Последствия старых ошибок

История четырнадцатая. «Судьба — дело подневольное»

Энрихе Лоо, иннеркрайт, глава военного инженерата, предстал пред «царственные очи» эрцога Локьё сразу по прибытии, за четыре часа до объявленного времени медицинской операции, к которой готовили сейчас главу дома Сапфира. Однако Локье сразу принял побочного сына. Принял без церемоний, прямо в медицинском боксе.

Энрихе оказался скован непривычным, непротокольным визитом и слишком маленьким помещением, не дающим собеседникам держать необходимую дистанцию. Он нервничал, но не показывал вида. Мало того, молодого инженера можно было смело пеленать в «простыню» биодетектора, и прибор не зарегистрировал бы какого–то особенного напряжения. Внебрачный сын эрцога был вымуштрован самым категорическим образом. Он умел подавлять свои реакции настолько, насколько это вообще может делать человек.

Так вышло, что Энрихе, хотя и являлся побочным сыном, носил фамилию приемного отца. Побочные дети, обычно, добавляли родовое «ло» к первым буквам фамилии матери, иногда переставляя буквы для благозвучности или выхватывая что–нибудь из середины. Но фамилия матери Энрихе была Ольгерет, а отца Лоо. И вышло, в конце концов, просто Лоо. Эрцог разрешил, он не страдал излишней щепетильностью. Однако на этом, как полагал Энрихе, вся благосклонность кровного родителя и кончилась. Локьё оказался черствым, придирчивым и даже жестоким отцом. И были моменты, когда иннеркрайт жалел о том, что согласился признать генетическое родство с домом Сапфира.

Должность тоже досталась Энрихе вместе с вхождением в «дом камня», хотя он не без оснований полагал, что позже пришёл бы к тому же сам. Когда его вызвали в столицу в момент «истинного совершеннолетия», он уже был подающим надежды военным инженером, занимая пост не такой высокий, но достойный.

Да, он мог отказаться и послать новоявленного папашу к белым Ако. Но… не послал.

Мать не скрывала от Энрихе кто его отец. Он всегда хотел увидеть эрцога не на голо, а по–настоящему, и всегда мечтал быть достойным такого отца.

Мог ли предположить провинциальный юноша, что столица не более чем аквариум с пираньями, окружение эрцога — сборище сановних идиотов, а сам отец уже слишком стар, чтобы вообще хоть чего–то хотеть? И бешеные дети Зимы понесли Энрихе в столицу, заставили терпеть два года светской муштры и унижений, пока его не сочли готовым быть представленным генетическому отцу. Два года пыток этикетом, понятиями о том, что подобает и не подобает, пыток жестоких, унизительных для его самости, когда тебе каждый день смеются в лицо, обсуждают каждый жест и поворот головы, каждую попытку судить о чем–то самостоятельно.

Но Энрихе выдержал. Он стал замкнут и сдержан, спрятал всё истинное в себе под маской учтивого безразличия… «Что будет желательно господам? Им угодно получить по физиономиям? Не затруднит ли их, если я сниму перчатки?..»

В награду Энрихе получил инженерат, полное отчуждение бывших друзей, презрение родовой аристократии и встречу с отцом, где и выяснилось, что испытания только начались…

— Ты должен твёрдо решить, Рико, настоящие ли те желания, что порождает твое ленивое я. Захочешь ли ты того же, если нужно будет пройти через физическую или нравственную боль… — эрцог кивнул подошедшему распорядителю. Распорядитель командовал двумя техниками, тащившими небольшой, в метр длиной, но, видимо тяжелый, зачехлённый прибор. — Я знаю, что ты сегодня не завтракал и не обедал. Скажи, ты испытываешь голод?

Энрихе, которому сегодня запретили есть, (как всегда без объяснений), был не просто голоден, а ещё и раздражён очередным идиотским запретом. Он энергично кивнул.

— Полагаешь то, что ты испытываешь, и есть голод? Это привычка избалованного человека, не более. Здоровый парень, вроде тебя, легко может провести без еды сутки–другие. Мало того, без еды и без особого дискомфорта. Ты должен сам себе это доказать, — Локье ещё раз кивнул распорядителю. Тот расчехлил стоящее на столе устройство, не ставшее от этой операции более узнаваемым. А ведь Энрихе закончил университет инженерии.

Юноша подошел к столу, посмотреть, что же это за штука. Эрцог — тоже.

Дав сыну визуально ознакомиться со странным приспособлением, больше всего похожим на какой–то хитрый капкан, или на железную нору с отверстием, Локьё вложил в жадно раскрытый «рот» машины руку. Она ушла чуть дальше локтя.

— Смотри, здесь всего одна кнопка. Устройство саморегулирующееся. Ты будешь получать ровно столько, сколько в состоянии вытерпеть. В первый раз я оставлю тебя здесь на один час. Одного. Всё это время ты должен будешь проверять любое возникающее у тебя желание. В основном, это будут голод и злость, как я понимаю. Ощутив голод, раздражение моими требованиями, желание не делать того, что тебе приказано и так далее. ЛЮБОЕ желание. Ты должен подойти к арктору и вложить руку. И нажать вот на эту кнопку.

Эрцог нажал, но не произошло, кажется, ничего.

— Попробуй, ты же голоден, это так?

Энрихе кивнул.

Он нерешительно погладил блестящий пластиковый бок, засунул в гладкое металлическое чрево руку, нащупав упор для ладони, и нажал на кнопку.

Боль, которая прошила его, к руке не имела никакого отношения. Потому, что, когда Энрихе выдернул руку, ничего не изменилось. Он ещё с минуту или две испытывал жжение и холод во всём его теле. Юношу трясло, зубы его стучали, и он не мог ничего сказать.

— Вот так арктор и действует, — спокойно констатировал эрцог. И непонятно было — сам он только прикасался к кнопке, или был настолько равнодушен к боли. — Голод ты ещё чувствуешь, Рико?

Парень помотал головой, ничего, кроме боли и холода он сейчас действительно не ощущал.

— А что ты чувствуешь? Недовольство, что я приказываю тебе вот так проводить время?

Энрихе снова помотал головой.

— Ну, это сейчас придёт, — усмехнулся эрцог. — Ты знаешь, ЧТО ты должен делать с желаниями и чувствами. Всё, работай над собой. Помни, что за тобой наблюдают не только люди, но и приборы. Если ты что–то простишь сам себе — тебя накажут, если не заметишь, мы вместе разбёрем с тобой вечером запись твоих действий. Удачи тебе. На первый раз, напоминаю, я оставляю тебя здесь на час. Надеюсь, ты уже достаточно взрослый мальчик.

Юноша смотрел в закрывшуюся дверь, и в душе его поднималась незнакомая темная волна — смесь ярости, страха и безысходности.

Энрихе вспомнил, но в нём уже ничего не дрогнуло. Самовоспитание — штука так или иначе полезная, даже если методов ты не принимаешь.

Да он и не жалел уже о принятом решении. В доме отца Энрихе получил доступ к тому, что никогда не смог бы изучать, будучи «никем»: к паутине и занятиям с мастером, открывшим ему Вселенную. Все остальное — было только платой, только испытанием, которое следовало пройти. И то, что он узнавал теперь, стоило всех принесенных им жертв.

В боксе, где лежал отец, навязчиво пахло медикаментами. Отсутствие даже намёка на роскошь поражало: помещение было типовым, тесным, скудно обставленным, лишенным каких–либо личных предметов.

Эрцог принял сына лежа в постели, хотя и без медицинских свидетелей своей слабости.

Энрихе склонил голову в вежливом поклоне, протянул личные письма, которые ему поручили передать с оказией.

Иннеркрайт был высок, широкоплеч, внешне заметно похож на Локье лет 200 назад: прямой нос, выступающие скулы, холодноватый, отрешенный взгляд широко расставленных серых глаз. Был он похож и на капитана «Ворона», тот разве что зеленоглазый и уголки губ всё время приподнимаются в нахальной улыбке.

Локье кивнул сыну, размышляя про себя, отчего он опять вспомнил имперского капитана? Чем тот его зацепил? Чем он лучше Рико, поведение которого безупречно? Который глядит эрцогу в рот, а не глазеет по сторонам и улыбается, словно накурившийся ики. Где он, кстати, сейчас, этот хаго?

Эрцог с удивлением понял, что думает о капитане «Ворона» с непривычным теплом.

— Рико, — изголовье кровати поднялось, повинуясь мысленному приказу Локьё. — Подойди ближе, отбросим протокол.

Эрцога раздражали сейчас упорно соблюдаемые сыном положенные два метра. Он хотел, чтобы и этот наклонился к нему, и, может быть, даже коснулся плеча.

— Сядь рядом.

Энрихе подчинился, куда бы он делся.

«Такой же, в общем–то, щенок, — размышлял эрцог. — Немного постарше, но, учитывая провинциальное воспитание одного и военную карьеру другого — двадцать лет — разве это разница?»

— У меня будет для тебя два поручения, Рико, — Локьё вздохнул, мучительно перебирая слова в поисках нужных. — Официально — командование принял регент дома Аметиста, лорд Тауэнгибер. Но я опасаюсь, что и за сутки–двое моего послеоперационного покоя, его командование может иметь необратимые последствия… Я знаю, ты делаешь успехи в построении интуитивных моделей… Между Бгоро и реальностью нужен определённый буфер, который сдержит последствия его нервности, — Эрцог перевёл дыхание. — Рико, мне не нужно ухудшение отношений с имперцами. Бгоро задумал некий блицкриг, но кто–то должен проследить, как и куда будет расти мыслимое им «древо». И вовремя прекратить его рост, если потребуется. Быстрая победа — это прекрасно, но баланса с силами Империи мы добивались несколько лет, и, в случае нереальности задуманного регентом, откат в отношениях нам не нужен. Ты должен найти сегодня время и для медитации, и для того чтобы сориентироваться в фактически происходящих событиях. Помни — это опасно. Сегодняшнее равновесие стоило жизни эрцогу дома Аметиста. Не допускай перенапряжения, действуя психически. Всё, возможное для решения в реале, нужно решать в реале…

Эрцог, отдыхая, откинулся на подушки, и Энрихе протянул ему тонизирующий напиток, плававший у изголовья.

— Нет, просто воды, — эрцог сделал глоток, помолчал. — И второе. Плайта. Планета обречена. Она должна быть уничтожена, что бы там не думали прочие. Если этого не сделать — гибель цивилизации окажется всего лишь делом времени. — Эрцог жестом попросил еще воды. На пульте загорелась иконка автоматического медвызова, видимо, сработала аппаратура, но Локье отмахнулся от заскочившего врача. — Я оставляю за тобой право действовать по ситуации, Рико. Я надеюсь на тебя. Доверяй чутью. Не бойся имперцев, среди них есть вполне адекватные люди. Если тебе понадобится говорить с кем–то из них — выбирай людей государственного инспектора или лендслера.

Вошло сразу три врача под предводительством главного доктора. Челюсти Домато были сжаты в раздражении и напомнили Энрихе жвалы ташсгов, с которыми ему пришлось не так давно иметь дело. Его достаточно покидало по галактике за последние пять лет. Хватило бы и на десятерых.

Энрихе поднялся, вежливо наклоняя голову. Холодный, протокольный поклон. Эрцог покачал головой.

— Посмотри на меня, Рико.

Глаза их встретились.

— Не бойся имперского капитана. Да, он слишком молод и всё время хамит…— эрцог закашлялся, и Домато отослал Энрихе раздражённым жестом.

Иннеркрайт так и не успел уточнить, кого именно ему не следует бояться.

Аварийная стыковочная машина со страшным скрежетом потрошила шлюпку. Ещё немного и корпус просто лопнет…

— Дерен, активируй доспехи, — предупредил я и, спасая шлюпку, нажал «автостыковку», позволяя нашему бортовому компьютеру подчиниться приказам «Короны» и разблокировать аварийный выход — по сути раскрыть верхнюю часть корпуса, словно тюльпан.

— Дерен, выпрыгиваем сразу! Держись ближе ко мне!

Но сделать я ничего не успел. Выпрыгнули мы в полную темноту. Реакция у Дерена оказалась хуже моей, а, может, ему просто повезло меньше. Когда вояки с «Короны» полезли изо всех щелей, им удалось разделить нас: я отлетел к стене, а Дерен оказался на полу, прямо у них под ногами. И, когда включили освещение, я не сразу и увидел своего пилота. А увидел — понял, что Дерен так и не включил защиту. Он же не мог не успеть!

Душка знал уже, что меня самого бить бесполезно, продуктивнее издеваться над кем–то из моих людей у меня на глазах, и его бойцы с удовольствием пинали моего пилота, лежащего на армированном титановыми нитями металлопластике ангара.

Хэд! Я попытался пробиться к Дерену. Бесполезно. Меня просто окружили толпой человек в двадцать, не меньше, и я потерял своего пилота из виду.

Бойцы с «Короны» старались буквально «зажать» меня, больше они пока ничего не могли со мной сделать. Но доспехи почти не реагируют на медленное приближение. Сила сопротивления тем больше, чем выше скорость приближающего предмета, и защита рассчитана на то, что отключать её, возможно, придётся собрату по оружию, если он знает, куда пихать руку и сделает это медленно.

Стрелять и мне смысла не имело. Бойцы с «Короны» защищены от светоотражающего не хуже меня. А из импульсного я успею выстрелить раза два, не больше. Да и непонятно, как поведёт себя одинокий импульсный сигнал внутри вот такой «бронированной черепахи».

Ну что ж…

Я мысленно коснулся грудной чакры, перемещая сознание в точку, пока ещё ощущаемую чуть правее средней линии грудины. Размышлял — ударить, уйти в тень… Или…

Время внутри меня остановилось. Я ещё размышлял, хотя ярость уже поднималась, затопляя сознание. Разум забился, как в испуге бьётся человек, которому кажется, что он тонет. Но люди тонут только от страха, что подтверждают всплывающие потом трупы. Тело легче воды, но разум — сильнее ярости. Стоп, у меня же здесь Дерен!

Да… Хоть я и восстановил контроль над собой, окружавшим меня бойцам уже досталось, да и экран в ангаре взвизгнул душкиным голосом и пошёл помехами.

Пытавшиеся зажать меня со всех сторон — откатились, и я нашёл глазами своего пилота. Вел он себя странно. Дерен не реагировал на то, что с ним делали, тело его обмякло, черты лица расслабились. Он загонял себя в транс, как это делают жители некоторых экзотианских миров, кажется баргелиане и… что–то вроде тэй.. джэ или тайде…

Подручные Душки решили, что пилот потерял сознание. Как бы ни так. Я–то видел, что происходит. Уникальный парень этот Дерен, он и в такой ситуации сумел развязать мне руки. Для Леса я уже вряд ли что–то мог сделать, я видел, как Леса сбросили в вентиляционное отверстие работающего двигателя, а где Лекус — вообще понятия не имел. Что ж… Когда–то я должен был оказаться в подобной ситуации.

Моя, уже изрядно бледная «охрана» грозила мне оружием шагов с семи, ближе подойти боялись. Боялись зверя во мне, зверя, который пока ещё только бился в телесную оболочку, ведь рядом был Дерен…

Но Дерен уходил своим путём, и я снова начал терять контроль, давшийся мне с изрядным трудом.

Душка в ангар не спустился, он наблюдал за мной с экрана. Трус. Впрочем, уже и не наблюдал — сгорел экранчик.

Хотя у Душки есть сильная сторона. Он в поисках информации обо мне — все помойки, поди, обшарил. Откуда он узнал о моей привязанности к Лесу? Если от Лекуса, то лучше бы тому больше не попадаться мне на глаза.

Душка — умная скотина. Пока нашу шлюпку не захватил швартовочный магнитный импульс «Короны», он делал вид, что пощадит мальчишку, если я сдамся. Но, увидев, что шлюпка «вошла в контакт», велел избавиться от Леса. Рассчитывал меня деморализовать? Смешно. Смертей я видел предостаточно, и я не делаю ошибок, когда мне целятся в лицо или убивают на моих глазах друзей. Я просто зверею. Единственное, что мне мешало — Дерен, которого я не имел возможности и времени оставить где–то по пути. Мне пришлось лететь на «Корону» вместе с ним. Умница, Дерен …

Я ещё раз взглянул на своего пилота. Лицо его совсем побелело, значит, он умел приостанавливать и работу сердца. Мне его боги сегодня послали.

Я начал улыбаться.

Улыбка была нехорошая — целившиеся в меня отступили ещё.

Чем хороша Империя — так это психической тупостью. Душка даже не стал размышлять о том, что ЕЩЁ могло произойти с Дереном. Действительно, когда парня его комплекции бьют ногами, всякое случается. Бывает, и зрачки не реагируют на свет…

Но человек много чего может сотворить с собой, если он распоряжается телом, а не тело — им.

А некоторые умеют распоряжаться и психикой. Уроды, вроде меня.

Я начал смеяться…

Корабль вздрогнул.

Замкнутые энергетические системы на психов реагируют плохо. Я же ходячая дестабилизация. Я тот, чья тень не привязана к центру равновесия всех прочих тел, а болтается, где ей вздумается, так сказал мне эйнитский мастер страха. У них есть мастера страха, (они же мастера войны), хотя эйниты крайне редко используют силу, только если нужно защитить храм. Но я не давал никому обетов, я не эйнит. Я — ходячая дестабилизация. Такого хотели?

Корабль ещё раз тряхнуло.

Я не знал, что будет, если полностью потеряю контроль и пойду в разнос, а потому сдерживался изо всех сил. Хотя больше всего мне хотелось дать ярости поглотить сознание, и пусть всё идёт к Хэду!

Завыла сирена — «внимание, нестабильность реактора».

Я начал хохотать. Но кто–то внутри меня, спокойный и холодный, всё–таки удерживал поводья. Ведь, если я разнесу «Корону» — погибнем мы все. Но смогу ли я удержаться?

Сердце стучало прямо в мозгах. Глаза заволокло той редкой чернотой, которая, кажется ещё и поглощает свет.

Я не знаю, что было бы дальше, если бы на запястье не запульсировало вдруг, и не прорезался, сквозь давящую на меня тишину писк ближнего сигнала.

Я дернулся, чтобы нажать отзыв, но промахнулся.

Ещё раз промахнулся. И, с неимоверным усилием, приподняв руку…сильно ударился запястьем о металлокерамический обвод гэта!

Боль обожгла руку. Тишина лопнула в ушах, я услышал надсадный вой систем защиты корабельного реактора, жуткий скрип перекрытий в ангарной камере, где я стоял рядом с нашей распотрошенной шлюпкой, топот ног, человеческий вой…

Я стоял один.

Шагах в 7–8 лежали бойцы с «Короны»: двое, кажется, мертвые, один выл, сжимая ладонями виски, ещё четверо, вроде бы, просто потеряли сознание. Ещё один — не знаю, мертвый или живой боец, валялся у выхода из ангара.

Больше вокруг меня не было никого, хотя малое время назад у входа толпилось ещё человек сорок.

Я наклонился к Дерену. Он плотно, как в коконе, находился в том странном состоянии, куда ушёл на моих глазах.

Поднял его, перенес в шлюпку. Закрыл её, поставив на максимум отражатели, и запечатал личным кодом. Даже если я сейчас разнесу корабль, шлюпка, может, и уцелеет…

Запястье я ушиб сильно, оно продолжало ныть и пульсировать. Или… Это же сигнал! Ведь был же сигнал? Да?

Я нажал, наконец, отзыв. Код запрашивающего не сказал мне ничего, но он высветился, и последней выползла буковка «г». Медик.

— Слушаю, — сказал я глухо.

— Где вы? Я уже двадцать минут вас…

Двадцать? Надо же.

— Извиняюсь, увлёкся. Свинью пытаюсь поймать, — я уже шёл широким шагом к выходу из ангара.

Ай–ай — выход заблокирован.

Я развернулся и, подпрыгнув, повис на аварийном люке. Там была лестница, но мне хотелось немного размяться и снять напряжение.

Медик почему–то замолчал. Прервалась связь? Я глянул на браслет: зрачок активации нервно мигал. Глушат. Мило. Значит, Душка жив и здоров. Я подтянулся на руках, кулаком разбил аварийный детектор и протиснулся в люк. Трудно запереть в ангаре для шлюпок пилота, который на пузе его излазил.

На выходе меня, конечно, ждут, но меня это теперь мало волновало. Да я и не собирался на выход. Три перерезанных кабеля — вот вам и дорога через систему вентиляции. Скорости там не развить, и я вывалился в общий коридор, вырезав под собой дыру, как только дополз до него. Навстречу мне бежали трое, но мне, в отличие от них, не жаль было ни себя, ни «Короны». И я просто ударил из гэта ребятам под ноги. Пусть «защита» поможет им не покалечиться — дыру я выжег основательную, может, и следующую палубу задел, а уж энерговводы точно — потолок тут же ослеп на левую сторону. Запищала «герметичность отсека», и я уже намеренно перерезал ещё один кабель, чтобы сигнализация заткнулась. Расположение кабелей в стандартном КК я знал, как свои пять пальцев.

С разбега перепрыгнул проделанную дыру, даже не глянув, куда улетели бойцы. Палубе дыра не нравилась, она начала подплывать под ногами, наверное, я порушил и изоляцию одной из воздушных подушек. В корабле не ведут себя так, как я сейчас, корабль защищен извне гораздо серьезнее, чем изнутри, а уж если знать все его вены…

По коридору бежали мне навстречу. Разобрались с моими трюками? Нет? Безобразие. Кто ж вами командует? Ещё выстрел под ноги. Брызги раскаленного металопластика. Один из бойцов как–то зацепился за горячий, плавящийся пол, и я вытянул его из дыры за шиворот. Только его мне не хватало! Сунул парню руку за пазуху, отключил доспехи и приложил по башке, чтобы не мешал.

Опять взвыла сигнализация.

Ещё раз полоснул из гэта по месту прохождения кабеля. Пластик зашипел и завулканировал, потёк сладковатый запах, значит, по воздуховодам пошла закись азота, где–то я повредил систему, обеспечивающую этим газом двигатель. А ведь он и рвануть может. Да и мне только «веселящего газа» сейчас не хватает.

Припустил рысью, задержав, насколько мог, дыхание. Двигался я в направлении личных апартаментов Душки, хотя и навигаторская тоже бы подошла. По соседнему коридору пронеслись бойцы, я прижался к стене, но меня даже не заметили.

Корабль вдруг накренился: компенсаторный механизм палубы не сработал, видно досталось и ему — и я покатился, ударившись плечом о переборку.

Ничего себе, разрушений я наделал. Или — это не я?

Доспехи смягчили удар, и плечо я не выбил. И то хорошо.

«Корона» вздрогнула, словно по ней вели обстрел. Ещё раз вздрогнула. По палубе пошла утробная судорога — переполяризация щитов. Так вот почему меня никто не ловит! Мы что, начали с экзотианцами по новой?

Корабль развернуло, электричество сдохло, и по стенам побежали полосы аварийного освещения. Искусственная сила тяжести тоже упала, значит, досталось и главному генератору. Теперь на меня вообще никто не обращал внимания. Бойцы неслись малыми группами мимо по своим неотложным делам. Я даже почувствовал себя обиженным таким невниманием.

Вот так с освещением противника у меня Млич умел шутить: синхронный удар в восемь точек, под которыми основные генераторные развязки, временное перенапряжение шита и малые генераторы выбивает. Правда, подойти к чужому кораблю нужно для этого очень близко. Почти вплотную. Да и удар такой для корабля мало опасен. Но нервы испортить противнику можно: щит цел, а электричества — тю–тю.

«Корона» икнула, пытаясь ответить, но тут же рыскнула носом. Меня потащило по коридору и ещё раз впечатало в пластик. Ой, как команда–то у нас плохо работает, на бок же заваливаемся! Уроды, блин.

Я широкими прыжками нёсся к навигаторской. Если это экзотианцы — корабль нужно спасать, тут уже не до личного!