Попаданец Павлик Морозов I

Глава 42

Студенты взяли меня с собой в знаменитый бар на Пушечной. И там доверили петь гимн нашего «советского лицея», написанный Павлом Коганом — тезкой. В мое время песня была затаскана, но тут была иная ритмика, я пел под аккомпанемент гитары…

Вообщем, как все это вышло — совершенно неожиданно для меня самого! Я, памятуя о стандартном штампе среди романов про попаданцев, коих в старости прочитал вдосталь, когда герой выкатывает из кустов пару роялей и начинает петь и музицировать, как, простите, Карузо! А вот после малой кружки пива попробовал и начал подпевать. Мой звонкий, высокого тембра голос быстро забил прокуренные голоса старших студеозов, а я и сам поразился его красоте.

Конечно, не всегда попадал в ноты, не всегда выдерживал нужную гармонию, но пел… Не хуже этого, как его… Робертино. Впрочем музыке обучен, а теперь и голос появился. Только он в ближайшее время сломается, а что взамен будет? Скорей всего тусклый тенорок или баритон дохлый.

Шереметьев — любитель путешествий и отдыха «дикарем», конечно знал о происхождении этой песни. Слова и музыка родились в один день. На квартире у Павла Когана собрались его друзья: Жора Лепский, Женя Агранович и Боря Смоленский. Павел корпел над текстом. Паруса, бригантина, море, книжки про пиратов — это были любимые темы Бори Смоленского, учившегося на водительском факультете института инженеров водного транспорта. Лепский подобрал музыку, Агранович предложил добавить слово «синем» («В флибустьерском дальнем синем море…») — для соблюдения размера. Так «Бригантина», написанная 18-летними московскими студентами, стала любимой песней многих поколений альпинистов, геологов и просто романтиков[118]. Она подарила русской культуре новое явление — бардовскую песню. Именно «Бригантина» повела за собой Михаила Анчарова, Новеллу Матвееву, Юрия Визбора, Аду Якушеву, Булата Окуджаву, Юлия Кима, Александра Городницкого…

Но мог ли я думать и мечтать оказаться в кругу героев своей юности. И я звонкой песней про «яростных и непохожих» чуть ли не впервые возблагодарил судьбу за эту вторую жизнь.

Но в целом, пропадая в библиотеках и заносчиво споря с профессорами в институте, я успевал и дежурить по вечерам со своими комсомольцами, и посещать (хоть раз в неделю) кремлевских опекунов, равно деля время между Надеждой Константиновной и Иосифом Виссарионовичем и его Светкой. А тут еще разнарядка на Артек пришла. Хоть и октябрь, но море есть море. Да и тепло в Крыму пока…

Дело в том, что пионеров-героев, после нашего с братишкой (царство ему небесное, невинной душе!) подвига, появились последователи. Выживших отправляли в Артек.

Например, жительница Татарской АССР Оля Балыкина написала в ОГПУ письмо, в котором раскрыла «преступные замыслы» своих родителей. Ее отец вместе с пособниками воровал колхозный хлеб, причем порой брали с собой на дело и саму Олю. В итоге, вступив в пионерский отряд, девочка решила разоблачить отца и «снять камень с души».

Письмо Оля написала не сразу — сначала она пожаловалась участковому, но тот стал допрашивать мать и дочь вместе, и оттого девочка испугалась и не подтвердила обвинений.

За донос Олю жестоко избили родные, ее потом, когда письмо попало в нужные руки, даже отправили лечиться в санаторий. Сообщников отца Балыкиной арестовали, главные фигуранты дела получили по 10 лет строгого режима, остальным дали меньшие сроки. Девочку отправили в детский дом, где она взяла себе другое отчество — чтобы ничего не напоминало об отце.

Какое-то время к девочке проявлялось повышенное внимание — про нее писали в прессе, местный драматург даже написал про ее «подвиг» пьесу «Звезда», которая ставилась в казанских театрах. И она была не единственная. А про Артек в этом времени так вообще легенды ходили, какой это прекрасный детский лагерь отдыха. (Ну вот почему в России всюду лагеря!)

Вообщем пошел я к седому красавцу Юрию Матвеевичу Соколову[119], крупнейшего тогда фольклориста курировавшего нашу группу вместе с ассистенткой Эрной Васильевной Гофман-Померанцевой.

— И как вы это себе представляете, целых две недели безделия, — сказал он, поглаживая ухоженную бородку под роскошными усами с небольшими подусниками.

— А очень просто представляю, — сообщил я, — наберу с собой литературы по разным предметам. Какая разница, где я библиотечные часы отбываю, — в морозной Москве или на берегу Черного моря!

— Так у вас и будет там время на учебники, — возразила Эрна Васильевна. — На море то, да еще в Артеке, Ох, я бы сама сейчас на море махнула, в Крыму в октябре хорошо! Я в прошлом году в санатории в Ялте отдыхала по путевке, роскошное время было.

Я вспомнил, что дворцы аристократов и купцов в этом времени конфискованы и простые люди отдыхают там практически бесплатно. Отец возил нас с мамой чуть ли не каждый год в такие санатории по профсоюзным путевкам за 40–70 рублей.

Тут профессор принял решение:

— Ну, с другой стороны Морозов у нас в некоторой степени вундеркинд, чудесное дитя так сказать. Может и справится. Я вам напишу список книг по фольклору, прочтите пожалуйста, найдите время… Все — на русском, вы, кажется, только немецким владеете?

— Учу французский.

— Вот это замечательно, французский литератору нужен. Еще бы латынь подтянуть… Когда я работал в библиотеке Императорского Российского исторического музея, ах какие прекрасные там папирусы были на латыни! Да и греческий, если стараться, тоже нужен. Сейчас у меня в Исторической библиотеке хороший выбор — прошло пополнении фондов за счет национализированных частных книжных собраний. Так лежали книги у купцов без движения, а теперь всяк приди да читай. Книги — это главное для ученого. Вы кем собираетесь быть после учебы?

— Учителем.

— А в науку не хотите пойти? У вас большие способности…

— Я подумаю.

— Ну идите, идите. Вечно вы, молодежь, спешите. Вот почитайте, как Светоний приводит в греческой форме одну из обычных поговорок Августа: Nihil autem minus perfecto duci quam festinationem temeritatemque convenire arbitrabatur. Crebro itaque illa jactabat:… Ничего не считал он в большей мере неподобающим для полководца, чем поспешность и опрометчивость. поэтому его любимой пословицей было: festīna lente — спеши медленно.

— Суум квиквэ (Suum cuiqite), — отпарировал я. — Согласно положениям римского права и «каждому то, что ему принадлежит по праву, каждому по заслугам».

Ох, люблю я интеллектуальные беседы, соскучился по ним. Хотя на свет вынужден выставлять только малую часть своих знаний, накопленных за 80 с лишком лет. И лишок этот тут, в новой жизни. И я опять ощутил гордость за это, устремленное в будущее, за время, породившее такие островки, где жили отзвуками Октября и гражданской войны, где была раскованность мысли после рапповщины и вульгарного социологизма и где еще не были люди обужены сталинским догматизмом. Тут создалась особая творческая атмосфера и вырабатывалось честное отношение к жизни, к искусству, к науке, к людям, к самим себе…

Улететь в Крым не удалось. Месяц назад в пролетая над Подольском самолет колесами оборвал и утащил за собой канатик любительской антенны, укрепленной на высоких шестах. Затем задел элероном левой плоскости за верхушку высокой ветлы. Левая консоль крыла отвалилась, а самолет носовой частью ударился о землю и рассыпался. В результате аварии погибли: заместитель наркомтяжпрома, начальник Главного управления авиационной промышленности, начальник Главного управления гражданского воздушного флота… в общем наша авиация была обезглавлена! Правительство назначило семьям погибших персональные пенсии, а Сталин, отдыхавший в Сочи, написал остававшемуся в Москве «на хозяйстве» Лазарю Кагановичу: «Надо запретить под страхом исключения из партии полеты ответработников-нелетчиков без разрешения ЦК. Надо строжайше проводить в жизнь запрещение и обязательно исключать провинившихся, невзирая на лица».

Я, как выяснилось, тоже был в числе «нелетных» ответработников, поэтому поехал на поезде.

Прямой поезд Москва — Симферополь шел больше двух суток, зато он был роскошным. Мои соплеменники из первой жизни в СССР хорошо помнят поездки поездом на юг с «курортного» Курского вокзала. Харьковское направление являлось самым напряженным по пассажирскому трафику среди всей сети дорог, оставляя далеко позади даже линию Москва — Ленинград. Это была действительно главная «санаторно-курортная» магистраль страны. Денно и нощно мимо степей шуршали поезда на курорты Кавказских Минеральных вод, в Новороссийск и Анапу, цветущую Грузию, Армению, Азербайджан, на Черноморское побережье Кавказа, в Крым и на курорты Азовского моря — в Мариуполь и Бердянск.

Роскошный поезд на юг в 1933 год полностью отражал стремление большевиков построить новую страну по-новому. В поезде были кинозал, библиотека, телефонная связь, ресторан с настоящим пианино, уютные купе[120]. (Фото внизу).

Когда мы с папой и мамой ездили на юг кто-то рассказал, что каждые 20 минут в попутном направлении следует пассажирский поезд. И это без учета грузовых поездов, которых тогда водилось в немалом количестве — дорога хоть и курортная, но охватывала и крупные промышленные кластеры. Я застал и рассвет и смерть этой трассы — разрушение государство шло параллельно с разрушением транспортных артерий.

Напомню про «поезда дружбы» украинских националистов с лозунгами. Весной 1992 года первые бандеровцы прибыли в Севастополь, их был целый поезд… Там были настоящие бандеровцы. они были в эсэсовской форме, среди них — священники, женщины. И все вели себя крайне вызывающе.

Крымское и севастопольское руководство попряталось в этот момент, связаться было не с кем. И вот они прибыли в Инкерман, сели там на катер, затем прошли по улице Ленина до музея Черноморского флота.

Один из залов Музея Черноморского флота — это была бывшая церковь. Там они провели молебен. Но на улице были тысячи севастопольцев, которые всеми способами возражали против таких акций бандеровцев. Конечно, была милиция, которая старалась не допускать столкновений.

Эти бандеровцы были в основном молодого и среднего возраста, но были и старики — еще те, которые воевали против советской Украины. Акция была очень наглядной и показательной. Там был националист, депутат Верховного совета Украины Хмара…[121]

Мой герой ошибается. В реальности были люди очень неоднозначного персонажа провокатора Дмитра Корчинского (который десяток лет спустя спокойно ездил на Селигер читать лекции сурковским «нашистам»), одетые в обычнейший камуфляж (типа афганки). В такие камуфляжи в 90-х рядились все полу и околовоенные организации во всех постсоветских странах, с шевронами организации. Были священники, был фольклорный хор, и было несколько человек в форме «под УПА». Вот и все, никаких эсэсовцев. «Тысяч» севастопольцев тоже не было (об этом писали даже источники «с той стороны» из окружения Александра Круглова), в основном было несколько десятков человек из РДК (Русского движения Крыма), поскольку была пятница, рабочий день.