Попаданец Павлик Морозов I

Глава 9

Я очнулся от страшной боли в животе. Вокруг была темнота. Тело я чувствовал остро. Наверное проводником к осязанию и была эта боль. Потом зашевелился язык:

«Курвiска запорхаться, Ідзі ты да ліхаматары!»[10]

Голос был детский, звонкий. Слова напоминали польские, но понятными от этого не становились.

«Кончай выдыгацца, дзядуля! — продолжал непослушный язык. — Тебе все равно гамон. За брата я тебе кадык вырву, лайно курвiска!»

— Ты смотри, раны затягиваются! — произнес чей-то более грубый голос. — Эк его еорчит-то, что вообще происходит?

— Скорей всего он был в коме, а деревенский фельдшер его в покойнике записал. А теперь очнулся и от боли дергается, — подвел итог еще один мужской голос. — Вколи ты ему морфина, чего мальчонку мучить!

Боль в животе ослабела, а сознание начало плыть на волнах морфинового кайфа. Но некое неудобство все равно ощущалось. Будто кто-то натянул на тело Романа Шереметьева тесное, на два размера меньше, резиновое трико. Тесно было, неудобно. Хотелось отстегнуть кожу и расправит руки-ноги, грудь расправить, плечи.

«Наверное я в больнице, подумал старик, — а рядом над мальчиком хирурги стараются. Но почему так тесно? Уж не в гроб ли меня при жизни запихнули маломерный. Ладно, посплю, а потом разберусь, очень спать хочется».

Второе пробуждение было более упорядоченным. Главное, наконец открылись глаза. Причем в голове их открытие сопровождалось стуком, будто он — кукла; были такие куклы в СССР в рост ребенка с закрывающимися, когда её клали на спину, глазами: хлоп — закрылись, хлоп — открылись.

Неудобство тесноты по-прежнему ощущалось. Взгляд вниз обнаружил безволосую грудь явно меньшего размера, чем старческая, покрытая курчавыми волосами, грудь Шереметьева. Мучительно трудно приподняв голову, оторвав её от подушки, Роман запустил взгляд еще ниже и обнаружил собственные причиндалы весьма неплохого размера для этого скукожившегося тела, но несравнимые с гениталиями его самого. А вот неожиданная и необъяснимая эрекция без эротического возбудителя порадовала, сам старик давно не ощущал этого приятного ворошения бархатных бабочек ниже живота.

Силы иссякли и я уронил голову на чахлую подушку. Что не помешало разуму отчаянно искать осмысления происходящего. Недавние явления далекого будущего вполне можно было счесть галлюцинациями, что укладывалось в недавнее морфинное расслабление. Вполне возможно, что меня похитили и держат на наркотиках, думал я, моя биография к этому располагает! С таким же успехом я могу находиться в состоянии комы, во время которой мозг еще и не такие картинки посылает в недвижимое тело. С другой стороны, если последнее видение реально, то мое сознание, как это бывает в фантастических романах, чудесным образом перенеслось в тело какого-то мальчишки. В любом случае надо соблюдать первое правило разведчика — молчать и притворяться дурнем.

Встал я на третий день. Вернее, попытался встать. Если кто-то помнит первые советские шагающие куклы по имени Нина[11], двигающие рукой в такт шагам и большого размера, то я вполне напоминал такую куклу. Еще и глаза открывались натужно, с щелчком в голове.

Тем ни менее я уже знал, что нахожусь в теле Павлика Морозова, которого не добили кулаки — его родные дед и дядя. Надо думать, что угасающее сознание этого мальчика и ругалось на белорусском в момент первого пробуждения. Или это последние эмоции умирающего мозга выплеснулись моторикой языка. Но в данный момент в этом, небольшом для тринадцатилетнего парня теле, находился я — Роман Шереметьев, бывший комитетчик, бывший разведчик, бывший ликвидатор по прозвищу Скунс и бывший студент института иностранных языков в провинциальном городе, сын папы-разведчика из череды аристократов Шереметьевых.

И первое что я сделал — воплотил аксиому всех разведчиков мира — прикинулся валенком. В смысле — немым и ничего не помнившим, а слово амнезия и не знавшим никогда. Теперь заново учусь писать; нашлась учительница из комсомольцев, когда врачи вынесли, что я их понимаю — просто ничего не помню и говорить пока не могу. Все, как у Высоцкого в «Милицейском протоколе»:

Много беспокойства доставляет само тело. Если я и в 80 лет сделать подобие шпагата, но уж сесть по йоговски, свернув ноги калачиком, мог по всякому, то этот подросток уже закостеневал сухожильями и суставами. И эти подошвы с ороговевшей кожей, не позволяли чувствовать землю, пол, упор не давали для хищного броска или банального сальто.

К тому же в физиологии тела сохранились динамические стереотипы прежнего владельца, поэтому оно шкодливо чесалось в паху и между ягодиц, оно запускало палец в нос в самые неподходящие моменты, оно ело, чавкая, оно выпускало газы. И мне все время приходилось напрягаться, чтоб не выглядеть в глазах окружающих абсолютным дебилом. В то же время резко менять моторику тела, обычную для Павлика, нельзя.

А для приведения мышц и связок этого неуклюжего тела в идеальное для боя и жизни (именно в таком порядке), приходилось таиться, прятаться. Представляю чекистов, увидевших мои тренировки по методике израильской крав-мага, в то время, когда еще даже независимого Израиля не существует! Благо, лес начинался прямо на краю поселка.

Двигаюсь, вспоминая команды нашего тренера по боевым дисциплинам:

На усилие — выдох. (Так и ритм будет, и кислород в крови и сердце не посадите).

Между подходами ходим, а не лежим и стонем!

Ничего не жрать за 2 часа до тренировки.

Если у вас болит шея, значит какие-то упражнения вы делаете не правильно!

Если мышцы болят значит они растут! Не путать боль в мышцах и суставах.

Первое что надо учить — приёмы используемые в любой ситуации. Удар в колено — один из таких. И безопасный — неудобно для поражения ножом рукой подготовленной для другого удара. Это крайне важно. Поражение — сильное, действие — безопасное. Нахожу березку, помечаю в уме сучья удобные для атаки. Бью поочередно ногами-руками. В горло, в пах, в колено. Пока хочу остановиться на 2–3 атакующих и 2–3 универсальных защитных комбинациях. Реализую для нового тела свою «токуй ваза» (это уже из каратэ-до термин, означает: излюбленная техника, динамический стереотип.

Вся моя жизнь подтверждает — лучшее средство причинить боль, это быть максимально жестоким. Жестокость невозможна без использования «запрещенных» приемов или оружия. Первая атака должна сразу выводить противника из строя.

Теперь у меня есть и оружие, поэтому в тренировки включено выхвачивание револьвера и стрельба в болевые точки: плечо, ляжки, кисти рук, ступни.

Лучшая оборона — это атака! Атака хорошо проходит тогда, когда она внезапна. Лучшая атака та, которая максимально болезненна для противника.

Кружусь вокруг березки, нападаю, бью ногами и руками. Откатываюсь, падая, боковым катом и «стреляю» из нагана по «плечам и ногам» бедной березки. Как так нас еще в курсанстве учил тренер:

Смерти подобно двигаться в бою линейно — вперед, назад, в сторону. Твои перемещения должны быть как минимум диагональными, а лучше — по дугам. Представь, что твой противник — это центр условного круга, и двигайся вокруг него по окружности. Он — одна ножка циркуля, ты — другая. Все время держи его в поле зрения, но смещайся так, чтобы ему было видно тебя хуже. Ты точно так же сможешь его ударить, если будешь сбоку от него или у него за спиной. Но при этом ты будешь контролировать ситуацию, а враг — нет. Шагать следует так, чтобы ты не «падал» на ногу, а переносил вес уже после того, как ведущая нога опустилась на землю. При обычной ходьбе человек клонится корпусом вперед и только «подставляет» ноги. В бою это недопустимо. Твой центр тяжести должен оставаться посередине между ногами, его смещение будет означать уменьшение устойчивости. Так что нужно ходить особым устойчивым образом. Помимо таких мелких шагов, есть еще шаги-рывки, нужные, чтобы быстро сократить дистанцию и атаковать противника. В них основную роль играет не передняя нога, с которой ты начинаешь мелкие шаги, а задняя, опорная нога, которой нужно толкнуться, чтобы резко продвинуться вперед. Кстати, когда я говорю «передняя нога», то имею в виду ту, что находится ближе к направлению, в котором ты собираешься двигаться.

Да, конечно выгода тела молодого, перед тем, в котором умирал, очевидна. Энергия так и распирает меня, сплю сладко, бегаю охотно. Все время хочется двигаться, даже после еды погрел пузо на солнце минут пять и вновь хочется двигаться. Но тело не тренированное, уже закрепощенное крестьянским трудом и бытом, уже погашены некоторые рефлексы… Зато мозг чистый, как небо безоблачное. И работает пока охотно. Мое сознание в нем резвится шкодливо, вспоминая замедленную работу прежнего после семидесяти с провалами раннего склероза.

Дополнительный вип-приз — тестерон, коего у меня под старость было немного. Не из-за возраста, я болел раком предстательной железы — карциомой, а неоперабельное лечение заключается в радиоактивном облучение и уколах женских гормонов. какой уж в таком режиме тестерон! Мне даже сны эротические перестали сниться, да и женские ножки перестали вызывать интерес. А тут по любому поводу возбуждаюсь. Лягу на живот — стручок торчит, девчонку увижу в сарафане — торчит… Надо думать, что прежний носитель тела снимал возбуждение по-деревенски бесхитростно: грехом онановым или с курами-козами. (А чем вы думали пастушки все лето занимаются!) Но мне как-то, простите, неловко мастурбировать. Впрочем, нравы тут простые. Как местная знахарка баба Нюра сказала, увидев мою эрекцию:

— Вот станешь на ноги, купи платок какой-нибудь девчонке городской, она тебя приласкает. Только к деревенским не лезь, деревенские они целку, берегут, темные они.

Да, да и знахарка меня пользовала, пока я после больницы притворялся ужасно хворым. (Во — хворым! Я похоже уже и местную лексику осваивать начал. Это хорошо, когда-нибудь заговорить придется).

Пишу я пока плохо. С ошибками, печатными кривыми буквами. Что тоже доставляет мне лишнее напряжение. Но учительница считает, что я сообразительный и делаю успехи. Благо, не приходится мучиться с всякими там фитами-ерами.

Большевики тщательно следили за тем, чтобы букв из прошлой жизни больше не осталось. Правда, в революционном пылу из типографий изъяли заодно и те буквы, которые сохранились в новой орфографии. Так, например, исчезла литера Ъ (бывший ер). Именно поэтому в некоторых словах Ъ стали заменять апострофом (под’езд) — просто знаков не хватало[12].

А еще мы с братом Федором, оказывается, герои. Герои, пострадавшие от рук классового врага. И Федору поставят настоящий геройский памятник со звездой на пирамидке.

Вот, недавно матушка таскала в начальную школу, где мы позорились на сцене перед пионерами из Тюмени. Женщина эта, вроде как и добрая ко мне, только эта доброта меня излишне напрягает: если кто и заменит перемены в мальчике, так кто же, как ни родные, особенно мать. Поэтому одной из первейших задач ставлю слинять от семьи Морозовых как можно дальше. Есть варианты, если буду хорошо учиться, томогут направить на учебу в ликбез. Оказывается, еще 1920 г. в Екатеринбурге была открыта школа-интернат для глухонемых детей по адресу: ул. Белинского, 163. Сюда привозили детей со всего Урала. Так чем я хуже!

Так я и сказал чекисту Николаю Крылова, когда попросил его выдать мне револьвер. Ну как сказал — написал. Написал вот так: «отшень боимся мы другов дида от герасемавки!» — и восклицательный знак поставил.

Крылов — дядька хороший. Именно он приезжал старшим группы в Герасимовку, когда меня с братом убили в лесу. Отвел меня за овин, показал как заряжать и стрелять и вручил наган. Символ революции, так сказать. А на деле — трехлинейный семизарядный револьвер образца 1895 года, разработанный и производившийся бельгийскими промышленниками братьями Эмилем и Леоном Наганами для Российской империи в конце XIX века.

Просто у них нынче! Мир делится на белых и красных, а мальчик в 13 лет — вполне самостоятельный человек, которому и оружие доверить не стыдно. Съездить что ли в Хакасию — где-то там гоняет беляков по полям мой ровесник Голиков — будущий писатель Гайдар, который подарит потомкам внука, развалившего на пару с Ельциным экономику России.

Шучу, хотя мысль для полной адаптации в это время, интересная!