Портрет моего мужа

ГЛАВА 48

Вельма была…

Самоуверенной.

Ей всегда и все давалось легко. Во всяком случае, со стороны казалось, что она шла по жизни, танцуя, по головам ли, по паркету.

Ну же, тебе не хватает непринужденности, ты двигаешься так, будто у тебя суставы клинит…

Светлые волосы.

Синие глаза, яркие, словно само море. Улыбка эта, на которую тянуло улыбнуться в ответ.

Вельму никто и никогда не принимал всерьез.

Легкая.

Воздушная.

В меру красивая, чтобы на ней задержался взгляд, но не чересчур. Она не вызывала у женщин ревности, напротив, Вельма умела нравиться.

Ничего сложного. Просто улыбнись… да не так, Кир, вот же дуболом достался мне в напарники… ты не улыбаешься, ты скалишься, будто укусить хочешь. А люди, заметь, не горят желанием быть покусанными. И проще. Нет, не притворяйся, притворство подавляющее большинство чувствует, не важно, маги или нет. Искренность. Побольше искреннего интереса к их делам. Ты не поверишь, до чего люди любят поговорить о себе. Надо лишь слушать… ничего, я из тебя сделаю человека.

Вельма умела примерять маски.

И когда в конторе появилась милая неловкая провинциалочка, явно мечтающая не столько о карьере, сколько о выгодном замужестве, ее приняли. Сперва с настороженностью, но…

Пойми, Кир, нельзя набиваться. Немного подождать, и им самим станет любопытно, захочется узнать, кто я, а там и о себе рассказать…

Она прижилась там куда легче Кириса, который так и не научился толком играть кого-то. Даже себя. Глуповатый агент? Из него, пожалуй, вышел. Неловкий. Молчаливый. Стеснительный. Он тогда и вправду стеснялся, но скорее себя и собственной неумелости, нежели людей.

Он хмурился.

И кивал в поддержание беседы. Делал вид, что пытается ухаживать за Эленой Ригис, выслушивал советы и насмешки, ведь очевидно же, что такая красавица найдет кого поинтересней.

С ней явно что-то не так.

Ригис принимала букетики маргариток, которые Кирис рвал здесь же, благо маргаритки, некогда высаженные на клумбе, успели расползтись по траве. Она делала вид, что ей льстит внимание, но, конечно, все не всерьез. Только иногда выражение лица становилось таким, что Кирис себя ненавидел.

Она несчастна. Поверь, счастливые так себя не ведут. Она не плачет, но… посмотри, за последние полгода она сильно похудела. Платье на ней висит, хотя явно его ушивали. Она постриглась и стала красить ногти.

Тогда Кирису это казалось ерундой.

Глупый. Зачем обрезать хорошие волосы, которые придется восстанавливать, если вдруг стрижка надоест, а это, поверь, дорогое удовольствие. Да и сейчас в моде полудлинные или завивка. Завивку она не сделала, а стрижка почти неприлично короткая. Такие после болезни делают. Ногти наверняка слоятся, поэтому и прячет.

Она долго не шла на контакт.

Дичилась.

И закрывалась в себе, но Вельма, она умела работать с людьми. Она была лучшей в своем роде. Не менталист, скорее уж на грани дара, и эту грань Вельма отточила так, что ей и воздействие не требовалось. Только время…

Четыре месяца в конторе — достаточно, чтобы стать своей. Еще два, чтобы люди окончательно забыли о временах, когда Вельмы здесь не было… и еще один, чтобы приручить Элену Ригис.

— Раньше она была другой, — Вельма любила забираться на крышу, садилась на парапет и покачивала ногами. Она жевала сахарный крендель, вытирая пальцы клетчатым платком, и делилась с голубями. Голубей на крыше было множество, они, казалось, слетались со всего города, и толклись, ворковали, причитали, выпрашивая кусок этого самого кренделя. — Все решили, что дело в несчастной любви. Встретила женатого, влюбилась, разорвала помолвку, поссорилась с семьей. А ее любовник, как наигрался, послал куда подальше. Только не послал… она по-прежнему с ним встречается. Это сразу заметно. Она прямо светится, правда, недолго, потом… будто откат. Знаешь, я бы ее изолировала.

Вельма отрывала куски батона.

— Здесь Корн не прав. На девчонку определенно воздействуют, пусть неклассическими способами, но какая разница? И пока она под колпаком, говорить не станет. Надо уводить. Отослать ее куда… пусть придумает.

Про Вельму и главу управления шептались… осторожно.

Слухи, они ведь в разных местах заводятся. Кирис старался не обращать на них внимания. Да и… был ли он сам влюблен? Пожалуй, как и все прочие, с кем Вельме случилось работать. В том не было ее вины, она ведь не специально, она… привыкла вот так жить. Правда, при всем том Вельма соблюдала осторожность, никогда и никому не обещая больше, чем могла дать.

Разве что…

Поговаривали, у нее есть кольцо, которое Вельма носит на шее. И что свадьба состоится, что ей давно бы пора состояться, но Вельма не желает уходить из Управления. А Корн не настаивает, он достаточно умен, чтобы предоставить избраннице право выбора.

— Конечно, если девчонку сдернуть, то хвосты зачистят, — она доела крендель и вытерла пальцы. — Но у нас будет свидетель.

Сомнительного свойства, поскольку всегда можно сослаться на желание брошенной женщины отомстить любовнику.

— Мужчины, — Вельма покачала головой. — Вам бы все в игры играть во имя государства, а девчонка с ума сходит.

В тот вечер они ушли вдвоем. Кирис, обычно провожавший Элену до станции, задержался. Привык, что уходят в одно время, да и Вельма просила не мешать. Он и не мешал. Он бы держался в отдалении, как и положено неудачливому ухажеру, у которого смелости не хватает подойти.

Но Вельма его изучила.

Не только его.

И они ушли раньше.

Оказывается, и Вельма совершила ошибку.

Ее нашли быстро. Тело не прятали, будто знали, что смысла в этом нет.

Ее нашли, и Кирису пришлось объясняться. Потом. Позже. Когда целители разрешили говорить. И он знал, что не был виновен: в их паре старшей была именно Вельма, но… знание — одно, а совесть — другое. И Корн слушал.

Наверное, ему хотелось убить идиота, из-за которого…

Кирис и сам бы умер. Только кто ж ему позволит?

Вельму нашли, это да… ограбление?

Возможно. У Вельмы при себе была пара серебряных сережек и колечко-артефакт, да цепочка на щиколотке, скрытая под чулками. Цепочку тоже сняли, а чулки завязали на горле бантиком, и в этом опять же виделась издевка.

Говорить тяжело.

— Если этот урод понял, что копают под него, Вельму убрали бы в любом случае, а окажись ты рядом, то и тебя, — сказал тогда Корн, сжимая руку, и стакан рассыпался пылью в его руках. — Тогда у меня было бы два трупа. Тебя придется уволить.

— Нет.

Тогда Кирису казалось, что уволиться — это значит бросить Вельму.

— Думаешь, я оставлю это дело? — У Корна тяжелый взгляд, от которого тянет отвернуться, но Кирис выдерживает. Он заставляет смотреть в светлые глаза, и дышать заставляет. И вообще жить. — Нет… теперь точно нет… это и раньше было личным.

Он стряхивает осколки в мусорное ведро.

— Мы его зацепим и сожрем… но для этого мне нужны люди. Живые люди.

Живым себя Кирис не чувствовал, хотя целители и утверждали, что кризис миновал. Не отпускало ощущение, что лучше бы его добили в том проклятом доме.

— За Эленой Ригис присматривали, — рассказывать нелегко, хотя Кирис рассказывал эту историю сперва Корну, затем комиссии по внутренним делам.

Потом снова Корну.

И старому канцлеру, проявившему личный интерес.

Он рассказывал, проклятье, и собственному отражению, тренируя проклятый доклад, пока не выучил каждое слово. И все равно говорить было сложно.

Да и как?

В доклад не вошла старая ворона, которая раскапывала мусор под лавкой. Район, где Ригис снимала дом, пусть и считался приличным, но слишком близко примыкал к Пятому округу.

Работала конка.

Позвякивали рельсы. Пахло металлом и горячим жиром. Ветер дул с востока, с государственных мыловарен, и порой воздух делался будто бы липким. Местные не открывали окна и в жару. А на улице старались появляться уже к вечеру.

В доклад это тоже не вошло. Кому и какое дело до чужих привычек? А вот агент, заглянувший на чай в старую чайную, да и задержавшийся дольше срока, кажется, по сей день служит где-то в архивах. Там аккурат собрались любители чая…

Второго после отыскали в подвале.

Еще одно ограбление, только что удалось снять со скромного служителя почты, полиция не знала. Разводили руками, мол, бывает… Пятый округ рядом, а там довольно всякой мрази. Может, и не ограбление, может, не на ту девку паренек загляделся, оно ведь тоже бывает… у местных парни из Пятого в цене. С чего? Не спрашивайте.

Третьего нашли в подворотне, живого, но под дозой, причем такой, что трое целителей с того света вытаскивали. А вытащив, отправили под списание. Хотя парень потом вернулся, в аналитический взяли. Его с самого начала туда прочили, на землю и вовсе пустили сугубо опыта поднабраться.

И все неподалеку от того почти карамельного домика.

Светлая крыша.

Светлые подоконники с длинными кадками, в которых цвело что-то донельзя пышное и кучерявое. Светлые шторы и светлый паркет. Пятна крови цепочкой, будто манили за собой. И Кирис пошел. Он подал сигнал, попросил о помощи, потому как подозревал, и в живых остался, но…

Обои слегка выцвели, да и пахло в комнате лавандой.

А еще — кровью.

Зеркало в позолоченной раме.

Кружевная скатерть на столике. Тяжелая ваза и розы, с которых начали облетать лепестки. Раскрытая книга, положенная страницами вниз. Так делать нехорошо, тем более что под страницы натекла кровь. А вот девушка еще дышала.

Тяжело.

Со всхлипом. Она была нага. Разорванное платье валялось здесь же, постепенно пропитываясь бурой жижей. И нижняя рубашка.

Чулки.

Белье кучкой. В ее наготе не было ничего привлекательного, но она все равно попыталась поднять руку, прикрыть, то ли грудь, то ли распоротый живот. Она успела захрипеть, а Кирис… почему он поднял нож? Обычный нож…

На бойне таким орудуют. Не слишком большой, с удобной затертой рукоятью. Самое оно, чтобы живот вспарывать.

— У нее не было шансов выжить. И без того удивительно, что она протянула столько, будто ее нарочно накачали силой, чтобы продлить агонию.

Не будто.

Нарочно.

Кирис это знал, только знания одного недостаточно, факты нужны.

— Полиция пришла как раз, чтобы вырубить меня…

— Я просил, чтобы девчонку убрали аккуратно, — Мар потер переносицу. — Мне эти ужасы нужны были еще меньше, чем вам. Тихая смерть не привлекла бы внимания, а эта… подняли крик на весь мир. Газеты надрывались. Кто-то там объявил награду… тут же нашлись охотники покопаться в грязи. Не подумайте, я не чудовище…

Он умеет казаться нормальным.

Своим парнем, в меру очаровательным, чтобы это не вызывало подозрений. В меру поганцем, ибо рядом со святыми людям неудобно. В меру… во всем меру.

— Я заказывал несчастный случай. Шла, споткнулась, упала неудачно… или там, не знаю… под конку попала, тоже бывает. Ничего необычного. А эти… мне пришлось изрядно потратиться, чтобы подчистить концы. Если бы всплыл факт нашего… гм, близкого знакомства, все бы решили, что я ее убил.

— А не ты?

Мар вытянул руки и пошевелил пальцами.

— Я не имею привычки лично мараться в крови. Всегда есть те, кто выполнит грязную работу за тебя. И да, я сделал заказ… две девки сошлись, и одна рассказала другой слишком много. Мне отчаянно не хотелось, чтобы некоторые факты стали достоянием общественности. И да, с точки зрения юридической, ее показания не имели бы особой силы. Всегда можно представить их собственной инициативой влюбленной дурочки. Или происками неизвестных недоброжелателей. Поймите, она, конечно, представляла некоторую опасность, но отнюдь не ту, чтобы лично брать в руки нож.

— Он говорит правду, — сказал Йонас. — Он всегда боялся убивать.

— Дело не в страхе. Просто… я умею думать. И не считаю себя самым умным. Скажем так, я знаю, что удача не всегда будет на моей стороне, и если преступления малого списка я вполне могу… принять, то за убийство положена смертная казнь.

— За подстрекательство к убийству тоже, — уточнил Кирис.

— Это еще доказать надо. А без веских доказательств эйта не казнят. Признаю, ошибся, решив, что ваша девчонка — это всего-навсего пешка. Кто знал, что старый мой враг рискнет чем-то, чем действительно дорожит. Он доставил мне изрядно неприятных минут…

Его скрутили там же, в доме, предварительно оглушив.

И выводили, не понимающего, что происходит, отрезанного от собственной силы, под вспышки магнезии. Откуда взялись репортеры? Кто им рассказал о смерти Ригис?

И ведь не одному, но многим, а они слетелись, как чайки на дохлого кита.

Потом, позже, писали о любви, его, Кириса, которая переросла в манию. Кто-то нашел свидетелей, готовых поделиться историей, пусть и лживой, придуманной, но для тех людей она выглядела вполне себе правдоподобно.

Конечно, любовь была.

И даже страсть.

Он не давал бедной девочке прохода, ревновал безумно… она боялась.

И пожаловаться тоже, ведь знала, где Кирис работает.

Никакой логики, но лишь эмоции, а люди эмоциям верят почему-то куда больше.

Его вытащили из полицейского участка уже через пару часов. Сняли с допроса, и кажется, прибыл Корн лично, его голос Кирис слышал сквозь кровавую пелену: допрашивали его интенсивно.

Корн орал.

И на него, Кириса, тоже, хотя он честно предъявил печать.

Только полиции было наплевать. Почему? Та тройка попала под служебное расследование. И да, факт взятки удалось установить, у одного, еще двое были свято уверены, что действуют во благо. Как иначе, когда закон слишком мягок.

Была пара недель на больничной койке, потому что отбитые почки и переломанные пальцы — это, оказывается, не так просто.

А еще легкое пробитое.

Селезенка, которую чудом удалось срастить. Внутреннее кровотечение, сотрясение мозга и запредельная доза блокиратора вкупе с какой-то травяной гадостью, которая это самое кровотечение усилило. Он бы загнулся ночью в камере, но целители не позволили.

А газеты визжали. Они захлебывались пеной. Кто-то слил про нож и отпечатки на нем, а потом и про Управление, которое спешило выгородить виновного сотрудника…

И Кириса уволили.

С позором.

— Ты понимаешь, — Корн пришел сам. Он всегда приходил лично, когда собирался предложить очередную бочку с дерьмом. — Мы, конечно, можем устроить суд и выиграть, в принципе это и сделаем, потому что негоже тебе ходить под петлей.

Пальцы не болели. Легкое дышало, а ребра, если и ныли, то скорее в воображении Кириса, чем на самом деле. Вот сила не слушалась: что ему вкололи, выяснить так и не удалось, но из-за этой дряни восстановление шло куда медлен ней, чем могло бы.

— Но наш фигурант очень рьяно принялся тебя защищать. Появилась пара статей с вопросами, которые, скажем так, идут вразрез с общепринятым мнением. Да и ко мне обратился один человек, из Сената… весьма обеспокоен тем, чтобы суд был действительно справедлив.

— Зачем ему? — иногда Кирис все еще кашлял.

Часто — кровью, он даже попривык к ее вкусу. Что сделать, если нынешний уровень невосприимчивости к силе у него запредельно высок?

— Кто знает этого засранца. Предполагаю, хочет вытянуть, что нам известно. В общем, уволить мы тебя уволим. Поставим ограничение на службу в государственных органах… — Корн постучал пальцами по тумбочке. — Апельсинчик почистить?

— Обойдусь.

— Газеты… подкинем им еще информации, пускай пройдутся вдоль и поперек.

Согласия никто не спрашивал.

— Из тебя сделают такого монстра, что ни один нормальный человек и близко не подойдет… постарайся уж соответствовать.

— Пить?

— И побольше. Можешь еще на жизнь пожаловаться, только не особо увлекайся.

У тебя типаж не тот… в общем, когда предложат место, соглашаться не спеши, позволь себя уговорить.

Больничная койка с панцирным днищем провисала, и чтобы повернуться, приходилось делать усилие, а усилие отзывалось ноющей болью в груди.

Его хотели убить.

И убили бы.

Потом, конечно, списали бы на попытку побега при сопротивлении. Быть может, кого-нибудь отдали бы под суд, но Кириса это бы не воскресило.

— Думаешь, — он сумел не поморщиться, только Корн покачал головой, велев:

— Лежи. Ты выглядишь в достаточной мере жалко, постарайся не растерять образ. И да, думаю… он по натуре игрок. И азартнейший. А уж показать свое превосходство над другими… нет, он не упустит столь удобного случая. Заодно постарается узнать, что известно нам.

— А клятва?

— Есть разные способы ошкурить кота, — Корн криво усмехнулся. — Ты уж постарайся… ради девочек.

Кирис старался.

Был суд.

Какой-то грязный, скандальный, полный кликуш и темноты. Он остался в памяти Кириса чередой разрозненных картин. Рыдающие женщины. Злые мужчины. Свидетели, которых он видел впервые, а они утверждали, будто бы Кирис был частым гостем.

Он — и никто другой снял дом.

Хозяйка его опознала. Благообразная старушка в строгом платье, сшитом по моде прошлого века. Разве можно не поверить такой? Нет, в любом другом случае адвокат напомнил бы судье, что старушка подслеповата, пусть и не желает сознаваться в том. Она не способна отличить одно лицо от другого, а что до голоса… разве голоса достаточно для опознания?

Молочник.

И разносчик газет, клявшийся, будто бы именно Кирис выходил из дому на рассвете третьего арсеня… правда, в этот день случился густой туман, а Кирис и вовсе находился на другом конце города, что могли подтвердить трое человек.

Подтверждение было не нужно.

Его адвокат, сонный и ленивый, казался на редкость бездарным. Он говорил медленно и тихо, будто бы извиняясь за то, что вынужден мешать процессу какими-то там сомнительного свойства фактами, разбивающими стеклянные стены обвинений.

Газеты требовали справедливости.

Народ — крови.

И потому оправдательный приговор, вполне заслуженный, был воспринят по меньшей мере с недоумением. Ведь не бывает так, чтобы убийца…

Не бывает.

Чтобы жил и неплохо себя чувствовал.