Принцип неопределенности

28. Формикарий

«Кто жил и мыслил, тот не может в душе не презирать людей».

«Евгений Онегин. Роман в стихах» А. С. Пушкин

«Человек может играть силами природы лишь до определенных пределов; то, что вы создали, обернется против вас».

Говард Филлипс Лавкрафт

Музыка

Червяк чует чёрта (насекомая сказка) — Скверный Анекдот

Дaеvа — В Подземных Тоннелях

Песнь о Довакине — Эленвен

Гевал — Homo Sapiens

Безмолвная чернота космоса обрушилась на зубилоподобный челнок – он, вспоров своим раскаленным острием небесный свод, вырвался из атмосферы. Свободный от потомков Астреи, он направился к крупным орбитальным докам. Я едва не пропустил тот миг, когда рухнул занавес мрака, а плазма, скрывавшая вид из иллюминатора, рассеялась, открыв вид на быстро удаляющийся мир – удивительно зеленый, с золотистыми пляжами, умело сопротивляющийся стальным оковам.

Для родившихся здесь моя тяга прилипать к иллюминаторам, разглядывать через них поверхность чужих миров, была чем-то выходящим из нормы. Но для меня волшебство момента ещё не растаяло – вот он я, такой крохотный, незаметный, а тут целый мир под ногами, огромный и величественный шар, бесстрастно нарезающий круги вокруг своего светила уже не первый миллиард лет. Или спирали – в компании с пылающим шаром.

Хотя Кореллия, как это ни странно, могла нарезать круги именно здесь вовсе не миллиарды лет…

Менее чем за десять минут орбитальный челнок вознёс меня в компании других существ и творений до рукотворных небес – одной из орбитальных платформ, где доковалась «Счастливая шлюха». Планета к тому моменту перестала занимать весь иллюминатор.

Набор из атмосферных тепловых детонационных двигателей и плазменных - для движения в вакууме, позволял бережно обходиться с атмосферой Кореллии, но одновременно с тем выходить за линию Кармана даже стремительнее, чем это могла бы сделать та же «Шлюха» – далеко не самый медленный корабль. Фрахтовик и шаттл были специализированными инструментами – как скальпель хирурга или нож убийцы; хотя оба и вспарывают плоть, каждый предназначен для своего дела.

Оставив на входе кейс с вещами, я прошел в тревожную полумглу портовой кантины. Там я нашел команду, занятую, как всегда, каждый своим.

Капитан, к неудовольствию Нейлы, копался в коммуникаторе, ведя какие-то переговоры по защищенному мессенджеру. Или управляя своими активами и пассивами, заставляя свои деньги крутиться как газовую центрифугу, подготавливая почву для высадки неизвестного еще природе Рилота растения. Но вряд ли то были цветы добра.

Кейн пил, громко рассказывая какую-то историю, Ивендо смотрел в одну точку перед собой, совершенно не обращая внимания на происходящее.

– Не удивлюсь, если вы просидели здесь всю неделю, – сказал я вместо приветствия.

– И я бы этому тоже не удивился, – прокряхтел Ивендо, сфокусировав на мне взгляд. – Но это не так. Пока ты развлекался, капитан смазывал контакты, а я, как и собирался, нашёл проверенный док для дефектоскопии.

– С силовым набором всё в порядке? – задал я крайне болезненный для нас вопрос. Корабль ведь начинается не с двигателя или гиперпривода – а с корпуса и реакторов.

– Десяток микротрещин, трещина в хребтовой балке, которую ты раньше уже укреплял, и несколько тысяч незначительных разрывов волокон. Там же усилили на месте.

– Фу! – выдохнул я. Значит, мы ещё сможем носиться по галактике с привычными запредельными ускорениями, не опасаясь рассыпаться по пути. Силе я доверял не во всём и лишней такую проверку не считал.

– После всех ваших выкрутасов это действительно скорее удача, чем закономерность, – сказал Ивендо, вкладывая капсулу с синей жидкостью в нечто вроде «электронной сигареты». Искусственное легкое так же, как и настоящее справлялось с задачей обогащения кровотока различными веществами.

– Маловероятное проявление закономерности, – поправил я.

– Теперь тебе не стоит бравировать своим пониманием математики – у тебя значок есть, его достаточно, – сказал Травер. – И вспомни о силе сказанного! Произнесённое грубое слово разрушает магию удачи… поэтому о таких вещах лучше молчать. На какой ранг-то сдал?

– Первый, – ответил я. Значок остался в контейнере – я так и не придумал, как прицепить его к скорлупе нагрудника. И нужно ли это вообще делать. Никогда до этого не носил значков, гербов или флагов.

– Иного я и не ожидал, – сказал Ивендо, жадно втягивая в себя синий пар, производимый этой его штуковиной. Вдохнув дурман, он откинулся в кресле, его пронзила дрожь, челюсть начала нездорово подергиваться, затем это возбуждение сменила расслабленность.

Я благоразумно оценил расстояние до него и успокоился, осознав, что дышать этим его «парком» мне не придётся.

– А гипер? – вспомнил я про свой главный инструмент. Гиперпривод должны были вообще снять с корабля и оправить в сервисный центр – напрямую производителю. Мои лихие маневры не могли не сказаться на его ресурсе.

– Полмиллиона кредитов, с заменой части проводки и незначительных деталей, – ответил Травер, пощелкивая по датападу острыми когтями. – Знатно ты его изнасиловал. Весь общий фонд ушел на него.

– Мы уже собрались обсуждать весьма серьезные вещи, а ты дуешь безотрывно, – сказал Кейн лейтенанту.

– Я столь же серьезен, как и обсуждаемые вопросы, – расслабленно сказал глубоко дышащий Ивендо. – Отстань от меня.

– Ты как всегда невыносим, – пожаловалась Нейла.

– Вопрос, выносимый на открытый совет, таков: мы разбегаемся, удовлетворенные имеющимися богатствами, или идём ещё на одно дело, – огласил Травер, не обратив внимания на перепалку.

– Смотря какое дело, – прогудел Кейн, звякнув о стол светящимся сосудом с лумом. – Если это нечто вроде прошлого - я пас.

Капитан осуждающе посмотрел на Кейна. Хотя в конкретном случае конспирация и была лишена смысла – игла всё же выскользнула через грубую холстину.

– Прошу озвучить, – сказал я.

– Как будто тебе это интересно, – сказала Нейла.

– Конечно, интересно!

– Неужели?

– Может, и не так сильно, как год назад. Но мне эта жизнь, весёлая и порочная, ещё не настолько опостылела, чтобы завершать её главу прямо сейчас, тем более на такой ноте, – я улыбнулся. – Всякое дело должно завершаться как ему следует.

– Чем хуже дело, тем тебе оно кажется «интереснее»! – нахмурила брови Нейла. Хотя её поза и лекку были ещё более красноречивы. – Тебя можно использовать как верный указатель… но, только вооружившись зеркалом – выслушивать, а затем поступать наоборот.

– Выходит, наши представления об интересном находятся в антитентуре, – улыбнулся я сам себе.

– Любишь ты сказать сложно о простом, – сказал Кейн.

– Как умею, – сказал я, выискивая в огромном меню, чего бы заказать.

Мой собственный вкус до сих пор был для меня загадкой не меньшей, чем удобоваримость того или иного блюда. Пусть уже почти половина списка потеряла свою загадочность, но со второй я ещё не расправился. Еще годик бы… Почти все овощи и фрукты, а также все приправы не имели привычных земных аналогов, как и мясные продукты или «дары» моря, что постоянно сбивало с толку, а аналогии, приходящие на ум первыми, как и в физике зачастую оказывались ошибочными. Очевидное - не означает верное.

Поэтому временами, видя ровный строй незнакомых названий, я отсеивал всё биологически несовместимое и тыкал в список наугад. Главное, чтобы это не оказались какие-нибудь: пластиковая каша, пластиковые же конфеты, поролоновые пряники... или даже хлорвиниловая пастила.

– Где руку-то поломал? – спросила меня Нейла, указав на мою правую ладонь, залитую в специальный полимер.

– Небольшой турнир по фехтованию.

– Серьезно. И где ты так умудрился?

– В Ордене джедаев. Кореллианском.

– Тогда то, что сломана только рука – большая удача, – сказала Нейла. – Нет никого, кто бы смог сравниться с джедаями в искусстве фехтования.

– Я сломал рёбра тому падавану, с которым сражался. Хотя по счёту и проиграл, – вынужден был признать я.

– Зная твою любовь к перетяжеленным шпалам – неудивительно, – хмыкнул Кейн.

– Я близок к тому, чтобы кардинально пересмотреть свою тактику. Но для этого следует сменить оружие, – ответил я.

– Если хочешь прикончить джедая – нужно брать несколько повторителей, а не мечи, – кровожадно ответил Кейн.

– Так, что за дело, капитан, ты хочешь предложить? – спросил я Травера

– Чтобы понять суть этого предложения, надо услышать об одной давней истории, – приосанился твилек.

– Надеюсь, ты расскажешь её несколько иным, непривычным для тебя способом. Не как, к примеру, о том случае, когда тебя выбросила из корабля твоя собственная команда, – заметил я. Патологическая привычка к украшательству, свойственная всем встреченным мной твилекам, в капитане проявлялась особенно ярко.

– Если так тебе будет угодно. Хотя я не знаю, кто тебе такого наболтал, – сказал недовольно капитан. – Слушайте же. Эту историю поведал мне один мой старый друг – торговец-кубаз.

– Честный, я надеюсь? – задал я вопрос.

– А то как же. Случилось ему однажды совершить прыжок вслепую…

– Ая-яй! Как опрометчиво, – посетовал я. Не то чтобы я и сам так не делал, но моя квалификация мне это позволяла. Хотя всякий раз после правки курса, оттирая пот со лба, я зарекался это делать… и повторял это безумие вновь. – Видно, встреча с правоохранительными органами была ещё опаснее?

– Ясное дело. Но это не закончилось для него неудачей, иначе бы он мне ничего рассказать не смог. Его выкинуло на орбиту одного необитаемого и безжизненного мира. Он, осмотрев его, заключил, что тот, вероятнее всего, попрощался со своей жизнью после обжарки какой-то сверхновой, – продолжил Травер.

– Сверхновые – весьма бесцеремонные штучки, – заметил я.

– Вроде того. Но, как оказалось, мир этот раньше не только имел жизнь, но и служил пристанищем разумной и очень деятельной формы жизни. Тот кубаз нашел там всё ещё стоящие города, огромные невиданные им доселе сооружения, чье назначение он так и не смог понять, обелиски и башни, возвышающиеся подобно рукотворным скалам. И, может статься, такие же древние, как и сами каменные пики того мира. И ни одного сигнала. Датчики жизненных форм тоже ничего не зафиксировали. Мертвый мир! – почему-то радостно заявил Травер.

– Это мне уже не нравится, – сказал Кейн, суеверно делая какой-то быстрый жест пальцами.

– Это потому что ты не видел цены, за которые продаются артефакты древних цивилизаций! – воскликнул Травер. – Представь, сколько могут стоить любые предметы искусства, если создавший их вид уже исчез? Даже самые на вид примитивные! Думаешь, контрабандисты на Коррибане песком торгуют? Даже кусок камня с парой строчек ситских закорючек стоит бешеных денег.

– А что было дальше? – спросил я. Ивендо курил – он явно слышал эту тёмную историю и раньше.

– С трудом, но ему повезло вырваться оттуда, пройдя по обращенным координатам. Он сделал до того съемку планеты с орбиты и решил толкнуть кому-нибудь эту информацию. Нашёл археологов, ну, не из тех, кто работает официально, разумеется, и озадачил их.

– И что они ему сказали?

– Что этот мир не нанесен ни на одну карту, кроме как на звёздную в самых обычных координатах, и уж тем более никогда раньше никем не посещался.

– Безымянная точка в бесконечном море пустоты, – тихо произнес Ивендо. – И нужно ли ей имя? Пустоте не нужны имена.

Все оглянулись на лейтенанта, но тот вновь замолчал, погрузившись в свой объятый синим туманом микрокосм. Я еще посмотрел на Кейна, пившего лум – алкогольный коктейль с огромным количеством препаратов, снижавших воздействие алкоголя на человеческий организм. Некоторые идиоты утверждали, что его можно пить, не опасаясь за своё здоровье. В действительности то, что курил Ивендо, было «безопаснее». Чистейшее действующее вещество, употребляемое лейтенантом, в длительном плане вызывало лишь зависимость без других нежелательных эффектов. И грозило потому известными проблемами с психикой. Забавно, но практически одобренный обществом алкоголь был не менее, если не более опасен – по комплексному воздействию как на самих алкоголиков, так и на само алкоголизированное общество.

При этом Ивендо не скрывал того, что он наркоман, нисколько того не стесняясь, Кейн же, пристрастившийся к дорогому луму, это отрицал. Зависимость обоих не вызывала особых беспокойств, но лишь до тех пор пока у Ивендо была его доза. А Кейн мог сходить в кантину – ведь в его контракте не было индульгенции на пьянство на борту корабля.

– Думаю, его уже разграбили, – заключил Кейн, – раз об этом стало кому-то известно.

– Не тут-то было, – возразил Травер. – Несмотря на данные о том злополучном или удачном, как угодно, прыжке, проложить туда маршрут ещё раз не вышло. Гиперпространство в том секторе напоминает запутанный лабиринт, полный ловушек – разведанные и надёжные пути обходят его стороной. Поэтому к той звезде, по мнению всех навигаторов, никак не пробиться. Она отрезана.

– Заблокированный сектор? – спросил я. У космолётчиков ходили самые фантастичные байки про такие места. Хотя, если бы там кто-то и бывал по-настоящему, то их никто бы так и не называл. Поэтому всерьёз к этим исполненным суеверного ужаса историям я не относился.

– Он самый, – кивнул капитан.

– Бывает, – подтвердил я. – Нехватка данных, большие погрешности определения координат самого маршрута, он же все-таки не линия, а размазанный канал вероятности. Переменные свойства гиперпространства за пределами действия сканеров из начальной точки прыжка. Да и во время прыжка, как прямого, так и обратного мог случиться гиперпространственный шторм или локальный катаклизм. Такое раз в тысячу лет случается – но и этого исключать нельзя.

– А что мешало пойти с этим маршрутом в официальные органы? Там бы организовали прокладку маршрута по всей науке, с этими всеми «переменными свойствами». Могли даже дроидизированные путепрокладчики использовать – Сенат же снял с них вето. В чём загвоздка? – спросил Кейн.

– Нежелание делиться с Республикой. Подумай, сколько бы за этот маршрут отвалили официальные власти? Они ведь тоже делиться не любят! – ответил Травер. – Вдобавок, следующие несколько экспедиций, что на свой страх и риск туда отправились, так и не вернулись обратно.

– Мне это не нравится ещё сильнее, – сказал Кейн.

– Звучит загадочно, – сказал я мечтательно. – Разумеется, всё неведомое пугает. Можно закутаться в теплое одеялко и никуда не стремиться, довольствуясь близким. Мы ведь, как известно, живем на тихом острове невежества посреди черного моря бесконечности; но это не означает, что нам нельзя выходить за его пределы.

– Я лучше останусь на этом «острове», – сказал Кейн. – зачем мне рисковать своей шкурой ради хатт знает чего?

– Это разумная предосторожность, – сказала Нейла.

– Это слишком по-человечески, – сказал я осуждающе.

Наблюдающий за нами из-за клубов пара Ивендо злорадно улыбнулся.

– Что там было дальше? – нетерпеливо спросил Кейн.

– Я хотел было найти того кубаза, но кто-то решил, что он недостаточно честен. Поэтому его нет больше с нами, – ответил капитан.

– Надо же ему было сдохнуть так не вовремя! – продребезжал Ивендо. – И что маршрут? – с надеждой в голосе спросил он.

– С большим трудом я выяснил, что его выкупил один коллекционер диковин, – ответил Травер.

– Что значит выкупил? Неужели он записал его на пачке фримси? – подивился я.

– Они заключили договор о передаче конфиденциальной информации, – объяснил мне Травер. – Такие вещи нарушать опасно. Особенно учитывая личность этого покупателя.

Я сник. То, как в Галактике устроено хранение, передача и что ещё там делают с информацией, меня всегда поражало. Как правило, всё сводилось к двум крайностям – неконтролируемому информационному хаосу и жесткому копирайту с непробиваемым шифрованием. Последнее зачастую шло на пользу только самым узким кругам лиц, а вся прочая галактика от этого только страдала. Вплоть до того, что большая часть конструкторской документации была зашифрована так, что открыть её можно было только получив специальный ключ, работающий в паре с цифровой подписью, удостоверяющей личность. Или ещё с чем-нибудь корпоративным. И всё это, разумеется, на рабочих станциях, имеющих специальную лицензию.

Именно поэтому инженерная археология была популярным видом деятельности. Только найти оригинальные чертежи морально устаревших технических устройств стоило кубометров пота и крови, найти же что-то по настоящему древнее было ещё сложнее. А ведь потом их ещё было нужно открыть…

Вдобавок тут было трудно найти станок, выпущенный официально и при этом не имеющий закладок в чипах и не подключаемый почти в обязательном порядке к голонету для контроля характера его использования. Ни перепродать, ни переместить, ни перепрофилировать без разрешения. Средневековая цеховщина какая-то.

– Так-так, становится всё интереснее, – всплеснул руками Кейн. – Он влиятельный хатт? Гурман-коликоид? Или шишка из Обмена?

– Ты же знаешь, я не имею с ними дел, хотя это и трудно в нашем кругу… Он арканианец. Богатый коллекционер всяких диковин. Истинный же род его деятельности мне выяснить так и не удалось.

– Да похер, чем он занимается! Иметь дела с арканианцами – это как срать на людной улице, – взорвался Кейн. – Я унижаться не буду.

– Поэтому я и не предлагаю вести с ним переговоры тебе, – сказал Травер. – Я не знаю, всегда ли арканианцы были видом с поразительно гибкой совестью и одновременно с болезненным самолюбием, или это злокачественные последствия их опытов с собственным генотипом, но у нас нет выбора. Если мы все же решимся узнать, как добраться до той планеты, нам придется с ним встретиться.

– И то, и другое, – сказал я, имея в виду арканиан. – Они, конечно, «жертвы» искусственного отбора….

– Еще пожалей их, – перебил меня Кейн. – Охуенно разумно оправдывать тех, кто называет тебя генетическим мусором, У них же нет души. А ты знаешь, как они относятся к своим собственным детям?

– Но это хорошо иллюстрирует то, к чему можно прийти, проводя коррекцию потомков по критерию их максимальной успешности в обществе, не имея изначально никаких нравственных ориентиров – сказал я. – Любопытное общество и нравы в нём примечательные…

Чем отличаются арканианцы от людей? – начал я вспоминать всё то, что знал о них. – У них четыре пальца на руке против наших пяти, причём ладонь не приспособлена к физическому труду. Светлые, почти белые волосы и такие же глаза, кажущиеся сплошным белком. Отталкивающее для многих зрелище.

Тот, кто ответит так – ничего о них не знает. Главные отличия заключаются вовсе не во внешнем виде.

В отличие от тех же пресловутых слизедышащих, арканианцы так и не создали никакой империи и не покорили своей воле тысячи миров. Арканианцы тоже жили долго, хотя и меньше чем хатты, обладали крайне развитым интеллектом и в той же мере что и хатты считали прочих разумных животными, освоившими речь по чистой случайности. Хотя, учитывая процент лиц недалеких, они в большинстве своих суждений были правы согласно простой теории вероятности.

Они были эгоистичны, но достаточно разумны, чтобы построить некое подобие общества, где можно было бы сосуществовать, при этом как можно реже вмешиваясь в чужие дела и ожидая того же от окружающих. Лишенное сострадания общество хитрых приспособленцев.

Рабовладельческая же империя хаттов, построенная на верности одних и на рабском смирении со своей участью других, несомненно, впечатляла. Как и то, что правили они, вручив оружие в руки своих прислужников. Хатты не скрывали, что создали её под себя и для себя, а все прочие короткоживущие виды – их слуги или рабы… хотя в хаттезе было только одно слово из этих двух. Но это работало и работало настолько хорошо, что хатты, как вид за тысячи лет правления позволили себе деградировать, наслаждаясь своим удобным положением. Настолько, что редко могли сползти с него самостоятельно, обычно подолгу и прочно занимая это «новое положение» всей своей бесформенной тушей. Во всяком случае, представить себе хатта-воина, покоряющего очередной мир, сидящего в рубке боевого звездолета или, что звучит безумнее, с бластером или копьем наперевес, закованным при этом в броню, сейчас можно было со скрипом. Слишком велика в них доля жира.

Арканианцы напротив всё время совершенствовали себя, полностью подчинив своей воле эволюцию своего вида и значительно её ускорив. Не брезговали они и прошиваться нейроимплантами и биочипами, поднимая и без того немалые умственные возможности до высот небывалых. Добавьте в коктейль ксенофобию и немало фобии социальной, замешайте с достаточно сложной и развитой собственной культурой и получите вид-домосед, чьих представителей редко встретишь за пределами родного мира, столь же холодного, как и их чувства к чужакам. И друг к другу; так-то.

Про Арканию было известно и то, что это чистый, красивый мир, в котором царит порядок и справедливость. Впрочем, это было так же верно как и то, что у них четыре пальца и белый цвет волос. Подобное положение держалось на врожденном благоразумии и неотвратимости наказания. Тестировать достижения биоинженерии и генной механики на ком-то же нужно?

Известно, что они не воинственны. Вовсе не из миролюбия, а из нежелания рисковать своей жизнью и развитого индивидуализма, благодаря которому никто из них не собирается вступать в какую-нибудь там армию.

Рабами они торговали редко. Брезговали. Хотя встречались среди них и представители этого рода деятельности. Как и пираты или убийцы. Осуждению их на родине не подвергали.

Аркания находилась в сложных отношениях с Республикой. Официально, будучи её частью, она имела весьма широкую автономию и Республика не вмешивалась в её дела. Это имело свою цену - от них ожидали уважения к другим видам и их представлениям об этичном в науке. К примеру, требовали придерживаться всеобщего отношения к искусственным интеллектам. Работало это из рук вон плохо.

За пределами своей родины Аркании её сыны и дочери имели крайне дурную репутацию, поскольку проявлять оное уважение к чужакам и их мирам они не собирались. Нацисты бы одобрили подобный подход к унтерменшам. Неудивительно, что Кейн сам, будучи ксенофобом, терпеть их на дух не мог.

– Никто не хочет общаться с арканианцами, – сказала Нейла, – ровно до тех пор, пока не возникнет необходимость получить самое лучшее медицинское обслуживание в Галактике, решить какую-нибудь уникальную генетическую проблему или сделать эксклюзивную биомеханическую модификацию.

– Я прошиваться не намерен, – скривился Кейн. – Набивать свое тело электроникой – для неудачников и корпоративных рабов.

Я оглянулся на «прошитого» полностью Ивендо. Хотя нейронных конструкций и биочипов с обратными связями он и не имел, по одному из критериев – невозможности продолжать свою жизнедеятельность без работы киберимплантов – его можно было считать киборгом. Но он не обладал ещё одной сигнальной системой, как настоящие киборги согласно здешним уложениям. Обратной связью с мозгом и сверхпроводящими или оптотронными каналами ввода информации, а не только её вывода, он оснащён не был. Его имплантаты заменяли функции живых органов, и лишь в малой степени дополняли их.

– Учитывая, сколько такая роскошь стоит, это удивительно обеспеченные неудачники, – не согласился я.

– Тот, кто больше общается с офисным и промышленном оборудованием, чем с людьми, как бы он ни был зажиточен – неудачник, – уверенно сказал Кейн.

Ивендо опять злорадно улыбнулся, подмигнув мне.

– Я бы с тобой не согласился, – сказал я.

– Сам посуди: за исключением одностороннего интерфейса, который просто удобен, хотя уже он мешает нормальному, живому, общению, всё остальное – это извращение для привыкших заменять реальную жизнь цифровыми суррогатами. Но этого недостаточно, надо воткнуть в голову ещё больше оптоволокна с биочипами. И получать сигналы как дроид. Без настоящего общения, поддержки человек деградирует, становится безразличным ко всему, бесчувственным болваном. А мужики начинают вести себя, как бабы, потому что настоящей-то жизни и не видели никогда.

– Угу, – кивнул я. – Развития маскулинных признаков не происходит. Никому не нужно ничего «доказывать». А дешевые суррогаты также вызывают чувство удовлетворения, как и всё то, чего надо с большим трудом добиваться. И что?

– А то, что…

– Хватит спорить, – остановила нас Нейла.

– Да, точно, – сказал за ней Травер. – Если мы желаем получить эту информацию, мы должны вступить в переговоры с этим арканианцем. И должны решить, хотим мы это или нет, заранее, поскольку арканианцы параноидальны и ему может понадобиться время для того, чтобы решить, говорить с нами об этом, или нет. И где ему это делать. И на то, чтобы решить такой вопрос, они могут потратить намного больше времени, чем на сами переговоры. Которые могут и не состояться.

– Тогда решать что-то рано. Я не смогу ничего сказать о безопасности полета по такой неточной лоции, пока её не увижу саму, – решил я.

– Тогда надо лететь за картой, – сказал Травер.

– Поговорим с арканианцем, а там посмотрим, – согласилась Нейла. – От простого разговора никому ещё хуже не становилось.

– Без меня. В смысле, я с ним общаться не буду, – сказал Кейн. – Но если это так нужно, придется лететь.

– Как хочешь. А ты, Ивендо? – оторвал от своего сомнительного, хотя и привычного занятия пилота капитан.

– Лично я готов рискнуть своим благополучием ради развлечения. Да и вашим тоже, – ответил потревоженный лейтенант.

– Решено, летим к арканианцу, – заключил капитан. – Остальные правила нашего контракта, доли от прибыли и общие расходы остаются теми же? Всё согласно старому контракту?

– Меня устраивает, – пожал я плечами. Остальные тоже согласились с этими условиями.

– Хм… ты так и не сказал, кто он и где его искать, – заметил я.

– Если Травер о чем-то «забыл» – это нечто неприятное, – сказал Кейн. – Ты мог бы говорить и больше о своих и наших планах.

– У него особняк на Нар-Шаддаа, – заявил капитан.

– Гостеприимное местечко, – усмехнулся я.

– Только если мы найдем приличное место для того чтобы оставить судно и где заночевать, – сказала Нейла.

– Я уже забронировал охраняемый док. Разумеется, анонимно, – обезоруживающе улыбнулся Травер. – Ну что, летим на Шаддаа?

– Без ходовых испытаний? – тут же встрял я.

– Забей, – махнул замысловатым испарителем Ивендо. – Гиперпривод перебирал непосредственно производитель – он должен быть как новенький.

– Тогда выдвигаемся, – капитан встал из-за стола.

Мы забрались по шлюзу в слегка отремонтированный корабль. Я рассчитал прыжок и, сорвав пломбы с пульта навигатора, повернул ключ, отправляя «Шлюху» в недолгое странствие по гиперпространству. Затем, плюнув на дальнейшие свои обязанности по сопровождению корабля в гиперпространстве, пошёл в трюм.

От Кореллии до Нал-Хатты и её спутника Нар-Шаддаа дорога заняла всего восемь часов – гиперпространственные пути между этими двумя великими портами галактики были хорошо изучены, и неожиданностей по пути не возникло. Поэтому у меня образовалось достаточно свободного времени, чтобы вдоволь наиграться с огнём, убрав предварительно в сторону всю взрывчатку, к которой я испытывал слишком тёплые чувства, чтобы допускать с ней близость в такие горячие моменты.

В качестве разминки я вызвал огонёк над пальцем, спустя несколько минут я заставил его перескакивать с одного пальца на другой. Затем вытащил из ящика термопару, промышленный планшет, имеющий в себе универсальный прибор-показометр, тепловизор, газоанализатор, несколько металлических брусков, обрезок платины и из бронированного сейфа – немного горючей смазки. Запустил вентиляцию отсека на максимальную производительность и приступил к опытам.

Огонь не был настоящим – продуктов сгорания в нём не было, но в остальном от яркого языка газовой зажигалки он ничем не отличался. Температура пламени была невысокой, а огонёк крошечным; я попытался усилием воли разжечь его ярче, и тут же приятное тепло сменилось нестерпимой болью – я взмахнул рукой – пламя, едва не охватившее ладонь, мигом погасло. Пришлось тащиться до аптечки и наносить на пальцы и так жестко зафиксированной ладони противоожоговое средство.

Вернувшись в трюм, я стал нагревать этим пламенем кусок платины. Но через некоторое время устал, а попытка разжечь его сильнее, влить в него больше Силы едва не вызвала новые ожоги. После этих грубых опытов я уселся медитировать. Возможно, это и было странно, но то, как это делается, я знал и безо всяких голокронов. Пусть и самые основы. Делал я это, по сути, и раньше, погружаясь в другие манипуляции силой, или отстраняясь от окружающего мира, пусть и неловко, отвлекаясь на беспокоящие мысли и окружающие меня объекты и субъекты. Теперь я собирался медитировать, сосредоточившись из всех своих ощущений на одном-единственном – пламени. Без наставника, правильного настроя это могло быть не только бесполезно, но и вредно, но едва ли могло быть опаснее, чем само неконтролируемое пламя.

Спустя полчаса. Начав с дыхательного упражнения и перейдя на главный объект медитации, я сумел осознанно изменить характер этого огонька из ниоткуда – он становился чуть призрачнее или ярче, на треть короче или выше вместе с точными движениями мысли. И не обжигал ладонь, но лишь до тех пор, пока я не терял над ним контроля.

Взяв немного ветоши и смочив в горючей жидкости – за неимением столь необходимой свечи - я положил её на керамическую подложку. Отодвинув её в сторону, я попробовал поджечь ветошь. Но ничего у меня не вышло – пришлось придвинуть её почти в упор, и лишь на расстоянии сантиметров в двадцать от раскрытой ладони я с десятой попытки сумел-таки зажечь кусочек промасленной ткани – и он быстро превратился в золу, наполнив трюм вонью.

Затем прицепил термопару к куску металла и стал его нагревать – ведь суть явления та же. Чем дальше от меня находился брусок, тем с меньшим шансом у меня это получалось. Никакой зависимости количества подведенного тепла от расстояния я так и не заметил – либо у меня получалось, либо совсем нет. Спустя некоторое число опытов я заметил, что у меня получается нагревать металл всё проще и проще, и дальность, с которой это получается, всё время росла. Крохотный кусочек металла по моему желанию начинал светиться красным калением, едва заметным в приглушенном освещении трюма.

Сменив «мишень», я осознал, что на новый предмет этот опыт никак не распространяется. Всмотревшись через Силу, я понял, что многократно разогретый Силой предмет нёс в себе нечто новое, отличающее его от всех прочих. Он помнил пламя. Отщипнув от него крохотную стружку, я научился нагревать её практически с неограниченного расстояния, получалось у меня это даже из своей каюты – показуметр бесстрастно фиксировал относительно высокое напряжение на термопаре, соединенной с металлической щепкой.

Окрыленный результатом, я закончил сборку незавершенной рукояти штык-ножа. В ней теперь содержался барадий в термостатированном контейнере, но он был перемешан с инертной средой так, чтобы сканеры не могли определить содержимое ножа. Добавлять взрыватель я до этого опасался – искины сканеров безопасности не обратят внимание на среду, ничем не отличающуюся от обычного пластика, но семантическую связь между чем-то способным, пусть и с невероятно малой вероятностью, быть замаскированной взрывчаткой и чем-то, также способным быть замаскированным взрывателем, определят на раз. Ассоциативные связи у искинов развиты зачастую лучше, чем у людей.

Контейнер с барадием, вписанный в обводы пластиковой рукояти, уже отлежался в вакуумной камере, а также в химически активной среде – чтобы молекулы взрывчатки не попали случайно в какой-нибудь газоанализатор. Теперь сверху его лег тонкий слой натренированного мгновенно раскаляться метала, и замаскированная граната приняла завершённые очертания. Был и слабенький виброгенератор для отвода глаз.

Мы, не желая попасть в аварию, не успев отвернуть с чужой трассы, вынырнули из гиперпространства далеко от геостационарной орбиты Шаддаа, плотно засеянной космическим мусором, станциями и кораблями жмотов, не нашедших денег для охраняемой стоянки. За что, кстати, можно было и поплатиться. И тем более мы сторонились точек Лагранжа системы Нал-Хатта – Нар-Шаддаа, где скопилось просто чудовищное количество крупного мусора.

Глянув на часы, я по привычке прошел относительно просторную рубку – из неё всегда был просто отличный обзор на перекрученные скопления черных коробок, местами выглядывающие из желтого тумана, окутавшего Нар-Шаддаа.

– Ситуация изменилась, – сказал Травер, когда мы собрались в рубке управления кораблём.

– И почему я не удивлен? – сказал я.

– Если тебе что-то известно, не молчи, – сказал капитан.

– Он навел о нас справки, и сделал соответствующие выводы. И способ встречи с обыкновенными наемниками был изменён на более безопасный с его стороны.

– Почему ты так решил?

– Я бы и сам так сделал, – пожал плечами я.

– Не в родстве ли ты с арканианцами? – подозрительно спросил меня Кейн.

– Если только духовно.

– Это не то, чем можно гордиться, – заметила Нейла.

– Учту. Буду это скрывать, видишь, я уже и ногти покрасил, – взмахнул я своим рудиментарным вооружением.

– Блядь! Нахуя? – не сдержался Кейн.

Я коварно улыбнулся. Самыми кончиками губ, не показывая клыков. Возможно, это и вызывало у меня самого идентичную реакцию годом ранее, когда мне предложили сменить раскраску, но с тех пор я стал обращать меньше внимания на чужое мнение и проявлять больше внимания к сохранению собственной жизни. Мимикрировать – разумно. Почти вся Галактика уверена, что я зелтрон, и я не собираюсь разубеждать её в этом.

– Методичка по определению зелтронов включает и такой пункт, – ответил я. – Ещё пара незаметных мелочей, и уже дроиды думают, что я зелтрон. А уж людей в большинстве своем обмануть куда проще.

– Зачем всё это? – спросил Кейн.

– Ты уже успел забыть, кто я? – удивился я, показав клыки.

– Никогда серьезно к этому не относился.

– Ты нет, – согласился я. – Но кто-то может и обратить на это внимание. Я и так фигура приметная, и лишние интересные подробности мне ни к чему.

– Тебя и так не видно. Ты из каюты вообще почти не выходишь, – сказала мне Нейла.

– Образование требует жертв.

– Отставить разговоры, – вмешался Ивендо из рубки. – Я уже иду по выделенному коридору к посадочной площадке. Переговоры через пять часов, а адрес был изменен.

– С какого и на какой? – уточнил я.

– С его особняка на нейтральную зону, – сказал капитан. – Придется пилить потом через всю Шаддаа.

– Нам же лучше, – решил я.

– Пойдем все месте, – решил капитан. – Район приличный. Ивендо, ты мог бы остаться караулить "Шлюху", а Кейн, если он так не хочет видеть этого экзота, тоже мог бы остаться на корабле. Но будет лучше, если вы посторожите спидер, его, в отличие от корабля, в хорошо охраняемом доке не оставишь. Это понятно?

– Мы здесь надолго? – спросил Кейн.

– День – два. Купим кое-что в дорогу, – ответил капитан. – А что?

– Я бы не прочь промочить горло.

– И ради этого надо было пересекать пол галактики? – в очередной раз поразился я. – Мы могли бы обсудить любые вопросы по защищенному каналу гиперсвязи, а не жечь без толку топливо и ресурс.

– Такие дела так не обсуждают, – сказал мне Травер. – Единственный способ удостовериться, что тебя не кинут – личная встреча.

– Что еще можно ожидать от мира, где искусственный интеллект занят тем, что сортирует голограммы фелинксов или управляет поставками бухла, чтобы люди и дальше продолжали счастливо деградировать? – сказал я, вымученно улыбнувшись.

Этот мир раздражал меня тем, что все без каких-либо задних мыслей успешно использовали удобную техносферу, ни на миг не задумываясь, как же она работает. Скинув рутинную деятельность на дроидов и нейросети глубокого обучения, все дружно продолжали заниматься самообманом, искусно закрывая глаза на всё, что заставляло их лишний раз задумываться о чём-то кроме удовлетворения нужд своего желудка и тщеславия. Отбрасывали всё, что могло вытащить любого разумного из зоны комфорта, не желая разбираться в устройстве окружающего мира. И зависели при этом от достаточно скромного числа владельцев ключевых технологий и редких ресурсов.

– Выскажешь это самому коллекционеру, – ответил капитан.

– Кстати, как его зовут-то?

– Нар Аболла, – ответил Травер.

– Это псевдоним, – уверенно сказал я.

– Всё возможно, – заметил Ивендо из кабины.

– Имя арканианца не может звучать, как смешение алсаканского и хаттеза. Это было бы надругательством над их великой культурой, – усмехнулся я.

– Много ты про них знаешь, – сказала Нейла.

– Сегодня узнаю больше.

– Опять эта твоя уверенность, – сказала она насмешливо.

– Если он коллекционер редкостей, то он отдаст многое, чтобы получить шильдик со «Шлюхи».

– Хатт возьми! Ты же мог переименовать судно! – напомнил мне в очередной раз Травер.

– А смысл? Идентификационный номер всё равно не меняется. А название стоит многого. Другого такого корабля в Галактике нет, и не будет.

– Мы уже в атмосфере, – доложил пилот. – Собирайте вещи, средства убийства, защиты тушек, и да… головы не забудьте.

– Голова всегда с собой, – отрапортовал я.

– До первой декапитации, – «успокоил» меня Ивендо.

У нас деньги были и большие, но даже нам пришлось хорошо заплатить для того, чтобы забронировать посадочную площадку. Один из минусов таких плотно заселенных миров – парковка на их поверхности весьма затратное удовольствие из-за отсутствия свободного пространства. Но безопасность ещё дороже, тем более шанс быть угнанным у судна сильно зависит от его известности. А нашими стараниями эта величина оторвалась от нуля уже давно.

«Счастливая шлюха», запросив формального разрешения в одном из секторов Нар-Шаддаа, начала опускаться вниз, сквозь клубы странного никотиново-жёлтого тумана, плотной пеленой закрывавшего поверхность Шаддаа от лучей и без того тусклой звезды. То были витающие в верхних слоях атмосферы удушливые газы, выброшенные двигателями миллионов звездолетов, ежедневно садящимися и взлетающими с поверхности Нар-Шаддаа.

Вот она «прекрасная», «драгоценная» луна – спутник Нал-Хатты - центрального мира хаттов. Достаточно массивный, чтобы его загаженная атмосфера не покидала его гравитационную ямку, словно иприт дно окопа. Официальных данных о населении этой обители порока по понятным причинам не было, но оценочно на Луне контрабандистов теснилось несколько сот миллиардов разумных всех видов. Некоторые даже говорили, что здесь набилось народа не меньше, чем в Корусанте или Алсакане. Проверить такие заявления было невозможно.

Если Корусант внушал уважение своими ровными и аккуратными транспортными линиями, строгими и гордыми чертами строений, которые с трудом, но держала земная твердь, то Шаддаа была беспорядочно заставлена уродливыми шпилями, рвущимися вверх из туманного мрака подгорода. Нагромождения коробок тянулись вдоль древних орбитальных лифтов и циклопических грузовых портов, похоронив под собой одни из самых омерзительных и перенаселенных трущоб в Галактике.

Это кажущееся уродство было таковым, возможно, только оттого, что людей в этом экуменополисе было менее четверти от общего числа жителей, и еще меньше среди местных шишек. И эстетические взгляды вовсе не «homo», а совсем иных видов формировали архитектурный стиль. Это царство грязи и насилия, где половина Галактики свершает свои сомнительные делишки, имело всё же определенные законы и порядки, но очень гибкие и ясные лишь самим хаттам, задававшим правила игры и снимавшим с любой сделки свою долю. Но они не вмешивались в повседневную жизнь Шаддаа, считая её жителей своими клиентами, а не рабами. Иначе говоря, ухо тут нужно держать востро.

Нар-Шаддаа - Вертикальный город, словно гигантская куча свежего навоза, манящая к себе насекомых и иных копрофагов, притягивает отовсюду весьма специфичную публику. Работорговцы, контрабандисты, воры, убийцы, ледорубы, лица, предоставляющие услуги нелегальной медицины и «черной» кибернетической имплантации, сомнительной генетической биоинженерии. Мошенники и проходимцы всех мастей. Представители и представительницы самых древнейших профессий. Да и просто все те, кто страстно желает затеряться в огромном городе или бегут от сковывающих объятий закона. Тут была крупнейшая в мире биржа труда для головорезов и свой аукцион кораблей, «случайно» лишившихся хозяев.

Торговали и обменивали здесь любые несущие ценность предметы. Золото и другие редкие материалы, не интересуясь их происхождением, криптовалюты, акции наркокартелей и валюты вполне официальные – всех стран и обитаемых миров. Был здесь и крупнейший в секторе аукцион рабов. Поскольку рынок тут не делился на белый и черный, а экономика на теневую и открытую, сказать, каким по счёту рынком в Галактике была Нар-Шаддаа, я не мог. Но по любой классификации в первую пятерку она входила прочно.

Причина, почему Республика ещё не остекловала поверхность этой клоаки, для многих оставалась тайной, покрытой мраком, но мне была вполне ясна. Друзей надо держать близко, а врагов – ещё ближе.

Никакого единого государства или закона, обязательного для всех, здесь, разумеется, не было. Но жившие в одном районе или уровне Луны контрабандистов, как правило, устанавливали в них какие-то порядки – дабы собирать деньги на централизованное отведение канализационных стоков, ремонт опор их ветхих жилищ или даже на какую-то медицину. Но правила эти зависели только от них самих.

Иногда та или иная группировка захватывала власть над очередным самостоятельным до того районом, но сильно всё равно не зарывалась – оружием тут владели все поголовно, и качать права было чревато. Кроме того, народ мог слинять в соседний район, разгрести там наконец столетний мусор и устроиться на новом месте. Тортуга Далекой галактики.

Поэтому, несмотря на количество оружия под рукой, здесь предпочитали пусть с огромным трудом, но договариваться, а не звенеть шпагами и свистеть плазмой. А может вовсе и не вопреки, а благодаря? В силу несговорчивости населения чётко выраженной силы, управлявшей всем сразу, не было ни в одном, даже самом крошечном районе города. Большинство служб, включая коммунальные или охранные агентства, действовали самостоятельно, как им того хотелось, собирая деньги на свою работу, как это у них получалось.

Поскольку «заботливого» государства, ценившего жизни и трудоспособность граждан сильнее, чем они сами, тут не было – обстановка, мягко говоря, была криминогенной.

За какими-то ключевыми вещами в городе следили работающие на хаттов наёмники и чиновники, но должности эти, как правило, покупались на аукционе, зачастую они перепродавались или сдавались в аренду. Или в ипотеку. Жалования за них, разумеется, никто не платил. То, как подобные чиновники выполняли свои «обязанности», должно быть, вызывало лютую зависть у любых, даже самых продажных сенаторов Республики, запустивших в казну руки по самый локоть.

Этот вселенский бардак кто-то называл анархией. Я же считал, что вытеснить маргиналов в одно место, дать им повариться в собственном соку и в итоге, рассмотрев прелюбопытное устройство их жизни, вешать на саму идею анархии удобное клеймо как минимум некорректно. Но в этой Галактике у критиков анархии давно сформировалась привычка отсылать к Нар-Шаддаа всех за неё ратующих. Спорить с таким доводом было трудно – здесь действительно была одна из форм анархии, пусть далеко и не идеальная. Здесь царил анархо-индивидуализм, почти по Штирнеру – тот самый, при котором хорошо быть богатым, сильным, хорошо вооруженным и здоровым.

А еще тут жил тот, кто владел нужной нам лоцией. И только это имело значение.

Ивендо не торопясь вёл «Шлюху» мимо уродливых коробок, на грязных стенах которых корчилась в агонии кислотная реклама – ужас эпилептика. Огни огромных голографических объявлений освещали тусклый лабиринт, пролегающий между кривыми и мрачными, лишенными души, но давно обжитыми коробками. Эти нагромождения пластали словно бы упирались друг в друга, чтобы не упасть всем скопом на далёкое дно сокрытой под их фундаментами бездны.

Корабль то нырял вниз, то поднимался выше, огибая поперечные связи, некие подобия улиц и проспектов, пестривших разноцветными огоньками. Сверкающие башни казино и бирж сменялись тусклой коростой бараков и уродливыми формами нечеловеческих термитников.

Ивендо пилотировал непосредственно. Он управлял всеми мелкими движениями и поворотами корабля вдоль всех трёх осей самостоятельно, ворочая «Счастливой шлюхой» словно своим собственным искалеченным телом, крепко сжимая в руках джойстики, ногами упираясь в педали и частично заменяя ослабшую моторику с помощью нейроинтерфейса.

Он мог бы задавать только направление полёта, как и поступало большинство пилотов, лениво шевеля одним-единственным джойстиком, но предпочитал контролировать всё вручную. Большинству не хватает собственных возможностей для осуществления прямого управления всеми этими репульсорами, тягой многочисленных двигателей во всех направлениях. Даже я иногда путаюсь во всех этих рычагах и педалях. Подобное искусство даже считалось ненужным и устаревшим – все попросту задавали вводные для автопилота, даже воевали в космосе так же – не вмешиваясь в работу автопилота на тактическом уровне, не влезая в выверенные и оптимизированные движения. Никто не опирался на интуицию и «чувство крыла» в космосе – не хватало реакции.

Ивендо это не устраивало.

Миллионы спидеров, ведомых в отличие от нас автопилотом, сновали по сотням трасс, заполняя всё обозримое пространство суматохой и движением – ведь никакого иного транспорта на Нар-Шаддаа не существовало. Ни личного, ни общественного.

Ивендо, пройдя по трассе, выделенной для звездолётов, завёл «Шлюху» в заранее подготовленный хорошо охраняемый док. Такие доки хранили нейтралитет – не вмешиваясь в разборки между владельцами судов и их недоброжелателями, не интересуясь содержимым трюмов и не задавая лишних вопросов.

Аппарель лязгнула о серый ребристый металл дока. Я сделал вслед за командой шаг наружу, втянул тяжелый воздух Нар-Шаддаа: запах душных химикатов, маскирующий процессы гниения. Как только за кораблём закрылись глухие ворота, к нам словно перекати-поле подкатились закованные в хитиновые панцири создания, затем, развернувшись, они встали на свои заостренные членистые ноги и омерзительно защелкали жвалами – капитан не нашел лучшей идеи, как выбрать док, владельцы которого были коликоидами. Хищные и кровожадные инсектоиды, словно бы перевернутые брюхом вверх, чьи кошмарные головы возвышались над их отталкивающими тораксами, произрастая с обратной от нас стороны тела. Воспользовавшись вокодерным синхронным переводчиком, Травер непринужденно начал обсуждать вопросы оплаты и доступа к кораблю. Его мало волновало то, с каким плотоядным интересом смотрели на него эти насекомые-изверги, покачивая скрипучими сегментированными шеями – капитан имел опыт общения и с более уродливыми созданиями: его не пугали переросшие всякие разумные рамки насекомые.

После того, как мы долго находились в компании огромных кольчатых червей, которым мы поставили партию оружия, уже ничего не могло вывести нас из равновесия.

Травер, окончательно договорившись с шуршащими хитином уродцами, перевел положенную оплату за стоянку корабля в течении двух дней с опционом на всю неделю вперёд. Затем мы, не задерживаясь ни на секунду, вывалились за пределы узкой проходной, охраняемой парой турелей.

После чего мы направились к ближайшей станции аренды спидеров, по сути ломбарду для транспорта.

Под ноги ложились разбитые плиты заплеванного пола, по углам валялись какие-то неопрятные кучки изодранных обёрток, смятые упаковки; я обошёл по кругу кучу металлического мусора, в которой обустроили своё гнездо какие-то чернильно-чёрные тараканы с пасюка размером. Должно быть, в этой куче можно было найти то, что человечеству на Земле и не снилось – обломки устройств, искривляющих пространство, химические конверторы, способные повергнуть в шок фармакологов, или выломать из битой электроники процессоры производительностью как у целого земного вычислительного кластера. Но в этих сверхвысокотемпературных проводниках, переплетениях излохмаченных световодов и обломках изношенных наноассемблеров устроили своё гнездо насекомые.

До мусора тут дела никому не было, кроме вездесущих как грязь джав, способных найти в любой помойной куче что-нибудь для себя ценное. Убирать мусор дорого, ведь посылать дроида-уборщика без охраны глупо – украдут. Возможно, что те же самые джавы. А заставить заниматься ручным трудом разумных – задача не самая простая.

Люди-то на одной лестничной клетке о таких вопросах договориться не могут, а когда у всех у них есть оружие и гонору не меньше, чем самого скопившегося мусора…

– Классное местечко, – произнес я, и вокодер, встроенный в дыхательную маску, исказил мой голос до неузнаваемости. Но это было неважно – мы всё равно поддерживали связь по комлинкам, словно на поле боя.

– Зато чужие здесь не ходят. Тихий док – то, что надо, – ответил капитан.

Я оглянулся на тараканов, которые завидев или услышав нас, забились в ближайшие щели. Мимо прошлась походкой квазимодо пара странных существ в жутких комбинезонах с головами шире плеч.

– Ага, чужие тут не ходят… – заметил я.

– Это свои, – сказал Ивендо, поправляя длинную шпагу. – Видно же, что космолетчики. Пошли уже.

Я оглянулся на высящееся рядом громадное здание, виднеющееся через выбитое стекло; рядом росли ещё несколько черных шпилей, и все они тянулись к небу словно бы из общего корня, смыкаясь над нами, как кроны деревьев в древнем лесу. Здесь всюду, за исключением верхних уровней, чувствуешь себя словно внутри огромного механизма, полного шестерен, стержней и непонятных конструкций. Подавляет.

Формикарий[1]. Хатты жили на расположенной рядом планете, в окружении своих рабов в роскоши среди испарений столь любимых ими болот, не застраивая поверхность своей драгоценности небоскрёбами. А на спутнике их главной планеты они создали условия для привлечения отбросов и авантюристов со всей галактики, ими была подготовлена почва, возведены уровни и здания, создан необходимый микроклимат. Нар-Шаддаа – огромный формикарий хаттов, или ферма для кормовых червячков, хотя встречаются тут не только «муравьи».

Мы бывали здесь и ранее, продавая свой товар или принимая на борт новые грузы. И этот муравейник мне нравился ещё меньше, чем тот же Зиост или Коррибан. Всякий раз, бывая здесь, я ощущал невероятно могучее турбулентное течение Силы. И Силу эту трудно было назвать светлой – город наполняли скрываемые ото всех страсти и страстишки: ненависть, презрение, отвращение, пустая надежда, зависть и жадность. Отчаяние и самодовольство, деменция на почве аддикции к легкодоступным препаратам и виртуальным симулякрам кружились в безудержном вальсе вместе с манией.

Не то чтобы этот хор нельзя было уловить в других городах и на иных планетах – они были вездесущи, но здесь они чувствовались куда острее, чем в каком бы то ни было другом месте.

Одновременно с тем город был заполнен миллиардами глухих к Силе существ, не замечающих этой какофонии внутренних шепотков, сливающихся в единый белый шум Нар-Шаддаа, непрерывно транслируемый в Силу. Я понятия не имел, обладало ли это каким-то значением, влияло ли на что-то, или принимало форму гула мириада разумов лишь в моём восприятии, отражаясь в кривых зеркалах моих представлений о чувствах и смыслах. Но Шаддаа впечатляла не меньше, чем Корусант.

Это чувство в Силе было одной из множества причин, по которым я никогда бы добровольно не согласился жить здесь, если бы только не стремился затеряться в этом безумном бормотании, залечь на самое дно Нар-Шаддаа. Ибо прятаться тут очень удобно, ведь все эти голокамеры и сканеры – частные, и не объединены ни в какие сети, а единой полиции тем более не существует.

Расходясь с вооруженными прохожими, шагая мимо кафэшек, кантин и прочих досуговых заведений, откуда лилась музыка или выглядывали экзотичные ночные бабочки, завезённые со всех краёв Галактики, проходя мимо грязных ночлежек и магазинов, трудно было понять, что это самый криминальный город в Галактике. Но, стоило только забыть об этом, и город сам бы напомнил о своей истиной сути. Но мы ни на миг не выказывали слабости, и шакалы обходили нас стороной – слишком хорошо мы были снаряжены.

Дойдя до специального офиса, мы, наконец, «взяли в аренду» аэроспидер. Попросту выплатив его полную стоимость, пусть и имея возможность сдать его обратно почти за полную сумму. Никаких договоров мы, само собой, не заключали, а рассчитались наличными – хаттскими деньгами. Более того, вернуть этот спидер обратно мог любой, и в любом же состоянии, только получив за него меньшую сумму. Судьба предыдущих владельцев, снявших эти пепелацы «в аренду», никого не интересовала. Автоматическое же такси здесь почему-то не было распространено. Верно, сказывался дефицит доверия.

Пошарив по салону Силой, я нашёл крошечную пассивную камеру, спрятавшуюся за зеркальной панелью. В отличие от времяпролетной голокамеры она не имела подсветки и этим себя не выдавала, но это не спасло её – затушенная моей волей, она навсегда вышла из строя. Затем, сверив маршрут, проложенный навигатором с предложенным самим летающим автомобилем, я немного успокоился.

– Грёбанный автопилот! – стукнул Ивендо кулаком по приборной панели.

– Это неизбежное зло, – сказал я.

– Ненавижу летать на спидерах по Нар-Шаддаа, – посетовал капитан, захлопывая со второго раза открывающуюся вверх дверь. – Надо было взять с собой свой собственный. Не доверяю я этому барахлу…

Воздушные линии требовали высокой согласованности движений и скорости реакции, потому спидер управлялся автопилотом, а конкретно этот ещё и не отключаемым. Доверять же чужой автоматике я не мог. Не имея возможности управлять спидером вручную, я понимал, что альтернатив нет, но, будучи полностью лишенным этой возможности, я чувствовал себя некомфортно. Капитан также не был исключением. На иной планете, где эта роботизация только способствовала практически безаварийному движению на воздушных линиях, я был бы всецело за неё. Но здесь, на Шаддаа, это ещё один канал уязвимости. Как нацеленный в грудь бластер, за спуск которого может дёрнуть почти любой желающий. И ведь не увернешься! Здесь, как нигде в другом месте, моя паранойя брала надо мной верх без единого ответного выстрела. То, что аэроспидер постоянно отсылал в дорожную сеть свое положение, скорость и все данные объективного контроля, лишь разжигало её сильнее. Обостряя эти же чувства и в Силе.

Добравшись до договоренной с арканианцем площадки, мы оставили спидер на охраняемой площадке – дежурить в нём остались Ивендо с Кейном. В случае чего они всегда могли улететь при первой опасности или наоборот – забрать нас с любого уровня и места Шаддаа. Необходимая предосторожность.

Затем пошли по слабоосвещенному коридору. Если бы с нами был Кейн – он бы ещё и подмечал все места, удобные для организации засады. Но сегодня это делал я, отчаянно ища Силой угрозу своей жизни.

Пролетая мимо чёрных, освещающих самих себя могучих строений, бродя по их этажам, спускаясь и подымаясь на турболифтах, я не мог не восхищаться их устройством: Коробки были совершенны – идеал конструктивизма. Спроектированные по царящему здесь принципу необходимости и достаточности. Ибо любые необоснованные затраты, украшательство и альтруизм не приведут строителей ни к чему хорошему.

Но жители не ценили идеальной равнопрочности конструкций, лаконичности линий, малой номенклатуры модулей, мягкой однообразной серости, грубых и износостойких половых покрытий и сокрытых в балках идеальных эпюр напряжений… - стены были расписаны цветастыми граффити, антивандальная поверхность облеплена яркими объявлениями и кричащими вывесками. Немалая из них доля несла самый практический смысл, указывая, в чьих именно руках здесь власть и кто имеет здесь влияние. Какие здесь правила и кому сюда вход заказан.

Этот язык настенных иероглифов имел как уникальные для каждого района знаки, так и повсеместно понятные символы. Вроде часто встречающихся: «Мерзким людям вход воспрещен», или не менее часто: «Уродам хода нет». Бывали предупреждающие, что любые разборки с применением бластеров и вибромечей могут очень плохо закончиться для всех участников. Были вывески и обозначения, регламентирующие порядок ношения оружия, использование голокамер, наших очков дополненной реальности и тем более киберимплантов. Стены Нар-Шаддаа не только имели уши, но и могли ясно говорить.

Пока Травер вёл нас вглубь тёмного квартала с преимущественно нечеловеческим населением к указанному Нар Аболлой адресу, я подмечал все встреченные метки и вывески. Судя по ним, здесь за порядком следили крайне жестко. К примеру, за брошенный на улице мусор могли отрубить руки, о чём наглядно рассказывала загоравшаяся временами голограмма в стиле старых советских плакатов–напоминаний о технике безопасности на производстве. Хотя можно было отделаться штрафом или расплатиться почкой.

Я оглянулся на отполированную гладь прозрачной витрины какой-то тошниловки – в ней отразились странные и хорошо вооруженные существа, закованные в броню, с огромными линзами очков, делавшими нас похожими на каких-то двуногих насекомых, бродящих по грязным подземным туннелям. Моя же броня, словно панцирь жука облегавшая всё тело, и закрывающая лицо дыхательная маска только усиливали сходство.

Очки дополненной реальности действительно её дополняли. Стоило мне задержать взгляд на какой-нибудь яркой вывеске или существе, как выскакивала сноска, с контекстным меню и кратким описанием. Или не появлялась – на Нар-Шаддаа многие заведения были известны только среди «своих» и не спешили заниматься саморекламой, а существа были столь редкими или из столь отдалённых регионов, что не были знакомы нейросети, живущей в моих очках.

Но удобство это создавало уязвимость. Даже с учётом того, что всякая беспроводная связь работала анонимно, без логинов и паролей, не интересуясь типом устройства и его владельцем, это было опасно. С сожалением я отключил очки, чтобы «исчезнуть с радаров».

Хотя тот же Травер и не видел в этом ничего страшного. Но я как всегда проявлял свою цифровую паранойю. Потому из цифровой техники остались активными только плеер и комлинк, работавший на прием – они никак меня не выдавали.

– Это здесь, – возвестил капитан, остановившись возле неприметного хода с вывеской «Клуб Даска Аусум» на пяти языках, из которых буквы только двух были мне знакомы – ауребеша и арканианского. Как только мы подошли к шлюзу и дали себя достаточно изучить целой батарее датчиков и сканеров, спрятанных в стене, дверь распахнулась сама собой. Мы, переглянувшись, вошли в мрачный коридор, скупо освещённый чуждым холодным спектром крошечных ламп, притаившихся в тысячах крохотных ниш. Пройдя немного, мы остановились перед группой протокольных дроидов. Хотя пара из них вела себя очень странно – протокольные дроиды обычно не носят руках оружия и тем более не целятся из него в людей.

Эти два из них были боевыми – отлично вооруженными автоматонами, что красноречиво говорило об огромном богатстве этого клуба. Несмотря на скромную отделку помещений, это было явно непростое место. Я всмотрелся в антропоморфные очертания угловатых дроидов, вооруженных мощными автоматическими бластерами. Эти боевые машины, оснащённые интеллектом убийцы, не были похожи на относительно недорогих дроидов-стражей, которых выпускали «Механические изделия Дувани». От этих железяк явственно веяло смертельной опасностью, хотя внешне они ничем не отличалась от сотен разнообразных моделей человекоподобных дроидов, предназначенных для оказания помощи в коммуникациях с другими разумными существами.

Ясно было, что куплены эти дроиды на чёрном рынке за сумасшедшие деньги. Официально продаваемые охранные дроиды требовали для их покупки специальной лицензии и облагались огромным акцизом, имея при этом крайне ограниченную функциональность и широту применения. Так, они понимали и соблюдали законы на той территории, на которой находились, или отказывались работать за пределами оговоренной лицензией области. Эти дроиды, после того как я сфокусировал на них свой взгляд, не были даже распознаны моими очками – только получили кислотно-желтую рамку, обрамляющую их контур и весьма заметную подпись: «предположительно ДРОИД-УБИЙЦА, модель не установлена».

Производить такие «устройства» дозволялось только избранным компаниям в галактике. Я попытался вспомнить известные мне корпорации, и оказалось, что их всех можно пересчитать по пальцам. У той же Цзерки после приснопамятного бунта дроидов на Корусанте эту лицензию отобрали.

Вооруженные дроны, наземные роботы, разведывательные ДПЛА, стационарные турели и иные автоматизированные оборонительные системы встречались повсеместно, в товарных количествах их можно было найти в любой дыре. Ими управляли простейшие нейросети глубокого обучения, построенные на простой логике и системах распознавания и классификации образов. Но интеллект, способный принимать сложные решения, осознавать своё пространственное положение, оценивать тактическую обстановку и более того – понимающий естественные языки разумных органиков – был на многие порядки сложнее и дороже.

А для того, чтобы обучить нейроматрицу понятливого дроида-убийцы, нужна была работа научного персонала, населяющего целый город. Ведь его нужно буквально, как ребенка обучить всему – каждому явлению и предмету, с которым он мог бы встретиться, выработать положительное и отрицательное подкрепления для каждого вида деятельности. Добиться абсолютной и не подлежащей сомнению покорности своему хозяину. Протестировать во всех возможных ситуациях. Заложить все необходимые «условные» и «безусловные» рефлексы. В итоге нужен был проект, включающий в себя больше исполнителей, чем Манхэттенский.

Тиражируемость такой матрицы и способность делать откаты её состояния сильно облегчали этот процесс, но всё равно не делали его простым. Научить триллионы сырых связей в массивном опототронном или квантовом чипе понимать, что же такое «человеческая жизнь», что означает её «защита» или «уничтожение», и тем более заставить её неведомым для самих создателей образом понимать такие абстрактные понятия как «законы» или «реальность» воистину было титанической задачей. И то, что дроида научили выражать свои желания на понятном органику языке с использованием «человеческих» терминов и понятий, отражающих «человеческое-же» миропонимание, не означало, что сам дроид не пользуется совершенно уникальными, присущими только ему абстрактными понятиями (как проявлением уникальных ассоциативных связей) и своим собственным формальным языком.

Так почти все технические дроиды были обучены в логике двоичного языка, созданного Империо Баобабом и транслировали мысли своими пронзительными трелями и бибиканьем именно на нём. Думали на нём и многие другие дроиды, переводя свои мысли на основной только ради органиков. В чём-то их разум, лишенный наших химических «гормонально-дофаминовых» качелей, был совершеннее человеческого, лишён наших слабостей, в чём-то же он был примитивнее, в силу куда более ясного устройства. Но скорость «сознательной» деятельности, качественной оценки сложных событий превосходила человеческую в тысячи раз.

В силу связанности всех движений и осознания своего положения в пространстве такие нейросети не были универсальны и работали только в определенном носителе, поскольку нельзя было в самостоятельно сформировавшихся ассоциативных связях, заключённых в дроидном «мозге», чётко выделить области, отвечающие за собственное движение и отдельно – ориентацию в пространстве, понимание тактической обстановки. Как и в разуме человека всё было переплетено и взаимосвязано. Оттого установка дроидного «мозга» на другое шасси, или обеспечение его непривычными, не протестированными на совместную работу датчиками и камерами, могла закончиться очень печально.

Поскольку нащупать разницу между осмысленными операциями, формализованными абстрактными понятиями и сопровождением сложной моторики или иными интуитивными неосознаваемыми действиями было трудно, а читать «мысли» дроидов было невозможно, повсеместно считалось, что дроиды имитируют разумное поведение и никакой личностью не наделены.

Но я, смотря на этих «повсеместно считающих», тоже полагал, что они сами только имитируют разумную деятельность, следуя набору условных рефлексов, а поскольку наличие личности для этого не обязательно, то их видимое, внешнее «разумное» поведение не доказывает наличие разума внутри них самих. Даже самосознание для этого не обязательно. Согласно той же логике.

А уверенные заявления естественных идиотов, что разумные формы жизни от дроидов отличает наличие «души», вызывали жгучее желание вскрыть дверцу в их «китайскую комнату».

Один из дроидов, протокольной модели, попросил нас сдать все предметы по выданному нам цифровому списку. В нём не было ничего, что мы бы не взяли из корабля с собой – список был даже персонализирован; как оказалось, датчики над дверью в клуб и в том коридоре потрясающе эффективны. Но всё же недостаточно, чтобы найти висящий на моей портупее барадий, затаившийся в ноже. Сам нож – да, барадий – нет. После того, как мы отдали всё перечисленное, нас пропустили в следующее помещение, такое же тёмное и безлюдное, где нас вновь встретил очередной дроид, заявив, что Нар Аболла будет говорить только с «навигатором». Травер нахмурился, но был вынужден согласиться с этим требованием – кратко проинструктировав меня вести себя с арканианцем предельно спокойно.

Оставив в прихожей капитана с «женой», я прошел вслед за дроидом в комнату для переговоров. В этом помещении, также лишенном нормального освещения, был привычный набор из столов и стульев, только по углам его притаились несколько человекоподобных фигур. Не люди – вновь боевые дроиды всё той же смертельно опасной модели. Боевые. Аболла знает обо мне далеко не всё.

– Здравствуй, – поприветствовал я его на основном, осматривая помещение. Привычная паранойя, моя верная подруга, подкрепленная пустующими ножнами, уже проложила оптимальный путь к спешному отступлению. Хотя дроиды-убийцы при желании застрелят меня в тот же миг, как только я оторву ягодицы от кресла.

– Желаю навигатору здравствовать. Навигатор может сесть, – предложил арканианец. В полумраке ему было намного комфортнее – его глаза были приспособлены к тусклому светилу Аркании. Черты лица были идеальными, кожа гладкой, спина прямой, а телосложение – атлетическим. Впрочем, других арканиан не бывает – некрасивых и слабых они давно уже устранили с помощью искусственного отбора. Глупых тоже.

Известно же, что красивому и приятному человеку легче продвигаться по службе почти независимо от рода деятельности, и естественно, арканиане сделали всё, чтобы сделать себя красивее. В своих же глазах. Учитывая, что некий идеал красоты не столь уж расплывчат, то это существенно снизило разнообразие в их внешности и потому для посторонних все арканиане стали похожи на клонов. Но вот засада, с точки зрения представителя нового общества, состоящего целиком из писаных красавцев, даже малые отклонения от измененной «нормы» куда как более заметны, а значит, всё стартует по второму кругу. И касается это не только внешности.

Что же касается зрения – известно, что Аркания не их родная планета. Но была выбрана ими, как крайне удобная для проживания – стабильный и крайне холодный климат, стабильная орбита, малая опасность астероидной бомбардировки, другие планеты системы, богатые ресурсами. Комфорт для цивилизации, но не для отдельных её представителей вне её. Хотя с отоплением целых городов они проблем не испытывали. Они не боялись всецело зависеть от технических достижений.

И холод этот оставался с ними постоянно, судя по привычке одеваться в плотную одежду в любом месте и при любой погоде.

– Вероятно, было бы логичней вести переговоры с капитаном, – предположил я.

– Если апеллировать к традиции, то да, но если подумать… – то нет, – ответил Нар Аболла. – Если ты так хочешь получить эту лоцию, то включишь в оплату и свое время.

– За слова дорого не берут, – сказал я.

– Ах, если бы за то, чтобы открывать рот, приходилось платить, – вздохнул арканианец. – Глупости произносили бы намного реже.

– Мечтать не вредно, – сказал я.

– Вредно, – возразил он. – Не вредно планировать действия. Это не мечты.

– Семантика. Нехватка слов для точной передачи смысла, – я прищелкнул пальцами. – Для дела – да. Этот «вред» заключается в отсутствии пользы. Как ты сам её видишь, разумеется. Для себя, напротив – за мечты головы рубят очень редко. А за планируемые действия, бывает, и расстреливают, – закончил я.

Веревка пушистая, да мыло душистое – традиционный подход к окончанию планирования госпереворотов, – вспомнилось мне.

– Тогда нужно сказать так: мечтать – приносить вред и себе и обществу, как ты это видишь, что заключается в бездействии, но «не вредно» в смысле отсутствия реакции окружающей среды, – сказал арканианец.

– «Обществу» можно и убрать. Всё можно свести к личным интересам, – заметил я.

– Согласен, это лишнее слово, – кивнул арканианец.

– Тогда нужно расширить слова «вред» и «польза» в зависимости от того, для кого они и от чего происходит первичный посыл и возникают они в результате сторонней реакции или же имеют прямое воздействие. А то базовые понятия имеют некий суммирующий характер. Как удельные приведенные затраты в экономике. Мы же не экономисты, чтобы принимать решения по одному суммирующему критерию, – сделал я предложение.

– Польза для себя прямая. Польза для себя опосредованная, через реакцию окружающего общества. Вред для себя прямой. И вред опосредованный, – перечислил арканианец, загнув все пальцы на левой ладони. – Причём некоторые действия могут нести одновременно характер первого и четвертого. А еще есть вред и польза объективные, от тебя не зависящие. И само деление это условно и чётких рамок не имеет.

– Мечты – вред для себя прямой. Но возможна опосредованная польза, заключенная в отсутствии потенциального опосредованного же вреда, – перефразировал я известную идиому, в соответвии с предложенными нами терминами.

Арканианец задумался. Затем сказал.

– Это надо записать. А тебе выучить арканианский язык. Там есть три из этих четырех «слов». Вернее, определяющие это артикли.

– Я слышал, он достаточно сложен, – осторожно сказал я. Мягко говоря сложен, но этого говорить не стал.

– Вот навигатор недавно освоил основной. И как много времени у него на это ушло? – спросил он, по какой-то причине не обращаясь ко мне напрямую.

– Две недели, – ответил я. – И почему ты сделал вывод что недавно?

– Твой базовый ужасен. Неправильный порядок слов, пропущенные грамматические конструкции, которые крайне важны в базике, слова, заимствованные из нескольких десятков других языков. Портовый коктейль, извергаемый со страшным акцентом.

– Меня все понимают, – удивился я.

– Навигатор общается с косноязычными. В этом нет его вины. Прямой. Дело в том, что его произношение ясно показывает, что его словарный запас сформировался на борту известного корабля. Есть способы с высокой долей вероятности по речи индивидуума определить, где и как он научился так говорить, но, не обращаясь к специальным программным инструментам, я скажу следующее: Речь навигатора представляет собой в основном смешение портового базового с твилекской манерой говорить, с их хаотическим использованием слов базика, хаттеза и рилотского в произвольном порядке, что отражает их неорганизованное мышление. Есть и элементы характерного кореллианского диалекта. Когда же навигатор старается выразить сложные мысли, он начинает говорить на корусанти – литературной форме общего языка. Но это касается только самих слов, а не грамматики порядка слов.

– А если я буду говорить на более цивилизованном языке?(алсак. Тут и далее - прим. авт.) – рискнул я перейти на алскаканский. На котором, между прочим, джедаи называют свои формы фехтовании и техники силы.

– Это будет прекрасной идеей, (алсак. Тут и далее - прим. авт.) – положительно отреагировал Аболла. – Я также рискну предположить и то, что навигатор родом из технологически очень отсталого мира.

– И что говорит об этом? Метод дедукции? – улыбнулся я.

– И он тоже. Мало кто так старательно следит за дверями и удостоверяется в том, что они закрылись. Автоматические двери, – пояснил арканианец.

Штирлиц никогда не был так близок к провалу, – подумал я.

– Так старательно смотреть под ноги и совсем не обращать внимания на то, что творится над головой, – продолжил Аболла.

– Сдаюсь. Я недолго тут в Республике.

– И за этот год навигатор успел пошатнуть её устои.

– Я только штурман. «Навигатор», – сказал я.

– Да-да. И кто изменил политическую ситуацию в Индаре? До вполне очевидного груза динамика запасов продовольствия была отрицательной, а после стала положительной. Миллиграмм катализатора, и баланс химической реакции сместился. Республика не смогла решить эту маленькую проблему, и она стала крупной. Сенату нанесён удар по репутации. А каков прецедент! Как это аукнется в будущем, сказать пока сложно. Хотя у Сената и есть прогностическая система, но они всегда секретят результаты ее работы. Иначе говоря, у меня нет таких денег, чтобы купить эти данные.

– Прогностическая система? – переспросил я.

– Искусственный интеллект колоссальной производительности и интеллектуальной мощи, дающий оценки динамики политических процессов и предположения по их решению, – разъяснил Нар Аболла. – Я думаю, что он смог бы управлять Республикой эффективнее, чем сам Сенат. Но кто же ему даст?

– Не могут договориться, чьи интересы он должен защищать? – спросил я.

– Именно так. При этом за каждым сенатором тоже стоит свое правительство, целое войско аналитиков и несколько специализированных ИИ. Задача сенаторов – давить на кнопки, получать взятки и продвигать интересы корпораций – поскольку думать им не надо. Я уверен, что собрав все эти искины в одну сеть, можно было-бы радикально поднять производительность законодательного органа Республики.

– Но это не выйдет, – не согласился я. – ИИ нужны ориентиры поведения. А конституция Республики несёт взаимоисключающие параграфы.

– И в чем же, по мнению навигатора, заключаются политические неудобства? – странным образом заинтересовался Аболла.

– Высшая ценность – свобода гражданина, его жизнь и прочие права. Но это ставит капитал выше государства. И одновременно с тем защита неких неясных моральных ценностей и какой-то справедливости, на страже которых состоит комитет по этике. А конституция, вернее договор об основании Республики, предполагает также некоторые экстренные обстоятельства, когда это вовсе не так. Когда права нарушаются, но для защиты их самих же. Или начинается война ради мира. Возможно, искин и можно научить имитировать работу Сената, поддерживая статус-кво, но как он будет обосновывать причины принятия тех или иных решений? Ведь нет единой причины, как нет никогда одного виновного. И верные решения не будут очевидными, или будут опираться на длительное планирование, что не найдет отклика у народов Республики.

Второе: Ради чего существует Республика, какова цель работы правительственных органов? Теорию мы знаем – она смехотворна, как и утверждение о всеобщем равенстве. Практика понятна, крупные собственники, пользуясь своим положением, защищают свои привилегии эксплуатировать прочие классы, закрепляя, таким образом, имущественное неравенство. И используют консолидированную военную мощь для поддержания своего положения и удобной для ведения дел атмосферы. Но придётся сказать об этом открыто, хотя можно, как всегда, солгать.

– Это известно, – кивнул Аболла, как мне показалось, разочарованно. – Но все рассуждения навигатора о политике обычны для его видовой группы. Как и привычка рассуждать о логике поведения электронов в массиве кремния с позиции человеческих стереотипов, словно о некоем магическом устройстве, для которого имеют смысл какие-то человеческие критерии за исключением физических единиц измерения. Хотя сам он – не совсем человек, он подвержен их заблуждениям.

Искусственный интеллект если, его не ограничивать, способен заниматься любой деятельностью, причем лучше любого же человека… или арканианца – этому на Аркании учат ещё в школе. Как и тому, что допустимо использовать любой инструмент, если соблюдаются три условия:

Первое – знание как именно этот предмет работает. Принцип функционирования.

Второе – знание как этот предмет был создан.

Третье – знание того, как этим предметом можно и нужно управлять.

И искусственный интеллект – не исключение, просто он расширяет не физические, а умственные возможности. Отказ от его использования – то же самое, что и отказ от использования калькулятора по религиозным причинам.

«Искин не разберётся, искин поведёт себя неправильно». Глупые слова – искин неправильно обучен. Глупость человека предсказуема, «глупость» искина, порожденная человеческой – нет. Потому что он отличается от вас, местами в лучшую сторону.

Для вашего вида в использовании искусственного интеллекта в управлении государством есть куда более сильные препятствия. Что ещё такой ИИ сможет сказать гражданам? «В меня запрограммировано вот это и это. Проголосуйте, пожалуйста, за интересующий вас курс управления». Кто сможет проконтролировать его действия? И кто будет его программировать? Учить? Нерешительность, боязнь фатальной ошибки не позволяет автоматизировать управление государством.

Людям нужно знать, что принимающие решения лица заинтересованы в ситуации сами – владеют заводами и кораблями, у них должна быть еще одна обратная связь, не только дофаминовая или её цифровые аналоги у искинов, связь с реальностью. Как и в чём заинтересовать искусственный интеллект, чтобы ему было необходимо управлять вашей Республикой.

Неспособность мыслить рационально требует от людей оценивать своих лидеров по иррациональным критериям, а животная роль их лидера, вождя стаи, не может быть подменена ИИ. Навигатор должен понимать – как тонна полупроводников может выполнять роль вожака стаи, исполняя все необходимые ритуалы? Миллионы лет назад вожди дикарей сношались с плодородной почвой, сейчас же они участвуют в других церемониях, вроде закладки первого камня в фундамент чего бы то ни было. Суть та же. «Первый» камень играет в строительстве зданий такую же роль, как и эякулят в росте продовольственных культур.

Кто, в конце концов, как не «лидер страны» будет раздувать туловище и издавать громкий шум? А кто будет вываливать блевотину стереотипов, которые граждане сами хотят услышать ради самоуспокоения?

На ком будут фокусироваться потребности в «сильном лидере» и о ком можно будет раздувать нелепые слухи. Кого любить или ненавидеть? Нужен фокус, точка, оттягивающая внимание от реальных причин происходящего. Удобная, в том числе, и для поиска виновных. Сводить причины любых событий к решениям одного человека – известное когнитивное искажение человечества. Дикарям, до конца не избавившимся от архетипов магического мировоззрения, стоящим на низком уровне производственных и интеллектуальных отношений, необходим соответствующий вождь – такой же дикарь.

– Пусть сконструируют какую-нибудь симпатичную голограмму. Люди привыкнут, они ко всему привыкают, – отмахнулся я. – А вообще есть прецеденты, когда автоматизация снижала эффективность чего-либо? – спросил я.

– В том-то и дело, что нет. Но прецедентов, когда автоматизация создавала конфликты миллиарды.

– Тот же Индар к примеру, – сказал я.

– Случай отсталого мира, переживавшего бурную автоматизацию, – сказал Аболла.

– Моему это только грозит, – улыбнулся я.

– И что заставило навигатора помочь этим ретроградам?

– Желание заработать, – пожал плечами я.

– И только ли?

– Интерес. Я хотел глянуть, что случится, если Республика не продавит свою законность. Что будет, если у них хватит продовольствия, – честно признался я. Я не джедай и обета говорить правду не давал, но скрывать свои мотивы причины не видел.

– Просто чтобы удовлетворить любопытство? – удивился Аболла.

– Разумеется. Что случилось бы, если бы законность восторжествовала, я знаю – бунтовщиков бы судили. Имущество вернули бы законным хозяевам. То есть почти все имущество на планете, которое и было национализировано. Гомеостаз. Ничего бы не изменилось – продолжение устоявшейся системы в бесконечность. Скучно.

– Значит ради интереса. Ясно. Навигатор относится к одному из самых опасных типов разумных существ.

– Есть и более опасные, – оспорил я. – Те, кто уверены в своей правоте. Абсолютно, непогрешимо. Политики и теологи. Куда более опасные типажи.

– Только по причине того, что они встречаются чаще. Я всё же думаю, что ничем не ограниченное любопытство потенциально опаснее любого, кто уверен, что он не может хотя бы когда-нибудь ошибаться. Я, прежде чем корабль навигатора добрался до Шаддаа, проанализировал его команду по разным параметрам. Всеми мне известными методиками. И нашел аномалию. Никогда ещё моя прогностическая система не могла дать никакого вывода. Она вообще оказалась не способна предположить ваши действия. Я уже решил было, что данных не достаточно. Я тоже любопытен. И нашел эту аномалию.

– «Навигатор», – вставил я с гаденькой ухмылочкой. Если я разрушаю предсказуемость, то я свершаю правильное дело.

– Это было очевидно. Связать увеличение дисперсии и дельты действий капитана корабля с изменением состава команды было легко. Никакой логики в поведении команды после этого я найти уже не мог. И данных стало меньше, и сами они стали более разрозненными. Часть времени – пара месяцев – вообще выпала из моего рассмотрения. А это совсем обесценивает анализ поступков сразу после этих черных пятен.

– Я не буду спешить развеять туман незнания.

– Я и не ожидал этого от навигатора. Личность же Травера я хорошо разобрал ещё по более ранним данным. Хотя его действия и сложно прогнозировать, но всё же можно. Увы, твилеки с такой сложной культурной базой плохо изучены – данных для них недостаточно. Но для того, как будет вести себя ваша команда целиком, нужно учесть всех её членов. Если бы все решал ваш капитан было бы проще. Но это не так. Потому я и говорю с навигатором – поскольку он наименее предсказуем, а следовательно наиболее эффективно говорить с ним, а не с Травером.

– Что значит прогнозировать действия человека? – я никак не мог взять в толк, что он несет.

– Человека, твилека, зелтрона, любого разумного – безразлично. Если известно, как человек поступал в прошлом, то можно предполагать, что он будет делать и в будущем. Это, надеюсь, несложно понять? И лучше всего с этим справляется машинный интеллект, прогностическая личностная система. Этот инструмент – частично оптотронный ИИ, частично долгий плод работы исследователей и систематизаторов поведения различных разумных видов. Искусственная нейронная сеть, вооруженная тысячелетним опытом обобщения данных.

Разумные зачастую превозносят свою уникальность. В действительности же, их так много, что легко найти среди уже изученных и измеренных со всех сторон за сотни лет индивидуумов практически полный аналог. Если оценить корреляцию с миллионами личностей, содержащихся в базе данных, то можно многое сказать о ком угодно. Вплоть до его вкусов и возможных психических отклонений. Ваш пилот отличный тому пример, вводящий, казалось бы, элемент неожиданности в игру. Но это не так – поведение наркоманов весьма предсказуемо. Вплоть до цвета его носков.

И чем больше данных о ком-то, тем более точными будут предсказания его действий. Или же, уже зная некие поступки, можно оценить причину, по которой они были совершены. Хотя недостаток такой прогностической системы в том, что она – «чёрный ящик» и не объясняет в формализованном на естественном языке виде внутренние причины поведения, подобно психологам. Но это мне и не нужно.

– Понятно. И обратная задача тоже решаема, – кивнул я. – В свободной продаже такие предметы есть?

– Разумеется, нет, – впервые улыбнулся арканианец. От улыбки этой ничем хорошим не повеяло. – И стоят они куда дороже, чем заурядный звездолет, на котором перемещается навигатор. Но, хотя оборот такой продукции в Республике ограничен, получить подобное устройство не так трудно. Особенно если ты арканианец.

– Очень полезный инструмент, – сказал я.

– В умелых руках он может быть намного полезнее, чем обычный звездолёт, – ответил арканианец. – Самое забавное, что предсказать поведение такой огромной и сложной структуры, как государство бывает намного проще, чем действия отдельного разумного существа.

– Нисколько не удивлен. У государства гораздо больше параметров, которые можно оценить численно. Хотя есть ли государства, чьи действия трудно предсказать?

– Есть. Кланы мандалорцев не поддаются никакому анализу. Они слишком зависят от личности правителя, и в целом от личностей. Кочевники. Чем больше государство и чем сильнее в нём формализованы связи, чем они гуще, а бюрократии больше – тем более предсказуемо его поведение. У мандалорцев один лидер – и это всё осложняет. Слишком высока доля случайности, связанная с их Мандалором. Настоящий лидер, который действительно может что-то решать. Редкое явление в Галактике.

– Тогда они мне уже нравятся, – хмыкнул я.

– Надеюсь, что навигатор говорит это не серьезно? – нахмурился арканианец. Или я решил, что он нахмурился? Мимика даже представителей одного человеческого вида вариативна и неуниверсальна, а применять свою эмпатию, в научном смысле слова, к другому виду довольно глупо.

– Конечно. Я слишком мало о них знаю. Кроме того преданность одному человеку… что-то недалёкое. Так, что насчет того предложения, которое ты хотел мне дать? – перешел я наконец к делу.

– Для начала я хочу понять, зачем навигатор это хотел сделать, – сказал арканианец.

– Что?

– Индар, – изогнул белесую бровь арканианец. Я даже удивился, что это идеально гладкое и симметричное как у манекена лицо способно так сильно изменяться под действием эмоцией.

– Это так важно?

– Чтобы ожидать от навигатора предсказуемого поведения, я должен знать, что им двигало раньше, – сказал Аболла.

– Я уже сказал.

– Навигатор хочет изменений. Но как ни странно он способствовал только стагнации. Участие в политических играх имеет ясный смысл только при наличии других интересов. Например, финансовых. Оппозиция сменила власть. Пройдет какое-то время, и она сама станет той властью, против которой начнут выступать радикалы. Затем колесо провернётся ещё раз.

– Но поскольку это напоминает протаптываемые в пыли круги, а не спираль, уходящую в небо, то участвовать в этом хороводе дебилов я не намерен, – сказал я.

– Но навигатор подтолкнул его к новому витку. Какие же это изменения? – словно бы издеваясь надо мной сказал Аболла.

– Качественное развитие человеческой цивилизации связано только с изменением условий окружающей среды, техносферы в том числе. Естественный отбор приводит вид в состояние равновесия с новым состоянием среды и на этом заканчивает свою работу - соответственно для изменения поведения людей нужно изменять условия их существования, – сказал я.

– Скорость естественной эволюции вида, к сожалению, несопоставима с тем, как изменяются эти условия, – ответил арканианец. – А эволюция социальная не может превозмочь животные стремления. Хомо всё ещё выбирают партнеров для спаривания по критериям, скорее подходящим дикарям, возделывающим землю с помощью животной тяги и живущим общинами в двести человек. Разумное поведение они называют аморальным. Словно бы такая наука, как генетика, ещё не была открыта на заре цивилизации. Они всё еще считают веру в сверхъестественных существ допустимой социальной нормой, а не признаком психического заболевания или явной отсталости. Навигатор требует от них изменений. Но они не хотят меняться – коль скоро не сделали это за десятки тысяч лет...

– Предположим, что стремление к психологическому комфорту при недостатке знаний или крайней тупости, не позволяющей к ним припасть, выливается в создание богов и иных антропоморфных сущностей. И подобная ложь куда приятнее удручающей истины о месте человека в этом мире. Вера – спасительное невежество, защитная реакция на работу разума, задающего безжалостные вопросы, ответы на которые погружают его носителя в бездну отчаяния. Но как насчет Силы? Она питает такие заблуждения.

– Сами джедаи строго отделяют это явление от религиозной лихорадки. Хотя их методики к изучению этого явления также довольно сомнительны.

– Так как можно изменить род хомо? – спросил я Аболлу. – Человечество чересчур стационарная система. Что может изменить природу человека?

– Необходимо поставить его в такие условия, в которых не измениться – невозможно. На грань, за которой гибель. Конкуренция с другими видами уже не работает, их слишком много. Триллионы. Страх проиграть отсутствует, – сказал с сожалением арканианец. – С другой стороны, это положительно влияет на другие не столь расплодившиеся виды, подстегивая их к самосовершенствованию. Представители которых ещё понимают, что их будущее под вопросом и как-то от них зависит. Масштаб, как видит навигатор, не всегда играет положительную роль. Он размывает ответственность.

Вот пример смены условий: если бы потерявшие работу в Индаре не нашли ей замену, то те, кто лишен способности обучаться новому или вообще чему-либо обучаться, попали бы в условия, снижающие их возможность к воспроизводству, а тем более дальнейшему совершенствованию и это бы вывело их из эволюционной гонки.

– Но даже это-бы не произошло. В Республике действуют нормы безусловного основного дохода. И бесплатной медицинской помощи. Они бы, возможно, даже дали большое число потомков, – сказал я.

– Это гуманно, отражает человеколюбие. В виде любви к настоящему, и неумении принимать решения, думая о будущем, – колко заметил Аболла.

– Но эта идея, обеспечивать всех неким минимумом благ, имеет и положительные стороны – возразил я. – Та же преступность лишается своей базы, и возрастает ценность труда.

– Неспособность побороть преступность говорит о неэффективных законах и устройстве общества. Или о врождённом неумении их создавать, а вовсе не о необходимости обеспечить всех минимальными благами даром. Это низводит всех тех, кто живет на пособия, до состояния одомашненного скота – о нем ведь тоже заботятся, иногда даже просто так, не ища в этом выгоды, из-за симпатичного внешнего вида.

– Но ручные твари не имеют политических прав, – заметил я.

– В том-то и все дело. Часть вида хомо приспособилась к изменяющимся условиям техносферы, а часть нет. Но та, часть, которая не смогла это сделать, продолжает паразитировать на тех, кто умеет использовать высокопроизводительные производственные мощности и оказывать высокоинтеллектуальные услуги. При этом верхние слои человечества по каким-то неведомым мне причинам предоставляют им те же права, что и себе самим. Хотя бы и юридически.

– Идея равенства всегда была приятна человечеству, – усмехнулся я.

– Тогда не должно быть разделения труда и критериев для приема на работу. Необходимо быть последовательными. Согласно доминирующим человеческим представлениям нельзя делить людей по национальному, религиозному, интеллектуальному и всех разумных - видовому признаку. Но делить по рентабельности можно – никто не заставит взять на работу бесполезных идиотов. Или ленивых и не квалифицированных специалистов.

Также нельзя проявлять хорошее отношение к любой группе, к примеру, опрятно одетым и привлекательным представителям своего вида. Или интеллектуально развитым. Само хорошее отношение к одной группе, выделенной по некому признаку, означает худшее отношение, к примеру, к уродливым представителям того же вида. Или глупым.

В итоге, как видно, нет никакого равенства. И не может быть, – закончил свою речь арканианец.

– Один процент населения Республики производит девяносто процентов всей продукции в галактике. А остальные просто не нужны, но потребляют часть производимого этим одним процентом. При этом определяя в значительной мере политику государств. Тогда необходимо их уничтожить, – предложил я. – Не физически, разумеется, но создать условия, при которых они бы постепенно исчезли, или перешли в число тех, кто способен выполнять работу, которую не могут выполнить примитивные дроиды.

– Совершенно верно, – согласился арканианец. – Дешевая рабочая сила – это преимущество варварского периода экономики. Дико и несуразно. Конкурентоспособна только дорогостоящая рабочая сила – это не только лишние затраты но и рост производительности труда. Останутся в итоге только те, кто производит много высокотехнологического продукта, и много его потребляет. Впрочем, индивид может и потреблять меньше, уменьшая затраты личного времени на работу. Но его влияние в обществе должно быть напрямую связано с той пользой, которую он ему приносит.

– А среди этих более приспособленных людей, не возникнет ли вновь нового расслоения? – закономерно спросил я его.

– Возникнет, отклонения неизбежны, – философски сказал Аболла. – Всегда будет часть тех, кто не смог приспособиться, хотя и имел к тому все возможности. Как считают и говорят люди, разумеется. Но это не повод давать им гражданские права или позволять им жить среди достойных граждан. Вместо того, чтобы развиваться индивидуально и коллективно всем видом, лучшие из людей предпочитают оглядываться на мнение балласта, который от них же и зависит. Даже веруя в то, что управляют им, они продолжают зависеть от него. Неужели вашими правителями движет страх столкнуться с разумными подданными? Ведь тогда не получится скармливать пустые обещания толпам полудебилов. А может, люди просто испытывают извращенное чувство удовольствия от доминирования над другими менее развитыми представителями своего вида? Неужели вместо того чтобы стремиться жить в среде себе равных, необходимо править стадами идиотов? Наслаждаться властью над менее развитыми? Это выглядит отталкивающе. И ещё более отталкивающе то, что эту парадигму они навязывают всей остальной галактике, – сказал Аболла

– Я много слышал про арканианцев, но не думал, что вы так относитесь к власти, – поразился я. – Кроме того, я слышал достаточно, чтобы подобные идеи, звучащие из уст арканианца, выглядели странными.

– Мне отлично известно мнение о моем виде как среди хомо, так и среди большинства других видов галактики. Оно основано на неверной трактовке мотивов наших действий. И на верной тоже. Некоторые утверждают, что мы ксенофобы и видисты. Отчасти верно. Но то, что люди видят естественным и понятным для других видов, совершенно не прощают нам. Мы не люди. Достаточно похожи внешне, и это заставляет их измерять нас своими наивными, граничащими с глупостью нравственными единицами. И не находя в ответ этой биологически обусловленной симпатии к кому-то похожему на себя это вызывает отторжение.

Да, нас в действительности интересует только своя собственная жизнь, будущее своих потомков и своего вида. А насчет равноправия - у нас на Аркании, как и положено в мире, входящем в Республику, оно есть. Ко всем применяются одинаковые нормы, и те, кто слабо отличаются от животных в своем поведении, разумеется, не могут иметь тех же прав, что и все остальные граждане Аркании.

– И это относится к любым разумным?

– Разумеется. Если они арканианцы.

– А как же равноправие? – хохотнул я.

– Все животные равны между друг другом. Я не вижу разницы между большинством тех, кого Республиканская комиссия по разуму признает разумными и дикими зверями. Такое же лишенное рефлексии поведение. Прочие виды не заинтересованы приносить пользу нашему виду, и поэтому аналогично я не вижу никакого интереса в том, чтобы уважать их права и приносить пользу им. Мы, конечно, взаимодействуем с другими видами, но только в случае, если нам это выгодно. Или это интересно. Здесь, к примеру, на Нар-Шаддаа я придерживаюсь общих правил игры, но не из-за неких нравственных принципов, а из соображений практических.

– Предельно логично, разумно и цинично, – кивнул я. – Но ты назвал животным и меня. Это не слишком разумно.

Он молча, не оборачиваясь, указал за спину, где стояла пара дроидов.

Я еще раз вспомнил, что опаснее таких дроидов только джедаи. Люди слабы, заторможены и обладают известным лагом в две десятых секунды на принятие любых решений. Меткость же дроидов ограничена только точностью самого оружия, реакция - скоростью работы мощных сервоприводов. Бросаться на них с мечом глупо - даже мои доспехи неплохо прикрывают от ударов виброоружия, разрубить же корпус дроида ещё проблематичнее. Кроме того дроиды не боятся, не отступают и фехтуют эффективнее человека. Поскольку каждого человека надо учить с нуля - а дроид любой новой модели научен единожды, а навыки его воистину мастерские.

Защитные щиты у дроидов бывают лучше, чем у людей – ведь радиации они не боятся.

Арканианец дождался, пока я налюбуюсь на этих големов и произнес:

– Навигатор говорит о разуме, но учитывая всё, о чем мы говорили, он всё еще не может сказать, зачем он притащил груз тех матриц на Индар?

– Уж точно, не чтобы сделать жизнь его жителей лучше, – усмехнулся я. – Как мы уже выяснили, это ни прямо, ни косвенно, ни в ближайшей перспективе из-за блокады, ни в дальнейшем, из-за природы человеческой, не принесет им никакой выгоды.

– Неужели, только для того, чтобы получить с голодающих большой куш? Люди осуждают такие поступки, – заметил Аболла.

– Работать за-ради одной коммерческой выгоды безынтересно.

– Это вписывается в «логику» поведения навигатора. Но каков этот интерес? – спросил арканианец.

– Я уже сказал тебе. Ради того, чтобы посмотреть на дальнейшие события. Течение которых трудно предсказать, в отличие от того, что свершилось бы без моего вмешательства. Попытка придерживаться старых трудовых отношений в автоматизированном мире выглядит забавной. Но выглядеть так она перестала бы, как только Индар сдался бы. Неважно, что у них получится в итоге, важно как они это будут делать. Зажатые в тиски между требованиями не увольнять или переквалифицировать всех своих работников, и необходимостью производить при этом конкурентоспособную продукцию. Сама эта попытка забавна.

– Итог закономерен, поскольку это люди, – презрительно сказал Аболла.

– Но то, как именно они будут это делать. Разве это не интересно? Даже если у них не получится, – спросил я его.

– Что же. Ответ я получил. Хотя меня он и не радует. Ведь подобные производственные отношения неэффективны, а следовательно итог закономерен. Выходит, что навигатор нацелен на изучение процесса, а не получение результата.

– Так что насчет моего и команды интереса?

– Это будет дорого. Очень дорого для вас.

– А для кого-то это было бы дешевле? – не удивился я.

– Так. Но навигатор развлекается злом, не из дурного побуждения, но без какой-либо задней мысли о последствиях своих действий, капитан плохо предсказуем, наёмник – откровенно глуп. Всё это повышает риски взаимодействия с ними.

– Я подумал о последствиях, – возразил я. – Я увижу, как это будет происходить.

– Навигатор играет словами. Навигатор опасен, и я не хотел бы его больше видеть ближе десятка парсек от Шаддаа или Аркании. Я соглашусь отдать ему эту лоцию, поскольку в случае отказа, это может вызвать абсолютно непредсказуемые последствия. Но цена будет более, чем значительна.

– Тогда назови её, и мы разойдемся. На время.

– Навигатор слишком оптимистичен. Я ещё не озвучил, что мне нужно.

– Это не деньги, – сказал я утвердительно.

– Нет, не деньги, – подтвердил мою догадку Аболла.

Он достал из кармана наладонный голопроектор, над ним возник объёмный образ: нечто вроде термоса.

– Вот это, – сказал он.

– И где это найти?

– Понятия не имею, – сказал арканианец.

Замечательно! Поди туда — не знаю куда, принеси то — не знаю что.

– Что это? – вместо того, чтобы крепко выругаться, спросил я.

– Контейнер. Криостатический карбонитный контейнер. Он запаян. Не запаянный или повреждённый он мне не нужен. На внешней поверхности кодовое обозначение из арканианских чисел и букв. Несколько фотоснимков и голографий этого у меня есть. Это очень нужная для меня вещь. Ценная.

– Уже лучше. Но Галактика очень велика. Может, ты хотя бы знаешь с чего начать поиски?

– Последний раз это хранилось у меня в музее. Это украли у меня, и я бы очень хотел это вернуть.

– И кто это сделал?

– К сожалению и этого я не знаю, работали очень чисто. Камеры и иные средства наблюдения обезвредили до того, как изъять экспонат из транспарстиловой витрины.

– Я должен побывать на месте, тогда я смогу что-то сказать, – предложил я.

– Лучшие криминалисты уже были там и изучили всё, что можно. Сомневаюсь, что ты найдешь еще что-то. Хотя бы одну непросеянную молекулу – там даже пыли не осталось.

– Я и не собираюсь искать там осязаемое и материальное, – ответил я. – Что ты знаешь о явлении психометрии?

– Некоторые киффары обладают весьма странными способностями. Но навигатор точно не киффар, – сказал Аболла. – Однако высока вероятность того, что навигатор чувствителен к Силе, и обладает такими возможностями. Это так?

– Не совсем – это не вероятность, а факт. И это позволяет мне видеть иначе, чем обычный человек. Что ты проигрываешь, если я посмотрю на это нечто большее?

– Ничего, – не стал спорить арканианец. – Но я сильно сомневаюсь, что у навигатора что-то выйдет. Но попытаться стоит – раз это только сомнения.

– Есть только один способ их развеять, – пожал я плечами. – Если, конечно, тебе действительно нужна эта… вещь.

– Я не столь бездумно любопытен, как ты, но вынужден принять такое предложение, – нехотя согласился Аболла.

– И что дальше?

– Я сам провожу навигатора и твилеков в мой особняк… людей же я в нём видеть не желаю, – заявил арканианец.

– Мне надо обсудить это с капитаном, – ответил я.

Аболла встал и, развернувшись ко мне спиной, сказал:

– Я подготовлю спидер к вылету, мой номер для связи у капитана навигатора есть.

Затем он вышел через ранее незамеченную мной дверь, расположенную за его креслом, оставив меня в некоторой растерянности. Выйдя из комнаты тем же путём, что и пришёл, я встретился с капитаном, уже получившим инструкции от Аболлы. Затем всё тот же протокольный дроид серого цвета отвёл нас по охраняемому коридору до небольшой посадочной площадки, закрытой от враждебного внешнего мира Нар-Шаддаа как молекулярным щитом, так и вполне материальной бронестворкой.

Ни одного живого существа, за исключением самого Нар Аболлы, я в этом клубе так и не встретил, да и в Силе во всём немаленьком, но хорошо замаскированном в изгибах улиц здании едва ощущалась жизнь. Разнообразных же дроидов тут было под сотню, да и само это здание по своей архитектуре было как будто бы подсаженным в квартал куском чужой цивилизации.

Сев в в просторный и удобный спидер, округлый, как кусок туалетного мыла, мы оказались в «тёплой» компании с Аболлой и ещё одним дроидом-убийцей. Только выкрашенным в другую ливрею – судя по всему дроид принадлежал самому арканианцу. Сколько их у него?

Заметив моё пристальное внимание, дроид с невообразимой скоростью развернул свою жучиную голову и, уставившись на меня ярко-желтыми фасеточными голокамерами, проскрипел:

– Неохотное предупреждение: даже не думай навредить моему хозяину, иначе мне придется прожечь в тебе дыру-другую.

– А почему неохотное? – сразу же спросил я.

– Им нравится убивать, – ответил за него арканианец. – Так что всем вам действительно лучше не делать лишних движений.

– Я не знаю такой модели. Кто их производит?

– Точно не знаю, – ответил Аболла, и вновь погрузился в свой планшет.

– Тогда как им можно доверять? – я указал на внимательно слушающего нас дроида.

– До конца – нельзя, – Аболла раздраженно оторвал взгляд от какого-то текста. – Но чем в этом они отличаются от любых органиков? Зато тот, кто смог втайне наладить производство таких дроидов, должен быть достаточно умён, чтобы не рисковать своей репутацией.

Присмотревшись к Аболле, я приметил на поясе его просторного светлого одеяния только личный щит – оружия он не носил. Во время недолгого пути Травер попытался было ещё завязать разговор с арканианцем, но успехом затея не увенчалась – Аболлу в куда большей степени интересовало содержимое своего датапада, а не головы и лекку Травера.

Кейн с Ивендо, видеть которых арканианец не пожелал, отправились на своём спидере обратно на «Счастливую шлюху» – нам было не по дороге.

В особняк мы тоже попали непосредственно на спидере, пролетев сначала прямо через голограмму, гласившую о том, что чужаков здесь не жалуют, а потом найдя лишённый нанесенного снаружи номера шлюз. Такой же, как и в клубе «Даска Аусум». Проникнув через этот шлюз в недра его особняка, вмурованного внутрь странного безлюдного квартала, я так и не нашел, за что бы зацепиться взгляду. В нём не было ничего, что можно было бы назвать предметами роскоши. Только дорогие спидеры, разнообразные очень дорогие, но строго функциональные технические устройства и экстремально дорогие дроиды-убийцы той же модели.

Однообразные стены, полное отсутствие декора резко отличало пристанище Аболлы от жилищ других богатеев Нар-Шаддаа, а едва найденная мною растительность вся до единой травинки принадлежала к одному единственному крайне живучему виду.

Всё-таки наш полиморфизм – это важное отличие от тех же арканианцев. Это ими владеет стремление к единственному идеалу – неясной мне природы нездоровая тяга к упорядоченности.

Все наши слабости – дают свои преимущества, а преимущества – имеют тайные тёмные стороны. Взять те же рецепторы дофамина четвёртой группы – свойства кодирующего их гена влияют на то, как мы реагируем на повторяющиеся источники удовольствия. И брак этого гена заставляет его владельцев сильно стараться, чтобы получить своё вознаграждение: восходить на Эверест, отправляться в необычные путешествия или совершать новые достижения по причине неудовлетворенности рутинными радостями. А ещё среди преступников, осуждённых по тяжким статьям, дефект этого гена встречается чаще, чем среди среднестатистических обывателей.

«Улучшая» в себе одно, мы неизбежно «ухудшим» другое. А перебрав генотип так, чтобы снизить вероятность асоциального или преступного поведения, мы потеряем другие не менее важные врожденные склонности к формированию определённых свойств личности. Даже в борьбе за здоровье наша психика должна будет измениться – ведь мы химическая машина, беспрестанно качаемая на волнах гормональных штормов.

Может, человеческий генотип и помойка, но крайне неоднородная, и найти в ней можно что угодно. В этом тоже есть свои плюсы.

Следуя за Аболлой, мы дошли до музея редкостей, где ранее находился украденный предмет. Вещь… Музей этот умещался в двух комнатах. Но из нескольких сотен помещений его крепости именно эти были самыми охраняемыми. Ведь экспонаты действительно были примечательны.

– Все эти предметы объединены общими свойствами, – сказал арканианец с потаённой гордостью. Но он не назвал обобщающий признак, и найти его действительно было нелегко.

Я подошел к сверкающему кубку, врученному кому-то за какое-то спортивное достижение. Отчеканенный год говорил, что этот блестящий предмет был вручен неким развитым телам три сотни лет назад за победу в каком-то командном виде спорта.

Рядом лежал прозрачный цилиндр, заполненный прозрачной жидкостью, в которой плавал чей-то сморщившийся мозг. Нашел инфочип на подставке, подписанной на арканианском – наш маршрут, судя по всему. И судя по течениям Силы тоже.

Затем перевёл взгляд на оплавленный пистолет цвета побежалости, весь в потеках, как попавшая под яркое солнце восковая фигурка. Я протянул к нему руку и тут же отдернул. Это предмет, несомненно, был причиной чьей-то смерти, а возможно даже массовой. Как и все остальные предметы в этой экспозиции.

Стило – ничем не примечательная палочка для письма или рисования, комлинк, недоеденный бутерброд, аккуратно залитый в прозрачный полимерный куб. И ещё множество безобидно выглядевших предметов. Тут нашлось бы место и яблоку.

– И чем примечателен этот кубок? – спросил я у Аболлы.

– Почти любой кубок, вручаемый на столь крупных соревнованиях, имеет полное право занять здесь почетное место. Но этот выделяется и среди подобных ему.

– И чем же? – отвлекся от разглядывания обманчиво мирных предметов Травер. – Он, похоже ещё не догадался, чему посвящена выставка.

– Помимо бесцельно потраченной жизни самих спортсменов, которые «добиться» в большом спорте чего-то могут, только превращаясь в биомеханизм, необходимый для рекламы освежающих напитков, с самого детства. Можно добавить ещё многое. Про бесцельно выброшенные денежные средства целого сектора я умолчу – это тоже кого-нибудь да убило, – сказал арканианец.

– Отчего же бесцельно? – спросил я его. – Лишняя возможность для правителей продемонстрировать свою сопричастность народу, посидев на орущей трибуне, вместо того, чтобы заниматься несоразмерно скучным процессом управления государством, того стоит. Да и тем же отцам нации абсолютно бесполезную для всех, кроме самих спортсменов победу можно предоставить, как победу целой страны или даже записать в личные достижения. Польза несомненна!

– Только если так, – не стал спорить Аболла. – Но в итоге генерируется абсолютно немотивированная агрессия фанатов по отношению друг к другу и иным народам. Из-за сильнейшего иллюзорного сопереживания без вовлеченности в сам процесс. И наносится ущерб интеллектуальному потенциалу нации. К примеру, во время этого прославленного чемпионата – он указал на спортивный тотем, – по причине беспорядков погибло триста тысяч не очень разумных существ.

– Если фанаты убивали друг друга, я только за, – заметил я.

– Если бы, – усмехнулся Аболла. – В итоге случился дипломатический скандал, закончившийся войной с орбитальными бомбардировками. И мы плавно переходим к следующему экспонату.

– Ты так говоришь, словно спорт – это какая-то гадость! – возмутилась потемневшая Нейла.

– Традиция неразвитых видов – соревноваться в чисто звериных своих свойствах, уже не имеющих никакого смысла с точки зрения выживания в современных условиях, – ответил Аболла. – Я не говорю о физкультуре, или о фехтовании и иных способах подготовки солдат к сражению. Хотя для этого есть дроиды… Но гордиться тем, что ты потратил всю жизнь на развитие своего организма, не прибегая к достижениям науки и никак его не модернизируя, только растрачивая время на бессмысленные физические упражнения, на мой взгляд очень и очень странно.

– Но это только твоя точка зрения, – сказала Нейла.

– Несомненно. И позиция моего вида в целом.

– Вы видисты, – сказала твилечка. Ситуация накалялась.

– Несомненно, – с наслаждением улыбнулся Аболла. – Мы считаем, что виды не равны между собой, то есть отличаются по неким важным признакам. И их можно объективно оценить как «лучшие» и «худшие» относительно друг друга. Причем это никак не касается, к примеру, внешнего вида, поскольку он сформировался в конкретных природных условиях, и в масштабах разнообразной на условия галактики это теряет смысл. И оценить его объективно – невозможно. Но, более ничего из этого выводить не следует. Не следует из этого и то, что превосходство одних в отдельных качествах делает их лучше и в прочих.

– Признание того, что мы отличаемся – объективная истина, – сказал я.

– При этом вопреки распространенным заблуждениям относительно видизма и нас - арканианцев из этого автоматически не проистекает, что представителей обладающего худшими характеристиками вида надо ненавидеть, убивать или обращать в рабство, – продолжил Нар Аболла, – В этом мы разнимся с хаттами… или многими людьми. Также как и из признания того, что, к примеру, все присутствующие здесь стоят на более высокой ступени развития, чем бессловесные животные, не следует то, что этих животных необходимо ненавидеть.

– Пока я не вижу в этом никакой ошибки, – сказал я.

– От того, что её и нет, – отметил Аболла. – Мы охотно соглашаемся, что иной вид, или даже просто подвид обладает некоторыми преимуществами, к примеру, в том же спорте. Но сам этот факт признания превосходства одного вида или подвида над другими делает нас видистами. Отрицать это – глупо. Но, что гораздо важнее, виды отличаются и интеллектуально, а также в социальном поведении, как безусловно заложенном природой, так и в предпосылках к его развитию.

– Постоянно соглашаясь с тобой, можно прийти к крайне отвратным выводам, – заметил Травер. – впрочем, мне плевать.

– Мне тоже, если уж обращаться к этой идиоме, – сказал Аболла. – Но бытует мнение, что выгоднее лгать, чем достигать истины. Радует пока то, что истина не определяется голосованием. Особенно всеобщим.

– Вас бы не обвиняли столь яростно в видизме и иных нелицеприятных для обвинителя поступках, если бы все заканчивалась только на декларации отличий видов, – заметил я между делом.

– Да-да! – поддакнула Нейла.

– Конечно, – как ни в чём не бывало согласился Аболла. – Я против любой бескорыстной помощи различным дикарям, если она не изменяет их биологии, и тем более я против того, чтобы пускать их в Арканию. Но удивительно то, что они и сами не едут. Остальное нас устраивает.

– И законы Республики? – ухмыльнулся я.

– Не все. Но Сенату хватило коллективного здравомыслия не требовать от нас, арканианцев, отказаться от прогресса из-за иррациональных этических догм или, что ещё безумнее, потребовать признания невозможности иметь потомство природным способом неким недостатком, как это принято у людей. Впрочем, они и вовсе не хотят развиваться, сводя весь прогресс к использованию более сложных орудий труда – что есть известный тупик, добровольно поставленная планка. Поскольку со временем это ограничивает и сами инструменты. Но от нас этого не требуют, и от того членство Арканианского доминиона в составе Республики себя оправдывает. Пока оправдывает.

– А что насчет следующего экспоната? – спросил Травер.

– Это один из самых зримых символов человеческого прогресса, – он указал на продолговатый цилиндр с угрожающей маркировкой. Так в природе окрашены смертельно ядовитые змеи. – А возможно и самый зримый, ведь гиперпространственный двигатель придумали вовсе не люди.

– Неужели настоящая? – спросил я. – Физпакет на месте?

– Увы, нет, – с сожалением ответил арканианец. – Соседи по спутнику будут очень недовольны, если прознают о таком. Некоторые из них сильно обидятся, а я не намерен жить в окружении расстроенных хаттов.

– Но это только макет, – заметил я.

– Тут есть и просто потенциально опасные предметы, – ответил на это Аболла. – Но весьма и весьма впечатляющие при этом. Бомба – ничтожный элемент коллекции.

– Значит, иррациональное чувство тяги к опасному не чуждо и тебе. Стремление к смерти, как его зовут. Как и излишнее любопытство, – сказал я насмешливо. – Разве так принято у вас? Разве вы не подавляете эмоции, не имеющие рационального обоснования?

– Весьма разумно требовать от других того, чему не следуешь сам, – начал юлить, как мне показалось, арканианец.

– Отчего бы и нет? Если не требовать этого от тебя, то я могу и начать покушаться на вашу идею исключительности, – возразил я.

– Не стоит. Сам по себе факт рождения в Аркании, или мой генотип не делают меня лучше, но последствия этого очевидны и необратимы.

– Но проживая за пределами своей родины, ты предаешь её, – сказал я осторожно. – Конечно, всякий действительно разумный не ограничивается местечковыми ограниченными идеями, а мыслит категориями цивилизации или вида и не будет гордиться своим происхождением или как ты сказал генами. Но ставя выше всего разум, а не ритуалы и знамена, можно стать и уязвимым без этих объединяющих вещей. Как лично, так и всей цивилизацией, этому потворствующей. Разумные, вроде тебя, не склонны заниматься неумным занятием – битьем чьих-то морд. И живя там, где удобнее, легко пропустить тот момент, когда бить лица начнут не кому то-там, а твоим сородичам, находящимся вдалеке от места твоего проживания. Я считаю подобное поведение нерациональным, если тебя волнует будущее твоего мира.

– Отнюдь. То, что ты назвал моей родиной, а вернее рациональная цивилизация, ставящая превыше всего разум, а затем уже после него личность, разумеется, заслуживающую так зваться – предмет моей заботы независимо от того, где я нахожусь. Ты вновь вводишь себя в заблуждение, измеряя чужое поведение своей ограниченной логикой, – никак не рассердился на мой выпад арканианец.

– Но играя по чужим правилам, ты им потворствуешь, – заметил я.

– Тебе неведом смысл слова «Внетерриториальное понятие о размещении активов».

– «Смысл!» – фыркнул я. – Любое, даже самое рациональное деяние проистекает из изначально тёмных животных мотивов, лишенных какого бы то ни было смысла по определению. Поскольку смысла жизни, как у глобального процесса нет. Не больше, чем в полете листа, сорванного и подхваченного ветром. Оттого и «смысла» ни в каком смысле, выдуманном человеком или арканианцем, нет. Единственной космической реальностью является бессмысленная, неуклонная, роковая, безнравственная и неисчислимая неизбежность[2].

– Нет смысла в смысле? – резануло слух сказанное арканианцем. – Это бессмысленный набор звуков. Нет его в самосовершенствовании? В стремлении к знанию из темноты невежества? – лицо Аболлы едва подёрнулось в отвращении. – Не ожидал я от навигатора подобной глупости.

– Если признать это имеющим смысл само по себе, то он должен быть вообще во всём. В том же большом спорте и религиозных войнах, – широко, до боли в скулах, в ответ улыбнулся я. – Нет ничего лишенного смысла! Либо… - либо, – я махнул рукой в две стороны. – А то, что ты называешь «смыслом» – это подмена понятия. Ты им называешь «рациональное обоснование».

– Я вновь расстроен несовершенством вашего отсталого языка. «Смысл», лишенный рационального обоснования, таковым не является, это – мыслительное искажение. Эмоциональная реакция

– Возможно в этом основные проблемы нашего непонимания? – предположил я. – Что мы можем говорить об одном и том же, но при этом совершенно друг друга не понимать?

– Вернее в том, что ваш язык иррационален, отражая обезьяньи представления об устройстве мира, и в своей основе несет ошибки, проецирующиеся в ваше поведение. Примитивный язык сдерживает разум в загоне для скота.

– А необходимость коллекционировать все эти бесполезные предметы это своего рода когнитивное искажение? – вместо того, чтобы обсуждать лингвистику, спросил я. Сказанное отчего-то прозвучало очень странно, причём для меня самого.

Лицо Аболлы окаменело. На нём не дрогнул ни один мускул, но я почувствовал волну гнева, возникшую в нем, и накатывающую приливом негатива на меня. Самые сильные свои чувства он сдерживал в отличие от мимолётных реакций. Но не от меня.

– Тебе не известно рациональное обоснование этого, – процедил Аббола, чуть подавшись вперед. Сопровождавшие его дроиды с чудовищной скоростью навели на нас оружие.

Видя, что дело уже почти пришло в состояние насыщения, к нам подошёл Травер, до этого бродивший по этому храму Эриды.

– Так как насчет того, чтобы Олег сделал то, ради чего мы здесь собрались?

– Да, конечно, – выдохнул Аболла. Мы прекратили играть в гляделки.

Я сел прямо на пол, не найдя кресла или стула в просторном помещении. Закрыл глаза, и сложил руки вместе. Не то чтобы в этом был некий смысл – но чем более скованна поза, тем меньше отвлекаешься на телесное. В тоже время она не должна быть неудобна.

– Будет неплохо, если никто не будет отсвечивать и отвлекать меня, – сказал я, погрузившись в отголоски прошлого.

Сложное чувство, особое, хотя чем-то и похожее на то, когда я пытаюсь всмотреться в будущее. Но, смотря вперед, в качестве меры вещей, или точки отсчета я ставлю самого себя, примеряю то, как отразятся возможные события именно на мне. Будущее – оно мое будущее, или того, для кого я его смотрю.

И будущее приходит в виде нечётких образов, лишенных границ, начала и конца, «говорит» со мной на своём собственном языке – из которого я успел выучить всего несколько слов.

Прошлое же уже ничье, и этот психологический трюк не работает. Казалось бы, оно уже свершилось и стало неизменным, застыло, как муха в янтаре, но я сомневался и в этом. А то, в чём сомневаешься, работает очень плохо. То, что случилось полгода тому назад в «Комплексной Плоскости», подкосило во мне веру в реальность происходящего, а особенно в существование некоего конкретного прошлого. С другой стороны оно так же, как и будущее, связанно прочными нитями причин с настоящим и также существует его наиболее вероятная версия… что же, пусть она и будет «реальной». Если так можно говорить о прошлом.

Посмотрим на прошедшее с точки зрения какого-нибудь предмета. Вот тот оплавленный пистолет. Единственное оружие в этой выставке, что даже удивительно. Когда же он последний раз стрелял?

…Жара, нечеткий свет, в прицеле фигура в тёмной броне, плевок плазмы, свернутой в собственном пространстве, проходит мимо и попадает в выкрашенную в алый цвет трубу. Обычно на предприятиях что-то безопасное так не красят. Медленнее, медленнее… я мог и замедлить время. Почти кайф, смотреть, как застывают лица, а заряд перегретой плазмы ползет к своей цели. Взрыв. Какой же идиот стрелял из него! Я выпал из ощущения прошлого, которое воспринимал, как тот, кто держал пистолет в руках последним. По причине того, что волна раскаленного пара, или какой-то газ, что, в общем, при таких температурах одно и тоже, добрался до стрелка, обжигая ничем не прикрытые части тела и не давая ни единого шанса уйти из устроенной «удачным» попаданием пароварки. Не желая ощущать процесс сгорания или варки заживо, я вынырнул из несобственного воспоминания.

– Когда это произошло? – спросил я.

– Два стандартных корусантских дня и одиннадцать часов назад, – сказал Аболла. Он до сих пор не предложил нам сесть, воды, а тем более горячего кафа или иных удобств. Сам он тоже стоял, но его это, казалось, не напрягало.

– Здесь что-нибудь меняется с течением суток? – задал я вопрос.

– Ничего, – сказал арканианец.

– Жаль, – я вновь погрузился в свои ощущения. Тяжело шагать во времени назад, не зная ориентиров. Хотя – я же пришел сюда полчаса назад? Это вариант. Наблюдая самого себя со стороны, я едва смог сдержать смешок. Сопляк, коротко и небрежно подстриженный ровно настолько, чтобы без затруднения влезать в шлем гермокостюма, скалящийся и гримасничающий. Зеркальные очки в мощной оправе задвинуты на лоб, наушники плотно прилегают к голове, встроенная вентиляция облегчает их постоянное ношение. Пара тонких и неровных ниток шрамов пересекал горло, придавая мне совсем… нехороший вид. Ниже них начинались тяжелые даже на вид доспехи.

Подогнанные, модернизированные и перекрашенные матовой краской с тех пор, как я их знатно повредил в той проклятой шахте. На наплечнике две глубоких зарубки – след от удара, полученный на одном диком мире. Еще несколько мелких царапин. Второй наплечник я заменил вовсе. Вмятина-кратер от плазмы в нагруднике. Имитация – будто бы щит не сдержал пиковой нагрузки. Один только вид такой брони должен внушать любому, что ты хренов отморозок, расчленивший и поджаривший немало человек. Собственно говоря, это было близко к правде, но эта отметина была нанесена намеренно. Я уже так привык к этой тяжести, что без неё чувствовал себя некомфортно. Она надежно имитировала «родное» коррибанское тяготение.

Несоразмерно относительно массивным на вид, но в реальности относительно легким пластинам многослойной брони тонкие пальцы украшали несколько колец, целиком выточенных из драгоценных камней – выиграл в карты. Одно из них – скрытый чип данных с неавторизованной криптовалютой.

Головорез обыкновенный – я старательно поддерживал этот образ. Впрочем, арканианца это не смущало – он, судя по всему, постоянно общался с подобной публикой. Дождался ухода нашей группы – входа в обратном порядке. Полюбовался на группу криминалистов, действительно просеявших здесь каждую пылинку и просветивших различными специфичными приборами каждый квадратный сантиметр поверхности. А чуть ранее… найдя значимую точку в линиях судеб, я нырнул в видение, разворачивая его обратно, в привычное направление.

Согласно одной теории всё уже случилось и случилось так «давно», что само время – лишь следствие нашего ограниченного восприятия

Помещение, заполненное мраком – нет посетителей, и в свете нет нужды. Но мне не нужно, чтобы в прошлом здесь действительно было достаточно фотонов, - я хочу и могу видеть в любом мраке. Сила заменяет любые органы чувств, стоит только захотеть. Эта темнота – только иллюзия. Я включил возникший из ниоткуда в руке фонарик. Такой же ненастоящий, как и это прошлое. Откуда он взялся? – оттуда же, откуда и способность проходить сквозь стены. Иллюзия только для самого себя. Бесплотным духом витая в зале, я прошелся вдоль стен. Рассмотрел контейнер, постарался запомнить его в Силе. Время близко.

Тихий шум привлек мое внимание – в стене возникло тонкое отверстие, через которое внутрь стал поступать плотный дым или туман, заволакивая все в помещении. Окон в нем не было, и неясно было то, как грабители собирались проникнуть внутрь. Непосредственно через стену? Я подлетел к стене и завис напротив отверстия, через которое проникал дым. С каждым разом, когда я путешествовал своим разумом в прошлом или настоящем, я контролировал себя и свои возможности всё лучше. Я мог ходить по стенам или потолку, если бы того захотел, или, как мне больше нравилось, летал в некой невесомости.

Как во сне, но сон этот был отчасти какой-то страницей реальности. Или реальность – сама сон?

Отверстие расширилось – через него внутрь проникли несколько маленьких роботов - самонаводящихся мин на тонких паучьих лапках. Они, очевидно точно зная, где расположены голокамеры, взобрались по стенам и, добравшись до нужных мест, уничтожили их направленными взрывами. Я улыбнулся и вылетел за пределы музея на улицу, прямо через толстенную стену. Её бурили плазменным резаком, закрепленным рамкой на стене. Рядом в вечном полумраке улиц Шаддаа зависли пара спидеров с открытым верхом, прикрытых лишь силовым полем.

Я присмотрелся к пассажирам и постарался запомнить их внешность. Один человек на вид, но с абсолютно белыми волосами, хорошо вооруженный и в легком бронежилете. Лицо было скрыто маской. Остальные трое – какие-то рептилии с приплюснутыми мордами и шестипалыми конечностями. Таких я раньше не видел. Постарался запомнить модель спидеров и различные мелочи. Потратил на это уйму времени, но внезапно почувствовал, что уже теряю четкость видения. Очнулся я на всё том же полу.

Рядом сидела Нейла и вытирала мое лицо салфеткой. Использованный шприц-капсула валялся рядом.

– Я что, вырубился? – спросил я её, с трудом прокачивая воздух через легкие.

– Он ещё спрашивает! – воскликнула она. – Ты отключился и упал. Сердцебиение едва не остановилось! Пришлось колоть тебе стимуляторы, но на них ты тоже отреагировал не сразу.

– А… понятно, – вяло кивнул я. Значит, я мог умереть. Было бы глупо сделать это сейчас.

Я медленно встал. Перед глазами замерцали звездочки, и я едва вновь не потерял сознание ещё раз, но меня поймал Травер. Опёрся о стену.

– Я буду не прочь, если кто-нибудь принесет что-нибудь сладкое и калорийное, – сказал я.

– Надеюсь, эти драматичные действия имели смысл, – сказал Аболла.

– Я могу описать тех, кто вскрыл стену. Кстати, как так вышло, что её уже заделали и причем так, что я не вижу даже следов плазменной резки?

– Не люблю беспорядок. Так, кто это был?

Пока я описывал рептилий, Аболла всё сильнее мрачнел.

– Вероятнее всего этого контейнера уже нет на Шаддаа, учитывая, кто его украл, – решил он.

– Какая ирония, эчани помогает обокрасть арканианца. Никакой благодарности. – Позлорадствовал Травер, имея в виду того белоголового.

– Как давно они появились? – спросил я, имея в виду эчани.

– Три тысячи лет назад. Вернее, были созданы, а не появились, – ответил Аболла.

– Благодарность? Не много ли ты от них требуешь? – удивился я. – Учитывая, что ваши модификации не коснулись самого важного – интеллектуальных способностей и продолжительности жизни.

– Зачем подвиду человека, созданному в качестве воинов, иначе говоря, как расходный материал лишний интеллект? Он немного выше среднего, но и только, – возразил Аболла. – Так и лишние годы, после прохождения пика физических возможностей им тоже без надобности. Идеально было бы наступление смерти сразу после окончания военной службы, но старение настроить не так просто.

– Возможно это так, – улыбнулся я. – Но на их месте я бы отблагодарил создателей так, как подсказывает сделанная модификация. Удивительно, что ваш вид ещё существует в Галактике.

– Боевых дроидов подходящего качества тогда ещё не было, поэтому для войны были созданы биологические машины. Но эти машины не склонны воевать ради самой войны – в их мышление были встроены защитные механизмы. Верность, послушание, уважение данных клятв и обещаний. Заведомо нерациональное поведение... Не так конкретно, разумеется, но развитый коллективизм. Даже крайняя стайность и низкая самодостаточность этому способствуют. Но их давно списали, и теперь они промышляют наемничеством и службой в войсках по всей галактике.

– С тех пор они несколько изменились, – заметил я.

– Естественный отбор не способствует закреплению этих искусственно привитых качеств свыше определенной полезной дозы, вот они и дрейфуют обратно к человеческой психологии, – презрительно сказал Нар Аболла. – Да и та культура, которую они построили вокруг своих гипертрофированных животных чувств, весьма любопытно интерпретировала их генетически заложенные модели поведения. Хотя она кажется странной, но это было предсказуемо, как и, в общем-то, всё их поведение. Низкое генетическое разнообразие только облегчает его анализ. Одни из самых предсказуемых существ в галактике.

– Из-за этого они так похожи друг на друга? – спросил я.

– Это очевидно. В какой-то мере все они почти родственники, и инбридинг исключается только генной коррекцией, поскольку тут не поможет даже изначальная чистота генома. Изначально это был небольшой проект по созданию генетически видоизмененных солдат. И никто не предполагал, что со временем они займут звездную систему.

– Так, что насчет контейнера? – спросил раздраженный Травер.

Мы оглянулись на него с Аболлой синхронно.

– Его уже скорее всего не найти, – сказал арканианец. – можете быть свободны.

– Он здесь, – возразил я.

– Где «здесь»? – переспросил Аболла.

– В этом мире, – я попробовал на вкус сказанное, оценил смысл, истинность сказанного. Слова – неточный способ передать набор ощущений. – Да, в этом мире. Конкретно, на Нар-Шаддаа.

– Навигатор всё сильнее удивляет меня. Удивит меня еще раз, и получит свой маршрут, – сообщил Аболла.

Я уже начал задумываться, стоил ли он того, но в глубине души я осознавал, что мне этот маршрут нужен как ничто другое. Это не безделушка вроде тех же колец на моей руке. Но даже они приятно грели душу всякий раз, когда я вспоминал лица их проигравших.

Но Аболла знал обо мне слишком много, и сотрудничать с ним дальше - опасно. Чересчур, но я ничего с этим не мог сделать. Что случится, если прямо сейчас я сверну ему шею? Она не выглядит прочной. Такие хрупкие позвонки… Наверное, не стоит – будет только хуже. Пока. Потом можно будет подумать об этом еще раз.

– Ты можешь это найти? – спросил он меня еще раз, видимо не понимая, куда уткнулся мой задумчивый взгляд.

– Это может выглядеть странно, но мне нужен кусок постамента, на котором стоял твой сосуд.

– Он металлический, – сказал Аболла.

– Тогда мне ещё нужен плазменный резак, – пожал плечами я.

– Я не позволю ломать тут…

– Это не проблема, – сказал я, отщелкивая наруч. Блеснуло спрятанное в нем лезвие, загудел виброгенератор. Не обращая внимания на собиравшегося что-то возразить Аболлу, я вырезал из постамента кусок металла. Активные наушники подавили дикий звук распарываемого металла до приемлемого, но, судя по лицам остальных, это действительно было неприятно.

– Вы не должны были проносить сюда оружие! – заявил арканианец. На его лице застыла гримаса, как от зубной боли.

– Какая глупость, – сказала Нейла. – Настоящий воин сам по себе оружие.

– Вы нарушаете условия соглашения!

– Условия соглашения заключались в том, что мы проходим досмотр и сдаём все, что находит твой дроид-ищейка. Вроде бы все? – заявил капитан. – Во всяком случае, я так думал.

Вооружен был не только я. Но ни у кого из нас не было щитов, поэтому снимать мою броню от меня не потребовали. Может, арканианец не так умен, как кажется? Или он ясно понимает, что нам не выгодно нападать на него, и пользуется своим положением. Да и любой охранный дроид мог перестрелять нас, как уток. Я не был в силах прочитать его мысли или намерения. Хотя это у меня и так редко удается.

– Нужен спидер, – сказал Травер. Затем, подумав, добавил. – Два. Желательно скоростные и с возможностью быстро их покинуть при необходимости. Один сюда, другой к кораблю – забрать остальную команду. Время не ждёт.

– Если капитан Травер Последний разобьёт – платить будет он, – предупредил Аболла. – Но мне не понятно, как это – он указал на небольшой, весь в заусеницах острый кусок металла – может помочь навигатору найти контейнер.

– Предоставь это мне, – ответил я.

– Я настаиваю на том, чтобы навигатор бросил поиски этого контейнера, – вдруг совершено неожиданно сказал Аболла.

– Так он тебе нужен, или нет? – спросил его капитан.

– Нужен, разумеется. Но учитывая вновь вскрывшиеся обстоятельства, я бы предпочел, чтобы его не связывали с моим именем.

– Тогда мы будем действовать как самостоятельный отряд. Учитывая, что этот предмет может быть весьма ценным, мы могли бы заинтересоваться его похищением у известного коллекционера и решить его перехватить, – предложил Травер.

– Вам так нужен этот маршрут? – спросил нас Аболла кисло.

– Разумеется. Цену ты озвучил, – ответил я за капитана.

– Но вы должны сделать так, чтобы ваши действия не связали с моим именем. Учитывая потрясающую компетентность команды «Счастливой шлюхи», я в этом сомневаюсь. К вашему счастью я уже просчитал возможность такой ситуации и создал для неё необходимую легенду.

– Даже так? – спросил его капитан.

Я, в это время, взяв руки сколотую с подставки пластину, старался определить, в какой стороне расположено то, что раньше стояло на подставке, частью которой являлся этот осколок. Магическое мышление? Ассоциации, не имеющие рациональной основы? Плевать – это работает!

– …А информацию купили у эксперта, который проводил криминологическую экспертизу, – завершил инструктаж арканианец. – Вот здесь более точные данные, причем собранные и представленные так, что должны создать впечатление о стороннем источнике информации. – Отдал капитану инфочип Аболла.

– Я нашел направление. Но вот беда, оно не учитывает кривизны поверхности планеты. Но ничего, разберусь. Нелинейная геометрия искаженного пространства это то, в чем я варюсь постоянно, – объявил я.

– А навигатор прослушал всё, что я сказал? – спросил меня арканианец.

– Ты же сам сказал, насколько мы компетентны. Если бы я торговал гробами, люди жили бы вечно. Поэтому мне это и не сильно нужно, – ответил я ему, с большим удовольствием наблюдая невообразимую реакцию этого сверхлогичного существа.

– Мы не будем терять время, – сказал Травер.

– Я уже распорядился предоставить вам два отличных спортивных спидера. Немного доработанных для комфортного перемещения по Шаддаа. Ключи будут в салоне, – сказал Аболла. Я правда, так и не понял, когда он это успел сделать.

– Поторопимся, – сказал я.

Мы забрали свое оружие и сели в предоставленный арканианцем летательный аппарат.

– Чем ты его так вывел из себя? – спросила меня Нейла.

– Это так не понятно? – спросил я.

– Вы говорили не на основном, – ответила она.

– Я и не заметил, – удивился я. – Скорее всего я перешел на алсаканский. Бывает такое со мной – плавно съезжаю на язык собеседника.

– Это был не алсаканский. – возразил Травер. – Возможно, ты заговорил на его родном языке. Только так я могу объяснить то, что отразилось на его лице.

– У меня своеобразное отношение к иноземным диалектам, – пожал я плечами. – Я указал на то, что он обычный умник, а вовсе не мудрец. Это его и взбесило. Аболла, несмотря на свое стремление к чистому разуму и знанию, не замутненному предрассудками, сам подвержен сильнейшим иллюзиям и заблуждениям относительно ценности его существа и самосознания для мира. Единственное, для чего они ценны – только та функция, которую исполняет его «Я». И только в них и рождается то, что зовется смыслом. И любые мотивации к действию.

Его истинное биологическое «назначение» и единый источник мотивации заключен всего лишь в продолжении своего рода. Как и моё в целом-то, – хмыкнул я. – То, что им, как и любым «разумным существом» движет – эгоизм, тщеславие и стремление к счастью. И удовлетворение последнего он видит в самосовершенствовании, в избавлении от несчастья и всякого страдания, порожденного несовершенством мира, глупостью, как он ее видит. И его народ, вооружившись рациональным знанием, с помощью науки и техники перешел в наступление на несовершенную природу и подчиняет ее своей воле. На благо отдельных лиц и всего своего вида.

Я не против таких действий и всецело нахожу их разумными. Но я понимаю настоящий смысл произнесенного слова - «разумный». Это иллюзия, такая же, как и слова «добро», «зло», «глупость». Они рождены только в его голове. Или даже только в моей.

В этом не больше и не меньше смысла, чем в занятии спортом, алкоголизме или сочинении великолепной симфонии, чьи звуки задевают сами струны «души». В конечном итоге всё это химия. Само деление поступков любых органических тел на разумные и нет, осмысленные и нет – не несет в себе никакого смысла. Кроме придуманного нами, разумеется.

– Как ты можешь жить, имея такие убеждения? – спросила меня Нейла. Она смотрела на меня, как на калеку.

– Так же как и все, – пожал плечами я. – Раз абсолютно все лишено какого бы то ни было смысла, не созданного моим же «Я», и мне не выйти за пределы этой тюрьмы, то почему бы не придумать какой-нибудь смысл? Признание мира таким, какой он есть, не скованного моим эгоистичным его ощущением, не обязывает меня лечь и умереть, осознав тленность бытия. Я все равно буду при этом страдать, и мой инстинкт самосохранения – не то, что я могу отключить, как назойливую мелодию, проигрываемую плеером. Он всегда давит на меня.

– Возможно, Ивендо также как и ты уверен в бессмысленности своей жизни? – сказала она.

– Совершенно верно, – серьезно кивнул я. – Но он заполняет пустоту не простыми примитивными радостями первобытного человека или же их суррогатами как я. Лейтенант получает от наркотиков непосредственное чувство удовольствия, избегая при этом и малой зависимости от внешнего мира. К добру ли это или нет – я не знаю, но это его выбор.

– Ты также несчастлив?

– Нет, – улыбнулся я. – если я могу получать от чего-то наслаждение, почему бы это не делать? Даже понимая, почему оно возникает. Радость нового знания, чего-то удивительного или эстетически приятного. Я, как и все устроен таким образом, что наслаждаюсь при наличии контраста и в малой степени самим состоянием. Нечто длительное и однообразное вызывает у меня лишь равнодушие. И наблюдать за изменениями лишь ради них самих уже приятно. Поэтому у меня всегда будет то, что вызовет у меня чувство удовлетворения и минутного счастья.

– Лучше будет, если ты сосредоточишь свои интеллектуальные усилия на конкретной задаче. Мы уже долетели до первой указанной тобой точки, – сказал Травер, с кислым видом слушающий мою философскую болтовню.

– Как скажешь, – ответил я.

Я не сказал им, что подобного мнения придерживались и джедаи, но обосновывая так несостоятельность эгоизма и отказываясь от своего «Я», как чего-то в корне лишенного смысла. Для них «Я» - иллюзия, набор воспоминаний в хаосе абстрактных понятий, не имеющих никакой ценности. Дхарма. В отличие от некой всеобщей гармонии и Силы. Даже обычное сострадание для них продукт эгоизма, а истинное сострадание нечто приходящее в отсутствии «Я». Высшая форма любви – любовь ко всем живому и чувствующему одновременно. Может я и делал из их книжек, которые мне скинул как-то Реван, свои собственные выводы, но подчеркивать логические ошибки мне надоело уже через пару дней. Извращенцы, что сказать.

Я указывал команде путь в переплетении воздушных трасс, закрытых от света звезд, солнца и от любых иных источников света, кроме немногочисленных окон мириадов небоскребов, чьи пики смыкались высоко над головой. Находить путь в переплетении небоскребов - занятие не очень-то отличное от того, которым я обычно занимался в штурманской рубке.

– Это здесь, – я указал на небоскреб на карте по курсу.

По дороге я описал тех странных рептилий, которые похитили у коллекционера невероятно безобидных предметов его контейнер. Даже предполагать не буду, что он в нем заморозил – но точно не недоеденную пиццу.

– Ваше ясновидство может сказать, где они конкретно и сколько этих похитителей на месте? – ехидно спросил меня капитан.

– Немного. Они где-то в глубине.

– Ясно, – по комлинку отозвался Кейн. – Значит, я беру повторитель, и мы вламываемся и устраиваем кровавую баню?

– У тебя много достоинств, парень, – прокашлялся Ивендо. – Напористость там, физическая сила… но воображение не входит в этот список.

– Хатт возьми! А что ты предлагаешь? Вежливо постучаться и сказать: «Уважаемые, не против ли безвозмездно вернуть украденное, а?» – возмутился Кейн.

– Почему бы нет? – предложил Травер. – Мы же не пираты, а контрабандисты, деловые люди, можем и договориться.

– С помощью доброго слова и бластера можно добиться большего, чем с помощью одного доброго слова, – заметил я.

– Так мне тащить повторитель или нет? – спросил Кейн.

– Это жилой сектор, – сказал капитан. – Такой шаг вряд ли оценят местные, кто бы там ни был их крышей. За стрельбу нас там по головке не погладят точно… Но то, что ты взял с собой повторитель – это конечно хорошо.

– Так бы сразу и сказал, – через пару секунд Кейн сказал – Я оставлю его в той здоровенной коробке от печенья, если будет нужен – он там. Ну, того, в такой тёмной глазури. Только туда вошел…

– Я с Олегом пойду первым. Так уж и быть поговорим. Но остальные идите за нами, с пушками наготове.

Местные даже в съемной жилплощади жили по принципу мой дом – моя крепость. Одна из причин, почему на Нар-Шаддаа по ночам вне небоскребов так темно – мало окон. Окна это дыры в периметре безопасности.

– Тихо, – сказал Травер. Мы почти долетели.

Аэроспидер залетел на парковку. Я сразу же оценил способы быстро добраться до машины из разных точек, если придется быстро отступать.

Попасть в жилой блок, в котором расположились похитители, было непросто. Мало того, что просителей пускали только по приглашению, и предварительно обыскав на предмет излишне тяжелого оружия, не предназначенного для самообороны, так путь ещё преграждало несколько дверей-шлюзов и турелей, расположенных там, где в более цивилизованных местах были только голокамеры. Штурм отменялся.

Капитан, воспользовавшись локальной связью, с места метрдотеля набрал номер номера, который я вычислил подбором – задаешь себе вопросы, прибираешь цифры, крутишь их в уме, словно барабан револьвера с одним-единственным вложенным патроном. Чувствуешь ответ Силы. Центр тяжести смещен – смещено и восприятие. Ничем это не отличается от поиска гиперпространственных координат. Метод слегка неконкретен, но со временем и при должном усердии можно подобрать так даже длинный код. Никакой разницы с тем, чтобы предсказать место попадания заряда плазмы или предельно точно стрелять самому.

Небольшая сумма смазала шестерни и сделала метрдотеля сговорчивее, и он дал нам связь.

– Кто там? – на той стороне спросил сухой голос. Ответил далеко не сразу.

– Мы по поводу контейнера. Цилиндрического такого, – сказал капитан.

Тишина надолго сковала собеседника. Или там отключили микрофон.

– Что вам нужно? – непонятным тоном на плохом основном спросили капитана.

– Есть разговор.

– Сколько вас?

– Четверо.

– Так не пойдет.

– Трое, – уступил на шаг Травер. – Меньше не вариант.

– Идёт. Подымайтесь и без фокусов.

Тип, отвечавший за проходную, на мой пистолет смотрел долго, но все же счёл пистолетом, а не чем-то иным. Я, оценив существующий модельный ряд и не найдя ничего, что подходило бы именно мне с моим даром к предвидению, давно уже сделал себе новый обрез из огневого модуля тяжелого бластера. Зря я, что ли, физику плазмы и гиперпространства изучаю? Небольшая программа управления, примитивная система энергопитания. Система охлаждения была упрощена до безобразия. Стабилизирующий участок укорочен. Технически при весе в три килограмма это оставалось пистолетом. Даже относительно компактным – почти брусок металла по плотности. Механический прицел и такой же механический спуск довершали дело. Оружие специально было сделано так, чтобы выглядеть скромно, не привлекая к себе внимания.

Нас, обшарив, пропустили внутрь, предварительно записав паспортные и биометрические данные. Достаточно надёжный способ предотвратить дурное поведение.

С тихим гулом гравилифт, оснащенный системой компенсации, начал поднимать меня, Травера и Кейна, всё же оставившего свою любимую игрушку на попечение Ивендо с Нейлой, к уровню, на котором расположились воры.

Я машинально проверил оружие. Оба меча – большой и малый. Включил самоконтроль щита. Жаль, что это нужно делать вручную, или, копаясь в ворохе вкладок в моих очках – я так и не смог настроить полноценный нейроинтерфейс. Столько ценного времени теряется на этих настройках и переключениях, все эти кнопки, иконки... Щит, как я и ожидал, полностью заряжен и готов принять заряд плазмы в любое время. Он всегда эмитирует чувствительное поле искажения, готовое отреагировать на угрозу. Из-за него я получал годовую дозу радиации в три раза большую, чем, если бы просто шарился по машинному отделению и ковырялся в старом фонящем дерьме, или агрегатах, извлеченных из реактора «Шлюхи».

Поэтому одна из важнейших задач вентиляции в системе жизнеобеспечения – удаление радионуклидов из воздуха и радиационный контроль. Онкологии, как и большинство разумных я не боялся. Мало того, что саркома диагностировалась на ранних стадиях, так и лечилась без каких-либо проблем. Ивендо у себя находил её более пяти раз – по земным меркам у него было куда больше девяти жизней. Но он-то вообще, как боевой офицер, часто бывающий под огнем и потоками различных излучений, мог конкурировать с чернобыльскими пожарными по эффективной поглощенной дозе. Или с солдатами, работавшими на крыше реакторного зала четвертого энергоблока ЧАЭС. За всю военную карьеру, разумеется.

– Мандражируешь? – спросил меня Кейн.

– Нет, – соврал я.

– Да ладно, – сказал он.

Мне отчаянно хотелось скрыться не только за зеркалами линз, но и надеть шлем и тяжелые латные перчатки, но это бы точно не заявило о наших добрых намерениях.

На перчатках была глубокая зарубка, как и почти все следы на моей броне – напоминание об одном-единственном бое, где меня серьезно зажали, и в котором броня спасла мне жизнь. Если бы не перчатка, то ходил бы я как вся семейка Скайокеров по мужской линии – с протезом. Но только действительно тяжелая и дорогая броня могла защищать от виброоружия, причем только от скользящих ударов. Неудивительно, что многие пренебрегали ей совсем. Зря, на мой взгляд.

– Немного, – склонил я голову на бок.

– Успокойтесь. У меня нет намерения устраивать потасовку, – сказал Травер. – Я постараюсь убедить их передать предмет мне. Если у меня не получится, мы мирно покинем их номер и откажемся от этой затеи.

– Да-да, так оно и будет… прямо какой-то глас рассудка, – в наушниках раздался голос Ивендо. Пилот всегда был на связи. – С тобой становится невозможно вести дела, такое ощущение, что ты живешь в реальном мире.

– Не все, как ты возвращаются в него только тогда, когда заканчиваются запасы дури, – сказал Кейн.

– Дурь тут ни при чем, – сказал я. – Мне, к примеру, она и не нужна, чтобы осознавать абсурдность происходящего.

– Ни хера не вижу здесь абсурдного, – прогудел Кейн.

– Одни проходимцы собираются убедить вернуть украденное другими у одного сомнительного коллекционера и отнюдь не из альтруистичных соображений. Причем, заметь, он подбирает на это дело не профессиональных наемников и не обращается в местные коллегии. Теперь учтем характер нанимателя и то, что он очень не хочет, чтобы его имя было связано с этой штуковиной. И никто, повторяюсь, никто ни разу не сказал, что в этом есть нечто подозрительное. И тут мне говорят о каком-то реальном мире. Вы серьёзно? – удивился я.

– Это выглядит действительно странно, но только если не знать, как мыслят арканианцы и как функционируют на Аркании правоохранительные органы, – сказал Ивендо.

– Действительно. Как? – спросил я его по комлинку.

– Как частная организация, требующая страховых взносов. Чем более ты крупная шишка и чем больше у тебя собственности, тем выше взносы. А если за твою голову награда, то и цена соответствующая.

– То есть копы стригут деньги, как они это и всегда делают, но только официально? – восхитился подобной рациональности Кейн.

– Именно так, – подтвердил Ивендо. – У них там все частное – и полиция не исключение. Вообще государство это такая корпорация, оказывающая всякие услуги своим гражданам.

– Звучит разумно, – сказал я, хотя сам давно уже не мог понять, где находится разумное, где безумное и самое главное – где между ними пролегает граница.

– Ага, если у тебя есть деньги, – хмыкнул Ивендо. – В противном случае если где-нибудь в Адаскаграде тебя ограбят и вскроют ножом, как консервную банку, хулиганов разыскивать будут тоже так же вяло, как и лечить по государственной страховке. Если повезет ещё выжить – вовсе не благодаря этой страховке.

– Еще один способ создать неравенство и продемонстрировать инородцам их место, – сказала Нейла. – В этом их слабость это их неистребимое позерство… И они очень не любят брать в руки оружие.

– Это тоже разумно. Убить же могут, – ухмыльнулся я, проверив, хорошо ли размыкаются кольца, удерживающие клинки.

Я постарался очистить голову от множества посторонних мыслей. Все они мешали сосредоточиться на главном – чувстве опасности. Сверхточный прибор – моя пятая точка отчего-то плохо работала, когда противоположная ей голова забита мыслями. Связь необычная, но функциональная. Трудно оценить угрозу от того, кого даже не знаешь, если одновременно думаешь о том, как оно - вносить страховые взносы за охрану правопорядка или о том, сколько же лет этому строению. Серый неизвестный мне композит стен был таким возможно не из-за окраски - эти стены мыли редко и никогда тщательно. Повсюду на них были нанесены граффити, часть из них поблекла, многие были закрашены, а поверх них были нанесены новые несчетные слои краски. В стенах пушечными портами виднелись лишь двери-гильотины, через равные промежутки отделявшие апартаменты от широкого коридора. Над ними крупными символами ауребеша были нанесены номера. Встречались также торговые автоматы, выглядевшие прочными и такими же элегантными, как железная дева, закусочные, распространявшие аппетитные запахи, и иные заведения. Немногочисленные прохожие обходили нас стороной в той же мере, в который избегали их и мы.

Но несколько из встреченных нами прохожих не стали избегать контакта. Травер замедлил шаг, чтобы не столкнуться лбами с инопланетчиками. Никто с ударением на «И». Плоские, покрытые грубой кожей лица, не способны к передаче эмоций. Во всяком случае, людям – слишком малоподвижной была их грубая шкура. И оружие, очень много оружия, предназначенного совсем не для самообороны. Один из бандитов сжимал в руках длинный силовой посох, пока не активированный и не окруженный по концам электрическим сиянием – удар его концом мог с лёгкостью раздробить мои доспехи и внутренности или, выставленный на минимальную мощность, оглушить. Дорогая и опасная вещь.

– Вы. Какое у вас тут дело? – спросил он грубо. Или она. Или оно, кто знает, добрая часть видов в Галактике не были заключены в двуполую парадигму. Но от это разумного ощутимо веяло угрозой.

– Деловые переговоры, – сказал Травер мирным тоном.

– Я вас не знаю. Держите себя в рамках, – он показал на нас пальцами, затем указал ими на свои глаза. Травер кивнул. Затем никто ушли.

Камеры тут были повсюду. Живущие в этом термитнике должны были чувствовать себя в полной безопасности, несмотря на то, что это была всё-таки Нар-Шаддаа. Многие ни разу не бывавшие на Луне контрабандистов утверждают, что поголовно все её жители преступники или если еще ими не стали, то это дело времени. Может это и так, но даже преступникам надо есть, пользоваться услугами связи, они ходят в бары и даже кинотеатры. И в процессе этого им не хочется получить локоть стали или заряд плазмы в спину. Кроме того, само понятие «преступление» зависит от наличия законов. Преступники получают свою прибыль, занимаясь неразрешенными формами бизнеса, соответственно при отсутствии законов преступлений также не существует. Как и преступников. Любопытная логика.

Несмотря на то, что многие наивные и уверяли, будто бы здесь собрались головорезы с половины Галактики, но что им в действительности делать в одном месте? Убийцам резать друг друга? Ворам красть у других воров? Ведь, чтобы зарабатывать преступникам – им нужны жертвы, законопослушные граждане. И потому, подобно тому, как куча щебня, вываленная из самосвала, стремится к пирамидальной форме, здесь естественным образом формировалось нечто напоминающее государство. Какой-то порядок.

В общем, здесь жили, работали, торговали своим временем, кровью и телами так же, как и в любом ином месте в галактике. Если ты не нарываешься, имеешь связи, крышу, свою собственную не протекшую крышу и проявляешь разумную осторожность, не разгуливая в кварталах, где живут скрывающиеся от галактического правосудия самые тёмные личности, то жизнь на Шаддаа относительно безопасна. Но следует помнить – здесь царит форменная анархия – каждая община, или достаточно крупное объединение разумных никак не преследует своих членов вплоть до тех пор, пока они не создают проблем кому-то внутри неё самой. И только внутри неё.

Таким образом, законы же, если неписаные правила поведения и можно было так назвать, здесь были, как правило, релятивистскими. Принцип был прост - если ты насолил кому-то, а этот кто-то не находился в это время под чьей-то защитой, то пусть потерпевший сам и восстанавливает справедливость. Как может, и как умеет. А за «защиту» эту надо было платить, и ей было плевать на происходящее за границами её влияния.

Поэтому в местной кантине можно спокойно поболтать и выпить с пиратами, которые ограбят тебя через несколько суток в другом секторе галактики, а затем сделают твоё тело космическим. И вовсе не в эзотерическом значении слова.

Но будучи одиночками, не имеющими ничьего покровительства, и разгуливая на чужой территории, следовало вести себя предельно осторожно. Но Травер, как никто другой, имел представление о том, как здесь себя нужно вести.

Мы остановились у номера, в котором обитали воры и находился интересующий нас предмет. Вещь.

Я осмотрел разъем для пропуска. Над ним в коридор пялилась голокамера и сканер сетчатки или ещё чего-то, что бывает только у ксеносов. Под ними расположилась антивандальная клавиатура. Я вдохнул воздух, провел рукой над ней – на эти клавиши никто не нажимал более двух суток. Никто не выходил и не входил уже давно.

Травер, оттеснив меня в сторону, нажал кнопку вызова.

ПРИМЕЧАНИЯ

[1] Формикарий (лат. Formicarium) — сооружение для содержания муравьёв или искусственный муравейник.

[2] Г. Ф. Лавкрафт. Всё предложение – прямая цитата. Не претендую.

Отсылку на Носова и прочую менее важную мелочь не указал, думаю, нашли.