Прием Чаплина

Глава 1

Дубовая — одаренная ведунья.

Иван Николаевич Терн — городской журналист.

Никодим Прокофьевич Горт — закрытый землевладелец, вдовец.

Арсений Горт — старший сын Никодимк Прокофьевича. Будущий наследник.

Василий Горт — средний сын в семье Гортов. Будущий купец.

Федор Горт — младший сын в семье Гортов.

Сьюзи — племянница Никодима Прокофьевича Горта. Живёт в столице с семьей.

Черноволос — полноправный маг, аристократ.

Мужчина в дорогом по местном меркам фраке поежился и глянул на седую женщину, что сидела на лавке у дома.

— Мерзко как, — произнес он, присаживаясь рядом. — Туман этот еще…

— Последний туман перед посевной, — спокойно ответила та.

— Откуда знаете, что последний? — нахмурился он и передернул плечами.

Женщина выразительно взглянула на него и тот хмыкнул.

— Что? У ведьм свои приемы?

— Еще раз ведьмой назовешь — мочиться кровью до осени будешь, — спокойно ответила она и взглянула на улицу, где во дворах уже собирался народ.

— А как мне вас называть? — спросил мужчина. — Имени мне вашего так и не сказали. Сказали, вы — «Дубовая». А что и почему, не сказали.

— Ну и зови Дубовой.

— Но вы ведь ведьма… — произнес городской хлыщ и тут же осекся от недоброго взгляда собеседницы.

— Ведунья.

— Ведунья?

— Ведунья, — кивнула та, продолжая смотреть за едва различимой суетой в соседних дворах.

— А в чем разница?

— Мы со смертью дел не имеем. Грех на душу не берем, — спокойно ответила она.

— Вот как… И… все?

— А тебе еще что-то надо? — хмыкнула Дубовая.

— Нет, просто… я не силен в сельских магических искусствах, — пожал плечами он.

— Тебя-то как звать? — спросила женщина. — Привели уже ночью, сразу спать улегся.

— Иван Николаевич Терн. Я из газеты городской. Максим Никифорович договорился с Гортом, чтобы мне ритуал плодородия показали. Хотим местный справочник ритуалов и верований выпустить.

— Никодим Прокофьевич, значит, с чиновничьими дела имеет, — задумчиво произнесла ведунья.

— Никодим… Кто?

— Горт. Никодим Прокофьевич Горт.

— А, простите, — усмехнулся мужчина. — Нет, просто его сестра у нас в редакции работает. Договорились вроде бы как… Я уж не в курсе, о чем.

— Понятно, — кивнула ведьма.

В этот момент на другом конце села раздался мелодичный женский голос:

— За тума-а-а-аном ничяго не ви-и-и-идно…

Мужчина, несмотря на то, что ещё недавно ежился от холода, выпрямился и посмотрел в ту сторону.

— Началось?

Ведунья поднялась, за ней поспешил и мужчина. Он направился к калитке деревенского дома, но Дубовая его тут же остановила:

— Калитку не трожь!

— А? Почему?

— Нельзя. До нас дойдут — тогда можно.

Мужчина нахмурился, поглядел вокруг и в тумане заметил соседей, что, уже нарядившись в традиционные наряды, стояли у калиток и терпеливо ждали.

Высунув голову над забором, журналист из города взглянул по улице, в сторону пения, в котором уже добавилось несколько голосов. Не обращая внимания на недовольное сопение ведуньи за спиной, он напрягал зрение, пытаясь разглядеть, что там происходит.

— Уймись! Подойдут — все увидишь, — наконец не выдержала ведьма.

— Почему в тумане? Почему на рассвете?

— Потому что днем иль ночью тумана нет, — буркнула женщина. — А туман — так по преданиям заведено. Из тумана все вышло, все туманом во конце времен и станет.

Мужчина засунул голову обратно, задумчиво взглянул на женщину и, тяжело вздохнув, встал рядом с ней.

— Ты с Марьей приехал? — спросила меж тем ведьма, чтобы отвлечь его от мыслей о «непристойном», по местным меркам, поведении.

— Марией Прокофьевной? — взглянул на нее Иван Николаевич. — Да, мы с ней приехали. Она с дочерью, а у них в доме даже лечь негде. Вот меня к вам и поселили. У вас неплохой дом, кстати. Ухоженный. Так и не скажешь, что там ведунья живет.

— Не живет там ведунья, — вздохнула Дубовая. — Я тоже пришлая, с юга. А дом этот гостевой выходит. Вдова бездетная там жила. Дом славный, но себе никто не взял и не заселился.

— Почему?

— Плохой смертью умерла. Дурной след на семействе будет.

Терн задумчиво глянул на ведунью, а затем на появившихся в тумане людей. Протяжную песню пело уже несколько десятков голосов. Впереди шел мужчина с наголо бритой головой в красной рубахе и красных штанах. Справа от него шел высокий широкоплечий парень в синем халате, подпоясанный белым поясом. Слева парень помладше в зеленом жилете на голое тело и коротких зеленых шортах. За их спинами виднелся самый младший из передней делегации — парнишка лет шестнадцати, одетый в подобие мантии из серого материала. На голове у него был венок из кленовых веточек. Причем сложен был так, что листья были один к одному, образуя подобие короны из листьев. В руках у него была пара веток, которые он нес над головой.

— Они братья что ли? — задумчиво спросил журналист.

— Семья. В красном — Никодим Прокофьевич Горт. Справа старший сын — Арсений. Мудрый муж выйдет. Учится исправно, хоть и слаб на дело. Больно долго думает. Слева — средний сын Василий. Тот еще заноза. На месте не сидит, постоянно за все хватается, да до конца не доводит. За спинами их — младший Федька. Этот как в былинах старых. Старший был умен и статен, средний был и так и сяк, ну а младший был совсем дурак.

— Он убогий что ли?

— Нет, но дел путевых за ним не помню. Все у него как-то… Из рук валится. Хотя видно, что старается.

— А зачем ему веники в руках? Это для бани? Они какие-то странные…

— Ветви, — недовольно буркнула ведунья. — Ветви это кленовые, а сам он прародитель Животь.

— Это какой-то бог? — не унимался журналист.

Дубовая тяжело вздохнула, недобро глянула на собеседника и молча направилась к калитке. Процессия из трех сыновей и отца семейства прошла их калитку. Терн хотел было выйти за женщиной, но та остановилась, пропуская всех людей. В итоге, они оказались в конце уже собравшейся толпы, растянувшейся в колонну.

— А почему мы в конце встали? — вполголоса спросил мужчина.

Тут к ним обернулась женщина и молча кивнула ведьме, а затем с улыбкой и журналисту.

— Здравствуйте, Мария Прокофьевна, — кивнул Иван Николаевич.

Женщина взглянула на ведунью и с виноватым выражением лица одними губами произнесла: «Прости меня».

Дубовая недовольно сморщилась, глянула на журналиста, снова на сестру Горта и молча показала ей кулак, после чего та отвернулась.

— Вы знакомы, да? — догадался журналист.

— С тех времен, как мать ее разродилась, — буркнула ведунья.

— Мать ее раз… Погодите, сколько вам лет?

Ведьма молча зыркнула на идущего рядом городского хлыща, что выбивался из местного колорита традиционных рубах и сорочек.

— Понял… извините, — пробурчал он.

Процессия тем временем вышла из села и направилась на небольшую поляну, где находилось приметное место — два огромных валуна. Один стоял вертикально, возвышаясь над поляной на три метра. Второй, точно такого же размера, лежал на земле, образуя площадку перед ним. У стыка вертикального и горизонтального камней находился небольшой, по колено, постамент, словно алтарь. Продолжая петь на ходу, люди неторопливым шагом шли к положенному месту.

— Почему не все поют? — спросил журналист. — Есть какие-то правила?

— Тот, кто жизнь не дал, петь на поминании Животи не может. Гость тоже права голоса не имеет.

— Дети, гости и бездетные молчат? — уточнил Терн.

— Так, — кивнула ведунья.

Процессия тем временем дошла до места и начала выстраиваться вокруг основного камня.

У алтаря встал младший сын Федор и развел руки в стороны, изображая клен. Вокруг камня собрались мужчины в рубахах, на которых красовалась вышивка, и положив руки друг другу на плечи, встали в круг.

На «сцену» перед камнем вышел глава семейства Горт и два его сына. Закинув на плечи друг друга руки, встали в линию.

Песни утихли и повисла тишина. Все чего-то ждали.

В это время женщины вышли к мужчинам в кругу и вложили им в одну руку по небольшой глиняной дощечке пятиугольной формы с какой-то странной надписью. Взяв одной рукой таблички, вторую они оставили на плечах соседа справа.

— Что это? Это те самые «Кифовы» таблички? — вполголоса обратился журналист к ведунье.

— Плодородия угол, — сморщившись, ответила она. — Киф про них первый написал, а таблички называются — Плодородия угол. У поля пять углов, в каждый угол надо такую табличку закопать. А её перед этим высушить на солнце, не давая дождю замочить, опосля в печи на дубовых дровах обжечь. Только после того в ручье три седмицы вымачивать надобно.

— Это я читал, но…

Дубовая не стала слушать нового вопроса, сместилась чуть в сторону и подошла к плоскому булыжнику. К ней тут же подошла молодая девушка, вложив в руки отполированный посох из цельной ветки. Кривой, непримечательный, и видно, что старый.

Дубовая уперла его в камень, осмотрела всех собравшихся и принялась отбивать ритм.

Тук. Тук-тук. Тук. Тук-тук.

На третьем цикле женщины затянули песню, и их подхватили мужчины. Иван Николаевич задумчиво осмотрел происходящее, затем опустил взгляд на камень, по которому стучала ведунья. В месте удара виднелось заметное углубление.

Журналист задумчиво хмыкнул и взглянул на «сцену», где мужчины начали приплясывать. Стоящие в кругу начали делать шаг влево, двигаясь по часовой стрелке, громко притопывать и снова делать шаг, подчиняясь ритму который выстукивала Дубовая, и поддерживали женщины своим пением.

Иван Николаевич удивленно поднял брови, затем взглянул на ведьму и снова на танцующих деревенский танец мужиков.

— Они же просто танцуют, — удивленно произнес он, подойдя к ведунье, но та не ответила.

Она молча продолжала выстукивать ритм, а на сцене разворачивался свой танец, в котором мужчину в красном пытались перетянуть в свою сторону парни в синем и парень в зеленом. Младший сын Федор стоял на месте, изображая дерево и, судя по лицу, своей ролью он не очень-то был доволен.

— Нет, я все понимаю, но… они же просто танцуют, — произнес журналист, с усмешкой наблюдая происходящее. Хохотнув, он взглянул на ведьму.

— Это ты только танцы видишь, — недовольно проворчала ведунья.

— Но ведь они танцуют… Притопывают и шагают в стороны… Это же обычный деревенский танец — притоп, — рассмеялся журналист.

— Шестьдесят мужей, по двенадцать от каждого большого рода с окрестных земель. По числу полей, на угол которого положат по Плодородия углу. Все идет по кругу с Ветродуем, а в центре Водолей и Землебей рвут Огниво, чтобы тот их сторону выбрал. Чтобы жизнь была, была на земле или в воде.

Терн нахмурился и внимательно посмотрел на танцующих в центре лежачего камня. Тут он заметил углубление в камне у ног младшего сына Федора с какой-то жидкостью.

Перетягивание главы семейства Горт закончилось. Сыновья встали по сторонам от отца и, вращаясь, принялись топать по камню, выбивая звонкий ритм. Отец же упал на колени перед углублением и, взяв два камня, принялся демонстративно с огромным размахом бить одним по другому, выбивая искру.

Звук ударов слышался хорошо, но искра появилась и подожгла жидкость в углублении только на двенадцатый раз.

Появилось пламя.

Голубое, без дыма.

Огниво не вставая с колен принялся вскидывать руки к небу, в ритм, раз за разом, а сыновья продолжали изображать обиженных Водолея и Землебея, вращаясь и притопывая с упертыми в бока руками.

Вот впервые в движение пришло «дерево».

Парень сделал шаг назад, взобрался ногами на алтарь, вытянул руки с сухими ветками клена вперед и потряс ими над головой застывшего в поклоне отца.

Вышла заминка.

Отец молча склонился в поклоне, а парень продолжал трясти ветвями.

Можно было не заметить, но ведьма совсем немного, чуть-чуть, но сбилась со своего ритма.

— Это «Енисейская баллада», — подал голос журналист. — Листья упали в пламя Огнива, который камнем зажег воду. Тот понял, что так сможет подарить жизнь Водолею и Землебею. Он срубил ветви у древа жизни и бросил их в пламя, подарив жизнь океану и земле. Я читал эту версию сотворения мира. По-моему, это южная версия.

— Так, — хмурясь, произнесла женщина, — но не южная. Это версия всех, кто сеет поля.

Глава семейства поднял лицо к младшему сыну, забрал у него ветви и бросил в пламя. После этого старшие сыновья подошли к нему. Они взялись кистями за локти, образуя круг и принялись двигаться вправо, притопывая на ходу.

Против движения мужчин в круге.

— Нет, они танцуют… Танцуют, но… — растерянно пробормотал Терн, — они танцуют балладу о сотворении мира?‥

В этот момент, словно символ с небес, туман расступился, и утреннее солнце, пробиваясь сквозь ветки, озарило Федора, что еще недавно стоял с ветками.

Ведунья тем временем прекратила отбивать ритм. Мужчины встали, но песнь не прекратилась. Еще раз повторился припев, и снова повисла тишина. Секунд десять все молчали, а затем молча начали расходиться по семьям, обнимаясь и переговариваясь.

Ведьма подняла взгляд к небу, затем хмуро глянула на Федора и недовольно поджала губы. Молча отдав посох молодой девушке, она направилась к мужчине в красной одежде.

Тот молча стоял перед младшим сыном.

— Я тряс… Хорошо тряс, а ветки ты сам проверял — они сухие! Листья так и сыпались, когда доставали, — начал было парень.

Отец молча тяжело вздохнул, но ничего не произнес. Вместо него подал голос старший брат Арсений:

— Листья должны были упасть. Ты не мог пальцем сковырнуть один?

— Так я же делал, как сказали. Сказали трясти — я тряс! Что я не так сделал? В чем виноват? — с обидой спросил парень. — Я же сделал, как сказано…

— Баран ты, Федор, — буркнул Арсений. — Даже деревом напортачить умудрился… На кой-черт ты на алтарь залез?

Отец тяжело вздохнул, глянул через плечо на идущую к ним ведьму и кивнул сыновьям на остальной народ, который уже начал постепенно двигаться в сторону села.

— Лист не упал, — с ходу произнесла ведунья.

— Знаю, — хмуро произнес глава семейства.

— Простите, я сначала воспринял это как какие-то деревенские танцы, а потом… — вмешался подошедший Терн. — Потом понял, что это баллада о сотворении мира и зарождения жизни…

Мужчина умолк от тяжелого взгляда Горта. Он пару секунд сверлил его взглядом и посмотрел на ведунью. Та молча дернула щекой.

— Я… пожалуй, со всеми пойду, — осторожно произнес он и направился к остальным, на ходу чуть не столкнувшись с Марией, сестрой Никодима Прокофьевича.

— Ник, — произнесла она на городской манер имя брата. — Вы чего тут? Из-за листьев?

— Лист не упал, — подала голос ведьма.

— Ну, и что? Ну, случайность вышла. Подумаешь! Никто ничего толком и не заметил, — удивленно произнесла она.

— Не по старине, — подала голос Дубовая. — Нельзя так.

— Понимаю, согласна, но… Что теперь? Давайте вернем всех и заставим еще раз проводить поминание!

— Второй раз нельзя, — тут же отрезала ведунья.

— Ну, а чего вы тогда тут? — спросила женщина и заметила два тяжелых взгляда, что уперлись в Федора. — Вы чего? Он-то тут при чем? Тряс, но не выпали листья. Может сырые были?

— С весны лежали, — подал голос Никодим. — Я проверял сегодня. Листья сыпались.

Федор, стоявший перед отцом и ведуньей, ссутулился, втянул голову и хмуро смотрел под ноги.

— Дубовая, вы видели, как он тряс?

— Видала.

— И я видела. Просто случайность — не опали листья. Что вы к нему пристали? Он тут при чем? — не унималась тетя.

Никодим Прокофьевич тяжело вздохнул и кивнул сыну на дорогу к дому. Парень не поднимая взгляда молча направился к дому.

— Ник, серьезно, что сейчас было? — подала голос Мария, когда Федор отошел подальше. — Ты постоянно на него собак спускаешь. Чем он тебе не угодил?

— Не лезь, — отрезал мужчина, присаживаясь к углублению, где уже выгорела вся жидкость. — У тебя своя семья. Там свои правила гни. Моя семья — сам разберусь.

Он молча взял ветки, что были в огне, и задумчиво уставился на почерневшие палочки.

— Ник, так нельзя… — попыталась вмешаться Мария.

— Не дело в чужой домострой лезть, — вмешалась ведьма.

— Но он же…

— Домострой — чужой, — надавила Дубовая.

Никодим тем временем поскреб ногтем ветку и нахмурился, обнаружив под золой почти целую древесину. Надавив пальцем, он попытался сломать ветку, но та согнулась, словно ее только что обломали с дерева.

— Дубовая, ты с юга… У вас клен листья уже пустил? — спросил он.

— Уходила — только выпустил молодой лист, — пожала плечами она. — У вас через пару седмиц должен пойти.

Горт сгреб ветки из выемки и встал, направившись к ближайшим кустам, чтобы выбросить уже остывшие палочки.

— Почему спрашиваешь? — подала голос ведунья.

— Так… — хмурясь, произнес мужчина. — Не суть. Пойдем, стол уже поди накрывают… Хотя странно все это.

Федор с мрачным настроением брел по дороге. Периодически он сжимал кулаки, что-то бормотал себе под нос и словно с кем-то разговаривал.

Из-за его неспешного шага он отстал от остальных и сейчас возвращался домой через рощу, совершенно не замечая, что сзади его кто-то догоняет.

— Федь! — раздался сзади девичий голос. — Постой!

Парень, недовольно смотря себе под ноги, поначалу даже не обратил внимание на голос.

— Фе-е-е-едь!

Остановившись и нахмурившись, он взглянул назад.

— Сью? Ты чего тут делаешь?

— Я с мамой приехала, — догнала его наконец девушка. — Кэт упрямится и не захотела ехать, а маме одной скучно. Вот я и поехала.

Федор шмыгнул носом, кивнул и продолжил движение.

— Слушай, я смотрела, как вы выступали. По-моему, получилось отлично! Ты неплохо выдержал свою роль, правда, дядя Никодим почему-то был недоволен.

— Да, вечно он… — махнул рукой парень. — Я как лучше старался. Чтобы хоть что-то новое было, а то обрыдло уже. Каждый год одно и то же. Вышли, потопали, покрутились, ветками потрясли и все.

— Наверное, только… на алтарь ногами залезать не стоило, — задумчиво пожала плечами Сьюзи и слегка толкнула своим плечом в бок двоюродного брата.

— Ой, да какой там алтарь, — слегка дернул головой парень. — Булыжника кусок. Там и силы-то давным-давно нету.

— Это еще почему?

— Да слышал, когда Дубовая с отцом разговаривала. Когда у меня силу заметили, еще в прошлом году.

— М-м-м-м? А причем тут алтарь?

— На «Посевной» дело было. Тогда тоже туман ушел, вот отец и спрашивал с нее за алтарь. А там одно название. Мы же кровью его не моем и темных ритуалов не делаем. Потому и каменюкой стал. Вот тогда Дубовая и ходила с миской отвара по домам и ребятню дуть на него заставляла. Я тебе рассказывал.

— Поняа-а-а-атно, — протянула девушка и молча продолжила идти рядом.

— Ты сама-то как? Я тебя с прошлого лета не видал, — мельком глянул на нее парень, скользнув по первым признакам груди двоюродной сестры, которые она всеми силами подчеркивала в наряде.

«Подложила чего что ли?» — мелькнула мысль в голове Федора.

— Ну, как все. Школа, учеба, оценки.

— Двойки есть?

— Не-а. Не отличница, но и троек нет. Так, середнячок, — пожала плечами девушка и покосилась на брата. — Слушай, а ты доучиваться не планируешь? У вас ведь тут только средняя школа. Может к нам? Полную школу закончишь?

— Не знаю, — нахмурился Федор. — Мне сказали, что отец меня хочет сапожнику в ученики отдать.

— Сапожнику? Ремесленнику что-ли? — удивленно спросила Сьюзи.

— С деньгами туго, — начал пояснять парень. — Арсений выучился, за него еще долг не отдали, а тут вроде как за Ваську платить требуют. А он еще учится. Вот и…

Сьюзи помолчала пару секунд, вышагивая в ногу с Федором и спросила:

— А откуда знаешь? Дядька Никодим уже сказал?

— Арсений проговорился.

— Поди опять со зла на тебя? — хмыкнула сестра.

— Да, но… чем черт не шутит, — помрачнел Федор.

— Странно, я думала, что с вашим хозяйством вы быстро долги отдадите, — задумчиво произнесла Сьюзи. — Видела пашцев с Удильного уезда. На магомобилях приезжали в город. Правда, легковая одна, но была.

— Так отцу разве объяснишь? Он же упрямый как баран, — буркнул Федя. — У нас не то что в хозяйстве. У нас свет до сих пор на керосинках. Ни одного фонаря магического. И что ему ни говори — он все свое. Никакой магии и все тут!

— А с того раза он как? На тебя не серчал?

— С того дня, как я на тот отвар дунул, и дым серый пошел… — тут Федор еще сильнее помрачнел, выдержал паузу и произнес: — Меня и так, через раз замечали. Есть сядем, а мне даже миски не поставят. Надо — иди сам насыпай. А после того, как Дубовая со своим отваром пришла, он вообще со мной разговаривать перестал. Иной раз на меня смотрит, но говорит Арсению или Ваське. А я как бы и так… Как бы и нет меня.

Повисла пауза. Сьюзи, почувствовав, что задела за больное, вышла перед Федором и пошла спиной вперед, с улыбкой разглядывая его.

— Слушай, а к нам труппа из Белого берега приезжала. Представление давали. Точнее несколько. Одно для господ, а еще два для остальных. Народу было — тьма.

Федор на это только хмыкнул.

— Я с Катькой, не будь дурой, в толпу поглазеть не полезла. Мы на крышу у площади с другими ребятами вылезли и оттуда глядели, — продолжала рассказывать девушка. — У них там главный — Зилеан. Мужик такой лысый. Он такое с огнем творил! Такое…

— Чего он там с ним творил? — без особого интереса спросил Федор, понимая, что сестре хочется просто похвастаться.

— То, что он огонь из воздуха делал — это ладно. Так и обычные маги могут, а он его, как живого, дрессировал. И кольцом его выгнет, и в диск. А потом в кошку обернул. И давай ее дрессировать! Она ему и так кувыркается, и так выгнется. А потом он обручи стальные принес и кошка через них прыгала. Вот!

— Тебя послушать, так это прям полноправный маг какой-то людей простых забавляет, — буркнул Федор.

— Я так же подумала, маме все рассказала, а она уже на работе техномага одного спросила.

— И что?

— Тот его этим… иллюзионистом назвал, — нахмурив брови, ответила Сьюзи. — Ну, он контролировать силу умеет и еще всякие хитрости использует. Потому и выходит красиво, но толку с того…

— Вот и я о том же, — вздохнул парень. — А полноценный маг, он людей потешать не станет.

— А кто их знает? Я видела всего один раз такого, да и то мельком.

— И я видел.

— Серьезно? — снова пристроилась рядом девушка. — К вам приезжал?

— Нет, нас в райцентр всех возили. На экскурсию на хлебозавод. В мастеровые склоняли. Мол, работа есть всегда, и платят, и прокорм. Ну, и видел, как приехал Черноволос.

— А что он там делал?

— Понятия не имею, но… Магомобиль у него черный. Не угловатая кибитка, как у некоторых, а так… Словно камень черный водой сточило. Морда вытянутая, колеса блестящие. Он как из машины вышел, так ему все кланяться давай. Даже городничий и тот спину гнул, — тут Федор с грустью вздохнул и произнес с придыханием: — Если бы я таким магом был, отец бы не смотрел бы на меня, как на пустое место.

— Скажешь тоже, — хмыкнула Сьюзи. — Такие маги из черни, как мы, не выходят.

— Кто сказал? — поджал губы Федор. — Черноволос не из аристократов, да и…

— Он из купеческого рода, — фыркнула Сьюзи. — Страшно представить, сколько его учеба стоила.

Федор нехотя кивнул и произнес:

— Но ежели талант есть, то тогда все равно должны в стихийные маги взять. А там уж…

Сьюзи задумчиво посмотрела на брата и спросила:

— Ты ведь не собираешься поступать в магический университет?

Федор хмуро глянул на девушку, затем шмыгнул носом и недовольно буркнул:

— А что если и да? Я может магом великим стану. Полноправным.

— Фе-е-е-е-едь! — протянула Сьюзи.

— Что?

— Только глупостей не делай, — наставительно произнесла девчонка. — Я за тебя волнуюсь!

Парень улыбнулся, потрепал ее по голове, взъерошив волосы, и произнес:

— Так подумать, про меня только ты, да мать твоя беспокоится, — хмыкнул Федор и потер ладонью грудь. — А остальным и дела нет. Что есть я, что нету.

— Отец тебя любит, — тихо ответила Сьюзи. — Да и Арсений тоже. Я иной раз на Кэт так накричу и обижусь, а чуть что — за нее. Сестра как никак.

Тут спутница взглянула на Федора и спросила:

— Ты чего? Бледный весь какой-то…

— Ничего, просто не ел с утра, и что-то прихватило…

— А ну, стой… — остановился его Сьюзи. — Точно все нормально?

— Нет… — осторожно ответил Федор. — Мутит меня почему-то…

— Ты присядь, — принялась усаживать его девушка, мельком оглядевшись по сторонам. — И чего ты через чащу пошел?

— Так быстрее, да и нормально все со… — произнес парень и завалился бесчувственным телом на землю.

Небо было ясным, но ночным. На нем виднелись звезды, но справа краешек уже начал светлеть.

Вокруг не было ни рощи, ни деревьев, ничего. Только ровная, как стол, земля, покрытая белоснежным, мягким мхом, в котором босые ноги Федора проваливались на половину голени.

— А сапоги мои где?

Резко обернувшись, он обнаружил сутулого мужчину, лицо которого было покрыто глубокими морщинами.

— Старик… — тихо произнес парень, но тот поднял голову от крошечного костерка у ног.

Лицо было покрыто не морщинами, а тысячами шрамов на коже. Левый глаз белоснежный, словно вареное яйцо. Правый же был черным с ярким оранжевым вертикальным зрачком.

— Ты… Ты кто? — осторожно спросил Федор, почувствовав, как внутри что-то шевельнулось, и появился липкий страх. Парень оглянулся, чтобы найти хоть какую-нибудь ветку, но вокруг была только трава и степь до горизонта.

Незнакомец секунд пять рассматривал его, после чего молча опустил взгляд к костерку.

Федор сделал несколько шагов по мягкому мху и замер в нескольких шагах от непонятного создания. Опустив взгляд на костер, он обнаружил каменную чашку с ягодами и хвоей, которые плавали в воде.

— Кто ты такой? — повторил вопрос Федор. — Ты… кто ты?

Мужчина ничего не ответил, продолжив смотреть в чашу на костерке у его ног.

— Где я? Что это за место?

Неизвестный поднял взгляд на парня, едва заметно дернул щекой и снова принялся вглядываться в пар, исходящий от миски.

— Почему ты молчишь? Ты меня вообще слышишь? — нахмурился Федор. — Скажи что-нибудь!

— Вопросы… — утробным, глубоким басом произнес мужчина.

— Что? Я задал вопросы. Кто ты и где я? — Федор начал нервничать. Страх отступил, но вместо него пришло ощущение того, что все вокруг неправильное. И оно нарастало с каждой секундой.

— Не те вопросы. Вопрос — слово, — произнес незнакомец, не поднимая головы.

— Что это значит?

— Вопрос — слово, — тихо, почти шепотом повторил незнакомец.

Парень с минуту молча пялился на собеседника, не понимая, что тот хочет, после чего выдал первое, что пришло в голову:

— Кто?

— Плохо… Еще, — пробасил ответ.

— Где? — растерянно попытался Федор.

— Лучше… Еще…

— Когда? — после двадцати секунд раздумий выдал парень.

Незнакомец наконец поднял взгляд на него и кивнул. Секунд пять он рассматривал растерянного парня, после чего произнес:

— Никогда и всегда.

— Э-э-э… — парень растеряно сглотнул и произнес первое, что всплыло из воспоминаний: — Ты шаман?

Мужчина молча кивнул, опустил руку к огню, взял каменную чашу, пригубил отвара и поставил ее обратно.

— Тут ничего нет… — вслух произнес парень. — Нет ветра… и нет облаков. Тут… Тут нет времени, так?

Федор огляделся, снова взглянул на мужчину и произнес:

— Сила… у меня есть?

Шаман молча поднял взгляд на собеседника и приподнял одну бровь.

— Мне… учиться? — попытался сформулировать вопрос Федор, затем еще немного подумал и добавил: — Надо?

— Не надо, — спокойно ответил шаман и в пару наклонов уселся в позу лотоса.

— Почему? — с отчаянием спросил парень. — У меня не получится?

Мужчина тяжело вздохнул, кинул взгляд на Федора, полный жалости и произнес:

— Надо только умирать… Остальное — хочется.

Костерок под его ногами недовольно треснул, а пар, исходящий с поверхности чаши, задрожал.

Мужчина не вставая повернулся на восток и шепотом произнес:

— Я позову солнце… ты увидишь… Не оборачивайся… Смотри в перо.

— Какое перо? — растеряно спросил Федя.

— Которое у тебя в руках.

Парень нахмурился, опустил взгляд на свои руки и замер от того, что в руках было совсем небольшое вытянутое отполированное перо из серебра.

Он огляделся, затем повернулся в ту же сторону, что и шаман. Тот же выпрямил спину, прикрыл глаза и начал набирать воздух в грудь. Секунда, вторая, десятая… Казалось, он начал раздуваться, словно шар, но тут мужчина приподнял лицо к небу и открыл рот.

Тут же раздался непохожий ни на что звук. И скрип, но не скрип. И рык, но не рык. Звук был настолько странный, что у Федора побежали мурашки по спине и задрожали поджилки.

Небо на востоке начало светлеть сильнее. Быстро, буквально за десяток секунд, оно стало светлым. Звезды исчезли, и Федя хотел было повернуть голову, чтобы посмотреть на запад, но тут же себя одернул.

Он поднял стальное перо, в котором мог видеть свое отражение и вытянул руку с ним вперед. Используя его как зеркало, он взглянул за спину шамана, где сидели в той же позе сотни мужчин. У кого-то за спиной торчали крылья, кто-то был без руки. Ближайший к шаману мужчина красовался разорванным в лохмотья ухом. И все они так же сидели, раскрыв рот и приподняв лицо к небу.

Довернув перо, Федор взглянул себе за спину и тут же замер, от холода в груди.

За спиной стояли люди в черных и серых балахонах. Лица некоторых он не видел из-за капюшона, но те, что он видел…

Бледная серая кожа, нос придавленный, словно его примотали плотно тряпкой, а он так и остался. Была парочка, глаза которых были затянуты кожей. Были и те, что улыбались рядами острых зубов.

Голова парня слегка закружилась, он сглотнул моментально образовавшийся в горле ком и замер, не зная, что ему делать.

Шаман резко умолк, заставив парня вздрогнуть.

Федор опустил руку с пером и посмотрел на него.

Тот медленно открыл глаза, улыбнулся самому краешку солнца и резко втянул воздух носом.

Солнце тут же исчезло, звезды вернулись на место, словно ничего и не было.

Шаман повернулся к костру, вытянул одну ногу, взял чашу и сделал глоток. С виду, он был большим, но отвара в чаше меньше не стало.

— Почему… я их видел? — спросил Федор, но, прождав десяток секунд, понял ошибку и переспросил: — Кто это был?

— Так надо, — пробасил шаман.

— Кому?

— Тебе.

Федор недовольно сморщился и повторил свой первый вопрос:

— Кто они?

— Ты, — ответил шаман не поднимая взгляда на собеседника.

Мысль встала ребром. Федор растерянно хлопнул глазами, оглядел то место, где видел странных тварей, а затем спросил:

— Они — это я? Или они меня убьют?

— Сам решишь, — спокойно ответил шаман и умолк.

Страх немного отступил. Парень взял себя в руки и сжал кулаки.

— Что мне надо делать? — спросил он.

— Надо только умирать, — хмыкнул шаман, глядя в пар от чаши, который снова недовольно задрожал.

— И… что мне тогда делать? — наконец спросил Федор.

— Тебе решать, — флегматично ответил шаман, продолжая созерцать пар, что шел от отвара.

Федор растерянно осмотрел незнакомца, а затем произнес:

— Ладно… В последний раз, — произнес он, кашлянул и спросил: — Кто?

— Ты, — повторил ответ шаман.

Федор огляделся и попробовал еще раз:

— Где?

— Нигде.

Понимая, что других ответов уже не получит, он спросил:

— Когда?

— Никогда и всегда… — пришло ему подтверждение его мыслей.

Парень поднялся, взглянул на место, где видел странных существ, затем посмотрел на восток, а уже после на шамана.

— Ответов больше не будет, так?

— Так, — спокойно кивнул незнакомец.

Федор поднялся на ноги, взглянул на зеркальце у себя в руке и спросил:

— У тебя есть имя?

— Нет.

— Почему? У тебя его отобрали? — парень припомнил детскую сказку про героя, что искал свое имя.

— Нет. Не нужно, — спокойно ответил шаман, не поднимая на него взгляда.

Федор нахмурился погладил рукой грудь от вновь подступающей тошноты и положил перед собой зеркальце.

— Я… ничего не понял, — признался он, чувствуя, как тошнота подходит и кружится голова. — Ты так ничего и не рассказал.

— У тебя все есть, — спокойно ответил незнакомец, продолжая заниматься созерцанием пара от чая.

— У меня ничего нет, а дома… — тут в глазах помутнело и взор застелила темная пелена.

— Федя! Федя, очнись! — раздался перепуганный голос Сьюзи. — Ты меня слышишь⁈

— Не кричи, — сморщился парень, поднимаясь с земли. — В голове звенит от твоего голоса. Со мной все нормально.

— Засранец, — стукнула его по плечу девушка. — Знаешь, как я испугалась⁈

— Сью, не так громко… — сморщился Федор. — Я уснул? Надолго?

— Нет, секунд пять, — уже чуть более спокойно произнесла девушка. — Ты упал и глаза закатил. Я думала, у тебя припадок какой, я в городе видела, как людей бьет в припадке. А ты просто лежал. Я даже понять не успела, дышишь ты или нет, а ты уже очнулся.

Федор осмотрел себя и принялся отряхивать свой балахон.

— Блин, Арсений весь мозг проест за эту одежду, — проворчал он. — Пошли домой, надо успеть до того, как братья заявятся.

Кобыла спокойно вышагивала по хорошей каменной дороге, а деревянные колеса выстукивали размеренный ритм.

— Вась, я тебя последний раз предупреждаю — с телеги никуда! Понял? — хмуро посмотрев на среднего брата, произнес Арсений. — И помалкивай с Трофимом.

— Чего сразу помалкивай? — удивленно спросил тот. — Ну, подумаешь, разок закусились.

— Закусились — это ладно, — буркнул старший. — А вот то, что он у нас картошки три мешка не принял — это я ответ перед отцом держал. Ты после каникул к себе, учиться, а мне тут с отцом расхлебывать.

— Но ведь я их сбыл, — недовольно проворчал Василий.

— Но я же за них по шее от отца получил, — повторил тон Арсений и глянул на Федора, что молча лежал на мешках.

Василий проследил за его взглядом и кивнул.

— Я присмотрю, — едва слышно произнес он.

Телега тем временем свернула с дороги на узкую грунтовку, что вела к задним воротам склада. Подъехав к запертым воротам, Арсений спрыгнул с транспорта и подошел к ним.

— Трофим! — громко крикнул он и несколько раз кулаком ударил по воротам. — От Никодима!

Послышались шаги, а спустя минуту ворота отворились.

— Привез? — спросил невысокий бородатый мужчина.

— Привез, — кивнул старший брат на телегу.

Мужчина выглянул посильнее, взглянул на товар на телеге и нахмурился.

— Про запас что ли?

— Нет, еще родне часть.

Бородатый мужчина кивнул и принялся открывать створки и телега тут же въехала на задний двор склада.

— Вон у тех дверей разгружай, — указал Трофим.

Телега подъехала и братья споро принялись выставлять с нее мешки с картофелем морковью и капустой.

— Шесть, семь, восемь, — задумчиво пересчитал бородач мешки, записал в небольшой блокнот и вытащил из кармана бумажную купюру. — Пятьдесят рублёв. Как договаривались.

Арсений принял деньги, спрятал во внутренний карман и кивнул братьям на телегу. Ребята быстро погрузились и через те же ворота покинули склад.

— Арсений, а что это за место? — подал голос Федор, когда они выехали за ворота. — И почему так дорого корнеплоды продаем?

— Отец сказал сюда выгрузить, пятьдесят рублей забрать, — нехотя ответил Арсений.

— А почему сюда? Это ведь склад Рижских, нет? Тут вроде как продукты хранят, — нахмурился младший.

— Отец сказал — я сделал, — отрезал будущие вопросы Арсений.

Федор хмыкнул и отвернулся, смотря, как телега выезжает обратно на дорогу в город.

— Трофим старший по складу Рижских, — подал голос Василий. — С него три шкуры спускают, если что-то портится. А корнеплод ему сбывают дерьмовый. Не брать не может — с поместья троюродного брата везут. За порчу корнеплода с него сотню штрафа берут, а тут мы.

— За полтину? — хмыкнул Федя. — А чего не на рынке?

— А кто с рынка тебе с черного входа будет подвозить? Да еще и язык за зубами держать. Тут либо нам полтину, либо сотню штрафа, — хмыкнул средний сын и заметил недовольный взгляд Арсения.

Федор повернулся, заметил выражение лица старшего брата и буркнул:

— Не дурак, болтать не буду, — проворчал он.

Телега же в это время выехала на небольшую площадь, на которой располагался небольшой фонтан и большое здание ратуши.

— Ратуша, — указал рукой Василий младшему брату. — Тут сидят чинуши. Редкостные зануды. А вон тот приземистый дом — харчевня «Длинный нос».

— А почему у него окна почти у самого пола? — нахмурился Федор.

— Потому что харчевню построили раньше, чем остальное. Ну и камнем тут потом уже выложили. Вот и выходит, что ты в харчевню спускаешься, когда входишь. Кстати, — Василий повернулся к брату. — На втором этаже, в дальних комнатах, можно найти довольно интересных особ, которые за пять рублей сделают все, включая…

Тут Арсений толкнул в бок среднего брата.

— Кхэм… — кашлянул тот и отвернулся.

— Стой! Куда прешь⁈ — раздался недовольный голос мужчины в форме. — Ослеп⁈

— Так, нам на Цветочную надо, — растерялся Арсений.

— Не можно на Цветочную! Перекрыта она, — недовольно буркнул мужчина. — Езжай отседа!

— А как нам… — растерялся было Арсений.

— Ничего не знаю! Нельзя! — рыкнул городничий, и поправив усы, указал палкой на Заводскую улицу. — Дуй давай!

— Дядько городничий, — тут же спрыгнул с телеги Василий. — Мы же не против слова твоего.

Вытащив капустину из ближайшего мешка, он сделал шаг к городничему и произнес:

— Дядь, мы всю весну работали, чтобы родичей прикормом поддержать, а тут… Нельзя. Мы ведь не жадные, — перешел на полушепот Василий. — И городничего не прочь уважить. Ты не гони нас, дядь. Нам отец строго настрого наказал — родной кровинушке продукты передать.

Городничий хмуро глянул на Василия, затем на капусту у него в руках и произнес:

— Капустой городничего уваживать — такое себе дело.

— Дядь, так я просто показать. Мы же ничего такого, — тут же ухватил мысль Василий и вытащил из телеги кувшин с молоком. — Вот и молоко есть утреннее, и моркови малость.

Василий хотел было сунуть в руки служителя закона продукты, но тот отодвинул от себя «подарок».

— Куда я с капустой и молоком, — буркнул он и указал на небольшой проулок, рядом с ратушей. — Туда телегу поставь и сиди тихо. Как приедет маг, зайдет в ратушу — я знак подам. Пройдете.

— Понял, дядь, — тут же расплылся в улыбке Василий, и спрятав продукты, запрыгнул в телегу.

Братья отвели лошадь с телегой в сторону, куда указал городничий. Арсений тут же принялся кормить лошадь, а Василий достал узел с обедом.

— Вот ты жук, Вась, — усмехнулся Федя, слезая с телеги. — Как ты его, а?

— Все мы люди, — пожал плечами средний брат. — Чтобы зверьем не жить, надо уметь разговаривать, договариваться. Особенно с этим…

— Ты бы лучше на рынке стоял, а не с городничим договаривался, — подал голос Арсений. — Всяко толку было бы больше. А так чужим на продажу возим.

Василий расстелил тряпицу, достал жареный картофель с яйцами и каравай хлеба. Достав нож, он принялся его нарезать.

— Стоять на рынке — это скука смертная, — произнес он, нарезая кривые куски. — Целый день стоишь, ничего не происходит. А все вокруг ходят и только одно спрашивают: «Почем, да свежее ли?» Нет, можешь резать меня, Арсений, но я на рынок только поглядеть да прикупиться.

— Все-то тебе скучно, да не надо, — проворчал старший брат и, глянув на кривые куски, сморщился. — Федор, забери у него нож, смотреть на такое непотребство тошно!

— Чего? — возмутился Василий, глянул на три кривых куска, а затем на брата. — Какая разница кривой или прямой? Во рту все равно в кашу будет.

— Давай, нарежу, — улыбнулся Федя, взял нож и принялся нарезать хлеб.

В этот момент послышалось достаточно громкий гул и спешный топот. Если старшие братья развернулись на звук топота, то Федор выглянул из-за угла.

По Цветочной улице, с легким фиолетовым дымком выкатывался магомобиль.

Большой, с колесами на блестящих дисках, с большими круглыми фарами.

— Черноволос… точно он, — прошептал Федор, наблюдая, как машина подъехала к ратуше, а из нее тут же посыпались чиновники.

— Доброго, юноши, — раздался мужской голос.

Мельком глянув на прилично одетого мужчину, Федор снова повернул голову в сторону явившегося мага.

— И вам не хворать, — кивнул Арсений. — Нужно вам чего или вы как мы? Ждать собрались?

— Увы, — развел руками мужчина. — Ждать.

Средний и старший брат переглянулись, и Арсений кивнул в сторону ткани с продуктами.

— Стол у нас не богатый, но коли судьба свела, не присоединитесь? — спросил Василий.

Незнакомец хмыкнул, взглянул на сверток у себя в руках и кивнул.

— Почему бы и нет?

Присев рядом с Арсением, он развернул сверток и выложил на стол два рыбных пирога. Запах от них был такой, что стало сразу понятно, откуда шел человек.

— Меня Василием зовут, а это братья мои — Арсений и Федор, — представил всех средний брат.

— Очень приятно, — кивнул мужчина и взял вареную картофелину. — А меня Семеном Михайловичем зовут. В библиотеке работаю.

Федор же в это время внимательно следил, как из машины вышел высокий, с явным животом маг. Одет он был в пиджак и строгие брюки, с золотым орнаментом. Поверх пиджака, почти до самого пояса висела окладистая, ровная и явно начесаная борода. Голова была начисто выбрита.

От интереса Федор даже поднялся и немного вышел из-за угла, чтобы было лучше видно.

Посадной чиновник старательно гнул спину, что-то говорил, но Черноволос, судя по виду, его не слушал. Он бегал взглядом по ратуше, по окрестностям и в какой-то момент упер взгляд в Федора.

Парень тут же взялся за грудь и ухватился за стенку, почувствовав, как к горлу подходит ком, и начинает кружиться голова.

— Федя, беф тебя фсе умнем, — подал голос Василий сзади.

Парень тут же нырнул обратно в проулок, немного постоял, ожидая, когда его отпустит, и уселся рядом с братьями.

— А не зачастил ли в наши края Черноволос? — спросил Василий, успевший прожевать картофелину. Сейчас он был занят чисткой вареного яйца. — Вроде как недавно же приезжал.

— Завод у нас перестраивать хотят, — ответил Семен Михайлович. — Черноволос инспектирует работы. Чтобы лишнего по карманам не тащили. Хоть и не по статусу ему.

— А он кто? — спросил Федор, взявший половину рыбного пирога. — Он ведь маг?

— Полноправный, — кивнул мужчина. — А полноправные маги — это тебе не чинуша, которого можно и в хвост, и в гриву за работу и без нее.

— Полноправный это как? — спросил Федор.

— Те, кто магической силой наделены, у нас делятся на пять рангов, — степенно произнес Семен Михайлович. — Четвертый ранг это те, кто силу копит в себе, но управлять ей не умеет.

— Таких у простых людей зовут «Дойные». — вмешался Василий. — Они только силу могут сдавать городскому магу или предприятию какому.

Тут мужчина кивнул и макнул в маленькую солонку картофелину, после чего откусил и продолжил:

— Третий ранг — это те, кто и силу копит и управлять ей может совсем чуть-чуть. Такой люд чаще в знахари и ведуны идет. В магический университет таких не берут.

— Дубовая, — с усмешкой произнес Василий, мельком глянув на старшего брата.

— Второй ранг — это уже серьезные маги. Да, не стихийные, что силой все могут делать, но уже видный мастер. Таких в университете обучают. Сами они себя «Техномагами» называют.

— Техномаги? — нахмурился Федор.

— Так и есть, — спокойно кивнул Семен Михайлович. — Они чаще машинами на магии занимаются. Те, что на заводах стоят, паровозы всякие или вон, даже магомобиль Черноволоса — это все техномаги делают. Сами они толком колдовать не могут. Так, баловство, но вот с инструментом, камнем силы — да. Грозная сила. Ну и работа у них всегда есть. У нас на заводе два техномага работают.

— Не шибко-то они плохо колдуют. Против обычного человека точно хватит, — вставил свое слово Василий.

— А стихийные? — не обратил внимание на среднего младший.

— Стихийные маги — это уже серьезно. Это первый ранг. Тут и резерв, и контроль силы. Способные маги, что силой все делают. Почти все из них голубой крови, но бывают исключения… Черноволос вот — из простого люда. Может потому его и гоняют в хвост и в гриву…

— Так стихийные маги, вроде как, аристократам ровня, — хмурясь, произнес Арсений.

— Так, но кто Черноволоса спрашивать будет, если на нем долг за обучение перед императором? — хмыкнул библиотекарь, закинул в рот остатки картофеля и взял пирог с рыбой. — Куда скажут — туда и пойдешь. Что скажут делать, то и будешь. А он не просто первого ранга. Он полноправный маг. Это уже вне рангов. С таких и налогов не берут, и сами они уважаемые люди при дворе.

— А полноправные маги? — вмешался Федор.

— Полноправные — это уже другое. Полноправные маги — лучше них никого нет, — вздохнул Семен Михайлович и тише добавил: — Вот бы еще делом занялись, так цены им не было.

Василий, уже умявший пару яиц и картофелин, взял кусок хлеба и подошел к телеге, откуда выудил тот самый кувшин молока.

— Маги — это, конечно, хорошо, — подал голос старший брат. — Но и без них жить можно.

— Можно, — кивнул Семен Михайлович, взяв яйцо и принявшись его чистить. — Можно, как вы, в деревне. А вот если смотреть на город или армию, то уже нет. В армии много магомашин всяких. Они и возят, и стреляют. Ну, и стихийные маги тоже на службе состоят у императора.

Василий открыл кувшин, сделал несколько глубоких глотков, причмокнул губами и передал старшему брату.

— Ты, Арсений не смотри на отца. Это только у него бзик, а так магией люди пользуются. Много, часто. Светильники в городе почти везде магические. Это к нам в деревню незачем тащить. Мы керосином или вообще лучиной какой обходимся, — произнес он и погладил живот.

— Да, но чисто теоретически — мы без них справиться можем, — нехотя возразил брат, сделал пару глотков и отдал кувшин библиотекарю.

Мужчина так же сделал пару глотков и отдал Федору. Парень припал к кувшину, сделал четыре глубоких глотка, а когда отпрянул, тут же растерянно произнес:

— Мы же хотели молоко городничему отдать…

— И отдадим, — кивнул Василий, забрал кувшин и отвернулся. Приспустив штаны, он принялся мочиться в молоко. — Прозвище его знаешь? Как его люди кличут?

— «Дай ладонь», — с усмешкой произнес Семен Михайлович. — Редкостный крохобор.

— Потому что без мзды пальцем не пошевелит, — кивнул Василий, заправил штаны и принялся закрывать кувшин. — А если не дает никто — сам на рынок идет и трясет торговцев честных.

— Вась, не дай бог он… — начал было Арсений.

— Он что? Искать нас будет? Или сейчас молоко пробовать станет? — хмыкнул средний брат. — Пошли, вон уже машет наш «Дай ладонь».

Федор ехал, лежа на тонком слое сена, что осталось на дне пустой телеги. Василий сидел рядом, задумчиво жуя соломинку, а Арсений правил лошадью, что неторопливо тянула по дороге телегу.

— Вот бы мне магом стать, — тихо произнес Федор, разглядывая облака над головой. — Чтобы я был уважаемый. Чтобы мне так посадный чинуша кланялся.

Василий, сидевший рядом, хмыкнул и едва заметно улыбнулся.

— Я бы тогда столько заработал, что дом бы новый построил. И невест бы неделю выбирал, не меньше. А еще бы магомобиль купил, чтобы прыгнул в него в городе, час — и ты дома. Одежи бы шелковой накупил, посуду… — едва слышно бормотал Федор. — Дом был бы справный, жена. А еще…

Тут парень слегка нахмурился. Слова о том, что отец бы им гордился, как гордится Арсением или Василием, он придержал и вслух не произнес.

— Мечтать не вредно, — высунув травинку из рта, произнес средний брат. — Тем более когда участь сапожника маячит.

Федор посмурнел, секунд пять полежал, а затем приподнялся.

— Арсений, отец, правда, меня в ученики сапожнику отдать хочет? — спросил младший брат.

— Он сам сказал, — спокойно ответил старший брат. — А он, сам знаешь, просто так говорить не станет.

Повисла пауза.

Федор сел напротив Василия и хмуро уставился на сено перед собой. Средний же брат с сожалением глядел на младшего.

— Не повезло, — тихо произнес он. — Как-то у тебя все наперекосяк все время. Вот отец и решил, что… лучше уж так, чем ты опять дров наломаешь.

— Сапожник — уважаемая профессия, — вмешался Арсений. — Сапоги, считай, в нашем уделе только один мастер делает. А то, что со столицы везут — дрянь редкостная. Три сезона не проходишь — разваливается. У него очереди, руки нужны, а сыновей у него нет. Три дочки. Деньги хорошие будут, если выучишься. Без хлеба никогда не останешься.

— Угу, и столицы не увидишь, и себя не покажешь, — хмыкнул Василий.

Старший обернулся и злобно глянул на среднего брата, но ничего не сказал, молча продолжив ехать.

— Против отца только не иди напрямую, — начал было советовать Василий. — Он такому жутко противится. Ты окольно. Мол, сапоги — это хорошо, да, дело неплохое, но душа не лежит к этому. Тоскливо… Ну, ты понял.

Федор глянул на брата и молча кивнул, но тут раздался голос Арсения:

— Здравствуй, Дубовая!

— Здрав будь, Арсений. С города?

— С него. А ты как тут?

Братья приподнялись и выглянули на дорогу, где у обочины стояла ведунья.

— В город ходила, налог на дело свое платить. Ярлык взяла, а в нашу сторону никто брать не захотел. Подвезешь?

— Подвезем! — раздался голос Василия. — Чай не магомобиль какой, но лучше плохо ехать, чем хорошо идти.

— И то верно, — закивала женщина и принялась забираться

Когда старушка устроилась в телеге, то первым делом обратила внимание на Федора, что был мрачнее тучи.

— Случилось чего? — спросила она Василия. — Или девка какая виновата?

Средний брат усмехнулся.

— Нет, Дубовая. Это так… дела семейные.

Женщина покивала и молча уставилась на младшего брата. Тот несколько минут ехал, не проронив и слова, после чего не выдержал и спросил:

— Дубовая, помнишь, ты к нам в дом с миской отвара приходила? Это ведь на силу проверка, так?

Ведунья глянула на среднего брата, после чего кивнула.

— У меня сила есть. Правильно?

— Так, — нехотя признала она.

— А сколько ее? Как узнать?

Ведунья тяжело вздохнула, с жалостью осмотрела Федора и произнесла:

— Не ведаю я того. Знаю, есть в тебе и все. Сколько и чего — это в столицу надо, в университет. А я ведунья, что за полями и роженицами приглядывает. Не мое это дело.

Повернулся Арсений, осмотрев ведунью и младшего брата. Задумчиво принялся чесать подбородок Василий. Федор же стал еще более мрачным и задумчивым.

— Как хозяйство у вас? — сменила тему женщина. — Козы не болеют? Молоко коровы справно дают?

— Справно, — отстраненно ответил старший. — Почитай, уже пять десятков голов. Молока хватает, сыр славный выходит.

— Твой отец умеет дела вести, — кивнула ведунья. — Столько земли держит, столько скота. У вас полей штук десять уже? Так иной раз и не поверишь, что одной семьей столько содержите.

— Иногда приходится нанимать, — пожал плечами Арсений. — Полей полтора десятка. Как сенокос или уборка урожая — без наемных рук не обойтись.

— Если бы отец добро на трактор дал, сами бы справлялись, — недовольно буркнул Федор. — А так, как рабы на полях, почти все вручную.

— У нас кони есть, — возразил старший. — Плуги, сеялки механические.

— А толку с них, — фыркнул младший. — Один черт почти все руками делаем.

— Тут Федор прав, — вмешался Василий. — С трактором все быстрее было бы.

Ведунья усмехнулась, поглядывая на братьев. Арсений спорить с Федором и Василием не стал. Он обратился к попутчице:

— Дубовая, у нас немного хлеба и яиц осталось. Перекусишь?

— Не откажусь, — кивнула ведунья. — А молока нету?

— Дай ладонь забрал, — хмыкнул Василий. — За проезд по Цветочной.

— Вот ирод! Все никак не угомонится. Все ему мало, — недовольно сморщилась Дубовая. — Доведет ведь до греха — прокляну. Видят духи — долго терплю!

Никодим Прокофьевич вышел на просторную кухню и взглянул на сыновей.

Арсений стоял у кастрюли с ложкой и пробовал бульон на соль. Василий чистил морковь, а Федор сидел за столом и резал лук.

Глава семейства спокойно подошел к небольшому шкафчику, достал оттуда трубку, небольшой мешочек с табаком и остановился у стола, за которым сидел младший.

Молча оглядев его работу, он глянул на миску с морковью и произнес:

— Моркови побольше сделай.

Василий кивнул, а отец молча направился с табаком и трубкой из дома.

— Федь, еще лука пару головок нарежь, — произнес старший брат.

— Хорошо, — буркнул тот, дорезав картофелину. Поднявшись он нагнулся к корзинке, где лежал репчатый лук.

— Федь, отец сейчас на крыльце курит, — начал Василий. — Сходи, поговори. Может выйдет чего. Только, как я тебе говорил, не напрямую.

Федор кивнул хмурый взгляд на среднего брата, а затем глянул на Арсения, что стоял у плиты.

— Сходи, — выдал старший брат. — Лук сам нарежу.

Федор неуверенно отложил нож, вытер руки о фартук, а затем поднялся. Парень повесил передник на стул и неуверенной походкой пошел на выход.

— Слушать не станет, — произнес Арсений, усаживаясь рядом с Василием. — Или просто промолчит и ничего не скажет.

— Слушай, — вздохнул средний брат. — Давай по-честному. Тебе все хозяйство, мне учеба на счетовода. А он? Федор тот еще растяпа, но так посудить… Несправедливо с ним.

— Отец так решил… — начал было старший.

— Отец так решил, — перебил его Василий. — Но если ты мне сейчас скажешь, что это справедливо — я тебе в рожу плюну.

Арсений промолчал, быстро почистив лук и принявшись его аккуратно нарезать.

— Ты на агрономических курсах учился. Я учусь на счетовода в купеческом приказе. А он? Он ведь не тупой. А его получается, вроде как, за еду в рабство к сапожнику.

— Скажешь тоже, в рабство, — неохотно проворчал Арсений. — Он учиться будет, а это значит, что…

— Что рук у сапожника не хватает. Он будет всей черновой работой заниматься. А сам сапожник только до ума доводить. И так будет, пока он сам еще работать может. Денег Федя хрен получит. Кормить будут и славно. Пусть с натяжкой, но это суть рабство. Справедливо это?

— Отец сказал, значит…

— Да, что ты заладил, отец сказал, — сморщился средний брат и поднял взгляд на старшего. — Я все понимаю. Денег не шибко, но… вот так. Как-то это… Несправедливо.

— Когда он малый был, мать с ним постоянно носилась, — произнес Арсений, продолжая нарезать лук. — Вот ты помнишь, чтобы тебе сказки на ночь мать читала?

Василий нахмурился.

— И я не помню, — кивнул старший брат. — А с ним возилась. Постоянно.

Тут он поднял взгляд на среднего брата и спросил:

— Справедливо?

В это время, на крыльцо, рядом с отцом присел Федор.

Отец спокойно, обстоятельно и неторопливо набивал трубку. На улице был вечер, солнце уже клонилось к горизонту, а теплый ветерок и стрекотание кузнечиков создавали особую летнюю атмосферу.

— Пап, тут… Арсений сказал, что ты хочешь меня к сапожнику в ученики, — произнес Федор, задумчиво рассматривая свои руки. — Тут как бы…

Отец молча глянул на сына, вставил трубку в рот и достал спички.

— Я в общем… Я хотел сказать, что меня к ремеслу совсем не тянет, — растерянно и со страхом произнес Федя. — Ну, обувное дело, оно, конечно, важное. И вроде как без работы никогда не будешь, но вот вышло так… Что меня от мысли одной воротит.

Никодим Прокофьевич прикурил, пару раз выпустил дым и продолжил смотреть на двор, где неторопливо и вальяжно ходили куры, что разгребали лапами землю, выискивая себе прокорм.

— Меня вот… Мне кажется, что я на что другое сгожусь, — осторожно произнес Федор.

Мужчина затянулся сизым дымом и глянул на младшего сына. От тяжелого взгляда отца парень сразу ссутулился и неуверенно произнес:

— У меня ведь сила магическая есть, так?

Мужчина выдохнул дым через нос и снова уставился на двор с курами.

— Я слышал, Дубовая говорила. Мы ее до деревни подвозили, она сказала, что не знает, сколько у меня ее. Я…

Парень умолк на несколько секунд, затем поднял взгляд на отца и произнес:

— Может я магом стану… Или техномагом… Или ведуном, в конце концов… — запинаясь и делая паузы, произнес он. Помолчав секунд десять, он добавил: — Хоть кем-то, но не сапожником.

Отец тяжело вздохнул и снова затянулся, не говоря ни слова.

— Я смогу… Точно тебе говорю…

Повисла пауза.

Отец все так же спокойно курил, задумчиво наблюдая, как курицы ковыряют землю двора лапами. Федор же сидел со смешанными чувствами. Внутри стало легче от того, что план, созревший в уме, был донесен отцу и самое страшное уже позади. И при этом нарастало чувство тревоги, так как отец как обычно ничего ему не сказал.

Никодим Прокофьевич тем временем сделал еще одну затяжку, заглянул в трубку и выбросил пепел с мелкими искорками на землю. Пару раз стукнув трубкой о ладонь, он поднялся и произнес:

— Через три дня приедет мастер сапожный — Герман Николаевич. С ним поедешь.

Мужчина спокойно поднял мешочек с табаком и спички, после чего направился в дом.

Федор же от этих слов окончательно сник. Ссутулив плечи и втянув голову, он мрачно уставился на калитку во двор.

Федор лежал на кровати, глядя в потолок.

Уже привычный вид на тесаные, плотно подогнанные доски. Уже до боли знакомая кровать, в которой он просыпался и засыпал всю свою сознательную жизнь.

Только внутри у парня закипала злость.

Злость на братьев, что не поддержали. Злость на отца, что уже давно все решил и даже шанса не дал. Злость на Дубовую, потому что не верил, что та не знает, как определить силу, хотя бы примерно. А еще злость…

На самого себя, что не смог убедить отца.

Что не смог доказать, что он тоже достойный сын, что он…

— Надо было по-другому сказать, — прошептал он вслух и сел в кровати.

Спустив босые ноги на пол, он взглянул на братьев, спокойно спящих на соседних кроватях.

Арсений лежал ровно, словно солдат. Василий повернулся на бок, свесил одну руку и что-то бормотал одними губами, умудряясь иногда причмокивать.

Федор уперся руками в край кровати и молча уставился на пол.

Прокручивая в голове в сотый раз свой монолог отцу, он просидел так минут пять не меньше, после чего встряхнул головой, поднялся и, стараясь не шуметь, вышел в коридор.

Тихо переступая с одной доски, что не скрипела, на другую, он прошел до отцовской комнаты.

Дверь в комнату была приоткрыта, поэтому Федор прекрасно слышал размеренный храп отца.

Постояв с минуту на месте, он так и не притронулся к двери и прошел дальше, в самый конец коридора, где была комната матери.

Федор подошел к двери и положил кисть на ручку. Медленно толкнув ее, он замер на пороге.

Все та же комната, как и в детстве.

Те же занавески, что когда-то связала крючком мать. Причудливая вязь из узелков ниточек сплеталась в красивый цветочный узор.

Большая кровать у стены, где они с отцом спали вместе, когда та еще была с ними была застелена белоснежным покрывалом. У изголовья стояли треугольниками две подушки. У одной стены старый, уже посеревший от времени, но тем не менее с заметной резьбой на дверцах шкаф.

И половик.

Старый, затертый, связанный из дешевой бечевки.

Сейчас на него падал свет от полной луны, и в воспоминаниях Федора всплывали те самые сказки, что, сидя на этом самом половике, читала ему мать.

Парень подошел к тумбе медленно и осторожно, чтобы не скрипнуло дерево, вытащил верхний ящик и достал оттуда книгу.

Усевшись на том самом половике, он открыл книгу и в тусклом свете луны взглянул на картинку рядом с текстом.

На ней был изображен великий волшебник с посохом, что направил его в сторону грозовой тучи.

«Как великий Саратур с молнией силой мерялся», — всплыло в голове название сказки.

Парень пролистнул несколько страниц и с улыбкой остановился на следующей сказке. Там был изображен рыцарь на осле, что сидел задом наперед.

— Самый непослушный боевой конь, — произнес он, с теплотой вспоминая, как каждый раз смеялся над этой сказкой.

Федор провел кончиками пальцев по рисунку, но тут его взгляд зацепился за небольшое пятнышко, прямо между букв.

В воспоминаниях всплыл кашель матери и последние разы, когда она читала ему книгу.

Младший из братьев снова помрачнел, закрыл книгу и положил ее обратно в ящик тумбочки. Аккуратно ее закрыв, он потянул второй и неожиданно замер, обнаружив в нем то самое перо.

Серебряное, начищенное до состояния зеркала.

Осторожно взяв его в руки, Федор оглянулся на открытую дверь, за которой виднелся коридор, словно там за ним мог кто-то наблюдать.

Парень растерянно взглянул на предмет, что видел, как он думал, в бреду, а затем в ящик.

Поняв, что там больше ничего нет, парень сглотнул и поднял перо на уровень глаз, чтобы заглянуть к себе за спину.

С волнением поворачивая перо, он взглянул в коридор и ничего не увидел. Немного успокоившись, он опустил руку и грустно усмехнулся.

— Раньше я этой штуки не видел, — пробормотал он.

Крутонув перо в пальцах, он тяжело вздохнул, но спустя секунду нахмурился и замер.

На тумбочке стояла шкатулка.

Повернув голову Федор, уставился на пустую поверхность тумбочки, а затем снова взглянул на перо.

В отражении шкатулка была.

Парень, глядя в перо, протянул руку и сглотнул, ощутив прикосновение к таинственному предмету. Взяв ее рукой, он поднес к себе и с волнением уставился на нее.

С минуту он просидел в нерешительности, после чего отложил перо и открыл шкатулку, сразу же наткнулся на старую карточку.

На карточке, уже хорошо подвыцвевшей, был изображен отец с матерью.

Тогда у отца еще не впали щеки, он не осунулся и был широк в плечах. Одет он был в черный костюм, на голове, слегка накось, была одета шляпа «котелок». Рядом с ним со счастливой улыбкой стояла женщина. Молодая, с рыжими волосами и веснушками по скулам и носу. На лице ее была счастливая улыбка.

Федор рассматривал карточку со счастливыми родителями минуты две, после чего отложил ее в сторону. Затем из шкатулки он достал два золотых кольца. Почти одинаковых.

Это были змеи, что своим телом составляли круг, а замыкали ее, поедая собственный хвост. Разница у колец была только в размере. Одно чуть меньше с небольшим изумрудами в глазах змеи, а второе побольше и в глазах у змеи были мелкие рубины.

Рассмотрев кольца, Федор отложил их в сторону и достал брошь из золота.

Прямая золотая пластина была покрыта мелким узором, который почему-то Федору всегда казался какими-то письменами. В центре вертикально располагались три прозрачных камня.

— Большее кольцо старшему брату, малое кольцо среднему, а брошь — младшему, — едва слышно, шепотом произнес Федор, прочитав записку, что лежала в шкатулке.

Он рассматривал брошку минут пять, крутя в голове одну единственную мысль. В итоге, он сжал ее в кулак и быстро собрал в шкатулку остальное.

Убрав шкатулку на то же место, он собрался уже уходить, но замер. Постояв секунд пять, он обернулся и сглотнул, так как шкатулки он так и не увидел. После этого он так же тихо пошел по коридору, снова остановившись у двери в комнату отца.

Секунд двадцать, он стоял в нерешительности, после чего вернулся в кровать, укрылся одеялом и повернулся на бок, к окну.

Из-под одеяла Федор высунул руку с брошкой.

Секунд десять он рассматривал ее в лунном свете. Казалось, что узор начинает поблескивать, но стоило Василию в очередной раз причмокнуть губами, как младший брат тут же спрятал ее под матрац и прикрыл глаза.

Федор умыл лицо в тазу, взял полотенце и принялся вытираться.

При этом он поглядывал на кухню, где сейчас суетились братья, собирая обед. Семья собиралась провести день в работе на поле.

Вот уже привычно спустился отец. Он поставил корзину на стол, а сам подошел к шкафу, взял трубку с табаком и направился на улицу.

Федор же спокойно вышел на кухню и взглянул на братьев. Те сидели за столом, перед тарелками с яичницей и небольшими ломтиками копченой свинины.

Федор, стараясь делать вид, что ничего не произошло, подошел к плите и, взяв миску, принялся накладывать себе остатки яичницы, не забыв и поджаренный кусок копченой свинины.

Миска отца стояла тут же, на плите.

Взяв свой завтрак, парень уселся за стол и принялся молча есть.

Завтра должен был приехать сапожник, поэтому больше тянуть он не мог. Федя собрал вещи в дорогу, не забыв прихватить с собой хлеба, кусок сыра, что стащил с погреба, и пяток сырых яиц. Теплые вещи и подменку, он сложил в мешок, который спрятал под кроватью. Материну брошь, которую надеялся продать в удельном центре, он постоянно носил с собой, боясь потерять.

Без денег до столицы ему не добраться.

Арсений доел первым, но подниматься и мыть посуду не спешил. Он молча сидел и ждал, пока доедят братья.

Федор заметил это, почувствовал волнение, но старался не подавать виду, запихивая в себя еду.

Доел Василий, и младший брат почувствовал, как они переглянулись.

Василий встал и подошел к окну, с которого было видно крыльцо.

— В хлев ушел, — подал голос он, когда осмотрел крыльцо.

Федор прекратил жевать и глянул на Арсения, который выложил припрятанный мешок с лямками. К нему же были шнурками привязаны ботинки.

— Это что? — строго спросил Арсений.

Федор затравленно кинул взгляд на Василия, а затем снова Арсения.

— Сбежать решил? Что удумал, Федь? — подал за спиной голос Василий. — Куда пойдешь? Ты ведь не тупой, понимаешь, что бежать наугад — прямая дорога в могилу.

— Отец о тебе печется, — вмешался Арсений. — К мастеру договорился пристроить. Работать научишься, ремесло освоишь. Уважаемым человеком будешь. А ты?

— Сапожник, — набычился Федор. — Вот ведь уважение, хоть про запас по кадкам прячь.

— Всяко больше, чем беглый сын, что отца с братьями бросил, да лучшей жизни искать пошел, — угрюмо буркнул Арсений.

Младший брат зыркнул на Арсения, затем на Василия и произнес:

— Ты, Сень, землю примешь. Хозяйство за тобой будет, — начал Федор. — Васька в торгаши пойдет — к ведьме не ходи. А я? Сапожник, да?

— В честном труде нет ничего зазорного. Это дело… — начал было Арсений.

— Не мое это дело! — оборвал его Федор. — Сапоги да подметки делать — не мое!

— Не заводись, Федь, — попытался успокоить его Василий. — Ты скажи прямо, куда собрался? Ты же не в чисто поле пойдешь, так?

Младший зыркнул на братьев, а затем произнес:

— В столицу.

— Столица большая, — кивнул средний. — Город большой, все всех знать не могут, поэтому все всем чужие. Понимаешь, что ты там всем чужой будешь? Ты там никому не нужен.

— Слушай брата, — кивнул Арсений. — Он в столице бывал, знает, что говорит.

— Что ты там делать будешь, Федь? — продолжил допытываться средний брат. — Ну? Чего набычился? Мы тебя вязать не станем. Не сейчас, так у сапожника сбежишь.

Федор опустил взгляд на тарелку с остатками жареного яйца и произнес:

— В академию магическую пойду.

— Ты дурной? Кому ты там нужен? — возмутился Арсений.

— За мной сила есть, — сквозь зубы процедил Федор. — И Дубовая не говорит, сколько ее, а я чую — знает. Знает, но молчит!

— Может потому и молчит, что знает, что нет ее, — хмыкнул старший. — Ты головой подумай, что затеял? Уйдешь — отец не простит. Обратной дороги не будет. Ты это понимаешь?

Федор сжал кулаки, еще раз кинул взгляд на Арсения, а затем на Василия, что стоял, сложив руки на груди в замок.

— Понимаю.

— Ну, и катись тогда! — толкнул мешок с вещами к Федору Арсений и повернулся к Василию. — Как в воду глядел тогда! Федечка то, Федечка это… Мать избаловала! Мы с шести годов в поле, а его в семь по головке гладили, да сказки читали. Дура мать была, надо было тебя и в хвост и в гриву…

— Мать не трожь! — резко вскочил Федор, со злобой уставившись на старшего брата. — Она тебе жизнь подарила и не тебе рот на память о ней открывать!

— А то что? — в вызовом глянул на него Арсений.

— Поколочу, — расправив плечи, произнес Федор.

Старший брат ростом вышел в отца. Высокий, плечистый, поэтому когда он расправил плечи и поднялся, исход драки был понятен сразу.

— А силенок-то хватит? — спросил он.

Федор молча сверлил взглядом брата, после чего мельком глянул на стол и схватил нож, которым резали хлеб.

— А ну! — тут же вмешался криком Василий. — Нож положил! Быстро! А ты рот прикрыл!

— Катись отсюда и помни слова мои! — ледяным тоном произнес Арсений. — Вернешься! Голодный, битый как собака. Перед калиткой стоять будешь — не пустит тебя никто. Запомнил?

Федор глянул на старшего брата, затем оглянулся на среднего, после чего воткнул нож в столешницу и произнес:

— И ты мои запомни. Вернусь. Магом знатным, таким, что посадник в ноги кланяться будет. Вернусь и перед калиткой встану. Встану и на тебя смотреть буду. Запомнил⁈

Федор схватил мешок, закинул на спину и не оборачиваясь вышел из дома.

Парень прошел по двору и замер перед калиткой.

Руки дрожали, сердце билось так, что в ушах отдавало. Живот начало сводить от страха, но он держался, молча смотря на калитку, как на последнюю линию.

Последнюю ниточку, что связывала его и его семью.

Протяни руку, выйдя за калитку, и все.

За спиной послышались шаги со стороны хлева.

Федор сжал кулаки, чтобы подавить дрожь, и прошептал себе под нос:

— Не страшно…

Парень повернулся и взглянул на отца, что стоял посреди двора с трубкой в зубах. Мужчина встал, задумчиво уставился на младшего сына и упер руки в бока.

— С прошлого года ни слова. Ни худого, ни хорошего, — произнес Федор, с вызовом смотря на отца. — Как прокаженный… Словно и нет меня.

Отец затянулся и, не выпуская из зубов трубки, выпустил сизое облако дыма.

— Арсеньке хозяйство. Василию дело по душе, а мне… — тут Федор сжал зубы и продолжил: — А тебе Федька — подметки да сапоги потные до смерти ремонтировать. Что был Федька, что не был…

Внутри подростка настолько поднялась злоба, замешанная на обиде, что глаза стали влажными. Парень шмыгнул носом, утер его кулаком и со всей силы швырнул на пыльную землю мешок с вещами.

— Я здесь, бать!‥ Я существую, слышишь⁈

Отец молча вытащил трубку из рта, провел языком по внутренней стороне щеки и сплюнул на землю.

— За калитку выйдешь — обратно не зайдешь.

Федор грустно улыбнулся, поднял мешок, развернулся, открыл калитку и вышел, прикрыв ее за собой.

Стоило пройти с сотню шагов подальше, как от обиды и злобы по слезам потекли слезы.