев задеть ей противника.

Контакты замкнулись. За миг до этого я моргнул и всё равно едва не ослеп, меня со страшной силой отбросило, впечатав спиной в припаркованный аэроспидер. Волосы встали дыбом, с хрипом из груди вырвался стон. Трость вырвало из руки, едва не вывихнув кисть, рывок разбередил рану, вновь прижегшую тавром ладонь.

Гаситель инерции перегорел, и деформирующиеся ячейки, наполненные далеко неньютоновским материалом в моём космическом поддоспешнике приняли на себя всю энергию удара. В чудовищном мареве перед глазами не было нитей, строчек цифр и шкал интерфейса киберочков – рукотворная молния на время отправила мою электронику в нокдаун. Хорошо, что мне виделся этот интерфейс в будущем – ЭМИ не смог сжечь электронную начинку устойчивых к нему устройств.

Мне пришла в голову безумная, но подходящая моменту идея, и, встав, я тяжело побежал к ограждению платформы высотой в мой рост, на ходу снося его опоры из бластера.

Всем своим весом и весом брони я впечатался в разбитое ограждение, заодно ухватив за руку второго убийцу. Тело ассасина оказалось удивительно легким, а кинжал его, высекая икры, бессильно соскользнул с грудной пластины панциря, затем, ища менее крепкое место, едва не воткнулся мне в глаз, но был остановлен в самый последний момент.

Ассасин, сам того не понимая, сделал всё, что было нужно мне, а не ему.

Ещё миг – и вниз за разбитый парапет в темноту падают не только мерцающие в огнях пролетающих мимо спидеров осколки ограждения, но и две барахтающиеся фигуры. Из бедра, сапога и ещё нескольких мест убийцы выдвинулись тёмные лезвия, пластичное тело изогнулось, намереваясь заключить меня в их смертельную хватку. Но только намереваясь: за миг до этого я выбросил от себя руку, продолжая сжимать тонкое запястье убийцы, отпустив его лишь в тот момент, когда придал ему достаточное ускорение. Теперь мы падали, всё удаляясь друг от друга.

Затем я сдернул с пояса крюк-лебедку с электронным приводом и выстрелил ей в верх. Острие вгрызлось в ускоренно удаляющуюся от меня площадку, прочнейшая леска растянулась на максимальную свою длину, и тело резко, болезненно дернуло: до боли в спине, до хруста в суставах. Из руки выдрало рукоять, но она накрепко была привязана к моему поясу. Линейный электродвигатель потащил моё тело наверх, а вот ассасин продолжил падать к далекому подножию небоскреба.

Ещё доля секунды, и ста пятидесятиметровой лески бы не хватило. С таким же успехом я мог перебегать скоростное многополосное шоссе. И перебежал бы!

Раскачавшись на поднявшей меня лебедке, я ухватился за край ограждения и, перебирая руками, вполз на посадочную площадку.

Добрался до пахнущего подгоревшей отбивной и сгоревшими волосами первого убийцы. Рядом с ним валялись мелкие осколки трости – её трубки разорвало лопнувшими энергоячейками, разряд тока сжег электроды и проводку заодно с моей жертвой.

Первый убийца был выше, комплекцией превосходя сброшенного за борт коллегу. Достав короткий виброклинок, я воткнул его для надежности туда, где у людей располагается сердце. Но кровь не брызнула, я словно втыкал его в робота. Нож с огромным трудом, с хрустом вошел в тело, ребра сопротивлялись резу как алмазные.

Сорвав с лица глухую маску с кучей окуляров, по-паучьи размещенных вокруг наглухо закрытых темными линзами глазниц, я увидел красивое лицо молодого человека, которое безобразно уродовал жуткий ожог. Короткая стрижка, платиновые волосы. Идеальная белая улыбка – ровный ряд керамических совершенно белых зубов. Отогнул веко, и удивился. Глаза так у мертвых не выглядят – они всё еще имитировали естественную жизнь, смахивая на неподвижный органический исходник. Киборг.

Интересно, что видели эти глаза? Я с силой воткнул пальцы в глазницу, вытаскивая глазное яблоко. Оно не было раздавлено, не лопнуло, что неминуемо бы произошло с человеческим, рискни я его так грубо выдрать. Упругий, как мармеладина, шарик был скользким от крови, кибернетический глазной нерв уходил вглубь черепа, не давая мне вырвать его с корнем. Я присмотрелся к необычному блеску этого искусственного проводника сигналов прямо в мозг.

Неожиданно омертвевшее лицо киборга охватила гримаса агонии, тело попыталось выпрямиться, не ожидаемыми смертоносно-плавными, а рваными движениями. Руки, из которых выскочили вибролезвия, дергано потянулись ко мне, и я увернувшись от неловкого, но ужасно быстрого движения, торопливо вонзил вибролезвие в шею киборга. Лишь спустя несколько ударов в чудовищно твердый череп дергающегося киборга, я вскрыл его и провернул в мозгу несколько раз длинный нож. А после ещё пары ударов судороги и попытки осмысленных движений прекратились, тело обмякло.

Не почувствуй я этого в Силе заранее – мне бы снесли голову.

Я в шоке от увиденного не мог оторвать взгляд от болтающегося на глазном нерве искусственного глаза. Хихикнув, я отрезал его ножом и сунул излучающий, казалось бы, удивление шарик в карман.

Соседство с пером ничего не дало – они не были никак связаны. Не отравитель. Другие убийцы?

Меч мой улетел вниз, это понятно… но бластер, хатт! Где он? Видимо, в суматохе я потерял и его! Или выронил, пока летел в свободном падении… Осмотрев площадку, я так и не нашёл своего оружия. Оставались только «домашние заготовки» и пара ножей. И один крохотный дамский пистолетик – запасной. Негусто.

Лишенный дополнительной опоры, я подошел с разбитому парапету и отрубил в качестве временной трости стержень арматуры. Затем забрался в ближайшее такси и забил адрес в пяти минутах лета. Выскочив на ближайшем из нижних уровней, я поспешил скрыться – до меня доносился вой сирены полицейского аэроспидера. Его на таком расстоянии усиливали активные наушники пришедшего в "сознание" устройства.

Джедаи обладали способностью многократно усиливать все свои чувства. Причём, получали ли они дополнительные сигналы от Силы напрямую или совершенствовали обработку мозгом сигналов, идущих от самых обычных органов чувств, я не знал. Как и они сами. Может, то было комплексное явление. Джедаи могли обострить своё зрение до орлиного, слух до китового, как по чувствительности, так и по диапазону. Но не все – всё это было очень индивидуально, как и прочие таланты, которые развивал в них Орден.

Этим усилением именно физических, телесных ощущений я не владел, оно, как и телекинез, было недостижимо для меня. Но ощущать контекст сигналов из внешнего мира я мог. И я, слыша эти звуки, понимал, что полиции сейчас лучше не попадаться. Пусть серийные чипы со всего оружия и были сбиты, но я всегда мог что-то забыть? Например, оголовье трости.

Моё колено опять заныло, удобную опору я потерял, а добраться до сектора «Зеш» нужно было быстро и не привлекая внимания.

[1] Примативность - уровень опирания разумного на инстинкты.

[2]http://ru.starwars.wikia.com/wiki/Рины