Пограничье

История o том, как Павликан Ирокезович Жмуль превратился в Пауля Эро

Из дома уходил ночью, наматывая на локоть — пусть будет, злые слезы — и, стараясь не смотреть в сторону родительского крыла.

Родительского...

Скрипнул зубами и слишком громко... В общем, слезы слишком громко по лицу размазал, а потом без зазрения совести перекинул за спину мешок, который почему-то назывался заплечным, и навсегда ушел из отчего дома.

Дом больше не был отчим. Нет, он не стал чужим, он стал другим, он изменился, подстраиваясь под нового хозяина и радуясь смеху старой хозяйки, а чужого и злого подростка он выдавливал из своих стен по капле, намекал скрипом половиц, сырым сквозняком из незакрытых на ночь окон, надоедливым сверчком, просверлившим своей маленькой скрипкой большую дырку в мозгу…

Павлик зачем-то вылез наружу через окно на кухне, проигнорировав дверь, и первым делом устремился к белевшему в темноте клену.

— Прости, — прошептал, дотронувшись кончиками пальцев до холодного камня. Слова не шли на язык, отказываясь произноситься. Хотел рассказать отцу о причинах своего побега, но не смог. Он даже себе признаться не мог, что новый мамин муж оказался слишком хорошим для того, чтобы его ненавидеть. И Павлик искренне опасался, что дрогнет под ироничным блеском все понимающих глаз и... и предаст память об отце, сблизившись с этим... эльфом!

Возможно, в глубине души парень не хотел переводить свое общее отношение к народу на этого конкретного представителя. Возможно, даже понимал, что он один из лучших. Как мама, как Аугуста Нель, как десятки других. Но слишком много было болезненных пинков и обидных слов, чтобы Павлик мог забыть об этом раз и навсегда.

Отцовские гены дали о себе знать однажды во время очередной детской драки и с тех пор уже больше не засыпали. Что-то он открывал для себя по наитию, что-то подсматривал у бабушки, но этого было мало. Так чертовски мало! А книги о том, как домовые пользуются своей магией, упорно молчали и не хотели ничего рассказывать. Признаваться же матери в том, что он еще меньше эльф, чем она думала, Павлик не хотел.

И тогда он решил стать великим путешественником. Да, именно так. Скитальцем, одиноким и отверженным, он будет бродить по обоим из миров, по крупицам собирая тайные знания и умения, и станет самым сильным из ныне живущих магов, или не магов, но... в общем, этот момент дo конца не был продуман в голове будущего путешественника, зато идеально был прорисован эпилог.

В брезентовом старом коричневом... нет, лучше темно-зеленом плаще, в шляпе с широкими, побитыми временем полями, он войдет под крышу отчего обветшалого дома, стряхнет с волос капли воды — почему-то за окном обязательно должен быть ливень, или, например, пурга — опустится перед все еще молодой и прекрасной мамой на колени и произнесет:

— Здравствуй, мама!

А она расплачется, зарываясь пальцами в его побитые сединой волосы и ласково прошепчет:

— Мальчик мой, я так тобой горжусь .

Раньше ему представлялось, что в плаще и шляпе будет не он, а его лучший друг Альф Ботинки, которому тоже доставалось от эльфов, хоть Альфу все-таки немного больше повезло с отцом. Быть наполовину человеком — это все-таки не то же самое, что домовым. Так вот, представлялось Павлику, что придет Альф к его маме и принесет с собой известие о безвременной кончине ее сына, а мама заплачет горькими слезами и поймет... Впрочем, эта идея была отброшена за несостоятельностью и бессмысленностью очень быстро, потому что мамины слезы Павлик не мог переносить, даже если это были слезы умиления или радости.

Неясно было, с чего настоящие путешественники обычно начинают свою карьеру — эти самые путешественники, все как один, почему-то забывали упомянуть об этом в своих рассказах, начинавшихся обычно с высадки с корабля у берегов неизведанных земель. Или, например, с крушения того самого корабля. Но как на него попасть? И где взять денег на билет? И где гарантия, что этот самый корабль привезет тебя к неведомым землям, а не в соседний порт, где щедрый капитан предложит тебе торговать рыбой или собой?

С чего начать свою карьеру Павлик толком не знал, но были у него какие-то смутные идеи насчет того, что сразу после побега он должен очутиться на постоялом дворе. Или в трактире, на худой конец. Почему-то казалось, что это разные вещи, хотя Павлик проверял в словаре — одно и то же, только называется по-разному.

Там он и очутился спустя трое суток пеших скитаний по лесам и бездорожью — по крайне мере, старый заброшенный тракт можно было смело, закрыв один глаз, обозвать бездорожьем — сбив себе ноги до... в общем, сбив ноги и натерев мозоли в самых неожиданных местах.

Трактир романтично назывался «Пьяный Джокер» и Павлик понял, что это его шанс. С существительным «джокер» в сочетании с прилагательным «пьяный» у молодого человека ассоциировался исключительно добрый, бородатый боцман в круглой шапочке с аккуратным голубым помпоном. И этот боцман возьмет его юнгой на бригантину, которая будет называть «Ариэлла», в честь любимой женщины капитана. Или не на бригантину, а на фрегат. «Стремительный» или «Неуловимый». Или вот «Альбатрос» тоже очень красивое название, хоть альбатросов Павлик никогда в жизни не видел, даже на картинках.

Действительность оказалась не такой романтичной. Она даже прозаичной не была. Она была ужасной. Потому что трактир с прелестным названием «Пьяный джокер» по сути своей являлся жуткой прокуренной дырой, с одним почерневшим от старости окном, с грязными столами и с сигаретным пеплом под ногами. Зато хозяйка была... романтичной. Грудастая фигуристая баба улыбнулась Павлику, блеснув одиноким золотым зубом, и подмигнула густо накрашенным синей краской глазом, а потом спросила хриплым баском:

— Чего тебе, малыш?

— Мне бы квасу, — парень прокашлялся и придал голосу уверенности, — поесть чего-нибудь. И пере... — про переночевать он передумал в тот момент, когда огромная крыса вальяжной походкой пробежалась вдоль стены и скрылась в дыре в полу. — И переждать дождь, если можно.

— Можно, — трактирщица подмигнула вторым глазом и наклонилась вперед, устроив необъятную грудь на барной стойке.

Павлик сглотнул и испуганно отвел глаза в сторону. Как-то вдруг расхотелось становиться великим путешественником. И не великим тоже. И вообще, путешественником, а захотелось назад в Зачарованный лес, а лучше всего, на мамину кухню, где вкусно пахло пряными травами и свежим хлебом, не было крыс и сизого дыма от сигарет.

Но дом, который совсем еще недавно казался враждебным и холодным, был далеко, а он, Павлик Жмуль был здесь и сейчас. И здесь и сейчас он старался казаться взрослым и уверенным в себе. Поэтому он взял тяжелую кружку и устроился за столиком, который был ближе всего к двери. Запах свежего кваса ударил в нос, заглушая своим ароматом всю трактирную вонь, рот немедленно наполнился слюной, и Павлик даже зажмурился на миг от удовольствия. По крайней мере, напиток здесь был отменным.

Первую кружку выпил залпом, не дожидаясь, пока осядет густая желтая пена, вторую растянул на весь ужин, состоявший из тугой желтоглазой яичницы, нескольких круглых кусочков хорошо прожаренной колбасы, одного соленого огурца, от одного взгляда на которой восторженно свело челюсть, и здоровенного ломтя крестьянского хлеба.

Это было неожиданно, потому что весь антураж трактира намекал на то, что на ужин Павлику принесут жареные крысиные хвосты и к ним соус из тараканьего молока. Хозяйка трактира внезапно оказалась замечательным поваром. И судя по плотоядным взглядам, которые ловил на себе будущий великий путешественник, женщина рассчитывала на хорошие чаевые.

Дверь трактира скрипнула, и в полутемный зал вошел еще один посетитель. Невысокий испуганный юноша в низко надвинутой на глаза кепке. Он огляделся, брезгливо скривил пухлые губы и, нерешительно шагнув к барной стойке, попросил дрожащим тонким голосом:

— Уважаемая, будьте любезны, стакан воды, пожалуйста... — и покосился на двух типов мрачного вида, игравших в карты за столиком у стены.

Типы, не скрываясь, рассматривали нового посетителя и, кажется, видели то же, что и Павлик. И хозяйка видела. И даже крыса высунула из дыры в полу свою любопытную морду, обо всем догадавшись.

Единственным, кто ничего не замечал, а просто пил воду мелкими глотками, стреляя по сторонам черными, как южная ночь — эту метафору Павлик вычитал в книге одного путешественника — глазками, был стоявший у стойки юноша. А точнее, девушка, переодетая мальчиком и наивно полагавшая, что этого реально никто не замечает.

Один из карточных игроков что-то неслышно произнес, а второй рассмеялся и откинулся назад, качнувшись на задних ножках стула.

— Шел бы ты, малыш, отсюда! — шепнула трактирщица, едва шевельнув губами.

Девушка бросила на игроков еще один коротенький взгляд и, кажется, начала догадываться, что попала в беду. Поправила плащ и кепку и громко пискнула:

— Папа с братьями ждут меня на улице!

Это не обмануло даже крысу, что уж говорить о людях.

— Мышка, что ты там пищишь? — прохрипел тот картежник, что раскачивался на стуле, а второй задумчиво посмотрел на обтянутые брюками стройные ножки и добавил:

— Иди к нам, мы тебя согреем, — и передвинулся так, чтобы загородить собой выход из зала.

«Твою ж мать!» — подумал Павлик.

«Мамочка!» — мысленно воскликнула переодетая в мальчика девица.

«Только этого мне не хватало!» — тоскливо скрипнула зубами трактирщица. А крыса не подумала ни о чем, она дернула кончиком чуткого подвижного носика и юркнула назад в нору, словно почувствовала острую необходимость как можно скорее убраться отсюда подальше.

— Иди-иди! — первый игрок резко опустил стул на все четыре ножки и поманил девушку пальцем, а второй ухмыльнулся, обнажив ряд почерневших от жевательного табака зубов.

— Стой на месте, — тихо, но решительно проговорил Павлик и быстро заглянул в бледное девичье лицо, заметив, что черные глаза стремительно увеличиваются в размерах, наливаясь слезами. — Черт! Только не плачь!

Видимо, женские слезы будущий великий путешественник не переносил в принципе все, а не только материнские. Он поднялся и быстро оттеснил девчонку в дальний угол, загородив ее собой.

— Уйди, сопляк! — велел один из картежников.

Плана по спасению не было никакого. Выход отрезан. Окно слишком узко, чтобы вырваться двоим...

— Мамочка! — тоненько всхлипнули за спиной, и Павлик вдруг до краев наполнился мужеством, решив, что смерть в бою за честь неизвестной девицы — тоже неплохой финал. Только маму жалко, плакать будет. И еще жалко, что рядом нет Альфа Ботинки — некому будет сложить посмертную песню о его героическом поступке.

Они поднялись с мест одновременно и слаженно, видно было, что не впервые действуют сообща. Краем глаза Павлик заметил, что трактирщица ломанула со всех ног по лестнице наверх, откинул голову назад и, не спуская глаз с разбойников, а в том, что это именно разбойники, он больше не сомневался, произнес:

— Не реви. Как только проход к двери освободится, сразу беги!

Девица истово закивала, но сообразив, что парень ее не видит, прошептала:

— Хорошо-хорошо! Не беспокойтесь, я очень быстро бегаю!

Павлик грустно улыбнулся. Да, в романах все выглядело несколько иначе... Девицы, как правило, отказывались уходить и оставлять отважных героев на верную смерть... Нет, на погибель. Да, это слово к данной ситуации больше подходило...

И вдруг появился план. Хороший такой план, во время приведения в жизнь которого, возможно, даже не будет сломано ни одно ребро.

— Сударь, вы негодяй! — крикнул Павлик самым противным голосом, на который только был способен, и ткнул пальцем в ближайшего разбойника. — Негодяй и подлец! Я вызываю вас на дуэль!

И ловким движением достал из-под плаща короткий нож для фруктов. Девица за спиной икнула от удивления. Разбойники замерли, широко распахнув глаза, а крыса, видимо, захихикала в подполье, предвкушая быструю и скорую расправу, которой не суждено было случиться, потому что откуда-то сверху раздался спокойный уверенный голос:

— Господа картежники, казино закрывается! Попрошу покинуть заведение.

Павлик посмотрел в сторону говорившего и увидел на галерее второго этажа высокого, немолодого уже мужчину, за спиной которого маячила объемная фигура трактирщицы. Мужчина привычным движением убрал с глаз длинную черную челку и нетерпеливо постучал длинными пальцами по перилам.

Ни фигура его, ни голос, ни выражение глаз — ничто не указывало на его возможную опасность. Но у разбойников, вероятно, чувство самосохранения было развито лучше, чем у Павлика, поэтому они, не говоря ни слова, развернулись и быстрым шагом покинули поле несостоявшейся битвы.

— Напрасно вы... — проворчал почти герой. — Я бы и сам... У меня был план.

— И в чем он заключался? — мужчина легко и быстро спустился на первый этаж и остановился перед будущим путешественником, скрестив на груди руки. — Ты надеялся сбежать, пока они будут умирать от смеха?

Павлик почувствовал, что краснеет. Потому что неизвестный почти угадал.

— Я...

— Юноша, такие приемы действуют только в любимых молодежью приключенческих романах, — перебил мужчина. — Как и переодевание в мужское платье, не так ли, Семенова? Вылезай, я тебя узнал.

— Вельзевул Аззариэлевич, — проблеяла Семенова, высунув из-за плеча Павлика покрасневший нос, — я же не думала...

— И в этом твоя беда, — вздохнул таинственный Вельзевул Аззариэлевич и вдруг велел:

— Так, все. Хватит разговоров. Наверх оба. В мою комнату. Путешественники...

И, кажется, еще пробормотал что-то про ногу чьей-то матери.

Семенова сладко сопела на единственной кровати номера, которую Вельзевул Аззариэлевич деликатно отгородил перекошенной и порванной в нескольких местах ширмой. Только люди с чистой совестью могут так спать. Ну, и те, у кого этой совести не было вовсе. Новая знакомица великого путешественника относилась ко вторым.

Судя по тому, что уловил Павлик из разговора, а он изо всех сил старался не подслушивать, хотя получалось не очень, Семенова удрала с практики на свидание с молодым человеком. И она была искренне удивлена, немного возмущена и до глубины души шокирована тем фактом, что по ее горячим следам бросился сам ректор — ректор! Выражение лица ректора весьма однозначно говорило о том, что он и знать не знал о побеге, а оказался в «Пьяном джокере» совершенно случайно, по делам, и близко не связанным с нерадивой студенткой, но разубеждать Семенову в ее вере в вездесущность начальства благоразумно не стал. Отчитал, как следует, и отправил спать за ширму, пригрозив отработками и переэкзаменовкой, а сам устроился в кресле, вытянув длинные ноги.

Павлика, сидящего на неудобной скамеечке у камина, он игнорировал. Ну, или Павлику так казалось, потому что после рассуждений на тему гениальности его, Павликовского плана, мужчина не сказал парню больше ни слова.

Семенова сладко сопела из-за ширмы. Тепло от огня разливалось по венам, сытый желудок урчал, а веки, кажется, стали весить тонну.

— Из дома сбежал? — спросил Вельзевул Аззариэлевич громким шепотом.

Павлик вздрогнул от неожиданности и сначала насупился, намереваясь ответить, что это только его, Павлика, и касается, но потом все-таки мрачно признался:

— Сбежал.

— Как звать?

Гордо расправил плечи, откинул голову и, четко выговаривая каждый звук своего имени, произнес:

— Павликан Ирокезович Жмуль.

— Очень приятно. Вельзевул Аззариэлевич Ясневский, — представился мужчина и окинул Павлика другим, более задумчивым взглядом, пробормотав еле слышно:

— Однако…

Парень вскочил на ноги еще до того, как слово было произнесено до конца, но ничего не успел сказать, так как был осажен решительным:

— Не кипятись. Семенову разбудишь. А она, между прочим, первая сплетница в Школе, если про мою Ирэну не вспоминать.

— Тогда и вы тоже, — зашептал Павлик, судорожно пытаясь подобрать слова.

— И я тоже, — покладисто согласился мужчина. — Ты только объясни, совсем сбежал или планируешь вернуться?

Правая щека загорелась предательским огнем, а Вельзевул Аззариэлевич понимающе хмыкнул:

— Господин Ясневский…

— Мне больше по душе обращение пан. Ну, или директор, если тебе не сложно, — мягко перебил мужчина и довольно потер руки.

— Я, видишь ли, директор одного учебного заведения. Школа Добра называется. Приходилось слышать?

Павлик оторопело кивнул, поспешно вспоминая все, что он когда-либо слышал о легендарном заведении, его учителях, выпускниках и нынешнем ректоре.

— И тут у нас небольшая проблемка возникает.

— Проблемка?

— Именно, мой юный друг. В моей Школе учатся джинны, феи, черти, эльфы, — короткий извиняющийся взгляд и быстрое пожатие плечами, — был как-то один оборотень, давно правда, лет сорок назад, маги, дриады, в прошлом году, не поверишь, русалку выпустили с красным дипломом. И ни одного домового. Непорядок, а?

Павлик покраснел весь целиком, включая лоб, шею, уши и даже кончики пальцев, торчавших из слишком длинных рукавов свитера.

— Я не…

— Не домовой?

— Я полукровка! — отвернулся к стене, скрывая злые слезы.

— О, друг мой! Это ты для эльфов полукровка. А домовых-полукровок не бывает... — окинул напряженный профиль парня грустным взглядом и внезапно наклонился вперед, переходя на почти неслышный шепот:

— Отец умер?

— Откуда вы?..

— Если бы не умер, ты бы тут не сидел.

— Умер, — Павлик шмыгнул носом, — давно.

— Прими мои соболезнования, — пан Ясневский отрывисто кивнул и неожиданно добавил все тем же шепотом:

— И мои поздравления одновременно. Не бледней и не психуй. Не со смертью твоего родителя. Уже пытался найти учебники по отцовской магии? Не ври, знаю, что пытался. А спрашивал у кого-то о том, как это работает?.. Можешь не отвечать. Растешь в моих глазах. Я даже готов забыть о досадном инциденте со спорным планом спасения одной весьма глупой девицы.

Павлик не знал, как реагировать на слова мужчины, но все-таки решил пока помолчать и послушать. В конце концов, послать этого черта к его бабушке он всегда успеет.

Директор Ясневский говорил быстро и по существу, не скрывая информации, загоняя Павлика в угол каждым своим беспощадным словом, пугая и успокаивая одновременно. А будущий бывший великий путешественник вслушивался в рассказ мужчины, широко распахнув глаза и уши, и с ужасом за негромким голосом улавливал грохот, который производили, рушась, его чаяния, мечты и надежды.

— Поэтому, мой дорогой, даю тебе времени до утра! — наконец закончил Вельзевул Аззариэлевич. — Решай, чего ты хочешь. Выбор у тебя невелик: Домострой либо Школа Добра. Если откажешься от Школы, то все равно рано или поздно попадешь в университет домовых. А оттуда дорога только одна. Это ты, надеюсь, уже понял?

Растерянно кивнул и, дрожа непролитыми слезами, произнес:

— О чем же тогда думать, когда выбора никакого-то и нет?

— О псевдониме, само собой. Или ты считаешь, что человеку со звучным именем Павликан Ирокезович Жмуль позволят учиться где-то кроме Домостроя?

Павлик кивнул и уставился на огонь в камине. Думать надо было о новом имени и новой жизни, а думалось почему-то только о том, знала ли мама. Бабушка-то точно знала… Почему не сказали тогда? Впрочем, он же и сам никому не сказал, что отцовская кровь, причудливым образом смешавшись с материнской, не подавила эльфийское начало, а только странным образом усилила его, придав древней магии лесных жителей что-то свое, таинственное и непонятное. И, как выяснилось, даже запретное.

А утром, когда выспавшаяся Семенова умылась, позавтракала, с довольной заискивающей улыбкой заглянула Павлику в глаза и спросила:

— А как тебя зовут-то, спаситель?

Он ответил:

— Пауль Эро, — и порозовел тонкой шеей под понимающим взглядом пана Ясневского.

— Эльф? — скользнула наглеющими глазами по покрасневшим ушам, которые эльфийские напоминали только тому, у кого была очень богатая фантазия, и вздохнула томно:

— Какой хорошенький!

Павлик подавился воздухом, а Вельзевул Аззариэлевич покачал головой:

— Семенова! Я на тебя жениху нажалуюсь.

— А! — спасенная девица равнодушно махнула рукой и поправила мужскую рубашку на фигуристой женской груди. — Мы расстались, — и улыбнулась Павлику широко и преданно.

Вполне возможно, что нет ничего плохого в том, чтобы поучиться в Школе Добра какое-то время… В конце концов, все великие путешественники когда-то были студентами, но не все студенты стали великими путешественниками. Поэтому Павлик улыбнулся в ответ и, галантно предложив даме свой локоть, произнес:

— Смею ли я узнать ваше имя, прелестная госпожа Семенова?

Пан Ясневский проворчал что-то нелестное в адрес безголовых студентов, рассчитываясь с хозяйкой таверны, а госпожа Семенова, натужно смутившись, пролепетала:

— Серафима, — и затрепетала густо накрашенными ресницами.

Все-таки, жизнь — замечательная штука! Даже если ты вынужден был покинуть отчий дом и Зачарованный лес в том числе.

— Нет, Пашка, ты не домовой, — авторитетно заявила я, когда Эро закончил рассказ легким поцелуем.

— М-м-м?.. — дорожка из почти незаметных касаний от края моих губ, по щеке до уха. — А кто?

Воздух, нагретый его дыханием, коснулся моей кожи и теплой войной прокатился от затылка вниз, наполнил странной истомой грудь и пружиной скрутился внизу живота. Приятно и пугающе одновременно. Пугающе, пожалуй, больше.

— Бабник! — решительно вырвалась из ласковых рук и нахмурилась, встретив задумчивый голубой взгляд, в котором удивительным образом переплелись нежность, радость, тревога и вина. Убейте меня, но в тот момент я совершенно ясно поняла, что Павлик от меня что-то скрывает. И да, чувствует себя в связи с этим виноватым. Стало страшно. На самом деле страшно, потому что если это что-то серьезное, если...

В груди похолодело от ужасающей мысли: я так привыкла к нему за эти две недели, что уже почти не хочу расставаться. И эта мысль была неправильной. Мама говорила: не подпускай к себе никого слишком близко, и тогда никто не сделает тебе больно. А Павлик подобрался действительно близко, ближе некуда. Он словно под кожу ко мне проник...

— Пойдем во дворец? — отвел глаза, и я только уверилась в своих мыслях. Точно, скрывает! — Ты хотела с Оливкой попрощаться... Я на семь тридцать договорился на переход. Нормально?

— Нормально... Павлик...

— Что? — улыбнулся, ослепительно блеснув жемчужной нитью зубов. Я параноик. Я чертов параноик. Хуже Юлкиного папы...

Смотрела на его улыбку и чувствовала, как собственные губы непроизвольно расплываются в ответной. И я даже почти улыбнулась, правда, но тут в голову забралась совсем уж неприятная мысль, и я всплеснула руками.

— Павлик, но это же ужасно!

— Что именно, Сонечка? — провел рукой по живой изгороди, что-то нащупал, потянул на себя, и кусты жасмина расступились в разные стороны, открывая спрятанную калитку. Эльфы. Я только плечами пожала. Обычный заборчик их, конечно, не устроил бы.

— Зачем же мы привезли сюда Оливку, если тут так зверски к полукровкам относятся. Жалко же, сладкую... И как я Афиногену в глаза смотреть буду?

Кстати, об Афиногене. Что-то он давно не появлялся. Неужели теперь я расстанусь не только с малышкой, но и с надоедливым ангелом тоже? Это, несомненно, плюс.

— Пойдем во дворец, — Павлик подмигнул мне. — Сама все увидишь.

Не знаю, что я должна была увидеть по задумке Эро, но уж точно не то, что увидела, когда нас провели по длинному коридору до светлой комнаты в розовых тонах.

— Девочка спит, — произнесла высокая эльфийка, брезгливо морщась в сторону Павлика и испуганно шарахаясь от меня, — но вы можете подождать здесь. Аугуста Нель придет через минуту.

— Угу, — мой спутник и не думал стоять в коридоре, он бесшумно толкнул дверь и пропустил меня вперед, — обязательно подождем.

В симпатичной перламутровой спаленке, в кроватке из дерева розовой сосны, утопая в белоснежных кружевах, смешно отставив попу в штанишках с рюшечками и цветочками, спала Оливка. А на подоконнике, свесив одну ногу, задумчиво листая желтые страницы какой-то старой книги, сидел герой моих снов. Красивый как... как не знаю кто: в белой рубашке, небрежно распахнутой на груди, в белых же брюках, темноволосый и синеглазый. Я восторженно замерла на пороге, мечтая об одном: чтобы таинственный принц не двигался. Запечатлеть его в памяти, а потом нарисовать. И любоваться одинокими долгими зимними вечерами.

За моей спиной кто-то злобно скрипнул зубами, сказочный красавец оторвался от книги, обжег меня огнем синих глаз, легко спрыгнул с подоконника, вильнул неожиданно огромным рыжим хвостом, который я по непонятной причине не заметила раньше, и радостно произнес:

— Ну, наконец-то! Я уж думал, вы никогда не придете.

— Генка? — я разучилась дышать, точно разучилась.

— Пижон, — проворчал Павлик и, зачем-то схватив меня за руку, прошипел:

— Не слушай его, ладно?

Это снова происки моей мнительности и параноидальные шутки больного мозга, или я и в самом деле услышала в его голосе испуг?

— Что новенького? — ангел подошел к нам, бесцеремонно схватил меня за подбородок и заглянул, кажется, прямо в центр моей души. — Слышал, кое-кто тебя чуть не угробил?

— Не угробил, — я разозлилась и, нервно дернув головой, вырвалась из цепкой хватки Афиногена. — Тебе-то что до того? Твоя дипломная работа в безопасности… Мы, кстати, с ней попрощаться пришли.

— Прощайтесь, — Генка благосклонно кивнул и остался стоять на месте, не сводя с меня задумчивого взгляда. Я порадовать его тем же не могла, мне, если честно, было как-то неловко на него смотреть. Уж больно он был... восхитителен. Не поднимая глаз на Оливкиного ангела-хранителя, я пересекла комнату и склонилась над кроваткой.

От девочки пахло цветочной водой и нежным детским тальком. А мне нравился запах леса, дыма от вечернего костра, старой повозки и козьего молока. Розовые щечки были чисто вымыты, светленькие локоны невесомыми колечками рассыпались по подушке.

Мне захотелось плакать. Это было так странно и так неожиданно, что я отшатнулась в испуге от Оливки, которая теперь больше напоминала кремовое пирожное, чем девочку, которая с яростным удовольствием выдирала из Афиногена клочья шерсти.

— Что-то не так? — немедленно сориентировался Павлик и шагнул ко мне, а я впервые за долгое-долгое время не нашлась, что ответить. Ну, правда, не признаваться же сыщику в том, что у меня произошел внезапный и ничем не объяснимый сбой гормонов. Или как там это правильно называется, нам же рассказывали на уроках биологии, но кто же слушал эту ерунду? Я — нет, а вот насчет Павлика сомневаюсь.

— Слушай, Пашка, а ты в Школе отличником был? — спросила я, развернувшись к приятелю лицом. Ответом мне послужила гробовая тишина и два недоумевающих взгляда — голубой и ярко-синий.

Наконец, Афиноген издал странноватый звук, смесь кашля со стоном, и произнес:

— Э-э-э…

А Павлик моргнул и почесал кончик носа. Мне совсем неловко стало, но тут открылась дверь и нас своим присутствием почтила Аугуста Нель.

Я снова поразилась ее юности и свежести, тому, как молодо блестят ее глаза, как легок ее шаг и порывисты движения.

— Ну, здравствуй, мальчик! — воскликнула она, распахивая Павлику объятия. И тот не преминул воспользоваться приглашением, он нежно обнял женщину за талию, глядя на нее совершенно влюбленными глазами, я даже позавидовала на какой-то миг этой чужой нежности.

— Постарела? — Аугуста Нель кокетливо поправила прическу и потрепала Павлика по щеке, а тот качнул головой, поцеловал тонкую ладонь и с подкупающей искренностью в голосе произнес:

— Глазам больно от твоей красоты. Ты совсем как солнце!

В воздухе зазвенели веселые колокольчики смеха, а я запоздало вспомнила, что Аугуста Нель не просто милая бабушка Оливки, а правительница Зачарованного леса. А еще подумалось, что Павлик какой-то просто мега-бабник, честное слово. И сначала мне от этой мысли стало неприятно, и глаза не хотели смотреть на смуглые пальцы, лежащие на голубом батисте рубашки, и замечать восторженные взгляды Эро. А потом я испугалась. Ох, зарвался Павлик, совсем зарвался. Это не студентки в школе и не глупые провинциальные барышни Ивска. Это же правительница древнего эльфийского государства!

— Милый, мы пугаем твою прелестную жену! — проворковала та самая правительница и хитро на меня посмотрела, выскальзывая из нежных объятий.

— Я не…

— Она не из пугливых! — просигнализировал мне о чем-то нахальным голубым глазом и снова приложился к бархатной ручке с розовыми ноготками, ловелас.

Аугуста Нель вздохнула грустно, затем, наконец, отобрала у Павлика свою конечность и строго произнесла:

— Ну, будет! Пройдем в гостиную, там удобнее разговаривать.

Стремительно развернулась, так что пышные юбки на секунду окутали ноги Эро газовым бело-синим облаком и, цокая каблучками, прошла сквозь Афиногена к двери в противоположной стене.

Я только рот открыла от удивления, а Генка, снова уплотнившись, пожал мужественными плечами и пояснил:

— Вот так и живу. Никто меня не видит и не слышит. Такая красота пропадает зря, страшно представить…

Я с трудом сдержала нервный смешок и поспешила за Аугустой Нель, подгоняемая нервными взглядами Павлика, который мне еще ответит за то, что осмелился держать высочайшее лицо в неведении относительно своего семейного положения. И моего, между прочим, тоже.

В гостиной для нас уже накрыли чайный столик, сервировав его строго в традициях кукольного искусства крохотными, почти игрушечными, розовыми чашечками и блюдечками в белый цветочек. Павлик подцепил двумя пальцами один из этих фарфоровых шедевров и, смешно растягивая гласные, вдруг сдал меня правительнице эльфов с потрохами:

— А Сонька, между прочим, боялась, что ты нашу Оливку живьем сожрешь...

Я посмотрела на него обиженно, раздумывая, придушить его сразу, или подождать, пока мы без свидетелей останемся.

— Что происходит, Аугуста? — спросил неожиданно серьезным голосом. — Чем заболел Зачарованный лес?

Женщина протянула руку к чайничку, красовавшемуся в центре всей этой игрушечной композиции, но Павлик ловко перехватил хрупкое запястье, привлекая к себе внимание:

— Все так плохо?

— Все как обычно, мальчик. Немного политики, немного борьбы за власть. Новые веяния, старые раны...

Она расправила газовые юбки вокруг идеальных бедер, сложила на коленях холеные ручки и вдруг улыбнулась мне одними губами.

— Но все это так скучно. Так неинтересно, дети! Давайте лучше поговорим о романтическом воссоединении любящих душ.

Мы с Павликом синхронно поморщились.

— Мы не...

— Никакой романтики не было, — снова перебил меня коварный Эро. Да что ж такое-то! Дадут мне сегодня хоть слово сказать? Но Павлик мое возмущенное сопение проигнорировал и снова попытался заговорить о действительно важных вещах:

— И, мне кажется, ты напрасно не относишься к этой проблеме серьезно.

Аугуста Нель медленно подняла изящные руки и поправила идеальные завитки, аккуратно лежащие на шее.

— Малыш, мы так давно не виделись, и ты хочешь сейчас говорить о политике? — она посмотрела на Павлика, который был выше ее на две головы, взглядом несчастным и просительным, и Павлик покорно опустил голову и принялся вдохновенно врать.

О том, как настойчиво и нежно он добивался моей любви, как я упрямилась и отказывалась отвечать на его большое чувство, как он, стоя посреди центральной площади Ивска на коленях, пел мне серенады, а я проходила мимо, гордо задрав нос, как однажды ночью он выкрал меня из дома моего приемного отца и...

Боги. Что он несет? К тому моменту, когда Павлик начал рассказывать, как папа Род, вооружившись помощью родни и фамильной шпагой, преследовал нас по темным дорогам Пограничья, я наконец-то обрела утраченную было связь с реальностью и открыла рот, чтобы праведно возмутиться. И мне его тут же закрыли кусочком пироженки на кончике десертной ложки и словами:

— С ума по тебе схожу, сладкая!

В пирожное, видимо, был подмешан наркотик. Или повар перепутал рецепт и вместо чайной ложки рома случайно бахнул в тесто литр, потому что я как-то вдруг странно себя почувствовала. Как в тот день, когда Маринка Липай на практикуме у Да Ханкара неправильно рассчитала формулу и со всей дури врезала мне ударной волной по голове, у меня даже глаза в кучку съехались. Как сейчас.

На подоконнике за спиной вдохновенного вруна нарисовался Афиноген. Брови его были приподняты в удивленном восторге. И слушал он Эро так, словно тот рассказывал самую захватывающую историю в мире. Павлик перехватил мой взгляд, оглянулся, нахмурился и сбился. И как раз в эту паузу и сумела вклиниться Аугуста Нель, которая до сего момента внимала с благосклонной улыбкой на губах и мило кивала в нужных эпизодах бурного повествования.

— Ох, и горазд же ты врать, мальчик! — рассмеялась она. — А на самом деле, что произошло? Мама?

— И бабушка, — легко признался Павлик, запихивая себе в рот остатки недоеденного мною пирожного, и мир, наконец, перевернулся с головы на ноги, обретя привычные очертания.

Правительница эльфов снова позволила нам услышать звон смешливых колокольчиков, а потом вдруг наклонилась вперед, почти дотронувшись кончиком своего маленького носика до моего лица, и быстро-быстро проговорила:

— Твой мальчик прав, малышка. Ты даже не представляешь себе, насколько. Беда с Зачарованным лесом. Ты-то чуешь это, от тебя запах крови не утаишь. Все замешано на крови. На ней... Сколько ее еще утечет, не знаешь?

Она вдруг опустила веки и вмиг состарилась лет на сто или двести.

— Говорила я ей, говорила... Материнское сердце как чувствовало. И что мне теперь? Что я могу одна против них?

Павлик дернулся, чтобы что-то сказать, но тонкие пальчики дотронулись до его губ, и Аугуста Нель продолжила извиняющимся тоном:

— Мне очень стыдно. Правда. Но у меня нет другого выхода... Ты же заботилась о моей девочке?

Я кивнула, не понимая, к чему она ведет.

— Можно сказать, взяла обязательства?

Справа от меня Павлик гневно сверкнул глазами, а Афиноген ураганом рванул с подоконника, взревев оглушающе:

— Молчи! — но я уже успела растерянно кивнуть.

— Вот и славно! — улыбнулась Аугуста Нель и приняла прежнюю позу, убрав свои руки от лица Павлика и разгладив юбки вокруг ног. Афиноген почти болезненно взвыл, уже не веселый и не улыбающийся сыщик, утратив всю свою расслабленность и нежность, вскочил на ноги и прошипел:

— Как ты могла?

А мое левое запястье, прямо в том месте, где синей жилкой бился пульс, вдруг обожгло едва заметной болью. Я зашипела и почесала кожу сквозь манжету платья. Павлик же молча, преодолевая мое легкое сопротивление, взял меня за руку, расстегнул перламутровую пуговку — нет! не вспоминать про проклятого пирата! — подтянул вверх салатовый рукавчик, и я с удивлением обнаружила на своей руке татуировку, маленькую зеленую бабочку со сложным желтым узором на крыльях.

— Что за хрень? — забыв о правилах приличия и, наоборот, вспомнив весь лексикон джиннского факультета, я возмущенно попыталась стереть со своей кожи рисунок, ткнув в него указательным пальцем правой руки, и немедленно в соседней комнате заплакала Оливка.

— Именно хрень, — проворчал Павлик, бросив на Аугусту Нель злой взгляд. — Не знал, что ты умеешь быть подлой.

Женщина пожала плечами и устало закрыла глаза.

— Я обязана быть подлой, малыш. Иначе меня живьем сожрут.

За стеной нежным голосом запела одна из Оливкиных нянек, и девчушка успокоилась.

— Ступайте, — эльфийская правительница откинула голову на высокую спинку стула, всем своим видом давая понять, что больше не желает нас видеть. Я все еще не понимала, что произошло и почему Павлик так бесится, а Афиноген просто трясется от злости, но не стала спорить, когда Эро потянул меня за руку к выходу. И уже там, у двери, на которой была изображена цветущая сакура, до нас долетели слова:

— Ты простишь меня. Потом. Когда поймешь.

Павлик даже не оглянулся, молчал, пока мы шли по длинным дворцовым коридорам, отводил глаза всю дорогу до дома своей матери, но возле зеленой жасминовой изгороди вдруг прижал меня к себе так крепко, что я испугалась даже, и решительно заявил:

— Все равно не отдам!

Трясло. Когда из детских покоев выходили, трясло так, что вынужденно прятал руки за спину, боясь вцепиться в нежную шейку пальцами, оставляя на бархатной коже отвратительные черные синяки, взрывая эту кожу ногтями и выворачивая горло. Пока по дворцовым коридорам передвигались, переваривал информацию и проклинал свою доверчивость. Сильным мирам сего верить нельзя. Никому из них. Никогда. Ни при каких условиях. Что бы ни связывало вас в прошлом.

О странной дружбе между полукровкой и правительницей всегда ходили странные слухи. Сначала думали, что Аугуста Нель приблизила к себе мальчика, потому что уродство в любой своей форме притягательно. Люди уродов не любят, но при этом и не могут на них не смотреть. Есть что-то завораживающее, притягательное и отвратительное в изуродованном омерзительном лице, в высохшей в куриную лапку руке, в горбу на спине карлика и, наверное, в сыне одной из самых красивых эльфиек своего поколения и домового тоже что-то было.

Но в отношении женщины к мальчику не было того омерзительного любопытства, которым сопровождается обычно тяга к уродству. Была забота и нежность, которую многие приняли за нечто большее. И во дворец потянулись все те, кто хотел приблизиться к трону, не забыв прихватить с собой своих юных сыновей.

Когда полукровка вырос, вектор поменял свою направленность. Но и Аугусте Нель, и Павлику Эро всегда было наплевать на глупые сплетни. Они знали, что это просто дружба. Которая родилась из ничего и… так позорно закончилась во время кукольного чаепития в маленькой гостиной розовых детских покоев.

Трясло. Пока перебирал в голове все не замеченные сразу намеки и сигналы об опасности, пока принимал решения, ненавидел магию эльфов и глупость хранителей-недоучек, пока боролся с мучительным желанием разбить свою глупую голову о стену.

Сонья шла рядом молча, доверчиво вложив свою руку в его ладонь. И от этого трясло еще больше. Когда же с внутренним накалом уже стало невозможно бороться, когда чувства все-таки хлынули наружу, он сжал до хруста тонких косточек в теле и прошептал, втягивая ноздрями нежный осенний запах ее волос:

— Все равно не отдам!

Первый нашел. Первый увидел. Первый открыл весь океан скрытых под полупрозрачной кожей чувств и эмоций. И делиться этим океаном с кем-то еще не намерен. Поэтому пусть катится весь древний эльфийский род к чертям. Плевать на его потомков, плевать на все, кроме…

— Павлик, задушишь! — пискнула Сонья, но из объятий вырваться не спешила. Это хорошо.

— Что вообще происходит?

— Зачем ты согласилась на обязательства, глупая? — произнес импульсивно и внутренне застонал, поздно сообразив, что приставка про глупую была лишней.

— Я не соглашалась, — нахмурилась непонятно, с ней всегда все непонятно, все на грани: обижена, расстроена или испугана? — Она спросила, а я ответила. Вот и все.

Порывистым движением закатала рукав, демонстрируя Павлику древнюю бабочку Нель.

— Что это такое?

— Бабочка.

Глупый ответ. Неправильный. Но дай, пожалуйста, подумать, хотя бы секунду!

— Поль! — низким, чуть хрипловатым голосом и взгляд исподлобья, сквозь полумесяцы розовых очков. Твою же… Проклятье. Когда она ТАК произносит его имя, когда смотрит при этом укоризненно и строго, она достигает просто поразительного эффекта. И явно не того, на который рассчитывала. Совсем не того.

— Это… это просто… — дверь открылась бесшумно, но мама молчать не стала.

— Вы ведете себе неприлично!

Спасибо тебе, Мать-Хозяйка, за то, что Лорридис Рис умеет так вовремя и к месту появляться.

— Что подумают соседи? Что в моем доме негде уединиться молодоженам?

А может, и не спасибо. Потому что рыжеватые брови задумчиво приподнялись, придавая бледному лицу выражение испуганного изумления.

— Мам, правда, мы через минуту придем.

— Минуту! — дверь закрылась так же бесшумно, как и открылась, оставив Павлика наедине с разгневанной волчицей. А времени на размышления она давать ему не собиралась.

— Соня, у меня к тебе предложение.

— Да?

Полные губы подрагивают нетерпеливо, не зная, расплыться им в улыбке или скривиться в несчастной гримаске. Пусть это будет счастье! Зажмурился, и словно в омут с головой:

— Выходи за меня замуж, — и не выдержав, просительно и почти заискивающе:

— Пожалуйста.

Сначала она застыла, словно окаменела, похолодела, весьма не фигурально: Павлик почувствовал, как стремительно понижается температура ее тела и только что теплые пальцы в его ладони вмиг стали ледяными. И еще она, кажется, перестала дышать.

— Соня?

Из заметной реакции только расширившиеся зрачки, полностью поглотившие зелень радужки, да еще едва ощутимая дрожь.

Отшатнулась так, словно он вдруг превратился в змею. Или в ту самую жирную и волосатую гусеницу, которая напала на нее ночью.

— Сонюш! — это уже было не смешно. Впервые в жизни Павлик озвучил предложение о свадьбе. Хотелось бы услышать хотя бы внятный ответ.

— Нет!

И лучше бы, конечно, это было «Да!»

— Пусти. Пусти! Пусти! — Сонья вдруг начала вырываться из его легких, не совсем настоящих объятий так, словно он ее убивать здесь собрался.

— Подожди, я…

Нет, ждать она не собиралась. С удивительной для ее хрупкого на вид тела силой она оттолкнула Павлика в сторону и ринулась в кусты. Конечно же, он бросился за ней следом. И, конечно же, замер, когда она, склонившись под маминым любимым жасмином, натужно застонала.

— Можно было ограничиться простым «нет», — пробормотал себе под нос Павлик и тяжело вздохнул.

Ну, что же. Видимо, бабушкина пословица о том, что первый блин комом, придумана не на пустом месте. И события сегодняшнего вечера превзошли все ожидания Павлика и повергли на колени даже его богатое воображение. Ибо молодой, успешный и весьма симпатичный мужчина никак не мог предположить, что после его предложения руки и сердца объект обожания рванет в кусты, чтобы распрощаться с ужином.

Ладно.

— Соня? — дотронулся до сгорбленной, вздрагивающей спины.

— Уйди, пожалуйста.

Лучше бы ее тошнило, честное слово. Потому что тошноту можно было бы списать на несвежее пирожное. Или, например, Аугуста Нель что-то в чай подсыпала. Или вирус кишечного гриппа, тоже неплохой вариант. Но слезы...

— Черт. Как же стыдно-то! — она закрыла лицо руками и тихонечко заскулила.

И тут снова появилась мама:

— Между прочим, тошнота на ранних сроках беременности...

— МАМА!!!!

Сонья уменьшилась в размерах и застонала.

— Прости меня, пожалуйста! Это не из-за тебя, — она все-таки решилась посмотреть на Павлика влажными глазами. — Ты очень хороший, но...

Только не фраза про друзей! Это будет уже слишком!

— Но я не могу. Я неправильная...

Он порывисто притянул ее к себе за плечи, и она доверчиво прижалась к его рубашке мокрым лицом.

— Просто во мне что-то сломалось тогда...

И без какого-либо перехода, проигнорировав все правила риторики, будничным тоном закончила:

— Пойдем в дом? Заберем мои вещи. И Зойку... И еще надо же твоей маме что-то сказать... И ты мне про бабочку обещал объяснить...

Наивная. Она действительно решила, что тема закрыта. Пусть так. Сколько-то времени в запасе еще есть. Хорошо бы, его хватило.

Это было как в плохом сне, который повторяется каждую ночь. Где ты заранее знаешь, что произойдет, но все равно ложишься спать, чтобы с непременным криком проснуться ближе к утру в холодном поту. Я точно знала, что все это уже было один раз. И все происходило снова с зеркальной точностью. Зараза!

Я сидела на отвоеванном у Лорридис сундуке, держала Зойку на длинном золотом поводке — страшно красивом и элегантном, Павлик подарил — и с тоскою наблюдала за тем, как сыщик ссорился с местным транспортником. Ссора протекала в одностороннем порядке, если так можно сказать. Транспортник молчал, втиснув ушастую голову в плечи, а Павлик орал. Нет, сначала-то, как только мы пришли и узнали, что пространство не открывается ни в Ивск, ни в Подлесок, ни даже в чертовы Луга, главный ивский эфор сдержанно улыбнулся, бросил на меня смущенный взгляд, отчего я сразу заподозрила его в нехорошем, и пробормотал:

— Недоразумение какое-то. Я сейчас все устрою.

Прошло тридцать минут, транспортник, кажется, уже начал седеть, а эфир по-прежнему отказывался открываться. Павлик в последний раз напророчил несчастному эльфу скорую и страшную смерть, одним взглядом столкнул меня с сундука, вторым заставил Зойку встать по стойке смирно, без труда поднял мою довольно тяжелую кладь и прошипел сквозь зубы:

— Ну, хорошо же...

Я, если честно, не понимала из-за чего весь сыр-бор. Да, Аугуста Нель поступила некрасиво. Не надо было делать это так, надо было просто попросить, и я, конечно же, не смогла бы отказать. Что такого в том, чтобы стать ответственным опекуном одной маленькой девочки, похожей на воздушное пирожное?

— Ты ничего не понимаешь! — хмуро сообщил Павлик, помогая мне разбирать вещи. Именно разбирать, a не собирать, потому что брать чужое я не планировала, а Лорридис решила ненавязчиво уплотнить мой гардероб десятком-другим платьев эльфийского пошива. — Ты даже представить себе не можешь, чем нам это грозит!

— У тебя просто очень богатое воображение, Поль!

— М-м-м... Ты даже не представляешь себе, насколько ты права... — он протяжно выдохнул и переложил прозрачный голубой чулок из моего сундука в материнский.

— Как бы там ни было, — бросил на меня один короткий, какой-то затравленный взгляд, — нужно уехать отсюда как можно скорее. И ты пока носи платья с длинным рукавом, ладно? А я тебе потом в Ивске браслет куплю. Слушай, в Ивске есть хороший ювелир?

— Я не знаю, — ответила рассеянно и выругалась про себя. Ну что происходит? Какой браслет? Какой ювелир? Не собираюсь я принимать от него подарков! Поводок оставлю, тем более что подарен он был Зойке, а не мне, и на этом все.

В семь тридцать две по Пограничному времени мы стояли у дверей эльфийского эфората, а восемь ноль семь, когда Павлику надоело ругаться, помчались обратно, к дому четы Рисов, но на полпути остановились. Эро подозрительно огляделся по сторонам, а потом решительно потащил нас с Зойкой в самые темные кусты.

Но я не испугалась.

— Сонь, мне надо тебе признаться в одной вещи.

После того, как он меня замуж звал, я уже ничего не боюсь.

— Я ...

— Вон они! — раздался отдаленно знакомый голос.

— Потом признаюсь, — Павлик покладисто кивнул и велел:

— Держись!

— В смысле?

— В смысле, обними меня. Зойка, к ноге!

Сзади послышались возмущенные крики, я мельком увидела бегущего к нам Эйалгина, а Павлик только улыбнулся зло и повторил решительно:

— Хорошо же.

А потом разорвал пространство и без труда вытолкнул нас, не забыв про Зойку и багаж, во внутренний двор ивского эфората.

То, что мы очутились именно в Ивске, я поняла не сразу, а только после скоротечной панической атаки и небольшой истерики.

И все потому, что Павлик, толкнув нас в образовавшуюся пространственную щель, развернулся к мелькнувшему на расстоянии руки Зачарованном лесу и, засунув голову в стремительно сужающийся проход, выкрикнул:

— Отсоси у меня, придурок. Ой!

«Ой!», произнесенное в самом конце, адресовалось не Эйалгину, к которому, как выяснилось, сыщик питал особо нежные чувства интимного характера, а к моей руке, что приложилась к его затылку увесистой затрещиной.

— Это что вообще было такое? — заорала я, и голос мой многократным эхом разнесся по пустому колодцу эфората. — Ты спятил? Нас же могло разорвать к чертям на мелкие кусочки!..

Павлик посмотрел обиженно и, шипя сквозь зубы, потер затылок, а потом вдруг сграбастал меня в объятия, радостно смеясь, подбросил в воздух и сообщил весело:

— Милая, у тебя на удивление тяжелая рука!.. Но очень симпатичная!

Бессовестным образом сжал мою ладонь и поцеловал костяшки пальцев, с невероятной какой-то нежностью, а затем, бойкотируя мой насупленный вид, прошептал:

— Испугалась? Прости...

Испугалась? Он смеется надо мной? Да в этой ситуации даже мой сундук пришел в состояние легкого шока, а я так вообще едва не впала в истерику.

— Предупреждать надо, — проворчала я, начиная понемногу жалеть, что распустила руки. — Я же не знала, что у тебя есть лицензия на свободное перемещение.

— А у меня нет, — он беспечно заправил за ухо выбившуюся из моей прически прядь и подмигнул мне. — И это как раз то, в чем я хотел тебе признаться.

Он самое невыносимое существо в обоих мирах, определенно.

— Поздно, — я подтянула к себе Зойку за поводок, окинула свой сундук задумчивым взглядом, решая, оставить его в эфорате или тащить с собой в гостиницу. — Поздно, Павлик, я уже и без твоих признаний обо всем догадалась.

Пожалуй, лучше оставить здесь, а завтра с самого утра отправить за ним посыльного. Да, это будет правильным решением. И с этим ненормальным пересекаться больше не придется, и время сэкономлю.

— Догадалась?

— Я всегда подозревала, но твой сегодняшний поступок окончательно убедил меня в моей правоте.

— Правда? Не знал, что это так... заметно, — он улыбнулся доверчиво и слегка изумленно, а я с каким-то садистским удовольствием закончила:

— О чем ты говоришь?! Да у тебя на лбу написано большими буквами «Я ИДИОТ!»

К моей досаде улыбка из доверчивой превратилась в самодовольную.

— Это же додуматься надо было, без лицензии! У меня слов нет, чтобы выразить всю степень моего возмущения. Ты вообще меня слушаешь?

Он поиграл бровями и, полностью подтверждая мои подозрения относительно своего умственного развития, выдал:

— Знаешь, вот в такие моменты, когда все на адреналине, а ссора еще не бурлит, но уже закипает в крови, целоваться особенно классно.

— Иди ты к черту! — отвернулась от него, скрестив руки на груди, пробежалась по пустым и черным окнам эфората, вскользь заметила, что в сторожке тоже свет не горит, а потом выдохнула и, стараясь не обращать внимания на торжествующий блеск голубых глаз, сдалась:

— Ну, ладно. Покажи. Но это точно в последний раз.

— Конечно, в последний, — легко согласился он, притягивая меня к себе, прижался своими губами к моим и прошептал щекотно:

— Открой ротик.

— Зачем?

— Да.

Ох!

Он медленно и слишком осторожно скользнул языком по внутренней стороне моей нижней губы и отступил. Лизнул уголок рта и неспешно закинул мои руки себе на шею, кончиками пальцев пробежался от запястий до плеч, и я не удержалась от расстроенного стона, потому что рукава вдруг оказались лишними.

— Я понимаю, — согласился Павлик в миллиметре от моего рта. И наконец поцеловал меня по-настоящему, немножко слишком страстно, но очень сладко и глубоко.

И мне немедленно стало жарко, я вспыхнула, как спичка, и почти повисла на мужских плечах, потому что коленки предательски подкосились. Павлик довольно заворчал и бессовестно опустил свои руки вниз по моему позвоночнику, чтобы подхватить, сжать и приподнять, посасывая легонечко мою нижнюю губу и наблюдая за мной из-под полуопущенных ресниц. А я окончательно пропала, когда заметила этот его взгляд, и зажмурилась, тая в его руках.

— Пойдем ко мне? — шепнул он, прокладывая горячую дорожку из лихорадочных поцелуев по моему подбородку, на шею, до ключиц.

— Я не могу...

Моя решимость таяла пугающе быстро. Я готова дать отпор и сказать решительно «нет», но не когда меня целуют, буквально поедая мой рот, как самый вкусный в мире десерт.

— Конечно, можешь.

К игре языка присоединились зубы и задыхающийся вибрирующий голос.

— Не хочу оставлять тебя одну. Милая, пожалуйста! Не сегодня...

Я таю. Растекаюсь лужицей, словно безмозглая Снегурочка.

— Поль! — вместо решительного протеста из горла вырывается какое-то девчачье хныканье, и Павлик от него приходит в абсолютный восторг.

— Пожалуйста!

Лучше бы он перестал. И не просил таким срывающимся голосом, потому что я же ведь соглашусь...

— Или к тебе, — он почти угадывает причину моего беспокойства. Ясно, что у себя дома я буду чувствовать себя увереннее. Но беда в том, что я не хочу, чтобы он был таким догадливым и чутким. Я наоборот мечтаю о том, чтобы он сейчас совершил ошибку, чтобы я в образовавшейся паузе успела прийти в себя.

Но он не дает мне такой возможности и, кажется, вовсе не собирается меня отпускать и давать передышку. Тяжелая рука перебирается с ягодиц на середину моей спины, и там замирает. А губы целуют, и язык вместе с зубами тоже. И я нетерпеливо прогибаюсь под слишком медленной рукой.

— Пойдем! — обманул Павлик, он не домовой, он чертов инкуб, потому что только от его голоса плавятся все кости в моем теле. — Милая... Рыжик... Сонечка... Соф... Научу еще одной штуке...

— Ох! — туман в голове по консистенции напоминает манную кашу, и я согласна, я на все согласна. Почти. Павлик словно почувствовал, что моя капитуляция близка, его глаза уже загорелись победным огнем, а я в поисках выхода, еще раз обежала взглядом внутренний дворик ивского эфората и, с трудом сдерживаясь от того, чтобы застонать, пробормотала торопливо:

— А где все?

— К чертям всех! Не представляешь себе, какая ты сладкая!..

Он мягко погладил мои губы большим пальцем правой руки, а я отчетливо поняла, что, в принципе, нет ничего страшного в том, чтобы перебраться ко мне. Во-первых, там тепло, во-вторых, Зойка не будет теребить зубами подол моего любимого платья, а в-третьих... в-третьих, чего я, собственно, боюсь?

Мое лицо мятным ветерком обдало дыхание Павлика, и я уже даже рот открыла, чтобы произнести заготовленное:

— Ладно, давай ко мне. Но ничего такого. И в самый последний раз.

Однако обнимающий меня мужчина заговорил первым:

— Ты это специально! — произнес он несчастным голосом и при этом послал мне укоризненный взгляд.

— Что?

— Спросила про эфорат, чтобы отвлечь меня... — мне кажется, или его голубые глаза горят в темноте позднего осеннего вечера синим пламенем? Тряхнул головой и наваждение прошло.

— Но ты права, надо выяснить, что здесь произошло, прежде чем отдать всего себя личной жизни, — он уверенно потянул меня к сторожке, продолжая говорить:

— Все-таки я начальство, негоже подавать подчиненным дурной пример... — привычно подмигнул мне, сверкнув белоснежной полоской зубов, а я взяла и вздохнула сокрушенно, глядя на его красивый влажный рот.

— Не делай так! — просипел он умоляюще и одновременно предостерегающе. — Либо я за себя не отвечаю.

Другая я обязательно испугалась бы в связи с этим немного агрессивным заявлением, но я сегодняшняя только согласно кивнула, ни на секунду не устрашившись. Наоборот, другая я почему-то обрадовалась и глупо заулыбалась, пряча от Павлика разрумяненное глупое лицо и еще более глупую улыбку.

Начальник ивского эфората подозрительно сощурился, удивляясь моей молчаливости и внезапной покладистости, но, видимо, решил разобраться с этим позже, сжал мою ладонь в левой руке, а правой яростно стукнул в дверь сторожки.

— Эй. Кто там есть?! Открывайте. Начальство явилось.

Самым страшным во всей этой истории, если забыть о чудовищном позоре в цветочном магазине, было даже не внезапное нападение волка, не то, что целую минуту Гавриил думал, будто его жизнь закончилась. Самым страшным было слезть с дерева вниз, на надежную и твердую землю, цепляясь одной рукой за шершавую ароматную кору, а второй удерживая проклятый мешок.

Внизу Гаврика поджидал старший ивский эфор. Он хмурился, лохматил ежесекундно и без того лохматую голову и, сгорбившись, ходил вокруг сосны.

— Господин Рост, примите мою искреннюю благодарность, — вдохновенно затараторил Гаврик, спустившись на землю, — мой род не останется в долгу, когда узнает...

— Рад был помочь, — перебил его мужчина и опустился на четвереньки, испачкав красивые форменные брюки обычной лесной гнилью, — но я не могу принять родовую благодарность. Потому что твое спасение вышло совершенно случайно. Мы здесь не из-за тебя.

И забормотал возмущенно под нос:

— Ничего не понимаю! Да что ж такое-то!?

Гаврик потоптался на одном месте, мучительно краснея и переживая в связи с образовавшейся неловкой ситуацией. Интересно, как бы на его месте поступил дядя? Вежливо поклониться и уйти? Но господин Рост даже не смотрит в его сторону. Подождать, пока посмотрит? А сколько ждать-то? Вон он как активно ползает, сокрушается с печальным видом, пыхтит... Сразу видно — чистый гном. Видать, на жилу напал вот и прогнал всех, один остался.

Гаврик мысленно ахнул! Вот! Вот он выход из ситуации: не уходить ни за что на свете, прилепиться к старшему эфору пиявкой, тогда он просто будет вынужден поделиться с парнем кладом. А много ли ему надо? Нет, на тридцать процентов Гавриил не надеялся, но десять — десяти как раз бы хватило для того, чтобы принарядиться, купить по-настоящему ценный подарок и тогда ОНА, наконец-то, заметит, что он давно уже не ребенок.

Гаврик, по-щенячьи подпрыгивая на месте, нетерпеливо почесал левую ладонь — к деньгам. Ох, к деньгам! — и решил действовать, как любит говорить дядюшка Гамлет Лирикович, ловить Петра с утра. Где именно его ловить, Гаврик не знал, а самого мифического Петра представлял огромным бородатым мужиком, обязательно в лаптях и с плетеным лукошком. Еще он не знал, почему Петр все время убегал и прятался и зачем его ловить, но вот что он понимал отчетливо и весьма определенно, так это то, что если сейчас не намекнуть гному, что кладом придется делиться, то ничегошеньки от него потом и не добьешься.

— Господин Рост? — Гаврик покосился на все еще белеющий в траве гриб и тоскливо вздохнул, пропадает же добро. — А что мы ищем?

Старший эфор оглянулся на мальчишку через плечо и хмыкнул едва слышно:

— Золото и бриллианты, конечно. А ты думал, что?

Вот так вот просто?

— Не иначе, хочешь, чтобы я с тобой поделился?

— Х-хочу, — но на всякий случай отступлю на шаг ближе к тракту, говорят, эти гномы совсем с катушек съезжают, если кто-то пытается покуситься на их сокровища.

— А не боишься? — старший эфор зловеще сощурился и плавно двинулся за парнем.

Гаврик с тоскою посмотрел на уже полюбившуюся сосну, которая, к сожалению, была недосягаема из-за того, что находилась за спиной возжелавшего злата гнома. Оставалось надеяться только на быстроту ног. Ну, и на то, что кровь предков все-таки проснется. Дядя не раз говорил, что просыпается она исключительно в стрессовых ситуациях и у всех по-разному. У кого-то в два года, у кого-то в сто два. Гаврику было пятнадцать. И она пока молчала, зараза.

Валентин Валентинович Рост протянул вперед руки с растопыренными крючковатыми пальцами и неожиданно громко, по-лошадиному заржал:

— Нет, ну так неинтересно! Тебя испугать даже еще проще, чем моего двухлетнего внука. Следы я ищу, балбес! Следы.

Мечта о дорогом подарке и ЕЕ огромных влюбленных глазах лопнула, как мыльный пузырь. Гавриил даже, кажется, услышал противный чмокающий звук. Это только надежды разбиваются красиво, звеня при этом осколками счастья, а мечты лопаются, отвратительно разбрызгивая по сторонам неромантичные ошметки холодного мыла.

— Вот ты говоришь, волк, — между тем продолжил старший эфор, хотя ничего такого Гаврик и не думал говорить. — И собаки наши вели себя так, словно где-то здесь в лесу оборотень, а между тем ни следов, ни волчьих запахов нет... Понимаешь, к чему я клоню?

Мальчишка кивнул и искренне ответил:

— Не понимаю.

— А к тому, — старший эфор поднял кверху указательный палец, который при ближайшем рассмотрении оказался вовсе не крючковатым, а наоборот, очень даже ровным, с аккуратно подстриженным круглым ногтем, — был ли волк, мальчик?

— Был, — Гаврик даже обиделся. — Думаете, я ради развлечения на дерево забрался. Думаете, легко было туда с мешком лезть? И назад потом еще… — стыдливо спрятал мешок, щедро разукрашенный ромашками, за спину. — Был волк, Валентин Валентинович. Я за грибком наклонился, а он оттуда как выскочит!.. Большой и страшный. И полосатый. Честное слово!

Господин Рост моргнул:

— Полосатый?

— Ну, да, — Гаврик закрыл глаза, вспоминая оскалившуюся пасть, ледяной взгляд голубых глаз и, да, зеленую шерсть на загривке.

— И еще злой, — пробормотал парень, вспомнив мстительный взгляд, которым окатила его жуткая зверюга напоследок. А взгляд у хищника был действительно устрашающий, не звериный совсем. Такой взгляд Гаврик видел пару лет назад, когда еще не жил в Призрачном замке, а был условно счастливым столичным жителем с сомнительными перспективами. В тот раз его отправили на базар за свежими вишнями к завтраку. И это было впервые, когда он не выполнил приказания, потому что базарная площадь, само собой, никуда не делась, да и народом была заполнена до отказа… Только вместо привычных торговых рядов в самом ее центре возвышался деревянный эшафот, а с эшафота, оскалив зубы в равнодушной улыбке, на любопытствующую толпу смотрел светящимися безумием и жаждой крови глазами приговоренный к казни. Жить ему оставалось всего несколько минут, но даже на пороге смерти он все еще пылал ненавистью ко всему живому. Ну, или может быть, только к судьям и толпе, которая собралась, чтобы посмотреть на его последний вдох.

Тогда Гаврик зажмурился и, натыкаясь на людей, со всех ног бросился из толпы, а потом долго-долго неизвестный преступник приходил к нему во снах и пугал его равнодушным оскалом и безумными голубыми глазами. Сегодня же такой взгляд довелось увидеть снова, наяву. И ненависти в нем было столько же, сколько и тогда, а может, даже немного больше.

Мальчишка порозовел кончиками ушей и, стесняясь своей детскости, Все-таки решил рассказать об этом старшему эфору. Господи Рост выслушал его без улыбки, не обвинил в глупости и не высказал ни одного упрека, мол, не отвлекал бы ты меня, Гавриил, от дел, а шел бы своей дорогой в Призрачный замок… ромашки выращивать.

— Не звериный, говоришь, взгляд? — Валентин Валентинович почесал пышный правый ус. — Оно и понятно, что не звериный, оборотни же не звери. Непонятно другое: где следы?

Гаврик нахмурился и принялся усиленно думать. Очень сильно хотелось ответить что-то правильное и полезное, чтобы порадовать доброжелательно настроенного мужчину, чтобы доказать ему, что и от Гавриков бывает большим людям польза.

Умные мысли в голову, как на зло, не приходили, зато появилось навязчивое ощущение чужого взгляда. Этот взгляд сверлил затылок, прожигал основание черепа и пульсировал неприятно в висках. Сначала Гавриил отогнал его, словно приставучего жнивеньского овода, который своей назойливостью мог довести и самую спокойную лошадь до пенного бешенства, затем попытался прихлопнуть зудящее ощущение раскрытой ладонью, но в конце концов не выдержал, развернулся на сто восемьдесят градусов и пристально посмотрел на низенький полудохлый куст шиповника, зацепившегося за край кювета.

— Что там? — спросил господин Рост, проследив за взглядом мальчишки.

— Пока не знаю… — Гаврика словно магнитом тянуло к кусту, но при этом внутренний голос просто верещал об опасности. — Не знаю, но мне кажется, что там кто-то…

Кто-то смотрел на него испуганно-злыми раскосыми желтыми глазами. Этот кто-то прятался, распластавшись животом по мокрой осенней траве, этот кто-то был гол и дрожал от страха и холода, пытался слиться с ландшафтом и очень-очень медленно пятился с поляны в сторону дороги.

В первую секунду Гаврик просто моргнул, еще не осознав окончательно, что это действительно голый мальчишка прячется там, в кустах, что это не обман зрения. Моргнул еще раз, но видение не растаяло в вечерних сумерках, а по-прежнему пялилось на Гавриила горящими в темноте глазами и… и еще видение вдруг отрастило пугающие своей белизной клыки и едва слышно зарычало.

— Валентин Валентинович, — прошелестел перепуганный племянник достопочтенного Гамлета Лириковича, — тут... это...

Это зарычало немного громче и подобралось, приготовившись защищаться.

— Н-да, — пробормотал старший эфор, поняв причину беспокойства своего юного товарища,и зачем-то повторил:

— Н-да.

План возник из ничего и заиграл всеми цветами радуги: вот сейчас они изловят этого вредителя. Повяжут его, так сказать, на горяченьком, с триумфом вернутся в Ивск, а уже там, на главной площади, ОНА... только вредителю сначала штаны надо подыскать, а то он своим голым задом как-то портил Гаврику всю его красочную мечту.

— Это оборотень? — дрожа от восхитительного ужаса спросил парень.

— Угу, — ответил Валентин Валентинович, внутренне проклиная свою беспечность и непредусмотрительность. Нет, этот представитель веров никак не мог быть тем самым, что убивал в окрестностях вот уже которую неделю. Слишком юн, давно бы уже попался, но даже этот волчонок без труда справится с одним пожилым гномом и не вошедшим в полную силу домовым.

— А давайте его поймаем! — радостно предложил Гаврик и спрятался за невысокую спину старшего эфора.

— А давайте вы сделаете вид, что меня здесь нет, — неуверенно предложил объект предполагаемой ловли и, кажется, сам поразился своей смелости и наглости.

— Да не могли они далеко уйти, вашество! — донеслось со стороны тракта. — Говорю же, не дале как с час назад все уйти изволили...

— Да не части ты, Семен Семенович! Голова болит, честное слово! — второй голос был моложе и сильнее. И еще раздраженнее, что ли. — От того, что ты еще триста раз повторишь о том, кто и куда изволил уйти, понятнее ничего не станет.

Господин Рост после этих слов сокрушенно закатил глаза и, беззвучно шевеля губами, послал проклятия небу. Гаврик по-прежнему стоял на месте, готовый в любой момент броситься на голого оборотня. Ну, или от него, это как карта ляжет. А голый оборотень вдруг громко втянул воздух и, полностью забыв о страхах и смущении, вскочил на ноги, открыв старшему эфору и его незваному помощнику свои незащищенные тылы.

А потом воздух над полянкой вдруг загустел и заставил сжаться легкие в болезненном приступе кашля, потому что все вокруг наполнилось голосом, в котором отчетливо слышалась слегка охрипшая нежность:

— Поль, там волк!

Означенный волк довольно улыбнулся и облизал потрескавшиеся губы, не сводя глаз с приближающейся молодой женщины в светло-зеленом платье, казавшемся в темноте вечернего леса почти белым, а сама женщина представлялась бестелесным призраком, пугающим, загадочным и до болезненного сжатия внутренностей красивым.

— Шонья Со... — просипел Гаврик и шагнул навстречу, прижимая к груди мешок с ценной землей. — То есть, шона Сонья, конечно!

Молодой светловолосый мужчина заинтересованно посмотрел на Гавриила, равнодушным взглядом окинул ухмыляющегося волчонка, мельком глянул на старшего эфора и беззаботно положил руку на тонкую талию, обтянутую светло-зеленой тканью, беззаботно, но однозначно, собственническим жестом давая ненавязчиво знать всем присутствующим мужчинам: «Мое не трогать!»

— Не стоит переживать, милая! — пришедший быстро оценил ситуацию. — Это всего лишь волчонок.

— Молодой, сильный и весьма перспективный! — немедленно откликнулся в конец обозревший оборотень и повернулся в профиль, чтобы восхитительная шона по достоинству смогла оценить его молодое, сильное и перспективное... достоинство.

Женщина клацнула зубами, втягивая воздух.

— Сонюш?

Выдохнула. Спрятала зеленые омуты глаз за веером ресниц, пухлые губы дрогнули.

— Соня!

Еще один короткий взгляд на оборотня, и из груди вырывается первый смешок.

— Извини, я...

Гавриил переводил напряженный взгляд с хозяйки сувенирной лавки в Призрачном замке на мужчину, всем своим видом заявляющего свои права на нее. Волчонок насупился, но упрямо шевельнул бледными бедрами, еще больше выпячивая все, что можно было выпятить. И легкий смешок перерос в хохот.

— Извини, но это... Ой! Я ум... умру!

— То есть тебя не тошнит?

— Тошнит? — возмутился юный представитель веров, не заметив заботливую тревогу в голосе светловолосого. — Да мама говорит, что я самый красивый из живущих волков! Что все лучшие самки будут моими!

Смех оборвался на высокой ноте, а голый мальчишка вдруг закрыл лицо руками и заплакал:

— Она меня... А я... А вы...

Он рванулся с места с явной целью скрыться в ночном лесу, но был остановлен коварной гномьей подсечкой.

— Дети-дети, — пробормотал Валентин Валентинович, прижимая к земле весом своего тела крутящегося и воющего мальчишку. — Ну, будет, будет... Успокойся. Все прошло, и это пройдет.

Молодой оборотень дернулся еще раз, а потом затих, вжав лицо в сырую осеннюю землю и вздрагивая острыми лопатками. Шона Сонья подошла неслышно и опустилась на колени, не думая о дорогом платье. Старший эфор, деликатно покашливая, отошел в сторону, а женщина заговорила на незнакомом языке, поглаживая плачущего по плечу.

Гавриил не мог оторвать от нее глаз. Рокочущие слова текли горным зимним ручьем, парень не понимал ни слова, но готов был слушать этот завораживающий говор до конца жизни, он умереть был готов, только бы ПНА говорила все это ему, поглаживая его ласково и перебирая волосы. Упасть на землю и завыть от обиды и досады!..

— Только попробуй! — раздалось над ухом, и Гаврик отказался от двадцатого за день плана по завоеванию сердца прекрасной шоны Соньи Ингеборги Род, урожденной Унольв, мрачно посмотрел на светловолосого и тяжело вздохнул, прижимая к груди мешок, расшитый яркими цветочками.

Жизнь — ужасно несправедливая штука.

Несправедливая и коварная, потому что еще вчера чертового оборотня не было в жизни прекрасной шоны, а сегодня она ласковым голосом утешает проклятого притворщика. С чего он расклеился вообще? Уж точно не потому, что молодая женщина посмеялась над ним. Да и не над ним вовсе. А если бы и так... Да Гаврик умер бы от счастья, если бы смог так ЕЕ развеселить.

Предполагаемый притворщик нервно дернул плечом, сбрасывая тонкую заботливую ручку, и сел, поджав колени к груди. Гавриил вздрогнул от особенно сильного порыва ветра и со злорадством подумал: «Не травень месяц, однако. Глядишь, заботами Матери-Хозяйки, этот наглец еще успеет отморозить себе все свое перспективное достоинство».

— Тебе лучше? — спросила шона Сонья, переходя на общий язык.

— Не помру, авось, — проворчал неблагодарный мальчишка, стараясь не смотреть по сторонам и стыдясь своей детской выходки.

Господин Рост, устало кряхтя, снял свой форменный сюртук и набросил его на плечи волчонку.

— Мне не холодно! — взъярился тот. — Истинные волки не чувствуют холода.

Шона хмыкнула, а гном проворчал:

— Перспективность свою прикрой, а то отморозишь, девки любить не будут.

Оборотень скрипнул зубами, но возражать больше не стал, безмолвно соглашаясь с аргументами старшего эфора.

В образовавшейся неприятной паузе Гавриил не выдержал и Все-таки склонился за грибочком — растопчут же, вон, и так всю траву на полянке измяли, а светловолосый, который снова водрузил свои конечности на талию прекрасной хозяйки сувенирной лавки, неожиданно спросил:

— И давно она умерла?

Волчонок и женщина ахнули одновременно.

— Ты говоришь по-волчьи, Поль?

— Не говорю, — он почесал кончик носа и продолжил:

— Но вряд ли парень так расклеился из-за твоего некорректного поведения, милая.

«Милая?!»

— Некорректного?

— Если ты не заметила, наш юный друг вышел из себя после упоминания о матери. Я прав?

Гаврик посмотрел на светловолосого с уважением. Надо же. А он думал, что оборотень притворяется, чтобы привлечь внимание женщины.

— Прав, — волчонок поднялся на ноги и расправил полы сюртука, которые ему доходили до середины бедра, но все-таки прикрывали все, что надо. — Почти две недели назад. Мы из беглых... Точнее, мама из беглых. Была. И в Волчьей долине обо мне не знали... Как-то не догадались они засылать нюхачей в Пограничье. И уж точно не в Призрачный замок...

Шона Сонья ахнула и удивленно пробормотала:

— Так это тебя я тогда в лесу...

Мальчишка кивнул.

— Меня.

— Я думала, там был кто-то действительно сильный, — она втянула воздух, трепеща ноздрями. — Странно...

— Я сильный, — мальчишка насупился. — Молодой только.

— Однако, холодает! — вдруг вклинился в разговор Валентин Валентинович, а когда все посмотрели на него, будничным тоном заметил:

— Может, мы обсудим все это в другом, более безопасном месте? Люди скоро начнут возвращаться, следов-то нет... А на охоту вышли не только эфоры, но и горожане, и крестьяне, что прискорбнее всего. Боюсь, никто из них не захочет слушать о том, что этот волк — не тот, которого мы ищем. Боюсь, сейчас им все равно, чью голову насадить на кол... Я к тому, что волчонка сначала не мешало бы надежно спрятать, а потом уже решать, как с ним поступить.

— Наверное, я могла бы помочь, — неуверенно проговорила шона Сонья и нахмурилась. — Наверное, граф не станет возражать, если я из своего маленького отпуска вернусь с племянником, как ты думаешь, Поль?

Поль кивнул, но улыбнулся зловеще:

— Я тоже так думаю... Только знаешь что, милая, твоему племяннику может понадобиться одно украшение.

Светловолосый снял с шеи женщины красивый амулет и пальцем поманил мальчишку к себе. Тот насупился и с подозрением посмотрел на цепочку.

— Либо так, либо в городскую тюрьму!

Гаврик был за тюрьму, но его мнения никто не спрашивал же. Поэтому во двор Призрачного замка они входили вчетвером. Шона Сонья со злобной козой на поводке, прекрасная и улыбающаяся, и Гаврик с Ларсом, кряхтящие под тяжестью дорожного сундука.