Пограничье

История одного коварного преступления, которое закончилось постыдным разоблачением

Гавриил испуганно оглядел вверенное ему хозяйство и еще раз пересчитал склянки. Так и есть: пять штук пропало. Пять!!

— Мастер Ки меня убьет... — прошептал он голосом, полным тоски и громко, по-детски, всхлипнул. — А уж дядюшка...

Третье место работы за полгода — и снова неприятность. На этот раз — катастрофа просто. Из лаборатории замкового химика пропало пять препаратов. И кто, спрашивается, их украл, если ключ от комнат есть только у него, Гаврюшки-невезучего, и самого мастера Ки? Понятно же, что все шишки снова упадут на его лохматую голову. И дядя расстроится, он и так без слез на племянника смотреть не может. Позор семьи, червивое яблоко, что с него взять?..

Парень забился в каморку за лавкой сувениров и снова всхлипнул, прикусив костяшки пальцев.

А может, спрятаться просто? Переждать, пока скандал уляжется, а потом сбежать? Куда угодно! Вон, на границе всегда люди нужны. Говорят, правда, платят там не очень, но так и делать-то особо ничего не надо. По сути же, Разделенные миры только называются Разделенными, а на практике...

— Тьфу! Чур меня! Я не думал об этом, не думал, я просто...

— Что ты тут причитаешь? — дверь чулана распахнулась, и Гаврюшка увидел прибывшую два месяца назад новую хозяйку сувенирной лавки, шону Как Ее Там С Непроизносимым Именем.

— Здрасте... — он испуганно подскочил и торопливо утер кулаком нос. — Я не хотел... Я тут...

— Чего ревешь? — молодая женщина выбила нетерпеливую дробь по дверному косяку и грозно нахмурила тонкие рыжие брови.

И Гавриил решил покаяться. Стыдливо опустив глаза и попеременно краснея и бледнея, он признался невозможной красавице во всех грехах, и даже в том, как в пять лет, проковыряв зачем-то дырочку в стене женской бани, подсматривал за розовыми потными телами, пока его за этим делом не застукала кухарка. После чего...

— Думаю, общее представление о степени твоей испорченности я получила, — перебила шона его душещипательную исповедь. — Сейчас-то ты не из-за бани ревешь?

— Не из-за бани... — Гавриил снова томно вздохнул и загрустил. — Дядя мне голову оторвет.

Владелица магазина зачем-то шумно втянула носом воздух и неожиданно весело подмигнула:

— Ну, допустим, не оторвет, но потрепать может... Да! Так где, говоришь, скляночки-то стояли?

Мальчишка подскочил как ужаленный и сломя голову бросился в подвальчик химика, не забывая оборачиваться каждые пять метров и проверять, не отстала ли его нечаянная спасительница, а в том, что она его обязательно спасет, Гавриил не сомневался. Уж больно уверенно дама выглядела и двигалась. А еще улыбалась довольно и по-дружески подмигивала зеленым глазом.

— Что украли, не знаешь? — спросила, когда до заветной двери оставался один лестничный пролет.

— Так ведь... скляночки, шона э?..

— Не э, а Сонья Ингеборга Род. Но для тебя просто Сонья. Справишься?

Мальчишка кивнул.

— Что в склянках было, не в курсе?

— Не-а... Мастер Ки, он же меня к лаборатории во время своих опытов и близко не подпускает. Я же только, ежели принести чего. Или убрать...

— Понятно, — шона Род кивнула удовлетворенно и царственно рукой махнула в сторону низенькой двери, безмолвно приказывая открывать.

Лабораторная дверь скрипнула, пропуская заговорщиков, и Гаврюшка суматошно юркнул к серому столу для опытов.

— Вот тут, тут они стояли! Я все наперечет знаю! Вы не подумайте, я не спутал. У меня знаете, какая память? Один раз увидел — и все! Никогда не забуду.

— Я не думаю, — шона с любопытством оглянулась по сторонам, отмечая цепким взглядом слишком большое для этого места зеркало, огромное кожаное кресло, в котором помощник химика не раз отлынивал от работы, предпочитая ей волшебные картинки сна.

Крылья тонкого носа дернулись едва заметно и шона велела:

— Не мельтеши!

А затем подошла к шкафчику с пробирками и колбами, распахнула стеклянные дверцы и громко вздохнула. Подумала несколько секунд, наклонив голову к острому плечику, а потом спросила весело:

— А что, Гаврик, мастер мужчина во цвете лет?

— Цветет... — неуверенно ответил паренек. — Уже лет сто как... Или двести, ой! Шона, простите! Я совсем не это хотел...

А она рассмеялась только и снова подмигнула загадочно и заговорщицким шепотом сообщила:

— Шамбала, мой юный друг. Шамбала, гвоздика и шафран. И знаешь, что мы имеем на выходе?

— Нет! — Гавриил зачем-то кивнул и тоже зашептал. — А что?

— То и имеем! Тебе пока ни к чему... Пойдем, горе мое! Поймаем твоих злоумышленников.

Злоумышленники? Их что, много?

Парень бросил торопливый взгляд на уверенную и спокойную шону и на секунду задумался, не рассказать ли обо всем графу. Авось, за правду пороть будут не очень сильно? Но владелица сувенирной лавки уже стремительно поднималась по ступенькам, объясняя на ходу:

— Склянки твои, я уверена, уже пусты... Нет бы тебе вчера вечером за уборку взяться!

— Так я...

Насквозь она видит, что ли?

— Ага, я уже поняла. Сирена графская где живет? Я тут пока слабо ориентируюсь.

Гавриил немедленно помидорно покраснел и суетливо отвел глаза:

— А что я? Я... А зачем вам-то? То есть... Ох...

Шона Род захохотала теплым низким голосом, от которого у паренька что-то дрогнуло под лопаткой и упало прямо в живот. А может, не от смеха, а от воспоминаний о сладкоголосой сирене, которая своим тонким станом и черными волосами до талии, а главное крутыми бедрами и упругой грудью, лишала сна добрую половину мужчин замка.

— В западной башне... Я... Это... Я ей цветы как-то носил. Не мои, не подумайте! Посыльный принес, а я там... Это...

— Угу! Идем уже...

Но до башни они не дошли. То есть дойти-то дошли, но подниматься к сирене, к огромному разочарованию Гавриила, не стали. Шона вдруг остановилась метрах в трех от покоев графской фаворитки и зачем-то свернула в левый коридор.

Помощник химика и спрашивать ни о чем не стал, не то что указывать на ошибку. Какая ошибка?! Видно же, женщина уверенно идет... Странное ощущение, но выглядела она так, словно взяла след. Гавриил был несколько раз на охоте. Сам не охотился, но в колотушки стучал, да раз псарю помогал. Вот там и подсмотрел он эту дрожь предвкушения, эти горящие глаза, этот стремительный, нетерпеливый танец легких ног...

У лакейской шона замерла, развернулась на сто восемьдесят градусов и неспешно пошла в обратном направлении. Почти дошла до конца ответвления от главного коридора, но снова остановилась. Царапнула острым ноготком чью-то ничем не примечательную дверь и решительно объявила:

— На конюшню!

Понял ли Гавриил, в чем дело? Фига с два! Спросил ли Гавриил у шоны о том, куда мы направляемся? Ответ прежний.

Что же касается прекрасной и юной хозяйки сувенирной лавки, она уверенно дошла до конюшни, смело миновала стойла жеребцов королевских кровей. И глядя на них, Гавриил удивленно хрюкнул. В том плане, что не пристало жеребцам себя так вести. А именно: жаться к стенам и трястись мелкой дрожью. Гаврюшка даже специально отстал от шоны Род, чтобы со смесью ужаса и восторга погрозить пальцем огромному черному жеребцу, мол, не позорь меня, брат!

Жеребец презрительно заржал в ответ, а женщина, синхронно с этим резким звуком замерла в полушаге, в движении, словно попала в какое-то коварное клейкое заклятие, а потом произнесла, ни к кому не обращаясь:

— Значит, говорите, бутылки разобьем и будем делать вид, что ничего не произошло?

Деликатно стукнула в дверь, у которой остановилась, и немедленно пнула эту дверь ногой, чтобы войти и веселым голосом произнести:

— Ну, давайте знакомиться, извращенцы!

Двое мужчин, обитавших в комнате, вскочили со своих мест, почему-то прижимая подушки к чреслам.

— Ты кто такая?

— Сонья Ингеборга Род, урожденная Унольв. Свободная женщина волчьей крови. У меня здесь маленькая лавочка. И да! Я один из Стражей Пограничья. А вы кто?

Тот, что стоял ближе к двери и в котором Гавриил с удивлением опознал старшего лакея, после короткой речи красавицы без лишних слов закатил глаза и словно подкошенный рухнул на пол. И невезучий помощник химика мог его понять. Страж? Серьезно? Шона — один из четырех Стражей Пограничья? Мать-Хозяйка, ну хотя бы один раз могла удача улыбнуться Гавриилу? Пусть бы лучше его мастер Ки в том чулане нашел. Или сам граф. Или даже дядюшка Гамлет…

Шона Род, не подозревая о внутренних терзаниях своего подопечного, презрительно скривила красивые губы и качнула головой.

— Пожалуй, последняя информация была лишней… Дело в том, что я тут, как бы, инкогнито. Поэтому предлагаю забыть слова о Стражах и вернуться к обсуждению похищенных препаратов.

Гавриил, наконец, оторвал ошарашенный взгляд от спины молодой женщины, мельком глянул на лежащего на полу лакея и сосредоточился на конюхе. А тот нагло задрал подбородок и заявил:

— Ничего не знаю. Какие такие препараты?

Подумал секунд с двадцать и на всякий случай добавил:

— Какие ваши доказательства?

— Я так и думала… — шона вздохнула и с наигранным сожалением посмотрела на Гаврюшку через плечо. — Ошиблась я, Гаврик. Подвел меня мой… моя интуиция, в общем, подвела. Ребята ничего не крали. Они ни в чем не виноваты… Придется тебе идти на ковер к мэтру Ки и перед дядюшкой отчитываться.

Конюх выдохнул. Все еще лежащий на полу лакей едва заметно шевельнул правой рукой, а шона Род добавила:

— Что же касается доказательств… Ну, что ж. Будем надеяться, у похитителей хватит мозгов не употребить все препараты и сразу.

— П-почему? — выдохнул конюх.

— Вас как зовут, любезный? — ласково спросила хозяйка сувенирной лавки.

— Митяй… А чаво нельзя-то?

— Чаво… — передразнила женщина. — А того, мой дорогой Митяй, что средство для увеличения мужской силы, коим активно пользуется пожилой и очень любвеобильный замковый химик и которое и было вчера вечером похищено из лаборатории… Так вот, средство это никак нельзя принимать мужчинам молодым и здоровым.

— П-почему? — старший лакей принял сидячее положение, удобно устроив подушку на коленях.

— А потому, что у здорового человека на этот препарат будет несколько нездоровая реакция. И вот эта… реакция, — шона издевательски дернула бровью и многозначительно посмотрела на подушку, — может затянуться на несколько дней.

— Несколько дней… — повторил в благоговейном ужасе Гавриил, до которого, кажется, начало доходить, что происходит.

— Несколько дней? — лакей побледнел и перевел ненавидящий взгляд на конюха.

— Не-несколько дней, — обреченно повторил Митяй и повесил голову.

— Поэтому у меня нет доказательств. Они есть у вас.

Шона снова рассмеялась.

— Думаю, в эфорате народ повеселится, глядя на вашу нездоровую эрек… то есть, реакцию, конечно!

В эфорат Гавриила шона с собой не взяла. Поэтому он не видел того, какой фурор там произвела хозяйка сувенирной лавки, явившись к начальнику с двумя злоумышленниками в полной боевой готовности в поводу. Не слышал, что по этому поводу говорили тамошние эфоры. Не знал, что начальник следственной службы, провожая задумчивым взглядом тонкий стан прекрасной сыщицы, велел неслышно своему помощнику:

— Запри этих, конечно. Но выжди с часок. Неизвестно еще, с чего у них эта… реакция. У меня, может, тоже не хуже была бы, повяжи меня такая сочная бабенка.

Мутило от одной мысли, что снова надо будет ловить на себе пошловатые взгляды и слушать сальные шуточки местного рыцарства. Нет, они-то шутили шепотом, не зная о том, что я, «спасибо» сильной волчьей крови, все слышу прекрасно, но мне от этого было не легче. Опять будут строить предположения на тему, как повезло тому, кто меня окучивает, и нашелся ли такой смельчак. Раздевать взглядами будут и пялиться на грудь. Гадко.

А Афиноген не понимал моего недовольства. Он, конечно, ангел, белый и пушистый, но при этом еще и мужик. Поэтому он искренне был уверен в том, что повышенное мужское внимание должно льстить моему самолюбию.

— Любая бы на твоем месте была в восторге и только носик бы заносчиво задирала, скрывая свои истинные чувства, — уверенно заявлял он, а я... А что я? Значит, я не любая. Значит, я вот такая вот неправильная.

Я даже не отвечала ничего на его гнусные предположения. И на Зойке зло не срывала. За два дня пути мы с козой прямо сроднились, и я уже серьезно обдумывала вариант размещения ее в замке. Представляла себе выражение лица графа. И как Гамлет Лирикович выпучит глаза, когда я заявлюсь со своей питомицей. В общем, веселилась, как могла, отгоняя неприятные мысли об эфорате и Ивске, хотя до конечной цели оставалось всего километров пять.

О скором появлении на горизонте городка говорило все: и участившиеся крестьянские телеги, и количество мусора на обочине и, главное, смрад. Пока он витал в воздухе только неприятно зудящим намеком, но совсем скоро, я знала, меня не спасут и фильтры.

Ивск был последним оплотом Света перед Пограничьем. Логично, что там собирался сброд со всего мира. Или, правильнее будет сказать, с обоих из миров, потому что количество темных и светлых бродяг, проходимцев, авантюристов и просто ищущих приключений на свою пятую точку дурачков, здесь почти всегда было равно.

— Красивая женщина должна уметь принимать комплименты! — не отставал от меня Афиноген.

— Генка, отстань! — отвечала я беззлобно, хотя он реально уже надоел со своими поучениями. — Как бы то ни было, словосочетание «сочная бабенка» назвать приятными для женских ушей словами можно только с очень большой натяжкой.

— Может, тебе и в уши затычки, а?.. — выступил он с неожиданным предложением и предвкушающе потер лапки. — А что? Это идея!

— Ага. И на глаза повязку. Ты лучше помолчи. Я готовлюсь морально к встрече со светилами сыскного дела. Мне нужно правильную волну поймать.

— Аф-аф! — за моей спиной радостно взвизгнула Оливка и снова замахала ручками в сторону ангела.

— О, нет! — взвыли мы в один голос, потому что кодовое слово «Аф-аф» означало одно: иди сюда, ангелочек, я буду тебя тискать и выдирать клочьями шерсть из твоей пушистой шкурки, а ты за это будешь называть меня Зайкой и смешно шипеть сквозь зубы.

И все бы ничего, но Оливку-то несла я, а значит, и истязаемого ангела тоже опять придется тащить мне. И после этого Афиноген удивляется, почему я мужиков не люблю. Не вдаваясь в подробности: от них же никакой пользы! Убытки одни.

Скорость движения нашего маленького отряда, конечно же, немедленно снизилась, поэтому до эфората мы добрались только к обеду. Очень не хотелось оставлять Зойку во дворе, но ответственный дежурный по Ивскому эфорскому отделению, а по-простому, местный вахтер, категорично заявил:

— С козлами никак не можно!

И никакие просьбы, обещания всех благ, и даже угрозы не помогли.

Поэтому я привязала вмиг погрустневшую Зойку прямо у дверей вахтерки и, зло сощурившись, предупредила дежурного вояку:

— Если с моей козой что-то случится...

Назидательно подняла вверх указательный палец и оскалилась в недружелюбной улыбке. Вахтер испуганно сглотнул и, кажется, даже пожалел о своей принципиальности. А я потрепала Зойку за ушами и, вздохнув полной грудью, шагнула в серпентарий, именуемый Ивским районным эфоратом, благо ответственный дежурный, не сводя испуганного взгляда с моей козы, соизволил сообщить о том, что весь личный состав в конференц-зале собрался.

— Так указом от первого травня категорически запрещено пьянствовать на рабочем месте! — не поверила я, а вахтер, кажется, обиделся.

— Ничего и не пьянствовать. Начальство к нам новое приехало. Будут под королевским патронажем убийство в Призрачном замке расследовать.

Так что по длинным эфоратским коридорам я шла уверенно и быстро. Развяжусь со всеми делами, заберу Зойку — и домой. А то же страшно представить, во что там Гаврик мою лавку без меня превратил.

На лестнице Оливка начала плакать, а Афиноген вновь завел старую песню:

— Вот не понимаю я, как ты можешь нашу девочку в чужие руки отдать.

Она не наша девочка.

— И не говори мне, что она не наша! Я же вижу, что она и тебя...

Видит он! Я толкнула дверь в конференц-зал и поспешила войти.

В комнате пахло мелом, мокрыми досками, мужскими телами, носками, чесночно-бараньей отрыжкой, пивом и почему-то мятой. Тонкий мятный аромат настолько выбивался из общей картины, что я запнулась на пороге, втягивая в себя воздух полной грудью. Может, показалось?

С задних рядов послышался чей-то стон, а следом за ним восхищенное:

— А я говорил!

Не показалось. Мята.

Посмотрела на шептавшихся практикантов и насмешливо произнесла:

— А у вас, я смотрю, по-прежнему балаган, — и голову вправо повернула, услышав удивленный вздох, споткнулась о знакомый голубой взгляд и с трудом подавила в себе желание попятиться.

— Ты? Ты как здесь?..

И в голосе удивление и недоверие.

Павлик.

Черт.

Он-то что забыл в нашем захолустье?

— А где мне быть? — ответила, немного понизив голос и стараясь не думать о том, что серпентарий в полном составе прямо сейчас строит всевозможные предположения о цели моего визита в Ивск. И «необычную реакцию» вспоминают, конечно же. Интересно, они Павлику о том случае уже рассказали или такую славную историю на потом приберегли? Окинула быстрым взглядом присутствующих.

Два практиканта, не скрываясь, пялились на мою грудь. Химик радостно улыбался, глядя в пространство. Что же он все-таки курит? Три человека из бригады быстрого реагирования рассматривали шнуровку на моих ботинках. Магистр Ву, кажется, был единственным, кроме меня и Оливки, кто видел Афиногена. А Валентин Валентинович Рост, старший эфор и главный сплетник Ивска, сидел у окна, закинув обе ноги на стол, и переводил задумчивый взгляд с Оливки на Павлика и обратно.

О, нет!

Я вдруг отчетливо поняла ход мыслей пожилого человека, с ужасом глянула на свою подопечную и едва не застонала вслух. И как я раньше не заметила, что она на Эро похожа, как на родного? Впрочем, эльфы же все между собой очень похожи, но разве это остановит местных любителей почесать языками? Надо срочно что-то предпринять, надо немедленно отвлечь внимание, надо…

— Соня, — Павлик тепло улыбнулся и шагнул ко мне, не замечая, что атмосфера в конференц-зале несколько накаляется.

Валентин Валентинович понимающе хмыкнул и двумя пальцами подкрутил правый ус. Это финиш. Я поспешила открыть рот, чтобы раз и навсегда положить конец всем этим гнусным мыслишкам в голове старого сплетника, но тут Павлик повел себя несколько странно. Он посмотрел на Оливку, на одно коротенькое мгновение приподнял удивленно брови, заговорщицки подмигнул, аккуратно взял меня под локоток и интимным шепотком проговорил:

— Милая, пройдем ко мне в кабинет.

Он-то говорил шепотом, но услышала его, конечно, не я одна. Валентин Валентинович, бедняга, чуть со стула от восторга не свалился. А я от шока банально потеряла дар речи и выпучила глаза. Наглец же через плечо глянул на серпентарий и приказал:

— Через полчаса отчет о проделанной работе мне на стол! — окинул меня веселым взглядом и уточнил:

— Нет, лучше через час.

Убью его!

Я на секунду прикрыла глаза, пытаясь прогнать красное марево ярости, немедленно всколыхнувшееся внутри меня после пошленького намека Эро. Конечно же, все немедленно додумали, что будет происходить в обозначенном кабинете в течение следующего часа. Мало мне было проблем после моего триумфального появления в эфорате. Так вот вам, пожалуйста, кушайте ложкой добавку.

За попыткой удержать себя в рамках приличия и не сорваться, словно базарная торговка, в отвратительный скандал, я не заметила, как Пауль выволок меня в коридор. Я пыхтела, шипела и прожигала ненавидящими взглядами Афиногена, который, к радости Оливки, весело хихикал, держась маленькими лапками за свой довольно упитанный животик.

— Совсем с ума сошел?— возмутилась я, когда Эро распахнул передо мной одну из многочисленных дверей и легонько шлепнул по пятой точке, подталкивая меня внутрь.

Одновременно с его движением дверь конференц-зала скрипнула, выпуская в коридор Валентина Валентиновича. Павлик нахмурился в его сторону и раздраженно произнес:

— Через час!

А потом мне ласково:

— Потерпи чуть-чуть, зайчонок. Еще минутка — и я весь твой.

Закрыл дверь, повернул в замке ключ, закрутил над замочной скважиной магическую нить в неизвестный мне узел и только после этого сообщил:

— Сонь, ты просто нереальная умница, что не повезла малыша в замок.

Афиноген после его слов довольно хрюкнул, а я слегка растерялась от такой резкой перемены темы.

— Извини меня за этот маленький спектакль, но я подумал, что так будет лучше...

Маленький спектакль? Нет. Скорее, цирк, балаган, отвратительная клоунада, во время которой одного из зрителей вытягивают на середину арены и под оглушительный хохот беснующейся публики срывают с него штаны.

Бережно усадила Оливку в центр пушистого ковра, занимавшего половину начальственного кабинета. Я и в прошлый свой визит сюда все понять не могла, зачем главе Ивского эфората здесь это произведение искусства, а сейчас порадовалась его выбору: это было единственное безопасное в комнате место, если речь шла о карапузе, который учился делать первые... э-э... ползки.

Оливия десятью пальцами вцепилась в длинный ворс, а я развернулась к Паулю лицом, чтобы высказать ему все.

— Конечно, некрасиво с моей стороны ставить тебя в такую ситуацию, но у меня не было выхода, правда.

Он посмотрел на меня виноватым взглядом, и я притормозила с выяснением отношений.

— Дело в том, что смерть в Призрачном замке уже четвертый случай за полгода. Всегда молодожены. Всегда смешанная пара. Всех убили в Пограничье.

— Ужасно, не спорю, но... — попыталась возмутиться я, искренне недоумевая, как смерти незнакомых мне светлых и темных связаны с пошлыми намеками Эро на нашу связь.

— Не хотел рисковать ребенком. Это ведь их сын, я правильно угадал?

— Нет! — мстительно сощурилась я. — Неправильно!

На секунду мне показалось, что глаза моего старого знакомого выпрыгнут из орбит, пробьют зеленые стеклышки очков и двумя белыми шариками скатятся мне под ноги.

Пауль закашлялся, пытаясь что-то сказать, и я заботливо спросила, потянувшись за стеклянным графином, стоявшим на столе:

— Водички?

Он раздраженно мотнул головой и спросил:

— Твой?

Я недоуменно хлопнула ресничками и все-таки ухватила графин за горло, а потом честно ответила:

— Твой.

— Что-о-о-о? — вот никогда не думала, что Павлик умеет так орать. Он мне всегда казался самым спокойным и сдержанным в нашей четверке.

Ну, и сплетни после этого рева точно уже ничем не пресечешь. Так почему я одна страдать должна?

— Графин твой, — мило улыбнулась, нагло трепеща ресницами. — А ты что подумал?

Эро одарил меня нехорошим взглядом, вырвал из моих рук сосуд с водой и с излишней осторожностью водрузил его на место со словами:

— Один-один. Ребенок убитых?

— Да.

— Он — девочка?

— Да.

— Ну, и язва же ты, Сонька! — возмутился все-таки Павлик. — Ни на грамм не изменилась с нашей последней встречи!

— Зато ты сильно изменился, — поспешила заверить его я и, упреждая вопрос, уточнила:

— Штаны тебе шарму придают. С голым задом ты был не таким... загадочным.

Еще две недели назад Пауль Эро спокойно жил в Дуброво — областном центре Пограничья, лениво занимал должность старшего эфора, время от времени обедал у Ясневских, по вахте выполнял обязанности Стража. И знать не знал о городе с романтичным названием Ивск.

Две недели назад казалось, что удача по-прежнему благоволит к молодому сыщику. Хорошая служба, имя, маленькая, но зато своя квартирка. В конце концов, новый роман! Совершенно выносящий мозг и лишающий сна.

Анжелина была чиста, юна и одновременно с этим эротична до дрожи. И Пауль даже на секунду поверил в то, что в нее можно влюбиться. И почти влюбился. Хорошо, что только почти, потому что во вторник утром в их любовное гнездышко ворвался разъяренный муж, о наличии которого юная и чистая не посчитала нужным уведомить заранее.

Эро поморщился, вспоминая некрасивый скандал с битьем посуды и сломанным носом. В первое мгновение молодой человек радовался тому факту, что вышел победителем из драки, а потом узнал в пострадавшем своего непосредственного начальника и загрустил.

Почему он раньше не сообразил, что Анжелина и молодая жена начальника областного Дубровского эфората — одно и то же лицо? Генерал Штормовский прощать не умел. То есть жену-то он простил, а Эро… продвинул по службе. Или правильнее сказать — задвинул?

Когда Павлик получил приказ о новом назначении, он долго возился у огромной карты Пограничья, занимавшей всю стену в его старом кабинете, разыскивая то самое славное местечко, в которое его… повысили. А найдя, немедленно впал в уныние. Это даже городом нельзя было назвать. А в Большом Атласе Пограничья и прилегающих земель о нем было написано всего несколько строк. Абзац об истории возникновения и памятниках архитектуры Эро нетерпеливо пропустил, уткнувшись безумным взором в строчку «Население 1500 человек».

Полторы тысячи?! Что, скажите на милость, известный при обоих дворах сыщик будет делать в этой забытой всеми богами деревне?!

Павлик сначала впал в депрессию, потом перешел к ярости, потом попытался залить горе вином и впал в трехдневный запой и даже задумался о том, не вернуться ли к матери… Но тут пришло сообщение о том, что на вверенной ему территории произошло двойное убийство, зеркально повторяющее три уже известных случая. И молодой человек выдвинулся в Ивск.

Романтичное место Ивск встретило его сплетней о новом начальнике районного эфората. Две девицы преклонного возраста, ехавшие с Эро в одном дилижансе, всю дорогу шептались о том, что он, Эро, говорят, страшный красавчик и кобель, что в его прошлом была большая сердечная тайна и что — внимание! — он НЕ ЖЕНАТ! Дамы строили планы по завоеванию крепости по имени Пауль Эро, уверяли друг друга, что у них-то точно больше шансов, чем у Бабетты Вук, что Варьку Синицыну можно смело снимать со счетов, что Раюсик до зимы уехала к тетке погостить, а когда вернется, новый начальник будет уже счастливо женат.

Павлик содрогнулся от такой перспективки, поглубже вжался в неудобное кресло и отгородился от предприимчивых девиц «Ивским курьером» недельной давности, который услужливо оставил на сиденье один из прошлых пассажиров.

Так что нечему удивляться, что на место своей службы Эро явился в дурном настроении и с головной болью, которой только поспособствовало радостное приветствие дежурного по отделению:

— Господи Эро! — старик вытянулся в струну и щелкнул каблуками форменных сапог. — Для нас небывалая честь… мы рады приветствовать… у нас… Разрешите вас пригласить на праздничный ужин, моя супруга и дочь…

— Извините, но я занят сегодня! — молодой человек торопливо отмахнулся от приглашения на ужин и шарахнулся в сторону, едва услышав о наличии дочери. — Я… э… с дороги. И много дел. И еще не устроился…

Проклятье. Полторы тысячи жителей, говорите? Сколько среди них девиц на выданье? Павлик поставил мысленно галочку с пометкой «Выяснить в первую очередь» напротив этого пункта и отправился знакомиться со своими подчиненными.

А потом появилась Соня. Невиданная удача, дар богов и шанс на спасение. Признаваться девушке в том, что забота о найденыше не имела ничего общего с первоначальным желанием Павлика показать всем присутствующим, что он уже состоит в серьезных отношениях, он не собирался. Лишь туманно намекнул на то, что он тут человек новый, не знает, кому можно верить, и можно ли вообще.

И еще раз порадовался своему везению. Да, перевод в захолустье — это минус, но есть же и ряд плюсов.

Первое. Ребенок нашелся. И это очень-очень хорошо. Паулю совсем не хотелось быть тем человеком, кто принесет Аугусте Нель известие о смерти ее внучки.

Второе. Когда убийца будет пойман, генерал Штормовский отправится в далекое пешее путешествие вместе с его молодой женой и нелепыми приказами. Потому что это дело стояло на королевском контроле в обоих мирах.

Третье. Присутствие во всем этом Соньи. Как ни крути, но Пауль Эро любил видеть вокруг себя красивые лица. А это лицо, положительно, было красивым. Очень. Лицо и все остальное, что к нему прилагалось, тоже.

Похоже, удача все-таки пока на нашей стороне.

Похоже, если тебе не везет с рождения, то это не лечится даже смертью. Шона Ингрид умерла. Шона Сонья унаследовала ее невезучесть. Два часа ожидания были потрачены впустую, потому что пришедший по вызову транспортник не смог открыть переход в Зачарованный лес. И в Подлесок тоже. И даже Вечно Зеленые луга отказались открыться по его требованию.

Павлик задумчиво почесал макушку и весело сообщил:

— Значит, двинем своим ходом.

И я едва успела поднять челюсть, как он, подхватив уснувшую прямо посреди ковра Оливку, поспешил к выходу.

— Что значит, своим? — метнулась за ним, проклиная не ко времени исчезнувшего Афиногена.

Вот же черт! То он нос в мои дела сует, то растворяется в воздухе, когда его подопечную волокут в неизвестном направлении.

— Значит, наймем телегу.

— Наймем? — я едва не задохнулась.

— Ну, или купим... — Павлик нетерпеливо пожал плечами. — Не проблема, управление командировочные и расходы оплатит...

Мы вышли во двор эфората, точнее, выбежали, потому что мои юбки, хоть и были укорочены в соответствии с тенденциями последней папиной коллекции платьев «Авантюристка», но все равно путались и мешали мне двигаться приемлемо быстро. И тут Павлик остановился, осененный внезапной догадкой:

— Сонь, я вот тут сейчас подумал... Тебе же, наверное, время надо, чтобы собраться...

— Мне? — я чувствовала себя так, словно меня вдруг забросили снова на первый курс, у меня экзамен по элементарной алхимии через пять минут начнется, а я напрочь все забыла.

— Не надо? — Эро меня неправильно понял и выдохнул с облегчением. — Мне с тобой нереально повезло!

— Пауль, — я все-таки сумела вставить слово. — Ты спятил? Я. Никуда. С тобой. Не поеду.

И что сделал этот нахал? Он махнул рукой в сторону вахтерки, возле которой Зойка с ленивым видом жевала жвачку, посмотрел на меня с упреком и произнес:

— Милая, без обид. Но до Зачарованного леса своим ходом неделю добираться. Одна ты поехать не можешь, а я не умею доить козу. Это же твоя коза, зайчонок?

— Если ты еще раз назовешь меня зайчонком... — начала я, приставив указательный палец к его груди, но вынужденно замолчала, потому что за воротами послышалась возня и женские голоса, что-то возмущенно крикнул ответственный дежурный, Зойка удивленно мекнула, а потом во внутренний двор районного Ивского эфората впорхнула жар-птица.

Нет, не так. Одна жар-птица, два павлина, фламинго и маленький слоник, который решил, что он канарейка.

— Это он! — неожиданно тонким голосом воскликнул слоненок и резво бросился наискосок от ворот к нашей маленькой компании.

Она бежала красиво и даже где-то элегантно. Мы с папой Родом три года назад ездили на юг с показом мод. Ну, он с показом, а я в сафари поучаствовать. Так вот там, под знойным белым солнцем, я видела самое прекрасное и одновременно ужасное видение в своей жизни: разъяренный бегемот гнался за незадачливым охотником. Никогда бы не подумала, что столь неуклюжее на первый взгляд существо может развить такую умопомрачительную скорость.

Слоненок оставил далеко позади обоих павлинов и жар-птицу, и наше столкновение уже было неминуемо, а Павлик все смотрел на нее со странным выражением на лице. Поэтому я совершила единственное разумное в этой совершенно абсурдной ситуации действие: я решительно забрала у Эро Оливку и собралась спрятаться с ней в здании эфората. В конце концов, там должно быть оружие. Может, и слонобойные пули нашлись бы. Но тут Павлик тихо-тихо произнес:

— Соня, спаси.

И, глаз на меня не поднимая, покраснел левой щекой. Очень интересно.

Слоненок в платье из желтого атласа затормозил, не долетев до нас шага четыре, присел в реверансе, колыхнув грудью в глубочайшем декольте, и запыхавшимся голосом произнес:

— Ваше сиятельство! — мы с Павликом синхронно посмотрели по сторонам.

— Дура! — зашипела подоспевшая Жар-птица. — Он не сиятельство, он превосходительство.

И глянула на Эро из-под пушистых черных ресниц подобострастно и преданно. И да, тоже присела в глубоком реверансе. В таком глубоком, что я, кажется, даже успела заметить ореолы коричневых сосков, мелькнувших в нескромном декольте.

Павлик покраснел и правой щекой тоже, а тем временем к нам подоспели три последних участницы экзотического забега, и я, не дожидаясь демонстрации их прелестей, ловко и естественно дотронулась до локтя своего спутника и довольно громко прошептала:

— А кто все эти славные дамы?

И добавила контрольное:

— Милый?

А потом улыбнулась немного растерянно и, болезненно сморщив носик, потерла правое плечо, всем своим видом намекая на то, что там, под цветным хлопком скрывается то, о чем присутствующие дамы больше не имеют права мечтать: свежая эльфийская брачная татуировка.

Дамы нахмурились и прожгли меня ненавидящими взглядами.

— А папенька говорил, что вы холостой… — недоверчиво протянула Слоненок.

— Мы пока не делали официального заявления, — Павлик оперативно обнял меня за талию и прижал к своему боку. — Но обязательно сделаем, как только устроимся на новом месте.

— И будет бал? — спросила Фламинго.

Я неуверенно кивнула.

— И столичные гости! — ахнула Жар-птица.

— Мне надо срочно заказать новое платье! — заявила Слоненок, а оба Павлина, которые находились ближе всех к воротам, ведущим на улицу, осознали всю стратегическую прелесть своего местоположения, развернулись и, не говоря ни слова, побежали на улицу, высоко задрав юбки. Но я-то видела, как бегает Слоненок — у них не было ни одного шанса прибежать на финиш первыми.

— Куда это они? — спросил Эро, когда во дворе остались только мы, Зойка и перепуганный дежурный, несмело выглядывающий из-за дверей вахтерки.

— Портниха в Ивске только одна, — я пожала плечами и выжидательно посмотрела на все еще розового от смущения Павлика.

А может, и не от смущения, потому что на ворота мой гипотетический муж (упаси, Богиня Луна, Мать-Хозяйка и Охотник Отец! От одного этого слова мой рот немедленно наполнился горечью) смотрел с выражением мстительной злости на лице. Пожевал нижнюю губу с секунду и, наконец, перевел свой взгляд на меня:

— Что?

— Ваше сиятельство ничего не хочет мне рассказать? — спросила я и переложила Оливку с правого плеча на левое. Все-таки матери с детьми на руках только на картинках выглядят красиво, а на практике даже у меня мускулы от этого сладко пахнущего тельца болеть начали.

— Дай сюда! — Эро с опытностью многодетного отца взял у меня малышку, которая сначала заворчала возмущенно, а потом довольно хрюкнула, уткнувшись носиком в смуглую эльфийскую шею.

— Ты прямо сейчас хочешь об этом поговорить? — он недвусмысленно посмотрел по сторонам, и я заметила, что Валентин Валентинович с заинтересованным видом рассматривает нас, стоя на крыльце, что химик раскуривает трубку, прислонившись к углу здания, что еще человек пять с любопытством выглядывают из окон эфората.

Черт.

— Черт! — заорал как безумный ответственный дежурный.

Я резко обернулась — действительно резко, в шее до черноты в глазах закололо. А когда, спустя мгновение, чернота рассеялась, я увидела, что Зойка с видом счастливым, но злобным жует нечто, что по виду напоминало кусок форменных эфорских брюк.

Лошадь закусила удила, заржала испуганно и шарахнулась в сторону вместе c телегой и возницей, когда я только свернула на улочку, где меня ожидали мои спутники: Павлик с Оливкой на руках, Зойка и Афиноген, неожиданно полинявший в рыжий цвет.

— Всем доброе утро! — поприветствовала я и улыбнулась дрожащей кобыле со всей любовью, на которую только была способна.

Кобыла не подвела. Она истошно взвизгнула, словно пугливая сорокалетняя девственница, и понесла.

Вот и славненько. Во-первых, я Павлика сразу предупредила, что лошади со мной не дружат. А во-вторых, я его еще не простила за безобразную выходку в эфорате. Как щит он меня, видите ли, использовал. Еще и лапшу на уши вешал, что о малышке радел. Засранец.

— Сонь...

Укоризненные взгляды на меня не действуют, пусть даже не старается. И потом, я не виновата в том, что лошади лучше всех животных волчью кровь чуют, особенно такую сильную, как у меня.

— И что ты теперь предлагаешь? Пешком идти?

— Я все свои предложения тебе еще вчера высказала, — ворчливо напомнила я.

И не только насчет того, куда новый начальник Ивского эфората может засунуть свои извинения за безобразное поведение.

— Я серьезно.

Я тоже была крайне серьезна, когда возмущенно спрашивала, почему бабушка Оливки не может сама за ребенком приехать. Почему я должна тащить ее чадо через целый мир? На альтруистических началах, между прочим, вместо того, чтобы сидеть в своей лавочке и впихивать фанатикам-туристам гномьи подделки под старину.

— Он на самом деле не может вызвать родственников малышки сюда, — сообщил мне Афиноген, недоверчиво рассматривая свой собственный рыжий хвост, которого у него еще вчера вечером не было. Что-то непонятное творилось с этим ангелом, хоть бы не заболел, а то поди потом, узнай, где и как его лечить, если кроме нас с Оливкой его никто не видит и не слышит. Ну, или почти никто.

— Эльфийские правила приличия, — Афиноген выпустил хвост из лапок и мрачно посмотрел на меня.

И вздохнул тяжело. И Павлик тоже вздохнул, сам по себе, независимо от ангела, а я чуть не взвыла от досады, потому что поняла, что от поездки отвертеться не получится.

— Как ты вообще передвигаешься-то? — нахмурился Пауль.

Я пожала плечами и без особой охоты призналась:

— Есть специальная порода лошадей...

Вот так и получилось, что еще вчера меня заботило только то, за какие шиши сделать ремонт в лавке, а уже сегодня весь Ивск шепчется о том, что я в серьезных отношениях с новым начальником эфората, у нас с ним внебрачная дочь, мы тайно заключили эльфийский брак, потому что родители знаменитого Пауля Эро против такого мезальянса. Действительно, где он, прекрасный и знаменитый, а где я — безумная хозяйка лавки сувениров, авантюристка и дрессировщица диких коз в придачу.

В общем, к тому моменту, когда мы наконец-то покинули стены Ивска, я мечтала только об одном: никогда больше сюда не возвращаться. Настроение было препоганейшее, а довольный вид Павлика только усугублял мои внутренние терзания.

Оливка спала в плетеной корзине внутри повозки, там же обитали и Зойка с Афиногеном, а мы сидели впереди.

— Сонь, не дуйся! — веселился Эро. — Все же хорошо! Отдохнешь.

— Не хочу отдыхать.

— Путешествовать — это же здорово!

— Не люблю путешествовать.

— Это же приключение! — блеснул в меня синим глазом и вдруг положил свободную от вожжей руку на мое колено.

— Будет здорово. Обещаю.

Я почувствовала, как внутри меня зазвенел тревожный звоночек, завибрировали струны паники и вдруг стало нечем дышать. «Это же Павлик Эро, — уговаривала себя я. — Всего лишь Павлик. Я же сильнее его в сто раз, наверное. Он же мне друг. Наверное».

Ничего не помогало, волна ужаса медленно растекалась по жилам, полностью лишая разума. Я прикрыла глаза, чтобы только не видеть, что его пальцы от моей ноги отгораживает только тонкий слой ткани. Глубоко вздохнула, изо всех сил стараясь не попасть в омут воспоминаний, вырваться, не думать, не...

Смуглая рука легла на мою коленку и сильные пальцы легко и споро потянули подол юбки вверх. Я не плакала и не дрожала. Я знала, что ему нравится, когда я дрожу, что мой страх доставляет ему удовольствие.

— Молчишь? — прохрипел он мне в ухо. — Ты же знаешь, я не люблю, когда ты молчишь.

Я только зубы сжала сильнее, потому что помнила, как он реагирует на мой крик.

— Нет, ты не волк, — треск ткани и прохладный воздух касается кожи. — Ты заяц. Маленький, рыженький, трусливый заяц. Люблю таких. На обед.

Есть ли что-то отвратительнее его смеха? Вряд ли. Молчу. А он, изображая пальцами походку, медленно поднимается от моей коленки вверх, приговаривая:

— Раз, два, три, четыре, пять,

Вышел зайчик погулять.

Вдруг охотник выбегает...

И я не выдерживаю и кричу, обжигая горло осколками слов. Умоляю прекратить. Плачу навзрыд, хватаю за руки в бесплодной попытке прекратить этот кошмар. Бегу куда-то, прекрасная зная, что выхода нет. Его никогда нет, никогда. А в небе хохочет безумная Койольшауки, ослепляя меня молочным светом луны. Задыхаюсь, а потом снова кричу, пока чья-то рука не обрывает мой крик звонкой пощечиной...

Сердце колотится прямо в ушах. Мне кажется, я даже слышать стала хуже. Хотя и сквозь этот барабанный бой до меня долетает детский плач. Я лежу почему-то в траве. И солнце ослепляет своим блеском. Надо мной склонился бледный Эро и бородатая Зойка.

— Что это было? — у Павлика в голосе нездоровая дрожь.

— Мэ-э-э... — поддакнула Зойка и бросила оценивающий взгляд на брюки знаменитого сыщика.

— У меня лицо горит, — пожаловалась я и села, прижимая к пылающей щеке ладонь.

— Соня, — Эро присел возле меня на корточки и не глядя шлепнул мою козу по губам, когда она со злорадным видом потянулась к его штанине, — ничего не хочешь мне рассказать?

— Не хочу, — прохрипела я, удивляясь, откуда в моем горле взялся песок.

— Если тебя кто-то обидел...

Я молча поднялась на ноги и удрала к повозке. Рассказывать кому-либо о своем прошлом я совсем-совсем не хотела. Тем более, что это не мое прошлое. Что это за фокусы вообще? Девочка из этого видения давным-давно умерла, погибла, так и не узнав, что такое жизнь. Это чужие воспоминания, чужая жизнь, чужой страх.

Нет, страх все-таки мой.

Павлик быстро догнал меня и помог забраться в коляску. Я сразу же бросилась к заплаканной Оливии. Прости меня, девочка, я не хотела тебя пугать. Погладила белокурую головку и спрятала нос в мягких кудряшках, стараясь не смотреть на мрачного, как предгрозовое небо, Афиногена и не прислушиваться к недовольному сопению за моей спиной.

— Он не отстанет, — сообщил Генка и с видом знатока добавил:

— Советую придумать, что ты будешь ему объяснять.

Я неопределенно кивнула. Да, Эро как клещ. Это всем известно. Но вот откуда ангел-хранитель — не мой ангел-хранитель, попрошу заметить — знает о том, что и почему я не могу рассказать сыщику.

Неожиданно и проблемы моей лавки, и все неприятные мысли по поводу предстоящего путешествия, и сплетни а Ивске вокруг моего имени, и даже запах незнакомого волка в окрестностях Призрачного замка — все отступило на второй план перед пугающей тенью разоблачения.

Оливка успокоилась очень быстро и уснула, напившись Зойкиного молока, а я не стала пересаживаться вперед к Эро. Я сидела в полумраке повозки, и в голову не лезло ни одной толковой мысли о том, что сказать Павлику, когда он снова спросит, кто меня обидел.

Обидел... Что такое вообще, эта обида? Наверное, когда родители в ночь Разделения миров подарили не фарфоровую куклу, о которой ты так мечтала, а учебник по общей магии. Или когда твоя подружка уводит твоего парня. Или когда на празднике тебе не хватило торта, например, тоже обидно.

Когда твое тело ломают и жгут, растягивают мышцы, тонкими лезвиями надрезают кожу, когда твою душу уродуют, тогда твое сердце разрывается на части. Не от обиды, нет. От злости и ненависти.

— Если тебя кто-то обидел, — сказал он.

Что тогда? Мстить некому, обидчик мертв. И жертва мертва.

Шрамы, оставленные ненавистью на сердце, не заживают со временем. Они все так же болят. И не важно, сколько минуло дней или лет. Они болят так, словно все случилось вчера.

Мы не разговаривали целый день, пока не пришло время устраиваться на ночевку, да и тогда едва обмолвились парой слов. Все-таки и ангелы-хранители могут ошибаться. Павлик тактично меня не трогал: наверное, понял, что бесполезно пытаться добиться от меня ответа.

Оливка, наигравшись, уснула прямо во время еды. Я устроила ее в корзинке и расположилась рядом, предусмотрительно расстелив одеяла своего спутника с другой стороны костра, закрыла глаза и попыталась уснуть.

И примерно через минуту услышала:

— Расскажешь сама или заставишь меня землю рыть?

Чтоб тебя разорвало! Сделать вид, что я сплю, или сразу отправить его подальше?

— Соня…

Самый упертый из всех известных мне людей, честное слово.

— Если ты устала и не хочешь об этом говорить…

— Я никогда не хочу об этом говорить, Пауль. Никогда. Поэтому, пожалуйста, просто не лезь.

Я повернулась спиной к огню и зажмурилась, надеясь на то, что у Эро хватит совести и такта…

— Ты очень красивая девушка, — спустя минуту сообщил совершенно нетактичный и бессовестный Павлик и зашелестел своим одеялом.

— И мне не надо быть сыщиком, чтобы догадаться, что произошло… Но, Соня… Ты же сегодня… Ты что же, меня боишься?

— Не боюсь, — без особой охоты призналась я. — Но иногда со мной такое бывает. Не переживай, в последние годы это случается все реже, поэтому шансы, что ты снова станешь свидетелем моей истерики, равны нулю.

В середине костра треснуло полено, к ночному небу взметнулась стая испуганных искр, поздние осенние сверчки замолчали на секунду, а потом с утроенной энергией начали терзать свои маленькие скрипки.

— Он умер, — не выдержала я молчаливого давления и села, уткнувшись лбом в колени. — Много лет назад. Правда.

— Соня…

— Уже ничего не исправишь. Я просто… такая.

Я почувствовала, как его рука несмело дотронулась сзади до моего плеча.

— Прости.

Я честно хотела сказать, что он ни в чем не виноват, честно. Хотела попросить прощения за свою несдержанность. И объяснить, что не боюсь его ни капли. Что это даже не я была, а совсем другая, давно мертвая девушка. Я вдруг поняла, что мой секрет можно не прятать перед этим человеком, он не предаст. И даже не потому, что он, как и я, один из Стражей. Просто он же Пауль Эро. Я знаю его сто тысяч лет. Мы по очереди гостим в летнем домике у Юлки…

В темноте за огненным кругом хрустнула ветка под ногой невидимого лесного обитателя, и наваждение спало. Легким движением я сбросила руку молодого человека со своего плеча, и ничего не сказала.

Тайна, известная одному — известна одному, тайна известная двоим — известна всем.

Не обращая больше внимания на Эро, я растянулась на земле и спрятала голову под одеялом.

— Иди сюда, скотина! — не самые лучшие слова для будильника, но зато я сразу проснулась.

Рань была несусветная, мне даже думать не хотелось о том, который сейчас час. Впрочем, солнце уже успело пронизать рассеянными лучами воздух над поляной, непрозрачно намекая на скорое утро.

Потерла ладонями лицо, отгоняя остатки сна, и потянулась, разминая мышцы. Стоит признать, волку гораздо проще спать на земле. Теплая шкура не пропустила бы холод осенней ночи, а кости не болели бы с утра так, словно я не спала, а бегала по лесам за взбесившимся зайцем.

— Ты не знаешь, с кем связалась! — Эро негромко сыпал проклятиями, что совершенно не мешало сопящей в корзине Оливке.

Великий сыщик носился по поляне за козой. Из одежды на нем было только нижнее белье. Я оценила стройность фигуры, рельефность плеч и быстроту ног. Хотя нет, насчет ног я поспешила. Зойка совершила очередной обманный маневр и со злорадным видом ускакала за кусты, а Павлик, шипя и ругаясь сквозь зубы, растянулся в траве.

— Вот же сволочь… — бормотал он, потирая ушибленный локоть. — Все равно же поймаю!

Он так забавно ругался, с таким детским энтузиазмом пытался поймать мою козу и так искренне негодовал, что я не выдержала и рассмеялась вслух, так и не узнав из-за чего весь шум. Правда, учитывая то, как Зойка смотрела на брюки моего спутника, которых я теперь нигде не наблюдала, была у меня одна идея.

Павлик посмотрел на меня странно, покачал головой и полез в повозку, что-то бормоча себе под нос.

— Ты что же, штаны его попортила, зараза? — спросила я, когда Зойка опасливо выглянула из-за кустов и, не заметив своего преследователя, смешно взбрыкивая задними ногами, подбежала ко мне.

Коза скосила хитрый взгляд на повозку и игриво дернула кончиком хвоста.

— Будем надеяться, что у него есть запасные, — я пощекотала сережки на скуластой морде и добавила, снова рассмеявшись:

— Но я бы на твоем месте поостереглась. Ведала, как он в гневе зол? Не боишься, что получится, как в той сказке, когда остались от козлика только рожки да ножки?

Павлик все еще шебуршал в повозке, поэтому я крикнула ему, чтобы он слушал Оливку и в компании Зойки выдвинулась к ручью.

— А скажите-ка мне, Зоя Гаюновна, — спросила я у козы, опустив руки в воду, — куда опять пропал наш Геннадий? Что-то меня напрягают его регулярные отлучки.

Ответа на свой вопрос я не ожидала, так что неудивительно, что едва не свалилась в воду, когда моя коза ответила мне мурлыкающим голосом:

— Не Геннадий, а Афиноген!

— Зоенька? — я схватилась рукой за сердце и испуганно посмотрела на свою питомицу.

— Да не она это, а я... Что ты цирк устраиваешь? — мяукнуло из кустов, и на поляну выкатился здоровенный рыжий котяра.

От ангела-хранителя, который свалился на меня несколько дней назад с сосны, в этом животном остались только прозрачные, я бы даже сказала, почти эфемерные, перепончатые крылышки. Все остальное изменилось полностью, даже голос.

На секунду в мою больную паранойей голову забралась мысль о том, что это и не Афиноген вовсе, а засланный в наши ряды враг. Тут я не успела додумать, в чьи именно ряды и кем конкретно засланный, потому что котик тяжело и горестно вздохнул и произнес:

— Пароль «Аф-аф» тебя устроит?

Это действительно был Афиноген. На мой вопрос о том, где он пропадал, ангел туманно ответил, что у каждого свои секреты. А когда я спросила, почему он так выглядит, яростно блеснул в меня зелеными глазами и рявкнул:

— Потому что! — плюхнулся с независимым видом на траву и принялся намывать правую лапку.

— Ну, ладно...

За кустами деликатно кто-то кашлянул голосом Пауля Эро, а через мгновение появился и он сам.

— Ты с кем тут разговаривала...

Замолчал на секунду, а потом обвиняющим перстом в сторону Афиногена ткнул:

— Это что за жирный урод?

Мы с ангелом переглянулись, и ангел проворчал, не отрываясь от процесса умывания:

— Скажи ему, что он сам урод, а у меня просто кость широкая...

— Оно разговаривает, — констатировал Павлик еще до того, как я рот успела открыть.

— Неожиданно, — ангел опустил лапку на траву, бросил на меня один короткий взгляд и...

И просто удрал в кусты. Я же так и осталась стоять столбом, не хватало только рот для полноты картины разинуть.

— Здоровенный говорящий кот с крылышками, — подытожил Эро и вопросительно на меня посмотрел.

Ну, я и призналась, не видя причин для скрытности:

— Это Оливкин ангел-хранитель. Афиноген. У него дипломный проект.

Павлик сначала рассмеялся, потом сообщил мне, что я врать не умею в принципе, разозлился, когда я начала настаивать на своем. И в результате все равно каждый остался при своем. Я даже обиделась немного.

— Сонечка! — Пауль улыбнулся, пытаясь пробить стену моего обиженного молчания. — Сразу видно, что Мироделение не было твоим любимым предметом.

— Не было, — я закончила умываться, и мы возвращались к повозке, — и что с того?

— Хранители не материализуются без причин, это во-первых. А во-вторых, их могут видеть очень и очень немногие. Ну, или те, кому они позволяют себя увидеть.

— И?

— И я не принадлежу ни к первым, ни ко вторым. Понимаешь теперь, какой это ангел?

— Двоечник? — я пожала плечами. Ну, не знаю я, как объяснить феномен Афиногена.

— Врун он, — категорично заявил Эро, с интересом наблюдая за тем, как я устраиваюсь возле Зойки.

Тугая струя ударилась о дно кастрюльки, и сразу же из своей корзины подала радостный сигнал Оливка. Пауль ушел к ней, а я решила, что обязательно все выясню у Афиногена, когда он вернется. И заодно узнаю, что это за хранитель такой, который пропадает сутками, оставив свою подопечную без присмотра.

Пауль полулежал на расстеленных на земле одеялах и наблюдал за плавными движениями женщины. Она стояла вполоборота к нему, лениво закинула руки за голову и вдруг распустила узел, в который изо дня в день стягивала свои волосы. Рыжая волна хлынула по плечам, ослепив на мгновение своим блеском, и замерла, заманчиво покачиваясь у бедер. У очень аппетитных, надо сказать, бедер.

— Поль... — мягко позвала она, и Эро забыл выдохнуть, потому что Сонья, не отрывая от него колдовских глаз, начала медленно-медленно расстегивать маленькие пуговички на своей блузке.

— Соня? — свой собственный голос показался хриплым и незнакомым.

— Ч-ш-ш! — она приложила пальчик к полным губам и качнула головой, а затем вернулась к пуговицам.

Кровь загустела и продвигалась по венам рывками, то отправляя сердце в сумасшедший бег, то почти останавливая его.

— Поль...

Легким движением отбросила блузку в сторону, оставшись в одной юбке, и Пауль рванул к ней, не выдержав этой медлительности и тягучести движений. Теплые руки покорно легли на его плечи, а губы прошептали, едва касаясь пульсирующей вены на шее:

— Я так хочу...

Пауль распахнул глаза. Звезды игриво подмигивали с ночного неба. Оливка сопела в своей корзине, цепко ухватившись за мягкое Зойкино ухо. Сонья и не думала устраивать никаких эротических шоу. Она мирно спала с другой стороны костра, и ей-то уж точно не снилось неприличных снов.

Откуда что взялось? Ведь никогда же, реально, никогда он не думал о ней в таком... ключе. Это первое. И второе. Как продолжать и дальше не думать ничего такого после подобных снов?

Сон был красочный и реальный, как картины Зиновия Лисовски.

Пауль мельком глянул на расслабленное тело под тонким одеялом и едва сумел побороть желание опуститься рядом с ней, прижаться, проверить, так ли мягки эти губы, как ему показалось во сне, так ли упруга грудь...

— Не фантазируй! — безжалостно оборвал себя тихим шепотом и рывком поднялся на ноги.

— Что случилось? — Сонья подорвалась, испуганная со сна, теплая и розовая, и...

Черт!

Пауль скрипнул зубами и почти бегом направился к ручью.

— Искупаться хочу.

Очень сильно! И удивленно приоткрытый рот, и сонные доверчивые глаза, и даже розовая отметина на мраморно-белой щеке только поддерживали в правильности принятого решения.

С разгона уперся руками в песчаный берег и сунул голову в охренеть какой холодный ручей. Зажмурился и с обратной стороны век немедленно нарисовались плавно покачивающиеся бедра и тонкие пальчики, медленно расстегивающие блузку.

Наваждение какое-то! А что? Может, и наваждение? Проклятый котяра вон уже два дня не появляется, а Пауль еще не выжил из ума, чтобы верить в байки о бескорыстных, неопытных, а главное, невнимательных, хранителях.

После мыслей о бескорыстности и неопытности в голове снова мелькнули красочным образом струящиеся по спине рыжие волосы и Эро, проклиная на чем свет стоит свое богатое воображение, снова склонился к ручью.

Склонился и замер, разом забыв о бедрах и пуговичках. Прямо перед глазами четким отпечатком в глинистой почве берега мелькнул след здоровенного волка.

«Или оборотня!» — метнулось в голове испуганно, и сыщик подскочил, стремясь как можно быстрее вернуться в лагерь. Правая нога предательски подкосилась, уводя молодого человека назад и в сторону, он взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие, но все равно обрушился в воду вместе с небольшим куском берега.

Дух вышибло сразу, он вылетел из горла красивым многоэтажным слогом и умчался в звездное небо, распугивая ночных птиц.

— По крайней мере, одну проблему я точно решил… — проворчал сыщик, выбравшись на берег и рассматривая порванную снизу и доверху правую штанину.

— Но такими темпами к родному порогу я вернусь вовсе без штанов.

Вернуться бы только к этому порогу. Эро выдохнул раздраженно, отгоняя неприятные мысли.

Светлые эльфы — самый закрытый из всех закрытых народов народ. Поэтому ничего странного и необычного не было в том, что к полукровкам они относились, мягко говоря, снисходительно. Презрительные насмешки, язвительные комментарии, унизительные намеки — вот та особенная приправа, которая придавала детству Пауля исключительно горький привкус. Он стремился во всем быть лучшим. Он не останавливался на достигнутом. Он болезненно относился к каждой своей неудаче не потому, что обладал чрезмерно раздутым самомнением, а только для того, чтобы доказать им всем…

— Тридцать лет на носу, а я все что-то кому-то доказываю, — проворчал Пауль, выходя на полянку, где они разбили лагерь.

Стыдно. Неприятно. Противно, в конце концов. Тем более что он прекрасно знал: доказать эльфам их неправоту невозможно по определению. Упрямые, заносчивые, самовлюбленные…

— Когда ты говорил, что хочешь искупаться, я не думала, что в твои планы входила и постирушка, — вместо приветствия она протяжно зевнула и не забыла сладко потянуться, словно насмехаясь над его внутренними терзаниями. — Надо было предупредить, я бы тебе Оливкины пеленки отдала…

И перевернулась на другой бок, сонно бормоча что-то о странности мужчин. До белого пламени перед глазами захотелось объяснить ей причины этих странностей и своего ночного купания, в частности. И Пауль даже сделал шаг к закрученной в одеяла фигурке, по достоинству оценив беспечно открытые тылы, но вспомнил недавний инцидент. Бледность и черноту безумия, испуганный, почти болезненный крик, и как она дрожала в его руках, когда он пытался привести ее в чувство и пробиться сквозь беспричинную истерику. А ведь он просто по-дружески положил на ее колено руку. Без каких-либо задних мыслей.

— Не сопи там, мешаешь, — проворчала из-под одеяла, даже не оборачиваясь.

Интересно, Сонья вообще ничего не понимает или притворяется просто? Склонности к жеманству и сводящим с ума играм Пауль за девушкой не замечал, поэтому и сейчас открыл было рот, чтобы сообщить ей о волчьих следах, обнаруженных у ручья. Открыл, постоял так с секунду, чувствуя себя совершенным идиотом, и закрыл, решив ничего не говорить.

Какой смысл ее волновать? Неизвестно, как она отреагирует на новость о посторонних волках. А она отреагирует, это точно. Понятно же, что бы ни случилось с ней в прошлом, виноваты в этом были точно не люди.

— Извини, я не нарочно, — бросил через плечо, забираясь в повозку. Где-то еще была предпоследняя пара брюк. Целых, чистых и, главное, сухих.

К исходу восьмого дня пути мы добрались до Вечно Зеленых лугов, и моего спутника немного отпустило. Он вообще в последние дни был какой-то странный. Молчал подозрительно, начал зачем-то обходить стоянку по несколько раз за ночь, словно вынюхивал что-то. И это я не говорю про ночные купания. Я поначалу удивилась дико и даже перепугалась немножко, а потом благоразумно решила, что мне нет никакого дела до его привычек и заморочек.

Сейчас же Эро заметно оживился и радовался, как ребенок тому факту, что ночевать мы будем на территории эльфов. Лично я не особо разделяла его энтузиазм, у волков как-то не сложилось с этим светлым народом. Впрочем, у волков, кажется, ни с кем не сложилось.

— Хорошо бы до темна таможню пройти, — Эро стрелял глазами по сторонам, словно выискивал кого-то в придорожных кустах. — Получишь амулет, и все, можно выдыхать спокойно.

Словно мне что-то мешало спокойно дышать без запирающего эльфийского кулона.

— От Лугов до Подлеска два дня, да там еще день… Мы вообще молодцы, не думал, что так быстро доберемся.

И снова подозрительно посмотрел на кусты. Подозрительно и, пожалуй, злобно. Да что ж такое-то?

Я проследила за взглядом своего спутника и с радостью заметила кончик пушистого рыжего хвоста, возвышавшегося над травой.

— Афиноген! — не думала, что так сильно обрадуюсь возвращению ангела. — Ты где пропадал?

— А главное, зачем нашелся? — проворчал Эро хмуро и почесал кончик носа. Интересно, он всех ангелов не любит, или только тех, которые выглядят как симпатичные рыжие котики?

Афиноген презрительно фыркнул в сторону великого сыщика и, высоко поднимая лапки в белых носочках, подбежал к повозке. Затем вскочил на козлы и, игнорируя недовольство высоких блондинов, заявил:

— Я видел волчьи следы. Впереди.

Медленно опустила веки. Без паники. Подумаешь, волчьи следы. Это же лес, в конце концов. В лесу живут звери. Белки, зайцы, медведи и волки, конечно.

— Большие, — уточнил Генка и прищуренным глазом глянул на Оливку, которая в этот момент пыталась единственным зубом прогрызть дыру в рожке для кормления.

Эро негромко выругался и переложил вожжи в левую руку.

Не раздумывая, достала фильтры и медленно вдохнула через нос, досчитала до пяти и выдохнула. Пусть лучше головная боль. С ней я справлюсь... К ней вообще можно привыкнуть.

Пауль только бровью дернул, заметив мое движение, но ничего не сказал.

— И еще одни, не такие здоровенные, но тоже не маленькие, — окончательно добил Афиноген.

— Двое? — в голосе моего спутника отчетливо прозвучало недоверчивое удивление. Зря он удивляется. Волки вообще редко ходят по одному.

Двое. Двое! С двумя я точно не справлюсь. Бежать!

— Сидеть! — Павлик схватил меня за руку и мягко потянул на себя.

Я бы могла без труда вырвать эту руку из плеча, наверное. Я бы могла выскочить из телеги и убежать. Куда? В Призрачный замок нельзя. Теперь понятно, что запах, который я почувствовала там, не был случайностью. Загоняют? Выслеживают. Охотятся.

Я так слаба, когда я человек.

— Соня, не паникуй. Они не посмеют напасть... — голос Пауля пробился ко мне, словно сквозь толщу воды.

— Может, и не посмеют, — мяукнул ангел-хранитель, — но я бы на это не особо надеялся, я бы...

Эро сильнее сжал мою руку и, по-прежнему тревожно глядя мне в глаза, произнес:

— Если ты сейчас не заткнешься, я тебе крылья оторву и в ж... И в жизни не догадаешься, куда засуну, — короткий взгляд на оторопевшего от такого заявления Афиногена, и снова мне:

— Они не смогут пройти границу без амулета. А с амулетами они нам не страшны.

Я неуверенно кивнула и снова начала дышать.

Я больше не маленькая девочка. Я взрослая, я сильная, я волчица. Волчица. Я не зайка из дикого детского стишка, я маг-стихийник, я Страж.

Мать-Хозяйка! Как же мне страшно!

Столько лет прошло, а я все еще не верю в свою свободу, и каждая встреча с сородичами наполняет меня ужасом. И неважно, кто это: взрослый волк, безродный кобель, несмышленый щенок или забитая сука. Один намек на запах волчьей крови — и я впадаю в панику.

Сколько истерик пережил папа Род? Сколько отрезвляющих оплеух я получила от Юлки? Сколько раз я раздирала когтями ладони в кровь до того, как начала пользоваться фильтрами? И хватит врать себе. Головные боли тут ни при чем.

Впервые фильтры я вставила на третьем курсе, когда ряды школьников пополнил Синдри Варг. Волчьей крови в нем была капля, настолько маленькая, что даже нюхачи проворонили этого мальчика, позволив ему вырасти свободным магом. Повезло ему.

Он был смешливым, светловолосым, наивным и позорно добрым для волка. Впрочем, волком он и не был. Он даже не знал о том, что он мог им быть. Меня тошнило от одного его вида, меня выворачивало наизнанку каждый раз, когда он случайно забредал на наш этаж в общежитии, ночные кошмары стали моими вечными спутниками... И я не выдержала, приняв однажды предложенные ректором фильтры.

— Они сделают меня слабой, — неуверенно проговорила я.

— Они помогут тебе быть счастливой, девочка, — решительно опроверг мои слова Вельзевул Аззариэлевич. — Оставь прошлое в прошлом. Просто живи. Жизнь прекрасна и удивительна, поверь!

Сложно верить человеку с такими одинокими глазами, сложно смотреть в лицо своему страху, так чертовски сложно прятаться от жизни!

— Соня, — Пауль положил руку на мое колено и почти в тот же миг отдернул, словно обжегшись, со словами:

— Прости! Я...

Не бояться.

Медленно взяла его за руку и положила назад. Мне совсем-совсем не страшно. Вот ни капельки. Не рядом с Павликом.

Афиноген мурлыкнул, прыгнув к захныкавшей Оливке, а я решилась посмотреть в глаза Эро.

— Это ты меня прости. Я тебе верю, правда.

И в доказательство прижала его кисть своей рукой.

— Видишь, никаких истерик. Меня даже не тошнит! — гордо и немного удивленно сообщила я.

Признаков тошноты и приближающейся паники действительно не было.

— Я рад... — тоскливо ответил Эро и косо ухмыльнулся.

Осторожно высвободил свою ладонь из моего захвата и, словно извиняясь, произнес:

— Но нам правда надо ехать, если мы хотим успеть до заката.

Кажется, он обиделся, но возможно, это только очередной приступ моей паранойи.

Старуха проснулась непривычно рано, скрипя и постанывая, спустила ноги с высокой кровати и посидела с минуту, рассматривая в полумраке осенней ночи скрюченные пальцы с разбухшими изношенными суставами. Жизнь прошла как-то незаметно: казалось бы, еще вчера они с подружками пускали венки по воде, гадая, кто из них раньше выйдет замуж, а уже сегодня зима основательно забелила голову и прибила спину к земле сугробом старости.

В умывальне безжалостное зеркало глубокими морщинами и выцветшими глазами констатировало скоротечность жизни. Куда пропала красота? Словно корова языком слизнула…

— Что ты бормочешь, мать? — проворчал муж, отворачиваясь к стене. — Не спится ж тебе…

Не спится, давно не спится и тревожно гонит из дому, едва умолкнут полуночные птицы. Совсем как в молодости, когда бабкина кровь не давала покоя и гнала прочь из дома. Пройтись по осенней росе, рассекая вмиг повлажневшим подолом молочный туман, передернуть от морозного воздуха плечами, распустить черные тяжелые косы и танцевать, подняв руки навстречу к матери-луне.

Но косы давно уже не черные и не густые, а руки не так-то просто поднять над головой, да и подруги по танцам не один десяток лет танцуют в другом месте.

Осторожно ступая по предательским половицам, старуха дошла до двери, принюхалась к тяжелому ночному духу дома, изогнула шею и оскалилась на пискнувшую в углу мышь, повернула щеколду и шагнула во двор.

Луна совиным глазом смотрела с еще совершенно черного неба. Сколько еще до рассвета? Два часа? Три? Что заставило подняться так рано и выгнало из дома? Не тот уже возраст, чтобы гнаться за лунным светом, миновали буйные дни непоседливой молодости. Что ж ты тянешь меня, богиня? Я уже стара, чтобы быть достойной дочерью…

К босым ногам немедленно прилип влажный от росы песок и мелкий домашний мусор, за стеной сарая протяжно и громко вздохнула Мальвина, досадуя на свой невеселый коровий век, Жук тявкнул несмело и звякнул цепью, выбираясь из будки, чтобы посмотреть, что заставило хозяйку подняться еще до рассвета. Окинул старуху внимательным собачьим взглядом и вдруг попятился, оскалившись и вздыбив шерсть на загривке.

— Ошалел ты к старости, что ли? — беззлобно спросила женщина и протянула к псу морщинистую руку, но он не вильнул хвостом и не сложил радостно уши, а прижал голову к земле и протяжно завыл, припадая на передние лапы.

— Да что ты, Жу… — старуха сделала осторожный шаг, еще не зная о том, что это последний шаг в ее жизни, и вдруг оглянулась на странно знакомый звук за спиной. Из темноты блеснуло желтым, послышалось недовольное ворчание, а потом чудовищная сила бросила женщину назад, вырвала остатки жизни из немощного тела, разворотила, раздробила, уничтожила, разбрасывая куски человеческой плоти на метры вокруг.

Жук забился в дальний угол конуры, не скулил, не визжал, не лаял, а только дрожал, не сводя глаз с того, кто хозяйничал сейчас во дворе. Старый пес, поджав хвост, следил за тем, как чудовище, щелкнув мощными челюстями, шагнуло к дому, а спустя минуту оттуда раздался глухой вскрик хозяина. Прислушивался к шуму и грохоту, проклиная себя за трусость и за то, что даже не предпринял попытки спасти тех, кто кормил и любил его долгие годы. Вздрогнул, когда дверь дома распахнулась…

Чудовище двигалось неспешно, уверенно, не боясь никого и ничего. Шерсть на морде забурела и слиплась, а желтые клыки окрасились красным. Оно подошло вплотную к конуре, склонило лобастую голову и, глядя Жуку в глаза, рыкнуло несдержанно:

— Где они?

И старое собачье сердце не выдержало, разорвавшись от ужаса и горя. Что может быть хуже, чем пережить смерть своих хозяев? Уж лучше так, пусть страшно, но вместе с ними, за ними… Убежать в зеленые луга предков, виляя хвостом и любуясь на тонкий стан и черные косы молодой хозяйки, и вдыхая сильный мужской дух хозяина чутким носом.

Чудовище посмотрело с отвращением на мертвое тело пса, раздраженно одним ударом тяжелой лапы разнесло хлипкую конуру в щепки, бросило короткий взгляд на луну и медленно покинуло поля боя. Напрасная трата времени, напрасный риск быть обнаруженным. Тех, за кем его послали, здесь не было.

Луна шокировано моргнула, торопливо спряталась за набежавшей тучей и не появлялась из-за облаков до самого рассвета, а ближе к восходу солнца пошел мелкий осенний дождь. Вначале он напоминал морскую водяную пыль, но постепенно капли становились крупнее и крупнее, и вскоре по земле, щедро политой кровью, барабанил настоящий ливень.

Дождь лил не переставая уже три часа, когда скрипучая калитка медленно качнулась внутрь, и на дорожку, посыпанную битым кирпичом, ступила элегантная ножка в черной лаковой туфельке.

— Мам, пап? Почему не встречаете?

Женщина легко впорхнула во двор, но успела сделать всего пару шагов, когда мужчина, шедший за ней, вдруг замер и, поймав свою спутницу обеими руками за талию, развернул ее лицом к себе.

— Гай? — девушка рассмеялась, не замечая обеспокоенного выражения на мужском лице. — Прекрати! Маме не понравится…

— Сигни, подожди меня за воротами!

— Да в чем дело? — нахмурилась и недовольно топнула ножкой. — Снова ты со своими…

Она не договорила, потому что боковым зрением заметила предмет, который показался ей странным и неожиданным. Ему точно было здесь не место. Повернула темноволосую головку, украшенную модной шляпкой, наклонила зонтик, чтобы лучше рассмотреть то, что привлекло ее внимание, и, издав сдавленный звук, обмякла в руках мужчины.

— Проклятье! — прорычал он, подхватив девушку на руки, и крикнул громоподобным голосом, оглянувшись назад:

— Боцман! Твою мать! Где ты застрял?

Боцман не преминул появиться, да так быстро, что калитка не выдержала столкновения с его ногой и слетела с петель.

— Капитан, проблемы?

Всегда уравновешенный мужчина выругался и удобнее перехватил тело своей молодой супруги.

— Вызывай эфоров… Здесь какой-то кошмар.

Широко шагая, он покинул обезображенное смертью место, размышляя над тем, как он станет объяснять любимой женщине, почему она вдруг стала сиротой.

А боцман даже не проводил капитана взглядом, он наклонился к лежащей у калитки голове и попытался опустить морщинистые веки, лишенные ресниц, но ничего не вышло. То ли тело уже успело окоченеть, то ли дрожащие пальцы не справились с делом, но теща грозы морей, легендарного капитана Гая Ботана смотрела на него укоризненным мертвым взглядом, словно винила в том, что они прибыли так поздно.

Боцман передернул плечами, возблагодарив мысленно безрукого вахтенного, посадившего корабль на мель. Кто знает, что бы произошло, приедь они на хутор вчера вечером, как планировали изначально.

— Надо будет выписать Кротику премию, — проворчал боцман, пятясь со двора. — После того, как он с гауптвахты выйдет…

Ночевать в Вечно Зеленых лугах нам не пришлось, потому что эльфийская таможня продержала нас на блокпосту почти двое суток. И дело тут было даже не в моей волчьей крови, а в том, что стоило Павлику вручить остроухому пограничнику свои документы, как тот издал условно приличный звук, посмотрел на нашего с Оливкой сыщика влюбленными глазами и немедленно умчался прочь, не забыв прихватить с собой и мой паспорт. А спустя минут пятнадцать и спутника нашего тоже прихватил.

И осталась я с козой, повозкой и уставшей от долгой дороги лошадью на руках, сама, подобно той лошади, мечтая об одном. Нет, не о красивом и смертельном коновале, но хотя бы о цианистом калии.

Жить не хотелось вовсе. Потому что, во-первых, уже почти сутки шел дождь. А во-вторых, как выяснилось, от дождя растут не только грибы, но и зубы у некоторых капризных и непоседливых детей.

Гостиницы на пограничном переходе не было, но я, если честно, радовалась и тому, что нас разместили в казарме. Нет, сначала-то я отказывалась, надеясь, что Павлик исчез ненадолго, но потом дежурный офицер, расстроенно покрутив жемчужную сережку в бледном ухе, сообщил:

— Леди, вам все-таки стоит перебраться в тепло. Говорят, ночь будет холодная, а у вас повозка отсырела...

— Ночь? — я растерялась. — Откровенно говоря, мы надеялись заночевать уже...

Офицер вздохнул грустно и покачал головой.

— Не получится.

А потом непонятно пояснил:

— Сомневаюсь, что Павликан Ирокезович сможет быстро освободиться... Я бы вас отпустил, мне-то что?.. Но они же четкое приказание отдали: никуда вас не отпускать.

Как будто мне было дело до какого-то их начальства, которому я непонятно зачем понадобилась. И что значит, не отпускать?

— Я нарушила какой-то закон? — поскандалить захотелось со страшной силой. Ну, просто холодно, мокро, Оливка капризничает, Павлика утянули куда-то, а Афиноген сам умчался следом за ним. И еще офицер этот со своим начальством. Заботливого из себя строит... Одни убытки от этих мужиков!

— Пресветлая мать! Нет, конечно... Причем тут закон? Но просто ведь вот... — неопределенно махнул рукой и носом шмыгнул.

Вот так и получилось, что мы нашей маленькой чисто женской компанией — я, Оливка и Зойка — встали на довольствие в пограничной эльфийской казарме.

В первую ночь капризничали все: ребенок, коза и даже я. И если первых можно было простить, то мне не было оправдания. Я лежала на кровати, уставившись в потолок и слушала, о чем говорят местные жители. И разговоры их уж точно не прибавили им в моих глазах бонусов. Им в частности, и всему мужскому населению обоих миров в принципе.

Поначалу, перемежая речь гнусными смешками и унизительными комментариями, они с бегемотской грацией и со слоновьей деликатностью прошлись по моей внешности. Обсудили улетную жопу, знатные дойки и про блядское платье не забыли. Я даже специально встала, не поленилась, сбегала в умывальную комнату к зеркалу, чтобы убедиться, что на мне все то же папино платье, синее, в мелкую полоску, с высоким горлом, без декольте и разрезов.

Извращенцы! Обычное платье! Ничего в нем такого. Я вообще никогда ничего такого не надеваю. Вернулась в комнату расстроенная и злая. И еще было противно, потому что злилась я не на этих дураков из соседней комнаты, а на себя.

Пока я бегала, таможенники закончили с душещипательным обсуждением моей внешности и перешли к предположениям на тему «прет ли ее Жмуль». Я сначала растерялась, соображая, кто такой Жмуль, и почему, по мнению остроухих, я должна состоять с ним в интимных отношениях, но потом сообразила, что Жмулем они обзывали Павлика. Странная кличка, но кто их поймет, этих мужиков...

— Жмуль вообще круто устроился, никогда бы не подумал... — проговорил давешний вежливый офицер. Во время разговора он, судя по звуку, чем-то ковырялся в зубах, поэтому немного шепелявил, но я его все равно узнала.

— Полукровка... — с радостью подхватил второй, которого я ненавидела заочно, за нелестный отзыв о моем платье. — Я бы, на его месте, в детстве утопился... А он ничего, живет себе... Никакой гордости.

— Какая гордость?! — офицер стремительно терял очки. — Ты его папашу видел?

И заржали дружно, а я, задумавшись, случайно матрас когтями пропорола. И испугалась почти до потери пульса, потому что когтям неоткуда было взяться, потому что первое, что сделал офицерик перед тем, как проводить меня в казарму, это запирающий амулет на моей шее застегнул.

Сжала продолговатый кулон в кулаке, а он в ответ приятно и ласково обогрел кожу ладони.

Когти были. И звуки мира не утратили громкость. И запах... Он был на месте, с тех пор, как я избавилась от фильтров на дороге и по сей момент. Я уже успела по достоинству оценить всю прелесть ароматов мужского общежития и слабовольно, как пьяница со стажем мечтает об утренней опохмелке, мечтала вернуть свои магические затычки для носа. Мысль о том, что они лежат на дне дорожного сундука, не давала мне покоя, но я вырабатывала силу воли.

Кулон в ладони послал мне импульс одобрения в виде очередной порции тепла, и я откинулась на подушку, задумавшись о причинах этого странного явления.

Вариант, что запирающий эльфийский кулон сломался, я даже не рассматривала, потому что у них ничего не ломается. Они идеальны по определению. Это аксиома.

Тогда в чем дело?

Медленно провела рукой по затылку, нащупывая отметку в виде круглого шрама, которая появилась у меня в тот день, когда я стала Стражем. У меня, у Юлки и у Алекса с Павликом.

Юлка сразу называла метку клеймом, а во время первой своей беременности, задумчиво поглаживая огромный живот, как-то раз заявила:

— Нет, это не клеймо. Это тавро!

В преддверии ночи Разделения миров метка чесалась, ныла и всячески напоминала нам о своем существовании и мешала спокойно жить.

— Почему тавро?

— Это понятно, — она тогда тяжело вздохнула и попыталась увидеть кончики своих ног, не наклоняясь вперед. — Что такое тавро, Ини? Метка для коров...

Еще раз вздохнула и в подтверждение своих слов добавила грустное:

— М-у-у-у...

Мысль о корове заставила заурчать мой желудок. Как скверно-то!

Я поднялась с кровати, прошлась по комнате и заглянула в окно. Дождь закончился, свежий ветер разогнал мрачные тучи, луна подмигнула мне совиным глазом, и я застонала сквозь зубы. Проклятье! Что я буду делать на территории эльфов без оборотной магии, но с неработающим запирающим амулетом?

Зойка мэкнула во сне и дернула задней ногой, видимо, от Павлика убегала с куском его штанов в зубах.

У кого мне совета спросить? У Оливки? Где, спрашивается, хранитель наконец-то заснувшего ребенка, где мой собственный провожатый, который настаивал на том, что отпустить меня в такое путешествие одну он не может. И при этом бросил в логове остроухих пошляков.

Эльфы… Все у них не так. Может, и правильно, что у волков с ними отношения не сложились. Может, они вовсе не потому не сложились, что у нас ни с кем не складывается, а из-за Зачарованного леса и его природной магии.

Легенда гласит, что все народы вышли отсюда, но только эльфы оказались достойными остаться здесь навсегда. Первый волк поднял голову к ночному небу, скрываясь от охотников в тени деревьев Зачарованного леса, здесь он преданно лизнул молочно-белую руку богини. Сюда мы все хотим вернуться, потому что только тут второе я соединится с первым, и мы станем цельным существом.

Опять-таки, по легенде. На практике же, эволюция не затронула эту часть мира, поэтому волки здесь не могут противостоять луне. И если жестокой Койольшауки придет в голову зазвонить в свои золотые колокольчики, ничто не остановит меня от оборота. Потому и не пускают эльфы волков на свою территорию без запирающего амулета. Без запирающего амулета, который не работает…

Полнолуние приближалось и спрятанное внутри меня второе я нетерпеливо ворочалось, предвкушая свободу ночного бега. Я прижалась лбом к холодному стеклу и сделала то, чего не делала уже много-много лет: закрыла глаза и прошептала знакомые с детства слова, обращаясь к богине, которую не хотела признавать своей:

— В руке моей пучок сонной травы.

Я бегу по молочной реке к тебе, о богиня!

Мои ноги быстры, словно ветер,

Мое сердце открыто для жизни!

Не лиши меня радости мысли…

Не звони в колокольчики смерти, о богиня!

Койольшауки, я твоя безымянная тень…

За время службы приходилось видеть разное: от безобразного и абсурдного до пугающего и смешного. Одни истории годились для того, чтобы привлечь внимание понравившейся дамы, другие — чтобы от этого внимания избавиться, рассказать за кружкой пива друзьям, поделиться с голодными до сенсаций журналистами…

То, что Пауль Эро увидел на Волчьем хуторе, относилось к тем историям, о которых говорить нельзя и забыть невозможно. К тем, которые потом долго буду приходить в пугающих липких снах.

Думать о том, что здесь было до того, как место очистила следственная бригада, не хотелось, но брызги крови на стенах, развороченная мебель и следы на набухшей от дождя земле рисовали столь яркие картинки, что Пауль в очередной раз проклял свое богатое воображение и покосился на кучу досок в углу двора.

— Что там? — за небрежностью жеста попытался скрыть дрожание руки.

— Да хлам какой-то, господин Эро. Что вам до того?

Не похоже на хлам. Не было в этом дворе хлама. Все было ухожено, травка низко пострижена, дорожки кирпичом посыпаны, даже стены сарая выбелены, причем выбелены недавно, судя по яркости и чистоте краски, а значит, что хозяева на красоту не скупились, иначе зачем бы они стали стены белить в конце осени. Следовательно, не может тут быть никакого хлама.

Пауль кончиком сапога откинул в сторону доску и протянул руку в черной перчатке, чтобы поднять блеснувший в сумраке утра предмет, который под этой доской скрывался.

И замер, загипнотизированный мертвым желтым взглядом.

Пес был старым и седым. И умер он, вероятно, в ту же ночь, что и его хозяева. Следов крови видно не было, а значит животное умерло своей смертью. Либо…

Старший следователь, с трудом скрывая раздражение, следил за действиями столичного хлыща. Эк он вырядился, как на парад, даже сапоги блестят. А нос кривит. И сглатывает все время, пытаясь избавиться от приступа тошноты. Все они такие. Белоручки…

Приедут, посмотрят с умным видом, стеком вот еще могут потыкать в разные стороны. Бывший-то начальник большим любителем стеков был, говорят, даже в постели с ним не расставался. А зачем он ему в постели-то? Девок пороть? Стыдоба… Что только эльфы не придумают, а еще приличный народ.

Нынешний начальник эльфом был наполовину, хоть и скрывал это всеми силами, но у Тимофея Блинова глаз наметанный, ему не надо кончик уха видеть, чтобы определить, с какой расой разговаривать приходится.

Столичный выскочка прошвырнулся по дому, выбежал на крыльцо, подышал глубоко и неспешно, надеясь, что следователь не заметит его слабости, а потом заинтересовался грудой мусора в дальнем углу двора. И Блинов немедленно недоэльфа проклял мысленно, понимая, что начальство не станет марать ручки, а велит ему, Тимофею, в этом мусоре покопаться. Одним богам известно, что там может быть!

О прошлом месяце вон бригаду в Веселое вызвали, мол, на почте нечистая завелась. Запах какой-то странный стоит, мешает честным людям работать. Это в столице бы почтовиков послали подальше. А здесь нельзя — Приграничье, опасная земля. И даже запах может говорить о возможном нарушении равновесия.

Понятное дело, что на место выехал старший следователь собственной персоной. А как иначе? Жалко только, что это было его, Тимофеево, дежурство.

Источник запаха определили сразу: огромный деревянный ящик, стоявший у окна на выдачу. Блинов, согласно требованиям техники безопасности, очистил помещение, расставил помощников по четырем углам, поставил посылку в центр комнаты, легко сорвал крышку и, наконец, понял, зачем в технике безопасности под номером первым стоит пункт о «Эвакуации гражданских». Исключительно для того, чтобы оные гражданские эфорского позору не увидели.

Блевал Тимофей долго. И не он один, но вся бригада, потому что в посылке обнаружилось восемь килограммов опарышей. Думать о том, кто их в эту коробку засунул и с какой целью, Блинов не мог тогда, не стал и теперь. Он со скрытым торжеством наблюдал за тем, как новый начальник наклоняется над кучей мусора.

Сильная рука в элегантной перчатке замерла на миг, и старший следователь со злорадством заметил, что под доской лежит тело дохлого пса. Хорошо, однако, что не он его обнаружил. Кто его знает, сколько псина там провалялась, а давешние опарыши, между тем, до сих пор Тимофея в жутких снах преследуют.

Недоэльф постоял над трупом с минуту, размышляя о чем-то — может, шептал прощальную, говорят, у эльфов так принято — а потом коснулся седой морды пса, что-то снимая с шерсти и, наконец, выпрямился, оглянувшись на Блинова.

— Что вы думаете на этот счет, Тимофей?

И руку вперед вытянул с отставленным указательным пальцем. Старший следователь опустил взгляд и с удивлением увидел, что на черной коже перчатки блестит маленькая янтарная слеза.

— Золотой колокольчик… — прошептал он в священном ужасе, даже не осознав, что говорит вслух, а осознав, рот прикрыл раскрытой ладонью и шагнул назад от начальника.

— Господин Эро, я…

Начальник сморщил недовольно длинный нос и негромко, но весьма настойчиво произнес:

— Блинов, не будьте идиотом! Мне нет никого дела до вашей родословной, хотя… Сколько у вас? Четверть? Меньше?

— Бабушка из волков, — ответил Тимофей и вздохнул, проклиная судьбу-злодейку.

— А почему не в общине?

— Так тут же изгнанники и одиночки осели. Потомки тех, кого из общины выгнали. Одиночки. Кто по хуторам расселился, кто, как моя бабка, в Веселом…

Начальник удивленно приподнял брови.

— Странно, я думал, волки крепко держатся за свою кровь, — посмотрел на янтарную каплю и аккуратно спрятал ее в карман жилета, а потом повторил, когда понял, что следователь не собирается отвечать:

— Так как получилось, что за вами не прислали нюхачей?

— Зачем мы нюхачам? — признался Тимофей нехотя и несколько обиженно. — Мы к Лунным Волкам отношения не имеем. Не вышли мы рылом для Волчьей долины…

Эро яростно почесал затылок и поинтересовался:

— Я так понимаю, вы свои корни не афишируете?

Дождался утвердительного кивка, чтобы продолжить:

— Могу вас понять. И уважаю ваше право, поэтому давайте так. Я сделаю вид, что не понял причины вашего страха, а вы мне подробно легенду о золотых колокольчиках расскажете, а то в моем распоряжении только «Мифы и легенды степных волков» были… Вижу, вам тоже знакома эта книга?

Блинов криво усмехнулся.

— Не жалко вам времени было на такую ерунду?.. А колокольчики, что ж… Они колокольчики и есть. Знак луноликой Койольшауки. Вы не подумайте, господин Эро, моя семья к жертвоприношениям не имеет никакого отношения, да и бабка не была никогда ортодоксом…

Запоздалый страх полоснул по нервам, и старший следователь испуганно прижал к груди амулет, который носил под одеждой, не снимая.

— Блинов! — начальник раздраженно хлопнул себя ладонью по бедру. — Колокольчики!

— Простите. Говорят, богиня может убивать взглядом.

— Как василиск, что ли?..

Эро криво усмехнулся, но споткнувшись о мрачный взгляд подчиненного, поспешил извиниться.

— Не как василиск. Она так прекрасна, что смертный умирает от ужаса ее красоты. И умирая, плачет от восторга. И если этот восторг искренен — то слезы эти превращаются в капли прозрачного янтаря, а если неискренен, то… — Тимофей сглотнул. — В общем, не остается от тела следов.

Умирает от ужаса красоты, значит. Красиво, но нелогично и вообще бессмысленно. И ничем не поможет в следствии.

— А испугались-то вы почему? — Пауль начал раздражаться, понимая, что разговор завел куда-то совсем уж не в ту степь. Да и вообще, вся эта теологическая беседа над телом мертвого пса выглядела как-то странно, словно отрывок безумного сна, но никак не часть действительности.

— А потому, что все это сказки. Ну, про слезы и остальное… в стиле «Мифов степных волков»… — Блинов доверительно наклонился к начальнику и прошептал:

— Не слезы это вовсе, а знак того, что здесь был оборотень. Очень сильный. Возможно, с каплей божественной крови. И либо он подбросил этот янтарь, — кивок на начальственный карман, — с тем, чтобы вызвать панику у местных, которые во все эти сказки верят, — покраснел, понимая, что и сам в них верит, что бы он тут сейчас ни пытался доказать, — либо это следы праведного гнева богини, и появились здесь по воле Койольшауки.

Эро удивленно приоткрыл рот, а Тимофей быстро, словно начальник собирался его перебить или остановить, прошептал:

— У волков все боги кровавые, но Койольшауки — мать всего сущего, она самая ужасная. И уж если ее колокольчик упал на землю, жди моря крови. Простите, господин Эро, я человек не суеверный, но вот это, — широким жестом обвел двор, захватив дом, сарай и обломки будки, остановив указательный палец напротив кармана, в котором Пауль спрятал янтарный камушек, — это меня пугает. Еще раз прошу прощения.

Старший следователь круто развернулся и поспешил по дорожке в сторону осиротевших без калитки ворот, тихонько бормоча:

— В руке моей пучок сонной травы.

Я бегу по молочной реке к тебе, о богиня!

Мои ноги быстры, словно ветер,

Мое сердце открыто для жизни!

Не лиши меня радости мысли…

Не звони в колокольчики смерти, о богиня!

Койольшауки, я твоя безымянная тень…

Сон и сном-то назвать было нельзя. Так, временное помутнение сознания и никакого отдыха. Но я и этому забвению была рада, потому что веселая и жизнерадостная Оливка в последние тридцать семь с половиной часов вела себя как маленький гнусный монстр. Она хватала Зойку за уши и плакала, швыряла в меня моими же бусами и рыдала, плевалась молоком, сто раз сходила по большому в пеленки, пыталась съесть жуткого черного жука в хрустящем панцире и снова плакала, когда я не позволила ей это сделать.

Короче, я абсолютно выбилась из сил, а приобретенный опыт уверил меня в следующем.

Первое. Все мужики предатели. И Павлик Эро — главный из них. Бросил меня одну с этим маленьким чудовищем!

Второе. У меня никогда не будет детей. Нет, детки славные. В принципе. И особенно, когда чужие и не навсегда.

Третье. Юлка героиня! Ей надо медаль выдать. Я тут от одной с ума схожу. А у нее их четверо!!!! Все мальчики — кошмар! — и трое из них близнецы.

Парадоксально, но после мыслей о Юлке Ясневской мне полегчало. Все-таки есть под луной человек, которому хуже, чем мне.

С этой приятной мыслью я и провалилась в яму сна, чтобы вылететь из нее через непростительно короткий отрезок времени, словно пробка из бутылки шампанского, потому что кто-то навалился мне на грудь страшным грузом и, дыша в лицо рыбой и кислым молоком, потребовал:

— Да проснись же, наказание мое! Уходить отсюда надо! Срочно!

Афиноген почти не изменился с нашей последней встречи. Он по-прежнему был пушист, рыж и толст — последнее я ощущала с, прямо скажем, болезненной отчетливостью — и отличался от себя прежнего только тем, что на голове у него появилась парочка маленьких симпатичных рожек.

— Афиногенушка, дай поспать, а? — попросила я, ощущая себя жалкой и немощной, закрыла глаза и попыталась спрятать голову под подушку.

— С-с-с-сонья, — просвистел он страшным голосом, — я не шучу.

— А я что, по-твоему, смеюсь? И слезь с меня, чудовище!

Спихнула котяру на пол и села на кровати.

— Черт! До чего же спать хочется!

— Выспишься у эльфов. Да шевелись ты, проклятье! Меня из-за тебя на второй... Ты куда собралась?

— В ванную. Надо же мне себя в порядок привести...

— В порядок?.. — Оливкин хранитель задохнулся от возмущения, но когда я потянула на себя дверь в коридор, Все-таки нашел в себе силы, чтобы произнести:

— Для кого? Для Гринольва? Тогда ладно.

И добавил, словно выплюнул:

— Говорят, он любит ухоженных сук.

Я замерла у открытой двери. Остолбенела. Только не вожак клана Лунных Волков.

Было холодно и безветренно. Снежинки, медленно танцуя, кружили в морозном утре, неспешно опускаясь на деревья, на крыши домов, на покосившуюся ограду дома старейшин, на столб, на цепь и на меня.

Было холодно, но кожа уже почти не ощущала колючих прикосновений кружащегося в воздухе снега. Просто хотелось спать. Лечь здесь же, у столба, подтянуть колени к груди, скрутиться калачиком — и уснуть. Навсегда. Как же сладко было бы умереть, но кто же мне позволит?! Смерть — это тоже побег. А от Лунных Волков не сбегают.

Хлопнула дверь и снег заскрипел под тяжестью чьих-то шагов. Поднять голову, чтобы посмотреть, кто пришел? Нет сил. Да и желания нет. Какая разница? Кто бы это ни был, ничего хорошего меня не ждет.

— Поднимись!

Цепь звякнула, когда за нее дернули, рана на шее вспыхнула ослепительной болью, и я встала на ноги, стараясь не думать, не чувствовать, а главное, не пытаться угадать, что сейчас произойдет.

Волк был высок и красив. Наверное, красив, для кого-то другого, кто не знал, насколько сильно он похож на моего мучителя.

— Прав был братец, — проговорил пришедший и взвесил в теплой руке мою правую грудь, — красивая и выносливая.

— Жаль, что не моя, — обвел пальцем отметину на левом плече и сокрушенно цокнул языком, а потом потянул за цепь, подтаскивая меня к себе еще ближе.

— Впрочем, когда ты ему надоешь... — тяжелая ладонь легла на спину и медленно поползла вниз по позвоночнику до ягодиц. — Когда надоешь, возьму тебя к себе.

Прижался носом к затылку и тихонько застонал, втягивая в себя мой запах.

— Пахнешь ты просто... изумительно! Ни с чем не сравнимо.

И вдруг отпустил меня, сорвал с себя плащ и решительно накинул мне на плечи, отбросил упавшую на глаза зеленую прядь, оскалился хищно и произнес:

— Все равно моя будешь.

— Все равно моя будешь... — повторил едва слышно, спустя месяцы, когда я стояла у портала для перехода в Школу Добра. — Меня не обманешь.

Он смотрел на меня злыми желтыми глазами, потирал отвратительный ожог на щеке и ухмылялся. Он знал.

Осторожно прикрыла дверь и оглянулась на Афиногена.

— Еще раз назовешь меня сукой, и я скормлю твои кишки бродячим собакам.

Ангел-хранитель испуганно прижал уши к голове и попытался оправдаться:

— Прости, но я подумал, что в кризисной ситуации тебе лучше быть злой, чем испуганной.

Всегда лучше быть злой.

Не говоря ни слова я достала из дорожного сундука «Откровенный костюм авантюристки», в который входила черная юбка-брюки, зеленая обтягивающая кофта, короткий плащ с утепленным капюшоном и легкие сапоги с небольшим квадратным каблуком.

— От повозки придется отказаться, — пробормотал Афиноген, но умолк, поймав мой раздраженный взгляд, потому что в тот момент я вытащила переноску для Оливки, которую мне дядюшка Гаюн подарил.

Рожок для кормления, запасные пеленки, Зойкин поводок. Быстрый взгляд на часы — я уложилась в шесть минут. Отлично. Еще три минуты потрачены на переодевание, минута на то, чтобы устроить Оливку за моей спиной.

Кажется, я готова.

— Зойка, к ноге!

Слух обострен до предела, ноздри трепещут, выискивая опасные запахи. Я ничего не боюсь, я не боюсь никого. Я последняя рыжая волчица из древнего, как луна, рода, я буду жить свободной.

Распахнула двери и едва не закричала от ужаса, врезавшись в твердую мужскую грудь.

— Привет, торопыжка! — Эро ловко обнял меня за талию, удерживая на месте. — Куда собралась?

Я не слышала его шагов, не чувствовала его присутствия за дверью, я даже запаха его не заметила, хотя он никуда не делся, он все так же мятен и свеж. Он улыбался немного устало, но искренне. И совершенно точно был рад меня видеть.

— Ты что, призрак? — выкрутилась из кольца его рук и просочилась в коридор.

— Еще минуту назад был живым, — хохотнул он в ответ, перегораживая мне дорогу. — А куда мы так спешим?

— Мы не знаю, а я ухожу отсюда.

Разговаривать с ним сейчас не хотелось, как и объяснять причины своего поступка, как и думать над тем, почему я не почувствовала его присутствия за дверью. В данный момент больше всего на свете мне хотелось удрать.

Удивительно, но Павлик не стал больше задавать вопросов, смерил меня взглядом взволнованным, а мельтешащего за моей спиной Афиногена — раздраженным, после чего неуверенно кивнул:

— Ладно.

Схватил меня за руку и повторил уже более решительно:

— Ладно. Но не думай, пожалуйста...

Где-то на улице протяжно и громко завыл волк, а потом закричали сразу несколько человек и послышался топот ног. Зойка скосила на меня левый глаз. Явно оценивала мою реакцию на происходящее, соображая, впадать ей в панику или можно с этим пока обождать.

Пауль сжал мою ладонь и шепотом спросил:

— Амулет работает?

— Нет...

Как он узнал? Как он узнал, что чертов амулет сломался? Как он догадался, что меня вообще это тревожит?

— Вот и отлично. Ничего не бойся. Идем! — подмигнул мне и увлек в противоположную от выхода сторону.

Вверх по лестнице, направо, по коридору до первой двери, снова вверх...

— Поль, ты был здесь раньше.

— Нет, конечно! Зачем мне казарма таможенников... Тихо! Тут на цыпочках, хорошо?

Врет. Вне всякого сомнения, врет мне. Не может человек так ориентироваться в незнакомом месте. И не человек не может. Мне бы понадобилось раза в три больше времени, чтобы найти этот путь. Хотя вру! Я бы даже искать его не стала, мне бы банально не пришло в голову, что вместо того, чтобы выйти из здания через дверь (как вариант, выбраться через окно), можно подняться на третий этаж, спуститься на первый в другом корпусе, открыть подвал, пройти мимо сводящих с ума своей изысканностью запахов и вдруг очутиться у решетки, за которой дышал ночной прохладой лес.

И конечно же, эта решетка не была заперта.

В абсолютном молчании — ну, это если не считать пыхтения Афиногена — мы вышли из тайного хода, а спустя минуту Эро остановился.

— Мне надо вернуться. Пожалуйста, просто подожди меня здесь.

— Я... — не знаю, что собиралась сказать. Кажется, собиралась возмутиться из-за того, что он командует. Или спросить о том, как нам удалось найти выход. Или поинтересоваться, где он пропадал столько времени.

Но вместо всего этого я произнесла только короткое:

— Я...

И почти сразу выпала в осадок, потому что Пауль немного наклонил голову, чтобы коснуться губами моего лба, и очень тихо спросил:

— Амулет запереть или ты пока хочешь иметь возможность обернуться?

По-моему, мое сердце остановилось.

— Хорошо, — Эро кивнул и еще раз поцеловал мою больную голову, — оставим все как есть. Я вернусь, самое позднее, через тридцать минут. Договорились?

И ушел, а ко мне умение соображать только спустя несколько минут вернулось вместе с панической волной и очередным приступом страха. Он знает о том, что я полноценный волк. Совершенно точно знает.

Это катастрофа! Я плюхнулась прямо на мокрый и грязный мох, не думая о сохранности папиного шедевра, в который была одета, и схватилась за голову. Оливка недовольно захныкала от резкости моих движений, и это меня слегка успокоило и отрезвило. Именно это, а не слова Афиногена:

— И нечего впадать в истерику. Пауль тебе не враг.

Не враг. Но и другом его назвать я могу только с очень большой натяжкой. Да, мы знакомы чертову тучу лет. Но что толку? Он был и остается для меня чужим человеком. Возможно, чуть менее чужим, чем весь остальной мир. Миры.

— Ну, знает он нашу тайну... Подумаешь! Тоже мне проблема!

— Капец! — всхлипнула я и снова схватилась за голову, на этот раз осторожно, чтобы не потревожить Оливку.

— Что? — хранитель посмотрел на меня, подозрительно сощурив глаза, и совершил стратегически верный и своевременный маневр, вскарабкавшись на дерево.

И уже оттуда:

— И не сверкай глазами! Нужно же мне было выяснить, кому я свою подопечную доверяю. Поэтому я слетал в библиотеку, оформил запрос...

Капец!

Стукнулась лбом о шершавый ствол ели, надеясь, что все это бред.

— Библиотека? Где-то есть библиотека с книгой обо мне?!!

— Не с книгой, — проворчал Афиноген, — скорее, с тетрадочкой... Правда, там всего страниц сорок, не больше... Ини, не пыхти. Ты Зойку пугаешь, у нее молоко пропадет.

Зойка оторвалась от обкладывания ольхи, которая полностью захватила подлесок, и посмотрела на Афиногена удивленно и укоризненно.

— Не переводи стрелки... — я уже и сама поняла, что причин для глобальной паники нет, но признаваться в этом не очень хотелось. В конце концов, Павлик вернется, и мы поговорим. И все выясним. И... и я же решила уже один раз, что ему можно верить. Так будем последовательны в своих поступках.

Он просил подождать. Я подожду. Что такое тридцать минут? Тем более, что половина этого времени уже прошла.

А потом еще половина.

И еще тридцать минут.

И два раза по тридцать.

И я ждала уже чисто из упрямства.

А потом на дровах злости.

А потом из природной вредности, волчьей злопамятности и упрямства. Афиноген молчал и разумно прятался в еловых лапах. Еще через час снова пошел дождь, и я расплакалась. Наверное, впервые за последние десять лет. Слезы были злые и горькие. И все текли, и текли, и текли, словно прорвало камеру хранения, в которой они прятались все эти годы. И я даже не делала вид, что это дождь оросил мои щеки. Я ревела, как сопливая малолетка, и слезы текли за шиворот, из глаз, из носа и, кажется, даже изо рта. А потом я заснула, сама не заметив как.

Мальчишка смотрел на Эро волчонком. Скалился презрительно и отказывался отвечать на вопросы. А время убегало стремительно, и не было никакой возможности вырваться на секунду или отправить кого-нибудь к ней. Или хотя бы вестника послать.

— Ты понимаешь, что ты нарушил не только закон Народов, но и закон Миров? — устало спросил офицер Таг. Нонноель. Старинный приятель и дружок по детским играм.

Держать лицо при встрече с прошлым давно уже не составляло труда, но все равно, приятного в этой встрече было мало.

Таг Нонноель, первый сын старшего сына, стройный, тонкий и гордый, как белый клен, тоже не испытывал особого восторга от встречи с полукровкой, но разве начальство волнует его мнение?.. Служба, что уж тут поделаешь?

— Плевать на ваши законы! — в двадцатый раз вспылил волчонок. — Луна через две ночи войдет в полную силу. Право Волка все еще имеет вес в обоих из миров.

Эро устало потер виски. Замкнутый круг какой-то. Мальчишка клялся, что живет в поселке с той стороны границы, что дед его был нюхачом, что самку он почуял сразу. И плевать ему, волчица она или сука, но в их деревне нет ни одной женщины с кровью оборотня, а он, Борг Берри, уже вступил в тот возраст, когда может заявить о праве Волка.

Нет, он не преследовал повозку, в которой сыщик вез маленькую принцессу. И Эро даже не надо было спрашивать об этом, все было понятно и так. Но если не он, то кто? Чьи следы видел сыщик у реки? О ком предупреждал Афиноген?..

Дверь допросной приоткрылась, впуская бледного и испуганного патрульного.

— Господин Эро, офицер Таг... — лицо перекошенное, острые уши покраснели и дрожат. — Там, кажется, дипломатический скандал...

Проклятая служба. Пауль с тоской посмотрел на часы. Означенные тридцать минут закончились больше часа назад. Зараза!!

Нет, интуиция подсказывала, что он поступил правильно, спрятав своих подопечных в убежище, но оправдываться придется очень-очень долго.

Поднялся медленно, даже не пытаясь скрыть раздражения, и отрывисто и нетерпеливо:

— Доложите по форме, патрульный! Или вам снова в учебные казармы захотелось?

Патрульный не был «другом детства», но судя по тому, что на щеках немедленно расцвели две пунцовые надменные розы, явно был осведомлен о его, Эро, происхождении.

— Прошу прощения, господин Эро. Там вожак клана Лунных Волков... Говорит, мы незаконно удерживаем одного из его подданных... Кричит. И, между прочим, амулет отказывается надевать...

Все-таки очень хорошо, что Сонька в убежище!

— Ну, что ж... Пойдем пообщаемся с этим крикуном...

Или не пообщаемся. Потому что вожак клана Лунных Волков на общение настроен не был. Он стоял у окна в зале ожидания и выбивал на подоконнике нетерпеливую дробь.

— Шонаг? — Эро шагнул в помещение и аккуратно притворил за собой дверь. — Я могу вам чем-то помочь?

У волка были совершенно желтые глаза, слегка раскосые и абсолютно хищные, и они действительно пугали. Даже больше, чем безобразный ожог на левой щеке.

Пауль задумался над тем, почему глава клана не избавится от этой отметины, ведь у волков совершенно удивительная регенерация, а при помощи опытного целителя и сильного мага шонаг Гринольв без труда смог бы вернуть себе свою внешность.

Видимо, здесь что-то личное...

— Не знаю, — у волка был сильный, уверенный голос, — достаточно ли у вас полномочий, чтобы решить мою проблему...

Он почесал кончик носа, но Пауль успел заметить, как его ноздри затрепетали.

— Это...

Он принюхался, уже не скрываясь, широкая грудь поднялась, набирая в легкие как можно больше воздуха, желтые глаза стали почти черными от расширившихся зрачков, и оборотень прорычал на выдохе что-то невнятное.

— Прошу прощения? — Эро не испугался, но чувствовал себя неловко.

Никогда раньше ему не приходилось сталкиваться с полноценным оборотнем, он никогда не видел, как происходит оборот, но был наслышан о несдержанности темных представителях волчьего народа.

— Ваше право просить, — Гринольв согласно кивнул, хищно оскалился и облизал бледные губы. — Возможно, я даже потребую извинений в письменном виде. И если вы будете достаточно искренни, даже, наверное, сохраню вам жизнь... Пока же меня волнует следующее: по какому праву вы удерживаете здесь молодого волка и... — Гринольв сглотнул и неожиданно хрипло закончил:

— И где самочка?

До чего же верным было решение спрятать Сонью!

— Самочка?

Эро сел в высокое кресло, закинув ногу за ногу, и жестом пригласил шонага занять второе.

— Здесь действительно была женщина, в чьих жилах течет волчья кровь, но она не ваша подданная.

Сыщик, все еще надеясь построить диалог, проигнорировал хамскую фразу, обдумывая свой следующий шаг, но оборотень разрушил все дипломатические планы Эро, рванув шейный платок.

— Я не спрашивал у тебя, кто она! Я. Спросил. Где! — серебряные пуговицы с глухим звуком поскакали по паркету, вырванные из куртки резким движением. С каждым произнесенным словом Гринольв словно увеличивался в размерах. Руки его стали длиннее, лицо заострилось, речевой аппарат еще не успел перестроиться из человечьего в волчий, поэтому разобрать его слова было сложно, но у Пауля получилось:

— Твоя одежда провоняла ею насквозь. Так что не пытайся сказать, что ты не знаешь.

Еще минута, и Пауль оказался один на один с огромным волком. И тот, кажется, был настроен решительно. И опять-таки, не на разговоры. Он медленно повел огромной головой из стороны в сторону и прорычал:

— Хотя можешь не говорить, луна все равно ее выгонит, где бы она ни пряталась.

Огромная лапа без труда отшвырнула в сторону тяжелое кресло, и оборотень остановился, устрашающе рыча, менее чем в шаге от растерянного мужчины.

Паулю достаточно было протянуть руку, чтобы дотронуться до серой морды с широкой зеленой полосой. И он протянул, действуя по какому-то странному наитию, словно что-то подтолкнуло его изнутри, протянул сжатую в кулак руку к горящим жаждой крови глазам и уронил на короткую шесть маленькую янтарную каплю.

Гринольв замер и недоверчиво покосился на прохладный камушек, а потом вдруг дернулся назад, заваливаясь на задние лапы, и головой мотнул, сбрасывая с себя золотой колокольчик Койольшауки.

Видимо, прав был Блинов, когда говорил о священном страхе волков перед именем этой кровавой богини.

— Откуда? — обратное превращение было стремительным. И теперь шонаг Гринольв морщился, прикрывая интимные места руками.

Пауль не спешил отвечать на его вопрос, как не спешил помочь вожаку найти выход из неприятной до неприличия ситуации.

— Это принадлежит моему народу! — выкрикнул Гринольв, когда Эро наклонился, чтобы поднять маленький камушек с пола.

— Угу, так пойди и возьми его, урод!

Злость просто зашкаливала. Прямо сейчас больше всего на свете хотелось не разговаривать, а убивать. Рвать зубами тугую плоть и упиваться единственно правильным вкусом в мире — вкусом пульсирующей на языке теплой крови. Чувство было незнакомым и неправильным, но утягивало в себя закрученным в тугую спираль водоворотом. Шонаг понимающе ухмыльнулся и сосредоточил взгляд на предмете, который сыщик держал в руках.

Понятно. Наверное.

Сжав зубы, и с трудом преодолевая желание переложить теплый камень из руки в руку, приласкать его невесомым движением пальцев, Эро опустил янтарь в карман.

Полегчало фактически моментально, хотя сначала казалось, что пальцы просто взорвутся от эфемерной боли.

— Не думай, что отделаешься легко, — криво ухмыльнулся Гринольв. — Богиня уже увидела тебя.

— Да-да, я понял, — Пауль вытер немедленно вспотевшие ладони о колени. — Но я бы на твоем месте так не радовался. Ты вообще слишком весел, как мне кажется, для человека, на котором нет штанов.

Тряхнул головой, отгоняя неприятные мысли. С золотым колокольчиком и кровавой Койольшауки всегда можно будет разобраться потом. Пока же на повестке дня стоял голый волк — причем стоял тут и сейчас, а после слов о штанах сложил руки за спиной и с гордым видом выпятил все, что можно было выпятить. Да, волк. И еще волчица, рыжая, независимая и, видимо, обиженная и разъяренная, которая была защищена древностью убежища, но почему-то мысли о ее безопасности не приносили желанного успокоения.

Развязаться со всем, как можно скорее — и к ней.

— Думаю, мне не составит труда найти пару штанов и рубашку, — Пауль опустил руку в карман куртки и достал продолговатый кулон на серебряной цепочке. — Но только после того, как ты наденешь это.

Оборотень побледнел и, сжав кулаки, гневно прорычал:

— Я шонаг Гринольв. Второй сын своего отца и первый муж среди народа Волчьей долины. Ты хочешь нацепить на меня ошейник, как на бешеного пса, так?

Эро наклонил голову к плечу, словно раздумывал над словами стоявшего перед ним мужчины.

— Нет, не так, — наконец, ответил он и швырнул на стол запирающий амулет. — Я хочу нацепить на тебя ошейник, как на бешеного волка. Бешеных псов убивают, тебя же, к моему большому сожалению, я должен отпустить живым. Так что выбор за тобой. Либо ты надеваешь амулет, либо я выбрасываю тебя за ворота пропускного пункта как есть… Я не ошибаюсь? Ты же некоторое время не сможешь обернуться?

И вышел из зала ожидания, не став слушать ругань разъяренного вера.

— Господин Эро! — Пауль раздраженно скрипнул зубами и посмотрел на влетевшего в коридор дежурного. — Там это…

— Еще один дипломатический скандал?

— Нет… Простите. Там вас вестник ждет от генерала Штормовского. В приемном зале.

Мысль об отставке никогда не выглядела так заманчиво, как в тот момент. План созрел моментально: плюнуть на все, послать генерала по известному адресу, написать прошение на высочайшее имя, купить домик в пригороде и полностью посвятить себя частной практике.

История о том, как одна проблема иногда помогает решить другую

— Куда он спрятался?

— Сруль, вылезай!

— Должен быть здесь. Не сквозь землю же он провалился…

Маленький мальчик, у которого уши были недостаточно остры для того, чтобы учиться в одном классе с первородными, чье имя было недостаточно благозвучно, чтобы произносить его вслух под сенью деревьев Зачарованного леса, прятался, проклиная вес отцовского кошелька, который справился со всеми этими непреодолимыми проблемами.

— Ты только делаешь себе хуже! — крикнул один из подростков и перекинул за спину длинную белую косу. Традиции его рода позволяли вплетать в каждую из девяти прядей по одному хрустальному колокольчику. Слава и покой умершим предкам и особенно тому, кто сделал это первым! Потому что только благодаря этим колокольчикам маленькому мальчику сегодня удалось избежать побоев.

— Да брось его, Эй! Поймаем в другой раз.

У второго подростка коса была не такой белой и длинной, но зато ее украшали серебряные нити полыни.

— Нет, я хочу найти его сейчас! Он в третий раз уходит от меня здесь! В этот раз я обрею его наголо, клянусь. И если ты трусишь, Нонни, то можешь убираться! Тебя никто не просит ходить за мной хвостом.

Нонни обиженно замолчал и засопел громко. Маленький мальчик не видел его лица, но он точно знал, что у того сейчас покраснели уши, а бездонные голубые глаза наполнились влажным блеском.

— Напрасно ты так говоришь, Эйалгин! — да, положительно, слезы были даже еще ближе, чем он думал. — Мне отец строго-настрого запретил трогать полукровку.

— Вот и не трогай! Мне-то что? Только найти помоги, а дальше я сам, — и без перехода вдруг заорал на всю поляну:

— Жму-у-у-у-у-уль!

Маленький мальчик дернулся от неожиданности и, конечно же, немедленно привлек внимание подростков к своему укрытию.

— Вон он где! — радостно вскрикнул Нонноель, вмиг позабыв и о наставлениях отца, и о его тяжелой руке.

— Попался!..

Беглец дернулся, пытаясь вырваться из жестоких рук, но какое там! Они держали крепко. Нонни держал, а Эй, злобно улыбаясь, разматывал леску бритвы.

Малыш представил себе на миг, как будет выглядеть его голова, полностью лишенная волос, и взвыл, осознав, что спрятать уши будет больше негде, и испугался, поняв, что ситуация абсолютно безвыходная, а потом вдруг взмолился чужому страшному богу. Чужому, потому что здесь все боги были чужими и глупыми, кроме своих. И страшному, потому что отцовскому, а отца мальчик боялся, как боялся всего неизвестного. Взмолился яростно, надеясь только на одно: раз уж Пресветлая, к которой учила его обращаться мама, не хочет слышать просьб незаконнорожденного сына Леса, то, может, хотя бы другие боги будут более благосклонны.

— Мать-хозяйка! — мысленно молился мальчик, не сводя расширенных от ужаса глаз с приближающейся лески. — Спаси! Укрой, Отец-охотник!

И почему-то выкрикнул на эльфийском, не пытаясь скрыть истеричные нотки в голосе:

— Noss Absul!!! Noss!!

Нонноель охнул и выпустил его, с удивлением глянув на свои руки.

— Держи! — взвизгнул его приятель. — Ты чего?

Но поздно. Маленький мальчик уже вырвался из крепкого захвата и со всех ног мчался в глубину леса.

— Он меня обжег… — оправдывался Нонни, преследуя беглеца, — Маленький уро…

Неожиданно голоса подростков растворились в тишине, словно их отрезало звуконепроницаемой дверью. Он пробежал по инерции еще несколько метров, а потом остановился, не веря своему счастью. Неужели отстали? Или, еще лучше, провалились в волчью яму, и теперь их покалеченные тела корчатся в судорогах боли на острых охотничьих кольях?

И немедленно едва не налетел на такую же яму сам. Всплеснул руками, балансируя на самом краю, но все-таки сумел отступить назад.

— С мыслями советую быть поосторожнее, — раздался голос над головой, и мальчик завертелся волчком, пытаясь отыскать говорившего.

— Напрасный труд! — тихий смех разлетелся по лесу.

— Ты кто? — замер на месте, пытаясь определить источник звука.

Из-за сосны. Точно, из-за кривой старой сосны.

— Никто.

Или из оврага? Или в волчьей яме спрятался?

— Это как?

— А вот так… Не думай, голову сломаешь. Скажем так, не только у эльфов есть наследие предков.

— Понятно…

На самом деле, ничего не было понятно, но малыш не любил признаваться в своих недостатках даже себе, что уж говорить про таинственного Никто… Мало ли, а вдруг это очередной розыгрыш Эйалгина и его своры…

— Не розыгрыш. Это просто в тебе проснулась отцовская кровь.

Отцовская кровь… Шмыгнул носом и зло потер кулаками глаза. Он знал, что рано или поздно это случится, знал, что с его везением кровь матери останется только сонным намеком на эльфа. Но теперь-то станет все только хуже. Теперь его точно со свету сживут.

Ясное небо затянуло тучами, и на бледное лицо упала первая капля дождя.

— И что это за место? — спросил, уже вовсю всхлипывая и даже не пытаясь замаскировать слезы под следы от дождя.

— Именно то, о чем ты просил. Дверь домой. Убежище…

Разбудил меня возмущенный крик.

— Нет, ты издеваешься!

Голова гудела, глаза болели, руки плетьми лежали вдоль тела. В такие дни, как этот, меня обычно посещали мысли, что лучше уж вовсе не просыпаться. К чему, если все равно никаких перемен в лучшую сторону: дождь шлепает по еловым лапам, а Павлика по-прежнему нет.

— Как это называется?

Повернула голову на голос беснующегося Афиногена, размышляя о причине его гнева. Уж его-то штаны Зойка точно не могла сжевать.

Ангел-хранитель сидел на земле, подняв заднюю лапку вверх, и с несчастным видом смотрел себе под хвост.

— Проблемы? — голос со сна хрипел и булькал.

Я прокашлялась и повторила:

— Какие-то проблемы?

— У тебя совесть есть? — вместо ответа спросил Афиноген и посмотрел на меня с укоризной. — Жирный рыжий кот с крылышками? Ладно, я переживу. Я даже готов есть сырую рыбу и запивать ее прокисшим молоком! И ты себе не представляешь, до какой степени я ненавижу и первое, и второе… Я готов на многое для пользы дела… Но это…

Хранитель обреченно мотнул головой и театрально, жестом, полным трагизма, указал передней лапкой себе под хвост.

— За что?

Я только плечами пожала.

— Не знаю…

Афиноген фыркнул и отвернулся, а я, глядя на подрагивающие на пушистой спине крылышки, решила: привести себя в порядок, подоить Зойку, накормить малышку — и убираться отсюда. Плевать я хотела на Пауля Эро. Пусть только попробует показаться мне на глаза.

В отдалении проворчал что-то ругательное гром, и серое утро помрачнело на несколько тонов. Вы серьезно? Это что, гроза?

— Гру-бу-бу! — ответил мне гром, а небо прорвалось тонной воды. Проклятье, этот дождь никогда не закончится!

Оливка испуганно заплакала, разбуженная стихией, Зойка прижалась ко мне теплым боком, а Афиноген посмотрел с ненавистью, проворчав:

— Замечательно… Теперь еще и это…

Словно я виновата в том, что дождь пошел.

О том, что Павлик вернулся, мне не подсказал шорох его шагов или привычный мятный запах. Предатель и обманщик опять сумел подкрасться незаметно и негромко произнести за моей спиной:

— Я знал, что ты разозлишься, но не думал, что дело дойдет до грозы… Обиделась?

— На обиженных воду возят, — ответила я, не оборачиваясь.

Из глаз снова потекло горячее и соленое. И совсем-совсем не хотелось, чтобы Эро видел мои слезы.

— Обиделась… — он тяжело вздохнул и дотронулся до моего плеча. — На меня или на Никто?

Достали меня своими дурацкими вопросами.

— Павлик, сходи помойся!

— Меня по службе задержали, правда. Я… в смысле, помойся?

— В смысле, иди в баню! И мне совершенно все равно, где ты пропадал.

Афиноген фыркнул и проворчал тихонечко:

— Ей все равно, а мне отдувайся, где справедливость?

Окружающий мир неожиданно утонул в ослепительном свете молнии, а потом прямо над моей головой громом взорвалось возмущение неба.

— Милая, прости, пожалуйста! — Эро прижал к своей груди мое зареванное лицо и зашептал, сливаясь словами с шумом дождя:

— Прости! Я виноват, но просто никакой возможности не было… и я не знал, что это место будет так тебя чувствовать, я думал оно только на мои эмоции реагирует… Ну, не плачь… Черт! Ты же ведь не думала, что я не вернусь?

Заглянул мне в глаза, приподняв голову за подбородок, и я смущенно отвела взгляд. Так стыдно признаваться в своей глупости:

— Нет… На самом деле, мне просто обидно стало… Ну, что я настолько мало значу, что про меня можно просто забыть.

Павлик тихонько рассмеялся и щелкнул меня по носу со словами:

— Все с тобой ясно, бестолковка…

А потом добавил:

— Давай, что ли от дождя избавляться, а то твоя Зойка от сырости скоро плесенью покроется.

— Мэ-э!

От дождя мы избавились действительно очень быстро.

— Ну, улыбнись, Сонь... — произнес Пауль, медленно заражая меня своим весельем. — Хочешь, расскажу, как мне посчастливилось увидеть голый волчий зад?

Сквозь темные тучи пробился хилый лучик солнца и заставил меня сощуриться.

— Не пугай меня... — пробормотала и губу закусила, что бы не рассмеяться вслух, потому что мой спутник корчил забавные рожицы в то время, как Зойка голодными глазами смотрела на его незащищенные тылы.

— Я? — округлил глаза в искреннем изумлении. — Даже не думал.

Совершенно не осенний ветерок теплым дыханием разогнал тучи.

— А о чем же ты думал?

Погода стремительно улучшалась. Из поздней осени мы шагнули в жаркий травеньский полдень. Запели сверчки, деловито зажужжали шмели, недовольно пискнула Оливка... Я даже дернуться на ее писк не успела, как до меня донеслось Генкино:

— Маленькое чудовище... Разговаривайте-разговаривайте! Я присмотрю...

— О разном... — Пауль неожиданно отпустил меня и шагнул в сторону. — Я... О чем мы?

— О голом заде, — честно напомнила я и с удивлением заметила, как правая щека Павлика окрасилась в малиновый цвет.

— А... Да. Это мы с шонагом Гринольвом немножко повздорили...

В одно мгновение произошло сразу несколько вещей: умолкли птицы и пчелы, потухло солнце и черное небо сыпануло в нас ледяной снежной крупой.

Пауль нахмурился и покачал головой.

— Нас ждет очень серьезный разговор, моя милая. Это я тебе обещаю.

Не знаю, как мне удалось сохранить здравый рассудок, пока Пауль уверял меня в том, что бояться нечего. Не понимаю, почему я не удрала, когда мы возвращались на эльфийский пограничный пункт. Странно, что я не умерла в тот момент, когда столкнулась в зале ожидания с НИМ.

Он излучал сытое довольство и силу, словно случилось что-то действительно хорошее. И мне от этого его взгляда было не по себе.

— Шона Сонья! Какая… приятная встреча! — Гринольв шагнул мне навстречу, и я почувствовала, как мое сердце сковала тонкая корочка льда.

— Не останавливайся, — шепнул моему затылку Павлик и, подхватив меня под локоть, проводил до второго выхода из комнаты.

Вожак клана Лунных Волков проводил нашу процессию удивленным взглядом и криво усмехнулся. Что ж, я бы, наверное, тоже повеселилась, в другой день. А сейчас я радовалась тому, что Эро несет Оливку, потому что дрожащие и неуверенные руки — это не то, что нужно маленькому ребенку.

— Что он здесь делает? — прохрипела я, когда за нами закрылась дверь. — Когда ты говорил, что повздорил… я не думала… мне казалось… Он пришел за мной.

Это даже не было вопросом. Я вдруг поняла совершенно четко. Все эти годы Гринольв не трогал меня, потому что я все время была под чьей-то защитой: темная королева, ректор Ясневский, наконец, Пограничье и Призрачный замок. А теперь я оказалась одна в центре враждебного мира. И мой главный враг теперь знал, где меня искать.

— Не говори глупостей, — Павлик мягко подтолкнул меня к выходу на улицу. — Он ожидает визу, у него какие-то дела в Зачарованном лесу. Соня, не будь ребенком! Ты сильная, ты Страж и ты не одна. Тебе совершенно нечего бояться… Идем, там уже нашу повозку должны были приготовить.

Слова сыщика меня не успокоили ни на секунду. Возможно, он бы понял меня, если бы я могла рассказать. Но говорить об ЭТОМ я не могла ни с кем и никогда, и уж тем более не с Паулем Эро.

Я устроилась в повозке рядом с Оливкой, какое-то время мы с ней баловались, и я старалась не замечать настороженных взглядов со стороны своих спутников. Не знаю, сговорились они или нет, но ни Павлик, ни Афиноген не лезли ко мне с разговорами. У меня же у самой было много вопросов: откуда сыщик знает о том, что я полноценная волчица, и почему ему подчиняется эльфийский запирающий амулет, и что это было за убежище такое, и отчего мне кажется, что он все время чего-то не договаривает.

Вопросов было действительно много, а вот чего не было, так это моральных сил, чтобы их задавать. Поэтому, когда Оливка начала широко зевать и тереть ручками глаза, я не стала устраивать ее в корзинке, я уложила девочку на стопку одеял, лежащих на полу повозки, устроилась рядом и накрыла нас обеих зимним плащом.

Кажется, я провалилась в сон даже раньше, чем моя подопечная. И сон этот был странным.

Мне снилась дорожная песня скрипящих колес, умиротворяющая и расслабляющая. Высокий темноволосый мужчина отбросил в сторону плащ, под которым я немилосердно мерзла, и немедленно укрыл меня невесомым, но очень теплым пледом.

— Наказание мое, — прошептал голосом Афиногена.

Красивый. Смуглый. Синеглазый.

— Спи... Не бойся ничего, я сторожу твой сон. Не подведу больше, обещаю. В этот раз все должно получиться. Спи.

Я и сплю. Мне тепло и спокойно. Хорошо. А было бы еще лучше, если бы где-то над головой не спорили о странном на два голоса один ангел и один человек. Нет, я не прислушивалась, меня сладко качало на дорожной волне сна, но разговор... напрягал.

— Лучше не суйся!.. — Пауль сжал руки в кулаки и упрямо наклонил голову.

— Да если б ты меня послушал... — фырчал Афиноген, растопырив усы.

— Не хватало мне еще у кастратов совета спрашивать!

— Я не кастрат!!! — рыжая спина выгнулась в красивую дугу, хвост трубой, а уши к аккуратной голове прижаты. Ну, хищник просто! Хоть и смешной.

— Не ори.

— Если ты кому-нибудь, хоть одной живой душе... Она просто злилась... Ты же понимаешь, что все из-за тебя!?

Эро виновато вздохнул и потер лицо руками, после чего упрямо заявил:

— Не факт!

...сплю. И просыпаться не хочется. Голова все еще тяжелая от слез, а руки плетьми упали вдоль тела и нет ни сил, ни желания шевелиться, просыпаться и жить дальше. — Наказание мое... — синеглазый склоняется надо мной и заботливо поправляет одеяло. — Надеюсь, я не ошибся.

А дальше темнота и никаких больше разговоров и видений. Глубокий сон, тихий как зимняя ночь, но по-летнему теплый.

Колеса скрипят размеренно и ровно. Сумерки. Я села, прислушиваясь к своему организму и соображая, где я вообще и как так получилось, что я проспала весь день.

Оливка курлычет где-то за шторой. Видимо, Павлик ее к себе на козлы взял. Я сладко потянулась и вознамерилась присоединиться к ним, но так и застыла с поднятыми вверх руками, потому что там же, за занавеской, отделяющей крытую часть повозки от улицы, заговорил Афиноген:

— И последнее.

— Блин, ну ты реально достал со своими советами... Оливка, скажи!

Оливка немедленно выдала радостное:

— Аф-аф!

Я не смогла сдержать улыбку, а вот смешок подавила разумно.

— Мы же договорились! — я даже не знала, что в голосе хранителя может звучать такая злость.

Павлик вздохнул:

— Договорились...

— Ты зачем ее с этим скотом столкнул?

Без уточнений и предыстории я поняла, кого «ее» и с каким скотом. Просто почувствовала. И вдруг испугалась, захотелось уши руками зажать, чтобы не слышать того, что я сейчас услышу. Потому что почти угадывала интуитивно, о чем пойдет речь.

— Во-первых, я не специально, — буркнул Эро.

— Во-первых, впредь, пожалуйста, будь осторожнее! — перебил его Генка.

— Да что такого? Она стихийник. Она волчица. Она Страж. И я даже не говорю о том, что она была со мной... Это чистая психология. Он ничего ей не может сделать. Он просто дурно воспитанный, озабоченный, блохастый хер...

— Этот блохастый хер вожак стаи, — спокойным голосом, словно объясняет ребенку прописную истину, проговорил Афиноген, а я зажмурилась от стыда. Пожалуйста, не говори ему этого!

Но хранитель не услышал моего безмолвного крика и продолжил жестоко, каждым словом срезая кусок ткани с моего несчастного сердца.

— Он волк. И не просто волк, а самый сильный из живущих. А еще он самец. Понимаешь?

— Нет...

— Абсолютное животное подчинение. Если он велит прыгнуть со скалы, она прыгнет. Если велит сплясать джигу, спляшет. Если велит задрать юбки и...

— Я убью тебя!

А я не стану. Не за правду. Животное подчинение. Он правильно сказал. И прыгала, и плясала, и юбки задирала. И не раз, видимо. К счастью, я этих моментов не помню. К счастью, я помню только те случаи, когда Арнульв хотел, чтобы я сопротивлялась. А он этого хотел почти всегда...

— Не ершись. Это природа. И с этим сделать что-то очень сложно. Так что не меня убивать надо, а...

— О чем болтаете? — я поняла, что и дальше слушать о себе в третьем лице нету сил, и отдернула занавеску.

Павлик подозрительно сверкнул глазами из-за зеленых линз — знаем-знаем про ваши очочки, у самих подобные имеются — и пересадил Оливку с одного колена на другое.

— Тебе лучше не знать...

Люблю его за честность. Действительно, лучше, но беда в том, что я уже знаю.

Сказать, что Гаю Ботану приходилось в своей жизни лгать — не сказать ничего. Лгать, умалчивать правду, разбивать сердца и предавать. Всякое случалось. Всякое... И не стоит, наверное, упоминать о том, сколько смертей было на его черной пиратской совести. Сколько предсмертных вздохов он услышал, сколько раз пропускал мимо ушей мольбы о прощении...

И никогда ему не было так плохо.

Он стоял, прижавшись лбом к двери, за которой плакала его жена, и с пугающей искренностью думал о том, что готов на многое, даже на возвращение к прошлому существованию — назвать его жизнью язык не поворачивался — только бы найти нужные слова.

Боцман, наивно полагавший, что старше своего капитана лет на двадцать или около того, и имевший в каждом порту Пограничья по любимой — и тут он не лукавил — жене, советовал с опытностью умудренного жизнью товарища:

— Кэп, слова найдутся. Обождите. Не нужно гнать время.

А время гнать хотелось. Восемь лет прошло, а вкус жизни все еще не наскучил, ее по-прежнему было мало. Красок моря, свежести ветра, аромата утреннего кофе, сладости сонного поцелуя. Поэтому он рвал жилы, наверстывая упущенное, жил на полную катушку и никак не мог нажиться.

Сигни появилась на его горизонте случайно. Воздушным облачком набежала на бирюзовый небосвод, а потом ослепила своей невинностью, своею простотой и безоговорочно покорила преданной любовью.

Сигни... Она смотрела на него доверчивым оленьим взглядом, не зная о том, что это он виновен в том, что случилось с ее родителями. Он и никто другой.

Может, если бы он признался себе в этом раньше, удалось избежать этих двух бессмысленных смертей?

Надо было уезжать из Пограничья. И все они пытались начать новую жизнь по обеим сторонам от Призрачного леса. Пытались, а что толку? Все закончили одинаково: вернулись назад, притянутые непонятным магнитом, который тоской прожигал сердце, не позволяя отлучиться надолго. Четверо из них вернулись, что бы здесь умереть: Петр, Макс, Вацлав и Лель...

Созвучно болезненным мыслям мужа, Сигни громко всхлипнула, и Гай, не выдержав, постучал в дверь.

— Малыш, открой... Ты заболеешь...

Конечно же она не открыла, но он все равно вошел, потому что для Гая Ботана давно уже не существовало запертых дверей.

Сигни стояла на коленях у кровати, уткнувшись лицом в яркое покрывало.

— Детка... — опустился рядом и почти невесомо провел рукой по спине. — Я не знаю, что сказать...

— Не говори ничего, просто...

Она порывисто обняла его и прижалась мокрым лицом к горячей шее.

— У меня больше никого нет!

Нет. Не говорить ей. Просто не говорить. Черная совесть не станет еще чернее, если он не скажет своей юной жене о том, почему умерли ее родители. Ни ей, ни кому бы то ни было другому.

— У тебя есть я.

— Угу, — прижалась тонким станом и на выдохе всхлипнула:

— Га-ай! Мне так плохо...

— Я знаю, малыш...

— Гай, не бросай меня, ладно? Я так тебя люблю...

Предательское сердце дернулось навстречу нежным словам. А может, Все-таки сказать? Но замолчало испуганно: нет, ни в коем случае. Не поймет. Не простит. Замкнется в себе или, что еще хуже, бросит. Молчание — золото.

Гай на секунду задумался об оставшихся в живых друзьях, однако немедленно успокоил себя разумной мыслью: ведь он же догадался, а он, когда-то полуграмотный пират без образования был самым глупым из тринадцати. Уж если у него этот ребус сложился, значит, и остальные дойдут до всего своим умом.

Однако утром следующего дня он все-таки отправил вестника Ангелу. Как бы там ни было, но смерть этого человека не переживет даже его совесть.

Зачарованный лес был в розовых тонах. Розовые ленточки на деревьях и крышах домов, розовые воздушные шарики, розовые сердечки, розочки, голубки, медвежата и цветочки. И в качестве контраста — зеленый от раздражения Павлик, над головой которого последние два часа играли в догонялки два миленьких розовых мотылька.

Началось все еще в Подлеске. И я бы, наверное, даже не обратила внимания на неожиданно розовую птичку, вспорхнувшую из-под колес нашей телеги, если бы Эро не проследил за ней испуганным взглядом и не простoнал так, словно эта птичка ему на любимый парадный китель нагадила:

— Какое сегодня число?

— Четырнадцатое, — без охоты ответила я.

И тут Павлик нарушил установившийся полтора дня назад нейтралитет и задал неудобный вопрос.

— Сонька, ты когда-нибудь целовалась прилюдно?

Я посмотрела на него мрачно, и он поспешил уточнить:

— Я помню про договор. И готов ответить на любой твой вопрос.

Договор был заключен позапрошлым вечером. Как выяснилось, тайн у сыщика было не меньше, чем у меня, а желания говорить о них было столько же. И я пообещала Павлику, что отвечу на любой его вопрос, если он ответит на мой.

— Так целовалась или нет? — он начинал злиться, а я размышляла, будет ли честно ответить односложно:

— Нет.

Или правильнее все-таки:

— Я вообще никогда ни с кем не целовалась. Ни прилюдно, ни как бы то ни было еще.

Подумала еще секундочку и выбрала первый вариант.

Павлик проворчал что-то невразумительное себе под нос, а Афиноген как-то подозрительно хрюкнул за шторкой.

— А в чем дело?

Эро задумчиво покрутил носом и неожиданно выдал:

— Сонь, тут такое дело… — прокашлялся, придал голосу энтузиазма и бодро закончил:

— Сегодня вечером тебе, кажется, придется со мной целоваться.

Я нахмурилась, а он бросил на меня виноватый взгляд:

— Просто четырнадцатое число же… День поцелуев и…

— Про День поцелуев ты только что придумал!

День поцелуев? Вы шутите! Что за ерунда, а главное — зачем? Ни за что не поверю, что взрослые люди… Ладно, сделаем поправку, свободные взрослые женщины по собственной инициативе станут участвовать в такой ерунде.

— Ничего я не придумал, — Эро тоскливым взглядом проводил еще одну розовую птичку и вздохнул:

— Это очень древний эльфийский праздник. Предшествует празднику плодородия и, между прочим, проводится накануне Воскресенья Любви. Так что радуйся, Сонька, что мы сегодня приехали, а не…

— А то что? — я покрутила запирающий амулет, радуясь, что Павлик его не активировал, и одновременно выискивая глазами симпатичный куст на обочине, в который удобно было бы спрыгнуть прямо с повозки, обернуться в полете и удрать отсюда куда подальше.

Пауль схватил меня за руку, разгадав мою задумку, и, велев лошади остановиться, развернулся ко мне лицом.

— Прости. Я плохо объяснил. Не нужно бояться. Ты не обязана вовсе. Просто… Черт… Слушай, я… Тут такое дело… Не знаю с чего начать.

Он выглядел расстроенным и таким несчастным, что я не выдержала и похлопала его по коленке, точно так, как это проделывал он со мной уже не один раз.

— Начни с начала.

— Мой папа не был эльфом, — признался Эро таким тоном, словно открывает мне страшную тайну, — а в Зачарованном лесу не любят полукровок.

Я пожала плечами и еще раз погладила теплую коленку под темно-синей штаниной. Бывает. Эльфы не любят полукровок. Джинны — русалок, русалки — нимф, нимфы — оборотней, а оборотни — они никого не любят, потому что не умеют.

— А праздник ежегодный, как ты понимаешь…

— Понимаю, — я кивнула, все еще не улавливая, к чему он ведет. И как тот факт, что эльфы не любят полукровок, связан со словами о том, что нам с Павликом надо будет сегодня вечером целоваться. Прилюдно.

Не то чтобы меня это волновало меньше, если бы целоваться с ним надо было наедине… Меня, если честно, больше тревожило другое: кажется, мне даже хотелось с ним целоваться. Ну, по крайней мере, от разговоров о поцелуях стало любопытно: что они все в ЭТОМ находят.

— Женщины и девушки надевают длинные тонкие платья из легкой шерсти, вплетают в распущенные волосы осенние листья, или гроздья рябины, или поздние цветы. И это очень красиво, — рассказывал Павлик, а я слушала его, открыв рот, и думала о том, что это могло бы стать хорошей идеей для новой коллекции, и надо будет обязательно сделать для папы Рода парочку зарисовок.

— Мужчины на праздник волосы не распускают, а наоборот заплетают их в тугие косы, строго следуя традициям своего рода. А поверх белых рубашек — почему-то наши… эльфийские мужчины в День поцелуев всегда надевают белое — поверх рубашек ожерелье из тонких стеблей и цветов, которое надо вручить любимой девушке. И получить в награду поцелуй.

— Наверное, красиво, — кивнула я, оторвавшись от размышлений о том, позволят ли мне сновать по празднику с карандашом и блокнотом и не будет ли использование эльфийских традиций в качестве лейтмотива для новой коллекции считаться плагиатом.

— Красиво, — согласился Павлик и криво улыбнулся, противореча своим словам. — Особенно, если у тебя есть любимая девушка. Ну, или если понравившаяся девушка одарит тебя своим вниманием… Если же ты полукровка, то твое ожерелье из года в год остается при тебе.

Он замолчал, размышляя над чем-то, а я подумала, что у него спрятано слишком много скелетов в шкафу. Возможно, не меньше, чем у меня. Представила себе совсем молоденького Эро, который стоял посреди площади в белой рубашке, сжимал в кулаках ожерелье из желто-зеленых стеблей осенней травы, гордо откидывал голову назад и независимо хмурился, пытаясь сдержать слезы.

Нет, это не то же самое, что сидеть голой на снегу у позорного столба, но наверное, достаточно неприятно. И обидно.

— А знаешь, наплевать! — неожиданно громко воскликнул Павлик, видимо, неправильно оценив мое молчание. — Черт с ним. Это все ерунда. И если ты не хочешь, я…

— Я поцелую тебя… — перебила его, с неудовольствием прислушиваясь к своим внутренним терзаниям, среди которых почему-то главенствующую позицию занимала обида. Как-то уж слишком быстро Эро отказался от идеи со мной целоваться. А говорил, между прочим, что я красивая девушка…

— Поцелую, — повторила уже немного менее уверенно, когда Павлик облегченно выдохнул и растянул губы в довольной улыбке, — но предупреждаю сразу, если меня из-за тебя будет тошнить…

Улыбка сползла с лица даже быстрее, чем появилась, и под ехидное хихиканье из-за занавески Павлик проворчал обиженно:

— Не будет…

— А если... — я попыталась было сделать еще одно волнительное предположение относительно своего здоровья, но была перебита самым хамским образом:

— А если ты при этом еще и не будешь язвить, то я тебя даже не покусаю... — потянулся за флягой с водой и сделал длинный вкусный глоток, я даже залюбовалась, как он красиво голову запрокинул и как кадык ходит под кожей. Картинка, а не мужик, вот так и просится, что бы его нарисовали!

— Напугал... — проворчала я недовольным голосом, не отрывая глаз от его горла, — я сама тебя покусаю, если что...

Эро подавился, а Афиноген зашелся в приступе истеричного хохота. Черт знает что сегодня с этими двумя происходит, честное слово!

В общем, вот так и получилось, что к центру Зачарованного леса, который в честь праздника, уже начиная с Подлеска, весь был украшен всевозможной атрибутикой любовно-розовой расцветки, мы подъезжали в напряженном молчании.

Я молчала, потому что нервничала: не опростоволоситься бы, все-таки первый раз целоваться буду и сразу прилюдно. А Эро молчал, потому что злился. И мне не надо было смотреть на него сквозь волшебные мамины розовые очки, чтобы это понять, потому что флюиды раздражения просто витали в воздухе.

Я уже совсем было решилась задать вопрос о причине такого настроения, втайне боясь, что он передумал со мной целоваться, но не хочет мне об этом говорить, как произошло сразу два события: раздался чудовищный по громкости свист, испугавший меня, Оливку, Зойку и нашу верную тихую лошадку, которая шарахнулась в сторону и едва не встала на дыбы. И почти сразу на дороге появился эльф. Красивый — жуть! Впрочем, они же все красивые... Но этот... Смуглокожий, синеглазый, светлые волосы собраны в толстую сложную косу, сам весь в белом... Ну, блин, одним словом, принц. Только без коня.

Павлик еще больше напрягся, если это возможно, конечно, и остановил телегу.

— Зачарованный лес рад каждому путнику, который... — торжественно начал принц, чтобы закончить весьма прозаично, я бы даже сказала, слегка неприлично:

— Сруль! Это ты что ли?

— Зай... ой! Прости, родная... Сонечка, буду признателен, если ты спрячешься в повозке! — это мне очень тихим голосом, но при этом со взглядом, не терпящим возражений.

Подумаешь, какие мы важные... Но мне не сложно, тем более что мы на его территории. Тем более что мужчине важно же показать, что он хозяин. Это мы легко и без каких-либо проблем...

Задернула за собой штору, окунувшись в мягкий полумрак повозки, где единственным освещением являлись светящиеся любопытством глаза Афиногена.

— А не пора ли тебе укоротить язык, Эйалгин? — ранимо звеня раздражением, спросил Павлик.

— Уж точно не ты мне его укоротишь, — ответил недавний принц и неприятно рассмеялся.

— Не я, — покладисто согласился Эро и тут же добавил:

— Но может, я попрошу Аугусту Нель... Я... Моя... — секундная пауза, а дольше уже уверенно:

— Моя женщина спасла ее внучку. Как думаешь, имеет она право на высочайшую милость? Она и, может быть, я вместе с ней?

Козлы скрипнули, когда Пауль спрыгнул на землю, и мы с Генкой наперегонки бросились к шторке, которая отгораживала нас от всего остального мира.

Эйалгин стоял, скрестив на груди руки, и презрительно улыбался. Ветер играл с колокольчиками, вплетенными в косу эльфа, и меня лично немного раздражал тот мелодичный звон, что они издавали.

Эро подошел к нему вплотную, и я мысленно отметила, что в своей пыльной дорожной одежде он смотрится ничуть не хуже облаченного в парадную форму эльфа.

— Ты что вообще здесь делаешь? — Павлик дотронулся указательным пальцем до белой рубашки своего собеседника. — Думаешь, тетушка похвалит тебя за то, что ты нас задерживаешь?

— Жмуль... — голос Эйалгина был наполнен злобой и ненавистью, да и весь он как-то вдруг перестал быть прекрасным принцем. Обозначились некрасивые морщинки у крыльев носа, да и сам нос слишком хищный, а губы тонкие, но главное — колокольчики с их невыносимым звоном.

— И кстати, о Жмуле... — Павлик вручил эльфу какую-то бумагу, и Афиноген даже зашипел от досады, потому что с нашей позиции узнать, что в этом документе написано, не было никакой возможности.

Эйалгин побледнел и недоверчиво нахмурился:

— Тут какая-то ошибка. Не может быть, чтобы...

— Может, поверь мне, мой старый добрый друг... В мире нет ничего невозможного.

— Я... — эльф решительно кивнул и шагнул в сторону. — Я провожу вас во дворец.

— Твое право, Эй...

Павлик повернулся к повозке и, опершись правой рукой о деревянный край, легко вспрыгнул на козлы.

— Извини, что не предлагаю подвезти. У меня коза страсть до чего посторонних мужиков не любит... — и рассмеялся.

Ненатурально рассмеялся. И на рубашке между лопаток мокрое пятно. Спина напряжена, а кровь мчится по венам с такой скоростью, что, мне кажется, я даже слышу шум ее стремительного бега. И я либо ничего не понимаю в этой жизни, либо Павлик только что играл какую-то непонятную мне роль, и эта игра далась ему нелегко.

А дальше я забыла о чем думала, потому что деревья расступились, и мы увидели дворец.

Он не был огромным или величественным, но точно завораживал. Цветные витражи окон весело подмигивали солнцу, а острые шпили башен безжалостно протыкали голубое небо.

— ...три, четыре, пять...

— Семнадцать родовых башен, — бросил Павлик через плечо и не удержался от вопроса:

— Красиво?

— Очень, — я кивнула и выбралась к нему из-за шторки. — Очень красиво. И которая из них принадлежит твоему роду?

— Моему? Нет, они все принадлежат правящему роду, но род моей матери строил одну из них, это правда. Вон ту, с флюгером в виде летящего дракона.

Я запрокинула голову, рассматривая башенный шпиль, а флюгер подмигнул мне золотым боком и вдруг сорвался с насеста и понесся вниз.

— Ай! — я прикрыла голову руками, а Павлик рассмеялся.

— Испугалась? Извини... надо было предупредить. Это он так приветствует свою кровь. Меня.

Золотой дракон сделал круг над нашей телегой и взвился назад на вершину родовой башни. А потом подъемный мост опустился, и из ворот к нам навстречу выбежало юное эфемерное создание.

— Аугуста Нель... — вздохнул Эро и спрыгнул с телеги.

— Мальчик, — девушка небрежно кивнула Павлику, проигнорировав протянутую в приветственном жесте руку. — Где она? Мне сказали, ты привез мне мою Оливилинниль...

— Ее и грустные вести о смерти твоей дочери, великая.

— Она умерла для меня давно, — от по-девичьи звонкого голоса потянуло морозным холодом. — Ты отдашь мне мою наследницу? Или, может быть, хочешь, что бы я попросила?

Тонкие брови изогнулись удивленно, а красивое лицо спряталось за маской презрения.

— Я... — Павлик вздохнул полной грудью, а потом устало тряхнул головой. — Нет... Она внутри.

На прощание с Оливкой мне выделили пять минут. Я даже понять ничего толком не успела, как ее унесли. Мы с Зойкой немедленно почувствовали себя осиротевшими. Я почувствовала, а коза пялилась на белые брюки подошедшего к телеге Эйалгина. Жаль, что только пялилась.

— Смотрю, ты просто купаешься в высочайшей милости, — не знаю, каким образом он очутился во дворце раньше нас, возможно, он вездесущ. Вездесущ и до отвращения раздражающ.

— Иди к бесам, Эй! — и подхватив меня под руку, сообщил:

— Идем к моим, надо умыться и переодеться. Праздник скоро.

— А как же... — я чувствовала себя странно из-за стремительного расставания со своей подопечной.

— Не здесь, — короткий взгляд в сторону нагло ухмыляющегося эльфа. — Ты еще увидишься с ней. Обещаю.