Помимо письма Годунова привёз посланец из столицы требование предоставить пятьдесят человек посохи для поправки валов городка Скопина. Об этом мне сообщил поутру дьяк Алябьев. Хотя у Тучкова новость вызвала явно негативную реакцию, я посчитал, что послать людей на строительство оборонительных рубежей необходимо. Отправляя обратно московского гонца, Бакшеев выспрашивал у того подтверждения своих подозрений:
— Что ж азовские татары, не балуют?-
— Арсланай Дивеев к царю шертвовал, чтоб его юрту вместе с людишками мурзинскими от Азова до Астрахани кочевать, да обещался с нами мирно жить. Мурза Баран-Кази також в сём клялся и сына в аманаты дал, — отвечал служивый.
После этого сообщения убеждённость в правильности своего предсказания набега пропала. Сведения явно стоило уточнить.
Через несколько дней заехал в наш город мурза Сулешов. Он передал мне приказ доставить нашего крымского пленника — Байкильде к русскому рубежу. Об его выкупе за четыреста рублей договорилась центральная власть, моего мнения особо никто не спрашивал. На мурзёнка у меня были совершенно другие планы, но противиться московскому решению не имело смысла. В эскорт племянника бия бейлика Барын мы с Бакшеевым решили отправить Лошакова. Сборы на дорогу в Ливны были недолги. Байкильде на прощание было подарено три сабли угличской работы, всё же нам требовались контакты в Крымском юрте, и расстаться стоило по возможности на дружеской ноте. Судя по мурзе Сулешову, являвшегося одновременно русским помещиком и братом бия бейлика Яшлав, крымская знать вполне могла сотрудничать с Москвой, особенно если учитывались их личные интересы.
Перед самым отъездом нашего уже бывшего пленника, я вспомнил ещё об одном сырьевом ресурсе, который возможно находился в Крыму:
— Байкильде, может вместо серебра отец за тебя нужных мне сухих трав и корешков даст?-
Как выглядит каучуконосный одуванчик, мне было совершенно неизвестно, собственно сам факт его существования стоял под вопросом — память меня могла подвести. Оставалось надеяться, что этот цветок внешне не сильно отличается от родственных северных видов, и я как мог, описал Байкильде растение и свойства даваемого им сока.
— Сеном за меня окуп давать отец не станет, в такой плате прямая насмешка над родом нашим, — напыжился молодой татарин. — Ежель тебе то потребно, так яз тебе два по десять арб с сей травой пришлю.-
Ну, собственно, мне было всё равно, какого цвета будет кошка, главное чтоб она поймала мышь.
Бакшеев тем временем беседовал с мурзой Сулешовым:
— Нет ли вестей каких об орде, что у Гнилого Моря кочует?-
— Из слухов шубу не сошьёшь, — с тихим смешком отвечал выехавший на Русь татарский аристократ. — Но доподлинно известно, крымский царь по солтанову велению на Угорскую землю поднимается. Бию Мансурульского улуса Арсланею велено с ним идти. О том языки поведали с Кальмиуса донскими казаками сведённые. А вот мурза Барын-Гази, что в Азаке сидит, по степям вести шлёт, удальцов под свою руку собирает. Может на наши украйны собирается, а может прочих начальных людей Казыевой орды воевать.-
— Если б ногайский князь на супротивных юртовщиков шёл, он бы по-тихому войско готовил. В Поле новины быстро разносятся, — задумался Афанасий. — Неужто шерть решил порушить? У него ж сын в аманатах?-
— Шайтан не разберёт, чего мурза сей умыслил, — развёл руками татарин, но при этом призадумался. — Но к удачливому атаману вои сами идут, а где войско там и власть. Сынов у него много, а бийство над малыми мангытами одно. Да к тому ж донские казачки о прошлом годе его коши да посад азакский пограбили. Ежели в беш-баш не ходить, чем людишек своих кормить?-
Перебросившись с Сулешовым ещё парой фраз, Бакшеев подошёл ко мне:
— Мню, на русские земли казыевых ногаев ждать следует. С Кази-Гиреем на цесаря они не пошли, до Литвы им так же было б сподручней совокупно с большим войском добираться. Войско в Азове собирается великое, на черкесов или иных мурз такое не надобно. Кальмиуским али ногайским шляхом ждать их следует.-
До этого времени Афанасий не ошибался в своих расчётах. Моё предупреждение вполне могло оказаться ложной тревогой, но репутация провидца в глазах Годунова не стоила тех жертв, к которым мог привести неожиданный набег кочевников.
Сбор датошных на юг проходил с серьёзными затруднениями. Обычно большую часть потребных людей давали монастыри и вотчинники, меньшую жребием выбирали из своих сёл черносошные крестьяне. От них требовалось ехать на государево дело за свой счёт, или как выражались здесь, своим коштом. Обители направляли самых захудалых своих тяглецов, на худых лошадях и с плохим инструментом, в лучшем случае топором и лопатой, а то вовсе без всего. Свободные крестьяне, избираемые в датошные, тоже, как правило, были из молодших и бобылей, зажиточные выставляли вместо себя заместителя. В общем главное было отправить побольше народу, что они смогут сделать мало кого волновало. В местах, где требовался труд призванных крестьян, норму выработки поднимали только угрозами, насилием, да правежом.
Мне такая организация подневольной работы казалась малополезной растратой человеческих ресурсов. Поэтому в начальные люди отъезжавшим были нанято за немалые деньги несколько оставшихся в Угличе профессиональных землекопов-грабарей. Датошным был выдан княжий шанцевый инструмент, с ними отправили дворового повара, несмотря на его жалобы и мольбы, а так же им отгрузили корма из владельческих амбаров. Видя такое разорение, Ждан хватался за голову и чуть не плакал. С его точки зрения, такое разбазаривание добра, да ещё и в пользу самого низкого люда, было не то что бесполезным, а просто вредным делом.
— Им же за пять лет не отработать добро даденное, — стонал удельный казначей. — Струмент пропьют, аль поломают, то, что без ряда дадено — потом не сыщешь. Да и какая нам забота до Романовской вотчины? Пущай у Никитичей голова болит.-
Я особо с Тучковым не спорил, но решения своего тоже не менял. В детстве мне не однократно доводилось смотреть военные фильмы, и необходимость материального обеспечения строительства оборонительных рубежей у меня сомнений не вызывала. Непонятно каких трудовых подвигов можно ожидать от мобилизованных крестьян, которые копают землю окованной дрянным железом деревяшкой, а вынутый грунт относят к валу в самолично сплетённых корзинах или вообще в подолах рубах. Да ещё постоянно думают о том, где найти себе пропитание. За время своих поездок, я насмотрелся на то, каким образом ведётся городовое дело. Отправляемые мной с датошными двуручные пилы, металлические лопаты и кирки, коловороты, ломы да банальные деревянные тачки должны были ускорить и облегчить работу неимоверно. Не знаю, стоило ли ждать за такие инновации благодарностей от московских властей, но отправлять собранных на царёво дело работников по старинке я не собирался.
За пару недель удалось отправить угличский трудовой отряд на юг. Отъезжающие торопились, им надо было успеть добраться до места назначения до схода снега. Ещё раньше Андрей Козлов увёз в Москву ответное послание боярину Годунову. Найдя время для зельевой палаты, я с интересом слушал о результатах проведённых опытов.
— Калением квасцов добыто купоросное масло, — докладывал Степан Михайлов. — Остаток есть суть жжёная глина из коей поташ извлечь можно. Обратным действием кислоты и древесного кали на сухую глину получили прямую муку квасцовую. Да красильники рекли, будто наших квасцов для доброй протравы надо менее сыпать, чем фряжских. Оттого великий прибыток может казне твоей, князь, быть.-
Действительно, необходимый красильщикам и кожевникам товар везли из северного порта — Новых Холмогор, тратили его только для окраски лучшей ткани самым дорогим красителем и обработки тончайшей кожи. А его оказывается можно было практически из-под ног добывать, была бы лишь серная кислота в наличии. Явно стоило поторопиться со строительством мануфактуры в Боровичах.
— Нашли мы из коих сушёных трав пробный настой можно делать, — продолжал отчитываться паренёк. — Покойницкий цвет, анютиными глазками рекомый, взвар даёт синий, в купоросном масле является пурпуровым, а в нашатырной воде — зелёным.-
Это была тоже неплохая новость, то, что полевые растения могут являться природными индикаторами сред, я помнил со школы, но вот какие именно — совершенно выпало из памяти.
— Бумагу рыхлую этим настоем стоит пропитывать, и маленькими кусочками пробу делать, так каждый новый раствор проверять и записывать, — теперь химические реакции можно было систематизировать.
— Чёрные камни с Мологи, коих ты нам бочку привёз, ни к чему не годны, — доложил Стенька. — Калили их, кислым маслом растворяли, остатки везде пробовали — нет пользы. Дали Акинфову спробовать — плевался, мол, три горшка с железом в убыток ушли, в руках уклад ломается.-
По моему мнению, так испортить металл могли значительные примеси фосфора и серы.
— В серной кислоте растворяется сей камень? — задал я вопрос своему лучшему химику.
— Да, серый песочек получается,
— Прокаливанием после этого серного дыма не бывает?-
— От жара совсем почитай не меняется камушек энтот, — сообщил Михайлов.
Вполне возможно в руках у нас было какое-то фосфорное соединение. В хозяйстве всё пригодится, поэтому неутомимому экспериментатору были даны очередные поручения:
— С водой остатки выпарьте, на морозе подержите, ещё как растворите, может извлечёте чего.-
— Токмо осторожность великую являйте, извлекаемое может зело ядовито и горюче быть, — вспомнилось мне о свойствах фосфора.
Всё время до окончания ледохода было потрачено на подготовку к строительству мануфактур в Боровичских рядках. Отправлялись туда артели плотников, пяток кузнецов, отобранных Акинфовым, и просто нанятые гулящие люди. Приказчики объехали города от Твери до Ярославля, ища свободные рабочие руки. Руководителем мастерской по выработке кислоты и перегонке угля отправлялся Юшка Иванов, он был постарше Михайлова, и не так изобретателен как оставшийся помощник. Собирались на берега Мсты горшечник Иван Гольцов и мастер по фаянсу Фёдор Песков. Им были обещаны земля и финансовая поддержка, от них я рассчитывал получать огнеупоры и керамику. Кроме того они обещались использовать как топливо кокс бурого угля, куда ещё его приспособить мне пока в голову не приходило. Юшке я с собою в дорогу выдал под сотню страниц инструкций, но всего конечно заранее было не предусмотреть. Когда в середине мая дощаники наконец ушли бечевой к Твери, у меня появилось время заняться прочими делами.
В полуверсте от города, на княжьем поле, посеяли привезённые англичанином травы и овощи. Работали пахотные холопы, их при удельном дворе было около двадцати человек. Перед посадкой на землю моего сельскохозяйственного питомника вывезли несколько сотен подвод навоза и торфяных канализационных отходов. Высевать траву всем местным жителям казалось открытым проявлением безумия, и они жалели подневольных работников, выполнявших бесполезную работу в ущерб прочему весеннему труду. Пускаться в объяснения у меня не было желания, кроме поля под Угличем велено было сеять клевер на парах княжьей десятины в селе Девятково.
В самый разгар посевной деятельности Бакшеев напомнил мне, что уже три седмицы в наших палатах живут восемнадцать сыновей помещиков, да из городовых стрельцов семеро согласились отдать своих отпрысков в княжий шутейный полк. К тому же у меня в свите с давних времен было шестеро мальчишек-жильцов, да трое привезённых подростков Отрепьевых. Поэтому отдав последние распоряжения о полевых работах, мне пришлось задуматься о своём детском войске. С чего приступать к обучению и по какой программе его строить я представлял плохо. Но вспомнив пионерское детство и армейскую учёбку решил начать со строевой подготовки и обучения грамоте.
Учебный класс организовали быстро. Учительствовал Семён Головин, выучивший уже с полсотни дворян и приказчиков. Учили арифметику славянским и арабским счётом, и азбуку русским и составленным мной сокращённым алфавитом. Как подьячий Посольского приказа не сопротивлялся, но всё же согласился обучать новоязу как особому 'дьяческому скорописному' языку.
За неделю справили всем однообразные кафтаны из серого сукна. Пищали выстругали из дерева, со штыками из этого же материала, а вот сабли всем привесили настоящие. Я своим личным оружием до этого не заботился, хотя у моего предшественника в этом теле, маленького царевича Дмитрия, имелись стальная маленькая сабля, рогатина и булава. Но мне пришлось настоять на обучении с помощью деревянных сабель, как меня не убеждали окружающие что это пригоже только для пятилетних. То, что клинком я владел хуже, чем местный пятилетка, объяснять не пришлось.
Поскольку физические упражнения на заднем дворе чередовались с уроками в классе, моя несостоятельность в использовании холодного оружия стала известна всем. Увидавший мои жалкие телодвижения Бакшеев схватился за голову. Поэтому пока остальные потешные новобранцы корпели над цифрами и буквами, меня гоняли с клинком в руках Афанасий и Григорий-Гушчепсе попеременно. Что из их подопечного не выйдет великого рубаки, они поняли сразу. Но интенсивных занятий со мной не прекращали, толи надеясь на внезапное просветление бесталанного ученика, толи из природного упрямства. К концу второй недели ежедневных упражнений с саблей я всё ещё продолжал непроизвольно зажмуривать глаза при имитации удара мне в лицо. Оба обучающих меня воина чертыхались вовсю, если бы в это время был известен лейкопластырь, они наверняка бы приклеили мои веки к бровям. С твёрдостью руки было тоже всё не слава Богу, но это уже было дело наживное.
За эти пару недель по моим наброскам изготовили пару деревянных барабанов и прообраз пионерского горна. Если ударные инструменты соорудили довольно легко из гнутых тонких деревяшек и телячьих опоек, то с духовым угличские медники повозились изрядно. Поскольку музыкальным слухом никто из курсантов удельного войска не обладал, или не желал признаваться в этом, то у проходящих мимо Углича скоморохов было выкуплено двое мальчишек-сиповщиков.
Занятие строевым шагом начали с построений и выполнении команд на месте. Однако даже эти простейшие действия вызвали в моём потешном войске неимоверные затруднения. Дальше построения по росту дело никак не шло. Плюнув на княжеское достоинство, решил показывать элементы упражнений сам. Новобранцы кто постарше — хихикали в кулак, младшие смеялись в голос.
— Теперь под мою команду вы по одному исполняйте, — скомандовал я ухмыляющемуся кривому строю.
— Над собою ты сам, княже, волен. Мне же сие скороморошество сполнять — нелепо и родовому имени поруха, — наотрез отказался один из старших курсантов. Остальные промолчали, но явно поддерживали выступившего.
— Вольному — воля. Кто со мной иноземным обычаем ходить не желает — скатертью дорога, — вступать в дискуссию мне не хотелось.
Сразу, откланявшись, ушли двое — высказавшийся парень и ещё один его сверстник. Остальные переминались с ноги на ногу, но покидать строй не торопились. Им для этого явно требовалось разрешение отцов, все они были из небогатых семей, а в потешном полку какое-никакое, но жалованье платили. Помимо кажущейся нелепости моих распоряжений, имелись проблемы в отдаче команд. 'Направо', 'налево', 'кругом' — все эти слова для угличских недорослей ничего не значили. Переиначивать на 'шуйцей', 'десницей', 'оборотись' мне казалось неуместным. Находясь в полном отчаянии, я вспомнил незабвенное ' сено-солома'. Чередование непонятных команд с понятными словами потихоньку сдвинуло дело с мёртвой точки.
На следующий день после начала во дворе княжеских палат строевой ходьбы на учёбу не явилось ещё пятеро подростков. Остальным видимо родители объяснили, что их полутора рублёвое жалованье в семье не лишнее, можно и потерпеть придурковатого княжича. А мальчишкам-жильцам и привезённым Отрепьевым вовсе деваться было некуда, иных источников пропитания кроме милостей удельного правителя у них не было. Поэтому в течении следующей седмицы, потешный полк в составе двадцати девяти человек начал более-менее сносно ходить колонной под адские звуки, извлекаемые бывшими юными скоморохами из новых для них инструментов. Посадские жители реагировали по-разному — кто смеялся, хлопая себя по бокам, кто крестился, но уже к Петрову дню страсти поутихли.
На проходящей по завершению поста праздничной литургии, где моё присутствие являлось строго обязательным, при оглашении проводящим службу священником 'Многих лет' народ взволновался и зашумел. Мне причины гомона были неясны, но склонившийся ко мне Тучков проскрипел:
— Огласили многия лета, да окромя великого князя и царя Фёдора Ивановича, патриарха Иова и владыки ростовского Варлаама, рекли сие государыне царице Ирине Фёдоровне и царевне Феодосье. С испокон веков такого на Московском государстве не бывало, чтоб баб при многолетиях поминать.-
Я в таком нововведении не видел ничего дурного, но Ждан преисполнился самых мрачных ожиданий. Взяв после молебна в оборот протопопа собора, он выяснил, что изменения в ектеньи внесены по указанию святейшего патриарха Иова.
— Непотребство сие, святую старину рушить, — выразил своё мнение по поводу указаний главы Русской Православной Церкви казначей. Дальше он добавил несколько простонародных выражений, вогнавших в краску несчастного протопопа.
Меня же больше волновали не детали культовых ритуалов, а усиление хозяйственной деятельности на территории удела. Ждан ещё с весны заготовил у Акинфова маточники старых татарских и тверских медных пул, и тот вполне наладил выбивание их из прокатанных полосок черновой меди. Однако огромное количество всплывших монет надо было легализовывать, и мы с Тучковым придумали операцию прикрытия. Искусственно состаренные медные деньги притопили напротив кремля на левобережном мелководье Волги, и там же дворовые люди начали активно ковырять берег. Ночью в одну из ям ссыпали пару десятков пудов мелких пул и присыпали сверху песком. Тучков стал распространять слухи, княжич, де, сон видел, мнит будто вещий. Вроде как татарские деньги у реки неглубоко спрятали. После того как об этой новости заговорили на угличском торгу, нами торжественно был извлечён заранее припрятанный клад. Собственно ценность его была не особо велика, около семидесяти рублей, но угличанами овладела 'золотая лихорадка'.
Целую седмицу горожане и окрестные крестьяне лопатами и пешнями ковыряли берега Волги. К моему искреннему удивлению раскопали два настоящих клада, общим весом в полпуда серебра. Немало не стесняясь, Тучков, на основании того, что всё наёденное сыскано по слову князя, забрал половину сокровищ в казну. Остальное по моему указанию он поменял на московские копейки, уж больно диковинными выглядели старинные монеты. В течении нескольких дней народная молва удесятерила размер старого татарского клада, и теперь у нас имелось алиби на практически любое количество медных и серебряных денег.
В связи с этим отправили в Новые Холмогоры приказчика Васькина реализовывать свинцовую монополию. Очищать металл предполагалось у города Мологи, а извлекать из добытых примесей серебро в Угличе. Сдавать на царские монетные дворы драгоценный металл в слитках было нельзя, во избежание ненужных расспросов. Поэтому требовалось или перечеканить на золотоордынские дирхемы или выделывать сразу московскую деньгу, что сэкономило бы нам примерно десять процентов от перебиваемой монеты.
Получив первые пулы вместе с мелким серебром, разъехались по округе княжеские люди, скупать тряпьё, шерсть и лён. На эти должности я велел брать людей старых или покалеченных, к прочим работам негодным. При княжьем тереме было три десятка христарадничающих приживал, многие из них вполне искренне хотели заниматься посильным трудом. Мной планировалось обеспечить всех хоть на что-то годных городских нищих работой, полных инвалидов переселить в богадельни, по образцу новгородских, а не желавших трудиться сознательно — изгнать.
К середине лета добрался я до села Девяткова. Картина была весьма неутешительна. Поля княжеской яри и озими побила хлебная ржа, на засеянном клевером паре пасся деревенский скот. Призванный к ответу староста лишь недоумённо разводил руками:
— Дык на пару-то скотина с извека пасётся. А коли нельзя — так городить поле потребно, а нам о том никто вестей не присылал.-
— Подумай сам. Зачем поле было засевать клевером? Чтоб потом потравить его? — пытался я воззвать к разуму тиуна.
— То княжья придумка, нам сии замыслы непостижимы. Велели окромя зерна сеять польную траву — мы молебен сотворили да посеяли. Про что да для чего — то не про наш ум, — стоял на своём упёртый селянин.
Помимо того что улучшавшая плодородие травка была до корней сожрана скотом, она ещё и проросла некрупными пятнами, остальная пашня зеленела обычными сорняками. Староста от небрежения при посадке полностью отнекивался. По его словам, семена рассыпали везде поровну, а где чему расти, то Господь решает. С отчаянья велел насыпать с собой два мешка земли, один с места где клевер рос, другой с заросшего пустыми травами участка. Загадку эту я надеялся решить в Угличе.
Мне было крайне интересно, насколько удобна была в работе сооружённая по моим рисункам веялка. Староста долго искал тех, кто зимой провеивал княжье зерно. Явленные работники ничего конкретного сказать не могли, ограничиваясь лишь скупыми ответами.
— Свою рожь кто-нибудь от мякины и сора чистил на этой штуке? — кивнул я на первую сельскохозяйственную машину.
— Вроде Фролка пахнул жита, — почесав в затылке, сообщил сельский тиун.
— Больше никто? — полное отсутствие интереса крестьян к нововведению меня озадачило.
— Вроде нет. Баяли — изломаешь, мол, отвечай потом перед князем. Ну её, придумь сию, от греха подальше.-
— Фролка чего ж полез?-
— Да от дури своей природной. Говорил, де, семи смертям не бывать, а одной не миновать, дюже любопытственно как хитровина угличская семя веет. Коль он чего напортил, ты уж княже на него не шибко серчай, с малых лет он такой оплазивый, — доверительно сообщил мне девятковский староста.
Селяне явно не стремились к прогрессу. Из сорока с лишним мужиков села и прилегающих деревенек воспользовался дармовой веялкой лишь один и то по местным понятиям почти что дурачок. Найденный по моему распоряжению Фролка, парень лет двадцати пяти, ничем внешне от прочих пахарей не отличался, те же домотканые холщёвые рубаха и порты, да обмотанные вокруг ног поршни. Но вот был он не по-деревенски любопытен, благодаря чему и стоял сейчас передо мной, ожидая неведомых неприятностей.
— На своей ниве с вирвиём не бегал ли, как яз на княжей десятине указывал? — начал я расспрос нетипичного селянина.
— Бегал с сынишкой, — сокрушённо признался тот. — Спытать хотел, худо аль добро выйдет. На паре клиньев ржицу колыхал, а на остальных — нет.-
— Ну и что вышло?-
— Вроде потучней хлеба уродились, где вервиём ржицу тешили.-
— Как звать тебя?-
— Фролкой кличут, сын Липка яз, княже, — ещё раз в пояс поклонился парень.
— Поедешь ли в тиуны ко мне в иное село?-
— Нет, — активно замотал головой крестьянин. — В полные холопы не пойду, в посупление впаду от сей тяготы.-
— Чего ж сразу в холопы? Урядимся как-нибудь, — мне такая негативная реакция казалась удивительной.
— Правда нам ведома, — втянув голову в плечи, тихо проговорил Фрол. — По сельскому тиунству есть полный холоп.-
— Порядимся по-честному. Когда захочешь — обратно вернешься, — заверил я любознательного девятковца.
— По рукам ударим? — хитро глянул на меня исподлобья ушлый мужичёк.
— Хоть бы и по рукам, — не виделось мне в этом ничего страшного.
— Князю не веришь? — влез в разговор раздражённый Тучков.
Липкин сын предпочёл отмолчаться, но по его поведению было заметно, что действительно не верит. Пришлось слезть с коня и предложить ему бить рука об руку для закрепления обещаний. Уже после этого Фрол стал интересоваться переездом и размером земельного участка предназначенного для поселения. Сообщение о том, что ему придётся стать главой артел батраков, не сильно его воодушевило. Но обещание выделить ему безоброчно после честной семилетней отработки надел в тридцать четей доброй земли, развеяло его сомнения.
Из Девятково я возвращались не сильно обрадованным. Внедрение чего-то нового силами самих деревенских жителей представлялось крайне маловероятным. Видимо начинать придётся с единичных образцовых хозяйств, обрабатываемых силами наёмных и подневольных работников.
В Угличе нас ждал очередной посланец от боярина Годунова. Он привёз краткое письмо — приглашение прибыть к Троице-Сергиеву монастырю, куда царский шурин отправлялся на богомолье и весть о победе на реке Хопре русских полков над азовскими татарами. Когда я передал письмо для ознакомления Тучкову, тот окаменел. Причина такой реакции на довольно рядовое послание крылась в титуловании отправителя. Борис именовал себя царским шурином и праѓвителем, слугой и конюшим боярином, дворовым воеводой и содержателем великих государств — царств Казанского и Астраханского. Я к формализму местных отношений до сих пор не привык и к громко звучащим титулам относился спокойно. Ждан же такое поименование Бориса Фёдоровича счёл попыткой узурпации трона при живом царе, и, задыхаясь от негодования, произнёс:
— Сперва подручник его, патриарх Иова, тебя, царевич, велел в ектеньях не поминать, потом баб годуновского рода в многолетья вставил, а теперь до полного беззакония дело дошло. Где ж это видано, чтоб кто иной на Руси мимо государя страной правил? Лютая измена тут кроется. Не ездил бы ты к нему, как бы беды не вышло.-
Я признаться в нескольких словах никакой угрозы не видел. Боярин Годунов был весьма умным и прозорливым человеком, вряд ли он стал планировать злодейство в стенах одного из самых почитаемых монастырей. Отданный мной приказ выезжать поутру к Дому Живоначальной Троицы дядька выслушал с тихим отчаянием.