Пограничье

Сказка «Русалочка»

Давно это было. В те стародавние времена, когда боги еще жили среди людей и щедро одаривали их волшебными умениями и магическими способностями. А может, и не так давно, а гораздо ближе к сегодняшнему дню, чем кажется. Как бы то ни было, в одном темном-темном лесу жил-был мальчик. И больше всего на свете он мечтал о том, чтобы стать великим магом, самым великим в мире, а лучше — в обоих мирах.

Но талантов у него было не так чтобы и много, а слова матери о том, что девяносто девять процентов таланта — это упорный труд, в те далекие времена казались мальчику нудным бредом и абсолютной чепухой.

— Путь к тому, чтобы стать великим магом, сложен и тернист, — говорил учитель, который сам не был великим, но при этом почему-то пытался учить величию других. — Сначала ты помощник ученика, потом ученик, потом помощник мага, друг мага, соратник мага. И только потом, если судьбе будет угодно, ты можешь — подчеркиваю, можешь, мой друг — стать настоящим магом.

Ждать так долго мальчику совсем-совсем не хотелось. Молодость в принципе ждать не умеет, а уж если ты молод, горяч и при этом наполовину черт, о каком ожидании вообще может идти речь? Тем более, если у тебя в кармане абсолютное доверие учителя и беспрепятственный вход в любой зал Библиотеки.

Мы, кажется, забыли уточнить, дорогой слушатель, что учитель был Библиотекарем, а мальчику на роду было написано заменить его на этом важном посту. Когда придет час, само собой. Да-да, мой дорогой друг, в те далекие темные времена не было ни Университета ангелов, ни Библиотечного факультета при нем... Хотя, если подумать, то Университет-то, пожалуй, и был. Но его закрытость и отгороженность от остального мира и близко не позволяла никому представить, что за древними белыми стенами когда-нибудь сможет учиться кто-то, в чьих жилах не течет ангельская кровь.

Впрочем, эта история не о том, как в Университете ангелов произошла революция и почему, а о честолюбивых стремлениях одного глупого мальчика, который, как выяснилось, чертом был гораздо больше, чем ему этого хотелось.

Итак, однажды безлунной темной ночью, когда даже волки в долине у реки не решались высунуть носа на улицу, подсвечивая себе масляной лампадкой, мальчик вступил на зеленый ковер закрытой части Библиотеки. В таинственный сектор запрещенной литературы, в мрачную секцию загадочной магии и необъяснимо табуированных обрядов. Там-то он и прочитал о древней традиции ведьм обмениваться знаниями посредством крови.

Напомним, что мальчик был слишком юн, слишком нетерпелив и, пожалуй, даже глуп, хотя и считал себя самым умным среди сверстников. Именно поэтому прямо той же ночью он помчался на Ведьмин причал.

Там, в домике, выкрашенном в веселенькую желтую краску, жила старая как мир морская ведьма, у которой, мальчик это знал совершенно точно, не было наследника. А значит, некому было отдавать свои знания.

Ведьма, конечно же, была дома. Она посмотрела на мальчика так, словно ждала только его, словно знала, что он придет именно этой безлунной ночью со странным предложением, больше похожим на требование.

— Я знаю, сига, что у вас нет наследников, — бухнул он прямо с порога. — Здравствуйте.

— Ну, здравствуй, здравствуй, — она улыбнулась ему красивой и немножко кривоватой улыбкой. — Дай угадаю, зачем ты пришел.

Наклонила голову к обнаженному левому плечу и цокнула языком, с любопытством рассматривая юного и нетерпеливого глупца.

— Тц-тц-тц, что я вижу! — она бесцеремонно хлопнула мальчика по левому карману, в котором тот до поры прятал маленький церемониальный нож. — Неужели ты хочешь обменяться со старой Альбертиной кровью?

— Хочу, — проворчал он. — Хочу и... и даже готов подписать договор. Или как там это правильно называется.

— Готов он, — ведьма хмыкнула и, развернувшись, пошла внутрь домика, жестом велев парню следовать за ней. — Готов он... О нет, дорогуша, тут вопрос в том, готова ли я... Условия знаешь?

Мальчик неопределенно пожал плечами. Об условиях в книге точно было написано. И, наверное, стоило бы разобраться в этом более основательно, прежде чем торопиться на Ведьмин причал, но он был юн и глуп, а юность и глупость — не лучшие советчики в жизни.

— Мой голос?

Каким образом ведьма собиралась забрать себе его голос, он не совсем понимал, тем более, что в голове вместо дельных идей вертелась старая детская сказочка о русалке, которая не имела ног. Почему, спрашивается, русалка была без ног, и что стало с ее умением обращаться в человека, в сказке не говорилось. Упоминалось лишь о том, что голос у русалки был нереально прекрасный, словно он не у всех русалок такой...

— Голос в обмен на вашу силу, — более решительно произнес он, и ведьма удовлетворенно кивнула.

— Именно так... именно так... И ты согласен.

— Конечно, согласен! — воскликнул мальчик, и не думая придавать значения грустному ведьминскому взгляду.

— Ну, что ж... Тогда, конечно, я не могу не воспользоваться ситуацией...

— Восполь... — она выхватила из вдруг ослабевших мальчишеских рук церемониальный нож и полоснула парня по шее, словно цыпленка, — ...ацией...

Мальчишка захрипел и двумя руками схватился за горячее и скользкое от крови горло, а ведьма зыркнула на него злобно, а затем тем же ножом располосовала свою левую руку от середины ладони и почти до локтевого сгиба, толкнула умирающего на пол лицом вниз, уселась на судорожно вздрагивающую спину и прижалась к мальчику всем телом, обхватив того крепко за шею окровавленной рукой. А потом запела хрипло, переплетая русалочий язык с общим и староэльфийским:

— Что взято добровольно,

То принято однажды,

Что отдано спокойно,

То навсегда уйди.

И мне давно не больно.

Теперь уже не страшно.

Что взято добровольно,

То навсегда уйди...

Тяжело дыша, она вдруг замолчала и, перевернув мальчика, который уже успел мысленно распрощаться с жизнью, на спину, заглянула в его ночные, черные глаза, высматривая что-то в глубине перепуганного взгляда.

— Я так понимаю, ты статью об обряде не дочитал до конца, — произнесла она и неожиданно отшатнулась, закрыв рот рукой. — Я что, сказала это вслух?

— Вслух... — проворчал мальчишка, ощупывая собственное горло и радуясь тому факту, что его голос по-прежнему при нем. Не то чтобы он верил в то, что лишится его, но все-таки несколько неприятных секунд он так или иначе пережил. — И что теперь?

— А теперь, маленький Вель, — ведьма зажмурилась. — Катись ко всем чертям отсюда и сам разбирайся со своим желанным даром и испорченной жизнью, а я... я теперь вздохну свободно.

Что ведьма имела в виду, когда говорила об испорченной жизни, мальчик понял только тогда, когда его посетило первое видение.

— И что же, — Ангелина испуганно округлила глаза, — совсем-совсем ничего нельзя сделать?

— Отчего же, — рассказчик вальяжно раскинулся на вплотную придвинутом к невинной жертве стуле. — Кое-что определенно можно сделать.

— Что? — в нежном голосе появились волнистые низкие нотки, и Вельзевул Аззариэлевич едва удержал губы от предательской попытки расплыться в совершенно неуместной улыбке.

— Ну, для начала мы можем выпить на брудершафт, а потом…

— Я про голос!!

— Ах, про голос… С голосом, да… тут ничего не поделаешь.

Пан Ясневский с заинтересованным видом стал рассматривать пузырьки воздуха, медленно поднимающиеся со дна бокала. Рассказывать симпатичному профессору Фасолаки о том, что ему пришлось пережить до тех пор, пока он не выработал политику поведения, не хотелось. Собственно, как и говорить об этой самой политике. Сейчас больше всего на свете хотелось избавиться от нестерпимого зуда, раздиравшего нутро вот уже не один год. Примерно с того момента, как далеким пятничным утром он увидел эту женщину в своих видениях.

Какое-то время он уговаривал себя, что все это всего лишь сон, потом решил, что даже если и явь, то явь далекая, к нему лично не имеющая никакого отношения.

А потом она постучала в двери АДа и невозможно прекрасным голосом произнесла:

— Мне говорили, вы ищете нового профессора по этике Магического Вмешательства.

И интенсивность видений увеличилась в разы, достигнув того апогея, когда ждать больше было нельзя. Отсюда и весь напор, все юношеское нетерпение, вся прыть молодости… А на самом деле, просто боязнь потерять ее.

— Вы где остановились? Не в «Трех коровах», я надеюсь?

— Там… — Ангелина удивленно посмотрела на собеседника, искренне не понимая, чем ему не угодил лучший в Речном городе отель.

— И к лучшему, — противоречиво согласился он. — Идемте, я провожу.

Он рассчитался с хозяином трактира, хмуро и безмолвно отбросив попытку женщины заплатить за свой эль, после чего элегантно предоставил в пользование свой твердый теплый локоть и стремительно увлек Ангелину в смеющуюся темноту ночи.

— Я смотрю, вы здесь хорошо ориентируетесь… — чувство неловкости мешало Ангелине хранить спокойствие и вынуждало ее говорить хотя бы что-то.

— Да.

— И в «Трех коровах» бывали?

— Приходилось.

После очередного поворота неожиданно появился белый угол гостиницы, и Ангелина даже успела удивиться и тихонечко вздохнуть по тому поводу, что путь оказался значительно короче, чем она рассчитывала.

— Вот мы и пришли, — прошептала она.

— Пришли, — согласился он.

— Директор, — она кивнула немного даже слишком церемониально.

— Профессор, — Вельзевул Аззариэлевич сжал ее руку и даже начал склоняться для того, чтобы запечатлеть на пальцах прощальный поцелуй, но в последний момент передумал, притянул женщину к себе и прошептал, ловя губами облегченный выдох:

— Нет времени и желания притворяться.

— Я в десятом номере остановилась, — безответственно тая в его руках, сообщила Ангелина. — Дорогу знаешь?

— Уж как-нибудь найду, — он веками притушил победный блеск в глазах и, сжав одной рукой волосы на затылке, а второй захватив в кулак ткань платья на спине, прошептал:

— Тревожишься о репутации?

— Скорее, о твоей…

Его смех был похож на придушенный стон.

— Тогда поспеши.

— Да.

Она облизала губы и не двинулась с места, вдруг почувствовав неимоверное и, видимо, запоздалое смущение.

— Вель, я...

— Я не шутил, — Ясневский выдохнул сквозь зубы. — Мне было нелегко раньше, но после того, как ты, наконец, решилась произнести вслух мое короткое имя... Лина, — он зажмурился, перекатывая ее имя на языке, и повторил:

— Лина...

— Да?

— Поторопись.

Она мазнула кончиком юбки по его ногам, когда, резко дернувшись, почти взлетела по ступенькам невысокого крыльца, подразнив на секунду мужчину своим экзотическим украшением на симпатичной коленке, затянутой в ласковый шелк.

Двери распахнулись и захлопнулись, раскачиваясь туда-сюда, и только после этого Вельзевул Аззариэлевич смог двинуться с места. Неспешно он вошел в тускло освещенный вестибюль, подошел к стойке вечно сонного портье и, взяв свой ключ, прошел к себе, в одиннадцатый номер.

Он хотел и не хотел рисковать. Хотел, чтобы навязчивые видения, наконец, сбылись, и одновременно боялся, что с его стороны это не то чувство, которое в нем ожидала найти женщина. Страсть действительно была, и не шуточная, но еще больше было страха, от которого за все эти бесконечные годы так и не удалось избавиться.

Директор Ясневский сделал все, что мог.

Приехал в Речной город.

Пришел в тот самый кабачок из видения.

Снял соседнюю с ее номером спальню.

И все равно боялся. И непонятно, чего больше: того ли, что будущее вильнет хвостом, оставив его с носом, или того, что Ангелина узнает о его истинных причинах и грубом расчете.

— В печь сомненья! — прошептал мужчина. В конце концов, судьбе лучше знать, быть ли им вместе. И пусть эту самую судьбу, свою и чужую, пан Ясневский менял не единожды, сегодня он предпочел посчитать судьбоносной ту ночь, когда он так опрометчиво поменялся со старой ведьмой своей кровью.

В три шага он преодолел расстояние от номера одиннадцатого до номера десятого и, повернув ручку, открыл незапертую дверь. Свет в комнате не горел, а лунного сияния было недостаточно, чтобы осветить комнату. Долю секунды Вельзевул Аззариэлевич обрабатывал информацию, не понимая, почему Ангелина не активировала ветви на потолке — с хозяина «Трех коров» станется не заменить перегоревшие отростки на новые — а затем он заметил тело, лежавшее на кровати.

Сначала мужчина улыбнулся. Конечно же! Как он не догадался. Она так мило смущалась. Понятно же, что будет продолжать прятаться от него и сейчас, но потом он обратил внимание на то, как именно женщина лежала. В такой позе не ждут мужчину, вся поза говорила о том, что она…

— Какого дракона! — прорычал Вельзевул Аззариэлевич и стремительно шагнул к кровати, чтобы удостовериться в том, что его догадка оказалась верной. Женщина действительно была без сознания. — Лин…

Наверное, если бы директор Ясневский не был так сильно увлечен мыслью о том, что должно произойти сегодня ночью на этой кровати, если бы он не видел эту комнату раз сто в своих жарких снах, уже давно намертво переплетшихся с фантазиями, он бы зажег сначала освещение, а потом бы уже прошел к постели. И если бы он так поступил, он, естественно, заметил бы темную фигуру, сжавшуюся в углу комнаты. Тогда, наверное, сны еще могли стать реальностью, но Вельзевул Аззариэлевич не зажег светящиеся ветви, а потому мощный удар по затылку стал для него полнейшей неожиданностью. Он повалился вперед, прямо на бессознательное тело женщины, которую он так хотел спасти и любить, все-таки успев удивиться тому, что будущее вильнуло от него в сторону. Это случилось далеко не впервые, такое бывало и ранее, в конце концов, стихия Времени — самая привередливая из всех стихий…

А потом обморок накрыло приступом провидения. Судьба, не считаясь с желаниями провидца, торопилась рассказать ему об изменениях, произошедших в будущем из-за одной маленькой ошибки самого самоуверенного в мире директора.

Все как всегда началось с тугой боли в висках, а затем сознание стремительно засосало во временную воронку и выкинуло в пыльную комнату, заставленную коробочками разного размера, пакетами и рулонами разноцветной бумаги. Пахло лавандой и розовым маслом, и где-то за шторой, отделявшей каморку от большего помещения, кто-то, судя по тихим звукам, переставлял с места на место стеклянную посуду, напевая тихонечко под нос нежным голосом:

— Баю-баю-баиньки, засыпайте, заиньки!

Засыпайте, котики, мамины животики!

Баю-баю-баюшки, спите, мои заюшки…

Баю-баю-байки, спите, мои зайки…

— Твоя фантазия меня пугает, — послышался негромкий мужской голос, в котором явственно слышались смешливые нотки.

— Ты сам виноват, зачем привез малышку сюда?

— Она хотела к маме. Я тоже… Давай закроем входную дверь, и пока Пирожок спит…

— И пока Пирожок спит, ты покатаешь ее по парку и дашь мне, наконец, немного поработать…

А потом сознание снова закрутило против часовой стрелки, и Вельзевул Аззариэлевич обнаружил себя лежащим на кровати, украшенной пыльным темно-красным балдахином. Во рту был привкус металла, в висках кололо, в затылке трещало, а на лбу лежало что-то мокрое.

— Ох, — он застонал и попытался принять сидячее положение, не понимая, к чему было нынешнее видение, и кем была переговаривавшаяся за шторкой парочка.

— Ты не пострадал? — в поле зрения появилось взволнованное лицо Ангелины, и Ясневский выдохнул.

— Я — нет, мое эго — очень.

Он все-таки сел и, обняв женщину за талию, внимательно всмотрелся в ее глаза:

— С тобой все в порядке? Что это было вообще?

Она пожала плечами и запечатлела на его влажном лбу коротенький поцелуй:

— Меня, кажется, ограбили, — тонкие пальчики запутались в жестких темных волосах на затылке, и мужчина почувствовал, как боль от удара уходит, оставив после себя только досаду и стыд.

— Ты зажгла свет, — прошептал только для того, чтобы что-то сказать, на ощупь пытаясь определить, не находится ли, случайно, застежка ее симпатичного наряда на спине.

— Ну, не могла же я отказать себе в удовольствии видеть тебя, когда ты будешь…

— Буду, — довольно проворчал он, когда застежка нашлась на левом плече, и платье легко соскользнуло на талию.

— Я столько раз представляла себе это, — неслышно призналась она, спрятав лицо на его шее, — с того момента, когда ты такой грозный сидел в своем кабинете, хмурился и делал вид, что не знаешь о том, что Ирэна подслушивает под дверью…

— Говори-говори, — в голове шумело от ее неожиданных слов и от острой реакции собственного тела на эти слова.

— А ты? Ты скажешь? — она откинулась назад, всматриваясь в черноту его глаз.

— Скажу. Потом. Сейчас… — сейчас слова закончились, весь словарный запас сузился до слов «хочу» и «моя», но он еще нашел в себе силы, чтобы прошептать:

— Пожалуйста, — а потом, наконец, поцеловал. По-настоящему, в реальности. И это было в миллион раз лучше, чем во всех видениях и снах. И это было в миллион раз волшебнее. Это была магия в чистом виде.

Вельзевул Аззариэлевич Ясневский с пугающей ясностью понял три вещи: он окончательно влюбился, он никогда, как выяснилось, не любил раньше, он никогда не отпустит эту женщину, чего бы это ему ни стоило.

Эйалгин Нель улыбался своему отражению. Как все-таки здорово все сложилось. Дело осталось за малым: привезти рыжую волчицу во дворец и поселить ее в детской башне. Можно будет даже навещать ее там время от времени, Все-таки, как ни крути, формы у нее были шикарные. Конечно, соблюдая при этом осторожность: не хватало еще, чтобы она понесла. Быть отцом полукровки регент наследницы Зачарованного леса не собирался.

Эйалгин рассмеялся, думая о том, какую глупость совершила Аугуста Нель. Глупость, которая обернулась замечательным подарком. Теперь, когда древняя защитная магия связала наследницу с ее нянькой, он, благородный эльф самого древнего рода, будет заниматься тем, чем и должен. Править. Править, а не возиться с пеленками и молочными кашами.

Впрочем, любовь к маленькому выродку надо было проявлять, не забывая о том, что для большинства эльфов она не полукровка, а наследница светлого правящего рода. Пусть. Это такие мелочи по сравнению с тем, какие перспективы открывались перед Эйалгином сейчас. Во-первых, глупая таможенная политика: Аугуста Нель была чертовски упряма и слышать не хотела об устаревших методах. Во-вторых, новые союзники, которых теперь можно было объявить союзниками на официальном уровне. В-третьих, тайная пугающе мрачная поддержка.

— Мечтаешь?

— Ардх’аса, — эльф испуганно перешел на родной язык, вызвав этим у появившегося из темноты мужчины гримасу отвращения.

— Я спрашиваю, мечтаешь ли ты, временный правитель Зачарованного леса?

— Временный? — Эйалгин нахмурился. — Но я не понимаю, вы же обещали, что…

— Я говорил, что помогу тебя занять этот трон, если ты будешь меня слушаться и помогать, — мужчина сел в любимое кресло хозяина комнаты и скрестил на животе бледные пальцы. — Я говорил, что ты можешь надеяться на большее, если будешь четко исполнять мои приказы.

— Но… но я, правда, не понимаю… Я ведь…

— О чем я просил тебя во время нашей последней встречи? Не говорил ли я тебе, что ты должен как можно скорее жениться на рыженькой волчице?

— Да. И я…

— Не упоминал ли я, что от нее зависит успех нашей операции?

— Но я же…

— Не скажешь ли мне, где сейчас счастливая новобрачная?

Эйалгин попятился к камину и неуверенно пробормотал:

— Полагаю, на пути в Зачарованный лес. Я отправил в Речной город лучшего человека и…

Мужчина снова скривился, словно у него вдруг заболели все зубы сразу.

— Твой надежный человек. Конечно. Как я не подумал.

Эйалгин судорожно сглотнул под мрачным взглядом, понимая, что произошло что-то непредвиденное, что-то, от чего ему, Эйалгину Нелю, не приходится ждать ничего хорошего.

— А думал ли ты своей маленькой головой, что этот твой человек в первую очередь будет заботиться об интересах наследницы, а уж потом исполнять твои приказы?

Почему до сегодняшнего дня эльф считал этого человека своим помощником? Как мог он так ошибаться? Этот человек, несмотря на должность, которую занимает, несмотря на форменный пиджак, расшитый серебром по краю, никогда не был и не будет помощником или слугой. Он хозяин положения.

— Мой господин, — Эйалгин перешел на шепот, — я… ошибся?

— О, да. Ты ошибся. Определенно, — ночной гость кивнул, довольный внезапным подобострастным обращением высокородного эльфа. — А сейчас проводи меня к девочке, я хочу посмотреть на нее.

Как бы Эйалгин ни боялся своего нового покровителя, сила крови все-таки подняла голову и эльф еще прежде, чем успел подумать, выпалил:

— Я не хочу показаться невежливым… или каким-то образом проявить непочтение, — внутри все дрожало от нервного страха, — но вы же знаете, что значит эта девочка для эльфов? Оливилинниль…

Бледные губы презрительно искривились, заставив эльфа замолчать.

— Оставь. У меня голова взрывается от ваших имен. Твоя забота о племяннице кажется несколько запоздалой, не находишь?

Эйалгин на сотую долю секунды вдруг почувствовал в мышцах силу, а гордость неожиданно взбрыкнула и встала на дыбы, полыхнув яростью в глазах цвета морозного неба.

— Не пыхти, — человек тяжело поднялся из кресла, неприятно и по-стариковски при этом кряхтя. — Никто не собирается причинять вред вашей ушастой наследнице. Живая, она принесет нам больше пользы.

Эльфа передернуло от пренебрежительности тона говорившего, но он, стиснув зубы, постарался не подать виду. Кем бы ни был чертов старик, какой бы силой ни обладал, никто, никто кроме Эйалгина не смеет в таком тоне отзываться об эльфах. Даже если в этих эльфах половина крови человеческая.

— Она в детской башне, — наконец, произнес он, — где и должно быть будущей правительнице Зачарованного леса.

— Ну-ну, — старик хмыкнул, — правительнице… конечно.

Эльф проигнорировал ехидный тон и распахнул двери, пропуская своего гостя вперед.

Братья Риз, стоявшие в карауле той ночью, недоуменно уставились на вышедшего из регентских покоев человека, не понимая, откуда тот там взялся, но под грозным взглядом Эйалгина не осмелились произнести ни слова. Когда же начальство скрылось за поворотом, старший из братьев проговорил, задумчиво поправляя ленты в темно-русой косе:

— Мы же вчера весь день защиту на переходы ставили. Откуда он там взялся?

— В спальне, Ной, в спальне, — подхватил младший брат, которого волновал другой аспект проблемы ночного гостя. — Намедни в таверне троюродный дядя конюха говорил, что сестра его соседа у нашего регента, пусть светлыми будут его дни, горничной работала. Так вот, она рассказывала, что у Эйалгина в спальне никогда — никогда! — не ночевали женщины. Прикинь, а?

— А мужчины?

— Что, мужчины?

— Мужчины ночевали? — Ной ухмыльнулся, наблюдая за замешательством брата. — Братишка, мне иногда кажется, что твои уши слишком длинные даже для эльфа.

И рассмеялся, весело и обидно.

— Иди ты к черту!

Спустя минуту братья, конечно же, помирились. Но сплетня о том, что новый регент предпочитает девочкам мальчиков, уже успела родиться, а родившись, как-то сама просочилась сквозь толстые стены древнего замка, спустилась в сад, горюющий по прежней хозяйке, пробежалась до резной ограды, без труда ее преодолела и шумной волной обрушилась на Зачарованный лес.

Главный же объект этой сплетни тем временем стоял посреди розовой спальни и с выражением крайнего ужаса на лице смотрел в пустую пенно-белую кроватку.

— Думаю, что предположение о том, что девочку куда-то унесла кормилица можно не высказывать, — мрачно произнес ночной гость и ласково взял Эйалгина за локоть.

— Я не понимаю. Я же сам повесил амулет. Если бы малышка покинула пределы детской башни, я бы…

— Ты бы, ты бы… — сотня микроскопических иголочек впилась в кожу и, просочившись в кровь, помчалась по венам, неся на своем пути разрушение и боль. — Как же я устал от вашей глупости. Мать-хозяйка! За что ты так со мной? Почему я вынужден иметь дело с такими идиотами?!

— Не убивай, прошу, — прохрипел Эйалгин, пытаясь разодрать ворот рубахи непослушными пальцами. — Я все исправлю!..

— Исправит он… Воистину, хочешь сделать хорошо — сделай это сам… Да не хрипи ты!

Эльф всхлипнул, вытянувшись в струну под злобным взглядом.

— Не стану я тебя убивать. По крайней мере, сейчас. Я сам займусь девчонкой. А ты, уж будь так добр, не просри переговоры. Потому что если ты не справишься, и там…

В глазах многоцветными огнями вспыхнула ужасающая боль, а затем теплая темнота толкнула эльфа в спину неожиданно мягкой лапой, и правитель Зачарованного леса завалился вперед, глухо ударившись лбом о розовый паркет детской. В том же положении его и нашли слуги спустя какое-то время, перенесли его в спальню, уложили на кровать, долго споря о том, стоит ли позвать целителя благородному хозяину или все-таки понадеяться на то, что Светлые боги — а может быть и Темные, кто его знает, этого странного регента — призовут его в чертоги предков, или в зеленые луга, или в глубоководные реки, все равно куда, лишь бы подальше от Зачарованного леса.

— Проснись! — шептали негромко, но настойчиво. — Проснись, счастье мое!

— М-м-м, — я промычала что-то в ответ, что-то среднее между «Уже встаю», «Идите к черту!» и «Хочу спать!»

— Сонюш! — я все-таки открыла один глаз, чтобы увидеть Павлика. Он был умыт, причесан, полностью одет и до безобразия серьезен.

Я лениво потянулась, покосившись на маленькую кроватку, стоявшую у окна, чтобы определить, по какой причине мой сыщик общается со мной, мягко говоря, на пониженных тонах.

Оливка спала. Пижамка на ней была голубая, Дуная сказала, что в ее доме нет ни одной вульгарной розовой детской, никаких розовых платьиц, а розовые чепчики в Речном городе вообще запрещены законом. И если я не верю, я могу уточнить у сиги Мори. Поэтому, да, пижамка на Оливке была голубенькая, но девочка все равно каким-то непостижимым образом была похожа на маленькое пирожное со взбитыми сливками.

— Что случилось? — попыталась произнести я, а вместо этого выдавила из себя:

— О-у-ы-а? — раздирая рот в жутком зевке.

— Зевушки-позевушки! — Павлик улыбнулся и, склонившись ко мне, поцеловал. — Как спалось?

— Ты разбудил меня, чтобы спросить, как мне спалось? — ворчливо спросила я, а Павлик вместо ответа улыбнулся. Всегда преклонялась перед людьми, которые умеют просыпаться в хорошем настроении.

— Ты такая забавная по утрам! — хмыкнул он. — Я еще во время нашего путешествия в Зачарованный лес заметил. Ты сразу после того, как проснешься, на маленького воинственного хомячка похожа.

Мне подумалось, что хорошо, что этих слов никто кроме меня не слышит. Потому что за такое от любого волка Эро мог очень сильно схлопотать по своим совсем не эльфийским ушам.

— Мне надо решить кое-какие вопросы, а потом мы можем ехать домой.

Я вдруг погрустнела, потому что после его слов реальность как-то вдруг снова обрушилась на меня, я поняла, что волшебная ночь закончилась, что со всем случившимся со мной вчера надо как-то жить дальше. И это только на словах легко, а на деле мне надо было осознать себя женой и… И дом. Где теперь мой дом? В Призрачном замке? В казарменной квартире Эро? Куда мне отвезти Оливку? Где мы с ней будем в безопасности? Какое место я, наконец, по праву смогу назвать своим домом? В общем, настроение и без того привычно дрянное по утрам, в мгновение ока стало совсем омерзительным.

Павлик же, словно прочитав мои мысли, потянул простыню, в которую я нервно закуталась, и прижался губами к татуировке на моем плече.

— Пожалуйста, — посмотрел на меня просительным взглядом. — Пожалуйста, Сонюш!

Я вздохнула и поджала губы, мол, что уж теперь.

— Все будет хорошо, вот увидишь, — заверил меня мой сыщик, мой личный домовой, мой полуэльф и мой муж. — Просто дай нам шанс, ладно?

— Ладно, — неожиданно хрипло просипела я.

— Я вернусь к обеду, — Павлик улыбнулся. — Никуда не выходи из дома Дунаи, хорошо?

— Хорошо.

— И если вдруг явится Истров… Хотя нет. Не явится, я его раньше перехвачу в эфорате…

Вздохнул грустно и снова посмотрел на меня просительно и выжидательно, словно я должна была что-то сделать, словно он маленький мальчик, а я пообещала взять его с собой на рыбалку, но забыла o своем обещании в последний момент. Я удивленно нахмурилась, а Павлик только тряхнул головой, растрепав идеально уложенные волосы, и быстрым шагом вышел из комнаты

Что же касается меня, то я рухнула обратно в измятые простыни и развороченные подушки, но тут в кроватке заворочалась Оливка и, одновременно с этим, раздался насмешливый мужской голос:

— Значит, тебя можно поздравить?

Я наткнулась взглядом на веселые Генкины глаза и вдруг почувствовала, как алым цветом загораются уши, щеки и, кажется, даже лоб.

— Ты, ты…

Вот что сказать и как? От одной мысли, что эту ночь он провел рядом со своей подопечной и был свидетелем… всего, что происходило в спальне, стало, мягко говоря, нехорошо.

Хранитель только рассмеялся, запрокинув голову, а вволю нахохотавшись, уперся руками в собственные колени и потряс темной гривой волос из стороны в сторону.

— Прекрати, — хмыкнул, глядя на мое пылающее лицо. — Ты сейчас тут пожар устроишь, честное слово. Не паникуй. Я, может, не самый приличный в мире ангел, но я не подсматривал, правда. Мое физическое присутствие Оливке ни к чему, достаточно было накрыть комнату своим полем… Так поздравлять тебя или нет?

— Я пока не определилась, — честно ответила я и поднялась с постели, закономерно решив, что поспать мне сегодня все равно не дадут, стремительно упаковала себя в халат, который Дуная выдала Павлику, и только после этого смогла, наконец, нормально и без смущения посмотреть Афиногену в глаза.

— Что ты здесь делаешь?

— Как что? — Афиноген по-клоунски развел руками, — а как же моя дипломная работа? Интересы моей подопечной…

Я небрежно махнула рукой, пробормотав:

— Теперь это моя подопечная… — и в тот же миг зеленая бабочка щекотно взлетела с моего запястья, заставив Афиногена побледнеть.

— Что ж ты такая балда?! — выругался ангел-хранитель и даже зубами скрипнул, а потом просто исчез. Растворился в воздухе, не прощаясь и не объясняя причин своего нелицеприятного высказывания в мой адрес.

Наверное, я бы заострила на этом больше внимания. Или возмутилась. Или опешила. Или хотя бы сделала себе зарубку подумать об этом, потому что оставлять такие вещи без внимания было не в моих правилах, но как раз этот момент Оливка выбрала для того, чтобы окончательно проснуться, и залитую солнцем спальню огласил басовитый недовольный рев. Моя девочка. Она тоже всегда просыпается в дурном настроении. Повезло Павлику. Две таких красавицы-привереды, и обе его. Тут я прямо подавилась своей мыслью и даже рот рукой прикрыла, пораженная и растерявшаяся даже не от того, что сама об этом подумала, не от того, что такая идея вообще могла прийти мне в голову, а, скорее, от того, что мысль о том, что я — ну, и Оливка, конечно, тоже, — что мы обе теперь принадлежим кому-то, вместо привычного отторжения, чувства тошноты и головокружения, вместо ярости и красной пелены перед глазами, вместо желания рвать зубами трепещущую теплую плоть, упиваясь солоноватым вкусом крови… Эта мысль вызвала томление в членах и глупую улыбку.

Мать-хозяйка! Я, кажется, Все-таки сошла с ума…

Оливка тем временем надрывалась, пугая своим совершенно не детским голосом обывателей Дунькиного дома. И судя по тону, она требовала. И требовала странного:

— Ока! — кричала она, размазывая крупные, как прозрачные фасолины, слезы по красному от натуги кукольному личику. — Ока!

— Зайка, — я взяла девочку на руки. — Булочка моя сладкая, что случилось?

— Ока! — проревела сладкая булочка и изо всех сил врезала мне по носу.

Точно, моя девочка. У нее еще и рука тяжелая.

Первой прибежала Дунька.

Следом за ней ворвался Карп Самович с нашей кормилицей на прицепе.

— Ока! — повторила Оливка и посмотрела на меня несчастно, но при этом яростно и требовательно. — Ока я!!

— Я не понимаю, чего она хочет, — призналась я всем присутствующим и почувствовала при этом непонятную обреченность.

Карп Самович тихонечко покашлял в кулак и, небрежно протирая бархатной ветошью полированный зеркальный столик, предположил:

— Может, она есть хочет? — племянница местного дворецкого без всякого стеснения рванула шнуровку на своем необъятном бюсте, а как раз подоспевшие к этому моменту Ларс и Гаврик при данном незамысловатом и совершенно очевидном в своих добрых намерениях движении по-братски синхронно застонали.

Оливка завороженно уставилась на тяжелую женскую грудь, увенчанную большим, квадратным, коричневым соском и с удвоенной силой взревела:

— Ока я!!!

Несостоявшаяся кормилица обиженно поджала губы и, словно нехотя, спрятала так щедро предложенную грудь.

Дуная попробовала отвлечь малышку одной из погремушек, с которой сама играла в своем далеком и почти забытом детстве, но получив этой же игрушкой по лбу, пробормотала:

— А раньше ты это чудовище чем кормила-то?

— Раньше у меня Зойка была, — ответила я, с удивлением следя за тем, как ручьи слез вдруг иссякли, как радостно подпрыгнули беленькие кудряшки на макушке.

Оливка посмотрела на меня влюбленными глазами и произнесла:

— Ока!

И уточнила, спустя секунду:

— Ока я!

— Я полагаю, «Ока я» означает «Зойка моя», — перевел и без того уже всем понятную фразу Карп Самович. — Я отправлю слуг, чтобы они поискали в городе козу, но это займет слишком много времени. Я бы предложил, — дворецкий бросил извиняющийся взгляд на свою хозяйку, — если госпожа позволит, вам, благородная шона, самой просто сходить за так необходимой вам Зойкой.

— В каком смысле, сходить? — растерялась я. — Она же в Призрачном замке... Я не могу воспользоваться переходом... Граф Бего, конечно, одобрит запрос местных транспортников, но я бы не хотела, чтобы он знал, где я нахожусь... Если честно, я бы вообще не хотела...

Оливка жалобно всхлипнула.

— А зачем нам транспортники? — улыбнулся Дунькин дворецкий. — Мы прекрасно можем обойтись и без них.

— Действительно! — Гаврик вдруг оживился и с деловым видом выдвинулся вперед. — Карп Самович, вы, конечно же, умеете переходы открывать! Откройте Сонечке проход в Призрачный замок, а я подержу его открытым, я это умею, чтобы она потом назад вернулась...

— Не нравится мне это, — Ларс затрепетал ноздрями и посмотрел на меня исподлобья. — Давайте я сам по Речному городу побегаю. Уверен — часа не пройдет, как мы станем счастливыми обладателями новой козы.

Я скептически на него посмотрела. Во-первых, слабо верилось в то, что у него что-то получится, во-вторых, даже думать не хотелось о том, что я буду делать с ДВУМЯ козами, когда мне выше крыши хватало одной. Ну, и В-третьих. Решающим аргументом в пользу предложения Карпа Самовича стал очередной горестный вздох:

— Ока я...

И я решилась. Поплотнее запахнулась в халат, попробовала вручить Оливку Дунае, но девочка сегодня утром вела себя как маленький темный демон, а не как ребенок светлого эльфа. И вместо того, чтобы с радостной улыбкой пойти к русалке на ручки, вцепилась в меня всеми десятью пальчиками и еще головой прислонилась к моему плечу, нежно и очень трогательно.

Так я и вошла в проход, выстроенный местным дворецким из моей спальни в доме Дунаи в пристройку у кухни в Призрачном замке, где я оставила Зойку, чтобы за ней Соечка присматривала. В халате, лохматая, неумытая, босиком и с маленьким ребенком на руках.

Зойка нашлась тут же и сразу. Заметив нас, она радостно завиляла маленьким хвостиком, а Оливка счастливо захлопала в ладоши:

— Ока я! Ока я!..

Я погладила крутой козий лоб, почесала основания точеных рожек и тихонько прошептала:

— Ну что, Зойка? Хочешь попробовать, каковы на вкус тритоньи штаны?

И тут я услышала запах, которого тут никак не должно было быть.

Сквозь пряный козий дух, сквозь тяжелый аромат лежалой соломы, сквозь запах еды, долетавший из кухни за стеной, пробивался пугающий своей интенсивностью металлический вкус крови. Запах был так силен, что проникал даже сквозь фильтры. Какое там! Он, казалось, просачивался сквозь кожу, туманя мозг и наполняя вязкой слюной рот.

— Ока я... — довольно ворчала Оливка, рассматривая козу, а я сделала осторожный шаг назад, в мгновение ока забыв о своем желании немедленно накормить ребенка. Плохая идея. Надо было слушать Павлика и не высовывать носа из Дунькиного дома, надо было Ларса отправить на поиски новой козы...

Но тут ручка входной двери медленно опустилась вниз, я же, вместо того, чтобы со всех ног кинуться к переходу, замерла, словно парализованная каким-то тяжелым проклятием.

Дверь отворилась, негромко скрипнув, и в кухонную пристройку лицом вниз ввалился окровавленный граф Бего. Он поднял на меня полные боли глаза, совершенно явно не узнавая, а потом прошептал, едва шевеля разбитыми губами:

— Спасайся! — судорожно дернулся и приподнявшись на локтях, оглянулся назад.

Меня же не надо было уговаривать, я решила не ждать, пока сюда войдет преследователь хозяина Призрачного замка. Схватив за ошейник Зойку, я стремглав влетела в переход, который захлопнулся за мной, блеснув напоследок зеленоватым сиянием.

В своей спальне я застала странную картину: Гаврик бледный, словно мертвец, тяжело дышал, лежа на полу, а Дунька, Карп Самович, горничная, племянница Карпа Самовича и еще одна незнакомая мне женщина боролись с одним-единственным рычащим и воющим волчонком по имени Ларс Волк.

Увидев меня, совершенно невменяемый по виду оборотень вдруг успокоился и словно сдулся, растекшись по полу моей спальни бессильной лужицей, а все остальные еще какое-то время продолжали его мутузить, пока не заметили, что парень больше не оказывает сопротивления. После чего Дуная покачала головой и запыхавшимся голосом спросила:

— Что ж ты такой буйный-то?

— Там пахло кровью, — ответил Ларс, не открывая глаз. Я же вдруг вспомнила о том, что глупый волчонок активно отказывался от фильтров и, по всей вероятности, до него донесся аромат из открытого прохода. Он, видимо, решил, что я в опасности, хотел броситься ко мне на помощь, не зная, что в опасности в данный момент была вовсе не я, а...

А кто, собственно? Граф Бего? Соечка? Все обитатели Призрачного замка? Кто именно, потому что крови там было пролито очень и очень много.

Решение о том, что в данной ситуации предпринять, возникло моментально. Поэтому я вручила Оливку Дунае, словно ценный приз, который к этому моменту неожиданно стал излучать не самые приятные в мире запахи.

— Накорми-напои и спать уложи, — подмигнула я русалке. — А мне надо срочно в эфорат.

И только после этих слов я заперлась в ванной, предоставив Карпу Самовичу возможность выгнать всех посторонних из моей спальни. Надо было как можно скорее привести себя в порядок и рассказать обо всем Павлику. Запах крови в замке, где совсем недавно убили родителей Оливки, вдруг наполнил меня до краев очень плохим чувством обреченности. Последний раз я чувствовала себя так накануне своей кровавой свадьбы, той самой, в результате которой я стала женой покойного ныне вожака клана Лунных волков. И если честно, до сего момента мне верилось в то, что больше я этого омерзительно-липкого холодка под сердцем не почувствую никогда.

На улице снова шел дождь. Или, может быть, по-прежнему. Поэтому Речной город просто бурлил от едва сдерживаемой радости. Мне сразу показалось, что на улицы высыпали все местные жители: так много обывателей наслаждалось одним из последних дождей перед началом затяжной в этих местах зимы. Пока я пробиралась по узким улочкам, скользя по мокрой городской брусчатке, меня несколько раз толкнули, один раз радостно обняли и дважды попытались поцеловать, но я стоически держала себя в руках и совсем скоро вывернула в тупик, заканчивающийся местным зданием главного эфората.

Здесь народу было не так много, но тоже достаточно, я отступила в слепую нишу одного из домов, уступая дорогу шумной и не вполне трезвой компании, и в следующий момент в моих глазах потемнело, а дождливое небо и вовсе полностью пропало из поля моего зрения, заслоненное темной фигурой, втиснувшейся в небольшое укрытие вслед за мной.

— Богиня благоволит ко мне сегодня, — тихонько рыкнул мужчина голосом Гринольва. — Не ожидал увидеть тебя здесь. И уж тем более не надеялся, что ты будешь одна.

Я даже не испугалась, я устало опустила плечи и прямо спросила:

— Что тебе надо?

Вожак клана Лунных волков удивленно изогнул красивые брови, не ожидая от меня такой реакции. Не знаю, наверное, он думал, что я снова впаду в истерику, или что меня вырвет на его новый костюм, или что я снова стану послушной маленькой Ингрид Хорт.

— Я знаю, кто ты, — произнес он, а когда я качнула головой, собираясь ответить, что мне на его знания плевать, махнул рукой, призывая меня к молчанию. — Знаю, но, как выяснилось, не могу доказать. Возможно, тебе плевать. Было бы странно, если бы ты не изменилась за все эти годы. Я чувствую твою силу, я прекрасно осознаю, кто стоит за тобой, но я не отступлюсь.

— Ты ошибся, — я повернула голову, чтобы не смотреть в ненавистное лицо, и теперь рассматривала облупившуюся от старости краску на стене ниши. — Кровавая Койольшауки не благоволит к тебе. Она отвернулась от тебя, волк. И знаешь, что? Твое душевное здоровье и психический фон заставляет меня думать, что это случилось очень-очень давно.

Я скорее почувствовала, чем увидела, как он поджался, как напрягся, пытаясь не сорваться. Я знала, что его верхняя губа дрожит, поднимаясь вверх, чтобы обнажить ровный ряд зубов и заострившиеся клыки. Знала, что в глазах загорелся хищный огонь, но мне все равно не было страшно.

— Почему ты больше не слышишь мой голос? — прорычал он, а я только вяло улыбнулась. Я много думала об этом после нашей встречи во дворе Призрачного замка. Во мне, положительно, произошли перемены. Злодейка-природа устроила женщин-оборотней так, что они физически не могут сопротивляться сильнейшему. Это на уровне генов и инстинктов. Ты можешь всей душой презирать и ненавидеть своего вожака, но ты не можешь сказать ему нет, потому что он вожак, потому что он победитель, а волчицы не рожают от неудачников. Природа, что поделаешь.

В Призрачном замке я впервые дала Гринольву отпор. Впервые почувствовала, что он больше не имеет надо мной власти.

— Одно из двух, — наконец произнесла я и посмотрела прямо в горящие злобой глаза, — либо это напрямую связано с отметиной, которой нет больше на моем теле, а мы оба знаем, что это не так. Либо ты просто больше не самый сильный волк в своем клане.

Я даже заметить не успела, как он вскинул руку и, схватив меня за горло, впечатал мое тело в стену.

— Даже если ты станешь последним мужчиной в мире, — прохрипела я, не опуская глаз, — я не буду твоей. Никогда.

Какое-то время, показавшееся мне просто бесконечным, он продолжал сжимать пальцами мою шею, оставляя на коже синяки, а потом волк вдруг рассмеялся.

Он в самом деле рассмеялся. Громко. Откинув голову назад.

— Богиня, — он тряхнул головой, словно не верил сам себе, — она, правда, думает, что все дело в том, что я ее хочу.

Смех прекратился, стремительно оборвавшись на высокой ноте, и Гринольв так посмотрел на меня, что я все-таки испугалась.

— Правильно, — он кивнул и кончиками пальцев погладил отметины, которые оставил на моей коже. — Бойся меня. С тем, кто боится, проще найти общий язык... Кровавая Койольшауки, как ты и сказала, была обижена на меня какое-то время, но теперь... теперь она со мной.

Он ухмыльнулся мне, а его пальцы, поднявшись вверх по моему дрожащему горлу, цепко, но небольно ухватились за мой подбородок.

— Давай решим нашу проблему сейчас. Мне кое-что нужно от тебя. И я это получу. Я всегда получаю то, что хочу, по родовому праву и по праву сильнейшего. У нас возникла небольшая заминка с твоим внутренним сопротивлением... Ну, что ж. Это неприятно, — еще одна омерзительная ухмылочка, — но не смертельно, мое маленькое рыженькое чудо!

Свободную руку он положил мне на грудь, аккуратно сжал, взвешивая содержимое моего корсета, а затем провел костяшками пальцев черту от одного соска, скрытого тканью платья, до другого и хмыкнул, заметив, что я, вне всякого сомнения, позеленела и едва дышу.

— Бесспорно, ты очень хороша, но мне не это от тебя надо.

Я выдохнула, вдохнула сквозь зубы и снова выдохнула.

— Не надо так ярко проявлять облегчение, моя дорогая, я же могу и передумать...

— А я могу вспомнить о том, что я не только шона Сонья Ингеборга Род, — ответила я хрипло. — Я могу вспомнить о том, что я Страж и маг-стихийник. И тогда...

— И тогда, — Гринольв почему-то довольно кивнул, — мы переходим ко второй части нашей милой беседы. Я видел, в доме твоей подруги живет одинокий молоденький волчонок...

Я замерла, изо всех сил стараясь не показать охвативший меня ужас, но вожак клана Лунных Волков громко втянул ноздрями воздух и улыбнулся:

— М-м-м-м... ты пахнешь еще вкуснее, когда пугаешься. Значит, волчонок. Я не нюхач, но даже мой нос слышит силу его крови. И уж он-то не вырвется, не ускользнет от меня. И любой суд, если дело все-таки дойдет до суда, подтвердит, что правда на моей стороне. Он отправится в Волчью долину прямо сегодня, если...

— Если?.. — черт, ну почему голос так отвратительно сипит?

— Если ты не будешь хорошей девочкой, прелесть моя. И если ты не дашь мне то, что я хочу...

Он замолчал, оборвав себя на полуслове, и прислушался к взрыву хохота за своей спиной, затем поморщился, снова обнажив клыки и брезгливо поделился:

— Не люблю Речной город, хотя местные девочки очень сочные, — развязно подмигнул и, неожиданно снова став серьезным и страшным, наклонился ко мне и прошептал, обдувая теплым дыханием мое лицо:

— Не очень удачное место для важного разговора. Через час в «Пьяной свинье». Знаешь, где это?

— Найду, — ответила я, не глядя на Гринольва.

— Опоздаешь, и я заберу мальчишку, — выдохнул он прежде, чем оставить меня одну. Не забыл погладить меня по щеке, так, что мое тело пробила нервная дрожь, а потом просто ушел.

Я совершенно точно знала, что потребует от меня вожак клана Лунных Волков. Я была уверена в этом на сто, нет, даже на двести процентов. И я не готова была это ему дать.

Я закрыла лицо ладонями и обреченно сползла по стене на пол слепой ниши. Вспоминать не хотелось. Я столько лет уверяла себя в том, что ничего этого не было, что мне просто приснилось…

Медленно опустила руку вдоль шеи, не отрывая пальцев от кожи, миновала корсет, добралась до кармана, где были спрятаны аккуратные розовые очки и, зажмурившись, спросила у дождливого неба:

— Что мне делать, мама?

История об одной окончательной смерти, прощании, боли и слезах.

На хуторе вожака клана Лунных Волков, отгороженном от всей остальной деревни, было на удивление темно и тихо. Избалованные волчата не гоняли по двору полудохлых зайцев, не играли в салочки или прятки, не пугали, внезапно выскочив из-за угла, глупых сук.

Прислуга не сновала туда-сюда.

Охотники не обсуждали последний поход, а единственный представитель другого народа, молоденькая смешливая кухарка, спала на огромной печке, поджав коленки и уткнувшись любопытным носом в тяжелую медвежью шкуру.

На хуторе вожака клана Лунных Волков, кажется, вообще никого не было. И если бы в женском флигеле не горел свет, можно было бы подумать, что новая жертва хозяина здешних мест все-таки нашла в себе силы наложить на себя руки.

Но свет в женском флигеле горел, а молоденькая девочка, больше похожая на ребенка, чем на рано оформившуюся девушку, стояла над столиком для шитья, сжимая и разжимая кулаки.

Глаза ее остановились на толстой игле для валяния шерсти, а горло ходило ходуном от непрерывного сухого складывания.

— Я смогу, — наконец прохрипела девочка и коснулась указательным пальцем острия, — я должна… мама не смогла, а я смогу…

Хозяйка женского флигеля вдруг замерла, повернув голову в сторону черного окна, шагнула к подоконнику и, сделав туннель из ладоней, прижала лицо к стеклу. Какой-то шум отвлек ее от невеселых мыслей, а она, к стыду своему, даже обрадовалась возможности отложить свою собственную смерть, хотя бы на мгновение.

Несколько минут мертвой тишины стали приговором. Все-таки показалось. Вздохнула глубоко и решительно глянула на орудие своей будущей смерти, и тут хутор снова огласил нечеловечески пугающий, животный вой.

Кому-то в доме вожака было очень-очень больно. О боли Ингрид Хорт знала все. О боли и о том, как ее причинить.

Выдох получился громким и испуганным, а затем крик повторился еще раз. И девочка узнала голос, а узнав, оскалилась в безумной улыбке, почти забывшись, почти выпустив когти, почти блеснув острыми молодыми клыками.

— Я должна быть там! — прошептала она и, не имея терпения для путешествия через спальню до двери, по коридору и вниз по лестнице, рванула оконные створки и, легко перемахнув через широкий подоконник, выпрыгнула со второго этажа женского флигеля в прохладную, по-весеннему зябкую ночь.

— Я должна быть там.

Сначала воздух наполнился густым запахом крови, а потом дверь большого дома распахнулась, и на крыльцо выбежала невысокая темноволосая девушка с головы до ног замотанная в грязно-бурое полотенце и настолько грязная, что за толстым слоем кровавой корки почти нельзя было рассмотреть лица.

Ингрид затормозила, едва не врезавшись в незнакомку, а та вдруг посмотрела на нее таким ласковым, таким знакомым, таким зеленым-зеленым взглядом и прошептала:

— Какая же ты стала красивая!

Пять коротеньких слов, сложенных в одно незамысловатое предложение, обухом ударили по мозгам и подкосили дрожащие коленки. Ингрид рухнула вперед, но девушка без труда поймала ее в нежные объятия, прижала к худенькой груди и выдохнула:

— Маленькая…

Она была ниже на три головы и легче килограмм на десять, она была чужим человеком, которому не место в мужской деревне Волчьей долины, и все равно хозяйка женского флигеля испуганно спросила:

— Мам?

— Ини моя…

— Мам, — слезы заструились горячими ручьями по щекам, а язык повторял непрестанно одно и то же:

— Мам…

Сколько раз она думала о том, что не успела сказать, сколько сожалела, сколько проговаривала мысленно все возможные нежные слова, на которые не хватило времени… при жизни.

— Мам…

— Никогда не верь призракам, девочка, — незнакомка прикоснулась сухими губами к горячему лбу. — Никогда-никогда, даже если призрак — твоя мать.

— Мам…

— Я люблю тебя, солнышко. Я так виновата перед тобой.

— Мам, я…

— Мы все исправим. Идем со мной.

Она схватила Ингрид за руку и с силой, которая не соответствовала ее фигуре и росту, потащила юную волчицу внутрь большого дома.

Здесь пахло кровью, слезами и человеческими испражнениями. Или чем-то другим, не менее пугающим и отталкивающим. Все тело покрылось гусиной кожей, а волосы на затылке шевельнулись, потревоженные пробивающимся подшерстком.

— Хорошо, что ты пришла, — незнакомка озабоченно нахмурилась, заметив человеческую руку, лежавшую посреди коридора, наклонилась за ней, не замечая ужаса, бурлящего кипящей зеленью в глазах своей спутницы, — я бы справилась и сама, — глянула на скрученные мертвые пальцы и, брезгливо поморщившись, облизала рот, — но, боюсь, маленькая носительница этого не переживет. Жалко ее…

Сколько времени они сжигали разодранные на части тела оборотней? Несколько часов или несколько лет? Сколько столетий окровавленные и безголовые тела будут преследовать Ингрид в кошмарных снах? Как забыть маску ледяной ненависти на лице покойного вожака стаи Лунных Волков?

Он смотрел на юную волчицу мертвыми глазами. Не с укоризной, не со злобой или бешенством, не с ехидством, без вечного чувства собственного превосходства. Он просто смотрел пустым мертвым взглядом, прошибая своим равнодушием до холодного пота.

— Ты должна сделать это сама, детка, — мама опустилась на пол, не обращая внимания на кровь и грязь, — мое время выходит… а тебе… жить с этим, солнышко.

— Я не понимаю…

— Голова, — она задыхалась, словно от долгого бега, и непрестанно облизывала губы. — Проклятый Унольф провел обряд… Спрячь его голову так, чтобы ее не нашли… Нет, подожди…

На четвереньках она доползла до тела единственного живого волка, сидящего без сознания в углу. Его голова упиралась подбородком в грудь, а из уголка рта вытекала тонкая струйка. Было непонятно, почему мужчина оставался в сидячем положении, так как все указывало на то, что он находился в глубоком обмороке.

Незнакомка доползла до него, постояла возле тела, уткнувшись лицом в мужские ноги, а, набравшись сил, села на колени, откинувшись на пятки, и запустила руку в правый карман брюк.

— Подойди и возьми, — прохрипела она. — Я хочу… просто… тебе…

Речь становилась все отрывистее и непонятнее, глаза закатывались, ноги дрожали, выкручиваемые многочисленными судорогами. Ингрид протянула руку и, с усилием разжав пальцы ледяной ладони, взяла очки, абсурдно розовые линзы в тонкой металлический оправе.

Мама моргнула, а потом зеленые глаза помутнели.

— Ухожу. Прости.

Теперь в углу было два бессознательных тела и одно вполне живое, но с мертвой головой, от которой надо было избавиться. Розовые очки жгли руки, и Ингрид нацепила наивные розовые стекла на свой бледный испуганный нос, ворча едва слышно:

— Какой обряд?.. Ты не сказала мне, мама… И я тоже ничего не сказала, а хотела же… Промолчала почему-то снова.

— Потому что ты идиотка, — молча прокричала мертвая голова, глядя на юную хозяйку женского флигеля пустым равнодушным взглядом. И девушка вздрогнула всем телом, борясь с приступом внезапной тошноты. — Ни на что не годная тупица. Мало я тебя воспитывал, мало. Ни почтения к живым, ни уважения к мертвым. Все, что у тебя есть хорошего — это мягкие большие сиськи да маленькая…

— Довольно! — она тряхнула головой, отгоняя ненавистное видение. — Ты мертв. Ты мертв и больше ничего мне не сделаешь.

Она положила голову своего главного мучителя на большое медное блюдо, широким жестом освободив его от фруктов, почесала задумчиво бровь, а затем метнулась за приоткрытую дверь, где у Унольфа была лаборатория. Зачем оборотню была нужна самая современная алхимическая лаборатория, Ингрид не знала, да, если честно, и знать не хотела. Ей вполне хватило информации о том, что там, в шкафчике со стеклянной дверью, в большой прозрачной бутыли стоял реактив, который ныне покойный вожак клана Лунных Волков называл «Невидимка».

Как-то он в порыве безумного веселья пригласил Ингрид поучаствовать в опыте над мышами. Опыт заключался в том, что мышь помещалась в емкость, больше всего похожую на довольно большое ситечко для чая, после чего емкость помещалась в сосуд с раствором.

— И вуаля, — Унольф восторженно сверкал черными глазами. — Фокус-покус!

Грызун в мгновение ока превращался в сиротливый худенький скелетик.

Это было ужасно.

Но в некотором роде поучительно и даже полезно. Поучительно — потому что Ингрид получила новые знания. Полезно — она знала, куда теперь спрятать голову так, чтобы ее никто и никогда не нашел.

Она вернулась из лаборатории спустя минуту с бутылью в руках и с сумасшедшей улыбкой на белых от страха губах.

— Вуаля, — прошептала она и вылила на темечко мертвого мужа половину остро пахнущего смертью раствора.

Кожа поползла вниз, вместе с волосами и жилами, выжигая глаза, которые и после того, как исчезли, все еще продолжали смотреть на маленькую хозяйку женского флигеля.

— Я никогда тебя не отпущу, — змеиным шепотом просвистел даже не призрак, но видение. — Ты всегда будешь моя.

И словно в ответ на эти мысли огнем загорелась на плече брачная метка.

— Это мы еще посмотрим… — пробормотала Ингрид и, взяв череп двумя руками, поспешила в Зал Предков, который, несмотря на всю свою мрачность, наверное, был самым любимым ее местом в этом доме ужасов.

Из-за черных ли стен и традиционных шкур, приколоченных к этим стенам, из-за многочисленных ли прародителей Лунных Волков, с укоризной взирающих на посетителей пустующими глазницами, или из-за холода, скользящего по ногам, но эту комнату обитатели Большого дома старались обходить стороной. И Ингрид активно этим пользовалась, чтобы побыть одной. Нечасто. И только когда вожак уезжал на охоту либо был занят чем-то другим, не ею… Ее ему даже не надо было искать по запаху. Достаточно было выйти на лестничную площадку второго этажа, облокотиться о резные перила и негромко позвать:

— Ингри-ид, где ты прячешься? Иди сюда, зайчишка-трусишка, поиграем…

— Хватит уже, наигрались, — рыжая волчица фыркнула и громко чихнула, когда пыль, потревоженная резкими движениями ее тела, достигла носа.

— Хорошего понемножку, — аккуратно втиснула останки своего мучителя между черепами других мучителей, выставленных на всеобщее обозрение в Зале Предков, кивнула довольно и наградила голову мертвого вожака клана Лунных Волков увесистым щелбаном. — Тут тебя точно никто не станет искать.

Генерал Штормовский пользоваться мгновенными переходами не любил и, по возможности, старался избегать этого суперсовременного средства передвижения. Зеленым спиралям перехода он по старинке предпочитал старую добрую лошадь, карету, на худой конец, летающую циновку. Дыры в пространстве его пугали и вызывали приступы мигрени и спазмы в желудке. Лекари же настойчиво повторяли наперебой, что в его почтенном возрасте надо стараться избегать ситуаций, приводящих к этим самым мигреням и спазмам.

И вот сейчас он сидел в кресле главы начальника Речного эфората и старался удержаться от болезненной гримасы. Маленькие черти прямо в голове, за тонкой височной костью, поставили миниатюрные наковальни и теперь гремели тяжелыми молотками, мешая жить, но и не позволяя умереть.

— Все это очень интересно, — проговорил генерал, глядя на нахального подчиненного, который не отказался от предложения присесть и теперь развалился в кресле вполоборота к начальству, протянув длинные ноги к огню. — Мне остается непонятной только одна вещь. По какому праву вы нарушили прямой приказ и покинули пределы Ивского эфората? Мне казалось, что именно туда я отправил вас не далее, чем…

Молодой человек наклонился вперед, непочтительно прервав генерала тем, что с удовольствием, громко царапая плотную ткань брюк, почесал собственное колено.

— Обязанности по расследованию, возложенные на меня Его Величеством, вынудили меня совершить небольшое путешествие в Зачарованный Лес… И в Речной город тоже, — Эро бросил на генерала короткий взгляд и закончил с невинным видом:

— …я прибыл не для удовлетворения своих тайных желаний и извращенных фантазий.

— Я… — Штормовский наклонился вперед, бешено скрипнув зубами и почувствовав, как от ярости налились кровью глаза, что привело маленьких чертей в голове в состояние невиданной эйфории, и они замолотили по своим наковальням с утроенной силой.

— Вы можете спросить об этом у директора Ясневского. В Речной город я как раз по его… просьбе отправился.

— Вы должны прислушиваться к моим просьбам и к моим приказам! — взвизгнул генерал совершенно не мужским голосом и, раздосадованный собственным срывом, вскочил на ноги.

— Вы человек военный, господин Эро. И если вы позабыли устав, я готов вам напомнить, что…

Проклятый сыщик плавно поднялся из кресла и посмотрел на свое начальство свысока, презрительно искривив губы.

— Уж если мы заговорили об уставе, то я тоже могу процитировать несколько пунктов о чести и достоинстве офицера.

Побледнели оба. А затем оба посмотрели в окно, за которым изрешеченное осенью небо заливалось дождем.

— Я с каждым днем все больше и больше думаю об отставке, — признался Пауль Эро, и эта фраза у генерала вместо ожидаемого чувства восторга вызвала острый приступ паники, даже работа на наковальне на миг умолкла в изможденном мозгу. Штормовский с тоскою подумал о том, кем он будет затыкать все дыры, ужаснулся, что кошмарное дело, над которым сыщик трудится прямо сейчас, скорее всего, так и останется не раскрытым, и молча схватил разинутым ртом побольше воздуха, не зная что сказать.

— Конечно, я завершу все начатые дела, прежде чем уйти в частный сектор… Но вы должны понимать, господин генерал, мое семейное положение обязывает меня больше времени уделять молодой жене… Мало ли что…

Наглец решил довести его до ручки. Это же понятно. Штормовский со свистом выдохнул и неграциозно плюхнулся назад в неудобное кресло, спрятав малиновые щеки и дрожащие от ярости усы за папкой с отчетом.

А Пауль Эро постоял еще какое-то время, рассматривая капли, стекающие по стеклу, даже и не думая сожалеть о некрасивом намеке, который он только что сделал генералу, заставив того вспомнить о причинах, по которым он, известный столичный сыщик, был «повышен» в захолустье. Впрочем, генерал об этих причинах, конечно же, и не забывал. На генеральском месте он, Павлик Эро, себя же, Павлика Эро, удавил бы голыми руками.

Приступ неадекватной ревности к самому себе неожиданно захлестнул тяжелой горькой волной, оставив после себя неприятный осадок. Это было новое чувство и где-то, пожалуй, даже болезненное. Пауль кивнул собственным мыслям и принял окончательное решение: плевать на карьеру. Имя он себе уже сделал, а выслуживаться ради того, чтобы эльфы увидели в нем кого-то кроме полукровки, глупо по определению. Сыщик даже рот открыл, чтобы сообщить умолкшему начальству, что решение об отставке принято окончательно и бесповоротно. Да так и замер, словно рыба, выброшенная приливом на берег, потому что из-за поворота вынырнула знакомая фигурка в тяжелом плаще. А этой фигурке, между прочим, было велено сидеть дома и не высовывать на улицу свой симпатичный рыжий носик.

— Я не уверен, что на основании собранных данных можно арестовать такое важное лицо, — проворчал за спиной генерал Штормовский, в чьем голосе одновременно звучала затаившаяся обида и предложение все забыть и сделать вид, что неприятной стычки не было. — По головке нас с вами за такое не погладят.

— А? — Павлик оглянулся назад, недовольный тем, что его оторвали от созерцания собственной жены, спешащей, как он надеялся, сюда, к нему на встречу.

— Я говорю, что показания одного домового, скажем прямо, не вызывают во мне должного доверия. Не думаю, что вызовут они его и у судьи. Международный скандал нам не нужен, мы не можем арестовать одного из…

— Не будет никакого скандала, — буркнул рассеянно Эро и снова отвернулся к окну, но Соньи нигде не было видно. Куда она пропала? Успела дойти до входа в здание? Не могла. — И уверяю вас, с показаниями все в порядке.

— Не знаю, не знаю… Мало того, что мальчишка, так еще и домовой, — не отставало начальство, раздражая своим голосом и своим присутствием все больше и больше. — Вот вы знаете, что может этим домовым в голову стукнуть? Я — нет.

Пауль скрипнул зубами и посмотрел на генерала с ненавистью. Что-то объяснять и доказывать не было никакого смысла. Это даже не было предвзятым отношением, это было обычной вещью, манерой поведения, где-то даже хорошим тоном. Кто-то, чтобы заполнить дыры в разговоре, говорил о погоде, о новинках моды или политике. Другие предпочитали упомянуть, что все беды от домовых, несомненно. Ну, и на всякий случай упомянуть о заговоре. Ведь всем известно, что эти странные и закрытые существа не думают ни о чем другом, кроме как о всемирном господстве.

— Вы слышали последние новости? — гармонируя с мыслями сыщика, продолжил Штормовский. — Говорят, у них в Домострое был жуткий скандал. По словам директора, двое лучших учеников, договорившись с кем-то из преподавателей…

— Это имеет какое-то отношение к расследованию? — перебил Пауль и снова покосился в окно. — Если нет, то я бы предпочел сначала закончить обсуждение даже не ареста, господин генерал. Об аресте говорить сейчас слишком рано, но я бы хотел пригласить благородного шонага на официальную, так сказать, беседу, чтобы он развеял мои сомнения и прояснил некоторые моменты.

Одним из этих моментов был тот факт, что менее чем декаду назад Эро, выполняя обязанности Стража, общался с сыном того самого шонага. И полученная от мальчишки информация напрягала. Вне всякого сомнения, Гринольв не был причастен к смертям в Ивском лесу, но колокольчики Койольшауки, найденные на месте последнего парного убийства, вкупе с мыслями Агнара об опытах в отцовской лаборатории, вкупе с тем, что мальчишка потерял сам… Все это, мягко говоря, напрягало.

Можно ли говорить o том, что волки занимаются изобретением нового оружия? Или это все-таки что-то другое, более темное? Пауль похлопал двумя пальцами по карману, где лежала находка, охранником которой когда-то служил мертвый пес и о которой сыщик не упомянул в отчете.

— Вам все-таки не мешало бы иногда вспоминать о том, что это я ваш начальник, а не наоборот, — недовольным тоном заметил Штормовский.

— Именно поэтому я и отправил вам отчет, — Пауль пожал плечами. — И, между прочим, теряю драгоценное время, ожидая вашего положительного решения по данному вопросу.

Генеральское лицо снова покрылось малиновыми пятнами, и пока пожилое руководство успокаивало свои нервы посредством воды из графина, стоявшего на столе, сыщик снова посмотрел в окно, чтобы заметить, как прямо из стены, разрезая пелену дождя, вышла отдаленно знакомая фигура, а следом за ней, все из той же стены, где, по всей вероятности, скрывалась ниша, арка или проход на другую улицу, появилась уважаемая шона Сонья Ингеборга Род, то есть, конечно же, Эро, Сонья Ингеборга Эро, оглянулась по сторонам, с несчастным и потерянным видом запрокинула навстречу небу лицо, постояла так какое-то мгновение, ловя бледной кожей, которая, как пить дать, уже совсем ледяная, капли дождя, после чего побрела в сторону эфорского крыльца.

И главное, брела с таким видом, словно ей к ногам кирпичи привязали, хрюшка!

Павлик отбросил решительно нелогичные ревнивые мысли и нетерпеливо посмотрел на Штормовского.

— Господин генерал, если вы не можете принять решение, если этот вопрос находится вне вашей компетенции, я могу напрямую обратиться к Его Величеству. Вы знаете, мои связи позволят мне добиться аудиенции без всякой волокиты и в кратчайшие сроки.

Генерал поморщился, стараясь за недовольной гримасой скрыть острый приступ зависти: связи у выскочки и сопляка Эро, действительно, были весьма впечатляющие.

— Но мне бы не хотелось ставить вас в неловкую ситуацию, — плюнув на гордость и торопясь поскорее закончить надоевший разговор, Павлик решил немного подсластить горькую пилюлю. — Все-таки некрасиво обращаться к королю через голову начальства, вы так не считаете?

Штормовский гневно посопел, но вынужден был согласиться. Во-первых, особого выбора ему Эро не оставил, а во-вторых, Все-таки теплилась в душе надежда, что уж этот-то соперник зубы не в меру нахальному сыщику-то пообломает.

— Ваша взяла. Я отдам распоряжение секретарю. Шонаг Гринольв получит официальное приглашение в эфорат на разъяснительную беседу. В Ивский эфорат, — генерал гневно сверкнул глазом, но подчиненный только небрежно кивнул.

— В Ивский, так в Ивский… Могу я идти, господин генерал? У меня еще столько дел, — и посмотрел еще так, паразит, словно перед ним сидел не герой двух войн, увенчанный лаврами победы и награжденный Королевским орденом «За личные заслуги перед троном», а один из местных эфоров, стажер, мальчишка, мешающий своими досужими домыслами звезде сыска работать.

— Я вас не задерживаю.

Генерал Штормовский откинулся на спинку неудобного кресла и почти с завистью смотрел в спину Эро, который быстрым шагом, более всего похожим на медленный бег, покидал кабинет. Он был молод, умен и, что главнее всего, удачлив. Женщины его любили, друзья ценили, а враги уважали.

И только у своего начальства молодой сыщик вызывал головную боль. Может, оно и к лучшему? Может, и хорошо, что он решил уйти? Плевать на успех и лавры! Штормовский уже лет десять как вступил на тот путь, где более всего радуешься покою.

Генерал вздохнул, взял в правую руку перо и, склонившись над чистым листом бумаги, написал: «Его Величеству Илиодору Сияющему Третьему. Докладная». Посмотрел с секунду на строчку, которая норовила убежать вверх, покусал губы, после чего подробно, не забыв ни слова — ну, если не считать оскорбительных намеков в адрес генеральской жены — изложил содержание состоявшегося разговора, сделав в конце письма маленькую приписку: «По моему глубокому убеждению, давно ставший неуправляемым Пауль Эро ныне едва ли не опасен. По крайней мере, на той должности, которую он занимает. Осмелюсь рекомендовать Его Величеству предложить молодому сыщику покинуть эфорские ряды по собственному желанию».

— Вот так-то, — проворчал генерал, запечатывая письмо сургучом и завязывая на него шифровальную нить. — Еще посмотрим, кто кем покомандует, сопляк.

Что же касается Павлика, то он о мелочной выходке своего руководителя даже не догадывался. Он стремительно спускался в холл, чтобы успеть перехватить там свою непоседливую жену.

Жену! Губы дергались, пытаясь удержаться от улыбки, сердце колотилось, а глаза светились счастливо и недоверчиво. Неужели действительно жену?

Она повернула голову в его сторону, как только он спустился с последней ступеньки. Порозовела слегка под его горячим взглядом и одними губами произнесла:

— Привет.

Вместо ответа он качнул головой, преодолел разделяющее их расстояние и на глазах у зашедшегося в приступе любопытствующего паралича вахтера, притянул к себе свою глупую волчицу за талию и шепнул прямо в открытый то ли возмущенно, то ли удивленно рот:

— Так не пойдет.

Она растерянно моргнула, совершенно точно не понимая, что происходит.

— Урок первый, — Павлик рассмеялся, когда она испуганно дернулась, а потом нахмурилась, сердясь на свой испуг. — Мы же помним о том, что ты не умеешь любить, да?

— Помним, — кивнула торопливо, мило и немного смущенно улыбнувшись.

— Итак. Учимся любить, — собственное сердце предательски подскочило к горлу и увеличилось там в размерах. И от этого дыхание немедленно сбилось, а голос охрип. От этого или от того, что Сонья вдруг обняла его холодными руками за шею, прижавшись плотно невозможно мягкой грудью, и проворковала:

— Учимся. Обещаю быть очень хорошей ученицей.

Кто кого здесь учит вообще? Пауль бросил косой взгляд на вахтера, чей паралич медленно но верно трансформировался в предынфарктное состояние, и преодолевая искушение, хрипло проговорил:

— Любимого мужа приветствуют не так.

— А как? — если бы Павлик не знал, что она не умеет кокетничать, он бы выдал ей главный приз. За томный выдох, за трепет полуопущенных ресниц, за румянец нежный, как весеннее утро... Но в первую очередь, за губы, приоткрытые в ожидании поцелуя.

— Так.

Так? Возьми себя в руки, болван! Женщины любят ушами! Ты только что в самом деле ответил просто «так»? К чертям все! Нет сил бороться с соблазном влажных губ!

Когда дыхания стало не хватать, он оторвался от сладкого рта, а порожденное им же чудовище облизалось медленно и прошептало:

— Кажется, я поняла... Вот так?

Одна рука скользнула на затылок и запуталась в волосах, царапая острыми ноготками, а вторая легла на грудь, растопыренной ладонью впитывая каждый бешеный удар. Крутые бедра под пальцами Пауля напряглись, когда женщина привстала на цыпочки.

— Нет, точно поняла... Я знаю, как... Наверное, лучше всего...

— Боги!

Не выдержал первым этой тонкой игры и просто смел ее рот поцелуем, игнорируя глухой стук на заднем плане. Кажется, местный сторож все-таки потерял свою челюсть. Ну, ничего. Пауль Эро найдет ему ее бесплатно. Сегодня он в таком хорошем настроении, что с радостью пойдет на небольшую благотворительность.

— Сонюш...

— М-м-м-м?..

— Поросенок ты, Сонька! Когда ты так себя ведешь, злиться совершенно невозможно.

— Злиться? — она вдруг побледнела, и Павлик в очередной раз мысленно послал проклятия в адрес той сволочи, которая сделала из этой прекрасной женщины испуганного мышонка. — Почему ты должен на меня злиться?

— Не должен, — легко согласился Эро. — Но злюсь, наверное. Я же просил тебя не выходить из дома сегодня.

Она раздраженно поджала губы и с видом королевы ледяных эльфов поинтересовалась:

— Ты хочешь сказать, что теперь, — нервным движением почесала плечо с недоцелованной до конца татуировкой, — теперь, когда у меня есть... это... я обязана выполнять твои приказы беспрекословно?

— Сонюш!..

Павлик застонал в голос, после чего схватил свою глупую и сопротивляющуюся собственному счастью жену за руку и утащил ее в коридор, подальше от любопытных глаз.

Кстати, о глазах. Глаза Соньи Ингеборги метали ярко-зеленые молнии, а рыжие волосы гневно приподнялись, словно увеличившись в объеме. Хотелось схватить ее крепко и целовать до мягкости и потери дыхания. Сначала своего, потом ее, потом опять своего.

Но вместо этого Пауль прижал к стене напряженное тело, превентивно коленом упредил попытки к бегству, ладонями обнял побледневшие от гнева щеки и прошептал:

— Просьбы. Соня, не приказы. Я...

Сердце пропустило сразу пять ударов, дыхание остановилось, а кровь загустела, потому что зеленые глаза почернели и наполнились слезами.

— Соня?

Одновременно хотелось зарычать, завыть, перегрызть себе же горло и кого-нибудь стукнуть, потому что она, совершенно очевидно, собралась заплакать.

— Я плохая, — надтреснутым голосом, наконец, проговорило это невозможное создание, роняя на бледные щеки прозрачные слезы. — Зачем ты на мне женился? Я не смогу. Ты... а я... У меня...

— У тебя все замечательно получается, правда, — Пауль сцеловывал мокрые дорожки с лица и проклинал себя за неуместное в данной ситуации возбуждение, но от ее несчастного и беспомощного вида целиком сносило крышу. И оставалось радоваться только одному: хорошо, что в эфорате Речного города нет «приватных кабинетов»... А почему, собственно, нет?

— Родная моя, ну не плачь...

Всхлипнула как-то совершенно трогательно и по-детски, спрятала от него мокрую зелень глаз, и Павлик немедленно поцеловал опущенные веки.

— Сонюш.

— Мне надо тебе что-то сказать, — Сонья нахмурилась и откинулась назад, внимательно всматриваясь во взволнованное мужское лицо.

— Скажи, — он кивнул, всем своим видом изъявляя готовность слушать, и даже улыбнулся легко, подбодряя и утешая одновременно. Улыбаться расхотелось почти сразу, как только она начала говорить. Жестом остановил неуверенный поток слов, сплел защитный щит и, шагнув под его прозрачный купол, притянул к себе Сонью за плечи. Она дернулась, глупая, пытаясь вырваться, но кто ее отпустит? Попалась. Теперь не убежит.

Хрипловатый голос дрожал и время от времени срывался на шепот. И было понятно, что она совсем не хочет рассказывать и вспоминать. Это было понятно даже без предисловия, в котором она искренне заявила:

— Я все свои проблемы привыкла решать сама. И эту решу тоже сама, наверное. Просто ты должен знать. Да. Теперь, когда... — фраза «мы женаты» пока давалась ей с трудом, но ничего страшного, над этим мы еще поработаем. — В общем, хотя я и считаю, что тайна, известная двоим, тайной быть перестает... Но тебе я верю немного больше, чем всем остальным.

Павлик улыбнулся. Верит. Скольких нервов и седых волос ему стоило это доверие, хрупкое, как тонкая корочка льда, покрывающая фонтан в мамином саду в первое зимнее утро.

Она отворачивалась, прятала лицо и хмурилась с независимым видом. И еще боялась. Так глупо и очевидно боялась чего-то. И этот непонятный страх проступал в дрожи голоса, и в нервной пляске пальцев, и в блеске глаз... И Пауль, не выдержав напряжения, не своего, ее, прервал жуткий рассказ коротким поцелуем и произнес, прямо глядя в зеленые глаза:

— Все будет хорошо, милая. Я счастлив, что ты решилась рассказать мне. Я понимаю, что тебе сложно привыкнуть, но начнем с малого, ладно? Просто помни о том, что у нас теперь общая жизнь, поэтому и проблемы тоже общие. Договорились?

Сонья хмыкнула как-то уж слишком скептически, заставив тем самым Павлика улыбнуться.

— Пойдем пообедаем, там и решим, как лучше поступить, — предложил он и немедленно наткнулся на возмущенный взгляд.

— Пообедаем? Поль! Он сказал, что если я не приду через час, то...

— Вот в «Свинье» и пообедаем. Пойдем, ты вообще ела сегодня? Уверен, что нет... Кстати, ты зачем вообще сюда шла? — изогнул бровь и с затаенной надеждой в голосе спросил:

— Соскучилась?

— Черт! — Сонья со всего размаху хлопнула себя по лбу и даже поморщилась, потому что удар получился, очевидно, довольно сильным. — Вот же я балда! Я же шла сказать, что в Призрачном замке случилось что-то. Я за Зойкой ходила, а там граф Бего, кровь и... он, видимо, умер. Или умрет. И кажется, не он один... Там такой запах был, я чуть с ума не сошла!

Пауль Эро прикрыл глаза. Проклятье! Этого только не хватало!

— Обед отменяется, — сообщил он очевидное и резким движением разрушил защитный щит. — Иди к Дунае и собирайся. Вечером я отправлю вас к бабушке.

— К-куда?

— К бабушке Гранате, Сонь, — сыщик приобнял жену, увлекая ее вдоль коридора в сторону выхода из эфората. — Поживешь там, раз в замок тебе пока нельзя. Там безопасно... Ну, и...

— А как же Ларс? — она сжала перед грудью руки в нервный замок, отказываясь увлекаться и настаивая на том, чтобы продолжить разговор, который Павлик для себя уже закончил.

— Я тебя умоляю! Бери с собой всех. Ната только в восторг придет...

— Нет, ты не понял, Поль! — Сонья уперлась, наотрез отказываясь сделать еще хоть шаг. — Гринольв сказал, что если я не приду...

— Конечно же ты не придешь! — он решительно рубанул ладонью воздух. — Это не обсуждается.

— Но...

— Ты идешь к Дунае, — Эро разжал замок из побледневших пальцев и мягко поцеловал каждую ладонь. — Собираешь сумки, прощаешься... Не знаю, можешь Зойку свою подрессировать. А потом вы все отправляетесь в безопасное место.

— Павлик...

Нет, она положительно не собиралась соглашаться, а времени на споры не было. И если в Призрачном замке действительно что-то случилось, то сыщик просто обязан быть там.

— Сонюш, мы решим эту проблему потом. Сейчас это не самое важное. Просто не спорь со мной сейчас, милая. Иди к Дунае. Я знаю, как лучше, верь мне.

В коридоре появился один из стажеров и Эро, подозвав его жестом, велел:

— Проводите мою жену, будьте любезны. Она плохо ориентируется в городе.

Затем снова поцеловал теплые ладони и прошептал, заглядывая в мрачно-зеленые глаза:

— Я постараюсь освободиться как можно скорее. Хорошо?

— Хорошо, — она кивнула, не ответила на улыбку, только посмотрела как-то задумчиво и странно, пугая Павлика своим решительным видом.

— Ни на шаг от нее не отходите, ясно? — сыщик глянул на подчиненного строго, ни на секунду не смутившись тем фактом, что сопровождение жены начальника не входит в обязанности стажера, а когда парочка вышла за дверь эфората, поспешил наверх, в тот самый кабинет, который немногим ранее так стремился покинуть.

Но если бы он задержался хоть на мгновение, то, конечно же, смог бы стать свидетелем короткого диалога, который состоялся на залитом дождем крыльце.

— Э... Так куда вас проводить, госпожа?

— Шона, — исправила Сонья отстраненно. — Обращайтесь ко мне шона Сонья, пожалуйста.

— Шона, — парень кивнул и предложил даме локоть. — Куда вас проводить?

— О! В таверну «Пьяная свинья». Знаете, где это?

— Конечно! — стажер блаженно зажмурился. — Там такое пиво подают, закачаешься..

Я не боялась ни капли. По крайней мере, точно не предстоящего разговора, потому что решение мною было принято и дело оставалось за малым: продумать все детально, вплоть до мелочей, и воплотить план в жизнь. Стажер, которого Павлик приставил ко мне нянькой, немного отвлекал своей болтовней, рассказывая об особенностях архитектуры и исторических памятниках вдоль всего пути нашего следования.

— А вон тот маленький домик, — радостно воскликнул он, в очередной раз выталкивая меня из-под зонта, — вон тот вон, шона, с розовыми ставнями, видите?

— Угу, — самое обидное, что парень требовал постоянного внимания, и я просто вынуждена была время от времени подавать реплики.

— Спросите у меня, что в нем особенного?

Я посмотрела на своего провожатого с ненавистью, потому что этот вопрос он задал уже, наверное, в пятый раз, и хмуро спросила:

— Ну?

— В этом доме родился и до двенадцати лет жил Нил Стропински!

— Офигеть, — неискренне восхитилась я и яростно взмолилась Матери-хозяйке, Лунной богине и всем водным богам сразу, чтобы они не позволили мальчишке задать следующий вопрос.

— Вы, конечно, знаете, кто такой Нил Стропински?

Мои молитвы не были услышаны.

— Далеко еще, а?

— Почти пришли... Так как же? Про Стропинского рассказывать?

К таверне «Пьяная свинья» я подошла основательно подкованной в истории Речного города, вооружившись лекцией по архитектуре Доразделенного периода и с жуткой головной болью.

Но зато мне не было страшно, а внутреннюю дрожь я списывала, скорее, на нетерпеливость. Хотелось как можно скорее развязаться с проклятым вожаком клана Лунных Волков. Раз и навсегда. Отсечь топором и забыть.

Хотя топор в деле Гринольва не поможет. Во-первых, физически волк, скорее всего, сильнее меня. А во-вторых, крови много. Про топор надo было думать, когда мы в тупичке у эфората общались.

— Шона Сонья, у вас такое лицо сейчас стало... Я даже испугался, — пролепетал мой охранник, в очередной раз вырывая меня из размышлений.

— М-м-м? Это у меня просто зуб болит, — ответила я и языком пощупала увеличившиеся клыки.

— А-а, — стажер, по-моему, ни на секунду мне не поверил, но хотя бы замолчал и ускорил шаг. А уже за следующим поворотом я увидела довольно оригинальную вывеску.

— То ли дед, то ли прадед хозяина таверны «Пьяная свинья» был беспризорником, — навязчивый экскурсовод немедленно активизировался, стоило ему заметить мой удивленный взгляд. — И читать научился только к старости. Говорят. Поэтому и вывеска, собственно, без слов. Между прочим, опять-таки, говорят, он ее сам делал.

Не знаю, насколько хорошим дедушка был трактирщиком, но художник в нем жил весьма недурной.

Над входом в заведение висела огромная розовая свинья. Рожа у этой свиньи была, ну, просто совершенно пьянющая. Пятак расплывался в непотребной улыбке, бок вымазан грязью, ноги смотрели в разные стороны, а к хвостику чья-то заботливая рука привязала красную ленточку, украшенную гроздью маленьких медных колокольчиков.

Я бросила на стажера вопросительный взгляд и мне немедленно объяснили:

— По легенде, должно повезти тому, кто услышит звон «Медной дюжины».

Я кивнула. Все понятно. А Юлка утверждала, что выражение «допиться до звона в ушах» — это Динь-Доновское изобретение. Врал синекожий, впрочем, как обычно.

С трудом избавившись от няньки, я вошла в таверну и блаженно зажмурилась от восхитительного запаха. Пахло свежими овощами, мясом, теплым хлебом, карамельным солодом и, пожалуй, совсем чуть-чуть яблочным сидром. Восторженно улыбаясь, я посмотрела вверх и увидела, что потолочные балки были увиты листьями винограда и хмеля, а на их пружинных усиках висели совсем не симпатичные висюльки, как две капли воды похожие на те, что украшали грот в Зачарованном лесу.

Возникший было аппетит стремительно растаял в ароматном воздухе, и я уже ни о чем думать не могла, кроме как о том, что над моей головой ползают полчища гусениц. Гринольв опаздывал. И я, если честно, даже обрадовалась этому, потому что в обеденном зале народ клубился и гудел, а мне хотелось, чтобы свидетелей было не так много.

Спустилась в зал и, кивнув разносчице, устроилась за маленьким столиком на двоих. За очень удобным, очень маленьким столиком в очень темном и мрачном углу.

— Госпожа, у камина есть хорошее место, не хотите пересесть? Там теплее и уютнее... — подоспевшая с картой напитков хозяйка казалась приветливой и любезной, поэтому мне было немного неловко за свой ответ:

— Спасибо, мне здесь все очень нравится.

По-моему, она обиделась. Ну, или на худой конец, посчитала меня чудачкой, но я все равно осталась в своем уголочке. Это было стратегически верно выбранное место. Наверное.

Я сделала заказ, и хозяйка, улыбнувшись, уточнила:

— А пока мясо готовится, принести вам наш знаменитый эль?

— Спасибо, не стоит, — качнула я головой, а потом произошли сразу две вещи. Нет, даже три.

Во-первых, в этот раз женщина точно обиделась, мало того, она была просто шокирована моим отказом. Видимо, непьющие посетители ей еще не встречались. С удивленным вскриком она выронила меню, а человек, сидевший спиной ко мне за столиком напротив, оглянулся на звук. Я открыла рот, чтобы поздороваться, а мужчина скользнул по мне злым — я бы даже сказала, злобным! — взглядом и отвернулся.

Я была в шоке. Даже в еще большем, чем хозяйка таверны, которая к тому времени уже успела подобрать меню и челюсть и теперь спешила на кухню, рассказать об удивительной посетительнице.

Что же касается удивительной посетительницы, то она, то есть я, кажется, разучилась дышать и молча пялилась в спину Вельзевула Аззариэлевича Ясневского. Это что вообще сейчас было? Он что же, меня не узнал? Или узнал, но почему-то злится? Или это не он?

И без того измученный мозг просто вскипел, не успевая обрабатывать поступающую информацию. И тут произошла вещь третья. Входная дверь скрипнула. Я подняла взгляд, ожидая Гринольва, а вместо него увидела молодую блондинку. Очень красивую и весьма взволнованную.

— Вель! — она заулыбалась человеку, сидящему передо мной, и тот махнул ей в ответ. Не поднимаясь с места.

Что бы по этому поводу сказал великий параноик, полевой командир и самый большой зануда в обоих из миров, капитан Зерван да Ханкар? Он бы почесал рыжевато-косматую бровь и, подняв указательный перст, произнес бы нечто следующего содержания:

— Допустим, мы видим утку. Например, она фиолетового цвета и не крякает, а пищит. Какие мы сделаем выводы? Отвратительно, курсантка Род. Это не больная утка. Она вполне здорова, просто это...

— Это не утка, — произнесла я вслух, следя за тем, как блондинка спускается по ступенькам и не замечая того, что ко мне подошла разносчица.

— Не утка, — согласилась девочка, ставя передо мной тарелку. — Вы просили кролика.

— Конечно-конечно, — поспешила согласиться я и одновременно сделала пометку в мозгу: никогда больше не ходить в «Пьяную свинью», как-то у меня не сложилось тут с обслугой.

Блондинка же тем временем подошла к столику, а директор Школы Добра не поднялся, чтобы поприветствовать даму или отодвинуть ей стул. И я не выдержала. Я громко покашляла, привлекая внимание женщины, а затем объявила:

— Я бы на вашем месте к нему за столик не садилась, — спина в черном пиджаке напряглась и, кажется, немного увеличилась в размерах. — Не знаю, что здесь происходит, но этот человек совершенно точно не пан Ясневский.

— Полагаете? — дама поправила волосы и посмотрела на меня скептически, однако при этом замерла на месте и на отодвинутый уже стул, действительно, садиться не стала.

— Ага, — я воткнула вилку в одну из картофелин на тарелке и пояснила:

— Дело в том, что с господином директором мы знакомы уже довольно давно. И главной особенностью этого человека является безукоризненная вежливость. Клянусь, я его забывшим о правилах приличия видела вообще только один раз. Давно. И повод был... э-э-э... В общем, серьезный был повод.

Тот, кто выдавал себя за пана Ясневского, резко поднялся, опрокинув стул, и посмотрел на меня с яростью. Вот точно так же, как тогда, когда мы с Юлкой Мойдодыра вызывали. Интересно, если я ошиблась, он меня сразу убьет или подождет, пока я окончательно опозорюсь?

— Ты, — мужчина, чернея лицом, ткнул в меня пальцем. — Ты что себе позволяешь, мерзавка?

Нет, точно не директор Ясневский. Тем более, что и не пахнет от него директором. От него вообще ничем не пахнет. Я тоже вскочила на ноги, чтобы быть в более выгодной позиции, если этот... это... если вдруг придется драться, короче. Хотя чисто психологически было довольно сложно представить себе, что я дерусь с Вельзевулом Аззариэлевичем. Бред какой-то. Однако мужчина двинулся на меня с намерениями далеко не мирными.

— Вель, — пролепетала блондинка, глядя на незащищенные тылы мужчины, и осторожно шагнула назад, — Вель... у тебя сзади на шее шерсть. Растет.

Вороватым движением ложный Вельзевул Аззариэлевич поправил воротник, а я успела заметить, что у него не только шерсть на шее, но и вместо ногтей когти. Да что происходит-то вообще?!

— К чертям все, — прорычал совершенно точно не пан Ясневский. — Значит, будет по-моему!

И пружинисто прыгнул через стол, протянув ко мне длинные руки и оскалившись волчьей улыбкой.

Кажется, я даже не испугалась. Я была просто в шоке. Потому что умом-то я понимала, что этот человек не Вельзевул Аззариэлевич, но глаза видели другое. Глаза смотрели, как лицо самого старшего Ясневского побледнело, перекосившись от ярости. Глаза смотрели, а тело не могло сдвинуться с места, застыв в пространстве, как немое изваяние, которое по прихоти Богов умеет думать и дышать.

Дышать. Выдохнула и шагнула назад, продираясь сквозь воздух, будто сквозь вязкую вишневую смолу, споткнулась о стул и пугающе медленно стала заваливаться назад, прекрасно понимая, что это для меня все происходит медленно, а на самом деле — омерзительно быстро и никто-никто не сможет мне помочь.

Наверное, кто-то где-то в этот момент обязательно кричал. Говорят, что, если во время убийства есть несколько свидетелей, то один из них непременно срывается на крик. Но я ничего не слышала, я только успела подумать о том, почему же я, овца такая, не нацепила на свой любопытный нос очки, которые помогли бы мне сейчас увидеть нити воды и выжить. И еще почему-то стало очень стыдно перед Павликом.

А потом фальшивый Вельзевул Аззариэлевич рванул со своей шеи кулон, мелькнувший в воздухе оранжевой молнией, засунул украшение в карман разодранного на плечах пиджака и только после этого схватил меня за горло. Мне стало дурно. В первую очередь от того, что он утробно зарычал незнакомым голосом:

— Моя будешь. Только моя! — и облизнулся, глядя на мою ключицу. — Королева!

Желтые клыки появились под дрожащей губой, и я завизжала, не выдержав. Я заорала, словно безумная, когда поняла, что это существо собирается просто перегрызть мне горло. Зарычала, извиваясь и дергаясь, пнула его изо всех сил, но что толку? Я только слабая волчица, хоть и Страж. Самый бесполезный, самый бездарный, самый слабый, совершенно случайно Страж. Зажмурилась, чтобы не видеть этого ужаса, и сжалась, ожидая приступа боли. Но его не последовало. Вместо этого мое тело вдруг наполнилось странным теплом, почти обжигающим, но все-таки приятным. А затем вскрикнул волк, оторвав от меня свои руки, словно обжегшись.

— Что за нахрен? — рыкнул он, переведя взгляд на свои ладони и взлетая над полом.

«Что за нахрен?» — подумала я, уверенная в том, что волки не умеют летать.

— Ну, уж нет! — произнес кто-то голосом Гринольва. — Стань в очередь. У меня на нее больше прав.

Понимание того, что произошло, только на секунду опередило удивление. Вожак клана Лунных Волков только что спас мне жизнь. Интересно, что же это за обряд такой провел Унольв, если желание убить меня в Гринольве уступило желанию найти череп покойного братца. Нет, прямо в то мгновение я об этом не думала, на эту тему я стала размышлять значительно позже, а тогда, кашляя и пытаясь дрожащими руками соединить края разорванного напавшим на меня волком ворота платья, не отрывая глаз, следила за происходящим.

Гринольв, отброшенный тяжелой лапой наполовину обернувшегося оборотня, перелетел сразу через два столика, врезался головой в заднюю стену камина, но даже не взвыл от боли, просто не обратив внимания на огонь, весело облизывающий березовые полешки. Вожак моей бывшей стаи развернулся, повел из стороны в сторону мощной шеей и, громко клацнув зубами, начал оборот. И как бы я ни относилась к нему, не признать того, что он, видимо, один из самых сильных живущих ныне оборотней, я не могла. То, как плавно он переливался из одной сущности в другую, как безболезненно миновал промежуточную стадию, завораживало. Я не успела сделать и пары вдохов, а на полу довольно сильно раскуроченного зала «Пьяной свиньи» уже стояло два огромных волка. Они медленно кружили друг напротив друга, вгоняя своим грозным рычанием и без того перепуганных посетителей в состояние первобытного ужаса.

Незнакомая блондинка наклонилась, цепко ухватила меня за локоть и с силой, которой я не ожидала обнаружить в столь хрупком на вид теле, вздернула вверх.

— И? — грозно глянула на меня. — Что все это значит?

— Понятия не имею, — прохрипела я сорванным голосом.

И в этот миг Гринольв рыкнул чуть громче и бросился на своего соперника. Волчьи бои никогда не отличались особенной красотой. Не было в них и благородства. Волки слишком сильны для того, чтобы драться впустую, уж если они обнажили свои клыки для боя, то кровь прольется обязательно.

— А мне почему-то кажется, что ты в курсе происходящего… — проворчала блондинка, отвлекая меня от битвы.

Женщина требовала ответов, которых у меня не было, а я старалась справиться с внутренним противоречием. Потому что зверь внутри меня совершенно определенно болел за Гринольва, желал ему победы и даже переживал. Потому что вожак клана Лунных Волков, может быть, и был самым сильным волком в стае, но этот незнакомец не уступал ему в размерах, а седая шерсть на загривке говорила о том, что ума и хитрости у него было даже больше.

— Тот, что с зеленой полоской, явно дал понять, что вы с ним знакомы, — не отставала блондинка, а Гринольв тем временем проигрывал. Его правый бок основательно кровоточил, задняя лапа плохо двигалась, а голова опускалась все ниже и ниже, чтобы не позволить зубам пришельца вцепиться в горло. Вожак больше не пытался убить, он защищался. И это было очень-очень плохо, потому что я знала, чего мне ждать от Гринольва, а что из себя представляет новый зверь, мне известно не было. И непонятно, которое из двух зол хуже.

Пришелец прижал передними лапами вожака клана Лунных Волков к полу и, прежде чем воткнуть клыки в горло поверженного врага, поднял голову и посмотрел на меня, удовлетворенно, победно, высокомерно. Я же сухо сглотнула, не в силах отвести от него взгляда, и поняла: он не собирался меня убивать. Абсолютно точно, моя вторая сущность была согласна со мною полностью, а инстинкты подгоняли действовать.

Говорят, из двух зол выбирают меньшее. Мне никогда не нравилась эта пословица. Бред какой! Почему я вообще должна выбирать из зол? Что бы я ни выбрала, мне все равно будет плохо. Из двух зол выбирать не стоит, но я все-таки выбрала. Я рванула вперед, игнорируя испуганный вскрик блондинки, и, пользуясь тем, что фактический победитель удивленно смотрит на меня, прижалась к шее Гринольва всем телом.

Противно, гадко, отвратительно близко, вдыхая дрожащими ноздрями запах крови и зверя. Перепуганные посетители громко вскрикнули, кто-то прошептал:

— Сумасшедшая, он же убьет ее…

Не убьет. Как бы там ни было, но только бешеные волки способны убить самку. А этот точно почувствовал во мне волчицу, а не суку. Это было видно по его глазам, по движениям победителя, по тому, как он откинул голову назад перед тем как убить Гринольва. Он хотел убедиться, что я вижу, что я понимаю, кто здесь самый сильный, хотел удостовериться, что зверь внутри меня признает в нем вожака.

Незнакомец ошибся. Своего вожака я уже нашла, и никакой другой мне больше не нужен. Мой вожак победил в самой главной битве в борьбе за мое сердце, поэтому холодные взгляды и грозное рычание на меня больше не действуют.

«Ты ошибся, незнакомец», — повторила я мысленно и посмотрела в хищные глаза с вызовом. Да, определенно. Он не станет меня убивать, а Гринольва не сможет. Инстинкты не позволят. Я видела, какая борьба шла под седой шкурой волка, фактически слышала злые мысли в тяжелой голове, чувствовала его сожаление и досаду, но только крепче прижалась к ненавистному Гринольву и оскалилась в злорадной улыбке. Врешь, я не стану твоей королевой. Не для того ты рвал ворот моего платья, чтобы убить. А для того, чтобы поставить на мне свою метку.

— Поздно, — прохрипела я сорванным голосом, когда взгляд незнакомца скользнул на мое обнажившееся из-за резких движений предплечье. — Поздно.

Брачная татуировка подмигнула волку золотым драконьим глазом, и хищник отступил. Шагнул назад, тряхнув лобастой головой, постоял еще с минуту в оглушительной тишине, нарушаемой только свистящим дыханием лежащего без сознания вожака клана Лунных Волков, а затем развернулся и в один прыжок добрался до выхода, лапой распахнул двери, которые от удара разлетелись в разные стороны, отбивая штукатурку со стен, и выскочил вон.

— Кто-нибудь, пошлите за эфором! — пропищал кто-то из-за барной стойки, и я поняла, что надо сматываться. Тем более что и Гринольв приоткрыл мутный глаз, горящий немым удивлением. О, да! Могу тебя понять. Я и сама в диком шоке, сама не понимаю, зачем я это сделала.

Волк поднялся, с трудом, но поднялся, и, пошатываясь, двинулся к выходу.

— Задержите его! — крикнула осмелевшая хозяйка таверны, но умолкла, стоило Гринольву повернуть голову в ее сторону.

Больше никто не произнес и слова. Ну, по крайней мере, до тех пор, пока второй волк не убрался из «Пьяной свиньи», а потом толпа посетителей во главе с хозяином и хозяйкой заключили нас с блондинкой в плотное кольцо, и казавшаяся мне ранее приветливой трактирщица произнесла:

— Ну, этих-то мы не упустим. Эти-то мне ответят за тот разгром, что их дружки тут учинили.

— Дружки?! — возмутились мы с блондинкой одновременно, но слушать нас никто не стал. А спустя несколько минут в разгромленный зал «Пьяной свиньи» вошел достопочтимый сиг долбанный эфор Истров, и я мысленно взвыла, когда он ехидно улыбнулся, узнав меня.

— Шона Род, — протянул он, почти зажмурившись от удовольствия. — Что я вижу? Снова вы. И снова нарушение порядка…

— В прошлый раз не было никакого нарушения, — ворчливо заявила я. — И в этот раз все тоже не так, как кажется.

— Конечно-конечно, — торопливый кивок и задумчивый взгляд на мою «соучастницу». Словно мы и в самом деле в чем-то участвовали. — Не имел чести быть представленным прекрасной даме…

— Ангелина Фасолаки, — назвалась блондинка и поспешила добавить:

— Мы и в самом деле не при чем, тут вот какое дело…

— Что значит не при чем? — трактирщица, окончательно утратив всю свою любезность и приветливость, шагнула к эфору, воинственно сжав при этом кулаки. — Как это не при чем? Их дружки мне целый зал разворотили, только ремонт столов в десяток золотых станет, а они говорят — не при чем…

— Не волнуйтесь, уважаемая, мы во всем разберемся, — заверил Истров и элегантно сверкнул магическими наручниками. Блондинка возмущенно зашипела, я же, зная, что c эфором спорить бесполезно, просто протянула руки, не удержавшись от язвительного замечания:

— Скажите, господин эфор, а ваше начальство в курсе о вашей тяге к самоубийству?

— Что? — не переставая улыбаться, он защелкнул на мне путы и повернулся к Ангелине Фасолаки. Женщина метала в него прицельные ярко-синие молнии и, спрятав руки за спину, упорно отказывалась сотрудничать. Напрасно. Учитывая, с каким выражением лица она подходила к ложному пану Ясневскому, настоящий ей явно не братом родным приходится. (Обалдеть! У Вельзевула Аззариэлевича, оказывается, тоже есть личная жизнь). Я несдержанно хохотнула, вызвав изумленный взгляд Истрова.

— Вам смешно?

— Скорее весело, — честно призналась я.

— Вот и повеселимся, — он мстительно прищурился и уточнил:

— В допросной.

В допросной я чувствовала себя уже привычно и даже, в какой-то степени, комфортно, а Истров, пользуясь тем, что Павлик отбыл в Призрачный замок, куражился. Он расселся за начальственным столом, разложил перед собой ручки и пустые бланки протоколов и, почесав правой рукой левую ладонь, заявил:

— Ну-с, приступим… Фамилия, имя и дата рождения.

Я закатила глаза, а блондинка презрительно фыркнула и проворчала едва слышно:

— Как жалко-то…

— Жалко? — Истров, как маленький принял подачу и отдал пас в нужном направлении:

— Чего вам жалко-то?

— Вас мне жалко, мой хороший. Вас, — Ангелина искренне покачала головой и даже языком сочувственно щелкнула:

— Такой молодой, а уже склероз…

— Пошути мне здесь еще…

Тритон склонился над бумагами и быстро заполнил шапку протокола, после чего объявил:

— А теперь попрошу вас подробно, ничего не скрывая, с самого начала рассказать мне о том, что произошло сегодня в таверне «Пьяная свинья». И начните, будьте любезны, с имен ваших сообщников.

По пути к транспортником Пауль Эро думал только о двух вещах. Первая: все достало. Вторая: а почему бы не подать в отставку еще до завершения этого мутного дела? В конце концов он вдруг понял, что личная жизнь намного важнее карьеры. И по большому счету сейчас он должен был бы решать проблемы своей жены, а не копаться в кровавых останках, расследуя очередное грязное преступление.

Генерал Штормовский изволили негодовать. И негодовали минут пятнадцать, требуя, чтобы нерадивый подчиненный раскрыл источник своей информации, после чего все-таки смиловался и отпустил Эро, пожелав ему вслух удачи, а про себя, судя по кровожадному блеску в глазах, чего-то малоприятного.

Транспортники сработали оперативно и открыли пространство в рекордно быстрые сроки. Хоть здесь не было проволочки!

Еще и поэтому надо уходить в частный бизнес. Позвать Ботинки, как они мечтали в студенческие годы, арендовать маленькую конторку и заниматься только теми делами, которыми хочется. И еще не отчитываться ни перед кем.

Первое, на что обратил внимание сыщик по прибытии в Призрачный замок — это отсутствие представителей Ивского эфората. Что за черт? Почему никого нет?

Вторым, что напрягло не менее, если не более, чем первое, было абсолютное спокойствие слуг. Поварята сновали по внутреннему двору с большими корзинами, садовник обкладывал на зиму розовые кусты, на конюшне кто-то пел, а сам граф Бего с задумчивым и весьма здоровым видом стоял на крыльце черного хода и, улыбаясь, рассматривал облака.

— Господин Эро! — граф шагнул навстречу с выражением легкого изумления на лице. — Не ожидал вас по экстренному каналу.

— Приятного обеда, граф! Откровенно говоря, я и сам не планировал, — честно соврал сыщик, оперативно придумывая причину своего внезапного визита. — Но вы же понимаете, долг.

— Да-да, долг, конечно же... — хозяин Призрачного замка окинул Пауля подозрительным взглядом. — Но, воля ваша, что вас могло заинтересовать в нашем захолустье?

Эро подумал, что, пожалуй, не стоит знакомить графа со слухами о его кончине, и вместе с тем решил, что Сонье он доверяет больше. Она говорила о крови. А значит, кровь здесь есть. Почему граф это скрывает? Вопрос. Но на этот вопрос мы найдем ответ сами.

— До меня дошли слухи… — Эро начал произносить фразу, которая еще до конца не сформировалась в его голове, но процесс формирования был прерван на середине, когда за спиной графа взвизгнула, открываясь, дверь, и на желтом деревянном крыльце появился еще один граф. Этот выглядел как раз так, как и должен был выглядеть хозяин Призрачного замка, если верить рассказу Соньи. Он был чрезмерно бледен, белую рубашку спереди покрывали бурые пятна, о происхождении которых сыщик предпочитал не думать, графа шатало, поэтому он ухватился рукой за дверной косяк и огляделся по сторонам с затравленным видом. Взгляд его уперся в спину собственного двойника и раненый даже не застонал, он заскулил, повизгивая, словно напуганный щенок.

Ухоженный, здоровый и приветливый граф Бего поджал губы и оглянулся.

— Проклятье! — холеное лицо исказила гримаса брезгливости и одновременно досады. — Вы там что, совсем страх потеряли? Я что велел?

На крик из замка выскочили несколько человек и, заметив раненого, бросились к нему со всех ног. Один из мужчин грубо схватил истекающего кровью за шиворот и рванул его на себя, сбивая несчастного с ног. Второй, торопясь угодить своему хозяину, размахнулся и с омерзительным хрустящим звуком пнул графа ногой под ребра. Третий остановился в двух шагах от замершего соляным столпом сыщика.

Пауль наблюдал за всем со странным чувством нереальности происходящего, одновременно пытаясь взять себя в руки и проанализировать ситуацию. Обрывки знаний, лишняя информация, встречи, люди мельтешили в кипящем мозгу, складываясь из разноцветной мозаики в четкое и пугающее полотно.

— Ну, что ж, — раненого утащили с крыльца, и хозяин Призрачного замка повернулся к молодому начальнику Ивского эфората с легкой улыбкой на губах. — Раз уж вы здесь, я просто обязан поступить так, как на моем месте поступил бы любой радушный хозяин.

Эро попытался шагнуть назад, метнуться к транспортникам, в конце концов, можно было бы самому разорвать пространство или спрятаться в Убежище, но с ужасом осознал, что не может пошевелить даже пальцем, скованный непонятной магией по рукам и ногам.

— Взять его! — велел граф Бего и неуклюже дернул плечом, словно ему жал костюм. — Проводите нашего гостя в подвалы. И уж будьте любезны! — рявкнул так, что ворковавшие на крае крыши голубки испуганно взвились в серое осеннее небо. — Проследите за тем, чтобы на этот раз никто не сбежал.

Подвалы Призрачного замка совершенно ничем не отличались от других подвалов, в которых Эро довелось побывать за свою не самую везучую жизнь. Раз пятнадцать его пытались убить, три раза пленили, один раз даже прокляли неснимаемым проклятием, но убийца в последний момент промахивался, похититель засыпал на посту, а проклятие… Боги! Некоторые проклятия только добавляют жизни перчику.

Вот и сейчас Пауль Эро не расстроился, тем более что невидимые путы, не позволяющие ему шевельнуться, спали в тот момент, как только слуги Бего Коварного захлопнули за ним дверь темницы.

Сыщик немедленно вскочил на ноги и, перейдя на магическое зрение, в удивлении замер: нитей не было ни одной. Не веря себе, молодой человек достал из внутреннего кармана зеленые линзы в золотой оправе, но нацепить очки на нос не успел, остановленный хриплым голосом:

— Напрасный труд, мой друг, магия здесь не работает.

Эро оглянулся, чтобы без удивления обнаружить Бего Окровавленного, своего сокамерника и собрата по несчастью.

— Ну, слава Богам! — выдохнул он и плюхнулся на каменную лежанку рядом с графом.

— Вас так радует тот факт, что мы оказались в ловушке?

— Меня радует тот факт, что здесь есть кто-то, кто может подтвердить мои подозрения и рассказать о том, что случилось в Призрачном замке.

Их сиятельство соизволили испустить тяжелый вздох, который, к ужасу Пауля Эро, очень сильно походил на предсмертный, и произнесли:

— Если бы я мог… если бы я хотя бы на секунду понимал, что происходит, а главное… — граф закашлялся, обрызгав Павлика кровавой слюной. — А главное… как же так-то, мой дорогой? Как же так?

Сыщик опустился на колени рядом с нарами, на которых устроился раненый, медленно переходящий в разряд умирающих, и приготовился слушать. Но истинный хозяин Призрачного замка вдруг на удивление крепко ухватился за руку молодого человека. И Павлик почувствовал, как по пальцам пробежали мелкие искры, жаля кожу быстрыми, почти незаметными укусами, и одновременно с этим собственное сердце вдруг оглушительно бухнуло в груди, а граф откинулся на спину, совершенно лишенный сил.

И только после этого… да, после этого он начал говорить.

Как бы по-снобски это ни звучало, но граф Альберт Бего с самого детства знал: именно он, маленький Берт в коротеньких штанишках, находится в центре Вселенной. Он — та отправная точка, вокруг которой крутится мир. Оба мира, если хотите. И пусть смеются завистники и корчат презрительные рожи, но…

Нет, не об этом, не об этом стоит говорить и думать, когда от смерти отделяет тоненькая, папирусная в своей прозрачности — призрачности? — ширма.

Последний представитель своего рода, но все еще хозяин Призрачного замка посмотрел на своего юного товарища по несчастью и проворчал:

— Возможно, вам повезет больше, что же касается меня… Пожалуй, пора признать, что моя точка сместилась…

— Точка? — Эро вдруг не на шутку перепугался, подумав, что граф просто бредит, что он ничего не успеет ему рассказать, а главное, по закону подлости, забудет объяснить, что только что произошло. И чем умирающий так щедро поделился, а то, что он именно поделился, Пауль не сомневался — сила бурлила в крови. Незнакомая, сладкая, пьянящая сила.

— Это ерунда, — граф приподнялся на локтях, но почти сразу отказался от идеи сесть и, слепо глядя в темный потолок, пояснил. — Все ерунда, мой друг… Темные, Светлые… главное, что живые… Вы не думайте, я пока не умираю. Он не позволит мне сейчас умереть. И не брежу. Наверное, сейчас я мыслю как никогда четко… Полагаю, вам известно, что мне не удалось выполнить вашу просьбу. Ваша подопечная сбежала, оставив меня с носом.

— Жена, — прошептал Павлик. Вдруг со страшной силой захотелось поделиться с кем-то этой новостью. — Теперь уже жена, не подопечная.

— Поздравляю… — граф закашлялся. — Надеюсь, девочка в безопасности… У нее удивительная способность попадать в неприятные ситуации, вы заметили?

Эро нервно улыбнулся, не вполне уверенный в том, что готов сейчас обсуждать с умирающим графом особенности Сонькиного характера… Он вообще ее не готов ни с кем обсуждать… Ни с кем и никогда. Незнакомая прежде змея ревности шевельнулась в груди, и Пауль с раздражением подумал о том, что последние несколько месяцев Сонья жила здесь, в этом замке, и человек, лежащий на нарах в окровавленной рубахе, наверное, даже знает ее лучше, чем он сам. И это… бесило.

Граф понимающе хмыкнул.

— Вижу, вам не хочется говорить о шоне…

— Мне, если честно, вообще не хочется сейчас говорить, — злясь на собственное раздражение, ответил сыщик. — Мне все больше хочется послушать.

И посмотрел на графа нетерпеливо, проклиная того за медлительность и дурацкую манеру вести разговор.

— Самым удивительным во всем этом деле, — после непродолжительного молчания вдруг проговорил Альберт Бего, — было то, что я на самом деле не ожидал… Видите ли, мой отец, мой дед… Черт, да кажется, даже дед деда моего деда выросли под этой крышей, опекаемые членами семьи Пяткиных… И вот теперь… Он же не просто прислуга. Он же был мне самым близким… самым…

Граф вдруг сухо сглотнул и отвернул внезапно побледневшее лицо к стене, а Павлик деликатно отвел взгляд, тактично не замечая слез и вздрогнувшей в порыве сдержать всхлип груди. Что ж, предательство все переживают по-разному. И слезы — не самый плохой вариант.

— Он пришел ко мне рано утром и просто сказал, что ему надоело. Что он устал быть прислугой. Что он слишком умен, слишком могущественен и слишком маг для того, чтобы продолжать служить такой бездари как я. Тем более сейчас, когда звезды благоволят, когда темная лошадка уже на корпус опережает фаворита, и остановить ее бешеный ход не под силу уже никому.

Пауль недовольно дернулся, раздосадованный иносказательностью языка графа и его довольно занудной манерой повествования. Ну, и тем, что хозяин Призрачного замка снова замолчал.

— Полагаю, тот граф, которого мы с вами видели во дворе, на самом деле и есть Гамлет Пяткин, — заговорил потерявший терпение сыщик. В конце концов, рассказывать он любил больше, чем слушать, так почему бы не воспользоваться старым проверенным способом и сейчас. Определенно, это только придаст живости беседе.

— Именно так, — граф устало махнул рукой, но вдруг оживился, приподнялся на локтях на лежанке и проговорил быстро:

— Ни за что не поверите, как он это делает! Я был уверен, что такие вещи случаются только в страшных сказках, которые няньки да кормилицы рассказывают жадным до приключений детям, а тут… Представляете, у него есть самый настоящий, работающий… — Пауль достал из кармана золотую янтарную каплю и с легким чувством превосходства продемонстрировал ее графу, — … колокольчик Койольшауки.

— Но как?

Оказывается, выражение «глаза полезли на лоб» — это не метафора, это даже в некотором роде преуменьшение. Потому что глаза Альберта Бего действительно стали больше и на самом деле слегка подпрыгнули на лоб, потеснив брови за край челки.

— Честное слово, я не понимаю… Вы и в самом деле так хороши, как об этом говорят…

Пауль скромно пожал плечами и небрежно сообщил:

— Мне просто повезло. Мне вообще довольно часто везет… Но если честно, — маленький и такой драгоценный, как выяснилось, артефакт снова был спрятан в карман, — если бы я и в самом деле был так хорош, как обо мне говорят, я бы, конечно, догадался обо всем раньше и не попал в эту глупейшую ситуацию… Скажите, граф, если знаете, конечно, он работает на крови?

— На крови… Он и не убивает меня только потому, что пока я жив, он может создавать личину. Как только я умру… — кадык судорожно дернулся, и Эро на миг показалось, что своим острым краем он сейчас пробьет тонкую графскую кожу и выпустит наружу измученную жизнь.

— Я так и подумал…

— Я поражен, как вы вообще смогли до этого додуматься. Я лично пребывал… Да и пребываю до сих пор в состоянии дикого шока. А главное. Главное! Я же понять не могу, зачем ему все это. Как? Почему? И нет ли в происходящем моей вины? Может, я был слишком снобом? Не досмотрел где-то… Упустил… Мы же с самого детства вместе, как я не заметил?

Пауль покачал головой.

— Не думаю, что вы оказали какое-то влияние на то, что Гамлет Лирикович сошел с ума… Или не сошел… Сейчас важнее не его душевное здоровье, а вот что, — сыщик наклонился к уху хозяина Призрачного замка и даже не прошептал — выдохнул, касаясь сухими губами края ушной раковины:

— Вы видели книгу?

— Книгу?

— Да, его книгу, вашего дворецкого. Он всегда носит ее при себе, скорее всего. Она, должно быть, черного цвета. В редких случаях бывает красного. И больше всего похожа на ежедневник. Обычный ежедневник, переплет затертый, закладок много… Примерно как этот…

Пауль неожиданно оглянулся на решетку, которая служила камере вместо двери, а затем достал из своих бездонных карманов черную толстенькую книжечку, больше всего похожую на зачитанный до дыр томик стихов.

— Он не носит, — граф качнул головой. — Сложно всюду носить амбарную книгу, знаете ли… Но я видел. В его личных покоях. Мы готовили ему сюрприз ко дню рождения… Впрочем, неважно… Меня еще удивило, почему фолиант прикреплен к столу цепью. Здоровенной такой цепью. У меня волкодавы на менее толстых сидят…

— Амбарная книга, — простонал Пауль Эро и стукнулся лбом o нары. — Амбарная книга! Боги, как вы могли допустить такое?!

— Вы верите в богов? — лениво поинтересовался граф, который только на пороге смерти вдруг понял, что верить в кого-то надо обязательно, что без этого, как выяснилось, чертовски страшно.

— Сейчас я готов поверить во что угодно, — искренне признался молодой человек и с видом не вполне здоровым принялся листать свой затертый томик стихов. — Потому что мы в такой жо… Ох, короче, в какой!

Альберт Бего хмыкнул. То, что они в этой, как элегантно выразился Пауль Эро, «жо», было понятно изначально. Как иначе можно относиться к ситуации, когда ты находишься в руках у психа, который получил доступ к мощному оружию?

Сыщик же тем временем судорожно листал желтые странички своего томика стихов, непрестанно бормоча при этом что-то маловнятное, а главное, бросая в сторону хозяина Призрачного замка задумчивые взгляды:

— Боюсь, граф, что волчья зима не за горами, конечно, есть вариант… Риск… Прикрытия никакого… Где я вам, спрашивается, найду сейчас Ботинки? С другой стороны… — молодой человек вдруг замер, прижав палец к какой-то строчке в своей книге. — С другой стороны.... Ваше сиятельство, не сочтите за грубость. Могу я попросить у вас волосок?

— А?

— Волос. Мне нужен ваш волос. Лучше несколько, но думаю, хватит и одного.

Словно в трансе граф медленно поднял руку к голове и вцепился в волосы всей пятерней, даже не поморщившись, после чего протянул совершенно точно рехнувшемуся от страха Эро то, о чем тот у него так вежливо просил.

— Благодарю, — Пауль коротко улыбнулся и снова внимательно посмотрел в свою книгу.

— В принципе, все понятно, — кивнул спустя какое-то время. — Довольно сложно, но думаю, должно получиться... Это несколько раскроет мое инкогнито, но... Но вы же никому не скажете, правда, ваше сиятельство?

— Не скажу о чем?

Молодой человек спрятал свою книжку назад в карман и вместо нее снова достал колокольчик Койольшауки. Рассмотреть его хотелось очень сильно, а лучше потрогать. Все-таки легенда...

— Я сейчас чуть-чуть поколдую, а потом мы пройдемся... Вы как себя чувствуете, граф? Выдержите небольшую прогулку? Надо выдержать...

Альберт Бего чувствовал себя плохо. Очень плохо. И от мысли, что молодой и симпатичный сыщик тронулся умом, становилось совсем муторно. До смешного не хотелось расставаться с призрачной надеждой на спасение, которая появилась в графе вместе с уверенностью и спокойствием эфора.

— Прогулку? — их сиятельство скептически глянуло на те два-три метра, что отделяли нары от решетки двери. — Полагаю, с этим не будет проблем.

— Вот и отлично, — Эро хлопнул себя по коленям и что-то прошептал на незнакомом графу языке.

В первое мгновение показалось, что зрение подводит. Сердце зашлось в испуге: неужели это и есть та туманная дымка, о которой говорят умирающие? Но затем к туману прибавился запах еловой хвои и лесной свежести, а сам туман шевельнулся, клубясь у ног сыщика.

— Что это? — прохрипел граф Бего.

— Это?.. М-м-м... Сложно объяснить...

— Это мгновенный переход? Как вам удалось? Здесь нет магических нитей!!

— Нет, — согласился Эро. — Дайте руку, я помогу вам подняться... Хотелось бы сказать, не торопитесь... Но не могу. Черт их знает, когда они вернутся, а нам еще надо мою внешность подкорректировать...

— Не понимаю... — граф нетвердой походкой вошел в туман и почувствовал, как под ногами изменилась структура пола, что камень исчез, уступив мягкости сырой земли и шуршанию листьев.

— Это не переход, — развеял его надежды сыщик. — Это, если хотите, подпространство. Мой личный бездонный карман. Я называю его Убежищем.

— Но...

— Нет, это не поможет нам спастись, граф. Мы по-прежнему в камере, только в более комфортной. Мы спрячем вас тут на время. Вот и все.

Спустя минуту или две они остановились, и Альберт Бего без сил упал на худосочную бледную травку.

— Кто вы? — спросил он у Пауля Эро.

— Я? Начальник Ивского эфората... Вы забыли?

Отвечать на прямые и непрямые вопросы молодой человек не собирался. Он осторожно дотронулся до кровоточащей раны на щеке графа, а затем окровавленными пальцами взялся за янтарную слезу колокольчика.

— Значит, зеркало, говорите? — пробормотал он и вдруг начал изменяться.

Стал ниже ростом и немного плотнее в талии. И старше. Волосы потемнели, рубашка изменила цвет... Граф не успевал следить за тем, как один облик растворялся, заменяясь другим, стремительно и неумолимо. Секунда... пять... И Альберт Бего смотрит в глаза своему отражению.

— Я схожу с ума... — простонал он, откидываясь назад. — Плевать... Просто вытащите нас отсюда.

— Я постараюсь, — пообещал Эро графским голосом. — Я просто должен.

А потом хозяин Призрачного замка остался один. Умирающий. В странном месте, которое молодой эфор называл своим карманом и убежищем.

Возбуждение — вот что почувствовал Вельзевул Аззариэлевич Ясневский, открыв простую дверь и шагнув за порог. Возбуждение, прокатившееся волной по позвоночнику и запульсировавшее нетерпеливо и дразняще во всем теле, безжалостно расцвечивая сознание красочными картинками из вчерашних суток. Картинки все были на одну тематику, но это не мешало им пестрить разнообразием.

Директор Ясневский медленно опустил веки, не в силах отвести взгляд от аппетитно обтянутой скромным платьем в полоску... Стоп!

Следом за возбуждением в сознание хлынуло удивление. Удивление, хотя, по всей логике, должно было прийти возмущение и шок.

Профессор Ангелина Фасолаки в позе довольно провокационной, повернувшись к двери той самой, обтянутой платьем в полосочку, частью тела, держала ноги находящегося без сознания мужчины. Тем временем другая девушка, в которой Вельзевул Аззариэлевич узнал свою бывшую студентку и приемную дочь собственного завхоза Сонью Род, стояла в высоком шкафу для верхней одежды и, кряхтя и матерясь, как весь фейский факультет вместе взятый, пыталась затащить внутрь то самое бессознательное тело.

— Ой, не такой уж он и тяже-о-о-лый, как ты возмущаешься, — проворчала профессор Фасолаки. Нога в тяжелом военном ботинке выскользнула из тонких ручек и с грохотом опустилась на пол. — Чтоб ты провалился!..

— Нет, так не пойдет, — пропыхтела шона Род и разогнулась. — Надо было его сначала...

Наткнулась взглядом на стоявшего на пороге мужчину и испуганно выдохнула:

— Ох...

— Не охай, тащи давай, пока никто не пришел!

— Э-э-э... — зажмурилась на одно коротенькое мгновение, а потом полыхнула грозным взглядом, посылая своей сообщнице молчаливый сигнал и, беспомощно приподняв брови, невинным голосом произнесла:

— Вельзевул Аззариэлевич, честное слово, оно само получилось!!

Ноги несчастного снова грохнулись об пол, и директор Ясневский, наконец, заглянул в порозовевшее лицо своего профессора.

— Все совсем не так, как кажется, Вель! — выпалила Ангелина Фасолаки и еще больше покраснела.

Сонья Род без должного сожаления и ожидаемого от молодой женщины сострадания опустила голову мужчины на пол и, перешагнув через тело, прошла к письменному столу с видом оскорбленной невинности. Остановилась, неэлегантно почесала раскрытой ладонью свой порозовевший от смущения нос и только после этого пожала плечами и заявила:

— Клянусь, я совсем не сильно ударила... А он взял и сдулся.

— Он сам виноват, — немедленно наябедничала Ангелина и несмело подошла к пану Ясневскому, который выглянул в коридор, проверить наличие свидетелей, а после этого запер дверь изнутри. — Сонья на самом деле предупредила господина эфора, что ему не стоит к ней прикасаться... Я вообще думала, что ее стошнит...

— Я вообще не понимаю, как оно так получилось... — приемная дочь завхоза Школы Добра вдруг всхлипнула, и Вельзевул Аззариэлевич понял, что действовать надо немедленно.

Он решительно подошел к «господину эфору», чтобы переместить тело на диванчик, после этого посмотрел на пристыженно молчавших женщин и велел:

— Рассказывайте.

— Он протокол составлял, — пояснила Сонья Род, рассматривая собственный маникюр. — А я так устала, я, между прочим, даже не завтракала сегодня. А потом драка эта... И, в общем, не надо было, конечно, но я Истрову сказала...

— Истрову?

— Зовут его так, — буркнула Ангелина и кровожадно глянула на тело, которое вдруг издало протяжный болезненный стон.

— Я сказала, что хватит. Что если ему хочется поиграть, то в Речном городе всегда можно найти кого-нибудь из русалочек, что не откажутся выступить в роли коварной преступницы или кающейся шпионки. Что же касается меня, то либо он отпускает меня домой, либо я нажалуюсь Павлику, а он еще в прошлый раз грозился ему руки вырвать, так что...

Рассмотрев маникюр, шона Род решила навести порядок на рабочем столе и взялась за канцелярские принадлежности.

— Как бы там ни было, но Истров вспылил. И заявил, что раз я не хочу по-хорошему, — темная аура девушки нехорошо полыхнула, и Вельзевул Аззариэлевич заподозрил, что за завесой рыжих волос Сонья пытается спрятать слезы, — раз мне непонятно, что такое дисциплина, — еще одна короткая пауза, — то он просто вынужден сделать все по правилам, невзирая на мое семейное положение и статус. И понимаете, директор Ясневский, — она вдруг посмотрела на него сухими, горящими яростным огнем глазами, — он так похабненько улыбался, говоря о личном досмотре, так... Мне так мерзко стало... И уж если быть совсем откровенной, я даже не знаю, чем я его приложила. Он мне руки на плечи положил, а я подумала: «Сейчас вырвет!». Потом вспышка, бах — и Истров на полу.

Шона Род замолчала и виновато опустила плечи под тяжелый вздох профессора Фасолаки.

— Как вы вообще сюда попали? — проворчал директор Ясневский, думая о том, как теперь выкручиваться из этой малоприятной ситуации.

Утром они расстались с Линой, чтобы решить какие-то свои личные дела, предварительно договорившись встретиться в «Свинье». На встречу директор опоздал, а наконец добравшись до трактира, выяснил, что тот закрыт по причине разгрома, учиненного какими-то пьяными дебоширами. Разумно предположив, что Ангелина ждет его в отеле, он решил заглянуть в эфорат. Тем более, портье еще утром говорил, что Герм Истров — между прочим, тот самый, что сейчас стонал на диване, медленно приходя в себя — прислал записку с просьбой зайти по возможности на опознание украденных вещей. Все-таки их с Ангелиной ограбили в ту волшебную ночь...

— За дебош нас арестовали, — призналась Лина, мило улыбнувшись опешившему директору. — Подрались мы в трактире...

— Ну-ну... — пробормотал директор Ясневский и, не произнося лишних слов, взял со стола исписанный мелким почерком опросный лист, справедливо полагая, что он гораздо больше информации почерпнет из писанины не самого приятного по эту сторону Пограничья эфора, чем из рассказа двух вполне приятных и симпатичных женщин.

Первый же абзац поставил Вельзевула Аззариэлевича в тупик.

— Что значит «По словам подозреваемых, один из участников драки выглядел как Вельзевул Аззариэлевич Ясневский вплоть до момента своего обращения»? — спросил директор и вопросительно приподнял левую бровь, не отрывая глаз от протокола допроса.

Шона Род тяжело вздохнула, но директор на ее вздох не обратил никакого внимания, он увлеченно читал, мысленно решив обо всем расспросить второго участника побоища. Шонаг Гринольв совершенно точно был замечен директором в холле отеля. И выглядел он ничем не лучше знававшего лучшие дни бродяги.

— Полагаю, Сонья, вас можно поздравить с изменением семейного положения? — прочитав очередной абзац, уточнил директор. — Евпсихий Гадович мне ничего об этом не говорил... странно...

— Он не знает пока, — смутилась шона Род. — Внезапно все получилось как-то... Я еще не успела...

— М-м-м, — пан Ясневский бросил на нее короткий взгляд, переворачивая страницу, и от этого взгляда она еще более смутилась. — Обязательно отправьте вестника в Школу, а лучше сами, при личном, так сказать, контакте обо всем расскажите отцу.

— Я обязательно, просто... м-м-м, — не найдя лучших слов, шона благоразумно решила замолчать, тем более директор вернулся қ чтению.

— Ну, мне все понятно! — Вельзевул Аззариэлевич дочитал до конца и небрежно швырнул протокол допроса на стол.

— Да? — в один голос удивились Сонья и Ангелина.

— Ы?.. Кхы. Все... у меня, — внезапно подал голос очнувшийся Истров, и все на него посмотрели.

Пан Ясневский осуждающе покачал головой.

— Дорогой мой, если вы хотите сделать карьеру, то надо работать, а не ерундой заниматься.

— А? — ничего толком не понимая, эфор принял вертикальное положение и двумя руками схватился за голову. — Что это было?

— А нечего трогать чужих жен, тем более, если они под защитой Золотого дракона, — назидательно произнес Вельзевул Аззариэлевич и по-мальчишечьи весело подмигнул Сонье, после чего снова посмотрел на Истрова.

— Где украденные у меня вещи?

— Вещи?

— Вы мне записку в отель присылали... Да что ж такое-то? Прекратите симулировать! Извольте встать и выполнять свои обязанности!

Истрова то ли волной страха, то ли нездорового рабочего рвения, то ли другой какой волной снесло с дивана и усадило в кресло за рабочий стол.

— Записка, вещи... конечно же... Я прошу прощения, столько всего... Вы у дежурного... я провожу.

— Не стоит, — директор Школы Добра остановил поднявшегося было начальника местного эфората властным движением руки. — Я знаю дорогу.

Все еще хмурясь, он шагнул к двери и заявил, пропуская вперед обеих подозреваемых:

— Девушек я у вас забираю, — и после того, как спина в мелкую полосочку вышла в коридор, добавил злым шепотом:

— И я не Пауль Эро, два раза повторять не стану. Еще раз увижу тебя рядом с одной из них — останешься без рук, — и улыбнулся искренне. — Хорошего дня, сиг Истров, и дождливого вечера.

Герм Истров с минуту смотрел на закрывшуюся дверь, затем с остервенением изодрал в клочья ненужный более протокол допроса и проворчал себе под нос:

— Вещи... Кому они нужны? Одна расческа и две рубашки... Крохобор, а еще директор...

— Сонья, вы где остановились? — спросил директор, когда мы вышли из эфората. Спросил у меня, но смотрел при этом на Ангелину. И смотрел так, что мне стало неловко. Ну, во-первых, я сразу же почувствовала себя лишней. А во-вторых, от этого взгляда стало жарко и стыдно, и одновременно подумалось о том, что Павлик как-то уж слишком давно отправился в Призрачный замок, а судя по тому, как вели себя эфоры Речного города, вестей от него не было.

С другой стороны, может, и не должно было быть вестей. Не станет же Поль о своих передвижениях перед Истровым отчитываться…

Я окинула директорский профиль сомневающимся взглядом, раздумывая, стоит ли ему рассказывать о моем утреннем визите за Зойкой, но потом решила, что все-таки не стоит. Какое дело пану Ясневскому до каких-то убийств? Его семьи это не касается же…

— Сонья? — я, кажется, задумалась и забыла ответить на вопрос, поэтому Вельзевул Аззариэлевич все-таки адресовал мне вопросительный взгляд. — У вас все в порядке?

— Да, — поспешила соврать я, и пан Ясневский нахмурился. Вот как он это делает? Он и Алекс тоже. Интересно, у них там, у этих Ясневских, есть внутренний детектор лжи? — Правда, все хорошо. Просто я переволновалась немного… Мы у Дунаи остановились… То есть я…

К концу своей коротенькой речи я вдруг смутилась, потому что у Дунаи-то, на самом деле, остановилась я. А Павлик ночевал в эфоратских казармах. И утром он как-то не стремился перевезти ко мне свои вещи. Или мои к себе. И эта мысль неожиданно и совершенно нелогично расстраивала.

— Тебя проводить?

Вежливость — это все-таки недостаток. Ведь видно же, что провожать меня ему совсем-совсем не хочется!

— Или, может, я тебе переход выстрою?

— Спасибо, но я хочу пройтись… Тем более, что тут недалеко совсем…

Лило как из ведра, но мое желание прогуляться директор Школы Добра воспринял с понимающей улыбкой. Правильно, пусть лучше считает, что я переживаю из-за случившегося, чем строит предположения о том, что меня волнует на самом деле.

Я шагнула из-под эфоратского навеса и стремительно ушла в дождь. И думала я о долгах. И еще о законах. Волчьих и незыблемых. В какой-то момент во мне на секунду проснулась совесть и, закатав рукав, я глянула на бабочку Нель, но та была на месте, не думая меня пугать внезапными шевелениями, перемещениями и изменениями температуры. По хорошему, конечно, надо было с этим разобраться, выяснить, как работает татуировка и чем она мне поможет в воспитании маленькой эльфийской девочки, а в том, что она поможет, я не сомневалась.

Но в сутках было только двадцать четыре часа, а события и проблемы на меня сваливались быстрее, чем я успевала с ними справляться. Поправив совершенно мокрую манжету, я остановилась, вдруг осознав, что абсолютно не представляю, куда идти и где искать своего должника.

Дождь все лил и лил, а холодное платье и тяжелый плащ липли к телу, и невыносимо было терпеть все это. А еще хотелось обернуться. Я так давно не оборачивалась... Когда в последний раз? И ведь это для дела, а не по прихоти, не из-за глупого желания поноситься по лесу, доводя своим видом местных зайцев до инфаркта. По Речному городу и не поносишься... Представляю себе, какую истерику подняли бы русалки, если бы узнали, что по счастливым мокрым улицам, разбивая зеркальные лужи рыжими лапами, бегает одинокая волчица.

Но я все равно решилась. Стуча зубами и озираясь по сторонам, я стянула с себя мокрую одежду, увязала все во внушительный, тяжелый от воды узел, а потом закинула голову, подставляя лицо под ледяные струи.

И немедленно стало жарко и хорошо. Дрожь пробежала по телу, болезненная, но приятная... Я клацнула зубами, едва удерживаясь от того, чтобы не завыть радостно в серое небо... Еще раз оглянулась, а потом мир изменился.

Палитра запахов стала сочнее и разнообразнее. Сразу закружилась голова, а инстинкты взвизгнули, требуя бежать в луга и леса, ловить зайцев и... размножаться. «Размножаться!!!» — вопили они, оглушая и буквально лишая дыхания. Это что-то новенькое...

Тряхнула головой и даже всем телом содрогнулась, отгоняя наваждение, а после этого схватила в зубы приготовленный заранее узел с одеждой и побежала. Волчица знала, где искать волка. Был, правда, один неприятный момент, когда в голове раздался сигнальный звоночек, напоминая, что в этом городе сегодня три волка. И все трое намного сильнее меня, но я понадеялась на инстинкт. Уж он-то меня пока еще не подводил.

Поэтому и в этот раз я не удивилась, почуяв запах Гринольва. Немного усталости, немного болезни, много крови, но, в общем и целом, это был именно он.

Мне оставалось только поразиться месту, которое вожак выбрал для того, чтобы зализать свои раны, но волкам излишняя эмоциональность не свойственна. Не в животной ипостаси. Поэтому я просто вскочила на мост, ведущий ко входу в водяную мельницу и, преодолев его в три прыжка, толкнула лапой дверь.