Последствия старых ошибок

История вторая. Энимэ

«…Вся беда в том, что мир, когда он настоящий, — напрочь лишён какой–либо книжной логичности и стройности. Это всегда смесь необъяснимого, непередаваемого, откровенно тупого и жестокого. И этим он толкает пишущего к совершенно иному миру. Миру красивому и логичному. Грязному, но красивому, даже если речь в романе идёт о грязи.

А в жизни — иначе. Как ни бейся — всё равно будешь совершать неоднозначные поступки: хорошие для одних, плохие — для других, умные для третьих и откровенно тупые для четвёртых.

Наш мир — живой. Каждую секунду он рождается из линий эйи. Родившись — умирает. Так полагают эйниты.

Ученые полагают, что мир рождается из суммы одновременно существующих возможностей. Разница не велика, в общем–то. Квантовое многовариантное будущее переходит в четырехмерное одновариантное настоящее. Легко и просто.

Эйниты полагают, что видят варианты будущего. Мало того, они полагают, что могут влиять на выбор вариантов не поступками, а исключительно силой душевного настроя. Подтвердить или опровергнуть это трудно, но я пару раз наблюдал ситуации, просчитанные логиками казалось бы совершенно однозначно. Но Проводящий говорил — нет, будет так, и все наши выверенные расчёты летели влево.

Конечно, можно спорить, можно говорить, что рассчитывали мы не правильно. Но сомнения всё–таки остаются, когда это повторяется.

Кстати, грешат психическим воздействием на реальность не только эниты. «Ледяные лорды» — нисколько не лучше, однако — гораздо более жестоки. И в этом плане эйниты мне симпатичнее. Жестокости в мире и так хватает. Хотя она — самое нелогичное, что в нас есть.

Звери не убивают без причин. Это делают только люди. Убивают, уничтожая своих же соплеменников. Убивают, нанося вред тканям собственной души.

Я читал где–то, что душевное вырождение и было причиной массовой экспансии человека в космос. Земляне просто вытесняли тех, в ком желания разрушать было слишком много.

Но развиваются интенсивно как раз агрессивные цивилизации…

Возможно, Земля уже погибла от недостатка адреналина? Или — они нашли выход?

Почему же мы так невозможно нелогичны?

Похоже, совмещение несовместимого — вообще свойство любой жизни. Мы состоим, но не составляемся из отдельно взятых частей — и значит — мы живые…»

Да, я дочитывал дневник.

Не подумай чего, я спросил. Дьюп пожал плечами — говорил он всегда мало, и сегодня — особенно.

А я не мог уснуть. Потому что хорошего конца у сказки не получилось. Влану спасти мы не смогли.

Айяна сказала это сразу, как только увидела её.

Она склонилась над девушкой, и почти тут же выпрямилась, покачав головой.

— Нет, — начала она по–экзотиански, но я понял почти всё. — Все нити оборваны. Большая судьба — большая плата. Ей нужно было жить по–другому. Тише.

Потом она коснулась пальцами виска и добавила.

— Ребёнка я могу забрать с собой.

И я понял — она знала. Знала сразу. Потому и согласилась лететь с нами.

Возразить было нечего.

Айяна сказала, что останется до рождения ребёнка. Ненадолго, потому, что девочка родится семимесячной.

Присутствующий тут же медик потерял дар речи — он, вместе с меддиагностом, недавно озвучивал, что родится мальчик.

Мы ждали.

Потеряв Дьюпа, я пытался свернуть горы. Потеряв Вланку, я ощутил, что любое движение — бессмысленно.

Реальность останавливалась. Я мог передвигать слова и чувства, как предметы.

Они проплывали передо мной медленно и неотвратимо. И я видел уже, где было начало их движения, а где вечность обрывалась, и слова превращались в материю.

Круговорот энергии. Слово и его овеществление. Я мог сейчас сказать стул, остановить сказанное и поставить его на пол. И сесть. Но я не хотел. Можешь — только тогда, когда уже не хочешь.

Почему не я? Почему Тако должен был закрыть меня своим телом, а Влана сесть в якобы мою шлюпку?

Может, мне самостоятельно прекратить уже самого себя по–тихому, чтобы никто больше не занимал «моё» место в небытие?

Я механически отмечал, что Айяна то и дело останавливает взгляд на моём лице. Но мне было всё равно. Я делал какие–то необходимые дела. Проверял посты, конфисковывал расплодившееся оружие, ловил мародёров, ночевал у Вланки в боксе. В меня два раза пытались стрелять… Оба раза с комическим эффектом.

Первый «стрелок» старательно выцеливал меня в толпе с крыши. Потом потерял. Я долго стоял у него за спиной и смотрел, как синхронизатор прицела мечется по площади в поисках моего лица.

Второй стрелял из толпы, практически в упор. Из дефрактора. Он ожидал, что я сделаю шаг назад, но я сделал шаг вперёд, возникла завязка между доспехами и излучателем, и выстрела не получилось.

Обоих я отпустил.

Через три недели родилась девочка. Семимесячная.

Это было что–то красное, окружённое блестящей, словно бы зеркальной, сине–фиолетовой плёнкой. Из–за этой плёнки я даже не мог понять, шевелится она или нет.

— Рубашку давай, чего стоишь, — прикрикнула на меня Айяна.

Я, не отрывая взгляд от её рук, сбросил на пол китель, и стянул через голову трикотажную рубашку.

Эйнитка завернула в нее ребёнка и сунула его мне.

— Прижми к себе, чтобы не замёрзла.

Дьюп подобрал китель и накинул мне на плечи.

— А почему он такой..? — я не находил слов.

— Видишь что ли? — хмыкнула Айяна. — Все такие рождаются. Есть от тела пуповина, есть — от неба. Душа ребёнка всё ещё связана со Спящим. Выйдет плацента, мы перережем пуповину и сияние тоже угаснет.

Она ждала, пока отойдёт плацента.

Больничный хирург, попытавшийся поначалу спорить с Айяной, теперь забился в самый дальний угол. Оттуда он сигналил мне, чтобы я проверил, дышит ли девочка.

Я потрогал пальцем крошечный нос и ребёнок чихнул.

Айяна обернулась.

— Чего ты её торопишь?

Она расшнуровала платье, взяла у меня свёрток и поднесла к груди.

Медик молчал. Ещё вчера он пытался взывать к нашему разуму, объясняя, что маленькому ребёнку будет нужна специальная молочная смесь. Что здесь не специализированная клиника, и нужно срочно заказать её…

Айяна только хмыкнула. Я знал, что чувства её пластичнее, чем мои, но, тем не менее, медика прямо–таки передёрнуло.

Ребенок явно что–то глотал. Чудом для меня это не было. Если эйниты могли управлять временем зачатия, то почему бы у Айяны не появиться молоку тогда, когда ей это было нужно? Она выглядела счастливой, свечение ребенка вызывало в её лице ответный свет. Более тонкий и неуловимый.

Я отвернулся. Мне тяжело было смотреть на чужое счастье.

Если бы я мог — я бы заплакал. Но я — не мог.

– О–обессточивать будем? — жалобно спросил хирург.

— Нет, — сказал Дьюп.

Айяна согласно кивнула.

— Надежда всегда есть, — она, снова передала девочку мне и поправила шнуровку на платье. — Даже когда в будущем мы её не видим — надежда всё равно существует. — Она помедлила, глядя, как я неловко пристраиваю на руках ребенка. — А тебе лучше поехать со мной. — И повернулась к Дьюпу.— Отпусти его хотя бы на пару месяцев? Умрёт он у вас. Ты думаешь, я по его скорбной морде вижу, что он не хочет жить? Сияние усиливается…

На этой фразе заглянул Мерис, который не решился присутствовать непосредственно при родах и ждал за дверью.

— Да что это за сияние такое? — взвился он с порога, но осёкся, увидев у меня на руках ребенка. — Девочка?

— Девочка, — подтвердил Дьюп.

Я молчал. Я не чувствовал рук. Ребенок совсем ничего не весил, или это я провисал в пустоте вместе с ним?

— Объясни ему, Айяна, — сказал Дьюп. — Помещение не прослушивается, я проверил. У тебя получится лучше.

— Это почему? — спросил Мерис, разглядывая крошечное личико девочки.

— Айяна — микробиолог.

— А что, сияние видят именно микробиологи? Врожденный микроскоп в правом глазу?

Мерис кусался. Он всё ещё не мог примириться со смертью Вланы. И с чувством вины.

— Сияние эйи видеть — дело привычки. — Айяна жестом отослала хирурга и подождала, пока за ним закроется дверь.

Она никак не отреагировала на язвительность Мериса. Её манера общаться немного свысока была всё той же, что и на Къясне. И здесь она держала себя хозяйкой. И говорила словно хозяйка. Дьюп, видимо, принял её вместе с манерами, это у Мериса они вызывали раздражение.

— Вообще вся картина мира, как ты её видишь — дело привычки, не более. Но сияние эйи — ваши учёные регистрируют тоже, не правда ли? — Продолжила Айяна, убедившись, что дверь закрылась плотно.

Мерис хмыкнул. Он слушал вполуха, всё ещё разглядывая ребенка. Даже пытался потрогать крохотные пальчики, но не решился.

— Ничего мистического в сиянии нет. — Айяна уже в который раз обвела глазами комнату, в поисках окна. Но окон в боксе не было. — В любом человеческом организме живут колонии микроорганизмов. Микрофлора является самостоятельным органом, покрывающим стенки кишечника, слизистые оболочки и кожу. Оставаясь невидимым, этот «орган» весит около 2 килограммов и насчитывает порядка ста биллионов клеток микроорганизмов. Это число в 10 раз превышает число собственных клеток организма–хозяина. Микробная экология каждого человека представляет собой чрезвычайно сложную систему, на формирование которой потребовались многие миллионы лет эволюции.

— Я не на лекцию угодил? — спросил Мерис, не поворачивая головы. Он смотрел куда угодно, только не на эйнитку.

— Сияние эйи вызывает именно микрофлора, — снисходительно улыбнулась Айяна.

— Как это? — не понял Мерис. Он, наконец, оторвался от созерцания ребенка и столкнулся глазами с Айяной. Заморгал от неожиданности — ей трудно было смотреть в глаза без привычки, даже если она не концентрировалась на тебе.

— Молча, — констатировала Айяна с той же снисходительной улыбкой. — Мы умеем понимать явления и живой, и неживой природы. И умеем общаться с ними. Наши симбионты понимают нас лучше и защищают своих хозяев более эффективно. Это не значит, что сами микроорганизмы, населяющие наши тела — иные. Иной является глубина контакта между симбионтами. А сияние — побочный эффект.

— Подожди, — перебил Мерис. — Как же тогда может происходить «заражение»?

— Только при глубоком контакте. При лечении или инициации. Мы говорим с телом, когда лечим. И, «настраивая» психику новичка, Проводящие говорят со всем его телом. Микрофлора тоже откликается. Она становится более активной в плане защиты своего симбионта. Сияние нарастает постепенно и устанавливается на неком индивидуальном уровне.

— Вот, таи ма таата, а мы, столько лет голову ломали… — Мерис оседлал единственный стул, который мы все упорно не замечали. — Похоже, ты не врёшь, женщина… Изменений у тех, кто «заразился» действительно никаких особенных не было… — генерал включил, наконец, голову. — Только некоторое улучшение адаптации организма к агрессивным условиям, повышение иммунитета и подобная ерунда…— Он переключился на Дьюпа. — Ты знал?

— Я догадывался.

— Как?

— Больше интуитивно. Айяна, когда лечила меня, каким–то образом договаривалась с моим телом. Не с подсознанием — я не шёл на контакт, а внушаемость у меня от природы очень низкая. И, тем не менее, у неё получалось. А позже — я сделал анализы и обнаружил это самое «сияние». И предположил, что эйниты как–то воздействуют именно на некий коллективный разум микрофлоры, если допустимо так выражаться. Микроорганизмы живут колониями, значит — информацию они как–то принимают и передают… Да и «заражением» процесс передачи сияния назвать нельзя. Мы не наблюдали его при обычном контакте. Помнишь, как ты боялся заразиться от дочери? А привело это только к тому, что ты потерял, в конце концов, девочку, побоявшись держать её достаточно близко от себя.

— Да… Хорошо было бы знать заранее… — огрызнулся Мерис. Я чувствовал, насколько болезненна для него эта тема. — Как я вижу, данная информация здесь и умрёт? — Продолжал он раздражённо. — Иногда я не понимаю, а на чьей ты, собственно, стороне, Колин?

— Я уже объяснял тебе один раз, — равнодушно пожал плечами Дьюп.

— А … так это было объяснение? Ты ничего не напутал? Мне показалось, что ты тогда хотел удавить меня моими собственными кишками?

— Если бы я хотел удавить — я бы удавил, — Колин оставался таким же спокойным и непроницаемым, как горное озеро. А вот Мерис — заводился.

— А можно задать пару вопросов этой милой даме? Ты разрешишь?

— Только выражения выбирай.

— Обнадёжил. Леди, я могу прояснить у вас, куда всё–таки делись из столицы Аннхелла эйниты? — Мерис вместе со стулом развернулся к Айяне.

— А почему ты решил, солдат, что я знаю? — усмехнулась она. — Мы не подотчётны друг другу.

— Есть у меня кое–какие подозрения, — Мерис прищурился, но выдержал взгляд Айяны.

— Предполагаешь всеэйнитский заговор, солдат?

— Предполагаю, что событие достаточно важное, чтобы находиться на пересечении линий. А если так, ты можешь предвидеть, где они. Ну и где?

Интонации Мериса соскальзывали с вопросительных на допрашивающие.

Айяна однако, расслабленно улыбалась. Она смотрела и не видела. И ответила не сразу. Но ответила.

— Действительно, это достаточно ключевое событие… Но тебе не стоит знать, где они. Это ничем тебе не поможет, а время будет утрачено.

Мерис посмотрел на Дьюпа. Тот отрицательно покачал головой.

— Ладно, — сказал он. — Допустим так. Но зачем они заварили всю эту кашу — ты можешь сказать?

Айяна задумалась. Теперь она сосредоточилась гораздо глубже.

— Пусть он выйдет, — сказала она, наконец, и кивнула на меня.

Я пожал плечами и вышел прежде, чем Дьюп или Мерис успели что–то сказать.

За дверью стояли два моих бойца. Я привычно поинтересовался, давно ли они сменились. И только тут понял, заметив неуставную заинтересованность на их лицах, что вышел вместе с ребёнком. Как бы малая не замёрзла, уж больно крошечная.

Я застегнул надетый на голое тело китель, устроив ее за пазухой. Вышел на улицу.

Перед госпиталем стояло наше оцепление. Солнце садилось.

Была какая–то баллада о рождённых на закате…

Падает солнечный диск.

Тьма поднимает лицо

Взгляд изначальных разит

Через кольцо…

Я не понимал этих стихов, пока не увидел закат вот так, из–за спин стоящих с оружием. Словно бы мне действительно противостояла тьма, а через кольцо солнечного диска на меня смотрел мой Уходивший друг…

Я смотрел на солнце, пока не почувствовал, как в затылок кольнуло и перед глазами само собой всплыло лицо Айяны. Красивое лицо, несмотря на возраст.

Обернулся. С крыльца сбегал ординарец Мериса. Да, похоже — зовут.

Какой красный закат.

Я расстегнул китель и показал солнышку, что я прячу за пазухой. Это почему–то было для меня важным.

А потом я пошёл обратно в госпиталь. Хотя знал, что ничего хорошего меня там не ждёт.