Последний князь удела (полная версия)

Глава 40

За то время что валялся в кровати, Ждан организовал нешуточную деятельность по поиску мест старых мытниц удельных князей. Насчиталось их на нашем отрезке Волги шесть, и по одному на Мологе и Шексне. Туда были отправлены плотники для устройства бревенчатых преград, а также выучившие новый счёт подьячие и ключники для сбора пошлин. С первого же дня работы застав шум поднялся нешуточный. Купцы приходили к княжьим палатам и пробовали добиться отмены моего решения. Они грозили жалобами царю, трясли своими провозными грамотами, взывали к княжьей справедливости, даже умоляли не доводить их до нищеты, будто сбор по две копейки с каждого рубля стоимости товаров и по алтыну с каждой сажени длины их судов мог полностью их разорить. Хотя конечно учитывая количество выставленных таможен, уплата с провезенного груза по двенадцать- четырнадцать процентов от его цены была для торговцев ощутимым ударом по карману. Всем пришедшим разъяснялись детали, что пошлины платить не обязательно. Достаточно сделать в Угличе покупку или прожить седмицу, получить о том грамоту за умеренную плату подьячим, и свободно продолжать путь дальше. По такому случаю, мы даже установили цены на сукно на десятую часть дешевле, чем торговалась ткань такого же качества в Новых Холмогорах.

Купчины ворчали, но покупали удельный товар и отплывали восвояси. Приказчики крупных торговых гостей инициативу проявлять побаивались, и всё более оставались на недельное житьё. Правда, они вскоре выяснили сложность пребывания в нашем городе — в связи с почти поголовной занятостью горожан, в Угличе крепко вздорожали рабочие руки. Поэтому их судовые рабочие и бурлаки, уже получившие изрядный аванс, бросали своих хозяев и нанимались на новые работы. Поскольку большинство торговцев делали покупки на минимально требуемую сумму в три рубля, и каждому была нужна грамота на свободный проезд, в городе бумага начала тратиться уже гривенками в день. Для времени, в котором я был рождён, пачка писчей бумаги не представляла практически никакой ценности, здесь же она в зависимости от качества стоила от двух до пяти копеек за десть, в которой насчитывалось двадцать четыре листа.

Тучков и Битяговский мою идею делать бумагу оценили, но тут же привели массу возражений. Если отсутствие опытных черпальщиков и гладильщиков бумаги я надеялся превозмочь хотя бы минимальной механизацией этих процессов, то высказанное Жданом сомнение в том, что мы найдём исходное сырьё, выглядело серьёзным.

— На Москве-то тряпья, коево на бумагу толкут, довольно бывает. Преизлихо холстей драных от царёва двора, да боярских подворий остаётся. На Угличе где скопом стоко тряпиц набрать? — сомневался в успехе дела наш казначей.

— По посадским дворам да по сёлам можно рванину скупать, есть же у чёрного народа что негожее? — мне, во что бы то ни стало, хотелось иметь бумагу собственной выработки.

— Можа и есть, не все до полных дыр одёжу носят, — согласился Ждан. — Но куплять сие нет никакой возможности, на полушку серебром ни у кого по дворам тряпья не будет, иль впятеро за рубища дырявые платить учнём?-

Мелкими номиналами монет я никогда не интересовался, поэтому решил уточнить:

— Как же народ на торгу мелкие купли творит, пироги там или сбитни с квасами?-

А-а, где как, — махнул рукой дядька. — На Угличе обычаем старые медные пулы ходят, ещё московскими да тверскими великими князьями битые. Даже татарские медяки и то в ход идут. Токмо мало сих пул, даже в торговых рядах размен — дело муторное. В подати же мы их вовсе не берём.-

— По какому же курсу медь на серебро меняется?-

— Да как сговоришься, так и будет, — немного подумав, сообщил Ждан. — Купцы меньше чем тридцать мелких медяков за полушку не меняют, а чорному люду и поменьше можно отсыпать, по двадцать пять пул за самую маленькую серебряную денежку.-

Сразу после этой беседы я попросил Тучкова принести мне для осмотра ходившие на угличском рынке медные монеты. Полученные к вечеру образцы медяков меня озадачили. Видимо ситуация с разменом была действительно аховая, если в обращении присутствовали старые, топорно чеканенные денежки, с практически нечитаемыми надписями. Самая мелкая из медных пул примерно по весу соответствовала московской деньге, или половине копейки. Проведя в уме вычисления, я понял, что изготовление таких монет могло принести двойную прибыль, как из самой чеканки, так и из возможности проведения мелкорозничных операций. Однако посвящённый в мой план выпуска медных пул Тучков восторга не проявил:

— Княже, чеканов да матиц наделать дело нехитрое. Но ежели мы купли за медь начнём творить, да медяки си пудами отвешивать, то токмо прямой дурак не уразумеет, что на уделе свой денежный двор заведён. Можа тебе, князь Димитрий, и не ведомо сие, но за портачество денег мимо царских денежных мастеров на Лобном месте по суставам разрезают.-

— Да мы не будем подделывать, мы такие же как раньше чеканили сделаем, — пробовал я возразить осторожному дядьке.

— Всё едино, тебя-то княжич, за молодость лет и за братнюю любовь помилуют, а иным портачам- кузнецам, что лживые деньги били, да мне, за то, что на них купли творил — казни не избегнуть, — стоял на своём Тучков.

Мысль о насыщении денежного оборота медью не оставляла меня в покое, я думал об этом полночи, прежде чем заснул. С утра на Ждана высыпались новые предложения:

— Делать надо тайно, знать будем я да ты, бить медяки будет безъязыкий Акинфов, со своим немым помощником. А объясним, откуда сии монеты взялись, мы так — закопаем на другой стороне Волги с десяток мешков пул, а после найдём, будто клад скрытый. Чтоб денежки старинными казались — бить будем из плохой меди, да перед тем как в землю их зарывать в бочках покрутим с камнями да гнилью кожевенной. Они там погнутся и почернеют. Серебро наше плавленое так же можно перебивать, чтоб сбор за переделку на царском денежном дворе не платить. —

— Доведут нас твои, княже, придумки до плахи, — вздохнул верный дядька и стал прикидывать, как уговорить на это дело Акинфова. В том, что немой кузнец не донесёт, у меня была твёрдая уверенность, у него были свои счёты с московской властью.

Окончательно оправившись от болезни, я снова окунулся в круговорот неотложных дел. Нашлось, наконец, время разобраться с привезёнными с Мологи образцами глин и камней. Испытав каолины в новой кузнице Миронова, отделил несколько проб выдержавших без деформаций температуру белого каления железа. Особенно заинтересовали меня рассыпчатая моложская порода именуемая рыхляк и овальные, похожие на птичьи яйца, чёрные камни, выкопанные из откосов берега реки.

Пока я торчал в кузнице у оружейника, тот показал мне свои новые изделия. Применив какую-то хитрую ковку, и перекручивая под вертикальным молотом заготовки, Тихон смог выделать сабли изумительного качества. По крайней мере, так показалось мне, хотя в оружейной стали я не сильно разбирался. Но как сообщил расстроенный коваль, никто из проезжих купцов за его клинки и сабельные полосы хорошей цены не давал. Ему предлагали не более пяти рублей за саблю, что всего лишь втрое — вчетверо превышало цену рядового изделия.

— Мню, надо на оружьи бесерменские письмена начертать, — сообщил московский беглец. — Ежели мечи будут похожи на те, что тезики привозят, то за них не менее десяти рублёв получить можно будет, а то и по более.-

— Кто ж напишет-то восточным письмом? — удивился я предложению кузнеца.

— Да яз сам могу, мне три разных начертания известны, — ответил Миронов. Демонстрируя своё умение, он на взятом у Ждана листе бумаги изобразил причудливую вязь, по виду арабскую.

— Что ж надпись сия значит? — мне было крайне любопытно это узнать.

— Не ведаю, — признался молодой коваль. — От сабельника Якима сие перенял. Он же от отца свово, а тот откуда — не знамо мне.-

Терзаемый любопытством, я не поленился вместе с кузнецом вернуться к княжьим палатам и там разыскать кого-то из прижившихся у нас татарчат.

Первый нашёлся Байкильде, ухмыляясь, он произнёс:

— Аллах велик-

— Да ради Бога, пусть велик, ты прочти, что написано на листе, — добром попросил я улыбающегося полоняника.

— Вроде русской речью молвил — 'Аллах велик' тут начертано, хоть и с помаркой невеликой, — годы пребывания в Угличе не смирили строптивости мурзёнка.

— Что ж ты бесерменского Бога-то восхваляешь? — зловещим шёпотом поинтересовался у Миронова повсюду сопровождавший меня Ждан.

— Яз почём знал? Токмо с такими письменами купляют оружье вдвое дороже, чем сабельки русской работы, — оправдывался кузнец.

Так, арабскими словами клинки украшать не будем, — принял я решение. — Первые сабли отправим к московским золотых дел мастерам, пусть изукрасят поискусней. Подарим те, что побогаче, царю да боярину Годунову, попроще иным боярам, аль каким достойным людям. В скором времени слух про них добрый пойдёт, мечи-то вельми отменные кузнец Тихон сотворил.-

Рекламные акции, где первая порция бесплатно, дальше за деньги, практически всегда приносили успех в моём прошлом мире. Можно было надеяться, что сработает такой приём и тут.

До лаборатории, которую с лёгкой руки Ждана переиначили в зельевую палату, я добрался только в конце июня. Стенька и Юшка к тому времени сделали простым нагревом из пищевой соды неплохую обычную. Хоть в полученном сероватом веществе, на мой взгляд, были примеси, мастер-стекольщик признавал его за чистейшее. Смешивая в одной посуде воду, известь и сильно пахнущую соль, мои юные помощники смогли получить нашатырный спирт. До получения самого газа, используемого в нашем кустарном производстве, было недалеко. Стоило только попытаться смешивать компоненты по отдельности. Оставив им на испытания привезённые с Мологи образцы, я собрался уходить, но меня остановил старший из парней.

— Княже, яз да Стен, сумели выварить зелье отравное, что литвина воровского сгубило. Псам скормили сию соль — все сдохли, да с пеной кровавой из пасти. Також мы и чудную синь-краску извлекли, кислое железо с кровяной солью грея.-

Вернувшись в помещение, я с содроганием посмотрел на порошок, совершенно открытый лежащий в маленькой керамической миске на краю стола. Явно стоило озаботиться постройкой хорошо вентилируемой избы для хранения химикатов. Настойчивым финнам мной было строго наказано следующее:

— Сей яд делать токмо на улице, да чтоб ветер в спину дул. В безветрие николиже не варить. На подворье зельевое ни кормов, ни сытей не притаскивать, а тем паче не вкушать. Рубахи замывать токмо в варе, да с примешиванием чутка масла купоросного. Истрепятся — не велика беда, новые получите.-

Пока я читал притихшим мальчуганам очередную лекцию о технике безопасности, мне на ум пришла идея пошить им прорезиненную одежду. То, что это не было сделано раньше, сейчас казалось огромным упущением.

Съездили мы и к выбранному мной для агрономических опытов селу Девяткову. С болезнью и заботами в Устюжне оно совсем выпало из памяти. Вёз я крестьянам собранную по моему заказу веялку. Конструкция её была примитивна — несколько валов да толстое холстинное полотно, только вместо привычного мне электромотора приводилось это устройство в движение двумя людьми, качающими кривой рычаг. Конструкция получилась изрядно громоздкой, но устройство компактной веялки я вспомнить так и не смог. По крайней мере, это приспособление совместно с поставленной в двух саженях невысокой деревянной загородкой давало неплохой результат, особенно при дующем сбоку ветре. Тучков новшество не оценил:

— Пустое мудрование сия придумка. Из казны на неё семь рублей страчено, на кой ляд она нужна?-

— Она семена сорных трав от ржи отделять будет, да сами зёрна отдельно крупные от мелких бросать, — раз в пятый объяснял я скептически настроенному казначею.

— Всё в руце Божьей, по его велению чисто хлебное поле будет. Токмо ежели Господь пожелает, то ржица в сор не переродится. —

— Не растут из одного семени разные растения, — мне не надоедало повторять эту непреложную в моём понимании истину скептически хмыкающему Ждану

Встретивший нас за околицей местный тиун, низко кланяясь, сразу стал оправдываться за возможный неурожай:

— Землицу князь указал на него отрезать худую, испаханную. Опять же тёплых дней мало, всё мокрота с небес падает, тут бы, что посеяно, собрать уже добро было-

Вместе с сельским старостой проехали на поле. Несмотря на поздний срок, рожь еще цвела. У меня в памяти всплыла картинка, как мы с братом совсем маленькими бегали с верёвочкой по полю. Вроде бы этот нехитрый агрономический приём применялся как раз в дождливые времена.

Получивший распоряжения тиун аж заскрипел зубами, услышав такую глупость. Но ребятишек с вервиём обещал прислать. Я же набрал себе кусков земли, для испытания в своей зельевой избе. Деревенские дети ко всему относились попроще, чем взрослые, и довольно быстро перешли озимь вдоль и поперёк, раскачивая верхушки ржи натянутой бечевой.

Яровое поле было занято овсом и гречихой. В моём деревенском детстве над такими полями всегда жужжали привезённые пчёлы, тут же было довольно тихо. После разговора со Жданом, стало понятно, что и такой способ увеличения урожайности тут неизвестен. Об опылении в эти времена ничего не знали. На обратной дороге я потребовал у старосты Девятково перевезти к моему полю ульи.

— Мужики на сенокосе днюют и ночуют, кому ж колоды сии таскать? — взмолился измученный господскими причудами тиун. — Опять же пчёлы, они ж зажалют возничих и лошадей, чего зазря народ-то мучить?-

Осмотр кусков дубовых стволов, используемых тут под ульи, показал что в словах сельского управителя была изрядная доля правды. Похоже, в местном пчеловодстве так же требовались инновации. Слегка успокоили старосту деньги, которые ему оставили за собранное в прошлый год семя клевера. Его было несколько пудов, поэтому в этот год было велено сбор продолжать. Мне требовалось гораздо большее количество посадочного материала.

Перед отъездом обратно в Углич тиуну и нескольким вернувшимся в село крестьянам была продемонстрирована веялка. Перевеянное зерно прошлого урожая довольно быстро смогли разделить в разные кучки, крупное и полновесное легко отделилось от мелкого и лёгкого, да в сторону ветром сдуло немало мякины и семян сорняков.

— Сеять в озимь надобно токмо самые крупные, что за стенку улетели, да веять лучче трижды. Вмале тогда сорные травы ржицу-то давить будут, — оповестил за меня Ждан удельных страдников. — Качалку двигательную и валки вам к зиме, когда молотьба пойдёт, ещё пришлют с Углича. Подпорки из жердей да холстину сами справите. Чтоб всё княжеское жито на сих хитровинах перебросали, будет попущение какое — стоять всему миру на правеже. Ежели охота объявится — можете и своё веять, в том воля вам от князя.-

Сам я лезть с лекциями не решился, после моих полевых чудачеств, надеяться на понимание у крестьян не приходилось. Хотя Тучков абсолютно не верил в то, что излагал пахарям, говорил он зычно и убедительно. Сельские жители переглядывались с некоторой иронией, но перечить не стали.

За пять дней до Петрова дня доставили к нам царскую грамоту и письмо от Годунова. На удивление, боярин в соей записке ничего не спрашивал, да и о моих зловещих предсказаниях речи не было. В присланной тарханной грамоте дозволялся ввоз любых иноземных книг для княжеского обихода, кроме еретических. Собственно я сделал вывод, что могу заказывать любые фолианты не религиозного содержания. В личном послании Бориса Фёдоровича было выражено согласие на присоединение к едущему в Данциг посольству боярского сына Сулемши Пушкина. Выезжать послы должны были ближе к зиме. Я наделся, что до этого времени дорогобужец объявится, и заберёт заготовленный для него демонстратор силы атмосферного давления.

В воскресный день объявился у красного крыльца терема ломающий шапку горшечник Иван. Он пришёл просить отрезать ему землицы в городе под новый двор. Аппетит у него был недетский, просил он подворье размером пятьдесят на пятьдесят саженей, площадью более десятины. Такого участка в городе не было ни у кого, даже у городских монастырей. Дома и амбары Троице-Сергиевой и Кирилло-Белозёрской обителей также размещались на кусках земли поменьше размером.

— Зачем тебе столько? — только и смог я произнести сначала.

— Избушку новую справлю, амбарчик, работный дом с глинкой возиться заведу. Да не артельный, а свой, хозяйский. Яз и снаружи валов обселиться согласен, помилуй князь работника твово Ивашку, — кланяясь, скороговоркой проговорил гончар.

— Есть у нас столько свободной? — спросил я у всезнающего Ждана.

— Есть, да не про ево честь, — насупился казначей, и скорчил такую рожу, что горшечник поспешил откланяться и по-крабьи, боком, отойти

— Как есть, нас обмишулил, с тех прибытков обстраиваться удумал, шельма, — сообщил мне Ждан. — На правёж бы его, да весь уплаченный ему лишок выбить.-

В принципе, то, что гончар слегка жульничал на княжеских заказах, было вполне возможно. Но работу он свою делал отменно, брака в его тиглях и фурмах практически не встречалось. Тот факт, что горшечник хотел перехватить большую часть работы в свою пользу от других артельщиков, меня тоже не смущал. Вообще, на посад в последнее время пролился, пускай тонкими струйками, но вполне ощутимый серебряный дождь. Каждый с доставшимся ему маленьким богатсвом распоряжался по-своему. Кто зарывал в подполе, кто-то отдавал в рост знакомым купцам. Кузнец Акинфов пускал средства в оборот, количество закупаемого и перерабатываемого им железа ощутимо росло. Вот у плотника Ефимова все немалые доходы ушли в воздух. В нём проснулось пристрастие к изобретательству, и всё своё время и все получаемые им доходы он тратил на попытки сделать какое-либо улучшения в ранее изготовленных механизмах. В этом я ему помочь не мог, поскольку представлял лишь принципы работы механизмов, а не их детальное устройство. В отличие от остальных, глиняных дел мастер Иван решил вложиться в своё производство, не побоялся открыть властям свои немалые доходы. Мне это казалось вполне нормальным развитием событий, и я решил его поддержать, несмотря на возражения Ждана.

Сразу по окончании Петрова поста мы с несколькими дворянами, Тучковым и Бакшеевым отправились на крайний запад моих владений, на реку Мсту. Вернее, отплыть я собирался пораньше, но нас задержало отсутствие свободных бурлаков. До верховьев Тверцы мы добрались достаточно быстро. От встреч с управителями городов, мимо которых мы проплывали, я уклонился, хоть это было и весьма невежливо. Не дожидаясь пока перетащат судно на реку Цну, мы на подводах отправились в Погост Верхневолоцкий. Моросил мелкий дождь, и для меня очистили дом. Даже полдня окуривали его дымом каких-то странных смесей, вроде это должно было помогать от докучливых насекомых.

Поскольку я распорядился на всём протяжении пути еду у крестьян покупать, а не отбирать, то уже вскоре услышал ожесточённый торг угличского дворового человека с местной жительницей. Спор из-за цен быстро перерос в скандал, и мне от скуки захотелось всё разузнать самому.

К тому моменту, когда я подошёл, со двора селянки уже забрали нескольких кур и яйца, бросив ей взамен несколько серебряных чешуек.

— Не беспокойся, княже, — постарался отправить меня обратно под крышу Ждан. — Совсем ополоумела баба, за куру алтын хотела, заместо полушки.-

— Остатние те птички у меня, где ж яз на развод новых-то возьму, — ныла извалянная в грязи женщина. Видимо изъятие продовольствия было не совсем добровольным.

— В соседских деревнях купишь, не велик труд. — заметил ей один из дворни.

— В Вышеволоцком яме сотня стрельцов, да полсотни казаков уж целую седмицу стоит. Оне всё на десять вёрст кругом сожрали. Однакож не забижают, платют, да щедрее чем князья иные, — отпустила шпильку видимо в мой адрес баба.

— Ври, да не завирайся. Князь-то наш милостив, но тебе пара плетей токмо на пользу пойдёт, лжу молвить с умом начнёшь. Где ж видывали голытьбу степную чтоб за харчи платила, да ещё и с преизлихом, — усмехнулся наш казначей.

— Истинный крест, святая правда, — побожилась крестьянка.

В разговор вмешался Лошаков:

— Яз лодейных работных людей сыскивал, и на яме был. Там атаман Андрейка Корела с ватагой пиянственно гуляет, а стрельцы его стерегут, дабы лиха не творил, да людишек на Дон не сманивал.-

— Чего ж он там засел, а не в городе каком? — удивился я такому выбору места проведения массовой пьянки.

— Сказывали служивые — в Новгороде ободрал его воевода на добро, кое он на свейской войне саблей взял. Едва дело до пальбы не дошло, Господь уберёг. Вот Андрейка тот с новгородской на тверскую землицу убежал, да и стал добычу-то спускать. Лучче прогуляю, кричит, чем, мол, на пути в родной юрт воеводы да бояре обдерут, — разъяснил мне причину столь затяжного казацкого веселья телохранитель Иван.

— Сей Корела вроде на войне отличился? Не ладно с ним воевода обошёлся. Ну, так верно, царь Фёдор Иванович пожалует, — высказал я своё мнение окружению.

— Атаман тот удал и смел, да дюже лют и кровав, — вздохнул подошедший Бакшеев. — Да в Великом Новгороде на воеводстве братанич царского шурина, боярина Годунова, сидит. Неспроста он казаков на добро излиховал, видать не будет им милости от государя.-

Мне пришлось задуматься. Чтобы в глазах Афанасия получить репутацию смелого воина требовались недюжинные подвиги. А вот чтобы он назвал кого лютым и кровожадным — это надо было совершить совсем не рядовые злодейства.

— Давайте пригласим атамана, — предложил я своим дворянам.

— Он какой день мертвецки пиян, — ответил Лошаков. — Да к тому больно своеволен, а ну как не придёт? Чести княжеской от того великая поруха.

— Значит, поутру сам к нему съезжу, две версты не велик крюк, — мне в очередной раз захотелось настоять на своём.

— Невместно сие, что бы князь Угличской к разбойнику, по ком плаха плачет, гостеваться ездил. Никак нельзя сие сотворить, — упёрся Ждан.

Ну что ж, переубеждать Тучкова мне приходилось не раз. Я твёрдо вознамерился пообщаться с донским атаманом лично.